Валентин Кротов привык к судьбе бирюка и редко задумывался о своём одиночестве. Работа гробокопателем не сильно располагала к знакомствам, а тем более - к брачному венцу. Да и молодость уже давно отступила.
Жил Кротов в храмовой деревянной пристройке, куда его по милости пустил толстый пастырь, но указал за то мыть церковную утварь и протирать иконы. Своим жильём Валентин не обзавёлся, а чтобы арендовать мизерную комнату, денег не хватало. Иногда он подряжался пропалывать сорняки и крапиву у ограды кладбища за небольшую поповскую мзду, но все заработки утекали на еду и бытовые необходимости. А надо сказать, что Валентин ни в чём не шиковал, обходясь гречкой, луком да яблоками, иногда лишь балуя себя орехами. Но особенно он любил слушать стихи и музыку, которые передавал серебристый приёмник в его каморке.
Тяжёлая физическая работа оставила след на костистых руках Кротова: кожа огрубела и заросла мозолями, а плоские ногти приобрели постоянный серый оттенок. Под густыми бровями Валентина прятался мрачный недоверчивый взгляд, которым наградила его профессия. Особенно нелегко приходилось зимой, когда промерзлая земля с трудом поддавалась натиску лопаты, а толстый ватный тулуп сковывал любые движения.
Бывало, Валентину не спалось и он впотьмах бродил по погосту с фонариком, тусклым светом обливая ограды и памятники и высматривая, не заныкался ли кто посторонний, не пристроился ли очередной забулдыга на ночлег. Редко, но всё же приходилось кого-нибудь выпроваживать. Кротов намекал пастырю, что надо бы кобеля какого завести для стражи, да поп всё отнекивался.
Наступил такой день, когда пастырь подозвал Валентина для беседы. А историю начал с того, что на другом конце города, на Мряченском погосте умер сторож и оставил после себя кирпичную хибарку в две комнаты. Тамошний священник свой сруб имел, а обживать опустелый домишко было некому.
- Вот, думаю, стоило бы тебе туда переселиться, Валентин, - предложил поп, вопросительно глядя на могильщика, - в особенности когда и повинности за то не требуется. Не чета моему-то приходу. Там батюшка зажиточный.
Долго упрашивать не пришлось. Валентин, мужик хотя и косного характера, легко согласился на переезд. Его приманила кирпичная отдельная постройка — всё лучше, чем мыть кадила за возможность занимать здесь деревянную будку.
Мряченское кладбище просторами не обладало. Но, находясь на отшибе, отличалось тишиной и уютом. Хоронили здесь редко, и больших работ Кротову не предвиделось, чем он также утешался. Вещей у Валентина имелось немного, и переехал он налегке, в блёклое утро осени.
Его отдельный домик с покатой крышей, на вид весьма скромный, выделялся опрятностью и будто даже нездешней чистотой. Внутри нельзя было найти ни соринки, ни покрытой пылью вещи. Стены, правда, косились и пол кое-где прогибался, но дом стоял крепко сбитым. Убранство разместилось здесь небогатое: в одной комнате в углу стоял большой жестяной сундук, наполненный разным тряпьём, рядом старая панцирная кровать на колёсиках, два потёртых стула и подвешенный пузатый радиоприёмник размером с кастрюлю, которому Валентин, конечно, обрадовался. Возле двери в коридор рогом выступала вешалка. Кроме окна над кроватью других окон в комнате не было. Вторая комната служила столовой, и располагала громоздким деревянным столом, поцарапанным холодильником, микроволновкой и парой больших окон. В кухне размером со шкаф притаилась газовая плитка на две горелки и висячая полка с дверцей.
Наскоро осмотревшись, Кротов решил, что менять ничего не станет. Но его внимание привлекли семь портретов, которые висели по трём стенам первой комнаты. Похоже, художник трудился над каждым из них не один день, но было это давно, о чём сообщала облупившаяся по бокам масляная краска. Валентин несколько минут изучал картины, вглядываясь в лица людей.
Персоны подобрались тут любопытные: бородатый седой старик, похожий на Льва Толстого, хмурая женщина средних лет в туго затянутом чёрном платке, два улыбчивых солдата в форме, на груди одного из которых кокетливо торчала ветка сирени, мальчик лет десяти с искренними глазами и две старухи, одна из них сидела боком на стуле, вторая смотрела мягким влажным взором, сложив перед собой руки на столе.
Все эти незнакомые Кротову люди глядели на него из рам медного цвета и, казалось, ничего не имели против его заселения. Валентину они тоже не мешали, и он не счёл нужным снимать их.
Кротов зажил на новом месте так, будто и не переезжал. Дом сразу стал для него родным и приятным. По вечерам Валентин включал приёмник, который, бывало, барахлил, или читал старые книги, что брал у здешнего священника. Отношения меж ними сложились тёплые, они оба находили удовольствие в совместных разговорах о жизни и о поступках людей.
По привычке Кротов ещё обходил новое кладбище редкими ночами. Это происходило до тех пор, пока он однажды не заплутал и не потерял дорогу к домику. Его фонарик-спутник внезапно погас от севшей батарейки. Впотьмах среди листвы высоких деревьев Мряченскую церковь было не разглядеть, хотя днём она всегда служила Кротову ориентиром. Блуждая по узеньким приоградным тропкам, натыкаясь на сучья и спотыкаясь о несчастные бесхозные могилы, Валентин решил идти всё время прямо, рассудив, что таким образом он куда-нибудь да придёт. За спиной гаркнул ворон, и от неожиданности Кротов подскочил на полметра вперёд. Он хорошо умел различать этот крик от крика обычной вороны. Дикий ворон издаёт глухое: «Крук!», после которого эхо повисает рядом с криком. Городская же ворона кричит звонче, и эхо разносится много дальше.
