Кареглазов почувствал, что «оживает». Вернее, просыпается. Во всем теле была радость. Радость бытия. Счастье жизни!
Открыл глаза. Белые стены комнаты, дверь. Повернул голову на несколько необычные звуки. Окно, в которое струился солнечный свет. Все правильно, эти звуки были снаружи, за окном. Словно где-то далеко внизу жалобно скулила обиженная кем-то собачонка.
Хотел встать и пройти к окну, но у Кареглазова ничего не вышло. И тут он с ужасом понял, что радость бытия и счастье жизни пока были для него только призрачны и он по рукам и ногам привязан к кровати широкими белыми лентами.
...Белые стены, белая дверь, белые ленты на руках и ногах, белое одеяло, белая простыня... Все вокруг белое. Ни намека на какие-то другие цвета. Почему-то именно сейчас ему вспомнилась Станция поля Периметра. Его станция, на которой он столько продежурил, отбив немеряное количество атак голубокровных шестипалых. И он же, Кареглазов, ее, Станцию поля Периметра одним движением пальца на клавиатуре компьютера дал команду и разнес в щепки, вернее, уничтожил… Неужели его спасло спасательное кресло, которое умный компьютер Станции «запустил» в небо, подальше от взрыва? Нет, Караваев ничего по поводу своего спасения не делал… Затем словно из белого тумана на несколько секунд перед ним предстала страшная старуха, от вида которой у Кареглазова «мурашки» пошли по всей коже…
Дернулся всем телом. Никакого движения. Ленты держали его цепко.
— Ты уже проснулся, вот и хорошо, — откуда-то из-за головы послышался приятный женский голос. И тут же появилось лицо, которое склонилось над ним.
Та же девушка. Улыбающаяся, радостная.
— Вот и хорошо. Хотя, тебе еще не пришла пора вставать. Как минимум две недели ты должен лежать не двигаясь, поскольку я не смогу тебя как следует собрать.
Девушка так и сказала «собрать».
Это слово больно полоснуло по ушам Кареглазова и он занервничал: значит, с ним все же произошла трагедия. И он пока безвольная кукла, которую пытаются «собрать» из каких-то деталей, но с душой и сознанием?
— Пойми, это нелегко, после того, что с тобой случилось, но главное, что ты будешь жить как прежде, чувствовать как прежде и останешься таким, как прежде. Главное, что твои основные центры не были задеты и мы успели тебя поднять. Меня зовут Брама. Если тебе что-то понадобится, только позови меня. Ни в коем случае больше не делай так, как ты сделал только что. Иначе я не смогу тебя собрать...
— Собрать? — удивленно спросил Кареглазов. Он не верил, что все происходящее с ним наяву, что он не бредит. — Что со мной случилось?
— Что случилось с тобой, не знаю, но ты был на грани.
— Жизни и смерти? — спросил Кареглазов.
Девушка кивнула и снова попросила:
— Обещай, что будешь слушаться меня и ничего не будешь делать такого, что может повредить тебе, иначе я тебя не вытяну. Хорошо?
Кареглазову ничего не оставалось, как пообещать девушке, что он будет слушаться ее советов.
После этого лицо у девушки еще больше порозовело. То ли от сознания того, что ее поняли, то ли от того, что пациент, коим был Кареглазов, будет беспрекословно исполнять все ее распоряжения.
— Я ненадолго выйду, но прошу, полежи спокойно. И думай только о чем-то хорошем. Ну, например, о детстве.
Кареглазов улыбнулся:
— Уж лучше подумать о тебе, чем о моем безрадостном голодном и холодном детстве. Ты — красивая.
Девушка поддернула худенькими плечами, ее щеки чуть попунцовели:
— Хочешь — думай обо мне, не возражаю, — в глазах ее проскользнуло кокетство.
Сказала и вышла. Дверь даже не стукнула о наличник, и не скрипнула, хотя Кареглазов не знал, существовала ли дверь из этой комнаты, возможно в коридор или еще куда, на самом деле.
Кареглазов напряг слух. Опять что-то происходило за окном. Может, там ссорились воробьи? Да нет, такого приличного гама воробьи не создадут. Будто бы слышался и шорох листьев. Казалось, что на улице метет дворник и, где-то недалеко незлобно переругиваются два или три подвыпивших мужика, хотя, нет, не то! Разве что собачонка уже успокоилась и не скулила. А, может, убежала куда-то по своим делам...
Так и не поняв, что же происходит за окном, в которое струился солнечный свет, парень переключился на изучение себя, своего тела, если оно на данный момент было у него. Чуть приподнял голову — благо, хоть голова его не была привязана. Взглянул на руки. Они были цепко перехвачены в запястьях белой лентой. Руки, как руки. Такими они были у него всегда. Разве что... Кареглазов никак не мог сообразить, почему на указательном пальце у него не было глубокого шрама, который он получил еще в учебке? Тогда была комплексная проверка. Помощник полковника Коврова изо всей силы запустил в него шипастый метательный шар, которым сражались шестипалые отморозки. И Кареглазов неумело поймал его, сильно поранив палец о заточенный до бритвенного состояния шип. Шрам так и остался. А сейчас его не было.
Кареглазов еще внимательней и придирчивее осмотрел привязанную руку. Она была и его, и не его. Привязанная рука была разве что чуть бледнее, чем раньше, не «загорелая». Может быть тоньше, или это так ему показалось. И пальцы раньше были еак будто чуть покороче...
Оставив наблюдение за рукой, перевел взгляд вдаль, к ногам. Но не увидел ничего. Ноги, если они существовали, были укрыты белым одеялом.
После этого взгляд лейтенанта разметался по комнате. Но не было ему за что зацепиться. Все в комнате было белым бело.
Голова гудела. Глаза стали слезиться. Видимо от усталости. Или от навалившейся на него белизны стен, потолка, одеяла на кровати — всего-всего. Брама говорила о том, что ему следует побольше спать и набираться сил. Возможно, стоило прислушаться к совету девушки.
Кареглазов смежил веки. Настоящий сон не шел, хотя парень почувствовал, что будто проваливается в него, как в болотную жижу. Его исподволь, но нахально и бесповоротно затягивало в неизвестность. Что случится с ним буквально через минуту он не знал, да ему этого и не хотелось. Парень понимал, что жив, и был уверен в том, что милая девушка не отдаст его за так кому бы то ни было, не разрешит умереть...