Дневник Ворона

               
                1—9. Июнь. **** год.
                Узники времени
 

Это — истина, которую я бережно оберегал все эти долгие годы.

Это — ответ, разбившийся на осколки хрусталя, который останется глубоко в нашей бездне. Это — данное мной обещание, которое я никогда не нарушу.
Один человек однажды сказал, что весь этот мир, необъятный и слишком громкий, похож на одинокий каменный утёс. Стеклянные волны, будто большие домашние псы, льнут к его стану и крошат свои крохотные тела на крылья бабочек. Прирученные и безобидные, они вылизывают морщины тёмных скал, расщепляются на мириады болотных огней, заходятся остервенелым лаем и зазывают с собой на глубину. Туда, где не бывает рассветов и закатов, где секунды замирают в вечном покое, где даже бешено колотящееся сердце в мгновение остановится, обратившись иссохшим цветком.
Они пребывают с неистовой силой, хлещут за шиворот и исчезают с отливами.
 
После них на утро не останется ничего.

Лишь забытые, недочитанные на партах учебники, несколько сотен потёртых снимков в разбитых рамах, выпуски прошлогодних газет и смятые листы недописанных стихов. А ещё вино, разлитое по стаканам.

Если весь наш мир — утёс, то время — это бескрайнее синее море.

Оно накрывает его своим куполом, протыкающим небосвод, поглощает в своё безмятежное нутро, в котором поскреблась последней судорогой бесконечность, и убаюкивает, словно любящая мать своего младенца.

Бирюзовые ткани вод переливаются в лучах обжигающе горячего «сейчас», отбивают рваный ритм морского танца с быстрыми течениями. По нежно-голубым венам расходятся иллюзорные планы, будто ветвистые татуировки, и всё вокруг кажется до рези в глазах цветным и игрушечным, пока картонное солнце вращается вокруг своей оси под потолком твоей комнаты и смеётся, опаляя твои ладони.

«Завтра» напоминает распластанную под ногами простынь. Идеально белое полотно с красивыми акварельными разводами облаков, будто на него неосторожный художник пролил синьку. И в этих кляксах — миллиарды чужих надгробий, чёрные отражения, испещрённые ранами души и оскал чудовищ, прячущихся под кроватями.
«Вчера» дышит холодом и пахнет гниющими листьями и сырой землей. Наполняет рот кровью и раздирает небо на лоскуты. Штормящее моря хранит в себе распахнутую настежь пропасть. Оно разлагается, тлеет, плавится, и нестерпимый привкус мазута жжётся на языке. Крылатая тень над водой смотрит своими холодными серыми глазами на человека, и в её взгляде отражается всё то, от чего он так отчаянно желал избавиться. Это тьма, спящая на руках творца. Тьма, обнимающая за плечи.

Безликое море резвится и пенится, бьётся о песчаный берег и захватывает крупицы памяти в свои цепкие объятия. Бессмертное море хранит в себе загадку, и тысяча глаз из его глубин обращены к изнанке запятнанного неба.

Потому что всё в этом море имеет своё место и имя.

Время — сложный механизм.

Всё равно, что сердце в организме человека. Незаменимая структурная единица целого пространства вокруг этого хрупкого мира. Выгравированная из металла пташка в запертой клетке, и она рисует оторванными крыльями по полотну то, что никогда не хочется забывать.
 
Память. Наибольшая глупость и величайший обман. Что ты такое, где искать тебя, если всю историю человечества можно считать, сохранить в сознании одного человека, захлопнуть, будто старую книгу, поставить на дальнюю полку и забыть. Потому что такая судьба ожидает каждую неудавшуюся рукопись. Когда творец плюет на дело своей жизни, новорожденные миры либо горят в огне, либо рассыпаются в прах с течением времени, они стареют, разрушаются, умирают.

Когда завод кончается, пташка замирает, и всё, что отражено в этих эфемерных картинах, подвергается сомнению: а было это на самом деле? Случилось ли это с человеком, или сознание играет с ним, вправляя с особой жестокостью картинки неправильно жестокого фильма? А будет ли потом? А много ли могла видеть та, что познала лишь жизнь в неволе за металлическими прутьями клетки?

Вопросы, по сути, не верны.

Не может быть тот, кто не существует.
 
Как можно говорить о событии, если никогда и не было носителя этих воспоминаний, как назвать человека, если у него и имени-то нет? Внешности? Что он любил? Что было ему дорого? Что занимало его мысли и…были ли мысли?

