4.
Лиза прошла вверх по лестнице и остановилась возле дверей кабинета. Того самого кабинета. На секунду она замешкалась в нерешительности, протянув руку к дверной ручке. Потом, наконец-то, взялась за нее. Да так и замерла, боясь сделать-совершить следующее вполне логичное движение.
Как ей рассказать своей Старшей о том, что произошло на самом деле, и почему она сбежала? Какими словами объяснить все, что случилось, и прежде, и сегодня?
Кстати, адресат ее грядущего рассказа, собеседница по этому грядущему разговору, весь день, с той минуты, как они ушли из кафе, где Лизу угощали мороженым, и до сего момента, весьма умело уклонялась от подобного общения. Все время находила, чем занять и свою воспитанницу, и себя. А после обеда спокойно, как ни в чем не бывало, отправилась в свой кабинет, предоставив девочке, как говорится, полную свободу действий и передвижения.
Поначалу, как только миссис Мэйбл ушла к себе наверх, Лиза снова, как и утром, прошла в гостиную и включила телевизор, правда, приглушив звук. Она надеялась отвлечься яркой картинкой, но не тут-то было! И тот факт, что ей не запрещают это, весьма предосудительное, по меркам приюта, занятие (телевидение рассадник греха и порока!), и то, что ее, весьма несовершеннолетнюю, вроде бы как, и вовсе не контролируют... Все это вместе взятое, не то, чтобы всерьез ее пугало, скорее уж озадачивало и нервировало.
Она вышла на кухню, выпить воды. Но это ее не успокоило. Посмотрела в окно на солнце, уже низко висящее над лесом, и бросавшее резкие синие тени от деревьев по белому снегу. Потом взглянула на часы, висевшие на стене.
Надо же, как время бежит! Уже четвертый час пополудни! Почти четыре часа прошло с того момента, как они покинули гостеприимное кафе-бар-салун (кто ж их разберет, все эти тонкости классификации "злачных мест", особенно в патриархальной американской глубинке!) некоего Баддингера, то ли основателя, то ли хозяина сего увеселительного заведения, которое офицер Шелтон отрекомендовал как лучшую забегаловку в городе. Даже не хочется вспоминать о том, что там произошло, весь этот жесткий разговор, отвратительную, пугающую провокацию со стороны того самого полисмена, которая завершилась внезапным «откатом» назад и извинениями. И последовавшая за этим встреча с той, кого Лиза для себя назвала Предательницей, стала для нее поводом взглянуть на миссис Эллону Мэйбл иначе, совсем не так, как утром.
Кстати, судя по всему, этот странный полицейский, пожелавший ввести ее в состав некоего Клана Защитников, действительно проверял Лизу. И их странный разговор с той, в чьем доме она теперь будет жить, все эти слова о том, что, дескать, миссис Эллона Мэйбл хочет сделать Лизу счастливой, достаточно ясно намекали – да нет, почти открытым текстом говорили! - что насчет ее прегрешений, в общем-то, все давно уже известно. Но при этом, девочке явно давали понять, что к ней относятся скорее с пониманием и сочувствием, чем с осуждением. Лизу это, откровенно говоря, и радовало, и настораживало одновременно.
Интересно, что на обратном пути, по дороге домой (а ведь она чувствует, что это место действительно становится ее домом!), миссис Мэйбл предложила ей заехать в несколько местных лавочек и крохотных магазинчиков, находившихся поблизости, и закупить, как она выразилась, продуктов на уик-энд. Как будто она планировала, по возможности, не выходить из дому до понедельника. Но Лиза, естественно, не возражала. Она помогала ей в этом «забеге» по магазинам, но молчала о главном, не зная, что же ей делать потом, когда они вернутся в тот самый дом, к месту начала этого ее побега.
