Глава первая
Я проснулась утром со смутным ощущением того, что должна что-то сделать. Да, точно, позвонить Любови Ивановне, она иногда просит меня позвонить с утра, потому что боится, что умрет, и никто не вспомнит о ней, и она будет лежать неизвестно сколько дней.
- Алло, доброе утро, как ваши дела? – спрашиваю сонным голосом.
- Ой, Машенька, спасибо, что позвонила, ты прости, что я так тебе надоедаю. Ночью было очень плохо, спать не могла, давление двести десять на сто двадцать, пока немного сбила уже и утро настало. Ну все, не буду тебя отвлекать. Теперь все хорошо. Ну ладно, тебе на работу собираться. Спасибо еще раз. Целуй Милочку. Пока.
- Хорошо, Любовь Ивановна, я зайду к вам вечером, клубники куплю. До свидания. Будьте здоровы!
Любовь Ивановна – подруга моей свекрови и, с некоторых пор, моя «подопечная» - необычайной судьбы женщина. Ну как необычайной? Просто ее история меня очень впечатлила. Это история очень сильной личности, умной, красивой женщины, которая многое принесла в жертву ради семьи, мужа, детей.
В жизни каждого человека ведь случаются такие моменты, когда он стоит на перепутье, и выбирает одно из направлений. Выбирает сам. Иногда под давлением окружающих людей, но сам. От чего зависит этот выбор? От силы характера? От воспитания? Обычно человек хочет лучшего, идет за любовью или благополучием, или карьерой. Иногда выбор делается не для себя, а в пользу других.
Так было и с Любой (позволю себе ее так называть). Причем она всегда поступалась своими личными интересами для других.
Она родилась в Белоруссии в тридцать пятом году в маленькой деревушке. Ее мать родом из мещан, деда Люба не знала, а бабушка, которую помнила и любила, была учительницей. Я видела ее фотопортрет. Красивая женщина, с гордой осанкой, строгим взглядом, правильными чертами лица, в темном платье с кружевным воротником-стоечкой и множеством мелких пуговиц.
Когда началась война, отец Любочки ушел на фронт, мать и два старших брата работали в колхозе, а пятилетняя Люба оставалась дома одна с семимесячной сестренкой. Есть было нечего, сестренка все время плакала, маленькая Люба жевала хлеб, заворачивала его в тряпочку и давала сестренке сосать, та замолкала на время, потом снова начинала кричать, Любочка тихонько плакала от бессилия, качая ее на руках.
Вскоре немцы подошли близко, самолеты летали низко над селом , все сильнее стали слышны разрывы снарядов, грохот орудий. Прошел слух, что соседнюю деревню уже захватили. Однажды утром мать с братьями прибежали с поля и стали очень быстро собирать вещи, схватили по узелку, завернули маленькую Галочку и бросились бежать лесом в бабушкино село.
Люба запомнила страшный грохот, разлетающуюся от близких разрывов землю и свой дикий страх, необъяснимый ужас, заставляющий ее пятилетнюю девчонку бежать, боясь только лишь отстать от матери, потерять ее из вида. Они спаслись, а деревня была разбита и полностью уничтожена.
Трудно было семье пережить войну, отец погиб на фронте, работать на поле приходилось всем, даже маленькой Любе. Спасла семью только бабушкина корова, которую кормили с трудом, да огород.
После войны мать хотела, чтобы Любочка продолжала работать в колхозе, зарабатывала трудодни, но бабушка запретила.
- Люба такая сообразительная, умненькая, ей нужно учиться, - сказала бабушка перед сентябрем.
- А как мы проживем все? – возражала мать.
- Ничего, война кончилась, огород посадим, корова отелилась, даст Бог, переживем.
- Я думаю, лишние трудодни нам не помешают. Чем скотину кормить зимой?
- Буду с малышкой ходить в лес, траву косить, так и наготовим на зиму корма, а Люба пусть учится. – уговаривала бабушка
Глава вторая
- Ой, Машенька, здравствуй, моя дорогая, я так рада, что ты не забываешь меня. Спасибо тебе, проходи, проходи. А ты одна? Без Милочки? - обрадовалась Любовь Ивановна моему приходу.
- Да, я ее завела в музыкальную школу, вот у меня есть полтора часа, я решила к вам зайти. Клубнички купила.
- Спасибо, сейчас деньги отдам тебе.
- Да не надо, Любовь Ивановна, я вас угощу просто.
- Нет, нет, я так не могу. Не хочу даже слушать. Я обижусь. Возьми, возьми деньги, у тебя дети. – продолжала приговаривать с характерным белорусским говорком, который мне очень у нее нравился.
