Мира спасение - весь текст

    Александр Сороковиков


    МИРА  СПАСЕНИЕ
       

С65  Мира спасение / Александр Сороковиков. – Владимир: «Аркаим», 2019. – 592 с., илл.

ББК 60.033.145.2
© А.С. Сороковиков, 2019




    Историю любого народа на земле нельзя отобразить только цитатами из хроник и летописей. Равно, нельзя ограничиться сухим цитированием хроник и в отношении истории России. История народа, это всегда переплетение судеб конкретных людей, когда ткань будущего ткётся в настоящем, и из этой причудливой мозаики вырисовывается картина будущего.Народ имеет свою культуру, духовность, традиции, а потому, вопрос земного бытия состоит в том, чтобы на любых исторических изломах, народ сумел бы эти – духовность, культуру и традиции сохранить. Иначе, если не сумеет он этого сделать, то исчезнет с лика земли и само имя его. Настоящая книга рассказывает о тех исповедниках и мучениках за Веру, которые не только сохранили, в годы безбожия и гонений, свои духовность и культуру, но и приумножили их. Приумножили подобно евангельским купцам и евангельским девам. Уже только потому память о них должна жить в наших сердцах, ибо, без их подвига невозможно было бы написать картину того будущего, в котором мы ныне живем.


    ЧАСТЬ I:

    «Предисловие»

    Когда смотришь на фотографии протоиерея Сергия Яхлакова и его дочери Златы Сергеевны, в сердце начинает звучать этот пасхальный канон: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи...» Поют его, когда Православный мир празднует в неделю Пасхи победу над смертью. Истинных «победителей смерти» всегда можно узнать  по ровной доброжелательности ко всем, по стремлению оправдать других, и если и осудить кого, то в первую очередь самих себя. Слово обличения, произносимое таковыми, звучит всегда со властию, но без желания оскорбить и унизить. Отличает их в любых обстоятельствах кротость и терпение, рождаемые от множества смиренно переносимых скорбей. Облик их всегда светел, взгляд чист, осанка полна достоинства. Они те, о ком Сам Спа-ситель сказал: «Вы друзья Мои». (Ин.15; 14.). Именно таковыми были, и сам отец Сергий и его дочь Злата; разумеется, не внешне только, но что важнее, глубоко в сердце. «Вся слава Дщере Царевы внутрь, рясны златыми одеяна и преиспещрена». (Пс.44; 14.).
    В 1937 года протоиерей Сергий Яхлаков переехал в город Красноуфимск Свердловской обл. Был назначен митрополитом Сергием (Страгородским) на служение в кладбищенскую церковь во имя прп. Иннокентия Комельского, Вологодского святого (память 19 марта ст.ст.). С 1937г. на приходы назначал сам Патриарший Местоблюститель, по причине довольно таки одиозной; большая часть архиереев РПЦ МП находилась в тюрьмах, лагерях и ссылках. Митрополит Сергий по этому поводу горько шутил: «У нас теперь полная свобода и раздолье – от Балтики до Тихого океана четыре епископа и сто при-ходов». До революции в Красноуфимске действовали три храма: церковь во имя св. блг. кн. Александра Невского на градской площади, Троицкий собор и кладбищенская церковь прп. Иннокентия. После революции осталась только одна она, но в двадцатых годах была занята раскольниками «обновленцами». Отцу Сергию пришлось служить в маленьком приделе во имя свт. Николая.
    В конце 1940 года отец Сергий был в очередной раз арестован. Злата Сергеевна рассказывала своим детям: за 20 лет служения было более двадцати арестов. Чекистам всякий раз приходилось отпускать священника. Ибо, с одной стороны, отец Сергий хорошо знал советские законы. С другой, спасал томик «Уголовного кодекса России» за личной подписью самого Ленина. Подарен он был Сергию Зосимовичу Яхлакову в 1918 году при назначении его на должность секретаря Северо-Двинского губздравотдела. На работников НКВД этот томик действовал магическим образом. По всей очевидности, они были хорошо осведомлены о прежних дружественных связях вождя революции, с подвергавшимся частым арестам священником.
    Сейчас уже мало кто помнит о том, что причиной предвоенных репрессий на духовенство явился тезис советского правительства «О превращении СССР в безрелигиозное государство». Планировалось к 31 декабря 1942 года закрыть последнюю церковь на территории Советского Союза. Коррективы внесла Великая Отечественная война. В августе 1941 года многих священников, принадлежащих к юрисдикции РПЦ МП, по секретному распоряжению Сталина отпустили на свободу. В числе освободившихся был и прот. Сергий Яхлаков. Но, на свободе отец Сергий прожил только один год, ибо власти уже решили свести счеты с  бывшим другом вождя мирового пролетариата. В ночь на 26 сентября, следующего, 1942 года он погиб от руки своей прихожанки из эвакуированных. 


    Глава 1: «Отец Сергий»

    Прежде чем приступить к рассказу о биографии и родословных корнях протоиерея Сергия Яхлакова, хотелось бы отметить, что принадлежал он к числу тех праведников, о которых древние отцы предвозвещали таким образом: «В последние дни праведники будут сокрыты от взоров человеческих». Сказано это более чем верно, о самом отце Сергии, ибо даже внешние факты биографии подводят к мысли о потаенности его жизни. Внутренний мир его был сокрыт не только от внешних людей, но и от членов семьи. И лишь только близким по духу людям мог он открывать сокровенные тайники  своего сердца. Среди них был его старший друг – Епископ, священномученик Павлин (Крошечкин). Среди них была его единственная дочь Злата.
