Мать умершей девушки спустилась с крыльца. Следом выбежали и тут же облепили ее ребятишки.
— Ой, молодой господин, — запричитала она снова, — прости нас, горе-то какое. Это вот младшенькие мои, — она потрепала по головам жавшихся к ней трех белобрысых мальчишек, — а парень, что в доме остался, это Карлиночкин суженый будет. Горе, нам горе! Она ведь замуж совсем недавно вышла. Только дом построили. Даже ребеночка не успела родить…
Женщина вытерла ладонью слезы и поклонилась. Ее сыновья продолжали разглядывать Гакура, открыто, не стесняясь, как и положено детям. Не поднимая головы, мамаша отвесила каждому подзатыльника и мальчишки согнули спины. Она снова заплакала, но уже не так надрывно, как прежде.
Гакур молчал. Когда умирают старики, слова утешения даются легко, но смерть молодых путает и пугает, но путаница глупа, а страх не многословен.
— Здоров ли ты, молодой господин? — спросила женщина.
— Гакур, называй меня Гакур. Со мной все в порядке.
— Хорошо. Я с горя-то не чую, хотя мне вроде показалось, что господину Гар.., что господину понадобилась Миранда? Неужто она что-то в порту натворила? О, забрал бы уж ее всесильный Варуг! Одни хлопоты с этой непутевой.
— Я хочу на ней жениться.
— Вот вернется она, я ей покажу…— женщина осеклась — Как? Господин сказал «жениться»?
— Да.
— Прости господин Гура… я не... Что же мы стоим на улице-то? Пойдем в наш дом. Вот он. А этот мы для Карлиночки выстроили и мужа ее.
Не дожидаясь новых слез и причитаний, Гакур пошел в сторону соседнего дома. Его обогнали детишки, а один даже обернулся и оттопырил руками свои уши, явно передразнивая чуть оттопыренные уши нового тела Гакура. По дороге в деревню Гакур прикидывал, как бы поучтивее посвататься, но ничего в голову не приходило. Единственный его опыт, имевший хоть какое-то отношение к женитьбе, не годился.
Когда ему было пятнадцать лет, Брах получил заказ испортить свадьбу богатому землевладельцу и взял с собой внука. По обычаю, жених с невестой должны были одновременно с двух сторон войти в круг, очерченный под ветвями старой рябины, и взявшись за руки, что есть силы притопнуть. Мол пусть от их счастья содрогнется земля. Устроившись плотниками для сборки праздничных столов и лавок, кронсы ночью втихую вырыли под деревом яму и залили ее жидким навозом. Припорошив лужу ромашками и сухой мятой, они застелили ее тонкими деревянными досками и сверху положили аккуратно срезанный загодя дерн. Жених и невеста были в теле, и свадебный обычай сделал свое дело. Заказчик сидел тут же, и его даже обдало немного навозными брызгами. И все равно он добавил сверху еще десять монет серебром и сказал, что никогда в жизни так не смеялся. Сейчас же Гакур надеялся, что его статус молодого господина и пирушка, которую он затеял под вечер ублажат родителей девчонки.
— Проходи, проходи, молодой господин, — сказала женщина, открыв дверь и снова низко поклонившись. Гакур понял, что его имя она забыла окончательно, но потому как трепетно произносилось «молодой господин», понял, что имя веса не придает. Невесту отдадут и так.
Внутри, дом выглядел почти как и тот, в котором лежала мертвая девушка. Разве что утварь поизносилась, да и пахло не смолой, а копившимся годами духом готовившейся здесь еды и поглощавших ее людей. Взгляд невольно задержался на чугунном котелке дымившемся посреди печной плиты.
— Не проголодался ли господин? Не побрезгует ли отведать жареной рыбы с хлебом и вином?
Господин проголодался. Закаленное, гномье тело, привыкшее к долгой ходьбе и пустой котомке могло бы протянуть еще день-другой на съеденных прошлой ночью грибах. В новом, человечьем животе от голода бурчало, что сотня лягушек на болоте. «Наверное, предыдущий хозяин не ел дня три», — подумал Гакур и сказал:
— Молодой господин не побрезгует.
