Тэн пожал плечом, именно одним плечом, а не двумя, как принято делать, когда нужно показать нерешительность; не пожал – дёрнул. Типа ; судорога, не от него зависящая, а сама по себе. Такая фишка. Сколько я его знаю ; всегда так делает. Берёт - и дёргает плечом, как припадочный какой-то. Меня выводит из себя эта его манера. Иногда я даже прикусываю губу до полукрови, лишь бы не стукнуть изо всех сил этого позера. Он дёргает плечом, он заведомо отстраняется от темы, он как бы ни при делах, он лишь от безразличия своего участвует. «Что я думаю по этому поводу? Не знаю, мне всё равно. Делай как знаешь». Пожалуй, Тэн заслуживает крепкого фофана, штоб аж шапка слетела. Пальцы приятно чешутся, но я сдерживаюсь. Не время. А то он обидется, и вообще ; домой пойдёт, а утром скажет, что объелся сливового варенья, и у него пучит живот. В самый ответственный момент Тэн всегда объедается сливовым вареньем, и у него всегда пучит живот.
; Нет, правда – давай не вечером, а утром. Это ведь ещё круче будет! Вокруг тииихо, спокооойно, и тут мы! Ба-бах! А? Што думаешь? ; я старался говорить убедительным, заговорщическим тоном, как наша географичка, когда хочет завлечь класс на заведомо необязательный субботник.
Тэн длинно посмотрел на меня, испытывая, всерьёз ли я.
; Ты дурак? Нас все увидят! Наоборот – надо незаметно. А если узнают? Знаешь, что дальше будет!
Уже лучше. Хоть какие-то эмоции. Я уж думал, этот дурак так и будет дёргать и дёргать своим вонючим плечом. Как есть дурак. Но хоть заговорил. Как же ему объяснить?
; Утром лучше, чем вечером, ; я старался быть чертовски терпеливым, ; понимаешь, вечером уже не тот эффект будет. Ну правда. Сам подумай: вот сидит она в ларьке, целый день сидит, сто миллионов человек за день проходит, она к концу дня уже ничего не соображает. Да ей хоть атомную бомбу на голову скинь ; всё до фени будет. Понимаешь? Вечером любой дурак может. Другое дело – утром. Как раз суббота. Она вся такая свежая, бодрая будет, магнитофончик там у неё, какая-то книжонка вшивая – все дела… А тут мы: «А дайте три пломбира, нет, обычные, нет, дайте два с ванилью и один обычный…»
; А почему три пломбира, если нас двое?
; Фу ты, ну ты… Ну штоб она подумала, будто нас целая толпа. Вдруг её расспрашивать будут потом… Можно даже четыре. Четыре пломбира. Не пропадут.
; Давай ; три пломбира и один фруктовый лёд? Или два на два. Я пломбир вообще не здорово люблю. ; Тэн, показалось, клюнул, но мне показалось ещё, што он таким образом намекает на то кому именно придётся спонсировать завтрашнее мероприятие. Сто пудей, утром так и скажет, что мамка денег не дала или мало дала.
; Да хоть десять фруктовых льдов, то не важно! Главное ; с утреца надо, понимаешь? Эффект в пятьсот раз круче будет! А? А?
Сейчас ломаться будет, скот.
; Ох, не знаю. Ну, допустим. А если она нас запомнит? Или… или… или если му…сора, гхээ, будут проезжать? Ох, опасно. Ну, в натуре, давай лучче вечером?
Ой, как он мило произносит слово «мусора»! «Нувнатуре!» Ты гляди: мусора, видите ли, типа, какой я крутой! А у самого коленки трясутся, што аж колготки сползают. Как всё закончим, первым же делом фирменного вовача-фофача зафигачу нашему Тэнчику! Мусора, гляди ты. А на мороженое, сто пудов, зажмёт…
; Ну, мы ж тоже не дураки! Постоим, допустим, около воон того падика, ; я махнул рукой на ту сторону шоссе, ; дождёмся пока никого не будет. Тут делов-то – ноль секунд. Не ссы! Хочешь – я лично буду про мороженое спрашивать? Да там и окна непрозрачные, ну вот как она нас заметит? Головой-то подуумай!
Говнюк смотрел куда-то в сторону и увиливал от моего взгляда. Боится, понятно, но ведь всё равно же согласится. Щас поломается-поломается, потом согласится. Позора ведь потом не оберёшься – это-то он понимает. Как-никак, за одной партой чалиться до скончания веков. Согласииится…
; Ладно, ну хорошо, допустим, утром… Это если меня мамка выпустит, а вдруг она не выпустит утром?…
Я вскипел нереально. Всё, дождался, Тэнчик, никаких нервов на тебя не хватает! Но Тэнчик быстро понял, што дело плохо, и я уж совсем на взводе, и быстро поправился:
; Выпустит, это понятно. ; он резко остановился, наклонился завязать шнурки. У этого психа вечно развязываются шнурки; если он идёт посреди улицы, то можно быть уверенным: сейчас у него развяжутся шнурки.
; Я о чём, ; мямлил он дальше, ; А давай не будем покупать мороженое? Ну, я имею в виду, в том ларьке не будем. Нам ведь что надо: чтоб она эту, как её, форточку свою открыла, и всё. Зачем с ней разговаривать? Просто постучать. Ведь действительно запомнит… Как думаешь?
Чёрт, а ведь он прав. Почему я сам не додумался? Мороженого мы потом и так похаваем, в другом месте, а тут главное – штоб она окошко открыла. И говорить ничего не надо. Можно будет шарф на лицо натянуть, на всякий случай, будем как настоящие гангста. Но хвалить сейчас Тэна, пожалуй, нельзя, похвалишь его – сразу слюни распустит – «поглядиите на меня» – точно потом утром скажет, што мамка денег не дала. Корми его после мороженым… Ладно, главное – не выделывается.
; Хмм… Ну, посмотрим. На месте разберёмся. Значит – по рукам? Завтра утром?