Впрочем, таинственной была не только личность отца Сергия, таинственны были время и место его рождения. Потому что архивы указывают два места и три даты рождения этого человека: 1879, 1892 и 1898 годы. Автор этой книги проводил подробное биографическое расследование и со всей ответственностью может свидетельствовать, что фамилия – Яхлаковы, по городу Николаеву Херсонской губернии и окрестностям во второй половине XIX века не проходит вовсе. Также, не учился отец Сергий и в семинарии города Николаева, по причине отсутствия таковой, как равным образом не учился и в духовных училищах Херсонской губернии. В списках студентов Одесской семинарии Сергий Зосимович Яхлаков также не числился. Поэтому, о материалах допросов, представленных архивом административных органов Свердловской области, можно мягко сказать, как о непроверенных[1]. Скорее всего, здесь верна последняя дата рождения. А потому, на страницах этой книги будут приведены данные, касающиеся сей последней даты.
Родился Сергий Зосимович Яхлаков 30 июня 1898 года[2]. (здесь и далее, даты по ст.ст.) в дер. Аникино Приводинской волости Великоустюгского уезда Вологодской губернии, в семье дьякона Иоанно-Предтеченской церкви, Зосимы Константиновича Яхлакова. Клировая ведомость этого прихода дает следующие сведения о родителе будущего мученика и исповедника за Веру пострадавшего. Родился Зосима Константинович Яхлаков 14 апреля 1874 года, в семье псаломщика Кичменгской Преображенской церкви Никольского уезда Вологодской епархии[3]. В марте 1894 года, после окончания двумя годами ранее Никольского духовного училища, епископом Великоустюгским Варсонофием был определен псаломщиком Аникинской Иоанно-Предтеченской церкви и одновременно, учителем церковного пения в церковно-приходской школе. С 1902 года был назначен учителем по всем предметам.
    В 1903 году, от настоятеля прихода и прихожан, на имя епископа Велико-Устюгского Гавриила было направлено прошение: «соблаговолено ли будет назначить к нашей церкви во диакона местного псаломщика Зосиму Яхлакова, как человека трезвого, честного, знающего хорошо свое дело и рачительного не только к церкви, но к обучению детей наших церковному пению, так что, бывая в церкви и школе, мы умиленно слушаем ихнее пение. Живет он у нас 9 годов, и за это время заслужил от своего прихода любовь и симпатию, благодаря его хорошей службе и хорошим качествам души...»[4]. Прошение прихожан было вскоре удовлетворено. За усердные труды по народному образованию, в 1907 году о. Зосима был награжден медалью, а также получил письменное благословение правящего архиерея.
    У дьякона Зосимы Константиновича Яхлакова и у его супруги Фаины Львовны (в девичестве – Захаровой; крестьянки из деревни Митрошинской В-Устюгского уезда) в 1916 году было восемь детей[5]. Сергий у них был первенцем. Соответственно, младшие братья: Владимир – 1901 года рождения, Борис – 1911 года рождения, Николай – 1913 года. Сестры: Евгения – 1899 года, Анна – 1903 года, Елена – 1905 года, София – 1908 года. Был еще брат Валерий, но он родился после революции. Семейное предание говорит, что все братья работали на хороших должностях в Кремле и в аппарате Правительства Советского Союза.
    Если говорить о роде Яхлаковых, то согласно архивным сведениям по XVIII-XIX векам, это было сословие низших чинов духовенства: дьяконы, псаломщики, причетчики. Первые священники рода Яхлаковых, довольно компактно проживавшего в пределах Великоустюгского, Никольского и Усть-Сысольского уездов, появились к середине XIX столетия. Уже их сыновья начали получать Высшее духовное образование и добиваться высоких должностей, как на духовном поприще, так  и в светской деятельности. Чтобы не оставаться голословными, приведем в этой связи только несколько имен. Как говорят о том сведения из Клировых ведомостей В-Устюгского уезда за 1876 год: Иоанн Петрович Яхлаков – 54 лет, сын умершего диакона, помощник настоятеля Бобровской Николаевской церкви Устюжского уезда. В 1868 году рукоположен во священники. В 1872 году награжден набедренником. С 1873 года – на должности законоучителя[6]. Или, аналогичная запись: Антипинская Троицкая церковь. Настоятель, священник Иоанн Михайлович Яхлаков, сын умершего пономаря. В 1846 году окончил курс Вологодской Духовной семинарии. В 1847 году рукоположен во священники. С марта 1870 года состоит законоучителем в Папульском земском училище. С июля 1874 года состоит депутатом на съездах при Устюгском Духовном Училище. В 1867 году награжден набедренником. Имеется бронзовый крест на Владимирской ленте в память войны 1853 – 1856 годов. В апреле 1873 года пожалован бархатной скуфьей[7].
    Некоторые из Яхлаковых, по окончании семинарии выбирали путь мирского служения. «Вологодские епархиальные ведомости» скрупулезно отражали служебные передвижения не только священников, но и всех связанных по службе с духовным ведомством: «Столоначальника Первого Канцелярского служителя, из окончивших курс семинарии, Прокопия Яхлакова, определить Архивариусом»[8]. Впоследствии, в «Епархиальных ведомостях» не раз появлялась фамилия Прокопия Яхлакова в связи с его повышением по службе.
    Потомки дьячков и псаломщиков уверенно входили в священническое сословие, о чем могут свидетельствовать списки семинаристов второй половины XIX столетия. Если говорить о роде Яхлаковых, то ярким представителем этого рода, можно назвать Николая Александровича Яхлакова, смотрителя Усть-Сысольского (ныне – город Сыктывкар) Духовного училища. По Формулярному списку, о службе смотрителя Усть-Сысольского Духовного училища, Статского Советника Николая Яхлакова можно узнать следующее. По окончании в 1881 году Московской Духовной Академии, со степенью кандидата богословии, он был направлен на должность преподавателя по основному и догматическому богословию в Тобольскую Духовную Семинарию. В 1884 году по его личному прошению был перемещен на должность смотрителя в Усть-Сысольское Духовное училище, на которой и оставался все последние годы. За усердную службу был избираем на почетные должности, и получал правительственные награды. Таковыми были: орден св. Станислава 3-й степени, впоследствии – серебряная медаль на  Александровской ленте в память Государя Императора Александра III, и орден св.Анны 3-й степени.