Он состроил, как ему показалось, милостиво-снисходительную гримасу, точно своим согласием делал хозяйке одолжение. На столе мгновенно появилась корзинка с нарезанным хлебом. Поджаристая коричневая корка местами белела от прилипшей муки. Гакур схватил самый большой ломоть, и, откинувшись к стене, начал, (как ему казалось было бы принято у высшего сословия), отщипывать от ломтя и отправлять в рот маленькие кусочки.
— Я извиняюсь, а где же молодой господин оставил своих лошадей? — спросила женщина.
Гакур едва не подавился. Он вроде бы продумал ответы на все возможные вопросы, но вот такой, самый простой, упустил. Ясно теперь, почему старик с сыном нет-нет да и заглядывали ему за спину. Наверное, тоже пытались понять, как он добрался до их деревни. Немыслимо, чтобы знатный человек отправился в такую даль на своих двоих. Так куда же он дел своих лошадей?
— Гхм-кхм, коляска моя, гхм, сломалась когда проезжали лесом за тем холмом, — Гакур неопределенно махнул рукой, — я отослал, э-э, свиту обратно верхом. Они за мной вернутся. Вечером. Молодой господин иногда желает ходить ногами по земле. Ну, где там рыба?
— Сейчас, сейчас, через десять глотков. Ой, нехороший это лес, ой, нехороший. Там одна нечисть. Да ты бы, господин, не ездил сквозь него больше, — засуетилась женщина, разжигая огонь в печи, — одна нечисть, одна нечисть.
— А когда вернется твоя дочь?
— Ты как любишь, помягче или поподжаристей? — сказала женщина либо не расслышав вопрос, либо притворившись.
Гакур решил, что девица, как ее там — Миранда, чем-то здорово рассердила мать, и та даже слышать о ней не хотела.
— Поподжаристей. А что такое «десять глотков»?
— Извини, господин, это мы так в деревне время считаем. В ваших краях-то, наверное, по другому все. Вот ты когда воду пьешь: один глоток, другой, третий, а время-то идет. В кувшине нашем, значит, глотков 100 будет, ну а в бочонке 50 кувшинов.
— Сколько же у вас длится день?
— Десять бочонков и длится, господин. Это летом, зимой поменьше. А ночь мы вообще не считаем, — продолжила хозяйка, брякнув чугунной сковородой о печь.
— А в месяце сколько бочонков?
— Извиняюсь, я не расслышала, в месяце, говоришь? А что это?
— Хорошо, от лета до лета сколько будет?
— Река и будет. Потому как длинно да шибко извилисто.
— Это кто же придумал такое измерение?
— Жил у нас мудрец много рек назад. Поговаривали, что на самом деле он колдуном был, и аж сам король выслал несчастного из столицы за какие-то провинности. Он-то нас и считать научил, и время измерять. Мы, рыбаки при воде сроду, вот он и придумал такой способ. Хижина его до сих пор на окраине леса стоит.
— До сих пор? И что ж, не разворовал никто?
— Нет, господин, мы люди честные, а другие-то ходу не знают, да и мало чужаков в наших краях бывает. Ехать-то, понимаешь, через нас некуда, за холмами ведь болота бездонные. Поговаривают, что перед смертью мудрец заколдовал там все. Ежели войдешь, то живым не выйдешь. Так и стоит его хижина не тронута. Лес уже ее почти прибрал, зеленью вся поросла.
— Надо же, заколдовал, — пробормотал Гакур и взял еще ломоть. Отщипывать кусочки надоело. Куда приятнее было разом набить рот, откусив от мягкой, солоноватой, еще теплой краюшки.
Ронда-Ворона как-то говорила, что колдуны под старость часто лишались ума и остаток жизни тратили в поисках алмазов, золота и прочих драгоценностей. Собирали, мол, сундуками. Что если этот почивший мудрец оставил после себя клад? Неизвестно, чем закончится эта история с Ветром, но трудности часто решаются с помощью круглых монет и блестящих камней.
Запах жаренной рыбы перебил мысли о скором богатстве. Пора бы и к делу перейти. Гакур вынул из мешочка золотой и начал вращать его на столе.
— Я дочь твою в порту видел, она красивая и мне понравилась. Мое сословие имеет право жениться на ком угодно: и на знатной девице и на простой, с приданым или без. Денег у нас хватает. Только скажи мне, почему она платок носит? Больная что ли? Какие у нее волосы?