- Ну, все, все, уговорили, за клубнику возьму, а вот бубличками вас угощу, давайте чаю попьем.
- Проходи, проходи на кухню, рассказывай как дела? Как Костик? Работает? А Сережка в техникуме? Я вот хочу попросить его, чтобы посмотрел мой телефон, что-то он пищит и пищит. Сообщения что ли приходят, а я никак не пойму как их прочитать.
- Давайте я посмотрю.
- Потом, посмотришь, сначала покормлю тебя, – суетилась хозяйка, тяжело переваливаясь по кухне, - у меня сегодня так болят суставы, прямо сил нет, еле терплю. Собралась было в больницу идти, дак вот чувствую, что не дойду.
- Садитесь, любовь Ивановна, давайте я сама чайник поставлю.
- Машенька я так рада тебе, я вот чего-то полюбила тебя и твою семью, мне так нравится поговорить с тобою, я все думаю про вас. Это же второго октября у Милочки день рождения, хочу чего-нибудь подарить ей.
- И как вы все помните? Вот никогда не забываете поздравить.
- А у меня специальный блокнотик есть. Я там все даты записываю, и просматриваю каждый день почти. У меня очень много знакомых, нужно никого не забыть.
И мы распиваем чай, говоря о том, о сем.
- А скажите, Любовь Ивановна, вы вот говорили, что были в Киеве, а почему уехали оттуда? Там ведь такая красота!
- Ты знаешь, Маша, милая, у нас ведь в селе только семилетка была школа, я как закончила ее, бабушка с мамой решили меня отвезти к тетке в Киев, там я училась в восьмом классе, и потом устроилась работать на швейную фабрику. Сразу поселилась в фабричном общежитии. Комендант общежития – такая суровая вдова, потерявшая на войне не только мужа, но и двух сыновей, как вела меня поселять в комнату на восемь человек, глянула так и говорит: «Поживи пока, если будет совсем плохо, придешь, подумаем что-нибудь».
- А тяжело вам на фабрике было?
-- Да ты знаешь, я же привыкла к труду и скоро освоилась. Мне всегда интересно было, как устроены станки, наладчики частенько ленились, долго не шли ремонтировать, вот я подглядывала, как они справляют поломки. Да и училась сама потихоньку. Мне просто все интересно было. И мастер меня хвалил, все приговаривал, что надо дальше учиться, а куда ж там учиться, надо маме помогать сестренку растить. У них там в Белоруссии голод был, заработков на селе никаких. Работать мне нравилось, а вот в общежитии тяжело было. Война закончилась, мужчин не хватает. Девчонки молодые совсем разошлись, пьянки, гулянки, парней приводили, те, бывало, приставать ко мне начинали. Не выдержала я и пошла к комендантше. Говорю: «Переселите куда-нибудь». Она пожалела меня и нашла другую комнату. Там жили две женщины уже в возрасте лет за сорок. Стало потише, спокойнее.
Работали в разные смены, иногда я и одна ночевала. Но приняли они меня так неохотно, неприветливые какие-то.
Работа после войны была тяжелой, но никто не жаловался, понимали, что нужно восстанавливать страну. Киев заново отстраивался, комсомольцы после работы шли на субботники. На таком вот субботнике я и познакомилась с Василием. Как он был хорош! Светлые волосы, голубые глаза, резко очерченные скулы, нос с горбинкой, широкий квадратный подбородок, фигура ладная такая, крепкая. Форма очень шла ему. Василий влюбился в меня. Он был старше лет на семь и так начал ухаживать. И он мне понравился. Однажды мы гуляли по Киеву, ели мороженое и Василий говорит: «Любаша, я военный летчик. Сейчас наш полк получит новое назначение. Давай, поженимся, поедешь со мной.
- А вы что же? Отказались? Почему?
- А как же мои родные? Я подумала, что только для себя устрою жизнь хорошую, если выйду замуж, а как буду маме помогать? Отказалась. Василий обиделся, а тут и назначение ему пришло, он уехал и больше я его не видела.
- Получается, что вы сделали это не для себя, а для своих родных?
- Выходит что так.
- И что дальше было? Сразу уехали к ним?
- Нет, я продолжала работать на фабрике, посылать деньги своим родным.