    По указам Правительственного Синода, Н.А. Яхлаков постепенно повышался и в табеле о рангах: в 1884 году – чин Надворного Советника, в 1888 году – Коллежского Советника, в 1992 году – Статского Советника. Были ли последующие повышения по служебной лестнице? Архивные данные пока об этом умалчивают. Об общественном его служении сказано: состоял председателем педагогического совета Усть-Сысольской женской прогимназии, также состоял в должности председателя Усть-Сысольского Отделения Вологодского епархиального училищного совета. Состоял по назначению епархиального начальства членом Усть-Сысольского отделения Стефано-Прокопьевского братства, а в 1901 году уже являлся председателем Усть-Сысольского отделения этого братства. С 1903 года состоял в должности заведующего постоянными педагогическими курсами при Усть-Сысольской женской гимназии.
    Смотритель Духовного Училища хорошо владел и иностранными языками: послужной список указывает о назначении его временно и.о. Преподавателя немецкого языка. За многие и усердные труды на почве духовного образования Статский Советник Николай Яхлаков был награжден от Священного Синода книгой «Библия»[9]. Как показывает тот же список, Н.А. Яхлаков был добропорядочным семьянином. Имел сыновей – Александра и Владимира, дочерей – Марию и Веру. Дети его проходили обучение в гимназиях. Движение Николая Яхлакова можно проследить еще ранее, по спискам учащихся Никольского Духовного Училища, которое окончил в 1871 году[10]. Так же, как показывают списки Вологодской Духовной Семинарии за 1874 год, то в этом году он с отличием закончил 3-й класс этого учебного заведения[11].  По окончании оной, как было сказано ранее, он поступил в Московскую Духовную Академию, которую и закончил со степенью кандидата богословия в 1881 году[12].
    Самоочевидно, что, имея столь выдающиеся способности, Николай Александрович мог бы при желании добиться таких высоких должностей, которые имели его Московские однофамильцы. Списки Центрального алфавитного фонда ГАРФ свидетельствуют, что живущие в Москве Яхлаковы отнюдь не принадлежат к сословию простого народа. Например: Анна Диодоровна Яхлакова; потомственный почетный гражданин города Москвы[13]. Или – Александр Яхлаков, Надворный советник. Далее – делопроизводитель Канцелярий. Или –Московский обер-полицмейстер[14]. Либо, к примеру: Яхлаков; Коллежский советник. Столоначальник Главного штаба[15]. Видимо, совсем не случайно, дьякон Зосима Константинович Яхлаков поехал в 1917 году из захолустного села Аникино искать счастья в Первопрестольную. И, видимо не случайно, впоследствии, его дети работали на хороших должностях в Советском правительстве.
    Разумеется, с переходом из низшего духовного сословия – причетчиков, псаломщиков, дьячков в сословие священническое, Яхлаковы стремились и детям своим дать достойное образование. В том же Усть-Сысольске, священник Крестовоздвиженского женского монастыря, Василий Яхлаков обучал своих детей Сергия и Евангела, с 1899 по 1903 годы, под началом смотрителя Духовного Училища Н.А.Яхлакова[16]. С переводом священника Василия в Сретенский собор города Никольское, дети его также были переведены в Никольское Духовное Училище[17]. Впоследствии, мы увидим о. Василия Яхлакова в списках Александро-Невского братства города Никольска[18]. А, детей его в списках учащихся Вологодской Духовной семинарии[19]. Протоиерей Василий Яхлаков прожил еще долгую жизнь, и, по всей видимости, прожил достойно, потому что под конец ее Господь даровал ему венец мученика. Согласно данным списков «Жертвы политического террора в СССР», он был расстрелян 4 декабря 1937 года по решению суда тройки НКВД[20].
    Исследование даже небольшого среза биографических сведений этого рода, позволяет понять, что ничего общего с навязываемых литературой «обломовыми», «лишними людьми» или чеховскими «ивановыми» они не имели. Напротив, они принадлежали к сословию людей, являвшихся опорой Самодержавия, Церкви, а значит и России. Общая тенденция второй половины XIX века была таковой, что многие представители мещанского сословия, а также низших духовных чинов, благодаря реформам Императора Александра II получили возможность поступать в Высшие учебные заведения, а затем, благодаря усердию, уму и здоровому честолюбию добиваться определенных степеней Табели о рангах. В политику же, как правило, уходили люди духовно и нравственно нездоровые. А также те, кто не имея должных ума и усердия, оказывались жертвами больного честолюбия.
    Время открывало пути для представителей низших сословий. Сам Зосима Константинович, в согласии с общей тенденцией, старался дать детям достойное образование. Его старший сын Сергий начинал обучение с церковной приходской школы, где диакон Зосима Константинович был преподавателем[21]. Как свидетельствует запись в экзаменационном листе Аникинской одноклассной церковно-приходской школы за 1908 год, только по пению у Сергия была тройка. Что же касалось оценок по русскому и церковно-славянскому языкам, а также Закону Божьему – оценки были отличные. С 1908 по 1912 годы Сергий обучался в Великоустюгском Духовном училище. Оценки тоже имел отличные и хорошие[22]. Учился ли Сергий в Семинарии? Архивы Вологды и Великого Устюга об этом умалчивают. Но его другой брат Владимир, согласно данным 1916 года, проходил обучение в Вологодской духовной семинарии[23]. Сестра Евгения обучалась в Лальской женской прогимназии. Младшие сестры, Анна и Елена учились в Великоустюгском епархиальном женском училище[24]. Согласно записям в клировой ведомости Аникинской Иоанно-Предтеченской церкви за 1915 год Сергий находился при отце[25]. В 1916 году, по достижении 18-летнего возраста, Сергий состоял на службе при строительстве Мурманской железной дороги и железной ветки Архангельск – порт. По всей очевидности, по причине военного времени, это был трудовой набор. Может показаться странным, что представитель духовного сословия трудился на строительстве железной дороги. Но, сведения эти записаны, как в клировой ведомости Иоанно-Предтеченской церкви, где служил диаконом отец Сергия[26], так и в послужном списке секретаря Северо-Двинского губздравотдела Сергия Зосимовича Яхлакова[27]. Незадолго до февральской революции, сын диакона, а по факту служащий железной дороги был призван на военную службу[28].