Хозяйка скосила взгляд на монету и выложила дымящийся кусок рыбы в деревянную плошку.
— Ничего не больная, — сказала она. — Злых языков, что семечек в подсолнухе, а ты, господин, не слушай. Какие волосы, какие волосы... Обыкновенные у нее волосы, длинные. Она просто стесняется, вот и платок повязывает. Миранда моя — девушка послушная, работящая, лучше жены ты во всем княжестве не найдешь. Говорит, мол, только мужу покажу свои волосы. Вот так.
Гакур ел, а женщина на все лады, не умолкая, хвалила Миранду, помянув и целую толпу женихов, которым приходилось отказывать в ожидании «человека достойного и из высокого сословия». Гакур доел рыбу, допил прокисшее вино и решил, что пора и честь знать. Надоело слушать тараторившую бабу, которая говоря о Миранде, наверняка подразумевала свою умершую любимицу. К тому же ему порядочно досаждали мальчишки, то и дело выглядывающие из соседней комнаты, особенно тот, что, нацепив на голову какую-то тряпку, дразнился, оттопыривая уши.
— Я пойду и вернусь под вечер. Дочка явится – не отпускай, будем говорить о свадьбе, — Гакур подхватил блестевший на столе золотой. – И еще: объясни-ка мне, как найти жилище того мудреца?
Не спуская глаз с руки Гакура, в которой исчез золотой, женщина рассказала.
Колдун построил хижину в березовой роще, у подножья черного холма: «Аккурат в трех бочонках ходьбы от последнего дома на окраине». Гакур вновь удивился чудному счету времени. Прикинул, на глазок переводя в часы. Три часа пути на длинных, крепких ногах — приятная прогулка. Он попрощался с хозяйкой, отпил на посошок воды, поморщился и вышел. Во дворе, белобрысые мальчишки играли в догонялки. Один, увидев Гакура, закричал «жених», все засмеялись и бросились в рассыпную. Кронс быть может и пустился бы в погоню, но молодому господину не пристало. Гакур лишь погрозил кулаком.
Он бодро зашагал по пыльной дороге, и кажется впервые стал радоваться упругим своим ступням и гибким коленям. Проверить крепость рук пока не было повода, но что-то подсказывало, что и они не подведут.
Найти место, о котором говорила женщина оказалось не легко. Гакур держался окраины смешанного леса, полагая, что если не березовую рощу, то черный холм не пропустит. Иногда ему казалось, что белесые стволы рощи просвечивали сквозь зеленую стену дубов и елей. Верхушки же холмов, торчавших вдалеке были одинаково выцветшие и ни один не сходил за «черный». Не позволяя злости на собственную невнимательности набрать силу, он остановился и попробовал прислушаться к кронсовой сноровке или чутью, как говорил дед. Успокойся и подумай, — посоветовала та. Потому сколько миновало времени, стало ясно, что роща осталась где-то позади. Нужно было возвращаться. В этот раз, Гакур углубился в лес, и пошел в обратную сторону, приглядываясь к цвету каждого ствола. Наконец, вышел к растущим сплошняком, старым березам.
Не будь он уверен, что где-то здесь притулился к холму домик, в котором его ждут — не дождутся пара сундуков с золотом, он прошел бы эту рощу не заметив. Вот, например, лес, где он встретил Ветра, — совсем другое дело. Войдешь в такой — и чувствуешь, что кроме деревьев, поросли, зверья и муравейников, есть в нем какая-то тайна. Что-то невидимое, но ощутимое, как запах хвои. А эта роща говорила лишь о том, что дальше будет поляна, или, на худой конец, ручей.
Пробираясь сквозь белые стволы, он вдруг вспомнил о судьбе, которую посулил ему Ветер в случае если Гакур исчезнет. Рабство на калийских плантациях. Бррр… Уж лучше в петлю. Страх постучался в сердце, и оно тут же предложило бежать и прятаться. Удивительная штука с этими сердцами. Мало того, что живут в груди, как в пещере, так еще хотят, чтобы в такой же темнице жил и сам человек.