Тогда тот незнакомец не раскрыл всей правды.
Он коснулся звёздными ладонями моего плеча, посмотрел так пронзительно, будто готов был поглотить в бездне своих серых глаз, и его тело распалось на атомы прошлого, будущего и настоящего. Я до сих пор чувствую привкус молочной космической пыли на своём языке.

Кем бы ни был тот человек, однажды произнесший те слова на безлюдном причале: безумцем, философом-фанатиком, основоположником науки, которую никто никогда не познает — отчасти, он не сказал ничего лживого, а аллегорическое сопоставление вещей надолго осталось в моей памяти, и я не помню, сколько раз клялся самому себе никогда больше не брать в руки пера, чтобы это знание умерло вместе со мной.

Но его и тень тысяч таких же ушедших в пустоту возвышается над моим отражением в зеркалах, миллиарды глаз распускаются на моём теле, голоса истории звучат в моей голове канонадой, и я принимаю на себя ношу проводника.

Каждый раз, когда мне хочется избавиться от незримого присутствия незнакомца, он склоняется надо мной и вытаскивает из моей груди обратившиеся в иссохшие розы органы. И улыбается, потому что смерть тоже принадлежит времени.
 
А люди слишком быстро привыкают.
Привыкают к каменным клеткам, к кислоте, разъедающей души, к уродливым маскам на лицах и непокорным волнам моря. Люди привыкают, люди подчиняют своей воле, люди уничтожают, потому что осознавать себя сшитой из лоскутков игрушкой в руках кукловода для них равносильно гибели, и те, у кого получается разорвать лески, падают в небытие.

Тоже своеобразная смерть.

В мире существует одна истина, неизменная, непоколебимая временем: ничто не может быть вечным, если оно связано с людьми. Реальность в их руках — сломанная кукла с распоротой грудной клеткой, и некто безжалостно отрубает ей пальцы, зашивает губы, выжигает на тонких льдинках век неоспоримый приговор.

Ломай всё, что можно сломать.
Открывай закрытые двери.
Выдирай, выдирай корни Иггдрасиля в погоне за иллюзией относительного счастья.
Давай, ты же можешь всё. Ты же тот самый внезапный звук, раздавшийся в абсолютной тишине. Ты же скрежетание помех в прекрасной мелодии. Ты же клеймо, выжженное на обратной стороне моих ступней, единственная ошибка, изъян системы, и чем дольше я существую, тем яснее вижу всё то, о чем говорил мне незнакомец на причале.

Ты проходишь штормом по спокойному течению времени: море иссушивается под твоими ногами, плещется через край, и в чёрных водах захлёбываются последние отголоски справедливости. Чёрные руки тянутся к картонному солнцу.
 
И наступает тьма.

Ты душишь других и самого себя ради достижения цели, которая не имеет никакого смысла, и единственное, что остаётся неизменным — время.

А потом ты уйдёшь. Сегодня. Завтра. Через тысячу световых.
Выйдешь из дома на встречу с близкими друзьями; на учёбу; в магазин через дорогу за сигаретами; прогуляться с возлюбленным по осеннему парку; из жизни. И непременно оставишь после себя что-то, подтверждающее твоё существование. Записка на кухне с напоминанием пообедать, витражи на окнах, мемуары в первом ящике у стола, газетная статья, чек от купленного в ларьке мороженого и пролитые кем-то слёзы.

Не важно, с чего ты начал свой путь, конец у него един, он сплетается в тернистое кольцо над твоей головой, и это единственный узел, который никогда не развязать человеку. Единственная истина и единственная сила, до которой ему никогда не дотянуться. Люди могут построить миллиард одну теорию, изучить каждый сантиметр окружающего мира, истребить последнего живого существа, но с иронией игнорировать собственную природу.
 
Потому что есть тайны, которым положено быть не раскрытыми.

Оглянись.

Одинокий каменный утес на песчаном берегу — хрупкий мир, прогибающийся под тяжестью грехов. Время – море, по глади которого бегают стрелки заводных часов. Ключ — память. И если однажды человек найдет ключ от превалирующего механизма, найдет ключ от всех дверей, и сможет повелевать всем, что было, есть и будет.

Если однажды человек найдет ключ от всех дверей, он станет богом.
Если человек, способный нажать на курок и убить ближнего своего, станет богом, — море всколыхнется.