(из цикла "Госпожа Журавлёва")
Два жёлтых микроавтобуса останавливаются у излучины реки Листвянки, выпустив на воздух из раздвижных дверей шумную толпу работников молкомбината. Следом подъезжает пяток легковых машин с инженерно-техническим составом и корпусом менеджеров.
Выходя на солнечный берег, пассажиры жмурятся, разминают ноги. Ноздри горожан щекочет цветущий иван-чай. Урчание дизельных моторов смолкает.
- Надеюсь, от клеща поляна обработана? – практично спрашивает кто-то у первого автобуса.
Ответом ему бодрый крик:
- Наш девиз?
И грянул коллективный хор:
- За всё молочное!
Это главная кричалка и слоган молочного предприятия. Благодаря дизайнерам она красуется на каждом дой-паке с кефиром и пакете с творогом. Генеральный директор начисляет работникам бонусные баллы за каждое видео с девизом компании, попавшее в соцсети. Сие называется «социальной мотивацией».
Из динамиков визжит Глюкоза, жизнерадостно объясняющая некому Юре, какая она дура. Везде, насколько хватает глаз, царит лето, полное красок. Молкомбинатский люд тянется поближе к воде. Генеральный директор Кимряк не поехал лично колбаситься с плебеями, зато дал добро на оплату транспорта, некоторого количества алкоголя и барбекю за счёт фирмы.
По шефу на Листвянке не ностальгируют. В прицепе микроавтобуса лежит ворох палаток и спальных мешков, надувные лодки, вёсла. Мысль о ночёвке на берегу нравится решительно всем. Разнополый коллектив, каждый про себя, загодя лелеет надежду на маленькое романтическое приключение.
Хохот, женское повизгивание, музыка из переносных колонок спугивают из заводи пару серых крячек. Стайки дам в спортивных костюмах, похожие на пёстрые клумбы, разбредаются по песчаной береговой полосе. Мужчины выбрасывают из багажных отсеков палатки, шесты, пивные кеги и алюминиевые столики. Вскоре между четырьмя берёзами возникает полотняной навес. Дюралевая опора посередине делает его похожим на монгольскую юрту.
Лаборантка Катерина со сложной фамилией Голдрихцель и менеджер продаж Ирина Малютина отделяются от толкучки, отходят на возвышенность. По въевшейся городской привычке Катерина ищет в телефоне халявный вай-фай и не находит. Поднимает лицо, прищуривается.
- Гламурненько! Небо, птицы, облака… А я ещё ехать не хотела. Ирка, сфоткай меня на фоне речки?
Повернувшись полубоком, Голдрихцель откидывает волосы, выпячивает скромную, но упругую грудь. Малютина наводит электронный фокус, строчит кнопкой съёмки.
Пока Ирина ведёт фотосессию, Катерина оглядывает с пригорка компанию коллег и обнаруживает среди них незнакомую пышную женщину в красной бейсболке. Вышеозначенная упитанная дама гордо несёт на себе бюст величиной с броневик и колышет задом в лосинах из светоотражающей лайкры. С крупного плеча пышки свисает набитый рюкзачок.
- Иринка, что за тамагочи на комбинате объявился? Да-да, в малиновых лосинах. Пипец, дурилка картонная. Мама, роди меня обратно! Вот кому гриль бобрячить противопоказано!
Малютина прослеживает за глазами Кати.
- А, это из экономического отдела, новенькая. Фамилия вроде бы Журавлёва, точно не помню... Любкой зовут. Или Люськой? Фроськой? Короче, что-то колхозное.
Обе девушки растут в городе и с детства полагают, что все «колхозники» поголовно говорят «имайте, держитеся, ложитеся», и что сельские парни ходят на дискотеку в кирзовых сапогах с «Беломором», а девушки – в галошах, ватных штанах и китайском парфюме.
- Журавлёва? Она скорее на Бройлерову тянет, - стройная Голдрихцель усмехается, однако в голосе старшей лаборантки проскальзывают осуждение и ревность.
- Бедная, каково ей годами не видеть свой лобок? – с готовностью поддакивает Малютина.
Менеджер продаж утрирует из чистого подхалимства. Любовь Петровна не настолько полна, чтоб не видеть своего лобка. Правда, ей немного мешает космический бюст. В облегающей одежде бухгалтер Журавлёва смотрится весьма и весьма соблазнительно. Голдрихцель нутром чует, что искромётная, туго обтянутая новенькая грозит стать гвоздём походного корпоратива.
Ей чудится, что с первых минут всё мужское внимание комбинатовцев сконцентрировано на госпоже Журавлёвой. В коллективе имеются женщины постройнее и помоложе, но вряд ли кто-то может состязаться с тридцатипятилетней бухгалтершей в яркости и раскрепощённости. Статная Любовь Петровна выглядит самым лакомым куском сегодняшней трапезы. Когда она бросает на землю рюкзачок и с ленцой идёт по поляне, стихают даже журчание воды и мошкара в прибрежных зарослях.
Щедро накрашенная бухгалтерша приехала отдыхать в тесной ослепительно-белой майке и молодёжной джинсовой жилетке с кнопками, крючками и заклёпками. Жилетка свободно распахнута – вряд ли она сойдётся на неохватном круглом бюсте, тяжёлом как медеплавильная печь. Глубокий вырез майки показывает тенистую ложбину, делящую загорелые груди надвое. Выразительная ложбинка навевает сравнение с запотевшим руслом ручейка, проточившего путь в гладком скальном массиве из оникса.
Голову Журавлёвой венчает красная бейсболка, с трудом сдерживающая каскад платиновых волос. Ноги обуты в белые стильные кроссовки. Но самой привлекательной деталью туристического наряда Любови Петровны являются сексуальные лосины из пурпурного спандекса, прозрачные как промокашка.
Гладкие лосины в облипочку выглядят мокрыми и едва не лопаются на могучих ляжках хозяйки. Кажется, женщина только что искупалась в одежде и вышла на сушу, демонстрируя нижнее бельё под облегающей синтетикой. Малиновый полиамид до такой степени стискивает зад и бёдра Журавлёвой, что можно лишь гадать: как грузная бухгалтерша ухитряется снять лосины перед сном, туалетом или сексом? Или они скроены и сшиты сразу на ногах заказчицы, и предназначены для круглосуточного ношения? А сама Любовь Петровна не нуждается в физиологических потребностях типа удовлетворения интимных желаний, борьбы с менструацией и мытья?
Тесный малиновый спандекс мерцает на солнце, будто зернистая паюсная икра, и хрустит на швах пачкой свежеотпечатанных банкнот. Вызывающе впивается в припухлый лобок Любови Петровны, подчёркивает полноту и упругость женских ляжек. Даже издали заметно, как под лосинами сокращаются и подрагивают мышцы, как стеклянисто спандекс отсвечивает на крепких коленках и сыплет неоновыми искрами.
Прочий дамский состав тоже приехал на вылазку в майках, спортивных брюках и обтягивающих джинсах. На берегу в изобилии мелькают симпатичные женские бюсты и зады, но ягодицы Журавлёвой самые задорные, лосины – самые блестящие, а контуры трусиков – самые выпуклые.
Футболка Любови Петровны слишком коротка, сзади лосины предельно откровенно обтекают откормленные ягодицы женщины, похожие на две огромные перевёрнутые подковы. Плёнку глянцевого, безупречно натянутого спандекса простреливают упругие линии поддетых изнутри купальных трусиков. Попади под зеркальный спандекс малейшая соринка – она мгновенно бросится в глаза наблюдателю, как бросается в глаза подводная лодка среди школьного ледового катка.
Тихоня и философ Андрей Головаченко, машинист вакуум-упаковки по профессии, застывает с герметичным рюкзаком наперевес. Ему внезапно приходит в голову, что налицо математический нонсенс. Энное количество кубических сантиметров женского тела, плотно помещённых в спандекс, провоцируют у самцов человеческого рода прилив фантазий и возбуждения. Герметичный мешок в руках у Андрея схож со спандексом по текстуре: скользкий, упругий и гладкий. Он примерно равен по объёму скользким, упругим и гладким бёдрам Любови Петровны, однако возбуждения у самцов не вызывает. Рюкзак способен вызвать только жажду, если внутри него лежит водка. И не более. Не правда ли, странно?...
Головаченко хмыкает про себя. Он любит сочинять иронические задачки без ответа.
Лаборантка Катерина Голдрихцель всегда считала, что демонстрировать очертания трусиков под одеждой – признак деревенщины и дурного вкуса. Сама она приехала на пикник в найковском спортивном костюме (куплено в Италии, подлинная фирма!), под который надела стринги и свободный топик. Теперь же Катерина с неудовольствием отмечает, что на линии журавлёвских трусов под спандексом жадно смотрят все спутники мужского пола. В том числе и представительный старший технолог Лев Пономарёв, и главный обаяшка комбината – коммерческий директор Никита Белкин.
Элегантный и музыкальный метросексуал Белкин служит объектом немого поклонения большинству комбинатских дам. Он не женат и находится в свободных отношениях с невзрачной финансисткой из центра логистики, а на пикник – это видели все - припылил с друзьями по комбинату на стремительной «тойоте-камри».
Не мальчик, а картинка. Атлетично сложенный малый с вьющимися ржаными волосами, коммерческий директор Белкин сейчас вовсю руководит разбивкой бивака. На нём рубашка-поло и фирменные шорты, выгодно оттеняющие мускулатуру. Любовь Петровна тоже давно просканировала Никиту с женской точки зрения и … забраковала по нескольким причинам. Во-первых, слишком уж большой начальник. Во-вторых, чересчур лощёный и европейский для неё, простушки. В-третьих, есть в Белкине какая-то неестественность и показушность. Про таких говорят: пукнет – и то незабудками. Чего-чего, а фальши в мужиках Любовь Петровна терпеть не может.
А Катерина молча страдает. До сегодняшнего дня между замом Никитой и лаборанткой Голдрихцель не происходило ничего, кроме лёгких заигрываний и общения по техническим вопросам молочного производства. Но Катерина совсем не против отчалить завтра на «камри» вместе с гитаристом Белкиным, а не трястись в микроавтобусе среди похмельных физиономий и толстых журавлёвских ног. Почему же Никита, чёрт возьми, открыто пялится на лосиновую жопу Любови Петровны? Чем его увлекла эта обтянутая спандексом жиробасина?
- Милая моя… солнышко мясное! – Катерина с омерзением глядит, как Журавлёва, блестя аппетитным задом, порхает по берегу.
Реплику слышит только подружка Ирка, и согласно ухмыляется. Рядом с фигуристой располневшей Журавлёвой Катя и Ирина смотрелись бы как отощавшие балерины рядом с прапорщиком из роты материального обеспечения.