Дальше было приготовление обеда на скорую руку. В ходе этой совместной готовки, кстати, очень пригодилось умение Лизы чистить картошку и другие овощи. Эллона даже похвалила ее, одарив очередной многозначительной улыбкой. Кстати, посуду мыть она ей так и не доверила, позволив только подавать со стола грязные тарелки и сушить уже промытые чистым кухонным полотенцем. А потом, закончив кухонную работу, миссис Мэйбл снова улыбнулась, сказала: "Ты свободна, Лиза", и сразу же ушла к себе наверх, оставив свою воспитанницу в полном недоумении и тревоге. Девочка, обойдя все комнаты первого этажа этого дома, и не найдя себе ни места, ни подходящего занятия, вернулась в свою спальню и несколько раз нервно измерила ее шагами из угла в угол, и так и сяк, в смысле и туда, и сюда. Шагов было ровно десять туда и десять обратно, и это хождение с машинальными подсчетами почему-то нисколько не успокаивало ее, и даже ничуть не смягчало невесть откуда взявшегося волнения.
И вот, когда градус ее нервного напряжения дошел почти что до предела, она, Лиза, наконец-то, «дозрела» до того, чтобы подняться наверх и встать, собираясь с мыслями, у этой двери.
На секунду перед нею кадрами-вспышками флэшбэка промелькнули события сегодняшнего утра. Как она, Лиза Лир, провожала миссис Мэйбл, которая собиралась уезжать. С утра она была немногословна и как-то загадочно улыбалась. Но ее воспитанница была сама тактичность, и не уточняла, что именно у нее запланировано, чем конкретно ее Старшая собирается заняться где-то там, далеко, куда обязательно нужно ехать на автомобиле.
Лиза тогда, улыбаясь, махнула ей вслед рукою и заперла дверь А потом смотрела из окна кухни, как она идет к машине, садится за руль и «Форд»-внедорожник трогается с места. Тогда Лиза еще раз коротко махнула ей на прощание и отправилась по своим делам.
Нет, конечно, все было чуть-чуть не так. Ну, самую капельку! Дела были чуть позже. В начале она, естественно, прошла-заглянула в зал, где имелся большой телевизор с плоским экраном. И взяв в руки пульт, сразу пробежалась по каналам. Это заняло у нее не менее получаса. Что поделаешь, там, в приюте, с телепередачами было, честно говоря, не очень богато. Приютские дамы считали, что детям телевидение вредит, и дозволяли просмотр передач по большим праздникам, да по выходным, и то, не больше часа. Впрочем, за время нахождения беглянки в этом гостеприимном доме, Эллона тоже не слишком-то часто включала телеприемник. Это Лиза делала сама, каждый раз, когда ее воспитательница уезжала по каким-то своим делам, о сути которых девочка пока что предпочитала не расспрашивать. Впрочем, в отсутствие запретов, яркая картинка, навязчивая музыка и агрессивная реклама уже не вызывали у нее особого желания всматриваться-пялиться в экран. Тем более что по-настоящему интересные программы встречались крайне редко.
Короче, полчаса просмотра цветного экрана с пультом-«лентяйником» в руках ей оказалось вполне достаточно, чтобы перейти к чему-то куда как более полезному.
Лиза пообещала прибраться в доме. И ей вовсе не хотелось показать себя эдакой лентяйкой и неумехой. Если ее задание на сегодня уборка, она его, естественно, с честью выполнит. Лиза ведь нисколько не возражает против того, чтобы повозиться с тряпками, пылесосом и шваброй-метелкой, совмещенной с совком для мусора, а также с прочими предметами «антимусорного» назначения. Поэтому она, ну так, для начала, для разминки, направила свои стопы в чулан. Просто, чтобы найти там странную пушистую щетку, немного похожую то ли на очень мягкий и пушистый ершик, то ли на огромную кисточку, с сильно удлиненной «пушистой» частью. По словам миссис Мэйбл, первую часть уборки следовало исполнять именно этим странным предметом, а не банальной тряпкой. Лиза, естественно, спорить не стала. Просто потому, что хозяйке дома виднее!