; Ну по рукам. А это…
Внезапное «дай пять» вышло на славу. Я хлопнул Тэна по его вонючей ладошке звонко-звонко, тот аж покраснел, свиноид, айкнул, давай свои ручата потирать. Так ему и надо, нефиг было спорить со мной… Вот только пусть попробует плечом щас дёрнуть, я ему ещё и подсрачник навешу!
; Ну боольно же! Зачем так сильно? ; Тэн протянул это так безобидно, ещё и пытаясь улыбаться, што мне даже неловко стало. Перегибать тоже нельзя – всё же друг…
Мы почти подошли к дому где он жил, трёхэтажной сталинке с огромными окнами в человеческий рост. Сейчас так дома не делают – окна такие маленькие в теперешних домах, што скоро голова в них перестанет пролазить. Зато из пятнадцатиэтажки, где живу я, хорошо видно Ходынку, а ещё из моего дома удобно плеваться в прохожих, можно прямо с моего балкона на десятом этаже, если дома никого нет. Но лучше не из моего балкона, а с лестничной площадки этажом повыше, штобы прохожие не вычислили, если што. Плеваться – это пустяки. И яйца летали, и снежки, и воздушные шарики с водой, а иногда и презервативы с водой. Литров пять-шесть заходит, ей-богу, если в презерватив! Но как правило, сбрасывали шарики ; презервативы не так уж просто достать… А ещё: если шарик, уже наполненный водой, обмочить ещё и с внешней стороны как следует, то он потом в полёте свистеть будет, как ракета! Секунды три свистит, прохожие в малом шоке, а потом – хренак! об асфальт, и взрывается как сто психбольных бомб, вся Хорошёвка в воде потом! Ну а мы сразу прячемся за балкон, усираемся от смеха. Так им! Всякое бывало, конечно, бывало всякое… А ещё ; я умею очень громко отрыгивать; бывало, напьемся мы с Тэном швепса или другой газировки (если не швепс, то лучше яблочной какой-нибудь), и я прямо с балкона как выдам, как выдам, прямо с десятого этажа! Так я громко отрыгивал, што люди внизу иной раз в небо смотрели! Меня Тэн за это очень сильно уважал, потому што у него так громко никогда не получалось. Уж как он только не тужился – всё равно не получалось…
Дом, где я живу, находится дальше от школы, чем дом Тэна, поэтому все договоры и обсуждения наших зловещих планов, как правило, происходят около его падика, а потом я иду домой уже сам. Так было и теперь. Денек выдался чудо с прелестью, и домой не хотелось, ; ясный-ясный, снега – уйма, и такой ненатоптанный ещё, и лепится просто прекрасно! Но мы с Тэном понимаем, што если сейчас не разойдёмся, то завтра родаки точно прямо с утра не выпустят, заставят уроки учить, или ещё какой хренью запрягут. Ужасно хочется зарубиться в снежки на школе, или в парк на горку сгонять, посмотреть чё там; Тэну, гляжу, тоже неймётся, стоим как два скота, и мнёмся как угорелые, ; понимаем, што политичиски нам нужно срочно-припадочно по домам, но погодка мнёт нас своими лапами и шилом щекочет где не скажу. Тэн молчит тоже и весь измялся, не хочет домой. Будто я хочу…. Вдруг у меня возникает интересная идея. Я даже пытаюсь триумфально щелкнуть пальцами перед шнобаком Тэна, но рука заледенела как кочерга, и суставы ни хрена не слушаются. Вышло лажово, и, те не менее, я продолжил:
; А давай Инге Кузьковой под окном на снегу напишем че-нибудь! Прямо щас, по-бырому. Она ж тут живет недалеко, через дом от тебя! Отомстим за физру.
(Инга Кузькова, пренеприятнейшая женщина, по несчастью наша с Тэном одноклассница, позавчера настучала новому физруку, после того как мы два последних урока захиляли. Он бы и не заметил, недавно у нас, ещё не успел выучить всех, а журнал у классухи в кабинете был, так Инга сама взяла и нажаловалась, прямо нарочно сказала ему, стукачилла конченая. А физрук потом классухе пожаловался, И Галимая Александровна вызвала наших мамок и наших отчимов в школу.)
; … А потом по домам и разойдемся. Делов – десять минут. Так напишем, штоб этой твари было видно всё, штоб она обязательно увидала!
Я рад, что нашёл камп-ро-мис из нашего неудобняка. Можно будет славно позабавиться – начертить ногами на снегу огромными буквами што-нибудь такое… обидное, и при этом не особо задерживаться, не кумарить наших славных отчимов и мамок, им ещё в понедельник идти гуськом в нашу вонючую школу, а ничего хорошего их там не ждёт. Наоборот, нужно как можно быстрее сделать надпись ; а вдруг нас кто-то спалит, вдруг у Инги дома кто-то есть, вдруг её мамка или её отчим посмотрит в этот момент в окошко. Нет, у них тоже сталинка, поэтому её отчим и мамка посмотрят ; в гигантское окнище, ; а там мы – чертим ногами обидные надписи по поводу их жирной дочери. Они будут стоять у окна, курить в два горла и строго наблюдать, как мы корячимся с высунутыми языками, как шакальё, и делово протаптываем буквы, друг за другом, гуськом: «Инга – сука», к примеру…
Мы с Тэном чуть ли не вприпрыжку бегим к Ингиной (чи Инговой, я хэзэ) сталинке, большеглазые и счастливые. Предлагаю:
; А што напишем-то? Давай: «Инга – сука».
; Можно… А вдруг в её доме не одна Инга живет? Мы же точно не знаем. Давай «Инга Кузькова – дура»
; «Сука», ; я автоматически поправляю.
; «Инга Кузькова – сюка»
; Ну так точно понятно будет. Принималитус.
; Можно ещё добавить: «Инга Кузькова из 7-А» Ну, в смысле дописать 7-А. Чтоб уж наверняка.
Тут уж я нахмурился. Начинаается.