***
Дома Любовь Петровна положила в рюкзак полотенце и сменный лифчик с трусиками, и приехала на пикник прямо в купальнике. Под малиновым спандексом чётко просматриваются треугольные вырезы плавок, швы и тесёмки. По мнению Катерины, матрёшкам типа Журавлёвой вообще не следовало бы купаться в людных местах. Или носить целомудренные купальные костюмы размером с камуфляжный тент радиолокационной станции. Но Любовь Петровна ярая сторонница узкого и тесного белья. Две косые резинки лайкровых купальных трусиков рассекают её внушительное седалище под лосинами, походя на озорную улыбку, и теряются где-то вверху, под кромкой маечки.
Гуляя по полянке, Любовь Петровна размеренно двигает бёдрами, спандекс звучно трётся и шумит в междуножье. Ягодицы-подковы плещутся, дышат, перекатываются. Купальник под малиновым полиамидом пружинится и дрожит от невероятного напряжения, от напора сливочной женской массы.
- Ого-го! Лето – это маленькая жизнь! – Любовь Петровна срывает с головы бейсболку, её сливочные волосы протуберанцами горят на солнце.
На другом берегу Листвянки прячется забытая деревушка. Любовь Петровна замечает в зелени две тесовых почерневших крыши и утлую дымовую трубу. Сердце Журавлёвой колет ностальгия. Она частенько вспоминает родное Паромное, крики ранних петухов, извилистые тропки на коровьем выгоне, где зыбко дрожат грозди луговых колокольчиков. Как славно роса умывает девичьи колени, когда бежишь по ней утром, подбирая без того короткий подол! Как сладко наносит с огорода липовым цветом, когда зорька начинает согревать поникшие за ночь лепестки…
- Наш девиз? – опять заводится кто-то.
- За всё молочное! – кому-то капнул бонусный балл. Иные весельчаки типа Миши Перелётного кощунственно кричат под шумок «за всё порочное!», но умело маскируют голоса.
Госпожа Журавлёва вальяжно прохаживается по берегу. Двух пар ехидных женских глаз, которые рассматривают её с пригорка, Любовь Петровна не замечает.
Чем больше всезнающая Малютина выкладывает подробностей о Журавлёвой, тем сильнее Катерину вымораживает эта пухлощёкая бухгалтерша в изумительных лосинах. Замечтавшись, Катерина представляет, что новенькая резко приседает на корточки – и эротичные лосины позорно и громко взрываются на её выпяченном заду как рыбья чешуя на вспоротом брюхе. Освободившись от давления спандекса, наружу фонтаном вырываются пласты жирной плоти, словно розовый фарш из оболочки переваренной сардельки. Вот смеху-то было бы!
Словно повинуясь мысленному приказу Катерины, Любовь Петровна действительно мило и неуклюже приседает на корточки, отчего её полиамидные ягодицы сверкают вовсе уж неприлично и вызывающе – режут по глазам, будто магниевая фотовспышка. Но спандекс честно выдерживает испытание, лишь ещё ярче очерчивает трусики толстой бухгалтерши.
- Ой, редька! – присевшая Любовь Петровна заливается счастливым смехом человека, отыскавшего невесть какое сокровище. Доярка из дальнего аула, что с неё взять?
Голдрихцель замечает, как раскладывающий мангал казеинщик Стас Латышев нервно втягивает в себя слюну. Стоящий рядом тихоня Андрей Головаченко притворился, будто возится с мобильником, а сам (Катерина точно видит!) наводит камеру на сдобные ягодицы Любови Петровны и делает тайный снимок. Экран телефона заполняет фото переливчатого женского зада, залитого в малиновый спандекс и похожего на огромный вантуз. Мастурбировать он на эту попу будет, что ли?
Брезгливо сплюнув, старшая лаборантка лезет за сигаретами. Её передёргивает, когда Журавлёва вытаскивает из травы ужасную зелёную дудку и, немного почистив, набивает полный рот силоса. Серо-голубые глаза Любови Петровны излучают восторг, а челюсти и бруснично накрашенные губы начинают энергично работать.
- Мы детьми этой редьки тьму в Паромном переели! – громко чавкая, сообщает Журавлёва. – Вы только попробуйте, девочки!
- Ничего слаще редьки не едали, - ядовито бурчит Катерина.
Своего сельского происхождения Любовь Петровна никогда не смущается. Ни простота, ни полнота в деревенской среде не считаются пороком. Чем толще бока – тем красивее баба, заявляет в таких случаях недоброжелателям Журавлёва и уходит прочь, качая убедительной пятой точкой.
Оператор-расфасовщик Миша Перелётный подскакивает к упитанной красавице – послушать лекцию о пользе луговых витаминов. Катерина подозревает, что он имеет виды на задастую бухгалтершу в алой кепке и исподтишка грозит ему пальцем. Катя Голдрихцель и Михаил Перелётный в некотором смысле родственники, однако на комбинате это не афишируется. Генеральный директор Кимряк корчит из себя крутого топ-менеджера и родственные связи в коллективе не поощряет.
Соблазнительно-лосиновая Любовь Петровна пускается рассказывать Мише, чем замечателен подножный корм - черемша, кислица, сныть и щавель. Оператор-расфасовщик слушает невнимательно, больше нюхает жгучие духи Журавлёвой, поедает взором её сочные жующие губы, скальный бюст и поблёскивающие ляжки.
Расфасовщик Перелётный женат, законная Дашка сидит дома с двухлетним сыном, но обручальным кольцом Миша брезгует и к супружеской верности относится без фанатизма. Слушая рассказ бухгалтерши о пользе щавеля, он ясно представляет, как мнёт белокудрой Журавлёвой все её дамские сладости и упругости, её царский бюст и массивные ляжки, словно отлитые из сливочного масла, и со скрипом тащит с ягодиц «круглосуточные» малиновые лосины.
Где бы им уединиться под вечер? Надо перетереть с Латышевым насчёт лишней палатки где-нибудь на отшибе. Лишь бы Катька не видела.
«Неужели сегодня ночью я тебе не засажу?...» - думает грубый материалист Миша, кивая и поддакивая обаятельной бухгалтерше.
Любовь Петровна, напротив, о блуде на пикнике не помышляет. Впрочем, иногда машинально кокетничает перед Мишей, сдвигает со лба непослушные волосы обратной стороной запястья (получается крайне соблазнительно), звонко смеётся и учит оператора-расфасовщика правильно чистить дикую редьку.
- Любовь Петровна, вы есть в инстаграме? Хотите, я заведу вам блог? – Миша терзает врученную ему зелёную дудку и мечтает незаметно швырнуть эту пакость в реку.
Вместо редьки Миша охотно растерзал бы саму Журавлёву, очищая сочную бухгалтершу от лишнего белья и аморальных малиновых лосин.
- Нужны мне ваши инстаграмы. Дома стирка, уборка, на ремонт вон ссуду взяла. Дочь с подружками сегодня обои в своей комнате клеит… Я даже «Вконтакте»-то раз в месяц сижу, - Любовь Петровна нежится на солнце, играя наливными плечами.
- «Вконтакте» - это позапрошлый век, - поучительно изрекает Миша. - Минуточку терпения, я вам покажу. Как пример… возьмём блог Хлое Маршалл.
Любовь Петровна скашивает глаза на экран, а Перелётный вдохновенно листает инстаграм британской дивы. Попутно будто бы невзначай прижимается к собеседнице, к лаковой сдобе её бедра и округлому локтю. Тело бухгалтерши изумительно на ощупь. Миша кайфует. Губы Любови Петровны напоминают ему конфеты «вишня в ликёре». Каковы они на вкус?
- До модельной карьеры Хлое была закомплексованной студенткой из английского захолустья. А теперь у неё полмиллиона подписчиков по всему миру, многотысячные контракты…
«На твою сессию в чулках, перчатках и кожаном ошейнике я подписался бы не глядя! - добавляет про себя Миша, вдыхая жемчужный запах волос Журавлёвой. – Или хотя бы на видео с участием твоей блестящей кормы, какое тихой сапой снимает хитрец Головаченко».
Когда все начнут купаться, надо поохотиться по берегу с айфоном, нащёлкать кадров с женскими телами. Любовь Петровну – обязательно крупным планом!
- Чужие деньги считать нехорошо, но думаю, на одних фолловерах госпожа Маршалл имеет полсотни тонн зелёных...
Листая инстаграм британской модели, оператор-расфасовщик всё плотнее притирается к крутому бедру в пурпурном спандексе и уже почти обнимает её, когда Любовь Петровна вдруг вздёргивает нос:
- Я так понимаю, это намёк? Что я такая же жирная, как твоя Хлоя? – и возмущённо отступает подальше от прильнувшего расфасовщика.
- Побойтесь Бога, я ж совсем о другом!...
Но вожделенная царица в сексуальном эластике уже отходит от оператора. Стоящие вблизи смеются.
«Вот балда, не сопоставил размеры! Надо было худышку Алвес ей показать».
***
В двух шагах от Журавлёвой и Перелётного девчонки наперебой щёлкают друг дружку «на память у Листвянки» и тоже куда-то выкладывают. Команда парней распечатала пиво и метает дротики, повесив мишень на сухую вербу. Женщины постарше сервируют фуршет под навесом. На пластиковых тарелках высятся канапе с тресковой икрой, золотятся консервированные фрукты, пахнет рассолом огуречный салат, глухо позвякивают выставленные бутылки с водкой и красным вином. На десерт планируется целая батарея йогуртов, мягких и твёрдых сыров собственного производства, и термос местного мороженого. Молкомбинат мы или нет?
Грузная Любовь Петровна подходит к столу, звенит стеклянной тарой. Выставляет из рюкзачка аджику, маринованные томаты, лечо, пасту из баклажан.
- Отведайте, чем Бог послал? – полные руки проворно вынимают банку за банкой. - Вот это к водочке в самый раз. Это к мясу… Это под винцо хорошо идёт…
- Разрешите? – вежливо спрашивает коммерческий директор Белкин. – Неужели настоящее, домашнее? Вау-у!
Не взглянув на россыпь одноразовых вилок, Белкин вынимает из специального чехольчика китайские палочки и изящно тащит в рот кружевной ломтик томата в смеси укропа и специй. Распробовал, зажмурился.
- Белиссимо! Вы гроссмейстер кулинарии, Любовь Петровна! Комбинату надо непременно запустить овощную линию параллельно с молочной! – и смеётся, показывая, что это шутка.
Подскочил Перелётный, нагрёб полную вилку лечо, зачавкал и тоже похвалил. Любовь Петровна потупилась от удовольствия, но рядом тут же преувеличенно громко говорят:
- Да, Ирина, наша пищевая культура безнадёжно застряла на допотопном уровне. Бабкины соленья, дедкины варенья… В том году мы отдыхали в Эмилия-Романье, о-о-о!... Пробовала когда-нибудь генуэзский пирог с рикотто и цуккини? Нет? А сабайон? Говорят, на Береговой открыли ресторан итальянской кухни. Сходим?
