Он узнавал птиц по голосам и мог исцелить любое мохнатое существо. В городе к нему обращались не иначе, как Евгений Романов или доктор Романов. Уважали все, кто любит животных. В северном краю животные — залог тепла и уюта в доме.
Антрацитовый блеск глаз скрадывала лёгкая седина на висках. «Рано, Жен», — сокрушалась мать. Но только таким он смог обрести самоуважение и жить в ладу с самим собой.
«Вырождаемся, — рассудил отец. — Единственный сын как ракло рос, так и всю жизнь не делом занят».
«Брось, животных природа исцеляет», — поддакивала мать.
«Больше нет. Звери в нашем безумном мире больны, как и люди», — отвечал Евгений.
В восемнадцать лет добровольно пошёл в армию — служить в горячие точки. Чечня не иссякала, а его чёрные глаза как раз там были востребованы. Ходил в разведку и на переговоры в аулы. После имел льготы на обучение. Выбрал профессию ветеринара.
Однажды вылечил даже львёнка из гастролирующего цирка. Львёнок терял зрение, плохо ориентировался в пространстве. Альбинос, ничего не поделаешь. «Держись, тёзка, прорвёмся», — шептал ему, капая в глаза бабкины отвары. Евгений был единственным врачом в городе, не чурающимся нетрадиционной медицины, способной исцелить безнадёжно больных. В умелых руках и скальпель, и дорогие лекарства в фирменных упаковках, и дары природы превращались в мощную систему обороны хрупких тёплых мирков внутри тел от смертоносных ветров отчаянья. Белый лев вырос на арене, судя по афишам: цирк приезжает в город каждое лето.
Семья Евгения кочует по городам, точнее, её женская половина. Отец умер в пути, не дождавшись коронации сына. Старшая сестра выгодно вышла замуж в Санкт-Петербурге, а куда дальше они отправились всем табором — устал следить. Вздохнул с облегчением, когда проснулся один. С периодичностью раз в полгода звонили и требовали денег в связи с финансовым кризисом или рождением очередного наследника. Евгений включал режим экономии и высылал перевод, чертыхаясь процентам. Зарплата у царя зверей не соответствует признанию в кругах общественности, а руку не золотил никогда — цыганские корни в прошлом. Позже научились справляться сами.
Старый дом потихоньку в кредит облицовал сайдингом, сделал ремонт, провёл электричество и горячую воду, печь перестроил в камин. На пустыре в конце улицы вместо поля разбили парк, рядом с ним выросло двухэтажное здание — единственная в городе клиника для домашних питомцев. Живёт почти на работе.
И вот вчера принесли кошку по имени Жанка.
Иногда забытое слово может всколыхнуть… вечность.
— Неподходящее имя для кошки, — подумал вслух.
— Почему? — удивилась хозяйка.
— Кошке нужен дом.
— А Жанке — нет?
Она не вернётся. Евгений знал это, как отче наш. Чувствовал, как ветер в камине сквозь сон. И даже выходя из дому в ночь, чтобы услышать её далёкий голос из-за невидимого в темноте горизонта. Она научила его читать: не складывать буквы в слова, а искать скрытый за ними смысл.
— Когда прадед паспорт получал, спросили: чей будешь? Цыгане, ромы… Как ещё могли записать? — пересказывал семейную байку.
— И Нищий стал Принцем, — шутила она в ответ. — Романовы — царская фамилия.
Царём он и стал, но не для людей — для животных. Впрочем, благодаря им, и для некоторых людей тоже. Для людей особой — самой лучшей породы. Другие не в счёт: цивилизованное общество строится милосердными к нижестоящим на ступеньках эволюции, законы бытия всегда справедливы, и истинная власть даётся тем, кто их соблюдает.
Благодаря Жанке, Романов нашёл ответы на все свои вопросы в книгах. Кроме одного: был ли он честен с ней, рассуждая о цыганской свободе? Когда точно на временном отрезке пути родилась его собственная мечта: всецело принадлежать обществу, найти своё место в нём, стать его неотделимой — полезной — частицей, до или после встречи с Жанкой?
«Я не искала бы тебя, если бы уже не нашла в своём сердце», — хранил он её выцветшую записку. Лишь спустя много лет Евгений узнал, что книжная эта фраза адресована Богу.
****
Иногда нужно уметь ждать. Неизвестно чего, но ждать.