    Здесь хотелось бы сделать отступление, дабы рассказать об одном таинственном случае, происшедшем именно в Архангельский период жизни Сергия. От Соловецкого подворья города Архангельска, под конец каждой недели совершались однодневные паломничества в Соловецкий монастырь. Предназначенный для этих целей пароход привозил паломников к воскресному дню, а в ночь на понедельник отправлялся назад. Воспитанный в церковном благочестии юноша не мог не побывать в этой северной святыне. И, когда к тому предоставилась возможность, с группой сотрудников отправился в паломничество. После литургии в Спасо-Преображенском монастыре, богомольцы решили посетить скиты Соловецкой обители. Сейчас уже нет возможности установить факт, в каком из скитов произошло событие, через несколько лет радикально изменившее жизнь руководителя губернского отдела здравоохранения. Семейное предание об этом тоже умалчивает.
    В тот день, паломники, побывав в скитах, уже собирались возвращаться в  Спасо-Преображенский монастырь, чтобы готовиться к отъезду. Но, именно тогда произошло событие, ошеломившее, в первую очередь самого Сергия. Богомольцы уже собирались покинуть скит, в котором они находились, как вдруг к ним вышел убеленный сединами монах, и со словами: «Вот, будущий служитель Бога Вышняго!» - надел на Сергия резной кипарисовый крест. После этих слов монах возвратился в свою келью.
    Этим явлением были ошеломлены не только паломники-богомольцы, но и насельники скита. Как они потом объяснили, сей старец-монах уже несколько десятилетий пребывал в затворе. Раз в неделю затворник забирал оставленные ему у дверей хлеб и воду, и только потому узнавали, что он жив. О подаренном кресте сказали, что сделан он, по-видимому, в XV веке, учениками Зосимы и Савватия Соловецких. Случай этот, без сомнения, оставил глубокий след в душе юноши. И когда пришла пора сделать выбор, Сергий, по всей очевидности вспомнил слова, сказанные ему Соловецким затворником. Этот крест он с благоговением хранил всю последующую жизнь, и передал по наследству своей единственной дочери Злате.
    В 1914 году началась Первая Мировая война. В личном деле Северо-Двинского губздравотдела города Великого Устюга за февраль 1920 года (город Великий Устюг, с 1918 по 1928 годы являлся губернским центром) значится: Яхлаков Сергей Зосимович, год рождения – 1892. С мая 1918 года – заведующий канцелярией; в старой армии служил простым рядовым. В Красной армии не служил. Постановлением Комиссии при Устюгском Уездвоенкоме освобожден от военной службы по 56 ст. Удостоверение Уездвоенкома за № 916 – 1919г.[29]. По всей очевидности, на службу в Царскую армию был призван, либо в конце 1916 года, либо в канун Февральской революции. А так как сборные пункты, для отправки новобранцев на фронт, находились под Санкт-Петербургом, то и личное знакомство с большевиками и лидерами произошло там же.
    Для многих тогда казалось, что наступили желанные перемены, которые приведут Россию к справедливому переустройству общества, а значит, к процветанию и могуществу. Многим казалось, что благодаря революции, для большинства открываются невиданные доселе возможности. Именно этой причиной можно объяснить, почему диакон Зосима Яхлаков, отслужив более двадцати лет на одном приходе, смиренно довольствуясь жалованьем в размере 84-х рублей в год, дерзнул покинуть захолустное Аникино и переехать со всей многодетной семьей в Москву. Видимо, эти открывшиеся перспективы, вскружили голову и старшему сыну диакона Зосимы. Не забудем, что в 1917 году ему было всего 19 лет (другие шесть лет он добавил себе позже; подобная практика в революционные годы отнюдь не являлась исключением), а потому и невозможно было молодому человеку устоять, ибо его друзьями и покровителями стали не рядовые пропагандисты и члены ячеек, а лидеры большевистского революционного движения. Разумеется, невозможно было устоять впечатлительному юноше, после близкого общения с В.И. Лениным, Н.К. Крупской, М.И. Калининым, Ф.Э. Дзерджинским, Львом Троцким.
    Летом 1917 года большевистские лидеры были вынуждены уйти в подполье. Вчерашний военнослужащий Сергий Яхлаков вернулся на родину, но отец с семьей к тому времени переехал в Первопрестольную. Как свободный человек, он мог выбрать себе любое местожительства, а потому поселился не в Аникино, а в Великом Устюге. В течение нескольких месяцев Сергий работал на должности преподавателя, ибо образование, полученное им в Духовном училище, позволяло  это делать. Здесь же он встретил и свою судьбу, Серафиму Васильевну Углецкую, дочь протоиерея Василия Углецкого, настоятеля храма Иоанна Праведного города Великий Устюг. Серафима Васильевна также подвизалась на ниве просвещения – с 1914 года работала учительницей в земском училище, и возможно на этом поприще их пути и пересеклись.
    В марте 1918 года, после заключения Брестского мира, Советское правительство переехало из Петрограда в Москву. Армии Колчака и Деникина еще только набирали силу. Антанта, также, только готовилась к высадке десанта на территорию России. А, потому, с прекращением боевых действий на Западе, создавалось ощущение некоторой стабильности, появлялись надежды на благоприятный исход событий. Все эти надежды рухнули к лету 18-го года, ибо начатые в мае продразверстки сделали большую часть крестьян противниками власти Советов. По сути, изъятие большевиками так называемых «излишков продовольствия», вплотную подвигло страну к гражданской войне.
