Снег валил так густо, что казалось, будто белой марлей снаружи окно занавесили. Кухня от этого сразу стала воплощением идеи уюта: домашние запахи и звуки, заключённые в скорлупу снежного плена, сделались значимей и ценней, как упакованные в фольгу подарки, или как артефакты в музейной витрине. Пётр Яковлевич расчувствовался, размяк в этой сказочной атмосфере и настрочил на салфетке, как какой-нибудь Хемингуэй:
То, что находится в покое –
Мох на поверженном стволе,
Осколки времени прибоем
В пыли, в бутылочном стекле.
То, что прошло и завершилось,
То, что закончило свой путь,
То, что разрушилось, забылось,
То, что во прах пора стряхнуть.
Истлевших листьев паутинка,
Заросший сад, забытый дом,
И тонкой ниточкой тропинка,
Дрожанье тишины кругом.
Размытых строчек шёпот смятый,
Занозы скрюченных гвоздей
Мне представляются субстратом
Для новых жизней и идей.
Пётр Яковлевич размышлял, не стоит ли добавить к написанному ещё несколько строчек, когда в спину нещадно задуло и под футболку пополз колючий холодный воздух. Не нужно было даже оборачиваться, чтобы понять, что это Герману вздумалось открыть окно, чтобы черпнуть с подоконника горсть снега.
– Эх, Петька! Если бы я писал про тебя сказку, я бы сделал тебя создателем снежинок. – Розен плюхнулся рядом на диванчик, жадно рассматривая стремительно плавящийся в ладони снег. – Ты бы просто касался микроскопических капель волшебной иглой, и они сразу бы обретали форму и структуру. И выпархивали бы в свет кристаллическими шестерёнками – как в часах – из которых создавалась бы ткань времени. И они тикали бы и звенели, цепляясь друг за друга. – Он стряхнул талую воду с ладони, вытер руку о штаны, улыбнулся уже осмысленно и адресно, и чмокнул Гранина в губы.
– А себя кем бы ты сделал? – Пётр Яковлевич, смущённо облизнувшись, обласкал Германа нежнейшим взглядом.
– Я был бы бракованным андроидом, который бродил бы по твоему дому и каждый раз, сталкиваясь с тобой, шибал бы тебя током – ведь у тебя в доме сыро, там конденсат такой в воздухе из мелких капелек. И все бы меня тихо ненавидели, а ты бы любил.
– Так это уже не сказка! – широко улыбнулся Пётр Яковлевич. – Я тебя на самом деле люблю. Кстати, вот тебе снежинка. – Он подвинул Герману исписанную салфетку.
Розен пробежал стихотворение глазами и в глазах его блеснул интерес.
– Чудесно, Петенька, – заворковал он, прижимаясь к гранинскому боку. – И как мне тебя поощрить?
– Расскажи мне про Вия, – решился Пётр Яковлевич, готовый к любой реакции со стороны Розена. Но тот только слегка отрезвел и удивлённо поинтересовался:
– Зачем тебе?
– Совершенно не хочу, Герман, чтобы ты мне с ним изменял, – вздохнул Пётр Яковлевич. И посмотрел виновато. – Поэтому хочу понять, как этого можно избежать.
Розен прищурился недоверчиво.
– Так у тебя же наверняка есть на него полное досье!
– Есть. Но эта не та информация, которая мне поможет. Расскажи мне о нём то, чего я не знаю.
Розен серьёзно задумался, сделал губки сердечком.
– Хорошо, попытаюсь. – Он зажал между ладонями гранинскую руку, потом принялся поглаживать её, перебирать пальцы. – Я уже говорил тебе, что Вий маньяк. Так вот мания у него очень своеобразная. Он помешан на телесном бессмертии.
– На чём?! – ошалел Гранин. – Это же безумие – цепляться за тело, которое изживает свои настройки к концу срока. Чтобы двигаться дальше, нужна другая оболочка, у которой есть нереализованный потенциал! В чём прикол? Я не понимаю! Он некрофил?
