Это, пожалуй, даже не было звуком, это нельзя было назвать звуком – отвратительная судорога земли, невыносимая вибрация на пределе слуха, вынуждающая сворачиваться клубком, забиваться в ближайшее укрытие и ждать, ждать, когда же наступит тишина. Это повторялось снова и снова, и к неотвратимости этой пытки никак не получалось привыкнуть.
И каждый день...
Впрочем, понятия дня и ночи неизвестны существам, ведущим свою жизнь в подземном мраке.
В общем, время от времени, когда терпеть бесконечные, неотвратимые, изматывающие содрогания казалось уже совсем невозможным, жители молча, ползком, по узким извилистым переходам, то и дело корчась от настигающих и пронизывающих насквозь почти-звуков (или сверх-звуков, или около-звуков), добирались до заветного места, где ждал их Предводитель.
Место было просторным. Да что там – оно было чудовищно, невероятно огромным. Это внушало страх, и конвульсии звуков здесь были еще громче, еще невыносимее. Но не приходить сюда они не могли. Хотя понимали, что находятся недалеко от той границы, что отделяет их от верхнего мира – источника того самого ужаса, который они постоянно испытывали.
Разумеется, их глаза умели видеть в темноте. Но в этом странном месте темнота не была полной, откуда-то пробивался слабый свет, и это казалось страшнее всего.
Полуживые от ужаса, они наконец добирались туда, где восседал Предводитель – на возвышении, пугавшем противоестественной четкостью линий.
Странно, но внешность Предводителя их совсем не страшила, ничего, кроме преклонения и бесконечной веры, они не испытывали. Наверное, потому что все-таки он был похож на любого из них.
Вернее, каждая его треть была похожа. Три особи, сросшиеся в своей нижней части наподобие чудовищных сиамских близнецов. Три головы, три пары глаз – глядящих, правда, с разной степенью пристальности. И три хвоста, образующих немыслимый и неразделимый клубок.
Неотвратимые волны звуков все продолжались. Но когда Предводитель начинал говорить, казалось, что они становятся тише – как будто его слабый голос ухитрялся их заглушать.
- Мы знаем, что посланное нам испытание невозможно прекратить навсегда, оно возвращается снова и снова. Но мы знаем также, что его можно приостановить, если вместе долго и с надлежащим усердием просить об этом. Немногие из нас, самые смелые и отважные, решались пробираться в тот мир, откуда исходит зло. А из тех, кто решался, немногие возвратились. Вы знаете их рассказы о бесконечных пространствах, полных смертельных опасностей, о безумном свете, который надвигается и ослепляет навсегда, об ударах звуков, от которых теряется слух, а то и погибает мозг, о чудовищах, чьи размеры невозможно даже представить, чье движение убивает, даже если они просто проносятся мимо. И все же я пытаюсь верить, что и в этом ужасном мире есть нечто, позволяющее нам не терять надежду на лучший исход нашего кромешного существования.
Он приостановился, прекрасно зная – все ждут тех слов, что ему сейчас предстоит сказать.
- Ибо нам был дан знак, смысл которого еще тёмен для нас, но я уверен – в нем наше спасение, наше великое будущее, наша судьба! Обратимся же к этому пророческому знаку и попросим вместе...
Предводитель воздел в торжествующем жесте две самые сильные когтистые лапки. Остальные четыре повторили движение – чуть более вяло. И еще сотни дрожащих лапок последовали их примеру.
Горящие рубиновые глаза неотрывно глядели вверх. Беспредельная пустота над ними завершалась множеством линий, которые пересекались между собой с точностью и упорядоченностью, недоступной пониманию. Там, на решетчатом потолке, покоилась их святыня. Плавные линии круга, изображенного на рисунке, завораживали. Хотелось бесконечно скользить взглядом по спирали, которая, казалось, не имела ни начала, ни конца...