Журавлёва всем корпусом поворачивается к выморочной лаборантке в найковском спортивном костюме, которая восхищалась генуэзским пирогом и итальянской кухней. Кажется, этот гугнявый голосок уже что-то вякал в адрес Любови Петровны?
- Эй ты! Цуккини в сереньком! Бабкины соленья не нравятся? Ой, зря. При твоих запорах - самое то, милочка.
Никита чуть не давится помидором, бабы хихикают, а Катерина вспыхивает до корней волос. Два года назад она действительно нажила дисбактериоз со своими диетами и с тех пор регулярно мучается запорами. Но откуда эта деревенская сучка знает?
Слегка оправившись, Катерина выразительно смотрит на массивную фигуру оппонентки в гусарских лосинах и вкладывает в ответ максимум яда:
- У вас-то, я вижу, с метаболизмом всё в порядке? Пончики откладываются куда положено?
Бухгалтер Любовь Петровна не знает, что такое «метаболизм». Выставила на бумажную скатерть последнюю банку и закрыла рюкзачок.
- Льняное масло тебе надо, или кефир с отрубями, - невинно поясняет она. - Я запорных сразу определяю, по характеру. Сколько в Паромном свиней передержала!...
Не ожидавшие от бухгалтерши подобной остроты, бабы дружно ложатся от смеха вместе с Белкиным, а мымра в костюме зеленеет от злости.
***
Оскорблённая Голдрихцель теперь намеренно держится по другую сторону столов, подальше от Журавлёвой. Она уже активно невзлюбила бухгалтершу в сверкающих лосинах. Катерине двадцать четыре года, она болезненно относится к собственной внешности и панически боится поправиться.
А её сравнили со свиньёй! И кто? Жирная доярка в малиновом полиамиде!
Крикливые и весёлые пышки, такие как Любовь Петровна Журавлёва, бесили худеющую Катю своим пофигизмом. Пока лаборантка Голдрихцель, страдая от голода, высчитывает утренние и дневные калории блюд, крупные бабы из провинции накладывают себе в комбинатовской столовке двойные порции свиного гуляша, сдабривают этот ужас майонезом и закусывают сладкими пончиками. Вон и Журавлёва цветёт, лоснится, даже будто гордится двойным подбородком, кипучим бюстом и фигурой, напоминающей крынку деревенской сметаны, в которой гнётся ложка.
Обладай Катерина такими же пространственными габаритами (тьфу-тьфу, упаси господи!) – она бы на месте Журавлёвой молчала в тряпочку и носила просторные юбки-брюки да кардиганы «домиком». Но всезнающая Малютина уже доложила Кате, что Любовь Журавлёва категорически отвергает широкие одежды и не стыдится избыточного веса. Новая бухгалтерша является на службу в облипающих цветастых сарафанах выше колен или в туниках с лосинами, а на летучки надевает деловые пиджаки и короткие юбки светлых оттенков – солнечно-жёлтые, лилейно-розовые, бледно-сиреневые.
По мнению Голдрихцель, это должно страшно полнить и без того раздутую бухгалтершу. Но бодрую, неунывающую Журавлёву такие пустяки не заботили. Малютина говорила правду. Весь повседневный (равно как и праздничный) гардероб Любови Петровны был тесным, броским и слегка просвечивал.
Стройная, строго одетая лаборантка Катерина (обед придётся пропустить, весы опять зашкалили!) умерла бы от одного вида Любови Петровны в офисном коридоре. Микро-юбки сельской оптимистки Журавлёвой трещат на могучих бёдрах и деморализовывают мужской персонал. Даже генеральный шеф Кимряк учтиво уступает дорогу знойной, до упора обтянутой кожей бухгалтерше. Её колготки скрипят как картофельные чипсы, на ягодицах нагло проступает силуэт тугих трусиков. Если бы Журавлёву спросили, почему она изо дня в день носит одежду в обтяжку, Любовь Петровна ответила бы коронным анекдотом:
- Это и есть рецепт бабьего счастья! Представьте: мужа нет, сексу нет, начальник поедом ест, дочь капризничает. Голова болит, денег ни копья. Что делать бедной даме? Мой совет: надеваете самые высокие шпильки, самые режущие трусы, самые тесные колготки и лиф на размер меньше, чем нужно. Ходите в них целый день, снимаете только перед сном… Ну как? Полегчало? Вот оно, счастье-то!
Голдрихцель сегодня вновь убеждается, что обтянутые пышности и прелести Журавлёвой, словно сбежавшей из зоопарка, интересуют мужчин куда больше, чем подобранные в тон костюмы и выверенная доза косметики лаборантки Катерины.
А волосы Журавлёвой?! Ох уж эти белоснежные джунгли!… У невыносимой Любовь Петровны природные блондинистые кудри, восхитительная копна, которая всегда в нужный момент скатывается на насмешливый голубой глаз, и Любовь Петровна игриво откидывает пряди, наматывая их на палец. По мнению Кати - повадка типичной шлюхи.
***
Вкусно задымили два костра. У столиков разливают спиртное. Любовь Петровна оторвалась от редьки и вновь очутилась в гуще событий. Расфасовщик Миша галантно тянет ей рюмку водки и тарелку с бутербродным ассорти. Казеинщик Стас Латышев несёт шампур с оливками и стакан нектара «персик-банан». Машинист вакуум-упаковки Андрей Головаченко опять зазевался и опоздал подать барышне свой заготовленный стакан томатного сока. Теперь Андрей понуро стоит, перемножая в уме кубические сантиметры женской груди на квадратные сантиметры бюстгалтера. Он не может сообразить, при каком соотношении тела и ткани дамскую грудь можно считать полуголой?
- Наш девиз?
- За всё молочное!
Пышная Журавлёва в белоснежной майке и малиново-ягодных лосинах сама выхватывает у Андрея томатный сок, не морщась опрокидывает рюмку горькой, хохочет, показывая на щеках симпатичные ямочки.
- Пора купаться! – кричит кто-то, и часть женщин идёт за микроавтобус.
Скинув на куст джинсовую жилетку, Любовь Петровна весит на ветку красную бейсболку. Сбросила через голову белую маечку, с треском стянула с ляжек малиновые лосины (значит, они всё-таки снимаются?) Засверкала на всю Листвянку округлым загорелым телом, крупными ягодицами-подковами, наливными плечами.
Мужчины вновь проявляют к «гвоздю корпоративного похода» приглушённый было водкой интерес. Эластичный тёмно-синий купальник Журавлёвой спереди нераздельный, глянцево обтягивает живот и тяжёлую грудь бухгалтерши. В желобке между грудей поигрывает пикантная кружевная вставка. Зато сзади купальник женщины сходит на нет и превращается в тонкие лайкровые тесёмки, оставляя обнажёнными спину и изрядную часть ягодиц. Попа Любови Петровны походит на двух упругих медуз, скреплённых посередине блестящей синей изолентой. Именно эти полоски недавно проступали сквозь лосины и увековечились в телефоне тихони Головаченко.
Катерине почему-то страстно хочется увидеть в голых ногах Любови Петровны какой-нибудь существенный изъян. Увы!.. Гладкие бёдра Журавлёвой почти идеальны, если не считать некоторой полноты. Они лучатся женским здоровьем: ни растяжек, ни шрамов, ни выпирающих мертвенно-синих вен.
Тряхнув сумасшедшими платиновыми кудрями, Любовь Петровна решительно ухает в воду - без ужимок, стонов и брызганья, словно с деревенского причала. Только волны разбежались. Никита Белкин аккуратно складывает свою одежду на пенёк и, как показалось Катерине, пялится на Журавлёву с гнусной похотью.
- На старт. Внимание… Фарш! – саркастично комментирует Катерина, стягивая свой найковский костюм. Под костюмом у неё прекрасные стринги и чёрный топ.
Никита притворяется, что загляделся на безымянную деревню на том берегу. Журавлёва различила реплику Голдрихцель в общем гаме и грозно оборачивается из воды, но обзор ей перегораживает входящий в реку оруженосец Миша Перелётный со смартфоном наготове.
Миша доволен: он только что украдкой снял двух раздевающихся девчат и обильную журавлёвскую задницу в тугой тесёмке-изоленте. Не зная об этом, Любовь Петровна фыркает, отталкивается и величаво плывёт, пуская ногами водовороты.
Нервная Голдрихцель предполагала, что одышливая, неповоротливая бухгалтерша будет скромно плескаться на мелководье. Может, Журавлёва и плавать-то толком не умеет? Не тут-то было! Любовь Петровна в синем глянцевом купальнике попала в свою стихию. Плывёт она резко, по-мужицки, саженками, над поверхностью маячит лишь каскад волос, рассыпчатый как черёмуховый цвет, да белеет круп-корма, обтянутый синей лайкрой. В два счёта Журавлёва догребает до противоположного берега, отдыхает, стоя по пояс в воде и слушая льстивые окрики Миши. Потом лихо отжимает край пышной причёски и пускается в обратный путь, ослепляя мужчин полуобнажённой статью.
Несколько девчонок надули мяч и затеяли водное поло. Перелётный ненадолго переключается на них, фотографируя торчащие из воды сиськи сепараторщицы Риммы Стригулиной. Подхватив опустевший рюкзачок, Любовь Петровна ныряет в обустроенную кабинку из шелестящей плёнки. Сняла и отжала купальные принадлежности. Полюбовалась своим крепко сбитым телом (прекрасно видя собственный лобок), вынула из багажа сухие трусики, но передумала и влезла обратно во влажный купальник.
- На фига переодеваться? Ещё сто раз плавать полезу.
Зад женщины снова стал походить на двух упругих медуз, скреплённых посредине блестящей синей изолентой. Мягкая материя нежно холодит пах и живот. Впрочем, идти к пиршественному столу в одном купальнике кажется Любови Петровна неприличным. Решив позагорать чуть позже, она натягивает лосины, футболку и идёт пропустить ещё стаканчик чего-нибудь покрепче молока.
***
От той же вездесущей Малютиной Катерина узнала, что Любовь Петровна ничем не болеет, кроме как с похмелья. Ни разу в жизни не сидела на бюллетене, физически здорова как трактор и даже самолично двигает мебель в бухгалтерии, если что-то её не устраивает. Ну не борзота ли? Госпожа Журавлёва прямо-таки нарывалась, чтобы Катя её возненавидела.
Пока на мангале шипела первая партия розовой свинины с ожерельями лука, грациозный спортсмен Никита Белкин внезапно пригласил толстушку Журавлёву сразиться в бадминтон. Голдрихцель обернулась от закипающего котелка с чаем глянуть, как скачет «эта баржа» в малиновых лосинах.