Жила в той же комнате и никак не могла наладить контакт с соседками. Это было очень странно. Обычно я со всеми ладила, а здесь просто стена недовольства и даже ненависти какой-то. Но однажды все прояснилось самым неожиданным образом. Как-то раз я вдруг проснулась ночью. Слышу какой-то непонятный шум, открыла глаза и замерла. Я такое увидела, до сих пор противно. Обе соседки возились и охали в одной кровати. Эти две тетки оказались лесбиянками. Для меня, наивной девушки это стало таким потрясением, что на следующий день, едва дождавшись утра, собрала чемодан и уехала к тетке на другой конец Киева. Я не могла даже объяснить, почему уехала, просто попросила недовольную тетку пожить у нее какое-то время.
А потом братья мои поехали на Донбасс, там начинались разработки угольных шахт, рабочие требовались постоянно. Вслед за братьями, приехали и мать с сестрою. Ну вот я, недолго думая, уволилась с фабрики и уехала к семье.
Так в восемнадцать лет Люба оказалась на Донбассе в шахтерском поселке, где прожила всю жизнь. Будучи совсем молоденькой девчонкой, она впервые сделала выбор, не думая о себе, выбор в пользу семьи.
Глава третья
Осенью у Любови Ивановны умер муж. Умер неожиданно, хотя многие годы пил, а в последнее время особенно сильно. Десять лет назад, устав от его запоев, скандалов, пьяных дружков, приступов «белой горячки», Любовь Ивановна решилась на отчаянный шаг - подала на развод и уехала от него, найдя работу няни. Сын и дочь Любови Ивановны жили далеко в Харькове, у каждого своя семья, свои проблемы, вот она и поселилась в чужом доме, присматривала за двумя девочками. Дети выросли, и, после переезда хозяев в другой город, она стала помогать их деду, жила в его квартире. Настолько ласковой, доброй, терпеливой и мудрой была Любовь Ивановна, что девочки – ее воспитанницы от души полюбили свою няню, и называли «бабушка» (своей бабушки у них не было). Она действительно стала для них родной, ее звали на все семейные праздники, покупали ей путевки в санаторий.
В качестве бабушки она выдала обеих девушек замуж, приезжала в гости, знакомиться с их новорожденными детьми, девочки звонили ей, советуясь и рассказывая о своей жизни. Да и сами хозяева - Дмитрий и Наталья, чувствуя благодарность за любовь и заботу об их детях, относились к ней, как к родному человеку, помогали во всем.
А муж после развода пустился «во все тяжкие». Соседи периодически звонили, сообщая об очередных приступах запоя, и Любовь Ивановна срывалась, ехала к нему, выводила из этих состояний, отпаивала, отмывала, откармливала, а иногда и отправляла на лечение в наркодиспансер. Ей пришлось научиться разным способам выведения из запоев, познакомиться с врачами наркологами, приловчиться выгонять дружков алкоголиков, каждый раз выдраивать квартиру. Когда я спрашивала ее:
- Зачем ехать спасать этого алкаша?
- Не могу по другому, Машенька, вот, сколько горя он мне наделал, сколько я от него натерпелась, а все-таки чувствую, что должна спасать его. Да и как же не поехать? А если он умрет? Я же не прощу себе.
Почему нужно приносить в жертву свой покой, почему просто не забыть этого негодяя, вычеркнуть его из жизни? Ему же все равно! Что движет женщинами, спасающими мужей алкоголиков, своих мучителей? Совесть? Память прошлой любви? Мысли о том, «что скажут люди»? Или просто доброта, самопожертвование, всепрощение какое-то?
Как-то, после похорон, я зашла к Любови Ивановне, и застала ту в сильном беспокойстве.
- Ты знаешь, Машенька, – отвечала она на мой вопрос, - я так расстроена, что не могу никак успокоиться. Муж перед смертью, прямо накануне, приходил ко мне. Пришел чистенький такой, трезвый, я его накормила, сидели, разговаривали, а он и говорит вдруг: «Прости меня, Люба, всю жизнь тебе я испортил, только сейчас понял это. Могли бы совсем по-другому прожить!» Вот зачем он сказал это? Я привыкла, что он никудышный человек, смирилась с этим, просто нянчила его как неразумного, а тут вдруг огорошил меня этими словами. Теперь душа болит. Как же он раньше не понял этого, может, наладили бы отношения, пожили бы в старости вместе!
- Любовь Ивановна, - отвечаю, - это ведь счастье, что он хоть перед смертью понял все. Прощения попросил. А то и ушел бы с ненавистью, да не услышал бы слов прощения от вас. Видимо почувствовал скорый конец.
- Да я понимаю, а вот душа ноет. Поздно все это, слишком поздно. Всю жизнь я ждала, что он оценит меня, все делала для него, все прощала, наконец-то он понял, и умер тут же, - слезы тихо текли по щекам моей милой старушки, так жалко было ее, очень хотелось утешить, успокоить.
