День умирал. Солнце , раскалённое за день, с облегчением плюхнулось за кромку океана, где-то далеко там, где оно без устали должно было светить другому континенту.
-А в России скоро утро,-подумал устало-равнодушно Гена.
Это было впервые, когда он подумал с апатией о соизмерении времён. Его всегда волновала эта разница . Непроизвольно Гена, или Геня, как его ласково называла мама, сравнивал время " там" и "здесь"
Там-это была страна его детства и юности, первой любви и первого поцелуя в холодном подъезде краснокирпичной пятиэтажки на "Речном Вокзале"- той незабываемой станции метро на Замоскворецкой линии.
Здесь, в Aмерикe -это было уже постоянное место жительства, которое он не выбирал, а был много лет назад привезён волевым решением родителей по каким-то особым,как им казалось, соображениям безопасности.После чего его "Речной вокзал" превратился в жизненный вокзал, куда по расписанию опаздывали поезда надежды. Семья постоянно чего-то ждала. Успех, благополучие, процветание, предписанные этой стране, не спешили с прибытием на станцию Ожидания.
Отец, доктор химических наук, профессор, не заинтересовал американцев созданием феррожидкостей и основами физики и химии магнитных коллоидов. После долгих мытарств в поисках работы по престижным, знаменитым и не очень университетам, где было однозначно отказано по причине незнания английского языка, отец нашёл утешение в работе тракиста , как здесь называют водителей больших, грузоперевозных фур. Однако утешение это было кратковременно для глубинной русской тоски, которой потребовалась и русская водка. Финал оказался неожиданным. У отца обнаружили онкологию. Умирал он долго и мучительно. После его ухода неустойчивый мир Гены рухнул окончательно.
Хватаясь за все подработки, мать пыталась быть и отцом, одновремено с предназначенной функцией матери, Но поскольку, она не справлялась с изначальным предназначением, её усилия раздражали Гену ещё больше.
" Хватит называть меня Геней! ,- грубо обрывал он её попытки поговорить,- лучше бы что-нибудь пожрать нормальное приготовила. Забодали твои макароны, Заслуженный учитель."
У матери было старомодное имя -Антонина, которое переводится с латинского как «принадлежащая роду Антония». И вот это "принадлежащее роду" определяло всю материнскую судьбу. Она, действительно, принадлежала к знаменитому дворянскому роду Киреевых, истреблённому большевиками в России. Прямая осанка, знания этикета и языков, казалось были заложены в генах.
До эммиграции мать работала в школе, потом в ГОРОНО-городском отделе районного образования. Яркая, похожая на Софи Лорен, ухоженная с головы до пят. Всегда окружённая любовью школьников и коллег.
На станцию Надежды так и не пришёл поезд Удачи. После школы Гена не поступил в колледж, куда пошли учиться его одноклассники. С непонятным для окружающих остервенением , сел за баранку трака, и на попытки матери поговорить о будущем, злобно огрызнулся :" Буду продолжать дело отца. У тебя своя жизнь, а у меня своя. Не лезь ко мне". И укатил в другой штат.
Жизнь худо-бедно, косо-прямо как-то пошла своим чередом. Трак Гены накручивал мили, женщин, года. С матерью он старался не общаться.
Антонина перетерпела, переплакала, но спина не согнулась. Годы были не властны над ней. Старость обходила стороной.Она нашла успокоение в местной церкви протестантов, и к природной красоте добавился внутренний свет. Она так и не выучила английский язык, чтобы работать по специальности. Выжить помогли подработки по уборке-клининги и присматривание за чужими маленькими детьми -бэбиситерство. В назначенное для пенсии время, друзья из церкви помогли оформить скромнoe социальное пособие от государства.
И вот сегодня, когда день умирал, Гена прилетел в госпиталь, где оказалась мать после инсульта.
Первый вопрос врача был:" Подключать к системе жизнеобеспечения будем? Она держится молодцом! У неё есть шанс! "
Гена небрежно перекатил жевачку во рту слева направо и раздражённо ответил :" А зачем? Доктор, давайте будем реалистами, сколько жить можно? Значит пришло её время, пусть умирает"
Цинизм сына поразил седовласого врача, который многое видел в стенах этого госпиталя. Человек он был верующий, и так захотелось ему ответить сыну : “Не ты дал ей жизнь, и не твоё право жизнь забирать у неё..." Но врачебная этика не позволила. Доктор промолчал.
После маленькой паузы, врач деликатно спросил : " Но вы зайдёте в палату проведать?"
-Я могу подождать вас там, чтобы обсудить дальнейшие вопросы её пребывания в госпитале, перевод в хоспис, кремацию и как быть дальше с пеплом.
