Я узнал ее сразу. Яркие банты, юбка-плиссе и раскачивающаяся, чуть медлительная походка. Тот же силуэт, что был в сорок третьем. Тот силуэт, что приближался каждые пять минут к моей койке, чтобы приложить прохладное полотенце ко лбу. Тот же силуэт, что я мечтал увидеть каждый вечер моего выздоровления.
И вот она, идет неспеша, прогуливаясь по городу, видимо без цели и надобности. Кажется, сейчас подбегу, схвачу и больше не отпущу, больше нет надобности уходить, служба не зовет. Внутри все клокочет, пытается вырваться наружу, жаркое душное чувство, но ноги не пускают.
Только момент чего стоит. Вот бы сделать его всей своей жизнью. Все свое бренное существование превратить в развевающиеся на ходу красные ленты бантов, в легкие движения рук, что держали мои во время непрекращающихся приступов пронизывавшей все тело боли. Вот бы все остановить сейчас.
Ноги все быстрее и быстрее, шаги увеличиваются. Я будто играю в догонялки со своей мечтой, не боясь поймать ее и умереть.
Эх, какой же был счастливый ноябрь сорок третьего: хоть боль и съедала меня изнутри, но новое прекрасное, любовь заполняла все мои пустоты.
Вот бы побежать, выкинуть эту ужасную палку, не нужна она мне, я без нее сам ходить могу. Да и кто сказал, что мне нужны ноги, когда за спиной крылья.
После выздоровления тяжело было смотреть в глаза родных: все видели во мне бесполезного солдата, за которого стыдно и которого жалко. Жалость – ужасное чувство, оно только для слабых духом.
И она остановилась, пропускает машину, ждет светофора. Подбегу и обниму! Еще чуть-чуть и я коснусь ее плеча..
- Извините, девушка, .. я обознался.
Это Нина. Та Нина, что в течение месяца выхаживала меня в госпитале, та Нина, что писала за меня моим родным, та Нина, что поправляла мне повязки и оставалась допоздна, рассказывая истории из жизни.
Лицо Нины было изуродовано: следы химической атаки. Я прошел мимо.