- Я все время думаю о том, почему вы не бросили его окончательно? Так любили? Как вы познакомились? Расскажите вашу историю, - спросила я, чтобы хоть как-то отвлечь ее от грустных мыслей.
- Расскажу, действительно хочется поговорить о нем.
Когда я приехала из Киева, стала работать на шахте сортировщицей. Работа грязная, тяжелая. Тогда мужчины рубили уголь вручную, в вагонетках он поднимался наверх и выгружался на транспортерную ленту, там сортировщицы, а это в основном были женщины, перебирали его, отделяли куски породы. На нас были надеты спецовочные штаны, резиновые сапоги, фуфайки, на руках рукавицы, голова туго замотана платком. Поглотали мы тогда угольной пыли!
Нашей семье дали комнату, где мы жили все вместе: я, мама с сестрой и два моих брата. Все работали на шахте. Но молодые были, крепкие, успевали и на танцы бегать. Брат Володя на гармошке играл, собирались компанией, песни пели, плясали, гуляли. Парни многие заглядывались на меня, я худенькая была, симпатичная, посмотри-ка, вот карточка сохранилась.
С фотографии смотрела на меня хорошенькая, молоденькая девчонка с веселым взглядом прищуренных глаз, копной слегка прибранных кудрявых каштановых волос, маленьким, вздернутым носиком, и милыми ямочками на щеках.
- Действительно, красотка! – заметила я, - залюбуешься.
- Но я строгая была, ни с кем не флиртовала, такая недотрога! Вот как-то стал ухаживать за мной один бригадир. Правда, старше меня, да еще и хромой после ранения. Все приезжал к нам на велосипеде. Маме он понравился, начальник все-таки, серьезный такой. Позвал меня замуж.
Задумалась я, было выходить за него, а тут пришел в компанию к нам Саша – молодой, симпатичный, невысокого роста, светленький, голубоглазый, худенький. А уж такой танцор отменный! Как станет плясать! Такие коленца отбивает, аж пол трещит! Лихо вытанцовывал. Повадки у него залихватские такие, бравые, дерзкие. Напросился в первый же день меня проводить, я согласилась, дошли до калитки, а он тут же целоваться! Как влепила я пощечину, да прямо по уху попала, а рука то у меня от работы тяжелая! Он опешил, ухо у него горит, а я ему говорю: «Ишь ты, чего это удумал!» - и убежала домой с хохотом. Думала, не придет больше, но он настойчивый оказался. Пришел на следующее гулянье, цветочек принес, стал провожать меня, уже без вольностей. Вот так мы и встречались.
Говорили мне, правда, друзья, что слишком гордый он, характер тяжелый, да я не послушала, влюбилась все же. Через четыре месяца засватали меня и сыграли свадьбу. Свадьбы тогда скромные были. Правда, мама пошила мне платьице новенькое, красивое из крепдешина, в мелкий цветочек, с расклешенной юбочкой, воротничок отложной, рукав фонариком. Уж до чего хорошенькое, до сих пор помню его. А Саша в рубашке белой, в брюках тоже был красавец.
Пришли мы в ЗАГС, расписались, собрались нашей компанией, с гармошкой, пели, плясали! Весело было. Жили поначалу у свекров – у них свой дом был, нам угол в нем выделили, так и жили два года за шторочкой. Потом Саша на завод устроился работать, жизнь налаживаться стала, нам квартирку дали. Родилась доченька Светочка, а следом и Вова.
Дети росли, а я задумала учиться. Сказала Саше, но он ни в какую не соглашался. Говорит: «Не буду я с детьми оставаться, чего придумала? Сиди дома!». Мама моя с сестрой уже жили в другом городе. А мне так хотелось выучиться, специальность получить какую-нибудь, работу найти по душе. Пошла в вечернюю школу оформилась, стала ходить на занятия, так у меня все получалось, легко все запоминала, понимала, особенно математику. А муж и свекровь настроил, чтобы не брала детей, скандалил, сердился. Вот и стала я пропускать уроки.
Однажды учительница спросила меня, почему я не прихожу на занятия, я рассказала свою ситуацию, и она разрешила мне брать детей с собой. Так и стали мы учиться, посажу моих воробышков на задней парте, дам листочки, карандашики, они сидят тихонечко, ждут маму-школьницу.