Найдя там сие нечто, приблизительно подходящее даже не для протирания, а скорее для смахивания пыли, Лиза не торопясь, поднялась по лестнице в этот самый кабинет. Вошла и начала прибираться, изящно (ну, как ей показалось!) действуя этой супермягкой «художественной» щеткой. Вот уже ею обработан стенной шкаф, секретер. Кстати, действовала Лиза при этом почти что аккуратно. Всего-то и сбросила на пол пару безделушек, зацепив их этим странным и непривычным для себя инструментом, да и то, совершенно случайно. К тому же, все эти хрупкие предметы упали на ковер, а вовсе даже и не на паркет, вот! Так что ничего и не разбилось. Подумаешь, проблема! Было бы, как говорится, из-за чего переживать!
И даже висевшее на стене кабинета деревянное Распятие, потемневшее от времени, с какой-то странной аббревиатурой на стилизованном свитке, чуть выше главы Спасителя, латинскими буквами INRI – символ той религии, догматов которой придерживается ее воспитательница! – даже этот священный предмет тоже был аккуратно очищен ею от пыли. Лиза, при всей своей неприязни к Богу-истязателю, всегда относилась к его, якобы, Сыну с каким-то странным сожалением и даже с симпатией. Проданный и преданный при жизни почти что всеми и каждым, кто знал Его, Иисус, в глазах девочки, был вовсе не частью некоего Непознаваемого Единосущного Бога, единого в трех лицах, одно из которых, как ее учили, и есть Спаситель в Его земном воплощении. Нет, Иисус всегда ей казался просто безвинной жертвой предательства, как со стороны людей, так и со стороны Неба. Иначе не произнес бы Он перед своей смертью те страшные слова, «Элои! Элои! Ламма савахфани?»*
Сегодня утром Спаситель даже увиделся ей этаким условным собратом по несчастью.
С чего это вдруг?
Ну, как сказать... Его ведь тоже предали.
Предали Его те, кому Он верил. Те же самые «людишечки», которых Он хотел спасти, они же Его и подставили, и сами же от него потом отреклись. Причем, один из Его друзей-приятелей, тот, который обещался за Него всех порвать, аки эпичный тузик легендарную грелку, за сутки отрекся от своего друга Старшего аж целых три раза!** Так что, наспасался в тот день бедолага Иисус вдоволь, аж в одиночку на позорище помирать пришлось. За компанию с двумя разбойниками. Хлебнул, так сказать, благодарности от благородных «человеков» напоследок...
И ее, Лизу, сегодня тоже предали. И хотели обречь на страдания.
Хотя...
Пессимисты, видя какой-нибудь неприятный расклад, склонны заявлять, мол «Хуже уже и быть не может!» На что, садомазохистски настроенные оптимисты, откровенные в своем циническом бездумии, обычно с энтузиазмом возражают: «Может! Еще как может!» Глядя на Распятие, обозначающее зримый большинству людей финал той печальной истории, Лиза могла сказать, что в чем-то они, циники, возможно, были правы...
В общем, потихоньку-полегоньку, понемногу и постепенно... Но в итоге, больше половины предметов меблировки кабинета ее воспитательницы были, пускай кое-где и с грехом пополам, очищены от пыли. А дальше был...
Письменный стол, на котором лежал тот самый злополучный дневник. Вернее, Лиза в тот момент еще вовсе и не знала, что это именно дневник. Просто, на столе лежала тетрадь. И она, как магнитом, притягивала взгляд девочки. И не только взгляд...
Такая новенькая, красивая тетрадь, с прошитым корешком, в псевдокожаной коричневой обложке (скорее уж, в переплете!), и даже с тиснением! И девочке-со-щеткой (или с кисточкой!) в руках неудержимо захотелось полистать-почитать, что же такого там написано.
Не удержалась. Открыла. И отнюдь не зря.
Оказалось, что это дневник, вернее, только что начатая его очередная, новая тетрадь. Текст начинался с первой страницы и был датирован сегодняшним утром. Вероятно, миссис Эллона Мэйбл встала сегодня утром гораздо раньше Лизы, и первым делом обозначила в этом дневнике свои намерения, своеобразную «сверхзадачу» на день.
