На заре (вечерней) советской власти многие власть придержащие, осознав, что им позволено этим молчаливым народом всё, взялись повсеместно творить беспредел. Замечу мимоходом, что все эти так или иначе серьёзные люди, имеющие вес в обществе, носили при себе красненькие книжечки членов... И вот лихие времена выявили, кто есть кто - будто листы фотобумаги, попавшие в проявитель, стали обретать определённые черты, не замечаемые прежде - люди стали проявлять себя.
- Вот тебе вызов, Саш, - напутствовала меня диспетчер Алла Васильевна. - Заберёшь этого сумасшедшего деда и свезёшь его прямиком в Таланкино, сдашь в психбольницу. Тебя на перекрёстке, где дорога на Плай, встретит глава местной власти Коземорова, она и вызывала. У неё прошения от граждан, ходатайство сельсовета... Словом, тебе только свезти.
- Без направления психиатра?
- Ты же знаешь, Сундукова на учёбе. Да у этой мадам всё договорено - в Таланкине уже ждут. Тамошний психиатр всё оформит. Санитарку берёшь?
- Пусть вам.
- Ну да. Тебе, коли что, Мишка поможет.
Мишка завёл машину, уаз, и мы промчали с ветерком 25 кэмэ по трассе. У поворота на обочине дремал жигуль. Мадам Коземорова была аппетитная, вполне, но "вся на цырлах", та ещё "цаца". На морденции у неё был нанесён женский боевой раскрас. По дороге сюда Мишка втюхивал мне про эту бабу и её мужика - они вдвоём подмяли под себя весь этот край, мне родной, такие дела творят! Во сне не приснится... Словом, крутые, нешто он, но и жонка не отстаёт.
Коземорова сразу сунула мне писульки от соседок старика, мол он их обижает, грозится убить и т.п. Словом, социально опасный. Больше она якшалась не со мной, с Мишкой, они какие-то там знакомые. Мишка недавно привёз машину леса... Похоже, из этих краёв.
-Ладненько. Я тоже поеду с вами.
- Садитесь.
- Спасибо. Я на своей.
И мы покатили - по лесам, наполовину уже прозрачным из-за обширных вырубок, по горам, по привычному нам бездорожью.
В этих краях когда-то жили мои предки. Дедушка Петя, по кличке Дрозд, был первым председателем и создателем этого колхоза. Во время войны все мужчины нашего рода воевали. И почти все погибли. Деду же отчаянно везло: расстреливали - не расстреляли, держали в застенках - прилетели наши, краснозвёздные, и дед, воспользовался суматохой во время бомбардировки...
Нас в детстве звали по деревенскому обычаю - "дроздята".
Ехал я по родному краю, сердцем радуясь и огорчаясь до слёз: как же трогательно были красивы эти холмы, леса, луговины, озёрные затоны, едва только начавшие оживать после долгой зимы...; и какая кругом бесхозяйственность, разруха, вопиющая нищета!
Нам повстречались две старых бабы-"расклёхи". Они встали у нас на дороге, как два танка. Власть выбежала из жигулика, подбежала к старухам. Я вышел.
- Расскажите, бабушки, про своего соседа, как он вас терроризирует...
- А кому?
- Да хотя бы этому молодому человеку.
Старухи пристально воззрились на меня.
- Этому? Так это ж никак... Драззёнок?!
- Драззёнок, Драззёнок - всей на деда и похож.
- Ага, вси крошки обобрал!
- Ага, и с бородёнкой. В деда-то большущая борода была, што в Карлы Маркса.
- А в етыва - козьлиная.
- Погодите, отрастёт, - заверил я.
- А ты, гадёныш, помнишь, как ты в нас камням кидался? - спросила первая старушенция, и тут я сообразил, что эти пожилые леди не особо трезвы, а вернее - едва только держатся на ногах.
- Что-то не припомню.
- А ты припомни!
- И так целко, гад, пулял! Мне голову разьбил - до сих пор на погоду болить, а ёй - глаз чуть не выбил!
- А сколько мне тогда было?
- Ды года три-чатыри. Такой был нехороший! Мы п тибя вбили, ды не споймать было - такой шустряк!
- Я и щас такой, - сказал я. - А если камушки кидал, было за что. Дразнили, небось.
- Во, видишь, Тонь, ён и ни змянился ни капли.
- Порода такая - Дразьзёнык!
- Женщины! Антонина Ивановна, Анна Фроловна! Вернёмся к теме. Вы ему про соседа расскажите.
- А что про соседа...
- Ну, что пьёт, хулиганит, оскорбляет вас...
- Сосед, да - хулиган. Сажать его надо. К дому ни подойди - хватается за кол, палкам кидае...
Домик старика, вернее, ветхая "изобка", стоял за широкой канавой на лугу у подошвы горбатой горы. Старухи через канаву не рискнули. Пошли я и власть. Мишка остался шухерить.
Хижина вблизи оказалась ещё более жалкой - совсем она была ветхая, построена, должно быть, во время войны из чего придётся.
А в тесненькой горнице, где было довольно чисто, сидел на лавке у окна сивенький дедок, как положено, при бороде, в валенцах, и скрыпал на гармошке - что-то наигрывал для себя самого - не то "амурские волны", не то "на сопках Манчжурии". Играл он средненько, в основном, на басах. А на столе, на стёршейся клеёнке, стоял отпитый сверху грамм на сто бутылёк самогону, на тарелке лежал резенёк чёрного хлебушка и шматочек сала. И разрезанная луковичка. У меня аж слюнки потекли.
Под низким потолком висела лампочка. Собака лежала у ног деда - серо-бурая дворняга, умная-разумная, на нас, чужих, только взглянула, и даже не рыпнулась в нашу сторону.