Закончила-таки десятилетку за год, сдала все экзамены. Учителя посоветовали поступать в Харьковский авиационный институт, так я и сделала. Вопреки скандалам мужа и упрекам свекрови, я отвезла документы на заочное отделение и стала учиться. Поехала на первую сессию, уговорив свекровь помочь с детьми, экзамены сдала, а дома со Светочкой случилось несчастье. Загнила заусеница на пальчике, а муж внимания не обратил. Я приехала, увидела палец синюшный, испугалась, кинулись к доктору, но уже пошло заражение, пришлось фалангу пальчика отрезать. Такая беда! Подумала я, подумала, да и бросила учебу.
Устроилась вахтершей в заводское общежитие, чтобы можно было детей брать на работу после садика, так и работала там долгое время. Однажды приехали к нам молодые специалисты устраиваться в общежитие, и я узнала в них своих однокурсников, с которыми вместе сессию сдавала. Такая тоска меня взяла, такая обида. Ведь все мне легко давалось, и учиться нравилось, и желание было и способности, но все прекратила я ради семьи.
Как же судьба жестока! Для чего посылает такие испытания человеку, заставляя делать выбор. В чем заключаются наши ошибки? Мы не тех людей выбираем, или не те пути?
Люба хотела учиться, она понимала, что способна на многое, она мечтала найти достойное место в этой жизни, добиться чего-то. Ее братья выучились, один стал директором завода, другой ведущим инженером, сестра счастливо вышла замуж за военного и прожила с ним спокойную, безбедную жизнь. А Люба, которая копейки от себя отрывала, чтобы родные не голодали, которая не вышла замуж ради семьи, опять приносит жертвы теперь ради мужа и детей.
Глава четвертая
- Алло, это Любовь Ивановна. Машенька, моя дорогая, приди ко мне сегодня вечером, если сможешь, ты мне нужна.
- Что- то случилось? – спрашиваю, удивляясь настойчивому тону обычно спокойной и размеренной речи собеседницы.
- Нет-нет, просто приди ненадолго.
- Как ваше здоровье?
- Все-все, некогда сейчас говорить, у меня люди, жду вечером, – в трубке раздаются гудки.
Я все-таки заволновалась. Впервые приходится слышать от Любови Ивановны столь резкий ответ. Вечером спешу к ней, прихватив баночку со свежесваренным супом.
Иногда Любовь Ивановна чувствует себя настолько плохо, что не в силах приготовить чего-нибудь. Звоню в дверь, слышу знакомое медленное шарканье шагов.
- Открыто, Маша, заходи.
Вхожу и вижу хозяйку, держащуюся за стену.
- Любовь Ивановна, вам плохо?
- Да, неважно себя чувствую, так устала. Заходи, сейчас все расскажу.
- Батюшки, что тут у вас происходит? – удивляюсь беспорядку. Кругом узлы, коробки, разложены стопки вещей, посуда вынута из шкафов.
- Надумала я продавать квартиру.
- Как продавать? А вы где жить будете? К детям поедете в Харьков?
- Ты знаешь, Маша, моя дорогая, не поеду я к детям. У сына Володи квартира однокомнатная, он там с женой и дочкой живет, еще и я буду под ногами крутиться. А у Светочки, хоть и трехкомнатная квартира, да муж ее, Витя, такой лодырь, спит целыми днями, работы меняет, везде ему плохо. И внук такой же стал. Закончил отлично юридический, а работы нет, хочет, чтобы сразу ему зарплату большую, да должность, а кто его возьмет на должность-то без опыта. Вот и начал спать как отец. Да так спят, что разбудить невозможно. Бывало по два часа бужу его, а он может и вовсе не подняться, а я так разнервничаюсь, что мне прямо плохо становится. Не понимаю, как можно такими безответственными быть. Я, когда приезжаю к ним в гости, только расстраиваюсь. Светочка на работе крутится, а они два иждивенца только командуют, главное и дома ничего не делают, лежат в компьютеры свои играют и все. Не смогу я там жить. Да и к поликлинике я тут привязана со своими болячками, а там как я буду управляться, меня надо будет по докторам возить, а дети такие занятые, им некогда. Не хочу обузой быть.
- Любовь Ивановна, но ведь они ваши дети, какая обуза! Вы столько для них сделали. Обоих в институте выучили. Постоянно помогали, я ведь отлично помню, как вы каждый месяц огромные сумки отправляли автобусом в Харьков, и квартиру эту вы помогли дочери купить, и дачу сыну. Насколько я помню у Володи машина хорошая, иномарка, он начальник же у вас.
- Вот именно, Маша, что начальник. И сын, и дочка в зеленхозе работают мастерами участков. Ты знаешь, какая это нервная работа, у них ненормированный рабочий день, и ночью могут вызвать, и в праздники вечный аврал. Начальство придирается, они как-то всегда дерганые такие, нервные. Насмотрелась я, когда гостила у них.