Старое тело не вернуть, и, чего лукавить, не очень-то и хотелось. С тем, как страшно заплатил незнакомец за его, Гакура, новую плоть, он уже смирился. Что ж оставалось делать? Не было в том его вины. Ну, женится он на девушке и все про нее узнает. Какое в этом зло? Наверняка девушка хорошая, да и черт с ним, с ее платком. Когда был гномом, и прикоснуться-то к человеческой женщине не смел. Разгадать бы, зачем она Ветру сдалась? Что может быть особенного в девчонке из обыкновенной рыбацкой деревни на самой окраине Восточного Королевства. И при чем здесь дедова история про огненный шар?
«Не спит душа не возьмешь не шиша». С этим все ясно. Что там еще Ветер говорил? Ах, да, «Узнав рождения секрет, ты проживешь еще сто лет». Огненный шар, рычащая секачом косуля. Секача Гакур однажды видел: огромный горбатый зверь, с тремя рядами желтых клыков и непробиваемой щетинистой шкурой. Стрела или копью его не пробивали, забить его можно было камнем из пращи в голову.
Яркий свет отвлек от мыслей — Гакур вышел к опушке. Стволы берез перебивали своей белизной зелень густых крон. Некоторые деревья надломились и упали, и на образовавшихся пнях тянулись вверх молодые березки. Были тут и мертвые, высохшие деревца, которые в тени своих старших родичей так и не смогли прорваться к солнцу.
Через несколько шагов показался домишко. Круговорот лесной жизни не пощадил и его. Заваленная опавшими листьями и ветками крыша местами совсем прохудилась и зияла дырами. Бревенчатые стены опутал вьюн и оседлал ядовито-зеленый мох. Одной стеной домишко упирался в холм, который никаким черным вовсе не был, а скорее серым, из-за торчавших тут и там, гранитных пород.
Солнце поднялось, и нагретые березовые листья испускали душистый, мягкий аромат. По старой привычке Гакур хотел было вытереть пот рукавом, но опустил руку. Молодой господин, наверное, имел какой-нибудь платок в кармане. Его там не оказалось, зато палец наткнулся на перстень. Гакур еще раз глянул на причудливую треугольную форму огромного голубого камня и сунул перстень обратно в карман. По-гномьи смахнув пот, он оцарапал лоб пуговкой, торчащей из вышитого манжета. Вот же придумают люди, к чему на рукавах пуговицы? Гакур решил, что при первом случае, либо избавится от куртки, либо обзаведется платком, Да что там платки, на золото, которое он в скорости найдет, можно будет купить дюжину обозов до верху набитыми самыми дорогими шелками. Хоть платок крои, хоть рубаху.
Окон в домишке не было, но за плотным слоем молодого и уже высохшего вьюна показалась дверь. Гакур еще раз поблагодарил судьбу за то, что свела его с Рондой-Вороной. Не раз ведьмины байки спасали ему жизнь. Вот и сейчас, глядя на дверь хижины, самую обыкновенную дверь, он вспомнил, как Ронда описывала жилища колдунов. Дверь нужна, только для непрошенных гостей. Войдешь, и конец. Или убьет каким-нибудь заклинанием, или покалечит. Сами колдуны пользовались засекреченными ходами. Нужно таковой отыскать. Только вот где? На крыше? Но даже колдуны с возрастом дряхлеют, а мамаша Миранды говорила, что этот дожил до глубокой старости. Каково ж ему было бы наверх карабкаться? И вряд ли колдун умел летать. Та же Ронда говорила, что летать могут одни лишь птицы. Ей виднее.
Гакур обошел хижину, «метя глазами» по основанию, крыше, стенам и близстоящим пенькам и кочкам. Ничего. Вот только валуны… Размером с бычью голову и разной формы, они макушками выступали из травы и папоротника. Среди растущих в беспорядке деревьев эти камни словно выстроились в ряд, на расстоянии пяти-шести шагов друг от друга, и вместе образовывали линию, по косой ведущую от домика за край опушки. Гакур пошел от валуна к валуну и добрался до конца ряда. Последний камень ничем особенным от прочих не отличился. Гакур прищурился и тут же разглядел спрятавшийся за кустарником другой валун, торчавший над землей на уровне колена. Толстый слой мха покрывал его с северной стороны, и был он почти плоским, как стол.