- Ну, Фёдор Фёдорыч, собирайтесь, родной, в больничку! - с порогу заявила власть.
- Здравствуйте, достопочтеннейшая, власть вы наша! - сердечно обрадовался старик. - А это кто ж с вами? Милиционер, никак?
- Нет, Фёдор Фёдорович, это больничный работник. Полечитесь, поправите здоровьице.
- Ох, милейшая, нижайше благодарствую вас за ваше старание. Так вы о нас, ветеранах, заботитесь... Только чувствую я себя покамест сносно. Ну, когда перепью, тогда бывает плоховато, но это проходит. А может того, откушаете водочки? С дороги-то. В пути оно иной раз и хорошо, коли не за рулём...
- А за самогонку, Фёдор Фёдорович, статья есть... Вот как вызову участкового уполномоченного.
- Это Гришу-то? Он ко мне завсегда с удовольствием. Он-то ломаться не станет.
Дедок встал и повёл нас в соседнюю комнату.
- Гляньте-ка.
Весь пол был засыпан картошкой.
- С подвалу выносил, рассыпал, чтоб проросла немног. Недели через две сажать можно. Я всегда рано сажаю, но не глубоко. И непременно на растущем месяце. И без удобрений. Удобрение у меня зелёное - трава луговая. А картошка видите какая наросла? В магазине такой вряд ли купишь... А ты, Анатольевна, не привезла ли мне мяшечик гречки? Чай, забыла... Ну, ланно, попрошу в какого-нибудь доброго человечка... Самому в магазин больно далече. Это ж десять вёрст буде... И соль на исходе. Анны только деньги водятся. Благо почтарька на лисапете ездя, газетку привозя.
- Гречки, значит захотелось?
- Я к ёй в арьмии привыкшы. К гречневой каше с тушонкой. А больничка мне зачим? Я пока не хвораю особо.
- В больнице гречку будете есть регулярно...
- Не-е, дома, своя, на свои деньги купленная - куды луччи.
Я приглядывался к фотографиям, собранным по деревенскому обычаю под одну рамку на стене над столом. Ба! Знакомое фото: этот самый Фёдор, только молодой и с ним рядом - старший товарищ с автоматом ППШ на груди, и этого старшего я хорошо знаю - ведь это дедушка мой, Пётр Васильевич! Спрашиваю у старика:
- А позвольте узнать, на этой фотографии, рядом с вами, это кто?
Старик взял очки (старинные массивные) с комода, где громоздился сталинский радиоприёмник "Родина", приблизился в очках к рамке.
- Это который снимок тебя, мил человек, заинтересовал?
- Этот.
- А-а... Здесь мы с Петром Василичем в Калининской партизанской бригаде. Помер он, годочков двадцать назад. Светлый был человек...
- А вам здесь сколько лет?
- Шестнадцать, сынок.
- Так, вы - участник войны?
- И участник и инвалид войны. Потому и хромаю. До магазина никак. Одна надёжа - на власть, советскую.
- Да, это местной власти святая обязанность, - сказал я. - Их прерогатива - заботиться о ветеранах войны.
- Войны и труда, - добавил дед. - Война что? Четыре года была. А сколько мы потом горя хватили на освобождённой территории! Я ведь разминировал эти дороги... А сколько нас, неопытных, юных, подорвалось тогда! Ведь фашист столько диковин оставил! Вот лежит где-нибудь кукла немецкая, красивущая - в красном платье, синих бантах, глаза большие, как взабышные... Девочка русская цап её - и взрыв! Да-а, как бы не хотелось, чтобы эта беда опять пришла...
- Собирайтесь, собирайтесь, Фёдор Фёдорович... Там в больнице и будете сочинять военные рассказы. Слушателей много будет, - подгоняла власть.
- Можно вас на два слова, - попросил я.
- Сынок, не трудись, я никуда с сваво дому ни шагу.
Мы вышли. Она меня ударила взглядом.
- Деда необходимо забрать и сегодня же госпитализировать. Я вам передала заявления граждан.
- Старик останется на месте, - вежливо сказал я. - Он нормальный.
- Что?! - власть побагровела и позеленела.
- У меня сложилось впечатление, что вы не хотите выполнять свои прямые обязанности...
- Ты! Ты кто такой, чтобы рассуждать? Ты - исполнитель, будешь делать, что прикажут!
Я, не торопясь, пошёл к машине. Она шла следом и орала, орала.
- Я тебе сказала: стоять! Будешь делать, что скажу!
- Женщина, вы ошиблись, - спокойно ответил я. - Бездумным исполнителем я никогда не был.
- Полетишь с работы, завтра же.
Ведьма заскочила в уаз и требовала у Мишки оказать ей содйствие.
- Поехали, - сказал я шофёру.
- Куда?
- На базу.
- А дед?
- А дед остаётся.
Шофёр был в недоумении, не знал, кого слушаться.
- Но она же - начальство!
- А ты кому подчиняешься?
Ведьма рвала и метала, потребовала у меня эти бумаги. Самих же старух уже и след простыл - спят где-нибудь пьяным сном.
- Верни документы.
- Эти сочинения с ошибками?
Я достал из кармана тетрадные листы и порвал их. И потрусил ими под колесо.
- Ну, сволочь, ты пожалеешь, что родился!
Мишка, что-то обмозговав, повернул в гнезде ключ зажигания, уаз тронулся.
Вернувшись на базу, я первым делом пошёл к главному врачу. И встретил его на углу скорой. Я вкратце объяснил Георгию Константиновичу суть дела. Он, похоже, был уже информирован. Вопросов он не задавал, сказал только:
- Ну и правильно сделал.
И пошёл по своим важным делам. Хороший был главный...
А дедок на своём отшибе дожил до глубокой старости и умер на свободе, у себя в дому, когда пробил его час.
2019 г.