А так, я уже все решила. Продам эту квартиру, буду жить в квартире у Димы. Помнишь, где я девочек нянчила? Квартира сейчас пустая, он за нее деньги мне присылает, чтобы я платила квартплату и присматривала. Дима сказал, что я могу жить, сколько мне надо, правда прописать меня он не может, еще не оформил наследство после смерти отца.
- Ну как же так, Любовь Ивановна, вы же без прописки, как бомж.
- Ничего, придумаю что-нибудь. Главное что я квартиру продам, сразу памятник закажу и мужу, и мне заранее, я уже и место на кладбище для себя выкупила возле Саши. А остальные деньги детям поровну разделю. Так лучше будет. А то ведь после моей смерти им придется вступать в наследство, тратить такие деньги на пошлины, да пока продадут, опять траты. А я продам, и сразу у них денежки будут, помогу им. Ты знаешь, сейчас им так тяжело! Работа тяжелая, зарплаты задерживают, того и гляди зеленхоз закроют, а куда им еще устраиваться? После пятидесяти нигде не возьмут.
- Ну что вы говорите, Любовь Ивановна, даже здесь в нашем поселке люди работу находят. У меня кума на трех работах умудряется крутиться, сына учит в институте. А там областной центр, столько заводов, предприятий. Не может быть, чтобы не нашли работу.
- Машенька, милая, ты просто не знаешь как им там тяжело. Я вот Вове иногда деньги на телефон кладу. Он даже не всегда может позвонить мне, денег нет пополнить счет на телефон, а ты говоришь… – видя, что моя подопечная рассердилась не на шутку, разнервничалась, что я, вроде как, упрекаю ее детей в чем-то, решаю перевести разговор на другую тему.
- Любовь Ивановна, вы говорили, что помощь нужна моя.
- Да, Машенька, сначала помоги мне разобраться в квитанциях за газ, заполни, пожалуйста, - мы садимся в кухне, пересчитываем показания счетчиков, заполняем квитанции, Любовь Ивановна всегда очень тщательно следит, чтобы не было долгов.
- А теперь пойдем в комнату. Смотри, вот эти вещи, - показывает на большой тюк с постельным бельем, покрывалами, шторами, рядом с ним коробки с посудой, - это я для тебя приготовила. Не вздумай отказываться. Я так люблю вас, всю твою семью люблю! Пусть Сереже твоему будет приданное, он уже большой, скоро жениться надумает. Тут все новенькое и хорошее. Вот у меня постельное новое лежало, а вот сервиз, я его покупала в Белоруссии. Я так хочу, чтобы у вас память обо мне осталась.
Дети мои все равно это забирать не будут, везти им неудобно. Все, что им нужно, что они захотели забрать, после похорон Саши, погрузили и увезли. Больше ничего не надо, говорят. Что-то соседям раздаю, подругам. И тебе тоже хочу подарить на память. Я решила все сама в порядок привести, чтобы не выкинули, а хорошим людям досталось от меня лично.
Неся домой тяжелые сумки с подарками, я размышляла о том, какими разными бывают люди. Вот дети Любовь Ивановны, которых я лично не знала и не видела ни разу, спокойно могут принять такое решение матери? Как они представляют ее жизнь? Они что, не понимают, что она живет одна, во всем себе отказывает, сильно болеет? Иногда ей трудно выйти из дома даже за хлебом, часто нет сил, чтобы поехать к врачу на автобусе, а на такси слишком дорого для нее. Она постоянно откладывает деньги для лечения, потому, что периодически вынуждена лежать в больнице из-за сахарного диабета и страшной гипертонии. Ей, конечно, много помогают друзья, знакомые.
А ее взрослые, успешные дети, живущие в большом городе, имеющие работу, жилье, семьи, спокойно принимают от матери - восьмидесятилетней пенсионерки деньги для пополнения счета на телефон!
Получается, что человек, принимающий на себя роль (или обязанность, или ношу) – быть дающим, жертвовать собою, своим комфортом, покоем ради близких, ошибается? Он как бы развращает тех, кто принимает это? Приучает их брать, пользоваться, не задумываться о благодарности, об отдаче какой-то? Я понимаю, что такой «дающий» человек рад отдавать, он получает от этого удовольствие, считая себя нужным, необходимым. Но те, кто берут, тоже должны знать меру, чувствовать свою ответственность!
Не могу поверить, что Любовь Ивановна - добрейший, чуткий, щедрый человек плохо воспитала детей. Может быть, играет роль расстояние. Возможно, что дети, не видя всего, просто не понимали действительного положения матери, а привыкшие с детства к тому, что мама дает, просто пользовались этой любовью, не напрягаясь, чтобы вникнуть, убедиться, что у мамы действительно все хорошо?