    Но, после заключения Брестского мира, все виделось в ином свете. Советская власть, не встречая серьезного сопротивления, триумфально шествовала по стране. В измученных душах людей стала появляться надежда. Появилась надежда на лучшую долю и в душе Сергия Зосимовича, который ко всему собирался создавать семью, поэтому нет ничего удивительного, что он поехал в Москву за назначением. По прибытии в столицу, Сергий направился на прием к Ленину, в Кремль. Глава большевистского государства принял Сергия  очень радушно, уделил ему немало внимания и под конец беседы подарил только что изданный «Уголовный кодекс Российской Федерации». На первой странице которого собственноручно написал: «Сергию Зосимовичу Яхлакову – В.И. Ленин». Этот том впоследствии не раз спасал отцу Сергию жизнь, избавляя его от длительных сроков заключения.
    Вернулся Сергий Зосимович в Великий Устюг с мандатом на должность секретаря губернского здравотдела, который и начал учреждать вместе с профессором Альбертом Леонтьевичем Менциковским и врачом из Великого Устюга, Левитским Николаем Валентиновичем[30]. Организация эта называлась «Всемедиксантруд». С осени 18-го, после смерти Менциковского, Левитский становится фактически руководителем губздравотдела. При рассмотрении анкет, личных дел и ведомостей этой организации, бесстрастному исследователю открывается характерная особенность, касающаяся двух руководителей губернского медицинского ведомства. Если Левитский был членом ВКП(б), а также членом Северо-Двинского Губисполкома и товарищем Председателя Губсовнархоза[31], то по поводу его коллеги, С.З. Яхлакове, записано, в графе – партийность: в партии не состоял, верю в осуществление идеалов коммунизма и сочувствую коммунистической партии[32]. Впрочем, запись эта сделана еще до начала «красного террора», в результате которого, в годы гражданской войны были расстреляны многие священнослужители Великого Устюга, в том числе и родственники его жены, Серафимы Васильевны Углецкой.
    В партию секретарь Губздравотдела Сергий Яхлаков так и не вступил. Что воспрепятствовало тому? Не позволяли внешние обстоятельства? Не желал вступать? Или... кипарисовый крест, подаренный Соловецким затворником, и произнесенные им прилюдно слова: «вот, будущий служитель Бога Вышняго», - постоянно напоминали о себе? Видимо, напоминали. Ко всему, нельзя забывать, что его тестем был известный в Устюге протоиерей, отец Василий Углецкий. В анкетных данных послужного списка за 1919 год указано: Яхлаков Сергей Зосимович – секретарь с 5-го июня 1918 года – 27 лет (фактически, 21 год – прим. авт.). Жена, Серафима Васильевна – 24 лет (фактически 28 лет – прим. авт.), содержит семью отца, которая состоит из 10-ти человек. Оклад 450 руб[33].
    Как видим, судя по отчетным ведомостям, зарплата работников Губздравотдела за год понизилась весьма значительно. Если в 1918 году Н. Левитский получал 750 руб. в месяц, а заведующий хозчастью, он же секретарь, С. Яхлаков – 650 руб., то через год Левитский получал уже 630 руб., а С. Яхлаков – 450 руб. Шла гражданская война. По всей стране, а равно и в Северо-Двинской губернии свирепствовали сыпной тиф, холера, испанка. Работы у Губздравотдела прибавилось, но платить стали меньше. Понятно, что трудиться в основном приходилось на энтузиазме. За три года сделано было действительно много. В Великом Устюге и уезде, составлявших тогда население в 166,5 тыс. человек, удалось создать и заново обустроить городскую больницу, родильный дом, институт Урологии имени доктора Менциковского, службу «скорой помощи», сеть районных коммунальных врачей, амбулаторно-фельдшерские пункты, фельдшерско-акушерский участок, зубоврачебную амбулаторию, санпросвет и лекторское бюро, детские ясли, а также подотдел по охране материнства и детства, и детских учреждений[34].
    Перелом в жизни подающего надежды чиновника системы здравоохранения произошел на рубеже 1921-22 годов. Это подтверждают и ведомости по выдаче зарплаты за 1922 год, где фамилия С.З. Яхлакова уже отсутствует, и личные показания отца Сергия на допросах 1940 года, где он свидетельствует, что является служителем культа, в одном случае – с 1921 года, в другом – с 1922 года. Как говорит о том семейное предание, Сергий Зосимович, в декабре 1921 г. совершал деловую поездку в Москву, где лично встречался с М.И. Калининым, Н.К. Крупской и уже тяжело больным, к тому времени, В.И. Лениным. К слову сказать, Ленин его не забыл, хотя времени прошло более трех лет, и в конце  продолжительной беседы пообещал помощь в переводе из Великого Устюга в Москву. При этом даже намекнул на возможность назначения на высокую должность в комиссариате здравоохранения России.
    В следующий раз отец Сергий придет на прием к руководителю большевистского государства спустя два месяца, но уже в рясе священника. В связи с этим вторым визитом произошел анекдотический эпизод. Когда отец Сергий вошел в кабинет своего кремлевского покровителя, то, Ленин, увидев священническую рясу на некогда преуспевающем чиновнике, и ко всему, его собственном протеже, то едва не лишился дара речи. А затем, произошло и вовсе непредставимое. Глава государства, поднявшись из-за стола, в крайнем изумлении приблизился к стоявшему у входа священнику, а затем бухнулся перед ним на колени. Отчаянно ударяя себя в грудь, он почти прокричал: «Сережа, сними с себя эту дрянь!.. Если хочешь, завтра ты будешь народным комиссаром здравоохранения! Но, только сними вот это!»
    Как были похожи эти слова на евангельское: «Все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне» (Мф. 4; 9.). Но, отец Сергий достойно выдержал искушение и, подняв Ильича с колен, усадил его за стол. Через несколько минут в дверь решительно постучали. Это была кремлевская охрана. Ленин вдруг заметался по кабинету и приказал отцу Сергию спрятаться под массивный кожаный диван. Что ж, ничего другого не оставалось, как, собирая пыль и паутину, забраться  в это единственное убежище. Выждав положенную паузу, охранники вновь постучали и бесцеремонно вошли в кабинет вождя пролетариата. 