Поздняя осень. Ветер обнажил деревья, и больше не осталось преград. Нападал со всех сторон, как непредсказуемый враг. Город напоминал гигантскую турбину самолёта. Свистело в ушах и в подворотнях. Негде укрыться.
В небе над кладбищем с ветром боролась запоздалая стая перелётных птиц. Не успели они выстроиться в клин, как тут же были разбросаны среди туч как попало. Птицы боролись молча. Улетали не прощаясь. И свистящая тишина угнетала.
Евгений поднял воротник, втянул руки в рукава пальто и решил посидеть с Братом ещё немного.
Брат появился в его жизни неожиданно — и сразу стал её частью. Так воплощается судьба: негаданное оборачивается предрешённым. Сам он не смог бы предать память Акелы. Но в один из таких же ветреных и тёмных дней распахнулась дверь клиники, и высокий мужчина посторонился, пропуская и подталкивая вперёд собаку. Терьер когда-то был чёрным, а теперь седым. Стоял на пороге старости и — новой жизни. Десять лет — это уже не просто домашний питомец, а член семьи, брат.
— Предаёте Брата? А как же заботиться о тех, кого приручили?
— Это о людях сказано.
— Скорее для людей.
— Мне в Питере должность предлагают, перспективная работа, но сложная, и от меня потребуются все силы, понимаете? На возню со старой больной собакой точно не хватит.
Впрочем, он позаботился. Принёс любимое одеяльце пса, чтобы родной запах не дал подохнуть от тоски в первые дни. А дальше…
— Пристроите куда-нибудь на доживание. Или усыпите.
Брата хотела забрать в дом медсестра Мила. «Милая Мила», — называл её про себя Романов. Добрейшая женщина. Но у неё — трое детей в возрасте от пяти до восьми лет, замордуют животное. И Романов взял Брата себе. Доживание, подумал он, страшное слово, Акела простит.
С недавних пор ловил себя на тревожном интересе к старым больным животным. И к людям. Вечерами наблюдал одну и ту же картинку: дед из соседнего дома выволакивал на прогулку такого же древнего дога. Дог за один присест выливал ведро мочи под яблоню у крыльца и, тяжело вздохнув, садился рядом с дедом. Дед на скамейке, дог на земле, а головы почти соприкасались, как у тех, из сказки, что жили счастливо и умерли в один день. И смотрели они всегда в одну точку, куда-то за излом улицы, словно там на неведомом экране демонстрировали с допотопного проектора слайды рая. Смотрели, не отрываясь, с тоской по возвращению… Куда? В материнскую утробу? В детство? В небытие? В начало начал?
«А ведь мне даже не сорок», — отворачивался от них Евгений.
Дома ждал Брат. Первые дни выгуливал его по утрам, кормил и оставлял в доме до вечера. Но потом соседи пожаловались, что воет, и Романов начал брать его с собой на службу. Тем более что Брат, в силу возраста, к кошкам и другим собакам был равнодушен, никаких потасовок и грызни за территорию кабинета не устраивал. И они стали неразлучны.
Поначалу Брат верил, что Евгений — попутчик, из тех, кого встречаешь в зале ожидания аэропорта или вокзала. Но хозяин уехал навсегда. Евгений пропустил момент, когда Брат это понял. Их дружба крепла день ото дня, и вряд ли он назвал бы точную дату, когда впервые сказал медсёстрам: «Моя собака не любит, если кто-то стоит за спиной или подталкивает вперёд».
Романов смотрел в него, как в зеркало: чёрная шерсть серебрится, глаза вспыхивают угольками, когда чешешь за ухом. «Радуйся, что есть кому почесать, меня вот никто не приласкает», — говорил ему.
«Бещасть», — проклял его перед смертью отец.
«Одиночество старит, Жен», — писала мама, закрашивая свою седину.
Сёстры помалкивали, гадали другим.
А у Брата обнаружилась сердечная недостаточность. Собачьи сердца лечат и человеческими таблетками. Выписывая рецепты владельцам собак, Романов не задумывался о стоимости лекарств, только о свойствах. Когда начал отовариваться в городских аптеках, поразился цене в две тысячи сто шесть рублей. «А как же пенсионеры? — спрашивал себя. — Если пенсия восемь тысяч, а таблетки — две? В нашей стране все доживают». У самого болели чеченские шрамы от осколочных ранений: на плече и бедре. Осень обостряла боль. Непогода и резкие скачки давления, кожа и мышцы человека растягиваются, рубцовая ткань — нет, внутреннее давление вызывает ноющую непрерывную боль. По осени даже прихрамывал. Целебные мази предков не помогали, пил анальгетики.
