Шеф, напутствуя меня перед командировкой, определил задачу, как проще простого. Руководство завода им. С. Орджоникидзе, который хоть и не работает, но находится и по сей день в легендарном городе Поти, прислало запрос в наш НИИ по поводу систематического выхода из строя эхолотов нашего производства, которыми оснащены их суда на подводных крыльях. Завод Орджоникидзе наладил поставку своих катеров в Грецию. По требованию морского регистра данные суда должны быть оборудованы эхолотами. Надо сказать, что у катера данной конструкции есть два режима передвижения. Как вы догадываетесь, один из них на крыле, а другой в обычном для водного транспорта «плывущем» состоянии.
Не надо быть гидроакустиком, чтобы понять, что при выходе на крыло излучатель эхолота, вделанный в днище катера, окажется не в воде, которая для него рабочая среда, а в воздухе. Пьезокерамика при этом разлетится вдребезги, поскольку значительно возрастет мощность излучения. Скажем так, чтобы не вдаваться в прочие технические нюансы и заморочки. Не знаю, умеют ли козы плавать, но и козе понятно, что эхолот перед выходом катера на крыло должен быть отключен. Для меня задача на командировку стояла в уточнении условий этого отключения. Шеф сказал, что на все про все пяти дней хватит по самые ноздри, так что долго гулять особого смысла нет — раз-два и домой.
Мне стало как-то за себя и за Державу обидно. Когда за Полярный круг — меньше месяца ни разу не получается. Когда в субтропики летом — раз-два и домой. Нет правды на земле… А еще ведь это не просто там какие-то субтропики непонятные. Это ж моя Родина. В Батуми тетя, мамина младшая сестра, живет с Наташей — моей двоюродной сестрой. На батумском кладбище дедушка с бабушкой покоятся. Начало июля, и я за пять дней все должен успеть: и с пароходом разобраться, и в гости сходить, и чай-кофе на бульваре Ленина попить, и в Пионерский парк на детские воспоминания, и хачапури по-аджарски, и в дельфинарий с океанариумом, и это без упоминания про пляж, по дороге на который я прохожу мимо роддома, где на свет появился ваш покорный слуга. Я что, не найду чем занять себя в Батуми на целый месяц? Пять дней.
Виктор Павлович меня выслушал, глядя из-под кустящихся бровей, покряхтел и сказал, что две недели — это не просто предел, а «запредел». Но поставил одно условие: привезти настоящего грузинского, именно батумского, черного чая. Директор института, Николай Семенович Перевозчиков, был проще в выражениях, введя меня в курс, что завод им. Орджоникидзе за две недели на воду спускает четыре катера на подводных крыльях. Я грустно начал объяснять принципиальную разницу между Заполярьем и субтропиками, о том, как легко и весело работать в районе Ура-губы, в Западной Лице, Видяево или Мотовском Заливе и как тяжело и грустно, в поте лица буквально, вкалывать в Поти, как тяжело в начале июля улететь из Батуми, потому как курортный сезон, билетов нет. Директор несколько секунд изучал мою наглую морду лица, потом сказал что-то вроде: «Полярный круг, значит»,- и подписал командировочное удостоверение.
С генераторщиком Женей Батютенко мы прилетели в Батуми после обеда в субботу. До Поти добрались на маршрутном автобусе уже часов в шесть или семь вечера. Поселились в заводскую гостиницу, которая находилась прямо на территории. Женя, раз уж мы в Грузии, предложил выпить грузинского вина. Я в ответ за ради разнообразия предложил распить его на берегу, поскольку Черное Море два часа поездки в пункт назначения манило и завлекало. Женя подытожил, сказав, что не будет ничего плохого, если мы и выпьем, и искупаемся. Оба предложение слились в одно непреодолимое желание, и мы, предварительно разжившись двумя «гранатами» белого сухого с мутным осадком на дне, расспросив местных о ближайшей тропе, устремились к морю. На счет осадка нам в магазине сказали, что это признак хорошего качества вина. Нам, жителям винодельческой республики, можно было бы и не втирать лапшу за уши. Но мы решили не концентрироваться на мелочах.
Через сорок минут движения в указанном направлении вечер стал казаться томным. Еще немного и придется искать хозяйственный магазин для срочной покупки медного таза. Какими-то путями неисповедимыми, через две-три изгороди мы, радикально сократив путь, оказались–таки на вожделенном берегу. На замечание о путях отступления Женька возразил, мол, не боись, как пришли, так и уйдем. Уже вечерело, а незнакомая дорога днем сильно отличается от незнакомой дороги ночью. Тем не мене, мы выпили-закусили, искупались, полюбовались закатом. Поговорили о том, что песок на пляже почему-то черный, а людей, кроме нас двоих нет вообще. К тому времени совсем стемнело, я засомневался, что мы найдем дорогу назад и предложил заночевать без отрыва от пляжа. Женька сказал, чтобы я посторожил вещи, а он оценит наши шансы и двинулся в сторону частного сектора, через который мы совсем недавно прорывались на этот странный пляж. Больше в этот день (точнее, в эту ночь) я Женьку не видел.