Глава пятая
Еще одной особенностью Любови Ивановны, тем, что меня удивляло и восхищало в ней, было количество ее друзей. Близких знакомых, дальних родственников, крестников, кумовьев и их детей, бывших соседей, сотрудников, обо всех она помнила, звонила им, старалась знать о том, что происходит в их жизни.
Если с кем-то случайно терялась связь, Любовь Ивановна сильно беспокоилась, писала письма по старым адресам, отправляла запросы в адресные столы других городов, разыскивала через общих знакомых. Она всегда и всех поздравляла с праздниками и днями рождения, периодически звонила всем, узнавая о делах и проблемах.
Ей все было интересно, она обо всех беспокоилась, старалась помочь, в чем могла, одалживала деньги, находила какие-то связи для помощи в делах, просто участием и неравнодушием своим поддерживала в горе и искренне радовалась в счастливые моменты.
Для меня было очень странно, что человек может держать в поле своих интересов такое количество людей, общаться с ними, думать о них, каждый день заглядывать в старенькую, потрепанную записную книжку, чтобы не забыть о чьей-нибудь важной дате.
Но, именно такое отношение к людям, умение сохранить дружеские связи помогло ей тогда, когда она становилась все белее немощной. Люди тоже не забыли о ней. Таких помощников как я у нее было много. Кто хлебушка или овощей купит, кто в больницу проводит, навестит, если она лечится, кто разберется с «заглючившим» телефоном, поможет с коммунальными платежами, подстрижет на дому, угостит клубничкой или свежими котлетками.
На ее восемьдесят пятый юбилей нас пришло человек десять. Каждый принес собой что-нибудь вкусное, вместе накрыли стол, говорили красивые тосты, подарили имениннице радость общения, которой так не хватает пожилым людям, из-за болезней заключенным в четырех стенах.
Как-то одна из таких подруг позвонила мне и сообщила, что у Любови Ивановны случилась беда – от сердечного приступа скоропостижно умерла, не дожив до пятидесяти шести лет, ее дочь Светлана. Нужно было помочь с организацией поездки на похороны. Мы наняли машину, собрали все необходимое в дорогу. Любовь Ивановна перед поездкой не позволила себе расклеиться, была сосредоточенной, словно поставила для себя заслонку, сдерживающую чувства и эмоции. Но, приехала с похорон она совсем другим человеком, ее состояние было близко к депрессии. По всему дому расставлены были фотографии Светочки.
Любовь Ивановна никого не звала, ни с кем не хотела говорить, сердилась на себя, на зятя и внука, которых считала виновными в этой смерти, укоряла Господа в том, что не взял ее раньше. С тяжелейшим приступом гипертонии попала она в больницу, там по ошибке врачей ей назначили антибиотик, не совместимый с уровнем сахара в крови, и она едва не умерла.
Из больницы мы привезли ее очень слабую, похудевшую, едва стоящую на ногах. Но все же она отошла, то ли силою любви и заботы подруг, то ли просто силою духа, присущего этой женщине, но она пережила все и восстановилась, хотя боль утраты никогда не покидала ее.
- Машенька, помоги мне сходить в церковь. Я сама не смогу, уж больно далеко и трудно это мне. А я так страдаю, не могу справиться со своим горем. Это такая несправедливость, что я похоронила доченьку. Для чего это испытание мне посылается? Как мне смириться с ним?
- Любовь Ивановна, я знаю отца Константина, поговорю с ним, чтобы он побеседовал с вами, научил, как справиться с горем, пережить его.
Мы отвезли Любовь Ивановну в храм на беседу с отцом Константином. Долго они беседовали, не знаю, что говорил ей священник, но, видимо так и не смог успокоить ее материнское сердце. Она вышла в слезах и больше никогда не просила отвезти ее в церковь.
А спустя несколько месяцев я узнала, что она стала ходить к баптистам.
- Машенька, где трое говорят о Боге, там Он и пребывает. Эта церковь находится близко, прямо за домом. Туда ходят подруги, которые мне постоянно помогают. Мне легче становится там, на молитве, среди людей.
Среди ее подруг действительно было много прихожанок баптистской церкви. Хотя они давно дружили, иногда зазывали ее на свои богослужения, но Любовь Ивановна оставалась верна православию. Мягко, но настойчиво она уклонялась от разговоров о переходе в иную конфессию. А теперь, потеряв духовную опору, может быть, даже усомнившись в вере, она уступила настоянию подруг, ища защиты и облегчения в своих душевных переживаниях. А подруги уже не мягко, а достаточно категорично склонили ее к новому крещению. Спаси, Господи ее душу!