; Да нафига 7-А писать? И так понятно какая Инга Кузькова. Што ты думаешь ; там в доме миллиард Инг Кузьковых живет и все из 7-А? Давай ещё всю её биографию напишем! То ты из за фигни волнуешься, то давай… выдумывать ерундистику… Быстро напишем и свалим!
Тэн дёрнул плечом, типа, «ну как хочешь». Блин, как-то неудобно… Выходит, на словах я как бы немножко струсил, типа боюсь што нас Ингины родаки спалят… Тэн припомнит же потом…
; Давай не «7-А» добавим, а што-то реально обидное. Например: «Инга Кузькова – жирная сука». А?
Выкрутился. Тэн аж запищал от восторга.
; В наатуууре! Класс! ; давай хихикать и трепыхаться, как припадоид какой-то.
Уже доходим до угла её дома; я почти сразу высмотрел её балкон, хотя, может, и не её, но сторона дома точно подходящая, я знаю. Идём, шаг замедлили. Чип-чип-чип-чип ии Дэйл к вам спешаат…
Людей, считай, нету. Места под балконом – валом, хоть спать ложись. Чудесно. Тихонько подходим, зыркаем по сторонам как нервированные. Вот её падик. Постоим, выждем немного.
; А я вот знаю, что у Инги… трусы зелёного цвета! ; внезапно выдал Тэн.
Я моментально обалдел. Аж у самого шнурки развязались. Но вовремя пришёл в себя.
; Заливай! Почём тебе знать?
; По том! – огрызается, гадёныш, ; Я когда тебя около туалета ждал, помнишь, во вторник, перед физрой, мимо их раздевалки проходил, а там дверь немножко открыта была и я случайно подсмотрел. Она как раз брюки надевала, а я увидел, что у неё зелёные трусы!
; Брешешь! ; Я было замахнулся, штоб ему фофанидзе отпустить, но на этот раз Тэн не испугался. Прикрываясь от меня рукой, запищал как резаный:
; Нет, правда! Правда! Давай поспорим! Зелёные, как… как ковёр у твоей бабушки… на Беговой!
; А почему тогда ты мне сразу не сказал? Значит – подсмотрел, а мне только сейчас говоришь?
; Я забыл, ну правда! Давай поспорим на что хочешь!
Я призадумался. А может, и правда, видел. Слишком убеждённо говорит. Ссыкло ссыклом, а тут упёрся, не сдаётся. Поспорить? Но как это выяснить: какого цвета у Инги трусы? Проблема. Разве што реально подсмотреть в ихней раздевалке перед физрой или после… Но риск большой, там около раздевалки народу – ведро. Как ему вообще удалось подсмотреть? Ну понятно – случайно. Это если не врёт. Нет, спорить не стану, а вдруг действительно у неё зелёные трусы? Всё равно правду не выяснить. Может, во вторник она и правда была в зелёных трусах, но не факт, што, когда мы с Тэном будем следить за ней, то на ней окажутся те же трусы… Она ведь может и другие трусы надеть, мало ли. А Тэн потом скажет: Ничего не знаю, во вторник она однозначно была в зелёных трусах. Напрямую у Инги, конечно, не спросишь – можно по мордасам за такое получить, плюс Галимой Александровне нажалуется, скотиняра…
; Давай сделаем так, ; хитрю, ; Если я выясню, што у неё всамделишне зелёные трусы, то я тебе покупаю десять фруктовых льдов, а если нет – то ты мне покупаешь десять пломбиров, плюс я тебе опускаю пять фофанов!
; Ага, пять фофанов! Не много? На пять не согласен!
; Так а што тебе терять? Ты ж пищишь, што трусы у неё зелёные… Чего тебе терять?
; А если она другие трусы наденет? Вдруг она жёлтые наденет? Или коричневые?
Да, Тэнчик не такой уж осёл, немного соображает.
; Хорошо, не пять. Три фофана – и по рукам!
; Ты больно бьёшь! Зачем фофаны, я же такую ценную информацию добыл, а ты со своими фофанами!
; Ладно, давай один фофанович, чисто сивмоличиски. Согласен. Ты подумай: десять… десять фруктовых льдов!
; Хорошо, отстань только. Это ещё проверить надо; не так-то прооосто подсмотреть какие там у неё трусы. Я ж говорю – случайно получилось. А начнёшь специально узнавать ; за всю жизнь не узнаешь.
Дверь Ингиного падика щёлкнула, и мы с Тэном затихли, уставившись непонятно куда и задумавшись каждый по-своему насчёт Ингиных трусов. Дверь медленно отворилась, и из падика выбрела чья-то бабулька, с миллиардом пакетов в одной руке и палкой в другой. Стоим ; типа как бы ждём кого-то, школьнички хреновы. А Тэн ещё ипальце такое скорчил… такой себе стеснительный ученичок… щечки блестят, шапку поправил, пару раз дёрнул плечами, типа штоб портфеляндр на спине поправить… А глазки-то, как у щенка обоссанного… умеет же, Тэнчик… В другое время я бы ему за такое поджопанского отпустил, но только не в этот раз.
А бабулька какой-то шустрой оказалась. Вся окружённая пакетами и палкой, как Титаник прошелестела мимо нас. Обалдеть можно, до чего быстро ходит. А што самое главное ; прошла мимо нас абсолютно молча, даже не поглядела, хоть Тэн и кривлялся, как отличничек. Обычно ведь бабульки мимо никогда не пройдут, штоб не заговорить. Особенно – с ученичками. Особенно – если ученички стоят около их подъездов и ждут непонятно чего. Они, наверно, думают: большой грех не заговорить со школьничками в такой ситуации. А эта взяла и молча укряхтела в сторону метра. Ну и ну, бабулька.
Но теперь можно уже и действовать. Осматриваемся так-сяк, Тэн снова мямлится на месте. Боится первый идти. Ему – главное, пример подать надо. Медлить нельзя, пока никого нет.