«Фирменные ортопеды ещё надела, ха! - подумала Катя. - Тоже мне - чемпионка одиночного женского разряда Нодзоми Окухара!»
Хохмач Белкин собирался играть в четверть силы, рассчитывая потешить мужскую половину зрителей прыгающими прелестями девяностокилограммовой партнёрши в спандексе и белой футболочке. Любовь Петровна скромно пробубнила, что с восьмого класса не держала в руках ракетку, но вдруг заняла красивую среднюю стойку и начала шутя оглушать Белкина резкими плоскими подачами.
Это надо было видеть! Грузная и обманчиво медлительная Журавлёва совершенно обескуражила спутников, а особенно – зачинщика Никиту. Она зрелищно и ловко перебегала по площадке, волан будто сам прилипал к её ракетке, скальный массив бюста сотрясался словно два фуникулёра над пропастью.
В первой партии Любовь Петровна разнесла Никиту со счётом 20:7. Позабыв о томящемся на углях мясе, народ как по команде столпился посмотреть на экзотическую спортивную пару. Во второй партии взволнованный Белкин вырвал победу с мизерным перевесом – 20:19.
- Любовь Петровна, я преклоняюсь! – вопил он, галантно целуя руку бухгалтерши. – В школе у меня была кличка Физрук, но вы сбили с меня спесь!
Словно волшебник, Белкин достал из воздуха букет ромашек и вручил его «чемпионке вечера» вместе с роскошным шоколадным батончиком (Катерину Голдрихцель при этом перекосило). От заключительного реванша Любовь Петровна отказалась - излишний вес всё-таки давал о себе знать. Мокрая, но довольная, она снова выкупалась, попозировала Мише на фотокамеру и отправилась пить водку под шашлык и лечо.
- Наш девиз?
- За всё молочное!
- Наливай!
Пикник на Листвянке продолжался.
***
Любовь Петровна ещё помнит, как чокалась с представительным технологом Пономарёвым, как надоедливый Миша Перелётный бубнил ей о фолловерах и блогерах. Девки плясали, мужики соревновались в армрестлинге, Стас Латышев нырял за утопленным телефоном сепараторщицы Риммы Стригулиной. Телефон нашёлся и зарёванная Римка облобызала героя-ныряльщика. Потом щеголеватый Никита Белкин по многочисленным просьбам расчехлил свой шикарный «Фендер» с затейливой резьбой на деке, пел что-то из классических романсов и «Московскую осень» со сложным гитарным соло.
Коммерческому директору хлопали и просили на бис. В прикостровой толчее Миша Перелётный вдруг обнял Любовь Петровну за мощный стан и таинственно спросил, как она относится к возможному удлинению своей фамилии: Журавлёва-Перелётная? Согласитесь, это забавно и креативно?
В знак серьёзности намерений Миша сжал крупномасштабные ягодицы Любови Петровны и сгрёб за астрономическую грудь. Конечно, роман с простодырой бухгалтершей без роду - без племени в Мишины планы не входил, будь она хоть Рэйчел Макадамс. Дома его ждали сын и законная супруга Дашка, которая после родов стала тупой и плаксивой, и даёт Мише через две недели на третью. А вот покувыркаться с богатой на тело бухгалтером Журавлёвой без обязательств – это в понимании оператора-расфасовщика был бы адидас, то есть здорово.
Но захмелевшая Любовь Петровна решительно стряхнула с себя мишины руки и креативного сочетания фамилий не оценила.
- Не лапай меня, какер! Ты женатый! – заявила она на всю поляну. – Думал, без кольца гуляешь – дак Журавлёва и не догадается? У тебя, у балабола, семейное положение на лбу написано!
Бабы ржали, а Перелётный жутко обиделся и пошёл приставать к кому-то другому.
Потом Любовь Петровна вспоминала, как услышала от дохлячки Катьки Голдрихцель какую-то очередную гадость про себя – и от души смазала ей по морде бадминтонной ракеткой. Тут-то и начался содом и гоморра. Эх, опять ты, Любаша, перестаралась и выпила лишний стакан!
- Наш девиз?
- За всё молочное!
***
…То, что пикник для неё закончился раньше положенного, Журавлёва понимает, очнувшись связанной в палатке, носом в чей-то красно-бурый спальный мешок с криво нашитой биркой.
В жизни бухгалтер Журавлёва от души ненавидит всего несколько вещей. Она ненавидит затяжки на колготках, бардак в финансовой отчётности и утреннюю зарядку. Плюс терпеть не может нудные компании, безуглеводные диеты и грязные ногти у мужиков. Сегодня на Листвянке она поняла, что ненавидит ещё одно: валяться связанной в лайкровых лосинах и влажном купальнике.
В палатке с опущенным пологом душно. Под облегающей синтетикой возник парниковый эффект. Любови Петровне кажется, что в трусики ей сунули кусок сырого бетона. Она лежит в спандексовых лосинах и мятой, испачканной, некогда белой футболке. Алая бейсболка валяется рядом, похожая на смятый сетчатый дуршлаг. Руки и локти Любови Петровны скручены за спину белыми пластмассовыми хомутами. Этими хомутами мужики крепили навес между берёзами и временные кабинки для переодевания. Принцип действия хомута простой и удобный: накидываешь зазубренную ленточку-кольцо на какой-нибудь предмет, дёргаешь за хвостик, и она стягивается до нужного диаметра. Например, до окружности женских бёдер, груди или запястий.
Бедную полупьяную Любовь Петровну опутали не меньше чем дюжиной прочных колец. Торчащие во все стороны хвостики сделали её похожей на гигантского дикобраза. Хомутики стягивают женщине кисти рук за спиной, локти, крупные плечи. Несколько пар лент обвили ноги – лодыжки, колени и бёдра оказались намертво соединены пластиковыми скобками.
Повозившись на расстеленных пенках, госпожа Журавлёва убеждается, что у пластиковых кандалов есть неприятное свойство: распустить застёгнутый хомут невозможно. Он одноразовый, его нельзя ни ослабить, ни развязать, ни размочить водой. После использования пластмассовую стяжку обычно режут ножницами и выбрасывают.
Пленнице очень больно и неловко лежать, поскольку коллеги не просто её связали, а соорудили из двух дюралевых вёсел нечто вроде распятия и прикрепили женщине за спиной.
Распятие из вёсел мужики изобретали в дикой спешке. Когда Журавлёву скрутили хомутами по рукам и ногам и уложили в палатку, она в бешенстве принялась вертеться и кататься на подстилке из пенополиуретановых пенок, затем врезалась плечом и задом в стенку из лавсана. Непромокаемая материя опасно затрещала, палатка скособочилась, снаружи из земли полезли колья.
- Стой! Моя палатка! – всполошился казеинщик Стас Латышев. – Щас тенту трындец будет!
Он попытался откатить буянку от стены, а Любовь Петровна начала отпинываться блестящими полиамидными ногами.
- Всех убью! А-а-а! Мучители! Руки загнули!
Палатка качалась, в полутьме блистал женский малиновый зад, прозрачный как промокашка. Стало очевидным, что если бухгалтершу немедленно не зафиксировать, она снесёт хлипкий шалаш и укатится в костёр или в Листвянку. Но к чему привязать женщину? В палатке нет ни мебели, ни отопительных радиаторов.
Продолжая орать, грузная Любовь Петровна извернулась, покатилась в другую сторону и чуть не протаранила противоположную стену. Хрясь! Палатка покачнулась, верёвки зазвенели от натяжения. Полотно спружинило, отбросив пленницу назад. Футболка Журавлёвой задралась, лосины сочно сверкнули на ягодицах, словно россыпь драгоценных слитков. Полиамид между трущихся ляжек шелестел как камыш.
- Секунду! – Миша Перелётный втащил в палатку два весла. – Сейчас мы её крестообразно…
Несмотря на вопли и протесты Любови Петровны, мужчины вчетвером оттащили её на животе к центру палатки и продели весло сзади через связанные локти поперёк. Двумя хомутами Миша пристегнул его к предплечьям Журавлёвой. Торчащие по бокам концы весла придали распластанной бунтарке отдалённое сходство с самолётом. Весло упиралось в землю то ручкой, то лопастью и не позволяло бухгалтерше вращаться вокруг своей оси.
- Уйди, нечистый дух! Прекратите меня связывать!
- …подвяжем весло к жопе, чтоб сгибаться не могла.
Миша продольно положил на спину Любови Петровне второе весло, подсунул его поперёк первого. Получился импровизированный крест. Хитроумное устройство не позволяло Любови Петровне переворачиваться, ползти и извиваться. Лопасть весла накрыла взлохмаченный платиновый затылок женщины, ручка легла на связанные щиколотки. Черенок весла раздвинул откормленные ягодицы женщины, похожие на огромные перевёрнутые подковы. Сквозь туго натянутый спандекс лосин проступили упругие линии трусиков, будто два следа, оставленные на льду конькобежцем.
Взяв в зубы горсть хомутов, Перелётный ловко и сноровисто связал вёсла между собой, заодно прихватил дюралевый черенок к плечам и пышным икрам Любови Петровны. Миша получил огромное удовольствие, трогая и сковывая пластиком крупную женщину в тесном пурпурном спандексе, который мерцал зернистой паюсной икрой и хрустел на швах пачкой свежеотпечатанных банкнот. Кончики застёгнутых хомутов трепетали над поверженным телом Журавлёвой как маленькие антенны. От обнажённых связанных рук Любови Петровны сладко пахло кремом для загара, а от тела и одежды - речной свежестью, корсиканским лимоном и томлёной женской плотью.
Мужики задёрнули полог и ушли. Бунтарке даже не вставили в рот кляп, потому что над лагерем оглушительно ревела «Дискотека авария». По пьяной лавочке Госпожа Журавлёва сама обожает трясти булками под их «Малинки-вечеринки», но сейчас ей не до танцев. Её бюст, тяжёлый как медеплавильная печь, ноет и гудит, стянутый зубчатыми путами. Хомуты глубоко впились в вырез майки с тенистой ложбинкой, делящей загорелые груди надвое.
От спальника под носом воняет застарелыми походами и гарью. Любовь Петровна морщится. Пластиковые скобки тонкие как спички и противно саднят, сдирают эпидермис с рук и ног. Крестообразная конструкция из вёсел скрежещет, жмёт в районе таза и лопаток, если госпожа Журавлёва пытается стронуться с места. Скальные груди затекают под тяжестью тела, соски под футболкой расплющились.
Валяться во время пикника связанной в палатке, с веслом, продетым подмышками, досадно до слёз. К счастью, Любовь Петровна выпила довольно много водки. Повозившись, она утыкается лбом в землю и отключается на несколько минут. Даже начинает похрапывать.