Единственная запись, сделанная в этой тетради, полностью перевернула представление Лизы о той молодой женщине, в доме которой она оказалась. Этот текст фактически отпечатался у нее в памяти. Она помнит его почти наизусть.
«12 января 20.. года. Сегодня я, наконец-то, закончу это странное дело с Принстаунским приютом. Да, сегодня все решится. И решится в точности так, как я хочу. Так, как нужно. Бедняжка Лиза... Надеюсь, она не обидится на то, что все будет сделано именно так... На то, что за нее в этот раз все решила именно я.
Да, пора уже прекратить это ее подвешенное состояние и принять меры к тому, чтобы все решилось уже, раз и навсегда. Конечно, моя милая девочка может оказаться совершенно недовольной тем, что я сейчас делаю. Хотя бы потому, что все это случилось в обход ее личного мнения и без учета ее возможных пожеланий.
Что делать, такова жизнь! Не все нам в ней нравится, не всегда нас ставят в известность о значимых решениях, и не всегда дают право голоса по вопросам, которые решают нашу судьбу. Но теперь я просто не могу поступить иначе. Просто, так будет правильно. И так будет много лучше для нее же самой».
По каким-то непонятным причинам, миссис Мэйбл избегала четко обозначать задуманное. Может быть из суеверия. А может быть, «шифруясь» от возможного просмотра этой тетради своей воспитанницей...
Но Лизе все сразу стало понятно. Намеки были вполне прозрачны. «Бедняжка»... «не обидится»... «может оказаться совершенно недовольной»...
Эти слова были весьма красноречивы. Лизу предали.
Где-то там, за ее спиной, оказывается, всю дорогу шли какие-то закулисные переговоры о возвращении беглянки в приют, прямиком обратно, в руки ее истязателей. В то самое отвратительное место, где она протосковала целых три года. Где ее избили, и где, в случае возвращения, ее ждут мучения куда страшнее того, что уже произошло.
Ей этого было достаточно. Лиза посмотрела на Распятие, висевшее на стене, на этот зримый образ вековечного предательства, и слезы отчаяния сразу же навернулись на глаза, затуманив ей взор...
Дальше она вела себя как в трансе. Все было подчинено одной идее.
Бежать.
Бежать, снова бежать, куда глаза глядят! Вот только бы оказаться подальше! Подальше от той, кто задумала, затеяла, измыслила против нее ТАКОЕ!
Бежать отсюда, из этого гостеприимного дома, где ей впервые за три года было хорошо и спокойно.
Бежать со слезами на глазах и с одним, всего одним только словом на губах.
Traitress.
Предательница.
А дальше...
Она оказалась на вокзале, где и была перехвачена офицером Шелтоном, близким другом той самой Предательницы. Этот полисмен легко и просто задержал беглянку и вернул ее обратно хозяйке этого кабинета, того самого, куда Лиза сейчас так боится войти.
Она боится... Нет, отнюдь не гнева той, кому ее вернули. Лиза боится потерять надежду. Надежду на то, что она, беглянка, ошиблась, и никакого предательства не было.
И это странное, совершенно непривычное ощущение стыда. Ведь если Эллона Мэйбл ее не предавала, тогда, значит, предательство совершила именно она, Лиза Лир.
Это чувство жжет ее изнутри. Странно, ведь она не постыдилась бы ввести в заблуждение, обмануть, даже обокрасть любую из тех дам, которые пытались ее воспитывать там, Принстаунском приюте. Просто все они были ей как минимум безразличны, даже если кто-то из них, возможно, и относился к ней с симпатией.
Но все они пропали из виду с момента ее побега. И, слава Богу - любому, хоть тому Карателю, о злобных деяниях которого ей твердили на уроках, хоть тому Благостному, в которого, судя по всему, верует Эллона Мэйбл! - за то, что она, Лиза, избавлена от присутствия в ее жизни всех этих казенных ханжей!