Неприятное чувство защемило душу, словно кто шепнул Валентину о неизбежной угрозе. Но Кротова неправильно было бы назвать пугливым, от малого — по роду его службы. Обуздав нервы, он зашагал дальше. И не ошибся: тропинка вывела его на асфальтовую лысину, которую Валентин хорошо знал. От неё влево уходила широкая дорога, и по ней Кротов быстро дошёл до дома.
После этого путешествия Валентин больше не появлялся на погосте по ночам, сочтя это неразумным. Если ему не спалось, он увлекался книгой за чашкой крепкого чая.
В одну утробную ночь Кротов открыл глаза. Следующие несколько минут дали ему понять, что во мраке рядом с ним что-то щерилось. Валентин поднялся, и сетка кровати невольно лязгнула. Кротов огляделся и увидел, что вместо семи портретов на тех же местах мерцали в лунном свете маленькие окна. Из окон с трёх сторон на Валентина смотрели люди. Это были люди с картин.
Кротов отшатнулся и резко провёл ладонью по лицу в надежде увидеть знакомую комнату. Но комната уже не была прежней. Она просвечивалась с трёх сторон, раскрашивая её серебристым светом, и находилась теперь во власти этих людей, которые глядели в неё снаружи. Солдаты всё так же улыбались, женщина в платке оставалась такой же хмурой. Лица их ничем не отличались от лиц на портретах, и только одно "окно" казалось пустым. Валентин подошёл к нему и выглянул: на улице поодаль от окна сидела на стуле уже знакомая ему старуха.
Кротов подбегал к каждому из семи окон и хватал его руками, пытаясь убедиться, что это не видение. Но нет: ладонями он натыкался на гладкое стекло и оконную раму медного цвета. Окно же над кроватью оставалось таким же реальным, как и днём, и за ним только деревья шептались. А люди молчаливо и беззаветно смотрели в глаза Валентина...
Решив, что это глупый сон, Кротов бросился к кровати и со скрипом повалился, накрыв голову руками. Он скоро погрузился в сон, а наутро обнаружил, что комната его стала прежней: на стенах висели обычные картины, и никаких окон, кроме единственного окна над кроватью, не было. Кротов поспешил сорвать портреты, но понял, что они крепко вбиты в стены.
Тем же днём Валентин аккуратно расспросил Мряченского пастыря об истории картин. Священник, прежде словоохотливый, без желания поддерживал разговор. Но Кротов узнал, что люди на портретах — это близкие бывшего сторожа, которые тоже давно ушли на тот свет. Кто-то из них погиб на войне, кто-то стал жертвой злой болезни, а мальца убил в пьяном угаре его дядька. Когда гробовщик поведал попу о прошлой ночи, тот помолчал с минуту и, наконец, заявил, что ни о чём таком не знает, что дом освящён, и посоветовал Кротову причаститься.
Поведение пастыря казалось Валентину нелепым, ведь раньше поп всегда излучал дружелюбие. Но Кротов не хотел думать об этом и окунулся в обычные дневные заботы.
Следующей ночью Валентина разбудило тихое пение. Оно звенело чистыми, но тягучими и заунывными голосами и в точности напоминало церковный хор. Кротов повернул голову в сторону комнаты и его взгляд ошеломила вчерашняя картина: семь светящихся окон, семеро глядящих снаружи людей. Изменилась одна деталь: теперь все эти люди протяжно пели, раскрыв рты.
Кротова охватила злость. Тяжело дыша, он вывалился из проклятой комнаты в коридор, а затем на улицу. Вдоль стены дома стояли три человека и глядели в «окна»: седовласый старец, мальчишка и одна из старух. Все они в унисон тянули то одну ноту, то другую. Как только Валентин вышел, троица немедленно повернула головы в его сторону, продолжая небесное пение, но более не шелохнулась. Кротов осторожно завернул за угол — там никого. Потом ещё за один — и тут увидел двух солдат. Оба стояли лицами к дому и пели. Их головы также повернулись в сторону гробовщика, а глаза глядели на него, словно пытались пробраться в самую душу.
Этот загробный хор начал действовать Валентину на нервы. В дом возвращаться не хотелось, и он отправился ночевать на ступени церкви. За весь следующий день её двери никто так и не открыл, хотя каждое утро поп должен был отпирать их в шесть часов. Самого пастыря и дух простыл, а Мряченский погост замер в безмолвии: ни дерево не скрипнет, ни птица не пропоёт, ни трава не прошелестит...
Кротов погрузился в тягостные раздумья, но ответов не находил. Он чувствовал себя в тупике междумирья, машинально выполняя мелкие повседневные ритуалы.
Всё решилось во мгле очередной ночи. Семь окон, семь силуэтов и семь голосов, охвативших тьму. Сознание Кротова покрывалось паутиной бреда, он то засыпал под звуки жуткого хора, то просыпался в горячке. Вдруг дверь распахнулась, и на пороге возник пастырь. Он стоял в проёме и тихо шипел, глядя на гробовщика пустыми глазницами. Кротов потерял сознание.
***
Прошёл год. Мрячинское кладбище, находясь на отшибе, отличалось тишиной и уютом. Хоронили здесь редко, и больших работ Зурину не предвиделось. Весёлый пастырь благосклонно проводил его до кирпичного домика. Зурин оценил аккуратную обстановку, но большее впечатление на него произвели восемь портретов, искусно выполненных масляными красками: бородатого деда, двоих солдат, мальчика, женщины в платке, двух старух и мрачного мужчины с недоверчивым взглядом.
***
Рассказ также исполнен актрисой озвучки Ириной Белой здесь:
https://www.youtube.com/watch?v=mSMj07C-hi0