Розен нервно хохотнул, но взгляда не поднял.
– Он хочет автономного существования. Чтобы не возвращаться каждый раз. И не перед кем не отчитываться.
Пётр Яковлевич потрясённо молчал и только глазами хлопал, не зная, как подступиться к такому огромному и очевидно неподъёмному куску безумия. Вот так вот ходишь рядом с человеком, здороваешься любезно и не подозреваешь, что он, разойдясь с тобой, пускает слюни по подбородку и с остервенением рвёт зубами обои.
Розен поднял голову, оценил произведённый эффект. Поцеловал гранинскую руку и положил её себе на колено.
– Мы с тобой разыграли сейчас классический сюжет: коварная женщина выдаёт секрет мужа любовнику, чтобы тот его убил, – усмехнулся он.
– Какой он тебе муж? – возмутился Пётр Яковлевич и собственнически сгрёб Розена в объятия.
– Верно, никакой. Муж он никакой. – Герман, оказавшись так близко, сразу поплыл, потянулся за поцелуем. Пётр Яковлевич отказать не мог, да и не хотел. Секунды тикали, цеплялись друг за друга с тихим звоном, как шестерёнки в музыкальной шкатулке. Этот новый кусок полотна времени окрашивался розовым золотом. Ткань вышла тонкой, почти прозрачной, с таким виртуозным плетением, какое может родить только вдохновение. Она тянулась, разматывалась, колыхалась где-то уже далеко за пределами дома, укутывала кого-то сладким облаком, согревала, утешала, радовала.
Вот поэтому создатель времени должен быть счастлив, понял вдруг Пётр Яковлевич. И очнулся. Звонким засосом завершил поцелуй и уткнул Германа в себя лицом. Не стоит сейчас увлекаться. Нужно узнать про Вия всё, до конца.
– Так я не понял, у него исключительно личный мотив? Или великая идея его поглотила? – спросил он негромко, замечая, как шипастые колёсики окрашиваются сталью и начинают свиваться в тяжёлое и плотное полотно боевой кольчуги.
– Куда же без идеи? – всхрюкнул от смеха Розен. – Идея есть – великая и беспощадная. – Он устроился поудобнее и принялся ворожить кончиками пальцев, проводя невесомо по лицу, по губам, соскальзывая к шее, робко цепляя ворот футболки. – Смерть – зло, если ты не знал, – с иронией сообщил он. – Людей надо спасти, избавить от этого ужаса. Чтобы они забыли дорогу отсюда и спокойно, радостно и безбоязненно обживали бы этот мир.
– Так он из этих?! – с отвращением воскликнул Пётр Яковлевич. – Нет, я знаю, что у них есть разрешение, но в Контору он как просочился?
– Может быть, благодаря тому, что Главный тоже «из этих»? – осторожно подсказал Розен.
– Что?! – Гранин выпрямился, словно его плетью по спине огрели. – Герман, ты что-то путаешь! Мы же прошлый раз с ним в одной связке были! Одно дело делали! Он не притворялся! Да и зачем?
– Может, одно другому не мешает? Может, в его голове одно с другим отлично уживается?
– Как?! – беспомощно заморгал Пётр Яковлевич.
– Сходи к Вию, да спроси. Ключи у тебя есть. – Розен легко поднялся и, не оглядываясь, вышел из кухни.
Гранин пошёл следом. Растерянно наблюдал, как Герман скидывает одежду, как уверенным жестом подзывает к себе.
– Нашатыря у меня нет, поэтому предлагаю секс, – весело сообщил он, стаскивая с Петра Яковлевича футболку и штаны.
Чувствуя, как между их обнажёнными телами мгновенно электризуется пространство, Гранин потянулся к Герману навстречу. Шестерёнки закрутились бешено, соткавшись во что-то обильное, белопенное, что укрыло их целиком и быстро заполнило комнату. А за окном по-прежнему валил снег.