Но одна мысль о предательстве и прочем в отношении хозяйки дома, где она нашла себе настоящий приют...
Мучительно.
Она даже отказалась от обещанной ей поездки в «Вундерлэнд». Просто Лиза не могла найти в себе сил развлекаться, когда между ними все еще остается эта мучительная недоговоренность.
Кстати, ее воспитательница всеми своими словами и действиями одобрила решение, принятое Лизой. И откровенно сказала, что лично она, миссис Эллона Мэйбл, готова к серьезному разговору. Но не в придорожном кафе, а дома. То есть, в этом самом доме, из которого Лиза Лир сбежала поутру.
Да, все логично. В этом доме, в этом кабинете начался ее второй побег. Здесь же история ее бегства и должна завершиться. Так или иначе.
Лиза, наконец-то решилась, еще раз вздохнула и, повернув дверную ручку, без стука вошла в кабинет.
Миссис Эллона Мэйбл спокойно сидела за своим письменным столом и что-то записывала в свой дневник. Да-да, в ту самую тетрадь, с которой, в общем-то, и началось все это утреннее недоразумение. Заметив вошедшую девочку, она закрыла дневник, положила его на край стола и отложила в сторону старинную авторучку, прикрыв блестящее белое перо колпачком.
- Лиза, - она как-то мягко, весьма сочувственным тоном обозначила свое отношение к ситуации, - ты все-таки пришла.
- Да, - Лиза сглотнула невесть откуда взявшийся комок в горле, - миссис Мэйбл, я хотела попросить Вас...
- О чем? – молодая женщина по-прежнему смотрит на нее с этим странным выражением сочувствия на лице.
- Судите меня и... – Лиза на секунду запнулась, а потом добавила весьма решительно, хотя сердце бешено колотилось о ребра. Ей было страшно, но она решилась и не намерена была отступать. – Накажите меня, как сочтете нужным, по справедливости!
- Ты это серьезно? – удивительно, но миссис Мэйбл сейчас совсем не улыбается, и не пытается свести все к шутке. Как будто она действительно ожидала чего-то подобного. – Неужели, по-твоему, все настолько запущено, что я непременно должна тебя судить?
Лиза в ответ промолчала и просто кивнула головой.
- Ты хочешь мне в чем-то признаться? – продолжала свой мягкий допрос ее взрослая собеседница. – В чем-то серьезном? Настолько серьезном, что ты заранее готова считать себя заслуживающей осуждения и наказания?
Лиза снова молча кивнула в знак согласия. К этому предательскому комку в горле добавилось странное ощущение «ватности» ног. Она просто испугалась того, что дрожащий голос окончательно выдаст этот ее страх, влажный, липкий и... омерзительно гадкий.
А впрочем, выбора у нее все равно нет. Если, конечно, она не хочет вернуться обратно в приют. Сейчас она дает Предательнице шанс показать себя, как есть, во всей красе. Как друга несчастной беглянки Лизы Лир, или же, как врага, на выбор. И выбор этот должна сделать сама миссис Эллона Мэйбл.
Хотя, не стоит тешить себя иллюзиями. На самом деле, это шанс для нее, для бывшей приютской воспитанницы, беглянки и преступницы. Шанс, который зависит сейчас, увы, вовсе не от нее, отнюдь не от самой Лизы.
- У меня будет несколько условий, - выражение лица ее взрослой собеседницы стало очень серьезным. – Ты должна мне полностью довериться, и в части изучения, и в части рассмотрения твоего дела, - странно, но миссис Мэйбл произнесла эти слова совершенно не шутя! – и в части наказания. Ну, если, конечно до этого дойдет, - многозначительно уточнила она.
- Да, конечно, - Лиза уже почти справилась с волнением. Странно, но она, кажется, действительно, скорее доверяла этой странной красивой женщине. Ну, почти доверяла. – Я согласна.