Для тех, кто никогда не спал ночью на пляже несколько полезных советов. Ни в коем случае не закапывайтесь в песок, даже если он раскалился до бела за день. Песок быстро остывает, и, даже если вы умудритесь заснуть, пока он еще теплый, вам суждено замерзнуть, переохладиться и, не приведи Господи, с осложнением заболеть. Заснуть, к моей великой радости, мне не удалось, поэтому, когда песок стал остывать, я всего лишь продрог, а не замерз. Если нечем укрыться, греться надо движением. И я побрел в сторону порта и завода. Не долго брел, т.к. метров через пятьсот набрел на деревянный вагончик, из которого, очевидно, местные жители хотели сделать сарайчик. Т.е. строение находилось на стадии когнитивного совершенствования. Отсутствие окон и дверей не помешало мне более-менее комфортно провести ночь.
Утро началось очень рано. Какие-то люди стучали в борт вагончика и требовали, чтобы я немедленно выходил, не то «стрелять будем». Сначала я думал, что еще сплю, но утренний морской бриз, благодаря которому я дрожал всем телом, быстро убедил меня в обратном. Подхватив пакет с нашими с Женькой пожитками, выбрался наружу. Сквозь яркий солнечный свет и щелочки между опухшими и заплывшими от холодной ночевки веками вижу двух пожилых субъектов, очевидно мужа с женой, которые несут явную околесицу. Какая-то потрава, кража, сейчас милиция приедет, и буду я сидеть как миленький. Старушенция держит в руках сандалию, размахивая ею с яростью и удовлетворением, выкрикивает, срываясь на истерику: «Видишь! Видишь? Он босой!» Я смотрю на ноги, я действительно босой. Не думаю, что это правонарушение, за которое можно «сесть как миленькому». Дед, гад такой, выхватывает у меня из руки пакет, причем ручки пакета остаются зажатыми в моем кулаке. Он начинает в пакете рыться, что-то ища, не находит, но пакет не отдает. Я достаю из вагончика свои босоножки 46-го размера, обуваю (вдруг потребуется «делать ноги» от этих двух чокнутых, и пес с ними, с нашими трусами в пакете). Потом кричу во все легкие и всю глотку с максимально возможной озверелостью, что сначала их утоплю, потом в песок зарою, если не объяснят, что происходит. Бабка ведет себя странно: удивленно смотрит на мои ноги, как я понимаю, на обувь и тихо произносит: «Коля, это не он! Тот побольше был». При этом дед несколько раз переводит взгляд с меня на пакет, с пакета на меня, потом возвращает свою добычу с моими плавками.
Оказывается, ночью кто-то забрался к ним в курятник, проломив крышу и задавив петуха и пару кур, потом, разбросав ограду, пустился наутек, потеряв сандалию и прихватив второго петуха. Старички искали злодея в жилом секторе, но тот умудрился удрать. Тогда под утро они решили посмотреть в прибрежной полосе, где и нашли меня, приняв за курокрада. Да вот только у меня оказалось алиби: мои сандалии 46-го размера, а злодейские 43-го. Бабка даже для гарантии попросила меня примерить, но на роль Золушки я этот кастинг не прошел. Я объяснил, что заблудился и что был один, потому собственно и заблудился, а тревожить местных жителей не стал по природной стеснительности, вот и заночевал на пляже. В общем, они меня вывели в цивилизацию какими-то дворами, дед очень извинялся за порванный пакет, все хотел мне принести какой-нибудь другой. Я отказался. Смутные догадки ускорили мое отбытие в сторону судостроительного завода. Началось воскресное утро.
Вахтерша в гостинице мою тревогу погасила тем, что Женька вполне нормально, хоть и поздним вечером, пришел домой и спокойненько лег спать, предупредив, что я тоже скоро подойду. Правда, он почему-то был босой, но пояснил, что натер мозоль, пришлось снять сандалии.
Женька молчал, как партизан на допросе, хотя я с трудом, но заставлял себя не подавать виду о своей посвященности в таинство большой куриной охоты. Единственное, что он пояснил, что где-то потерял сандалию, когда перелазил через забор, а найти потом не смог: темно было, собаки залаяли, хозяева переполошились. Именно потому он и не вернулся за мной: просто не было такой возможности. А поведал он мне это, дабы объяснить необходимость дальнейшего фланирования по городу в комнатных тапочках в виду обувной некомплектности.
Поскольку испытания крылатого катера назначили на понедельник, мы решили съездить на настоящий городской пляж, о расположении которого узнали у дежурной по гостинице. Она же нам и про испытания рассказала. Женя предложил не упоминать о наших субботних приключениях. Ни к чему это. Я согласился. Городской пляж с нормальным, т.е. желтым а не черным, пляжным песком, находится совершенно в другом направлении от порта и завода. Ехать туда надо на автобусе, это далеко от центра города. Черный песок (на самом деле он буро-землистого цвета) выносит в море речка Риони, причем на много километров. И на много километров за Поти прибрежная полоса этим илом как раз и создана. Местные там не отдыхают. Мутная вода, грязный песок, отсутствие удобств и мелких курортных радостей, разруха и запустение. Речное и морское течения сносят ил на северо-запад, а недалеко от устья чистый, укомплектованный настоящим диоксидом кремния городской пляж со всеми сопутствующими элементами летнего отдыха.