Где же не скрываться потайному лазу, как под таким камнем? Уперевшись одной ногой в верхний край валуна, Гакур надавил на него и тут же отступил назад. Единственное, что сдвинулось с места, это угодившая под башмак сухая ветка.
Гакур смахнул с поверхности камня листья. Ни стрелок, ни кругов, ни других колдовских начертаний расчищенная плоскость не открыла, лишь два растревоженных жука заметались в панике по кругу, пока не свалились вниз. Пришлось упереться в камень обеими руками и навалиться что было сил. Бесполезно. «Черт, как в землю в рос», — пробурчал Гакур. Не зная, как быть дальше, он вспрыгнул на валун. Чуть левее впереди темнела сквозь деревья хижина, над ее крышей возвышался холм. Гакур вновь повторил. «Как в землю врос». Камень в землю… Хижина в холм… Колдун все ж таки был дряхлым стариком, значит, и ход должен быть простым: подошел — открыл, вошел — закрыл… Гакур спрыгнул и направился к подножию холма, но не в сторону домика, а чуть дальше, туда где сланцевые породы образовывали крутой склон. Коричневая глина с торчавшими из нее кое-где камнями и пластами сланца — вот и все, что его встретило. Осмотревшись вокруг, Гакур нашел увесистый камень и начал стучать им по стене. Бум — глухо, бум — ничего, бум — пустота... бум —опять пустота....
«Ага!» — воскликнул Гакур.
Откликавшаяся пустота, вычертила форму двери. Нужно только открыть. Ручка? Ее не было, да и где это слыхано, чтобы потайные двери открывали за ручку. Гакур мел глазами сверху вниз, слева направо, внимательно приглядываясь к каждой царапинке, каждому камушку, пока наконец не заметил среди однообразных узоров сланца впадинку. Ее форма показалась знакомой: три линии, плавно преломленные в углах. Выдув накопившуюся в углублении пыль, он достал из кармана перстень, надел его на средний палец правой руки и поднес к треугольной дырочке. Едва сапфир коснулся отверстия, как тут же в него вонзился, будто кто-то с другой стороны притянул Гакура за руку. На этом чудеса закончились. Гакур попробовал крутануть вправо, но в ответ лишь получил боль в пальце. Повернув чуть влево, он почувствовал слабое, но все же движение. Вращать руку стало неудобно, тогда он стащил перстень и, зажав его между большим и указательным пальцем, словно ключ, провернул. Часть подножия скалы отделилась и нырнула вглубь, издав скрежет камня о камень, но после бесшумно исчезла где-то в стороне. Открылась черная пустота, дыхнувшая затхлостью и грибами. В глубине вспыхнул огонек, затем другой, и вот уже перед Гакуром легла освещенная факелами штольня. Вынув кинжал, он ступил внутрь. Каменная дверь повторила свой танец и захлопнулась за спиной.
Факелы крепились к балкам, подпиравшим потолок штольни, и находились в нескольких шагах друг от друга. Зажглись не все, но света хватало, чтобы идти не оступаясь. Стены были обиты досками: колдун боялся обвала. Кое-где тесина прогнила, и сквозь дыры просыпалась земля. Оставалось надеяться, что конец штольни упирался в хижину.
Ноздри привыкли к затхлости, а воздух приятно холодил кожу. Первый недостаток краденого тела обнаружился по дороге к березовой роще: новый Гакур плохо переносил жару.
Пролет штольни вывернул влево. Через несколько шагов в свете трех горящих факелов перед Гакуром предстала деревянная дверь. На этот раз треугольная впадинка не пыталась укрыться в стыке досок или в срезанных овалах сучков. Она находилась там же, где обычная замочная скважина. Перстень не подвел: дверь открылась, как и полагается двери — распахнувшись внутрь.
Услышав сзади противный скрип – дверь явно спешила захлопнуться, Гакур подумал, что было бы неплохо, если б все эти чудеса сработали на обратном пути. Он обернулся и вздрогнул от неожиданности: за спиной оказалась выстроенная из камней стена. Это никуда не годилось. Гакур начал внимательно разглядывать каждый стык между камнями и с облегчением обнаружил, что затейник-колдун просто облицевал дерево, так чтобы неровные края тонких срезов каменных плит четко совпадали с краями камней на стене. Кое-где плиты чуть растрескались, выкрошилась, и дотошный взгляд натыкался на дерево. Нашлась и впадинка. Оставалось набить котомку сокровищами, да и честь знать. Запомнив очертания плиты, в середину которой нужно было вставлять перстень, Гакур вошел в хижину.