***
В коротком сне Любовь Петровна неторопливо катит на своей «Ладе-пятёрке» по загородной трассе. Мимо бегут километровые столбы, безлюдные автозаправки. На дороге нет ни одной машины. Время от времени женщина глядится в зеркало на приборной панели. С внешностью всё в порядке. Из зеркала на неё смотрит потрясающая моложавая блондинка. Пухлые губы жирно напомажены вишнёвым блеском. Брови изогнуты чёрными молниями. Скальный массив грудей разрывает смелый вырез белой футболки, их глубоко пересекает ремень безопасности. И тут с обочины, от бело-синего патрульного «Форда» ей салютует жезлом сутулый сержант – приказывает остановиться.
- Блин, не было печали! – бурчит Любовь Петровна и принимает вправо. Поправляет вырез на груди, подбивает белокурую причёску.
Гаишник нагибается к окну и Журавлёва видит, что это никакой не полицейский, а оператор-расфасовщик Миша Перелётный.
- Вы есть в инстаграме, Любовь Петровна? Хотите, я заведу вам блог? – спрашивает Миша, постукивая жезлом по ладони. – Донаты, хейтеры, фолловеры…
- Нужны мне ваши инстаграмы, - фыркает Журавлёва. Её не отпускает ощущение дежа вю. - Дома стирка, уборка, на ремонт вон ссуду взяла.
Задевая крышу фуражкой, Перелётный просовывает голову в салон и его рот наполняется слюной. Он видит крупный зад Любови Петровны, который не вмещается в сиденье. Подол футболки едва достает до бёдер. Юбки на женщине нет. Между ног, туго облепленных лосинами малинового цвета, проступает полоска купальных трусиков, ведь Любовь Петровна едет на пляжный корпоратив.
- Я смотрю, вы сели за руль без юбки, - злорадно говорит плюгавый инспектор Миша. – Нарушаем?
- Нет такого правила, я экзамен сдавала! - с вызовом отвечает Любовь Петровна. – Я часто езжу без юбки, она на педали давить мешает, - и это действительно так.
«Ещё бы! – думает Перелётный. – На твоих окорочках любой подол лопнет, зуб даю!»
Вслух он говорит:
- Проверка машин и документов! Прошу выйти.
Во сне Любовь Петровна догадывается, что наружу выходить ни в коем случае нельзя. Просто так похотливый Миша её не отпустит. Нужно кричать, давить на газ и улепётывать. Пока он добежит и заведёт патрульную машину, госпожа Журавлёва будет уже далеко.
Но она почему-то подчиняется лже-гаишнику и распахивает дверцу. «Лада» резко накреняется, выпуская из недр полновесных девяносто килограммов жаркого женского тела. Когда Журавлёва по очереди выставляет полные ноги на асфальт, её лосиновый лобок предстаёт перед Мишей во всей бесстыдной красе, а мощные груди оголяются почти наполовину.
- Вы знаете наш девиз, гражданка? – вопрошает Миша.
И Любовь Петровна как дура отвечает:
- Знаю. За всё молочное!
Оператор-расфасовщик вертит в руках её права и техпаспорт, и обвиняющим тоном заявляет:
- А почему здесь написано «Журавлёва»? Здесь должно быть написано «Журавлёва-Перелётная»!
Это уже неслыханная наглость. Любовь Петровна упирает руки в бока.
- Русским языком сказано: никогда не была Перелётной и буду. Не лапай меня, ты женатый! Думал, без кольца гуляешь – дак Журавлёва и не поймёт?
- Всё ясно. Приступаю к задержанию!
Миша вдруг ястребом набрасывается на женщину, впечатывает её яркими губами в капот, втирает ей своё бедро между ляжек, обтянутых плёнкой пурпурного спандекса. Выкручивает Любови Петровне за спину руки и больно закусывает кисти стальными наручниками. Потом пропускает пленнице под мышками невесть откуда взявшееся дюралевое весло и фиксирует его у предплечий бухгалтерши пластмассовыми хомутами. Это больно и унизительно.
- Машина в розыске! Документы поддельные! – бессвязно вопит Перелётный, и прежде чем Любовь Петровна успевает опомниться, приподнимает её за роскошную гриву и утрамбовывает рот кляпом из алой бейсболки.
Женщина глухо стонет от боли и несправедливости. Она не сделала ничего противозаконного, чтобы ловить её на дороге, нанизывать на весло и надевать наручники. Езда без юбки и отсутствие блога – ещё не преступление. На ладони Перелётного остаются следы её вишнёвой помады. Он вталкивает пленницу вместе с веслом на заднее сиденье «Форда», лицом в пыльные чехлы и прижимает всем весом.
Любовь Петровна мычит в кляп из алой бейсболки, а оператор-расфасовщик оседлал её необъятные ягодицы и снимает с себя форменные брюки. От нетерпения Миша даже не спускает с Журавлёвой влажных лосин и купальных трусиков, прилипших к промежности от пота и дамской интимной влаги. Миша просто вонзается членом в тесно сдвинутые ляжки арестованной, судорожно бьётся и тут же орошает сиденье, ягодицы и скованные за спину ладони Любови Петровны.
Беспомощная женщина чувствует между пальцев гадкую, киселеобразную сперму Перелётного. Её выворачивает от ирреальности происходящего. Миша блаженно кудахчет, ломая руки своей добыче, впиваясь зубами и ногтями в её спину, шею, плечи. Он елозит по скользким лосинам кривыми волосатыми ногами сатира.
С немалыми усилиями оператор-расфасовщик всё-таки сдёргивает с Журавлёвой непокорный спандекс и трусики до середины бёдер, мнёт, треплет, рвёт вдавленное в сиденье тело. Жертва задыхается от кляпа, духоты, пыли, набившейся в нос и глаза. От боли, неудобной позы и жёстких браслетов внутри неё верещит каждая клеточка.
«Когда же он отпустит меня, сволочь?» – тупо думает она.
- Приступаем к главной церемонии регистрации Журавлёвой-Перелётной! – провозглашает Миша, сидя на ней верхом. – Сначала я хотел запереть тебя в багажнике, чтоб не сбежала, но есть способ получше. Мы сделаем тебе «гильотинку»!
Вскоре Любовь Петровна на себе узнаёт, что такое «гильотинка». Говорят, так братки на междугородной трассе издеваются над провинившимися шлюхами. Приподняв за волосы, Перелётный ставит её на сиденье на коленки, выпихивает голову Любови Петровны в приоткрытое окно и поднимает стекло под самый подбородок пленницы. Шея Любовь Петровны застревает в узком зазоре, словно в колодке. Высвободить торчащую снаружи голову теперь невозможно, а наручники за спиной не позволяют женщине дотянуться до стеклоподъёмника.
Перелётный ещё раз насилует пленницу сзади, потом выходит из машины и становится перед лицом Журавлёвой. На нём только форменный мундир ДПС и фуражка. Его болтающийся член как раз на уровне губ Любови Петровны.
- Твой рот похож на вишню в ликёре, - бормочет ненасытный Миша. – А сейчас ты получишь на язычок косточку…
«Только попробуй! – мстительно думает чуть живая Любовь Петровна. Во рту у неё пока надёжно сидит алый кляп. – Золотых коронок не пожалею, но отгрызу тебе всё, до чего дотянусь!»
Вдруг Миша куда-то исчезает, а Любовь Петровна вновь оказывается за рулём своей «пятёрки» на пустынной дороге. Она по-прежнему одета в футболку и лосины, но крепко привязана белыми хомутами за руки, продетые сквозь рулевое колесо. Лодыжки ног около педалей тоже связаны. Вдобавок Любовь Петровна пристёгнута к спинке ремнём безопасности. Ремень накинут неправильно. Не переброшен с плеча на талию, а туго продет между раздвинутых ног Любови Петровны.
Госпожа Журавлёва медленно приходит в себя, ёрзает и кривится: ремень в промежности не даёт простора для действий, больно впиваясь в истерзанную купальником (или Мишей) женскую базовую комплектацию.
Она пытается дотянуться распухшим ртом до привязанных к рулю запястий. В трусиках вспыхивает обжигающая боль. До Любови Петровны доходит, что ртом, полным золотых коронок, хомутов не перекусишь. Она даже яблоки грызёт с осторожностью, предпочитая мягкие торты и сливочные кондитерские лакомства. Потому и зубы в своё время попортились, и фигура расползлась.
Сейчас Любови Петровне желается только развязаться, попить, покурить и срочно сбегать в кустики. Увы, все мечты несбыточны как гроза в пустыне Атакама. В ящичке бардачка справа, она помнит, есть и минералка, и сигареты, и маникюрные ножницы. Но достать до крышки руками, прикрученными к рулю, она физически не сможет.
«Так и сдохну тут!» – обречённо размышляет пленница, утирая плечом пот со щеки и матеря лже-гаишника Перелётного до восьмого колена в роду.
Есть запасной вариант: сигналить и орать на весь лес. Благо, кляпа во рту уже нет, и руль с «бибикалкой» прямо под локтями. Но Любовь Петровна медлит. Если на звук придут такие же ублюдки как Миша, ещё неизвестно, как они распорядятся беззащитной сексуальной пленницей в малиновых лосинах.
Мало-помалу жажда и раздутый мочевой пузырь вынуждают женщину пойти на крайние меры. Любовь Петровна не рискнула звать на помощь и подавать сигнал бедствия. Любовь Она напряглась, навалилась всей массой и отламывает от колонки рулевое колесо. Жалко курочить управление верной «ласточки», но какой резон дрожать над бездушной машиной, если вот-вот описаешься в трусики и на сиденье?
Дорога безлюдна, но где-то в отдалении орут частушки. Любовь Петровна в недоумении оглядывается. Никого. Или это радио?
- Передвинули часы
Во Рязанской области!
Раньше х… стоял в постели,
А теперь в автобусе!
Журавлёва сама любит частушки, но сейчас упоминание о мужском половом органе вызывает у женщины горловой спазм и в памяти всплывает мерзкий облик Миши Перелётного - в милицейском мундире и с голыми волосатыми ногами.
Любовь Петровна собирается с силами и пробует выдрать руль из гнезда.
…От первого же рывка госпожа Журавлёва испытывает боль в запястьях, локтях и промежности, куда словно засунули каминные щипцы. Она по-прежнему лежит в палатке, привязанная к вёслам. Сквозь лавсановые стенки проникает зыбкий свет костра, там вовсю распевают частушки. За несколько минут отключки о пленной Любови Петровне уже позабыли. Один раз кто-то по ошибке сунулся в палатку, наткнулся на торчащие ноги в белых кроссовках, проворчал «пардон» и ретировался.
«Машина, наручники, церемония регистрации Журавлёвой-Перелётной… Приснится же такое дерьмо!»
