Напротив моего дома остановилась машина синего цвета. Значит, приехал в дом сын Лидии. Уж несколько лет её нет. Но он приезжает с женой косить полянку, вдоль канавы, вспахать огородик и посадить овощи.
Всегда приветливо со мной поздоровается, пошутит. И я иногда напеку пирогов и приду с угощением.
В доме у Лидии всё тот же порядок и чистота, как и при ней.
На стенах рамка с фотографиями, цветы из фантиков. Она их собирала, скручивала и украсила божницу. Белый тюль. Белёная старинная глинобитная печь с опалубкой из досок. С какими-то углублениями в боках, для спичек или варежек.
Неизвестно, кем и когда сложенная печь хранила в избе тепло и уют. Хозяйка зимой грела на ней натруженное тело, ноющие перед непогодой руки и ноги.
Диван, стол вековой под клеёнкой. Только лавок уж нет. Табуретки.
Пьём мы чай и ведём беседу. Я вспоминаю, как она завела козочку и уводила её пасти за околицу, а потом коз уж было маленькое стадо.
Сын её рассказывал, что здесь проводили колхозные собрания.
И не верится, что в такой чистоте плыл табачный дым, матерились, кричали, стучали кулаком по столу.
Светлые головёнки ребятишек на полатях. Уши навострили.
Или вот ещё интереснее. Приехала цыганка, да не одна. Попросились на постой переночевать. Разложили товару, тряпьё пёстрое.
И Лидия не помнит, как отдала цыганке пять тысяч.
- Саша, а можно сфотографировать печь?
- Можно.
И он приносит плетёную из щепы ложечницу, какие-то малюсенькие шкатулочки для самых мелких вещичек, палку на ремне, которой колотили лён.
- А можно посмотреть фотографии?
- Можно.
Он снимает со стены рамку с фотографиями, протирает стекло и проявляются лица из других времён и веков, лица из прошлого, о котором уже никто не расскажет. Фотографии скатываются вниз. Впервые за многие годы их потревожили.
Могла рассказать моя свекровь, но она умерла, немного не дожив до девяноста четырёх лет.
Когда кто-то из деревенских умирал, и все шли с ним прощаться, строго соблюдая все старинные ритуалы, Лидия говорила моей свекрови:
- Ну, Груня, готовься! Накопила ли на похороны? Собрала ли одёжу?
- Не моя ещё очередь, - отвечала всегда Груня, поджав губы, и глядя куда-то вдаль.
Так оно и получилось.
Первой ушла Лидия, хотя была моложе её намного.
Зачем - то пошла за двумя поленцами дров, хотя у печи лежали дрова. И шунуло её головой о флягу, которая стояла в коридорчике. Сама же и попросила сына поставить эту флягу тут. Как будто весь сценарий был продуман кем-то заранее.
И всё у Лидии было припасено на последний путь, даже водка на поминки ещё по тем ценам.
И вот фотографии.
Никто и никогда уже не расскажет нам, чьи это прадеды.
Бородатые солдаты царских времён стоят навытяжку с винтовками. Штыки прикручены к винтовкам. Глаза задумчивы, а в них смотрит на меня такая тоска по родине и заботушка.
Служили-то по двадцать пять годков.
А вот бабы в телогрейках стоят, в платках. Диковинная машина за их спинами.
- Льнотрепалка, - пояснил Саша.
- А вот мой отец молодой рядом с Маркелом.
Я вгляделась в суровое костистое лицо Маркела, продолжателя рода Поросковых. Его бы в наш двадцать первый век, развернулся бы он.
У его отца Варлама мельница на Глазихе была.
Ямщичиной занимался на лошадях. Долгий путь. Ведь почти шестьдесят вёрст до района дорога лесная, болотная, ручьи поверх неё текут. Гати выстелены кругляком.
Вот люди из семидесятых. Никого уже нет в живых.
Но я некоторых знаю. Были они в ту пору ещё в силе, в почёте. Поэтому их и сфотографировали. Лица и имена понемногу вспоминаю.
Мальвина среди них. Помню её уже пожилой. Крглолицая и улыбчивая, приветливая. Жила в огромном доме, свовно в корабле. Он и сейчас живёт этот дом. Ветер свистит под крышей. Крепко срубленный, стоит дом больше двухсот лет, врос в травы медовые, в рябины горючие.
Деревенская свадьба.
Паренёк в телеге сидит.
Лошадушки, лозунги на машинах о перевыполнении плана, гармони, расставания, улыбка светлая, как у Ивана Бровкина, демобилизованного солдатика.
Суровые лица времён гражданской войны, солдат в буденовке, матрос в бескозырке.
«От героев былых времён не осталось порой имен. Те, кто приняли смертный бой, просто стали землёй, травой»…
Частичка чьей-то родины. Маленькая Тавеньга, четыреста крестьянских дворов, 14 деревень. Над ней пролетело всё, что было с нашей общей страной.
Гражданская война, раскулачивание, колхозы, Великая Отечественная. Всё отдавала до колоска, до капли крови. Выстояла, выстрадала, на плечах женских и детских, на лебеде в колобках, в худых сапогах. Жива ещё. Не помирай, родная!
Бережно сохранённые Лидией, эти фотографии были ей дороги. Они связывали её ниточками памяти с родными людьми.
И оборвались эти ниточки вместе с ней.
Вот подруга её и родственница Мария. Высокая и статная. Я не узнала в ней хрупкую старушку, которая попалась нам на тропинке. Мы шли из магазина по тропинке, которая утопала в травах. А травы выше нашего роста. В сельмаге купила пряников сердечками, глазированных, мягких. И мы не утерпели. Дала дочке пряник. А Маша увидела нас с пряниками, улыбнулась и сказала:
- Я уж никогда не посмею себе пряничка купить.
И моя рука невольно протянула ей пряник, который я хотела надкусить.
И телевизора у неё не было. Одни лавки, стол, печка, кровать и кошки.
- Как же она бедная живёт одна?-
спросила я однажды.
- Да не одна она, к ней Федотко ходит.
Вот как. Ничего в деревне не утаишь. Все знали, от кого дети и кто, к кому ходит. Жизнь наизнанку, на открытой ладошке. Только мусор из избы не выносили, как сегодня.
Когда и Маши не стало, пропали и деньги, которые она экономила. Тогда был Чёрный Вторник.
История страны смотрит на меня из этих запылённых рамок. Судьбы людские промелькнули мимолётно и заставили задуматься.
фото автора