-Бабушка, Бабушка! Смотри что я нашел!- закричал маленький Тоша стоя на лестнице чердака, куда забрался без спроса.
Он держал в одной руке огромный штык-нож, а в другой кожаный подвес с перехлестом, да так размахивал им от радости, что казалось вот-вот сейчас упадёт с лестницы прямо на дощатый пол. Высота была не маленькой, и бабушка, заслышав ребенка, быстро его подхватила в самый последний момент, когда он уже почти летел вниз.
- Ах ты мой милый шалунишка, где ты это взял?! Ты слишком мал для игр с таким опасным оружием. Давай мы завернем его обратно, отложим в сторону, и я тебе расскажу, как он у нас появился.
Тоша был сиротой: маму и папу он совсем не помнил. И такие рассказы бабушки он всегда слушал с огромным удовольствием, даже если бабушка повторяла их третий, ...пятый, ...десятый раз.
Родители Тоши ушли в мир иной один за одним с разницей в год. Мама умерла от аборта, а папа- от пневмонии.
В послевоенные годы в деревнях не было ни врачей, ни больниц, ни даже аптек и мед.пунктов. Редко удавалось найти в каком-либо колхозе фельдшера при ферме. Люди лечились травами, народными методами. Выживать особенно тяжело приходилось. И мама Тоши вынуждена была пойти на аборт к бабке-повитухе из соседнего села. Аборты женщинам СССР после войны делать запрещали. А от грязных рук повитух, умирало все больше и больше женщин.
Прокол матки, внутреннее кровотечение, заражение крови, сепсис и неминуемая смерть в возрасте двадцати трёх лет.
Тоше было всего два года, когда мамы не стало, но бабушка настолько часто рассказывала о ней, что мальчику всю его жизнь казалось, что он помнит ее отчётливо и ясно, как видит солнце и небо перед собой, как слышит пение птиц и чувствует запах бабушкиных пирогов. И когда заходила речь о маме, шестилетний Тоша охотливо перебивал бабушку и рассказывал сам:
- А у моей мамы глаза красивые, как вон те зелёные пуговицы на парадной бабушкиной кофте.
А у моей мамы руки нежные, как лапки у нашей кошки Нюрки.
А у моей мамы голос как у Василисы Прекрасной из сказки
Он доставал из-под скатерти на столе газетный свёрток, разворачивал из него единственную мамину фотокарточку, а после целовал и гладил её маленькими пухлыми ручонками, словно прикасался к ней наяву. Но бабушка не разрешала подолгу играть с единственной памятью о дочери, тогда Тоша брал папину фуражку, и рассказывал о своем папе:
- А мой папа работал мастером по ремонту тракторов. Он им двигатели лечил. А мой папа во время войны ремонтировал самолёты, на которых мы гнали эту фафысткую нефисть из нафей страны!
Он размахивал руками, маршировал, пел военные песни, он играл в войну, как и все дети послевоенных лет.
Они играли гильзами от пуль, которые откапывали в своих огородах, они играли штыками - немецкими трофеями, принесенными их отцами с войны, они стреляли в садах по воронам из винтовок, и они все в школе изучали немецкий язык, чтобы в случае войны понимать речь немецких солдат. Даже маленькие дети хотели защитить свою страну от захватчиков, и каждое их действие, планы, выбор профессии в будущем, все абсолютно прочной нитью связывало со страхом и ужасами войны.
Бабушка Тоши - Пелагея Матвеевна, прожила долго . Она успела дать Тоше образование, она успела полюбить свою невестку, она успела понянчиться со своей правнучкой, и самое главное - она вырастила Тошу правильным и добродушным мальчиком, знающим цену первым своим часам в десять лет за собранные и проданные вишни на рынке, знающему цену продуктам, лежащим на столе за обедом или ужином. Тоше приходилось трудиться наравне с бабушкой с малолетсва - колоть дрова, вспахивать не малые площади земли во время посева и уборки урожая, ходить в школу пешком, проделывая путь в немалых семь километров туда и семь километров обратно в любую пору года. А такие дети очень рано взрослеют, особенно рано - сироты познавшие боль потерь.
Глазами современного человека, живущего в 21 веке, я вижу каждого, жившего тогда в период военного и послевоенного времени - героем.
Люди выживали в тяжелейших условиях.
Тошин папа прошел войну, был механиком, а умер от пневмонии после того, как стоял по пояс в болоте, и ремонтировал заклинивший двигатель трактора, И такие немыслимые поступки совершал каждый советский человек того времени. Они боролись за жизнь даже в мирное время.
1984 год. Как сейчас помню Харьков, красивую белокаменную церковь с золочёными куполами, "киевский торт" купленный в центральном гастрономе и съеденный в машине по пути к с.Глотово Белгородской области. А туда мы ехали долго на новой и первой машине моего папы - белоснежной жигули-"семёрке".
Мы ехали на его Родину.
Июльский день был естесственно жарким, поля подсолнечника радовали взор махающими нам вслед солнечными шляпами, дикорастущие деревья абрикос, усыпанные оранжевыми крупными ягодами, то и дело просили нас останавливаться на привал. А мы ехали и ехали, а мы пели песни и хохотали...
А потом вдруг папа остановил машину, склонил голову на руль, и из его глаз потекли слёзы.
Он не плакал, мужчины не плачут, слезы сами текли.
Потом он вышел из машины , и, спустившись с обочины, углубился в заросли посадки.
Минут через тридцать он вернулся обратно, а в руках держал именно тот штык-нож - немецкий трофей, игрушку своего детства, единственную памятную вещь, напоминавшую ему родной дом, бабушку и ее рассказы о маме с папой.
-----------
*На иллюстрации изображен немецкий штык к винтовке "Маузер" к98 времён ВОВ.