Мокрая, злая и потная Любовь Петровна пробует пошевелиться, перевалиться с боку на бок, но терпит неудачу. Концы поперечного весла играют роль опорных рычагов, не давая пленнице устраивать покатушки. Женщина понимает, что распятая на кресте из вёсел, обмотанная множеством хомутов, она обречена валяться лицом в красно-бурый спальник с криво нашитой биркой.
- Всё эта крыса лаборантская! Молочнокислая бактерия! Из-за неё меня скрутили, - жалуется Любовь Петровна китайскому спальнику. Другого собеседника у неё нет. – Но и я ей душевно звезданула, будет знать паромовских девчат! Развяжусь – в Листвянке утоплю продрищовку!
Она отлежала себе колени, груди и живот – всю переднюю часть тела. Пригвождённое к пояснице весло не даёт Журавлёвой сгибаться, словно женщина проглотила лом. Его дальний конец привязан к лодыжкам, а ближний давит на позвоночник. Середина весла бесцеремонно вклинилась в выемку между пухлых ягодиц. Заломленные за спину руки упакованы в жёсткий неуклюжий свёрток. А когда Любовь Петровна отчаянно крутит бёдрами, в паху рождаются очень неприятные ощущения.
Что-то настойчиво пилит ей низ живота, будто в трусики вставили и раскрыли каминные щипцы. В общей свалке Журавлёва даже не заметила, кто и когда продел ей два хомута между ляжек, крепко пристегнув за бёдра к продольному веслу. Наверняка это проделки Перелётного.
- Больно, не могу! – Любовь Петровна сосёт обветренные губы и чувствует, как пластмассовые ленты раздирают ей пах.
Хомуты впились в нежную плоть слишком близко к промежности. От напряжения и боли там бегут мерзкие возбуждающие мурашки. Такое у госпожи Журавлёвой случается, если она подолгу носит стринги или колготки со сверхтугим центральным швом. Незамужняя Любовь Петровна с маниакальным пристрастием постоянно выбирает в бутиках самые узкие трусики. С мрачноватым юмором она именует их «замечательное кончательное бельё». Универсальный рецепт бабьего счастья.
Полог палатки откидывается, Любовь Петровну обдаёт амбре перегара, хвойного леса и табака.
- П-привет, о Вифлеемская звезда!
В палатку вползает пьяный оператор-расфасовщик Миша Перелётный.
***
В сумерках выше по течению доносятся плеск и смешки – там резвятся самодеятельные нудисты из цеха готовой продукции. У мангала группа мужичков-технарей и грузчиков обсасывает под водочку куриные крылышки и вяло спорит, почему парорегулятор во втором теплообменнике даёт температуру пастеризации выше заданной? Несколько парочек кружатся под бессмертный хит «Дым сигарет с ментолом». Над головой посвистывают летучие мыши. Возле палатки главного технолога Пономарёва бабы горланят под гитару похабные частушки.
Машинист вакуум-упаковки Андрей Головаченко - философ, но философ непьющий, что само по себе является редкостью. Сейчас он одиноко сидит на коряге с бутылкой питьевого йогурта и редактирует в смартфоне сегодняшнюю запись пикника. Высадка на берег, разведение костров, попойка, коптящий гриль… Головаченко может считать себя подлинным летописцем мероприятия на Листвянке.
Роль гвоздя походного корпоратива исполняет Журавлёва. Вот она гуляет по берегу и нагибается за дикой редькой. На экране - переливчатый женский зад, залитый в малиновый спандекс и похожий на огромный вантуз. Ягодицы-подковы плещутся, дышат, перекатываются. Купальник под пурпурным полиамидом пружинится и дрожит от невероятного напряжения, от напора сливочной женской массы. А волосы Журавлёвой?! Ох уж эти белоснежные джунгли!… Восхитительная копна, которая всегда в нужный момент скатывается на насмешливый голубой глаз, и Любовь Петровна игриво откидывает пряди, наматывая их на палец.
Вот Журавлёва величественно входит в реку и плывёт отрывистыми, резкими саженками. Над поверхностью маячит каскад волос, рассыпчатый как черёмуховый цвет, да белеет круп-корма, обтянутый синей лайкрой купальника. В несколько взмахов Журавлёва достигает противоположного берега, стоит по пояс в воде, лихо отжимая край пышной причёски. На губах цветёт русалочья улыбка.
Бадминтон: Журавлёва против Белкина. Они классная спортивная пара, если, конечно, не знать, что обаяшка Белкин - подлец каких мало, начальник-говначальник. Но смазливый тип. Девяностокилограммовая фея Любовь Петровна скачет с ракеткой по поляне, и её прелести в спандексе и белой футболке скачут вместе с нею. Головаченко не питает слабости к дородным Евам, однако энергичная Любовь Петровна ломает все стереотипы. Каждое движение - в тему, каждый взмах – чувственная песня. Даже молодёжные лосины не кажутся смешными, они лишь подчёркивают животную сексуальность Журавлёвой. Грузная и обманчиво медлительная, она ловко носится по площадке, скальный массив бюста сотрясается словно два фуникулёра над пропастью.
Последний ролик больше смахивает на вестерн. Расталкивая народ, Любовь Журавлёва приближается к лаборантке Катерине Голдрихцель. На Катькином лице застыло выражение абсолютного презрения и превосходства над «колхозниками». В следующий момент Журавлёва без слов шарахает лаборантке по сусалам бадминтонной ракеткой. Бац! Правильная баба, кого хочешь поставит на место.
На поляне шок. Катерина рефлекторно уклоняется и второй удар попадает ей скользом куда-то за ухо. Третьего удара Журавлёвой нанести уже не дают. Сбоку в неё вцепляется коптильщик сыров Всеволод Иванович, а Стас Латышев обхватывает сзади за талию.
Пьяная Любовь Петровна орёт и лупит мужиков куда придётся. Она крепкая и здоровая женщина. Кто-то выкручивает из её руки сломанную ракетку, а затем выкручивает за спину саму руку целиком. Журавлёва отбивается ногами, белая футболка косо ползёт со сливочного плеча, глянцевые бёдра сверкают малиновым сиропом. Лосины вызывающе впиваются в припухлый лобок Любови Петровны, подчёркивают полноту и упругость женских ляжек. Издали заметно, как под лосинами подрагивают жир и мышцы, как стеклянисто спандекс отсвечивает на крепких коленках и сыплет неоновыми искрами.
Андрей Головаченко возвращает курсор на тридцать секунд назад и просматривает эпизод в замедленном режиме. Нельзя отрицать очевидное. Когда на экране связывают красивую женщину, в этом есть что-то непристойное, первобытное, сексуальное.
Бухгалтерша загнанно хрипит. Ей почти удаётся вырваться, но Перелётный даёт драчунье подножку, а Латышев выкручивает назад вторую руку. Любовь Петровна погребена под мужчинами, словно в муравейнике, её вздымающийся зад колышется всё медленнее. На вывернутых локтях бухгалтерши один за другим смыкаются пластиковые хомуты, а двое добровольцев связывают ей блестящие пузатенькие икры.
Злобную пленницу волокут в дальнюю палатку. Ирина Малютина и Белкин уводят из круга Катерину, закрывающую лицо.
Философ Головаченко отпивает из горлышка йогурт и составляет в уме новую задачку. Сколько погонных сантиметров обычных пластиковых хомутов требуется намотать на руки и ноги девяностокилограммовой леди, чтобы она считалась достаточно связанной?
***
За двадцать четыре года Катерину Теодоровну Голдрихцель ни разу не били по лицу, да ещё при огромном скоплении народа. Когда мерзкая колхозная жиробасина дважды хлестнула Катерину по морде ракеткой, лаборантка опешила. Закрывшись ладонями, она почти не видела, как мужики оттаскивали и скручивали озверевшую Журавлёву.
Прежде чем боевую бухгалтершу усмирили, Любовь Петровна успела врезать ещё двум или трём заступникам. Затем её увлекли в палатку, стянули одноразовыми хомутами запястья и ляжки. А Голдрихцель очнулась в «тойоте-камри» красавца Белкина. Верная Иринка Малютина совала ей смоченный носовой платок, Никита пытался влить в потерпевшую пятьдесят граммов коньяка.
- Всё нормально, Катя. Всё под контролем, - твердит Малютина и просит у Никиты: - Налейте мне тоже?
Наконец Катерина заглатывает предложенную рюмку, отбирает у Иринки платок, начинает баюкать ноющую скулу. Под лобовым стеклом висит зеркало, но Голдрихцель боится взглянуть на себя. Ей мерещится, будто левая часть лица онемела и увеличилась втрое. В коленях трясутся поджилки.
- Откуда взялась эта девиантная тётка с нарушенным обменом веществ? – обморочно, издалека спрашивает Катерина. – Как её там – Журавлёва, Бройлерова, Психопатова? Ну, спасибо за праздничек на природе! У меня половина фейса отнялась! А мы завтра в итальянский ресторан с караоке собирались…
Отчего-то ей сейчас очень важен поход в ресторан, где подают генуэзский пирог с рикотто и цуккини.
- Убери платок на чуть-чуть? – Иринка мешается, суетится, щупает Кате левую скулу. – Не загораживай. Ой, Никита Артурович, тут набухает! У вас есть аптечка?
- Она плашмя ударила, не ребром. Бровь цела, глаз тоже, ничего критичного, - Белкин бросает аптечку из-за сиденья. – Перекисью промойте.
Никита вертит в пальцах полупустую коньячную бутылку, но не пьёт. Вдруг понадобится везти домой избитую девушку?
- Ничего критичного? – взъерошивается Катерина. – А в следующий раз пусть она шампур в меня засадит?
- Не волнуйся, Катя, её связали! – торопится Иринка. – Крепко-накрепко! Миша связывал, Стас, Всеволод Иванович из сыродельного... Она ещё Лукину нос разбила.
- Ты сама видела? Точно крепко связали?
- По рукам и ногам! Хомутами и вёслами. Лежит в палатке у Латышева.
Катерина не понимает, как можно связать кого-то веслом, но весть о том, что отвратительная бухгалтерша Фрося (или Люся) обезврежена, несколько успокаивает.
- Надеюсь, её уволят? – Катерина смотрит в затылок коммерческого директора Белкина. – В любом случае в понедельник я подаю в суд! Если мне придётся накладывать швы из-за этой…
- Я свидетелем могу, - без особой охоты поддерживает Малютина.
- Угу. Да здравствует наш гуманный суд... - туманно крякает Никита.
Коммерческий директор просчитывает в уме ситуацию и понимает, что дело хреновое. Справедливо рассуждая, Катерина сама напросилась на оплеуху. Лаборантка весь день язвила насчёт пышных форм Журавлёвой. Зря он вовремя не вмешался. Вроде бы велика важность – баба съездила другой ракеткой по физиономии? Однако неизвестно, что на это скажет генеральный.