Перепрыгиваю через малюсенькую оградку (нафиг она вообще нужна?), прикидываю откуда начинать надпись, штоб всё ровно уместилось, аккуратно перед балконом. Снег хорош ; мокрый как подмышка ; до того хорош снег. Наметив местечко, пробираюсь к нему, по краешку (а ведь летом здесь клумба), штоб лишнего не натаптывать. Оглядываюсь (За нами следят?), Тэн всё-таки лезет за мной. Делаем так: я намечаю букву, а он следом натаптывает её. Буквы выходят нефиговые, с локоть вышиной или ещё выше. С космоса видно будет. Да и места – в три ведра не влезет, хоть войну и мир пиши. Корячимся, языки до пупов сползают, как тупые зомбачи какие-то!
Минут пять ; точно корячились. А написали как надо. Чётенько перед балконами, как в кинотеатре видно. И што самое главное – никто не спалил, ну, по крайней мере, никаких воплей из окон слышно не было. Отчим у Инги такой – заорал бы как потерпевший, если б заметил. И мать у Инги такая же, вот не повезло бы нам. Ведь очень красиво получилось:
ИНГА КУЗЬКОВА – ЖИРНАЯ СУКА!!!
Сразу говорю, восклицательные знаки – это идея Тэна, он их сам лично в конце вытаптывал. То его хрен заставишь, а то не угомонишь ни за што ; вот человечина! А я думаю так: зачем эти знаки, когда и так всё понятно. Если кто-то читает или говорит: Инга Кузькова жирная сука, ; то ведь понятно, што он как бы насмехается, как бы ржёт. С печальным голосом это не произнесёшь. Одно дело ; «я помню чудное мгновенье», а другое ; «Инга Кузькова ; жирная сука». Тут восклицательные знаки уже сами по себе как бы есть, целая тыща восклицательных знаков. Но этому психу, Тэну, всё нипочем. Как дурацкий безумец, топтал эти знаки, как их, восклицательные…
Выбрались, брюки все в снегу по колено, лично у меня ботинки наотрез промокли, разве што не хлюпают. Исподтишка гляжу на Тэновы ботинки, думаю: а интересно, у него промокли или нет? Посмотрели издалека напоследок: красиво.
Идём с чувством выполненного долга. Ещё бы ; только представить как позеленеет Инга, когда весь дом прочитает эту надпись! Она сразу обделается, это очевидно. Я ещё думал, а может и про Тэново открытие тоже добавить в послании, но быстро понял, што так она точно не наденет зелёные труселяндрусы в школу. Да она скорее решит вообще без трусов идти, чем после такого ; в зелёных! Никогда в жизни не наденет, даже если её за это освободят от уроков на пять лет.
В общем, мы с Тэном остались довольны. Вроде и погуляли, повеселились, но и не здорово задержались. Плюс Инге отомстили, будет знать потом как на своих стучать, гадюка. Постояли ещё пять минут для солидности около Тэнова падика, поговорили о делах. Тэн поломался ещё для виду, но в итоге договорились на завтра в десять. То-то повеселимся!
Главный «номер» нашего завтрашнего «дела» находился у меня дома, в нычке не скажу где, уже, почитай, с две недели, и вот ; скоро настанет его час. От грандиозности нами задуманного меня изрядно потряхивало, домашние и школьные дела казались до такой степени ненужными и тупыми, што конкретно бесило. Приду ; мамка сразу про оценки спросит, для виду, потому што так положено ; спрашивать у сына про оценки, когда он приходит из школы. Я ей, для виду, навру в сто панамок. Потом она для виду похвалит меня за выдуманный мной пятак по русскому, а потом ; для виду ; пожурит за выдуманный для хитрости трояк по английскому (на самом деле никакого трояка не было ; Чеснок, наш англичанин, меня просто выгнал из класса ко всем чертям, ни за што ни про што). Всё – для виду. Бла-бла-бла, и расходимся по комнатам, все страшно довольные и счастливые. Ага, конешно… А потом заявится отчим, с работы. У всех людей отчимы как отчимы, а у меня какой-то ненормальный: он прячет на балконе пластиковую бутылочку, с пропаленной дыркой в самом низу. Я тысячу раз видел, как он запускает туда дым из сигареты, через дырочку, а потом открывает крышку бутылочки, и курит этот дым. Психбольной, не иначе. Главное, на улице он так никогда не курит, просто выкуривает сигарету, ну а дома устраивает этот выпендрёж! Смысл!.. Все отчимы как отчимы, а этот – курит дым из бутылки, как Аладдин долбанный. Зато потом – становится добрый, играет в Супер-Марио на приставке, включает музыку какую-то дебильную, то и дело прикрывает свою харю рукой, и никогда ; никогда не проверяет моих уроков. Один реальный плюс. Когда я вырасту и заведу себе сына, и когда мне вдруг захочется проверить его уроки, я, может, тоже буду курить дым из бутылки, штоб не кумарить сына по пустякам. Но это – в самом крайнем случае…
Прихожу домой, и всё так и происходит. Мамановская спрашивает у меня про уроки, я ей – в панамку; потом меня кормят, и мы расходимся страшно счастливые по разным комнатам, потом приходит отчим, они с мамкой балуются на балконе и хихикают, как какие-то придурочные. В зале играет дебильная музыка, в то же время работает телек. Время ползёт. Успел помучить кота, поиграть в Мортал-Комбат на сеге, пока приставка не занята. Сабзиро против Шаоканна. На, вася, на, ты-дыщ, заморозка, хренак, на! Бах – по щщам, бах – в пузо, на, василиус! Не успеваю провести фаталити, ах, чёрт! Уровень офигенский, мой любимый. Там такое фаталити можно сделать: противника в конце скидывать под поезд метра!.. Красота… Интересно, что там Тэнчик делает. Наверное, то же самое. Его отчим, кстати, тоже любит пускать дым из бутылки, и они с мамкой его тоже любят баловаться на балконе. Што за манера у этих отчимов!
