С А М А Я Г Л А В Н А Я С М Е Р Т Ь
Ему болеть было – не привыкать. Даже так, желудком, хотя теперь схватывало, как ему казалось, покрепче.
Ещё в субботу, когда пропал аппетит, и он целый день провалялся на подоконнике, стало ясно, что дело худо. И не полегчало к ночи, и маялся до утра, а в воскресенье хозяева заметили. Предложили не просто кожурки – настоящие кусочки сосисек. Не помянули его недавний грех: спёр со стола целую сосиску… конечно – зачем оставлять? Но вину почувствовал, был слегка бит и выдворен за порог.
И даже кусочки ароматные глотал с трудом, и клыки шатались и болели особенно, и живот схватило сразу. Пошёл во двор – может, легче станет? Ночью несколько раз так схватило, будто всё тело обожгло, как язык от горячего.
Кот страдал и почему-то ждал дня; прекрасная спокойная ночь впервые тяготила его. Хозяева спали; он вспомнил, что котёнком вот так же болел, и что-то впихивали ему в пасть, какие-то рубиновые бусинки – и всё прошло.
И теперь пройдёт?
Но что-то подсказывало ему, что эта ужасная болезнь уже захватила его от кончика носа до когтей и кончика хвоста. И бусинками её не вытряхнуть. Он слушал ночь, но болезнь мешала даже слушать и дышать. Слышал лишь густое дыхание хозяев, да какие-то странные хрипы в себе. Даже мыши попритихли.
Он почувствовал страх вдруг. Это был совершенно беспричинный страх, и он совершенно точно понял, чего боится: этой болезни, а вернее, опасности.
Болезнь кусала его изнутри, ела его. Рвала ему внутренности. Раздирала. Он судорожно вздохнул и даже встал на лапы, словно собирался куда-то рвануть в безопасное место.
И сразу ж тоскливо стало: его уже съедала злобная болезнь, и от неё нельзя было сбежать, её нельзя было стряхнуть.
Он совершенно точно понял, что скоро будет такой же холодный и окоченелый, как прошлогодняя кошка возле мусорника, голубь, задушенный им на соседней крыше, мыши, прекращающие с ним играть.
Он пришёл в ужас, потому что это состояние было нетерпимо.
Он просто рухнул – лапы подкосились, и дикая боль пронзила так, что глаза ослепила, будто хозяева на мгновенье включили свет.
Утром он не дошёл до двери; хозяин вынес его на руках и положил на любимую полку крыльца, с которой был виден весь двор.
Когда, спустя несколько часов, спрыгнул, лапы, конечно, не удержали. И очнулся лежащим на лестнице. Лапы подрагивали и были слабы, так что с лестницы спустился кувырком.
Горело всё тело, а, как назло, воды нигде не было.
Он улёгся на тёплую землю и лежал до вечера, когда хозяин, предложив кусочки рыбы (не кости!) и воды, сидел рядом с ним… а он пил из жестянки, даже не встав на лапы.
Когда подошёл Чапка – отвернулся, дал съесть свою рыбу.
Чапка поел и сочувствено-тревожно обнюхал его усы.
На ночь хозяин занёс домой, а он весь горел, и внутренности его рвал коготь болезни.
Потом всё пошло вперемешку, и спутались дни.
Ему пипеткой брызгали в рот странную кисло-сладкую воду, но от неё тоже болел живот.
Он попытался выйти из дому, но смог только ползти.
Хозяин вынес его на то же место, положил на землю.
День был невыносимо яркий. Кот смотрел в глаза хозяина: зрачки маленькие, как точки, а у кота – огромные, чёрные от боли.
Хозяин погладил его и ушёл по делам.
Странно, но эта ужасная боль, этот огонь… они прилизывались, притуплялись, зато шевельнуться было страшно тяжело.
Пришёл хозяин, забрал его домой. Он не смог закрыть глаза, родной дом стал незнакомым и кривым, и кот, цепляясь когтями за палас, пополз к двери снова.
Хозяин ещё раз снёс его во двор, дал какой-то еды и воды – но кот не прикоснулся даже к воде.
Хозяин сидел рядом очень долго, и было легко от его доброго голоса, он узнавал лучшие слова, но, главное, - хозяин жалел его, гладил и совсем не вспоминал про те его проказы… о которых теперь кот жалел: к чему крал? Потом хозяин пошёл домой, а кот думал о нём, о семье. И не болезнь, а эти мысли сжимали горло.
Он лежал в родном дворике, и до вечера было ещё далеко, пекло, солнце стояло высоко над акацией, но вдруг стало темнеть в глазах.
Он умирал и знал это. Смерть уже вошла к нему и отняла то, что всегда безраздельно принадлежало ему – лапы, хвост, и ещё многое, ставшее чужим.
Он знал, что умирает, но когда лопнула какая-то невидимая и не ощутимая жилка, по которой в него доносились остатки боли, он пополз прочь от дома, и вовсе не умирать подальше от глаз, как обыкновенно думают. Он увидел что-то огромное и светлое, в котором можно было спастись от страха смерти – туда и полз он, уже не чувствуя ничего в своём теле.
Он не чувствовал даже мух и перестал двигаться только мёртвым, наверное, освобождённый от мук и страхов и попавший в этот спасительный свет.
***
© Copyright: Август Май, 2019
Свидетельство о публикации №119061603194