    -«Ильич, у тебя долгогривый!» - заявили они с порога и приступили к обыску. Надо отметить, что в начале двадцатых годов личность Ленина обожествлялась только в среде революционного народа, а в высших эшелонах власти была уже другая рекогносцировка. Партаппаратчики прекрасно понимали, что вектор власти перемещается в сторону Иосифа Сталина, а потому, в отношении Ленина никто не испытывал прежних иллюзий. Ворвавшись в кабинет вождя, красноармейцы бегло осмотрели шкафы, гардероб, заглянули под тумбовый стол, но Божьей милостью никто не догадался залезть под диван. Закончив обыск, охранники извинились за причиненное беспокойство и удалились из кабинета.
    Отцу Сергию пришлось пробыть в кабинете Ленина до самого наступления темноты. И, лишь только тогда, вождь мирового пролетариата смог через тайный выход вывести его во двор Кремля. За эти часы, проведенные в кабинете Ленина, отец Сергий подробно рассказал историю своей жизни, поведал о причинах побудивших его принять священнический сан и, о разочаровании в политике большевистского правительства. Но, слушая его, Ленин лишь со слезами смотрел на лиловую рясу отца Сергия, в которой он проходил все последующие годы жизни и, искренне плакал о своем бывшем протеже, как о заживо умершем. По всей очевидности, Господь, с этой беседой, ниспослал вождю революции последнюю возможность для покаяния.
    А двумя месяцами ранее, после первой встречи с Ильичом, Сергий направил свои стопы домой к родителям, которых тоже не видел более трех лет. Приближался праздник Рождества Христова, а затем Новый год, который они могли встретить вместе. Впереди предстояло еще столько радостных вечеров и долгих бесед. Сергий вошел в дом, где жили его родители. Поднялся к заветной квартире. С волнением позвонил. Дверь открыл сам отец. Это был он, несколько постаревший, но...
В ответ на приглашение родителя, Сергий вошел в квартиру и огляделся. Все домашние в тот час отсутствовали. Отец радостно обнял сына, но… Странные сомнения и недобрые предчувствия поселились в душе Сергия… Отец был в гражданской одежде и без бороды… Пройдет еще несколько минут и жизнь преуспевающего работника губздравотдела кардинальным образом изменится.
    Сергий продолжал находиться в прихожей, не раздеваясь и, наконец, он робко спросил: «Папа, что-то случилось?» - произнес Сергий и указал глазами на гладко выбритое лицо родителя. - «А-а, ты про это», - Зосима Константинович провел по лицу ладонью и небрежно махнул рукой. - «Оставь эти бредни! Я сейчас работаю в должности лектора по атеистической пропаганде. Пользуюсь авторитетом. Если хочешь, могу и тебе найти хорошее место». - И, отец сделал приглашающий жест, в сторону дверей комнаты. В воздухе воцарилась напряженная тишина, и Сергий тихо, но твердо, как-бы не от себя, произнес: «Папа, если таково Ваше решение, то Вы для меня... умерли». Пораженный подобным ответом, отец гневно взглянул на сына и воскликнул: «Тогда и ты для меня умер!»
    Что происходило в душе Сергия, ведает один Бог. Слова, сказанные родителем, были равносильны проклятию. По правилам патриархального времени, должно было сыну пасть на колени, испрашивая у отца прощения и, вне всякого сомнения, это прощение получить. Но, видимо, уже тогда зазвучала, из будущего далека, скорбная песнь, воспеваемая в Неделю Пасхи: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи ...». Как крылом ангела коснулась эта песнь души Сергия, и в следующую секунду он вновь произнес тихо и твердо, как если-бы высказывая  вслух давно обдуманное решение: «Тогда... я займу Ваше место, папа».
    На улице было светло и солнечно. Москва, совсем недавно вдохнувшая мирного времени и отмены карточек, готовилась к Новому году. Верующие готовились к Рождеству. Человек всегда остается человеком. Он тянется к жизни, несмотря на зимний холод и пургу, особенно это проявляется тогда, когда жизнь на планете замирает и кажется невозможным ее возвращение. Но, едва пригревает весеннее солнце, и происходит чудо: из проталин сугробов прорастают первые весенние цветы – подснежники. И, человек, как этот подснежник, вновь воскресает для жизни.
Москва готовилась к Новому году. По улицам мчались конные трамваи, сновали извозчики, спешили люди. Сергий Зосимович вышел на улицу, остановил извозчика, и – он решил это сразу, едва покинул квартиру отца – поехал на прием к святейшему Патриарху Тихону. В конце февраля следующего года, отец Сергий вернулся в Великий Устюг, но не с мандатом о переводе в Москву, а в лиловой рясе священника, которую носил потом до последних дней своей жизни.
    Что подвигло его к этому бесповоротному решению? Молитвы ли Соловецкого старца? Или, молитвы его тестя, будущего священномученика?... Ведает один Бог. Но, не напрасно сказано: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам. Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин. 15; 16,17.).
    Как рассказывала в воспоминаниях супруга о. Сергия, Серафима Васильевна, для нее было полной неожиданностью, когда увидела вернувшегося из командировки мужа в рясе священника. Никогда ранее он не высказывал намерений пойти по духовной стезе. Тем более, что поездка в Москву обещала в итоге новое назначение и перевод в столицу. Годы тогда стояли страшные. Некоторых родственников прот. Василия расстреляли еще в гражданскую войну, следы сыновей его затерялись. И хотя, он по-прежнему оставался настоятелем церкви Иоанна Праведного, по-прежнему пользовался уважением и почитанием, но доходы для существования имел мизерные. По сути, семья находилась на иждивении занимавшего высокую должность зятя. Вероятно, Серафиме Васильевне уже грезился переезд в Первопрестольную, представлялась возможность выхода из безысходности внешней обстановки, возможность помощи своему отцу, братьям и сестрам. Но, Господь послал им другой путь – не «широкой стези» мирского преуспеяния, которым идут многие, а путь долготерпения и скорби, который предлагает Христос избранным Своим. Но тогда, когда в один миг рухнули грезы и мечты, Серафима Васильевна восприняла перемену участи, как  удар судьбы и как Божье наказание.