Уже почти полночь. Я ворочаюсь в кровати, никак не спится. Раз пять проверил нычку, всё никак успокоиться не могу. Продумываю детали на завтра. А чё тут продумывать ; всё очень просто, главное – штоб Тэн не сглупил. Но по правде – он молодец. Действительно: нужно только лишь выманить продавщицу, штоб она эту, форточку открыла. И ничего покупать не надо… И говорить ничего не надо… Главное – форточка… фу, какое слово тупое… А мороженого потом похаваем, отпразднуем, где-нибудь ещё… Главное – свалить по-быстрому… Мороженого – обожрёёмся завтра… О, точняк, надо не забыть воздушку завтра взять с собой, для куражу… и пулек… Ох, а если поймают?... Кругом будет сирена и, может, даже вертолёты… Нас изобьют до полусмерти, кровяка будет кругом хлестать, а потом посадят в тюрьму, по разным камерам… Скажут: «Признавайся в том, что ты ты американский тиррорист и дивирсант, давай, скажут, выкладывай от сих до сих, иначе мы тебя убьём на глазах всей твоей школы!» А у меня изо рта кровища будет течь, и я скажу: «Хрен вам, козлы! Убивайте меня на глазах всей школы, но я ничего не скажу, потому што вы дуралеи! Но отпустите Тэна, он ни в чём не виноват, это я один всё придумал!»… А они скажут: «Клянёмся нашими отчимами, мы тебя убьём очень медленно, но Тэна мы действительно отпустим, потому что на самом деле он работал на нас! Это он тебя сдал! А-хахахахаха…» И будут ржать, как последние сволочи, а в их руках будут зазубренные топоры, как у Шаоканна, чи нет, не у Шаоканна, у другого… забыл, как его… вечно забываю… А, не, то вообще из Тейкена, точно… но всё равно не помню… А, черт с ним… поезд, поезд-поезд, поезд-поед-поезд, поезд-поезд… пояс-пояс… а ведь, если разобраться, не такая уж Кузькова и жирная…
Утро. Утро субботы – што может быть лучше? Только вечер пятницы. Так говорят взрослые и, наверное, это единственное в чём они правы. Мать на кухне. Говорит, завтрак готов, иди есть. Фу, вот же не вовремя. Я совершенно сыт, еда изо всех дыр лезет. Но разве мамке што докажешь? Но решил и тут схитрить: нарочно одеваюсь сразу в гамаши, джинсы, рубашку и свитер, типа – сильно спешу, нам с Тэном нужно срочно-припадочно увидеться. А то мать навалит тарелку – и сиди над ней, пока полностью не съешь, а так – можно будет на полтарелке отмахнуться: мам, ну я спешу, Тэн ведь ждёт, ну всё, не лезет!.. и сверхбыстро свалить из дома, пока мать не взяла себя в руки и не заподозрила чего. Отчимидзе дрыхнет, индючара. Всё идёт по плану.
Встретились с Тэном аж в одиннадцать. Я всё-таки опоздал на полчаса – мать заставила всё-всё съесть, да ещё и в магазин припахала – за говном всяким, по мелочи, пришлось смотаться; и ещё пришлось полчаса ждать этого свинтуса, Тэна ; он отмазался тем, што видите ли, клянчил у мамки деньги, и тоже в магазин ходил. Она, по его словам, сперва ни черта не хотела давать, но он всё же выклянчил аж 50 рублей, вот и опоздал. 50 рублей – это довольно круто, пришлось простить мерзавца. У меня у самого 54 рубля 75 копеек, не считая самого главного; целый сотэн в итоге, офигеть можно! Настроение сразу прекрасное.
Тэн, как на казнь нарядился, весь на понтах – как всегда. Я решил угарнуть для забавы:
; Ты чего ботинки-то так напидорасил? Лянь, кык напидорасил-то! Жесть. Блестит, как у гомосека! Пааазор!
Тэн и вправду намазал ботинки кремом, да так жирно-жирно – его теперь за сто километров видно было. Вот умора! Я в него тыкал пальцем, естественно, прямо в лоб тыкал.
; А чего, ; Тэн такой хариус удивлённый сделал, как у совёнка сраного, ; И ничего я не пиро-додорасил, просто губкой ботинки протёр, и всё. Мать заставила.
; Ага, да ты посмотри, сколько ты крема насыпал туда, литров пять насыпал, это тоже мать заставила? ; я смеялся, но по-доброму; как-то лениво сейчас кошмарить его, когда такое дело… Смотрю
; Тэн глазёнки-то опустил, чувствует, што лажанулся с ботинками, перестарался…
; Ладно, не до этого. Ну чё, погнали?
; Погнали! А давай сначала по мороженому заточим, для храбрости? ; предложил Тэн.
Это выглядело заманчивым, но, честно, говоря, с моими руками творился кондратий, нервы ни к чёрту, и я очень хотел побыстрее расправиться с «делом», штобы это тупое волнение наконец прошло. (А вдруг пломбир успокоит меня?) Да какое там успокоит… Нет, реально – надо прямо сейчас идти, а пломбир успеется.
Но я ещё секунд десять стоял, как бы раздумывая над его словами, ; штоб выглядело солидно. Стою – и делаю вид, будто вычисляю сейчас сколько будет 1493 умножить на 3872 – вид умный-умный, это я умею. Потом как бы нахмурился и как бы с сожалением махнул клешнёй, хотя от мороженого я бы теперь не отказался. Што может быть лучше пломбира? Только пломбир, политый сгущёнкой. Такое чудо я мог бы есть даже во сне или посреди Антарктиды. Спать в Антарктиде и есть пломбир со сгущёнкой…
Но сейчас и вправду не тот момент. Тяжело признать, но мне немножко ссыкотно, кондратий взгромоздился в меня и бьёт током, а потом ток бьёт кондратия мной, и мы трепещем, чешемся и ликуем. Но ликовать рано, мороженое нужно заслужить. Хочется поскорее его заслужить.
Тэн, однако, выглядит примерно спокойным, но я-то знаю, што он не меньше моего волнуется: всё время посматривает на ту сторону сашше, фу, шоссе, и не настаивает на мороженом; в другой ситуации он даже из кровати бы не поднялся без своего конченого фруктового льда!