При входе на пляж мы утолили жажду парочкой бокалов холодного пива, что стало последней и фатальной ошибкой, омрачившей на много дней наш отдых в субтропиках. Бессонная ночь, пиво, жара, шелест волн ласкового лазурного моря, легкий ветерок — мы заснули! Я — на животе, потому у меня до струпьев обгорела спина. Женька — на спине, положив правую руку на грудь. Его «загар» получился с художественным уклоном: фоном служит цвет варенного хитина ракообразных, а область сердца прикрыта белой растопыренной пятерней. После пробуждения не помогло даже длительное отмачивание в Черном Море, дальнейшее питие пива, покрытие тела кефиром и сметаной. Может, в Поти кефир особенный, он не снимает ожоги?
Понедельник был тяжелым. Не знаю, как Женя, а я не умею спать на животе. После завтрака нас проводили на пристань, где загруженный балластом катер готовился к испытаниям. Между Поти и Батуми есть яма глубиной метров 350, в которой судостроители испытывают эхолот, и по ходу к которой — все ходовые и прочие характеристики катера. На крыло катер поднимался при скорости около семи с половиной узлов. В протокол испытаний я записал рекомендацию установить на приборном щитке шильдик (табличка такая) с указанием выключить эхолот при наборе скорости в семь узлов, а в инструкцию по эксплуатации судна внести соответствующие указания и изменения в порядок управления. Мы с главным конструктором и главным инженером пришли к согласию, что лезть в генератор, электронные схемы, городить и разрабатывать автоматические выключатели будет невыгодно ни им, ни нам. Женька, как специалист, остался не востребованным, хотя протокол подписывал на равных.
Обратно шли молча, то поднимаясь на крылья, то ложась на днище. Испытатели делали свое дело, мы свой непомерно тяжелый труд завершили. Два обгоревших, но несмотря ни на что выживших в страшных испытаниях и муках героя, грудью защитившие страну.
— Жень! — Тяжелый исподлобья взгляд измученного жизнью человека. — Тебе катание на подводных крыльях нравится?
— Ну.
— Что «ну»! — Мне надоело корчить непосвященного. — Ты небось еще и куриные крылышки любишь? Причем свежатину, прямо из курятника!
— Откуда ты…
Я рассказал про воскресное утро инструктора по выживанию на пустынном морском берегу.
И тут Женьку прорвало. Два дня он маялся, не зная, как передо мной оправдаться. Получалось, он бросил меня одного и в моих глазах выглядел недостойно. Морально ему все хуже и хуже, ведь я молчу: ни попрека, ни укора. Какие там куры! Он пытался найти обратный путь, но в конец запутался. Вроде бы вот сюда, а тут забор. И там забор. И вон там. Он попытался через очередную изгородь перелезть, да она слишком высока. Вернись возьми, так нет, упрямство раньше родилось! А за изгородью — покатая крыша, вроде спуститься можно. Только это оказалась крыша курятника, по ней, кроме пернатых, никто и никогда не ходил. Они-то, куриное племя, не более полутора кило, а в Женьке этих кило центнер да плюс еще 20! Без вариантов! Вот он в курятник и рухнул. Побился. Будущие холодцы орут! Убивают! Петух бросается на захватчика, кричит благим матом, крыльями бьет. Собаки во дворе лают до хрипоты. Тут еще хозяин выскочил с двустволкой (наверное, с двустволкой, в темноте-то не видать), как бабахнет в воздух! Женька с перепугу через соседний забор не помнит, как перемахнул, да и еще через пару. А когда уж на трассе, на центральной улице, в себя пришел, то и обнаружил, что сандалии одной нет, да петух подмышкой. Живой, но похлеще Женьки перепуганный. Женька его в чей-то огород сбагрил (полетел, как птица), уцелевшую сандалию в руки, да трусцой в сторону гостиницы. Куда уж там возвращаться! На расправу?
Не стали мы дожидаться, пока местная Фемида свое колесо правосудия раскрутит. В тот же день укатили в Батуми. В командировочных удостоверениях дата убытия не проставлена (спасибо девчонкам из канцелярии). Женька все переживал, что деду ущерб причинил, хоть и не со зла. Я же считаю, что дед на счет подавленных кур приврал. Курицу и поймать-то не так просто, а в курятнике, где ей каждая жердочка знакома, и подавно. А петух, подмышкой у Женьки молчавший, понимая, что, Женя его от расстрела спасает, дорогу к своему пернатому гарему на крыльях любви без компаса найдет. Что до самого курятника, то строить пусть научатся хозяева. Не должен курятник от любого случайного прикосновения в кучу дров превращаться. Так что с дедом все понятно! А вот кто МНЕ психологическую травму того воскресного утра залечит? Впрочем, я не злой. По взаимозачету пойдет.