Сквозь ветхую крышу проникал дневной свет, а на полу чернели пятна от дождевой воды. По правую руку у стены лежала груда досок и разного размера медных и жестяных сосудов. Гакур догадался, что когда-то это были полки, и вся эта утварь стояла на них. Видимо, со временем крючья или гвозди, державшие полки на стене проржавели, и те рухнули на пол. Дубовый стол и единственный табурет стояли у стены слева. Рядом со столом примостился обитый жестью сундук. Прямо напротив была еще одна дощатая дверь. Эту, колдун снабдил ручкой – железным кольцом. Прежде чем заглядывать в сундук, Гакур решил осмотреть и вторую комнату. Мало ли что, вот так начнешь забирать драгоценности, а тебя по голове сзади. А все почему? Нетерпение.
Дверь оказалась без защелок, без треугольных впадинок или других уловок. Самая обыкновенная дверь. Гакур подумал, что открыть ее можно не опасаясь, ведь если и была какая-то ловушка, то находилась бы скорее по ту сторону, лишая чужаков доступа в главную комнату с сундуком. Это совсем не означало, что дверь можно было запросто распахнуть. Гакур ухватил за железное кольцо, дернул и отскочил в сторону. Скрипнув ржавыми петлями, дверь раскрылась, но ожидаемого подпрыгнувшим сердцем грома или вспышки не последовало.
Зайти Гакур все равно не решился и, вытянув шею, начал вглядываться в полутьму. В противоположных концах маленькой комнатенки сидели три мертвеца. Двое напротив одного. Одиночка, видимо, оказался там гораздо раньше: кожи на черепе почти не осталось, и лоскуты обветшалой одежды едва прикрывали белеющие кости. Два других бедолаги попали туда недавно и больше походили на высохших от старости монахов, каких Гакур не раз встречал на своем пути. Всех настигла та же беда: медвежьи капканы. Один из несчастных получил по капкану на каждую ногу, отчего казалось, что был обут в огромные диковинные чоботы.
Гакур невольно отступил на шаг. Привыкшие к тусклому освещению глаза насчитали на полу еще четыре оскаленных железяки — заряженных, готовых сомкнуть свои смертоносные пасти. Капканы лежали на виду, а значит, их нельзя было не заметить. Не могли же все эти люди быть слепыми? Гакур поднял взгляд: прямо под потолком крепилось нечто вроде кузнечных мехов, от которых шло какое-то хитрое устройство из рычагов и зубчатых железных колес, одним из концов прикрепленное к входной двери, той самой, что была видна из лесу. В этот миг сквозь дырявую крышу пробилось солнце, и стало заметно, что мертвецов покрывала какая-то пыль. Высохшая кожа засверкала, точно усыпанная стеклянным порошком. Гакур подивился смертоносной выдумке колдуна. Похоже что незваных гостей встречал этот самый кузнечный мех, приводимый в действие наружной дверью. Выдувалась дьявольская пыль, после чего входящий наверняка терял зрение, и все заканчивалось одним неверным шагом. Умирал ли он потом от удушья, потери крови или от голода известно было лишь самому создателю этой ловушки да и тому несчастному, кто в ней оказался.
Гакур захлопнул дверь и вернулся к обитому жестью сундуку. Ни тебе висячего замка, ни замочной скважины. Да и к чему замки, когда есть медвежьи капканы.
— Золота, небось, по самые края, — сказал Гакур вслух и поднял крышку.
Ошибся не намного. Хоть сокровища и не заполняли сундук целиком, но к званию молодого господина они несомненно прибавляли еще одно — богатый. Инкрустированные драгоценными камнями браслеты, перстни, янтарные ожерелья, перламутровые бусы, золото в монетах и в причудливой формы самородках. Гакур запустил руку. Драгоценности не хотели покидать насиженные годами места и пальцы с трудом проходили сквозь холодную груду. Гакур зачерпнул горсть, поднял и перевернул ладонь. Дзынь—динь— дзынь, хижина наполнилась ласкающим душу звоном. Еще пригоршня, еще, теперь уж в сундуке орудовали обе руки. Вдруг, что-то гибкое попало в одну. Гакур вытащил предмет из сундука.