Жалел себя? Нет, скорее гордился, что нашёл. В армии бьют не за то, что цыган, а за то, что слаб. Дай отпор — и заслужишь уважение. Ранение получил, спасая командира взвода. Остался ещё на два года по контракту после срока. Хотел учиться, выбрать профессию, на жизнь во время учёбы нужны были деньги.
«По столичным меркам доходов я — ничтожество, но на самом деле царь зверей. Продлеваю жизнь тем, кто нам беззаветно предан, кто любит нас так, как никто никогда не любил — безусловно», — рассуждал Романов.
Когда-то, выбрав Жанку, он шагнул, как сейчас принято говорить, за пределы этнической группы. А назад не возвращаются. Он выделялся среди прочих несеверной красотой, и белые женщины любили его. Но не воспринимали всерьёз. Последняя ушла к владельцу сети пивных ларьков под гордым названием «Снежный барс». И одиночество стало сквозящим, как продуваемое всеми ветрами поле его детства.
После смерти Брата осиротел. В силу практики на руках у него умирали живые существа, но не брат, которого у Романова никогда не было, у него вообще никогда не было рядом по-настоящему близких.
В свою последнюю ночь Брат залез к нему на диван у камина, положил голову на колени. Хриплое дыхание напоминало скрип старого дерева. Евгений гладил его по голове, зная, что ничем уже не помочь. Наконец, пёс заснул. Евгений его не тревожил, сидел, стараясь не шевелиться. Камин погас, ветром распахнуло окно. К утру оба заледенели. Евгений — от холода и неподвижности, у пса началось естественное окоченение.
Похоронил следующей ночью на человечьем кладбище, за всеми могилами, у ограды. Брат был замечательным псом: лёгким на подъём и характер, в отличие от Романова, умел прощать обиды и ушёл так же легко — во сне. В этом Евгений увидел какую-то высшую справедливость.
Сам Романов не мог простить предательства самой близкой. Её исчезновения. Когда не знаешь, где искать… и проще похоронить. Подарила мир, а потом отняла, унесла с собой. И огонь в окне погас.
«If You leave me, close the door, I’m not expecting people any more…» , — пела виниловая пластинка из прошлого.
И прошлое, возвращаясь без предупреждения, возвращало желание ждать. Эта странная клубная мода их юности: красить волосы в разные космические цвета. Недавно на перекрёстке увидел трёх девчонок: красную, синюю и зелёную. Синяя дрожала в мини-юбке, переминаясь на тонких ножках в увесистых ботинках — точно якорях, чтобы ветром не унесло хлипкий кораблик. Романов невольно улыбнулся, вспомнив Жанку. И загадал: если синяя обернётся, то…
Потеряв Жанку, продолжал ли любить её и как долго, или только помнил, что должен любить, чтобы вернулась?
Синяя оглянулась.
И в этот раз, навещая Брата, он купил цветы. Собаке цветы не нужны, конечно. Брату припас ливерную колбасу. А цветы отнёс на другую могилу, тоже из прошлого, будто замаливал Жанкины грехи.
Дождь настиг по возвращению с кладбища. Немощёная глинистая дорога превратилась в болото. Лезвия дождя полосовали лицо и шею. За ворот пальто натекло до поясницы. Романов не смог дойти до автобусной остановки, укрылся по пути в забытой кем-то и не демонтированной с двадцатого века телефонной будке под фонарём. Темнело, и потоки воды по стеклу создавали ощущение капсулы времени. Евгений снял трубку. И вдруг услышал гудки! Как таксофон до сих пор работает? И какими монетами платят за разговор? А главное — кому звонить, если у всех давно мобильники?
Он долго стоял и слушал гудки, как музыку, когда силятся угадать мелодию и вспомнить композитора. И понял, чего ждёт. Первого снега. Год от года северные зимы короче, снег приносит свет и очищение в ноябрьские дни всё позже и позже. А в снеге и есть начало начал.
ЧИТАТЬ роман «Поколение бесконечности» в литжурнале «НЕВА»:
http://www.nevajournal.ru/Neva201901_20181227.pdf