    Глава 2: «Хождение по мукам»

    Серафима Васильевна принадлежала к роду потомственных священников Углецких[1].Отец ее, Василий Николаевич Углецкий, родился 22 марта 1864 года в семье священника[2], и после окончания Вологодской семинарии в 1884 году в течение шести лет служил псаломщиком. В 1890 году он был рукоположен во священника и направлен на служение в село Краснораменское Грязовецкого уезда, в церковь Георгия Победоносца. Супругой его стала Анна Александровна Голубева, дочь священника; родилась 15 апреля 1864 года. От этого брака, 26 июля 1891 года родилась дочь Серафима. Первые восемь лет ее детства прошли в селе Краснораменском, Грязовецкого уезда Вологодской области. Но, именно в этом, еще младенческом периоде жизни произошло одно незабываемое событие, которое она пронесла через всю жизнь.
    В 1896 году, 9/22 сентября, в городе Чернигове, в год 200-летия упокоения архиепископа Черниговского Феодосия, святитель Феодосий был канонизирован и причислен к лику святых. По указу канцелярии Императорского Двора были разосланы приглашения всем представителям рода Углицких. Отец Василий и матушка Анна взяли Серафиму с собой на торжества, которой исполнилось тогда пять лет. Открытие мощей и чин канонизации был совершен митрополитом Киевским Иоанникием в сослужении шести архиреев: архиепископа Иустина Херсонского, архиепископа Модеста Волынского, епископов Антония Черниговского, Гурия Самарского, Назария Гдовского и Питирима Новгородсеверского. Им также сослужили девять архимандритов и многочисленный сонм черного и белого духовенства. При столь великом числе сослужащих, отец Василий и матушка Анна смиренно молилась среди простых паломников-богомольцев.
    Вот как описывает эти события очевидец: «8-го сентября в четвертом часу утра богомольцы несметными толпами тянулись в Спасо-Преображенский и Борисоглебский соборы, где после ранней литургии приобщились Святых Таин[3]. В четыре часа вечера священниками в пещеру был внесен приготовленный гроб из кипариса для мощей святителя и поставлен возле гробницы, а затем впуск богомольцев был прекращен. В восьмом часу вечера состоялось торжественное перенесение мощей святителя Федосия из пещеры Борисоглебского собора в Преображенский собор. Здесь собрались начальник губернии и все власти. Среди высокопоставленных приезжих были: статс-секретарь Дурново, Товарищ Обер-Прокурора Священного Синода В.К. Саблер, генерал-адьютант Драгомиров и настоятели женских монастырей. В алтаре находились высшие чины духовенства. Во время всенощного бдения из Спасо-Преображенского собора вышел крестный ход в Борисоглебский собор. Хоругви, кресты и фонари, украшенные цветами, несли Московские и Троице-Сергиевские хоругвеносцы. Впереди же несли крест из живых цветов, дар ко гробу святителя от Черниговских дам. По прибытии крестного хода к собору, митрополит с архиереями спустился в пещеру, где окропил святой водой гробницу и покровы. Архиерей переложил мощи в новый кипарисовый гроб, обитый шелковой материей и украшенный золотым галуном; архимандриты – Филарет из Почаевской Лавры, Герман из Новгород-Северского монастыря и Евлогий из Выдубицкого и старейшие протоиереи, подняв гроб, вынесли его из храма. По установлении на носилки, архимандриты, подняв гроб с мощами на плечи, при содействии некоторых богомольцев, понесли его вдоль монастырской ограды при пении литийных стихир. Вокруг ограды и в самой ограде стечение богомольцев было необычайное. Говорят, что здесь собралось до 75 тысяч человек. Когда показался гроб из Борисоглебского собора, вся эта многочисленная толпа народа опустилась на колени и с рыданием стала возносить свои горячие молитвы Всевышнему. Гробу предшествовал крестный ход. За гробом шли: митрополит Иоанникий, архиепископы и высокопоставленные лица... Во время перенесения мощей производился торжественный звон, и все были с зажженными свечами. После благословения хлебов всенощное бдение продолжалось в соборе по уставу до полиелея... По прочтении Евангелия митрополит, архиереи, духовенство, а затем и народ прикладывались к мощам, причем два преосвященных, стоя на возвышении, помазывали богомольцев елеем. По окончании всенощного бдения, храм был оставлен открытым на всю ночь, для поклонения мощам святителя».
    В числе простых богомольцев, отец Василий, матушка Анна и Серафима также приложились к мощам святителя. А рано утром, на другой день, они вновь прибыли к собору. Составитель жития святого, настоятель Троице-Варницкого монастыря, игумен Антоний, в подробностях описывает торжества связанные с прославлением святителя Феодосия: «Девятого сентября, чуть забрезжил свет, как толпы богомольцев потянулись к собору; часть их проникла за ограду и в Спасо-Преображенский собор, другая часть встала вокруг ограды соборов сплошною стеною. Несмотря на громадное стечение народа, порядок был всюду образцовый. Распоряжался лично начальник губернии Действительный Статский Советник Е.К. Андриевский. В девятом часу утра к собору прибыли войска: Острожский батальон и Луцкий пехотный полк. Они выстроились в две линии по сторонам ворот, против входа в Спасо-Преображенский собор. Знамена были внесены в собор и поставлены у гроба святителя. В девять часов утра раздался торжественный благовест к поздней литургии, которую совершал высоко-преосвященнейший митрополит Киевский Иоанникий с шестью прибывшими на торжества архиереями, девятью архимандритами и многочисленным духовенством...».