Книга. Обыкновенная книга, в черном кожаном переплете, наверняка напичканная всякими заклинаниями. Гакур отложил ее в сторону, но, помедлив, поднял и заткнул сзади за пояс. Почему бы заодно не узнать пару-тройку колдовских наговоров?
Гакур достал свою старую гномью котомку, которую все это время прятал за пазухой. Настал и ее час. Первое, что будет куплено — хороший конь. К нему, само собой, седло. Уж в них-то Гакур разбирался. Есть такие, что, как лошадь ни пугай, всадник усидит, не свалится. Мысль о падающем всаднике, напомнила, что верхом Гакур никогда не ездил. Нет, вначале нужно обзавестись арбалетом. Тьфу ты, черт, опять арбалет. Откуда же он выскакивает?
Из комнатки-западни послышался громкий звук. Еще раз. Будто на крышу падали крупные ветки. Гакур затаил дыхание и высвободил руки из сундука, да вовремя. Eсли бы держал в них золото, то оно разлетелось бы по всей хижине, ибо сверху раздался рев и затрещали доски. Сомнений не было: в хижину пытался забраться крупный зверь. Похоже медведь. Видимо влез по дереву и теперь решил попасть внутрь через крышу. Гакур захлопнул сундук и рванулся к потайной двери. Ему приходилось видеть людей загрызенных медведем: изуродованные лица, откусанные руки — в общем жуткая смерть. Лучше спрятаться в штольне, а когда уйдет косолапый, вернуться и забрать богатство. Может зверюга вообще провалится в комнату с мертвецами и капканами, тогда и ждать долго не придется.
Тряслись руки, невесть откуда-то взявшийся пот заливал глаза. Вдобавок к жаре, новое тело похоже совсем не терпело испуга, или же Гакуру никогда не приходилось так бояться. Сжав правую руку в кулак, чтобы приставить к стене ключ-перстень, он вспомнил, что тот в кармане. Едва, вынырнув наружу, перстень выскользнул и упал на пол.
Бах! Сверху посыпалась древесная труха. Еще удар. Медведь громил крышу прямо над головой. Гакур поднял перстень, воткнул его в скважинку и крутанул влево. Перстень не сдвинулся , дверь не открылась, зато палец резанула дикая боль.
— Дурак, дурак, дурак, — процедил сквозь зубы Гакур, едва сдерживаясь от крика, — влево с обратной стороны, вправо с этой.
Не замечая боли, крутанул вправо. Дверь распахнулась и сбила с ног. Пока вставал, рука наткнулась на котомку, аккуратно разложенную у сундука. Верный мешок, так и не познал тяжести золотого ожерелья, да хоть бы и монетки. Гакур сунул котомку за пазуху, вскочил и в два шага оказался в штольне. За спиной послышался скрежет закрывающейся двери. Гакур обернулся, вытер пот с лица и прислушался. Что-то тяжелое грохнулось о пол в хижине. Ближайший факел у двери потух, и в полутьме виднелась тонкая полоска света, проникавшего с другой стороны. Дыша как можно ровнее, Гакур прильнул к щели глазом. Видно было лишь край стола и сундук. К столу подошел здоровенный бурый медведь. Встав на задние лапы, зверь рыкнул и одним махом проломил столешницу. В следующий миг, комнату заполнило марево, будто поднимался горячий воздух.
Медведь исчез.
Появился человек. Мужчина. Лет сорока, в богато расшитом кафтане и начищенных кожаных сапогах.
Гакур видел человека впервые, но понял что перед ним в новом обличии стоял Ветер. На этот раз колдун позаимствовал тело какого-то знатного вельможи или офицера. Ветер склонился к сундуку, открыл и начал рыться. Затем он просто стал выбрасывать содержимое, не останавливаясь ни на миг, точно выгребал руками воду из прохудившейся лодки. Хижина задребезжала. Громче всего звенели монеты. Стукаясь об пол или об стену, они восторженно взвизгивали, отскакивали и снова ударялись о дерево с пронзительным звоном. Опустошив сундук, Ветер перевернул его на бок и пнул, да так, что отлетела в сторону крышка.