Я решительно двинулся к подземному переходу, гремя на ходу не очень исправным пистолетом: магазин не держался прочно в рукоятке и было слышно как он дребезжит и как потрескивают пульки внутри. Пожалел, што вообще его взял. На ходу расстегнул куртец, так, штобы можно было пощупать кулёк с заветным грузом во внутреннем кармане. Убедился. Потом ещё и трепыхнулся куртецом (совсем как Тэн), для того штобы услышать и дробный плеск в спичечном коробке, не забытом и важном. Я весь шумел изнутри, шелестел кульками, пистолетами, спичками…
Важно вышагивали по переходу, как Нео и Морфиус. Про Ингу уже не говорили, и я даже удивляюсь, как такая дурацкая тема, как её трусы, могла меня вчера взволновать. Тэн тоже молчит ; и правильно делает, а то я бы немедленно ему лычкевича отпустил!
День совершенно не таковский, как вчера: прозрачно-серая гуща над всей Хорошёвкой и, очевидно, над всем миром; воздух ворсит меленьким снежком, ветер же будто умер, и оттого всё кажется таким медленным и паскудным. А ведь кто-то сейчас сидит в ларёчечке, читает книжонку, слушает маг, и нии о чём не знает…
А ларёчек сей стоял на границе двух миров: кучи пяти и трёх-этажных пенсионеров, кое-где обезображенной прыщами молодых высоток, и кучей поменьше, но уже ; сплошных высоток, закрывающих собой вид на Ходынское поле будто гигантским забором. Редкая хренотень, если честно. Эти две кучи разделяла проезжая дорога, и рядом с дорогой стоял Он. Мы с Тэном выбрали именно этот ларёк, потому што здесь всегда было мало народу: метро было далеко отсюда, заводов и больших магазинов здесь вообще не было, а просто шататься без дела – взрослые так не любят. Автобусы здесь ещё не ходили, а ходили здесь лишь нервированные мамаши с колясками да всякий чисто случайный сброд, мороженым мало кто интересовался, особенно теперь, зимой. Но ларёк стоял и работал, и скажу честно: ему было бы лучше стоять в каком-нибудь другом месте!
Мы с Тэном были наготове и наблюдали за ларьком, напротив через дорогу, среди домов-пенсионеров, метрах в ста от ларька, спрятавшись возле ближайшего от дороги падика. Ситуация была подходящая, никого рядом с ларьком не ошивалось, но мы нервничали и выжидали. И разговаривали почти шёпотом, што было вовсе не обязательно.
; Всё взял? ; Тэн спросил лишь бы што-то спросить.
; Всё. Делаем так: идём не спеша к ларьку, типа ; гуляем просто; подходим, чуть-чуть стоим, один фиг там окон нету, потом ; ты стучишь туда, а я пока достаю все причиндалы, штоб всё было сразу готово как только она откроет. Только она начинает открывать ; я поджигаю петардос ; и сразу же кидаю ей туда, прямо в щель!
; Ух! ; взвигнул Тэн от страха и восхищения. Ещё бы: конкретный план действий мы ещё ни разу не обсуждали, не осмеливались обсуждать. Да и как издалека расчитаешь? слишком много неожиданного может случиться, наверняка не расчитаешь…
; Потом убегаем, в разные стороны. Вдруг погоня. Давай – ты в «берёзку» (так мы называли парк в нашем районе), через армейку скоси, а я по дворам ; на ту сторону, через сашше, фу, шоссе. А встретимся на школе уже, как каждый доберётся.
Мне не очень-то хотелось разбегаться в разные стороны, хоть так и казалось разумно, и я жду, што Тэн начнёт ворза..возражать, мол, нафига в разные стороны, давай лучше отбежим подальше вдвоём и будем наблюдать… Но Тэн молчал, козлина, соглашался, и я лишь прикусил кончик языка от досады. Ну да и ладно.
Стоим, топчемся, всё никак не решимся. Даже снежок перестал, а ветер так и не воскрес, ; кажется, весь мирок ждёт наших действий.
Дверь падика, около которого мы выжидали, щёлкнула, и мы вздрогнули сами по себе. Дёрнулись четырьмя плечами. Послышалась возня-вознецкая, деревянные стуки, и вот из падика выскреблась бабуленция. У неё в руках было семьсот миллиардов пакетов и только одна палка. Бабуля постояла, покряхтела, поглядела как бы нехотя вверх, поглядела вперёд, и без жизни скользнула по нам. И как давай идти! Засеменила ножками быстро-быстро, все её пакеты вздулись парусами; кажется, она не столько упиралась на палку, а отталкивалась палкой от земли. Просто кошмар как быстро прошкворчала мимо нас! Вся такая маленькая, кругленькая, сморщенная, закутанная во всё на свете, ; уверенно и упорно засеменила по ещё плохо утоптанному снегу, ещё не посыпанному всякой дрянью. Обалдеть можно! У нас с Тэном просто языки высунулись – мы не знали чему больше удивляться: тому, што эта бабулька, как и вчерашняя, прошла совершенно молча мимо нас, или тому, што она была как две капли воды похожа на вчерашнюю, но падик-то был другой! И дом этот находился далеко от Ингиного. Мы с Тэном выпучили глаза и сверлили друг друга, кривляясь и подмигивая. Вот дела! На какое-то время ларек и все планы вылетели из наших голов – ситуация была крайне таинственной, такой таинственной, что даже и обсуждать её было трудно: мы будто привидение увидали! Всё произошло чудовищно быстро… Смотрели то друг на друга, то вслед шуршащему уже вдали бабуляндру. Чудеса да и только, бывает же…
Минут десять мы ещё обсуждали произошедшее и торжественно пообещали друг другу узнать точно, живёт ли эта бабулька в этом падике, и живёт ли вчерашняя бабулька в Ингином зелёном падике, и не может ли быть так, што это одна и та же бабулька? А может, мы в самом деле привидение увидели! А может… А может… Сколько всего предстоит…
Наступила пауза, такая пауза, когда решаешься на отчаянное и ; вот-вот… Ага. Эта пауза так и называется: «вот-вот». Когда либо сейчас, либо через сто часов или вообще никогда. Мы переглянулись, прекрасные и испуганные, и двинулись к ларьку из нашего укрытия.