- Обещай мне, что ты ответишь на все мои вопросы, искренне и честно. И ты беспрекословно исполнишь все, о чем я тебя попрошу и что я сочту нужным тебе приказать. Даже если мои вопросы, требования и приказы покажутся тебе странными и нелогичными, - это тоже было сказано Эллоной Мейбл с самым серьезным выражением лица.
- Хорошо, - эта девочка теперь действительно, была готова на все. Она сейчас балансировала на грани надежды и отчаяния. Естественно, первое нравилось ей куда больше.
- Я обещаю, что буду к тебе справедлива и милосердна, - эти слова хозяйки дома, в котором нашла приют бывшая приютская девчонка, звучали почти торжественно и безо всякой иронии.
- Спасибо, - Лиза сопроводила это слово, выражающее некую условную благодарность ее старшей, коротким поклоном. И это тоже вовсе не казалось неким напыщенным пижонством или такой своеобразной «игрой в ритуалы».
- Я благодарю тебя за доверие, - Эллона Мэйбл действительно не шутила со своей воспитанницей. – Ничего не бойся. Любое сомнение я буду толковать в твою пользу. И я сделаю все, чтобы помочь тебе. Обещаю.
Лиза еще раз молча кивнула. Комок в горле снова не дал ей говорить. Да еще и слезы на глаза навернулись совсем некстати...
Чтобы не дать повода к унизительной жалости, она опустила голову и на секунду отвернулась. И, естественно, потеряла из виду женщину, сидевшую за столом и внимательно смотревшую на нее, на Лизу. И она не видела, как эта женщина встала и вышла из-за стола, и неслышным шагом в мягких домашних туфлях на кожаной подошве, шагнула в ее сторону. А потом молча прижала ее к себе. Лиза всхлипнула и обняла ее в ответ, уткнувшись лицом в мягкий свитер хозяйки этого кабинета.
Некоторое время они стояли вот так вот, обнявшись. Потом миссис Мэйбл, не отстраняя прильнувшую к ней девочку, мягко потянула ее за собой к небольшому дивану, стоявшему чуть в стороне, у стены, справа от стола. Усевшись на него, заставила Лизу пристроиться рядом. И только потом чуть отстранила ее от себя.
- Давай-ка, я приведу тебя в порядок! – сказала она и вынула из кармана платок.
Когда Эллона Мэйбл высморкала свою воспитанницу и вытерла ей слезы, Лиза даже улыбнулась.
- Я веду себя... как маленькая, да? – тихо спросила она.
- Ты ведешь себя правильно, - ответила ее взрослая собеседница и многозначительным тоном добавила:
- Поступай и дальше в том же духе. Но, пожалуйста, не отвлекайся. Давай продолжим. Ты хотела мне рассказать нечто серьезное и значимое. Я слушаю тебя.
- Я расскажу, - кивнула Лиза, - расскажу обо всем...
Она действительно рассказала все. Почти всю свою жизнь, особенно начиная от момента смерти матери, когда ее отправили в приют, вплоть до того злополучного Рождественского сочельника, когда она, вспылив, оскорбила их штатную проповедницу. Та дама, накануне Рождества, рассказывала воспитанницам Принстаунского приюта о грядущем Празднике.
Хотя... Как раз какого-то праздника в ее голосе вовсе даже и не чувствовалось. Суть ее проповеди, как всегда, сводилась к весьма немудреной мысли, о том, что, дескать, все воспитанницы, да что там говорить, почитай, что все жители земного шара, за весьма редким исключением, ничтожные твари, не заслуживающие внимания Божества. Все это она вещала мрачным голосом, полным злости и презрения к тем, кто ее слушал. Кажется, идея о том, что где-то там, далеко в небесах притаился некий яростный и злобный Бог-каратель, была ее своеобразным пунктиком. Лиза отчего-то полагала, что та мрачная и злобная дамочка, судя ее тону, с этим садистическим Божеством всю дорогу была «на самой короткой ноге». Во всяком случае, говорила она с таким апломбом, как будто тот самый Бог-истязатель, не далее как вчера, передал ей на утверждение списки лиц, подлежащих тщательному и неторопливому прожариванию (или запеканию?) на острых языках адского пламени. И все присутствовавшие на этой жуткой проповеди в эти списки уже внесены, причем, казалось, вписаны именно ее рукой.