Надо было бежать. Гакур понял, что его выследили, но какая-то сила заморозила все тело, помиловав лишь один глаз. Прильнув к щели, он безудержно двигался вверх-вниз и смотрел, смотрел, смотрел…
Уверенной, чуть в раскачку походкой, Ветер прошелся вдоль стены. Мягко поскрипывали его надраенные сапоги. Подойдя к табурету, он сел и, опершись ладонями в колени, стал барабанить по ним пальцами. Сверху зияла проломленная медведем дыра, ярче прежнего освещая комнату и лицо колдуна: широкие скулы, квадратный подбородок и шрам, полумесяцем соединявший кончик брови с уголком рта. Гакуру стало ясно, что Ветер за ним не следил и о секретном ходе не знал. Иначе терял бы он время, сидя вот так, уставившись в пол, когда беглец находился в пяти шагах? Будто прочитав мысли Гакура, Ветер встал и, схватив табурет, метнулся туда, где у стены валялись полки, и стоявшие на них когда-то жестяные сосуды. Послышались удары и треск. Табурет добивал то, что начало разрушать время.
Из невидимой части комнаты повалил дым — то ли вспыхнули волшебные зелья, то ли Ветер сам запалил хижину. Он вновь показался. Не выпуская из руки табурета, он подошел к железной двери, ведущей в комнату-западню и медленно ее открыл. Как и Гакур, Ветер осмотрел комнату и, не ступая внутрь, захлопнул дверь. Темно-синий дым стал гуще. Ветер подставил табурет под проломом в крыше, взобрался на него, ухватился за балку и был таков.
Гакур подумал, что быть может, успеет вытащить хоть один браслет. Перстень снова лежал в кармане, снятый вовремя с опухавшего пальца. Поворот сапфиром, дверь открылась и в штольню устремились пламя и дым, точно сами хотели спастись. Дым был таким едким, что у Гакура перехватило дыхание и заслезились глаза. Ветер наверняка уже был снаружи, но уж лучше встреча с ним, чем неминуемая смерть от удушья. Да и вряд ли колдун захотел бы прикончить своего помощника... Хватанув еще дыма, Гакур закашлялся и рванул к выходу. Будь что будет.
Открыв перстнем наружную дверь, он высунул голову, осмотрелся, выскочил, и отбежав на несколько шагов, обернулся. Черный столб дыма, обозначал место, где когда-то стояла хижина колдуна. Гакур побежал. Каждое мгновение, казалось, что его вот-вот схватят за шиворот, или подставят подножку. Голова уже не соображала, как объясниться в случаи поимки. Черт с ним, как-нибудь. Главное бежать, бежать... Добравшись до пня, окруженного густо растущим молодняком, Гакур протиснулся сквозь гибкие деревца, и свернувшись в комок, сел. Чтобы стать еще незаметнее, зажмурился, как в детстве. А когда открыл глаза, то из молодой листвы на него смотрел дед. Старый Брах почесал бороду и погрозил указательным пальцем.
— Страшно мне деда, — прошептал Гакур.
— Эй-ай, глянь-ка на сябя. — сказал дед, — Тоже мне кронс. Ты, почитай, тапереча одного роста с упырем энтим, да и ножик мой неча о бересту тупить, пора и его к делу наспособить.
Дед исчез. Его зловещее напутствие осталось. Страх понемногу отпускал, и Гакур задумался. Это же убийство. Хотя... кто говорит об убийстве? Просто надо сделать так, чтобы Ветра, чтобы Ветра… больше не было. Вообще, какой смысл иметь тело этого молодого господина, если жить приходится в нескончаемом страхе? Нужно подумать. Как сделать так, чтобы пропал волшебник, наделенный столь необычайной силой?
Гакур поднялся. Пора было возвращаться в деревню. Через несколько шагов, сзади послышался приглушенный стук. На белом коврике лепестков Алзины темнела забытая в суматохе побега книга. Протерев обложку рукавом, Гакур раскрыл ее где-то посередине. Большую часть левой страницы занимала картинка. Гакур перекинул страницу. Еще раз, еще, быстрее и быстрее, пока наконец не пропустил веером всю книгу взад и вперед. Захлопнув, Гакур постучал пальцем по обложке и произнес:
— Вот, что ты искал...