Доктор непроизвольно кашлянул.В деловом мире принято уважать мнение клиента, каковым Гена сейчас и являлся, финансово обеспечивая сделку.
Быстро вычислив общий знаменатель для бизнесмена, врача и христианина, врач ответил :" Я сейчас занят. Вам будет лучше подождать меня в палате матери. А обсудим мы все вопросы в моём кабинете, когда я освобожусь и приглашу вас!"
Гена стоял в палате матери, повернувшись к ней спиной, оттягивая тот момент, когда надо будет всё-таки посмотреть на неё. Она была без сознания, безмолвная, но он чувствовал её всей спиной, раздражаясь от этого ещё больше.
-А в России скоро утро,-повторил , теперь уже вслух, наблюдая закат солнца. И неожиданно резко обернулся.
Антонина , маленькая, сухонькая, резко состарившаяся,лежала в застывшей безжизненной позе, с неестественно бледным отрешённым лицом, в уголках губ застыла горечь и какая-то уже потусторонняя скорбь.
-Ну что, с***, допрыгалась?! - озлобленно полуспросил, полуутвердил он,-ты мне всю жизнь перегавняла. Ждёшь сострадания? А нету его у меня. Жалко, что ты не видишь и не слышишь меня сейчас. Давно надо было высказать тебе всё это.
И горячо, поспешно, яростно, Гена стал высказывать свои обиды из детства.
-Ты сейчас , конечно, не помнишь, как отправила меня на целых пять лет в деревню к бабке. Как я сопротивлялся, кричал и просил тебя не делать этого, а ты отстраняла мои маленькие ручки, боясь, что испачкаю твоё новое платье. А ты знаешь, как я целыми днями звал тебя и плакал у окна, высматривая не идёшь ли ты...Красотка грёбанная. Ходила в новом всегда, чистая да опрятная. А я, донашивал за кем-то грязные рубашки и штаны. Знаешь, как меня в школе в России обзывали? Голодранец! И вот , когда этот голодранец чуть подрос, то стал подрабатывать. Ты хоть знала, что я не ходил в школу, а бегал по гаражам, помогая мужикам с машинами, выполняя все их желания и прихоти... А потом, когда я встретил Таньку... Ты хоть помнишь, как ты её обозвала? Потаскушка! Да ты сама потаскуха...
И Гена грязно, громко и как-то смачно выругался.
Доктора всё не было. Гена распалялся всё больше, перечисляя свои детские горечи и обиды из юности.
- А в Штаты какого чёрта меня припёрла. У нас с Танькой всё всерьёз было. Любил я её, ты хоть это понимаешь? И бросил из-за тебя беременную. У меня где-то сын или дочь уже взрослые...
День окончательно погас. В палате проползли сиреневые сумерки, которые зловеще посерели , а затем почернели. В темноте только белело безучастное лицо Антонины.
Столько лет Гена вынашивал в себе свои горести, жалея себя и проклиная мать, и вот теперь всё прорвалось . Казалось, потоку обвинений не будет конца.
Когда открылась дверь в палату, Антонина, хотела закричать:" Геня! Генечка, ты пришёл!" Но губы не слушались. Ни одна клеточка тела не дрогнула. Мозг кричал, а тело безмолствовало. Она лежала в коконе своей беспомощности, как маленькая мошка в липкой, закрученной паутине.
-Сынок, прости, я прошу тебя, послушай,- заклинала она,-это было время такое, когда у отца не было работы, и мы пошли вместе на строительные шабашки. Работа была разъездная, и пришлось на время тебя оставить у бабушки..
Антонина не чувствовала своё тело, но в этом странном состоянии щемила душа, и плакала, и выла нечеловеческим голосом. Гул усиливался, слова сына эхом отзывались в голове и больно растекались раскалённой лавой в сознании.
-Геня, сынок, я не знала, что Татьяна была беременна. Прости, прости, если можешь...
Жар от раскалённой лавы стал шипеть и скрежетать, превращаясь в мерцающее голубое свечение. Антонина оказалась в спиралевидном коридоре. Какая-то сверхестественная сила подхватила её безжизненное тело и понесла с нечеловеческой скоростью по спиральной траектории наверх.
С испугом, нарастающим ужасом Антонина попыталась сопротивляться. Боль от сопротивления усилилась. Антонина не могла точно объяснить самой себе , почему так больно всему телу, если она его не чувствует. И в какой-то момент, она позволила этой силе обхватить себя. Тело стало легко и свободно, словно раскрыв крылья в свободном полёте, растворяться в сумерках, в окружающих звуках, красках, запахах...