И Лиза не выдержала. Она встала и сказала все, что она думает об этой мерзости.
Лиза фактически бросила ей вызов, заявив, что Бог, о Рождестве которого шла речь, злобный убийца и истязатель. И поклоняться такому Существу и глупо, и отвратительно. И если они, люди, ему столь уж ненавистны, пускай убивает, хоть огнем, хоть как-нибудь иначе, на свой извращенный вкус.
Лиза заявила, что если все люди сплошные скоты и мерзавцы, то в этом случае, столь жестокому Существу не стоит тратить время на все его замороченные истязания ныне живущих. В этом Мире и без его деяний полно мерзостей и жестокостей.
Договорить ей так и не дали. Проповедница за руку вытащила девочку из-за парты и отхлестала ее по щекам перед всем классом. А потом отдала Лизу на расправу, или как она выразилась, "на перевоспитание" тем самым женщинам, которые отвели ее в отдаленную пристройку, в особый кабинет. Там двенадцатилетнюю девчонку раздели до белья и исполосовали по ногам скакалкой "за богохульство", после чего ее, зареванную и униженную, отправили в постель, пообещав после Рождества принять к ней некие "дополнительные воспитательные меры".
Лиза не стала дожидаться разъяснений, что именно ей угрожает после праздника. В ту же ночь, она, не в силах снести всех этих угроз и оскорблений, сбежала. И едва не замерзла насмерть на обочине дороги, в ту на редкость холодную Рождественскую ночь...
- Судя по всему, - чуть иронично заметила ее внимательная слушательница, - вся эта история тебе явно не добавила особого уважения к Богу, ну, на которого ты возводила столь тяжкие обвинения.
- Вы... тоже оскорбились, да? – тихо спросила Лиза, глядя на нее как-то снизу верх. – Пожалуйста, не обижайтесь! Я ведь помню, что Вы... католичка. Но я... Я просто не хотела Вам лгать. Я рассказала правду, так, как все было!
- Я поняла, - кажется, миссис Мэйбл не так уж и сердится, - но ведь это не вся правда. У нее, знаешь ли, у этой твоей истории, было и продолжение.
- Было, - Лиза опустила свой взгляд куда-то вниз. – Это случилось сегодня. Я... снова убежала. Уже от Вас. И если бы не офицер Шелтон... я бы уже скиталась по другим городам. И Вы, наверное...
Девочка недоговорила, и в полном смущении опустила очи долу.
- Ты уверена, что у тебя что-то могло получиться? – миссис Мэйбл весьма скептически покачала головою. – Сомневаюсь. Тебя бы задержали уже в Хербертсвилле. Проводник вагона сообщил бы о несовершеннолетней кондуктору поезда, и на станции прибытия тебя бы просто сдали полиции. И ты все равно вернулась бы ко мне.
- И Вы... – как-то горько промолвила Лиза.
- Я приняла бы тебя так же, как принимаю сейчас, - спокойно ответила ей Старшая и заметила: - Кстати, Лиза, я так и не поняла, почему же ты все-таки убежала?
- Но ведь Вы... – Лиза снова, недоговорив, неловко замолчала.
- Я вернулась домой и увидела, что тебя нет, - миссис Мэйбл со вздохом покачала головой, и после многозначительной паузы продолжила:
- Лиза, ты не представляешь себе мое отчаяние, когда я поняла, что ты все-таки сбежала. Не ушла на прогулку, не вышла подышать свежим воздухом, а именно сбежала! Я поняла, что сделала что-то не так. Но что именно? Лиза, милая, скажи мне, чем я могла тебя обидеть?
- Дневник, - Лиза сделала указующий жест в сторону стола. Туда, где лежала злополучная тетрадь. – Я читала Ваш дневник. Да, я знаю, что это очень плохо, что нельзя читать чужие записи и письма без разрешения. Но...