Молчали как вонючие покойники ; до того подавлены были, в наших кровях царил кипиш, а наши рыльца то бледнели, то краснели, то серели, как два психанутых светофора…
Перешли дорогу меж двумя кучами домов, помотыляли головами; то там, то этам, где-то вдали, мелькали прохожие, выныривали и ныряли из непонятно откуда в непонятно куда; но совсем рядом никого не было. И всё-таки – мне казалось, что только лишь мы приступим к исполнению, то сразу же подбегут двести человек, и каждому из них будет смертельно интересно, а что же мы тут ошиваемся…
Но делать нечего – идём… Вот он, совсем рядышком… Снежок скрипит под ногами ужасно громко… Изо всех окон высоток, рядом с которыми стоял Он, на нас наверняка высунулись посмотреть все живущие там люди, они всем хором думают сейчас: «А што же это за два мальчика идут к мороженному киоску, чего это они хотят, уж не хотят ли они?...» У Тэна опять развязались грёбанные шнурки, он наклонился, но завязывать не стал, а просто заправил шнурки в ботинок, чего я отродясь за ним не замечал. Медленно и обречённо подходили к ларьку.
; Может… может, это… ну… ; начал мямлить Тэн, озираясь кругом предельно мёртвым лицом. Я его понимал, и подшучивать совсем не хотелось.
; Поздно уже. Давай стучи. ; Я расстегнул куртец и нащупал кулёк с петардами.
Мы стояли перед Форточкой ларька. А в моей руке уже противилась здоровенная петарда, не из тех, што толщиной со спичку и на которые во время взрыва можно наступать ногой, а самая-самая – такая петарда разрывает в клочья стекляную банку, толстенькая, черная, с пухлым жёлтым лицом. Тэн умоляюще посмотрел на меня, будто это и не я, а кто-то чужой, но уж зажигался я, уж шипел. Тэн выдохнул и постучал в ларёк, и уже в следующий момент вместе со мною зажглась и петарда.
Форточка молча отворилась и я швырнул бомбу. Тэн, идиота кусок, как ошалелый бросился бежать, причём в сторону того падика, где мы только что стояли, а вовсе не в «берёзку», куда планировалось. Гадинтэйфинит какой-то!
Но мне уж было не до наших планов.
Потому что петарда, брошенная мною в форточку с расстояния в целый метр, не попала куда нужно, а отлетела от окошка прямо в меня! Попала в живот, и я рельфи..ренфер.. рефлерктивно отбил её коленкой и в полнейшем ступоре застыл.
Раз-два-три… Петарда отскочила от меня куда-то в сторону, но я её уже не видел и ожидал самого ужасного. Но петарда оказалась негодной. Я совершенно потерялся… Это гибель – не иначе, вот что я чувствовал!
Форточка по-прежнему была открыта. Четыре-пять-шесть. Приглушённый женский голос, видимо, ещё не зная обо всё происходящем трэше:
; Ну вы заказывать-то будете? Холодно же!
Семь-восемь. Я будто очнулся. Нет бы – бежать вслед за Тэном, а я, как сам не свой, чертовски взволнованным голосом крякнул в форточку:
; А можно пять пломбиров! Нет – давайте два пломбира (обычных!) и два фруктовых льда! ;
Я по-прежнему стоял немножко в стороне от форточки, и совершенно бездумно (так мне теперь кажется) поджигал новую петарду, стоя полубоком к окошку. Девять-десять-одиннадцать… Чирк!
Форточка не закрывалась – изнутри ждали денег. Двенадцать-тринад… Чирк! Чирк! Угробил пару чёртовых спичек. Четыр… Поджёг! Петардос оранжево вспыхнул лицом, запахло серой, и я на этот раз буквально засунул его в щель форточки, просто пропихнул. Шестнадцать-семнадцать… И бросился бежать, в ту же сторону, куда и Тэн. Пятки если и сверкали, то сверкали вяловато, ноги слушались с трудом, и каждая из них пыталась ускакать в другую сторону. Когда я перебегал дорогу (ту же самую), то услышал взрыв и отрывистый нечеловеческий всплеск крика, продавщичьего вскрика. Я почувствовал мощь взрыва, но сам звук был неожиданно тихим – как будто кто-то пёрнул через подушку. Оглянуться я боялся.
Тэн стоял в гаражах, через дорогу, напротив ларька. Я бросился туда же, буквально врезался в Тэна, и мы вдвоём упали в кусты.
Сердце ломилось от страха и возбуждения. Мы валялись в снегу, в гаражах, укрытые к тому же кустами, и со всё больше настар…нарастаиющевым ужасом воткнули наши глаза в будущее ларька.
Из Форточки поваливался серый с сизенцой дым. Ларёк и весь мир замерли в очередном ожидании. Мы с Тэном ошалело переглянулись, взглотнули свои виноватые слюни, и смотрели дальше.
Женщина угорело выскочила из ларька, из боковой двери, то держась руками за бестолковку, то взмахивая руками, дико озираясь и вереща на всю вселенную.
Новая волна ужаса. Мы с Тэном буквально приклеились к снежной земле, и никак не могли оторваться. Мне ужасно хотелось по-маленькому, а вот у Тэнчика был такой вид, как будто ему уже не хотелось. Вставать сейчас было нельзя, мы как-то внутренне понимали это, и не смели подниматься. «Светлая дева, неземной красоты…» - я почему-то вспомнил сраный стих из учебника.
Женщина топталась на месте, рядом с ларьком, она была в конкретном шоке. Людей по-прежнему не было. Тридцать один – тридцать два – тридцать три.