Я часто думаю, что если бы я была более прилежной прихожанкой, да возила бы ее почаще на службы, на причастие, может быть душа бы успокоилась, но я и сама тогда не часто заглядывала в храм, только по большим праздникам. Молюсь за ее душу теперь и каюсь, что не помогла ей остаться православной христианкой. Чувствую и воспринимаю это, как мой грех.
Любовь Ивановна стала готовиться к смерти. Действительно заказала гроб и памятник для себя, заключив с похоронным агентством договор на их хранение. Однажды позвала меня к себе и заставила составить список вещей, принадлежащих ей в этой чужой квартире, в которой она жила после продажи своей. Мы составили с нею прямо таки опись. Записали, какие вещи нужно обязательно отдать сыну, где хранятся документы и одежда для погребения. Я записала телефон сына и внуков. Казалось бы, Любовь Ивановна продумала все, но жизнь распорядилась иначе. Еще не все минули испытания, посланные ей судьбою.
Глава шестая
На Донбассе началась война! Кто бы мог подумать, что в двадцать первом веке, в Украине - мирной цивилизованной стране, между ее гражданами, родными, казалось бы, людьми, будут идти настоящие бои! Бои с танками, пушками, падающими с самолетов бомбами, снарядами «градов», разбивающими мирные дома вместе с детьми и стариками, спящими в них.
На улицах Донецка случайные, выпущенные наобум снаряды убивали людей, просто идущих за хлебом, или возвращающихся с работы. Попадали в детей, играющих на школьном стадионе. Эти убитые так и не поняли, что они погибли на войне. А мы, живые до сих пор не верим, что все это действительно произошло, что это не кино, не военная повесть о былом, а наша современная реальность.
Война без объявления, где враг не одет в форму государства-захватчика, а свой брат, земляк, украинец. Мы говорим с ним на одном языке, наши дети учатся в школе по одним учебникам. Он, сидя в самолете, прицелившись, нажимал на кнопку, и бомба падала на жилой многоэтажный дом, руша его вместе с людьми. Спавшими, завтракавшими, собирающимися на работу в утренний час мирными, невооруженными, невинными людьми.
А другая бомба, чудом не разорвавшись, застревала в крыше музыкальной школы, выбив напрочь все окна в окрестных домах.
Такая бомба попала в дом, где жила Любовь Ивановна. Она снесла два этажа соседнего подъезда, погибли люди. Это произошло рано утром. Любовь Ивановна готовила завтрак, когда зазвонил телефон, она пошла в коридор к аппарату. Звонила сестра, с тревогой спросила как дела, как вдруг раздался страшный грохот, связь прервалась. Любовь Ивановна очнулась на полу у стены, не понимая, что произошло. Двери кухни слетели с петель, окна выбиты, все стены иссечены осколками снаряда, холодильник развернут, все вокруг усыпано битым стеклом. Она попыталась выйти из квартиры, но дверь перекосило и заклинило. Страх и паника, такая же, как в детстве, там, в Белоруссии, во время войны, когда они с мамой бежали лесом в соседнее село, кругом взлетали комья земли, чернели глубокие воронки, и страшный гул снарядов заставлял пригибаться к земле и бежать из последних сил.
Соседи помогли разблокировать двери и завесить окна пленкой. Баптистская община организовала приют для одиноких стариков, в который и пришла Любовь Ивановна, спасаясь от холода и голода. Там она пережила зиму. Многие ее друзья, в том числе и мы с семьей, уехали из поселка, спасаясь от страшной беды.
Весной, когда я навестила ее, приехав в поселок, она и рассказала мне о том, как сестра спасла ее своим звонком.
- Любовь Ивановна, - спросила я, - почему же вы не поехали к сыну? Почему он не забрал вас?
- Да что ты, Маша, милая, как же он приедет! Это же так опасно! Ведь любого мужчину могут арестовать на блок посту. Нет, нет! Я уж как-нибудь переживу.
Я не знаю, о чем думал ее сын. Возможно, что он не понимал всей опасности этой фантасмагорической войны. Но он не увез мать, и более того, не приехал даже хоронить ее.
Любовь Ивановна умерла так, как и опасалась. Умерла одна. Ее нашли спустя три дня, лежащую на полу. Похоронили ее друзья так, как она хотела, рядом с мужем, на оплаченном ею, еще при жизни, месте. Над нею стоит скромный памятник, который она сама себе заказала.