Девочка изящно соскользнула с дивана и опустилась перед молодой женщиной на колени.
- Миссис Мэйбл, я знаю, что я виновата, - сказала она, умоляюще глядя на свою собеседницу. – Но пожалуйста, поймите меня!
Адресат этой просьбы снова как-то удивленно покачала головой и взяла коленопреклоненную девочку за руки.
- Здесь что-то не так, - тихо сказала она. – Думаю, ты чего-то недоговариваешь. Принеси-ка дневник!
Лиза коротко, то ли и кивнула ей, то ли поклонилась и, встав на ноги, шагнула в сторону стола. Вернулась она с той самой злополучной тетрадью и молча вручила ее хозяйке дома. Та, также молча, указала девочке на место рядом с собою. И, когда та послушно уселась, раскрыла дневник на первой сегодняшней записи и перечитала ее. Потом, по-прежнему не говоря ни слова, оставила тетрадь удивленной девочке, поднялась с дивана и сама подошла к столу. Выдвинула нижний ящик и достала оттуда другую похожую тетрадь, в обложке темно-синего цвета. Раскрыла ее ближе к концу и загнула лист.
Вернувшись к месту, где ее ждала воспитанница, крайне смущенная и в то же время весьма заинтересованная всем происходящим, миссис Эллона Мэйбл отдала ее девочке, в дополнение к той, что она уже видела.
- Читай! – строгим голосом она, наконец-то, нарушила неловкое молчание, как-то уж очень серьезно взглянув на Лизу, взиравшую на нее глазами, широко раскрытыми от удивления. – С того места, где загнута страница и до конца. А потом просмотри новую тетрадь, там есть еще немного того, что ты не прочитала.
- Но миссис Мэйбл! – девочка в сугубом удивлении. – Ведь это неправильно! Я ведь не должна, не имею права все это читать! Это ведь Ваши личные записи!
- Во-первых, кое-что из этого ты уже читала и вроде бы не стеснялась этого, - напомнила ей очевидное и известное автор указанных текстов, и девочка смущенно потупила взор. – А во-вторых, я разрешаю тебе читать мои дневники и письма. Любые, - подчеркнула она и дополнила. - Более того, я требую, чтобы ты это делала, естественно, по возможности ставя меня в известность о факте прочтения. Да-да, отныне ты вправе читать любые мои записи и обсуждать их со мною. Я не собираюсь делать для тебя какие-то секреты из обстоятельств моей жизни.
- Но миссис Мэйбл... – Лиза смущается, краснеет и всем своим видом пытается возражать. Но молодая женщина резким повелительным жестом прекращает этот безмолвный протест.
- Это не просьба, - сказала она весьма серьезным и внушительным тоном, без тени улыбки на лице. – Я приказываю тебе прочесть все эти страницы. Хотя бы их, для начала, если уж ты так стесняешься читать все остальное.
- Простите... – пролепетала девочка. Она хотела еще что-то сказать, но ее собеседница еще одним повелительным жестом приказала ей молчать и слушать.
- Лиза, я хочу, чтобы ты все поняла правильно, а не воспринимала происходящее как по испорченному телефону. Так что давай, читай то, что я сказала. А все разговоры потом, - она очень уж выразительно посмотрела на свою воспитанницу.
На девочку уже было жалко смотреть. И все же, хозяйка дома еще раз жестко обозначила, что именно ей следует сделать.
- И в-третьих, - дополнила она список своих требований, - подумай о том, что случилось, и почему все произошло именно так.
- Хорошо, - Лиза по-прежнему не могла посмотреть в глаза своей Старшей, до того ей было стыдно.
- У тебя есть полчаса, - задав сей лимит времени, миссис Эллона Мэйбл вышла из комнаты.
*Обычно, эти слова Спасителя, которые приводит Святой Евангелист Матфей (Глава 27, Стих 46), переводят как: «Боже мой! Боже мой! Зачем ты меня оставил?»
**Вероятно, имеется в виду св. Петр – прим. Автора