Раздался ещё один взрыв, совершенно неожиданный, прямо под ногами бедной женщины. Оказывается, взорвалась первая петарда, взорвалась с опозданием. Казалось, как будто это и не петарда, а сама женщина взорвалась, настолько точно петарда и женщина совпали. На этот раз звук был просто оглушительный. Десять тысяч машин в округе завопили силга-сигнализациями, эхо взрыва отрыгнуло от высоток и утонуло в серейшем грустном небе. Мы объявили войну миру, и теперь оставалось только одно: бежать.
Четыре глаза и четыре дёргающихся плеча психануто неслись сами по себе, не помня своих ног, не помня своего мяса и своих помыслов! Бежали через дворы и переходы, через «берёзки», через падики, через зелёные Игины трусы, но казалось, што мы никуда не бежим и никогда и никуда даже шага не сделали. Как будто мы всю жизнь ждали этого ларька, и вот – момент настал, и момент исполнен, и нет ничего такого, Форточка молча отворилась и я швырнул бомбу. Тэн, идиота кусок, как ошалелый бросился бежать, причём в сторону того падика, где мы только что стояли, а вовсе не в «берёзку», куда планировалось. Гадинтэйфинит какой-то!
Но мне уж было не до наших планов.
Потому что петарда, брошенная мною в форточку с расстояния в целый метр, не попала куда нужно, а отлетела от окошка прямо в меня! Попала в живот, и я рельфи..ренфер.. рефлерктивно отбил её коленкой и полнейшем ступоре застыл. Раз-два-три… Петарда отскочила от меня куда-то в сторону, но я её уже не видел и ожидал самого ужасного. Но петарда оказалась негодной. Я совершенно потерялся… Это гибель – не иначе, вот что я чувствовал!
Форточка по-прежнему была открыта. Четыре-пять-шесть. Приглушённый женский голос, видимо, ещё не зная обо всё происходящем трэше:
; Ну вы заказывать-то будете? Холодно же!
Семь-восемь. Я будто очнулся. Нет бы – бежать вслед за Тэном, а я, как сам не свой, чертовски взволнованным голосом крякнул в форточку:
; А можно пять пломбиров! Нет – давайте два пломбира (обычных!) и два фруктовых льда! ; Я по-прежнему стоял немножко в стороне от форточки, и совершенно бездумно (так мне теперь кажется) поджигал новую петарду, стоя полубоком к окошку. Девять-десять-одиннадцать… Чирк!
Форточка не закрывалась – изнутри ждали денег. Двенадцать-тринад… Чирк! Чирк! Угробил пару чёртовых спичек. Четыр… Поджёг! Петардос оранжево вспыхнул лицом, запахло серой, и я на этот раз буквально засунул его в щель форточки, просто пропихнул. Шестнадцать-семнадцать… И бросился бежать, в ту же сторону, куда и Тэн. Пятки если и сверкали, то сверкали вяловато, ноги слушались с трудом, и каждая из них пыталась ускакать в другую сторону. Когда я перебегал дорогу (ту же самую), то услышал взрыв и отрывистый нечеловеческий всплеск крика, продавщичьего вскрика. Я почувствовал мощь взрыва, но сам звук был неожиданно тихим – как будто кто-то пёрнул через подушку. Оглянуться я боялся.
Тэн стоял в гаражах, через дорогу, напротив ларька. Я бросился туда же, буквально врезался в Тэна, и мы вдвоём упали в кусты.
Сердце ломилось от страха и возбуждения. Мы валялись в снегу, в гаражах, укрытые к тому же кустами, и со всё больше настар…нарастаиющевым ужасом воткнули наши глаза в будущее ларька.
Из Форточки поваливался серый с сизенцой дым. Ларёк и весь мир замерли в ожидании. Мы с Тэном ошалело переглянулись, взглотнули свои виноватые слюни, и смотрели дальше.
Женщина угорело выскочила из ларька, из боковой двери, то держась руками за бестолковку, то взмахивая руками, дико озираясь и вереща на всю вселенную.
Новая волна ужаса. Мы с Тэном буквально приклеились к снежной земле, и никак не могли оторваться. Мне ужасно хотелось по-маленькому, а вот у Тэнчика был такой вид, как будто ему уже не хотелось. Вставать сейчас было нельзя, мы как-то внутренне понимали это, и не смели подниматься. «Светлая дева, неземной красоты…» - я почему-то вспомнил сраный стих из учебника.
Женщина топталась на месте, рядом с ларьком, она была в конкретном шоке. Людей по-прежнему не было. Тридцать один – тридцать два – тридцать три. Раздался ещё один взрыв, совершенно неожиданный, прямо под ногами бедной женщины. Оказывается, взорвалась первая петарда, взорвалась с опозданием. Казалось, как будто это и не петарда, а сама женщина взорвалась, настолько точно петарда и женщина совпали. На этот раз звук был просто оглушительный. Десять тысяч машин в округе завопили силга-сигнализациями, эхо взрыва отрыгнуло от высоток и утонуло в серейшем грустном небе. Мы объявили войну миру, и теперь оставалось только одно: бежать.
Четыре глаза и четыре дёргающихся плеча психануто неслись сами по себе, не помня своих ног, не помня своего мяса и своих помыслов! Бежали через дворы и переходы, через «берёзки», через падики, через зелёные Игины трусы, но казалось, што мы никуда не бежим и никогда и никуда даже шага не сделали. Как будто мы всю жизнь ждали этого ларька, и вот – момент настал, и момент исполнен, и нет ничего такого,
што могло бы быть дальше.
Вот и не было. Не было вертолётов, не было сирен, не было ничего. Никто не узнал о нашем поступке и никто нас не наказал. Судьба этой женщины осталась для нас неизвестной; так получилось, што мы больше никогда не приближались к тому ларьку и обходили то место не сговариваясь, неся нашу стыдную тайну молча. Но долгое, долгое время, как пишется в сраных книжонках, мне потом снилась одна и та же бабулька из разных падиков. Десятки тысяч бабулек из единственного падика потряхивали миллиардами пакетов и постукивали одной палкой, безжизненно глядя через меня и Тэна куда-то в сторону метра…
2019