Формально именно он, коммерческий директор Никита Белкин, числится на поляне за старшего. Дальше можно толковать двояко. С одной стороны, Журавлёва ударила Голдрихцель в нерабочее время и за территорией предприятия. С другой стороны, генеральный директор Кимряк может пойти на принцип и спросить, какого чёрта Никита допустил бардак и мордобой во время корпоративного отдыха?
Н-да, вопросец… Тут не только бонусные баллы кувырком полетят, но и прочая материальная мотивация старшего персонала. А за «тойоту» ещё кредит не выплачен. Белкину становится грустно.
Не опуская платка, всё ещё всхлипывая от пережитого, Катерина вдруг автоматически начинает прихорашиваться. Бухгалтерша Фроська-Люська (или как там её?) - конечно, дрянь и стерва, но нет худа без добра. Ведь Белкин усадил её в свою машину! Сам! К себе! Такой шанс! Останется ли синяк на лице? А глаз не заплывёт? Мозжит довольно сильно, и в ухе звенит. Ирина Малютина распечатала перекись и промывает скулу старшей лаборантки. От второго удара ракеткой Катя, видимо, чуть уклонилась. Отпечаток на лице остался от первого удара, самого хлёсткого.
- А ракетка треснула, у мангала валяется, - зачем-то поясняет Иринка, орудуя ватой.
- Не волнуйтесь, вычтем стоимость инвентаря с кого надо, - Белкин демократично подливает коньяк Катерине и Малютиной.
«Пока я всё делаю правильно, - размышляет он. – Потерпевшая в безопасности, приходит в себя. Хулиганка Журавлёва изолирована и связана. Полежит часик-другой, может, выспится. Пономарёв предупреждён, чтоб не вздумал доложить Кимряку. Иначе вони вовек не оберёшься».
В бардачке у Белкина лежит «разъездная» пачка суперлёгких сигарет. Никита со вздохом закуривает, чего за ним не водилось с прошлой осени.
- Ирина? Малютина? - мрачно зовёт он.
- Да, Никита Артурович?
Никита шевелит модно выщипанными бровями, выдыхает дымное облако.
- Тебе сегодня хорошо отдыхается?
Малютина непонятливо моргает, потом кивает:
- Конечно! Ещё бы! Речка, танцы, шашлыки! – метнула взгляд на подругу и виновато добавила: - Только вот Катеньку жалко…
- Успевай, наслаждайся танцами, - Белкин зловеще барабанит по рулю. – Поздравляю! Это был последний выезд молочного комбината на загородный корпоратив. Завтрашняя смена сюда уже не поедет.
- Как? – в голос изумляются обе, и Голдрихцель роняет платок с виска. Там темнеет ссадина от ракетки в форме полумесяца. – Почему последний?
- Не понимаете? – раздельно произносит коммерческий директор. - На поляне произошло ЧэПэ! В итоге одна участница заканчивает вечер связанной, другая получила лёгкие телесные и грозится судами…
Никита выдерживает значительную паузу, чтобы до девчонок дошло.
- Если вы, Катерина Теодоровна, подадите на Журавлёву в суд, Кимряк весь комбинат заколебёт! Огребём за всё молочное! Готовьтесь сочинять тонну объяснительных – со всех, кто был сегодня на поляне! Кто бил, кто провоцировал, кто разнимал…
- То есть я должна простить ей, этой жабе? – охают с заднего сиденья.
Малютина и Голдрихцель сидят прижавшись друг к другу и не дыша. Катерина ясно уловила намёк «кто провоцировал». Никита бросает сигарету за окно и добавляет голосу официального металла:
- Как должностное лицо, я не имею права отговаривать вас от судебного разбирательства. Я лишь смотрю вперёд. Хотите знать, чем всё закончится?
- Хотим, - убито говорит Катерина.
- Извольте. Через месяц вы доблестно отсудите у бухгалтерши пару тыщ морального ущерба и двести рублей на пластырь. Разумеется, если квитки из аптеки предъявите…
- У меня вроде бы зуб зашатался! – пищит из-под платка старший лаборант. – Я щёку изнутри прикусила!
- Характер повреждений установит судмедэкспертиза, причём замечу: штука весьма волокитная, - отрезает Никита. – Вы отсудите у Журавлёвой две-три, бог с ним, даже пять тысяч денег, но за месяц таскания по судам генеральный всех нас со свету сживёт. Меня, Журавлёву и вас, Катерина Теодоровна.
- А вас за что, Никита Артурович?
- За высокие производственные показатели, наверно! - взрывается Белкин. – Между прочим, я ответственный за сегодняшний выезд! И узнав о ЧП среди персонала, господин Кимряк снимет с нас шкуру. Цивилизованно, но основательно. Он не любит коллективных геморроев. В сущности, их никто не любит.
- С нами расторгнут трудовой договор?
- Новоявленная Журавлёва, конечно, вылетит за ворота на вольные хлеба, у неё испытательный ещё не прошёл. А нам с вами, Катерина, чёрта с два не квартальная, чёрта с два не «мотивация» за полугодие. Новогодние премиальные мы тоже можем смело вычеркнуть из жизни. За всё молочное и порочное.
Белкин притворяется, что вылезает из «тойоты».
- Если вам нужна «скорая», томография, милиция, то звоните. Хоть в администрацию президента! Действуйте, решайте, Катерина Теодоровна... – он настораживает уши. - Блин, кто без разрешения на моём «Фендере» у реки брякает? Он таких бабок стоит…
- Там технолог Пономарёв играет. Ирина, выйди, пожалуйста, на секунду? – говорит с заднего сиденья Катя. Платок почти высох от её пылающего лица.
Малютина обиженно покидает салон и плетётся к костру.
- Ирина, не в службу, а в дружбу? Проверьте там самочувствие мадам Журавлёвой? – говорит вдогонку Белкин.
Катя опять прикрывает скулу и поворачивается к коммерческому директору.
- Сказать вам правду, Никита Артурович? Да, меня бесит эта отожравшаяся бухгалтерша Люся или Фрося…
- Любовь Петровна, - по наитию поправляет Белкин и опять присаживается за руль. Он весь внимание.
- Неважно. Она, наверно, старше вас лет на десять, хоть и виляет жопой как молоденькая. А вы... вы ведётесь на её обтянутые ляжки как щенок!
Запрокинув голову с вьющимися волосами, Никита баритоном хохочет.
- Я ведусь на бухгалтерские ляжки? Бросьте, Катерина Теодоровна, я вас умоляю!
Голдрихцель чувствует, что теряет инициативу, и сбивчиво выпаливает:
- Да! Да! Думали, я не вижу? И купаться за ней, и в бадминтончик за ней, и помидорками угощаться!
Белкин продолжает посмеиваться, но смех его неискренен. К своим двадцати семи годам коммерческий директор молкомбината страшно избалован женщинами. Он ездит в загранкомандировки, спит с тайскими проститутками и кенийскими массажистками, крутит параллельные романы с двумя москвичками и одной австрийкой.
Но да, новая бухгалтерша Любовь Петровна зацепила Белкина своей свежестью и харизмой. Полновата, грубовата, скорее всего, не очень умна, зато сколько самобытного достоинства и грации! Именно такие женщины, как заметил мудрый классик, входят в горящие избы, ловят коней и далее по тексту. С такими жемчужинами как госпожа Журавлёва почему-то хочется не только переспать, но и вместе проснуться.
«Тяжёлой поступью вошла в моё сердце…» - крутится в голове где-то вычитанная строчка. Вот блажь! Что-то вы, Никита Артурович, стали сентиментальным. На вас пикник на Листвянке подействовал? Белкин обрывает смех, в упор смотрит на Катю. Старший лаборант Голдрихцель в горящую избу точно не войдёт. Лучше она погуглит номер пожарной охраны и наберёт 112.
- Там, у костра, я не сдержалась из-за вас, - говорит Катерина.
- Из-за… кого? – всегда уверенный в себе Никита даже теряется.
- Из-за вас, из-за вас, из-за вас! – кричит старшая лаборантка. - Вы весь день потакаете этой гадине и пялитесь на неё. Она же чушка! Жирная колхозница!
- Чушка, колхозница… Вам не идёт уличный жаргон, не будем переходить на личности, – бормочет сбитый с толку Никита. – Что с вами, Катерина Теодоровна?
В полутьме кожаного салона Катерина похожа на злую худенькую птицу.
- Я поняла вас, Никита Артурович. Вы хотите прикрыть перед Кимряком свою задницу…
- Наши задницы, - сразу уточняет Никита. Ему хочется срочно выпить коньяка или хотя бы афобазол.
- Ладно, наши. Принимаю ваши доводы. Чёрт с ней, с Журавлёвой. Заявления в суд не будет.
Голдрихцель комкает и отшвыривает платок. Он повисает на ручке замурзанной тряпкой.
- И я ненавижу тебя, Никита! Ты дурак или где?… Да я уже полгода тебя…
- Тссс, Катя, - говорит Белкин, вращая ключ зажигания. – Я понял. Давайте отъедем в более спокойное место?
Про себя Никита тут же сочиняет великолепный каламбур:
«Ха-ха, лучше Голдрихцель в руках, чем Журавлёва в облаках».
Под капотом «Тойоты» оживает двигатель «2.5 premium», машина словно разведчик ползёт на брюхе прочь от поющей и гуляющей поляны.
- Никита Артурович! Никита-а-а Артурович!...
К машине подбегает встрёпанная Малютина и едва не валится на капот.
- Никита Артурович! Там Перелётный Журавлёву изнасиловал!
***
Сидя на корточках, Миша таращится на полную женщину в малиновых лосинах, уткнутую носом в спальный мешок. На спине Любови Петровны выложен дюралевый крест из вёсел, пристёгнутый хомутами к рукам, ногам, талии и даже к паху.
- Зачётно лежишь, чемпионка бадминтона! Тебе стопудово нужен свой инстаграм. Видала, какой лайфхак из вёсел я тебе изобрёл?
- Пошёл ты, глист какерский!
На работе Миша встречал новенькую только возле проходной или в столовой. В производственной зоне молкомбината бухгалтерам делать было нечего, на фасовочную линию посторонние тем более не допускались. Зато дерзкие наряды Журавлёвой активно обсуждались бабами в Мишином цехе.
Миша знает, что на работе вместо брюк Любовь Петровна отдаёт предпочтение юбкам с дорогими красивыми колготками и почти никогда не повторяется. Вчера она шла через проходную в чёрных ажурных колготках, завтра в тонких верёвочных, потом в лунно-матовых, кофейно-помадных… Сколько же у неё пар? Сексапильный капрон, выпирающие пунктиром гипюровые лифчики и хищный густой макияж делают Журавлёву похожей на победительницу конкурса тверских путан.