Вся поверхность круга была покрыта знаками. Даже предводителю не по силам было проникнуть в их смысл, но каждое, самое маленькое и жалкое из созданий, смотрящих на святыню, видело в ней что-то понятное и знакомое для себя – вот этот значок похож на червяка, этот на корень растения, этот напоминает одно из насекомых, попадающих в их подземелье, а вон тот – конечно же, он изображает изящный, гладкий хвост! А разведчики, которым случалось бывать в верхнем мире, говорили, что многие значки изображают его жителей.
Смельчаков, которые дерзнули бы утверждать, что картина попала в их мир случайно, как-то не находилось. И на то была причина.
По краям знака в живописном беспорядке свисали обрывки полотнищ из материала, шуршащего от дуновений неизбежного подземного сквозняка. И рисунки на этих полотнищах не оставляли никаких сомнений – знак был послан именно для них, потому что все эти рисунки изображали их самих, их племя, они были многочисленны и разнообразны, и жители узнавали себя, свои красные глаза, круглые ушки, тонкие хвостики... Узнавание наполняло их радостью и надеждой.
- Дай нам покоя! – провозгласил Предводитель что было сил. Правая голова продублировала призыв, левая, самая слабенькая, только приоткрыла рот. Но это было совсем не важно – тысяча глоток принялась повторять бесконечно, сначала вместе, потом вразнобой, и вскоре было слышно только:
- Покоя... коя... дай... дай... Покоя...
Они голосили, и раскачивались в едином ритме, и даже не сразу поняли, что уже какое-то время не страдают от проклятых звуков.
-Тише! – голос Предводителя прошелестел едва слышно, но каким-то образом долетел до самых дальних уголков помещения. Все умолкли.
- Мы услышаны... – прошептал Предводитель торжественно.
И наступила благословенная тишина.
Они знали, что это ненадолго - через какое-то время мучения начнутся снова, и нужно будет опять просить о тишине долго и исступленно.
Но сейчас она все-таки наступила.
* * *
Макс влетел в вагон, плюхнулся на ближайшее сиденье и перевел дух. Слава богу, успел на последний поезд. С деньгами было не густо, и перспектива добираться домой на такси совсем не улыбалась.
Поезд втянулся в тоннель и помчался, набирая скорость. Привычно покачиваясь на вытертом сиденье, Макс размышлял, почему поздним вечером в рейс любят выпускать такие вот древние неухоженные вагоны – потому что хулиганам в них раздолье или по другим неведомым причинам? Вон даже календарь висит прошлогодний, ободранный и разрисованный со всей возможной непристойностью. Декабрь на дворе, на каждом шагу таращатся на тебя рогатые быки и лупоглазые коровы с телятами. А тут все еще год Крысы...
Да, скверным получился прошлый Новый год. И так уже в его отношениях с Анькой наметился разлад, так надо же было потерять подарок. Но он же не виноват, что имеет дурацкую привычку ждать поезд на краю платформы, с детства интересно наблюдать, как появляются в глубине тоннеля огни поезда, знакомый звук меняет тон и нарядный состав подлетает к перрону. И в том, что какое-то воздушное завихрение вырвало у него из рук пакет с подарком и унесло далеко в тоннель, тоже не виноват.
Подарок, конечно, жалко. Не какая-нибудь дежурная косметика - шикарный большой календарь прямо с гнилого Запада, с историческими достопримечательностями, и Фестский диск на обложке. Лучшего подарка для студентки истфака не придумаешь. Он как его увидел летом в Турции, купил не раздумывая, хотя лишних денег не было, а стоил календарь совсем недешево. И с упаковкой намучился, пока наконец не нашел пакет, подходящий по размеру. И удачный такой пакет, как раз с тематикой наступающего года. Там было нарисовано много-много разных крысок, они сидели парочками, обнимались, целовались, катались на коньках и делали прочие милые вещи.
Эх, да что вспоминать. Подарка нет, и Аньки в его жизни тоже нет.
Поезд с завыванием остановился, высадил немногочисленных пассажиров и исчез в тоннеле.
Через десять минут Макс уже шагал по хрусткому декабрьскому снегу. Город успокаивался.
Наступала тишина.