Порой к молчаливому порицанию женской половины комбината Любовь Петровна беззастенчиво рядится под женщину-вамп: тюлевые блузки похожи на откровенный комбидресс, кожаные юбчонки едва прикрывают пах. ЧОПовские барбосы на турникете дружно колупают носы при виде крейсерских ляжек Любови Петровны, затянутых в умопомрачительные лакированные ботфорты. Под каблуками этой гигантской матрёшки прогибается пол и трескается асфальт.
Сейчас Перелётный в достаточной кондиции опьянения. Он весь день хотел эту вредную бомбическую тёлку в малиновых лосинах. Он хотел её все дни!
- Головаченко, проныра, видео снял, как мы тебя у костра связываем. Вообще атас! В садомазо-порно можно продать.
Любовь Петровна трётся лбом о спальный мешок, убирая лезущие в глаза волосы. Мало ей было бредового сна с участием Перелётного, так он ещё и наяву припёрся.
- Подонки вы все! Фетишисты. На весь грёбаный комбинат ни одного нормального мужика! Развязал бы меня, чем языком щёлкать? Кто мне между ног хомут продел?
- Я продел, - сознаётся Миша. – Думал, тебе понравится. Ты уже намокла и получила удовольствие?
- Убери его, сука! Натёрло до волдырей!
Перелётный делает вид, будто ищет в темноте хомуты на заднице Любови Петровны. Спандекс податливо щебечет и скрипит у него под пальцами. Оператор-расфасовщик мнёт бухгалтерские ягодицы, чувствуя сильный прилив крови ниже пояса. Он возбуждён.
- Передаю «благодарность» от всего комбината и глубочайший поклон, - говорит Миша, выигрывая время. – Ночёвка на Листвянке накрывается, велено доедать шашлык, собирать манатки и валить по домам.
Миша добился своей цели. Любовь Петровна на миг забывает об иссечённых хомутами запястьях и лодыжках.
- Почему накрывается?
- А кто на поляне драку устроил? – Миша обводит по периметру проступающие трусики пленницы. - Александр Македонский? Белкин сказал – баста! Не умеете отдыхать – никаких корпоративов. Ему от Кимряка тоже огребать неохота. Голдрихцель на тебя послезавтра в суд подаёт.
На суды и на Голдрихцель Любови Петровне плевать, но ломать отдых всему комбинату она не хотела. Ей невдомёк, что Миша нагло врёт насчёт отмены ночёвки.
- Катька первая меня спровоцировала! – женщина двигает локтями, пытаясь переместить привязанное весло с надавленного места. Ничего не выходит. – И перестань уже меня мацать, падла!
- Но ударила ты, а не она, - Миша щерится. – Неадекватная у тебя реакция, Люба. Суд примет сторону потерпевшей Голдрихцель.
- Г@вна пирога! Хоть заподавайся в суд ваша Катька, - Журавлёва упрямо возится под вёслами. - Извиняться всё равно не стану. И перед вашим говначальником - тоже!
Перелётный снова украдкой массирует ей ляжки. Лосины Журавлёвой переполнены плотью, меридианы хомутов расчертили её ноги целой сетью ущелий.
- Я могу повлиять на Катьку, если хочешь, - шепчет расфасовщик. – Она не пойдёт писать заяву, всё решится полюбовно. Белкина я тоже беру на себя.
Измочаленная вёслами Любовь Петровна ещё находит в себе силы удивляться.
- Ты повлияешь на Катьку?
- Слово пацана, - ухмыляется оператор-расфасовщик. – Скажу по секрету: моя жена Дашка – в девичестве Дарья Голдрихцель. Они с Катькой родные сёстры.
- Мать вашу!
- Ага…
- И что ты хочешь? – для проформы спрашивает Любовь Петровна, беспомощно напрягая заломленные руки. Похоже, нелепый сон госпожи Журавлёвой сбывается. Тонкие хомуты пилят ей затёкшие кисти, а Миша лапает её за все доступные части спины, коленей, ягодиц.
- Тебя хочу, Любовь Петровна. Твоей дикой редьки я попробовал, пора перейти к дикому секасу. Давай бикдыщнемся по-взрослому?
На другой ответ Любовь Петровна и не рассчитывала. Не нужно быть ясновидящей, чтобы угадать желания настырного Миши.
- Самому не противно? Рога своей жене наставлять?
- Не-а, не противно, - осмелевший Перелётный месит и целует упругое малиновое бедро пленницы. - Или как хочешь, хозяин - барин. Храни целомудрие. Пусть моя свояченица Катька снимает побои и идёт в суд, а тебя Кимряк уволит в три шеи. Ему судебных процессов между сотрудниками не надо. Это портит деловую репутацию, понятно?
- Развяжи меня, тогда подумаю.
Вероятно, Миша только того и ждал. Губы Любови Петровны напоминают ему конфеты «вишня в ликёре», а вид связанного, обтянутого женского тела, вводит в исступление. Плюнув на условности, оператор-расфасовщик обеими руками хватает бухгалтершу за обширный зад.
Гладкие лосины в облипочку выглядят мокрыми и едва не лопаются на могучих ляжках хозяйки. Малиновый полиамид до отказа стискивает бёдра Журавлёвой, остаётся лишь гадать, как грузная бухгалтерша ухитряется снять лосины перед сном, туалетом или сексом? Или они скроены и сшиты сразу на ногах Любови Петровны, и предназначены для круглосуточного ношения? Сейчас выясним.
- Развяжи меня, слышишь? – Любовь Петровна понимает, что сон о сексуальном насилии сбывается с пугающей скоростью. – Развяжи мне руки! Нас застукают!
- Некому, - пыхтит сзади оператор-расфасовщик. – Весь лагерь в загуле, а Белкин с Катькой торчат в его машине. И я даже догадываюсь, зачем. Романтическое путешествие в кустики. Ты новенькая, не знаешь, а Катька давно по Никите чахнет.
Журавлёва пытается извернуться, но ей не дают привязанные вёсла. Ох, эти проклятые вёсла!
- Отпусти, Перелётный! Ты женатый! Я крик подниму! Катька с сестрой тебе яйца оторвут.
- Мои яйца - не твоя печаль, Любовь Петровна. Думаешь, Дашка не в курсе, что я гуляю? Потерпит и проглотит. Куда она от меня, с двухлетним пацаном на шее?
- Сука ты, Перелётный!
- Какой есть. Нормальный. Но мне кажется, ты никому про нас не скажешь. Так?
- Не скажу, - соглашается Любовь Петровна. – Потому что не дам! Видала я таких шустрых!
Но от близости огромного спелого тела из головы пьяного оператора улетучиваются последние крохи здравого смысла. Он хватает бухгалтершу за белоснежные джунгли волос.
- Не дашь? А я кляп засуну и сам возьму!
Затолкнув в рот Любови Петровне алую бейсболку, Миша перочинным ножом рассекает хомуты, которые удерживают на пленнице продольное весло – от затылка до пяток – и отбрасывает в угол. Руки и лодыжки женщины остаются спутанными. Сильным рывком Миша до колен стягивает с пленницы малиновые лосины. Этого достаточно, больше ему и не надо.
Переход в атаку случился очень быстро. Скуля от ярости, Любовь Петровна пускает слюни в алый кляп. Тяжёлый зад с чмоканьем высвобождается из утягивающего спандекса, светится в тёмной палатке словно взошедшая луна. От обнажённых бёдер Журавлёвой фантастически пахнет флюидами самки, женской баней, насквозь сырым капроном.
Последним препятствием служат купальные тёмно-синие трусики. На Журавлёвой сегодня нераздельный эластичный купальник, который глянцево облегает живот и грудь бухгалтерши, а сзади сходит на нет и превращается в тонкие лайкровые тесёмки, оставляя голыми спину и изрядную часть ягодиц.
Купальник просто так не снять, придётся резать. Поддев пальцем горячую, обжигающую тесёмку, Перелётный начинает перетирать её лезвием ножа. Женщина на спальном мешке урчит и дёргается, хватает пальцами воздух. Пластиковые хомуты вонзились ей в запястья почти до кости, кожные покровы вокруг распухли и вздулись.
В палатку кто-то заглядывает, слышится ленивый голос менеджера Малютиной:
- Что тут за шум?...
И сразу – дикий визг:
- Перелётный? Что ты делаешь???
Любовь Петровна слышит в лагере крики и топот ног, а Малютина уже надрывается вдалеке, зовёт незаменимого Никиту Артуровича Белкина. И мужики в панике стаскивают с неё тщедушного Мишу Перелётного с перочинным ножом, а оператор-расфасовщик несёт какую-то околесицу - наверное, хочет прикинуться невменяемым.
***
«Меня спас нераздельный купальник, да здравствует замечательное кончательное бельё!», - думает Журавлёва, пока ей вынимают кляп и наконец-то – наконец! - развязывают руки и ноги, убирают из-под мышек весло-распятие.
Натянув лосины и пошатываясь, бухгалтер Журавлёва выходит из палатки. Коллеги отводят глаза. Миши Перелётного нигде не видно, друзья уже куда-то утащили любителя пухлых топ-моделей и потенциального насильника. Листвянка маслянисто поблёскивает в темноте, словно тоже покрытая спандексом. На небо выкатились лупоглазые звёзды. Любовь Петровна трёт уставшие запястья. В мокрых трусиках тоже чешется. Она ужасно хочет водки и вымыться.
- Любовь Петровна, я прошу прощения за выходку Перелётного, хоть и понимаю, что он совершил непростительное, - говорит официальный и печальный Никита Белкин.
Никите по должности положено пукать незабудками. Из-за плеча у него выглядывает лаборантка Катерина Голдрихцель со слегка заплывшим глазом и ссадиной на виске.
- Хорош старший по поляне! И родственник у тебя, серенькая, тоже орёл, - говорит Любовь Петровна. На этот раз Катерина молчит.
Бухгалтерша вперевалку идёт к столу на затёкших ногах, споткнувшись по пути о сломанную бадминтонную ракетку. Подбирает рюкзачок и джинсовую жилетку с куста. Женщину мучает похмелье и тесные лосины, по всему телу зудят надавыши от пластмассовых скрепок.
– А чо песни больше не поёте? – говорит она в тишине. – Скучно у вас стало. Настроения нету? Кто-нибудь отвезёт меня домой?
- Конечно, Любовь Петровна, - говорит сепараторщица Римма Стригулина. – Вон, Лёша не пил. Он на машине, ему в ночную.
Из тьмы выступает кто-то из цеховых. Наверное, тот самый Лёша.
- И дайте мне выпить! – говорит Любовь Петровна. - Есть водка в этом доме?
Ей протягивают стакан, Любовь Петровна с наслаждением пьёт, озарённая лунным светом.
- Счастливо оставаться. Как вы там блажили? Ну, за всё молочное и порочное!