    Составитель жития подробно описывает чин внесения в алтарь гроба с мощами святителя: «... В это время к Спасо-Преображенскому собору прибывали крестные ходы из всех Черниговских церквей. Они медленно двигались по улицам Чернигова, при торжественном колокольном звоне всех церквей города. Войска отдавали честь святыням. В собор внесены были чудотворные иконы: Елецкая и Троицкая... По окончании литургии мощи святителя были вынесены из алтаря и установлены по середине храма. Началось первое молебное пение святителю с каноном. В начале молебна, при пении тропаря святителю, гроб со святыми мощами был вынесен архимандритами из храма на носилках».
    Семья отца Василия находилась тогда снаружи, у ограды собора. Народ все прибывал и прибывал, запрудив даже прилегающие улицы. По подсчетам полномочных лиц, в Чернигове в тот день насчитывалось до полутора сотен тысяч богомольцев. В ожидании крестного хода вокруг Спасо-Преображенского собора, Серафима находилась на руках отца. И когда рака с мощами с торжественным пением появилась в распахнутых вратах храма, народ заметно заволновался. Прошла еще минута, и под несмолкаемый колокольный звон мощи святителя были вынесены из собора. Как один, паломники стали креститься и возносить молитвы ко Господу: «Святителю, отче Феодосие, моли Бога о нас!». И, в порыве всеобщего ликования, отец Василий поднял Серафиму над собой и громко воскликнул: «Смотри дочь, это твой святой предок!».
    Поднятая вверх отцом, Серафима видела, что более сотни священников сопровождают, в праздничных ризах, мощи святителя. А, по пути следования крестного хода рядами выстроились учащиеся семинарии, гимназисты и гимназистки, воспитанницы епархиального училища. Военный оркестр на соборной площади исполнял гимн «Коль славен». Несмолкаемый колокольный звон, залитая ярким солнечным светом величественная процессия, неумолкаемые молитвенные возгласы павшего ниц народа, все это оставило неизгладимое впечатление в душе дочери священника.
    11-го сентября высокопросвященнейший владыка Иоанникий имел счастие получить следующую телеграмму от Его Императорского Величества Государя Императора Николая II из Бальмораля в Шотландии: «Сердечно благодарю всех собравшихся на открытие мощей святителя Феодосия за молитвы. Благодать Господа Бога да пребудет над нашей дорогой Россией». НИКОЛАЙ.
    По всей очевидности, прославление в числе первых, в царствование Императора Государя Николая II, святителя Феодосия, было не случайным. Ибо, корни рода князей Углицких, к которому принадлежал и свт. Феодосий, были Великокняжескими. В известной степени, это прославление было покаянным, хотя Род Романовых не был повинен в угасании рода князей Углицких.
    Если исследовать литературу по Истории Родов Русского Дворянства, то можно сделать вывод, что князьям Углицким отчегото фатально не везло. Как если бы некое заклятие действовало на всякого, кто принимал во владение Угличский удел. Одни из них, либо попадали в опалу, и так и умирали в заточении, другие же не имели потомства, а потому не оставили приемников себе. В этой связи, будет полезно кратко рассмотреть историю князей Углицких. 
    Первоначально город Углич (в некоторых источниках – Углеч) находился во владении князей Дмитровских. Но, при образовании Великого княжения Сузда-льского, Углич вошел в удел Владимиро-Суздальского княжества. Первым удельным князем Углицким стал старший внук Всеволода Большое Гнездо – Константин. Но, уже внуки Константина – Андрей и Роман Владимировичи, странным образом оказались бездетными. Позднее, Углич отошел ко князю Дмитрию Борисовичу, впоследствии (в 1289г.)  унаследовавшего Ростовское княжение. В конце XIII столетия город подвергся ужасному разорению от татар. Восстанавливать его взялся князь Константин Борисович, который передал Углич во владение сыну Александру. Но, после того как князь Александр продал свой удел Вел. Кн. Московскому Ивану Калите, Углич стал достоянием потомков Даниила Московского. Внук Ивана Калиты Великий Князь Дмитрий Донской отдал его во владение сыну Петру. Но, поскольку князь Петр умер бездетным, то удел был передан вначале Боровским князьям, затем Дмитровским, пока не перешел к Дмитрию Шемяке. После прекращения распри с Шемякой, Великий Князь Василий Васильевич «Темный» дал Углич в удел сыну Андрею, прозываемому Большим[4].
    Князь Андрей родился в Угличе 13 августа 1446 года и правил своим уделом в течение тридцати лет. Но по причине частых распрей со своим братом, Великим Князем Московским Иоанном III, впал в немилость, был заключен в темницу казенного двора в Кремле, где и скончался 7 октября 1493 года. Дети князя тоже подверглись опале. Супруга, Елена Романовна, умерла еще раньше князя, не выдержав обрушившихся на семью скорбей. Дочерей взял на воспитание ее отец, князь Роман Мезецкий. Сыновей же, вслед за отцом, отправили в заточение, сначала в Горицкий монастырь Переяславля-Залесского, а затем, после пребывания на Белоозере, в Вологду в Спасо-Прилуцкий монастырь. Старший сын Иоанн был пострижен в монашество с именем Игнатий, и скончался в 1522 году. Младший сын князя Андрея – Дмитрий опочил о Господе в 1544 году[5].В связи с этой скорбной страницей в жизни князя Андрея, уместно будет привести житие его сыны Иоанна, прославленного Церковью в лике святых благоверных князей. По причине краткости жития, автор приводит его полностью:
    «Святый благоверный князь Иоанн был сыном благоверного князя Андрея Васильевича Угличского и благоверной княгини Елены. Святое крещение он принял в городе Великие Луки, и, достигши возраста, скоро научился грамоте. Он обладал кротким и мирным характером, не любил детских игр, и, соблюдая во всем умеренность, прожил в доме отца своего до тринадцати лет. В это время ненавидящий добро враг рода человеческого внушил Великому Князю Иоанну Васильевичу Московскому ненависть к родному брату его, благоверному князю Андрею Васильевичу Угличскому и его сыновьям, сему Иоанну и Дмитрию, и он повелел схватить их, наложить на них тяжелые оковы, свезти в город Переяславль и заключить в темницу. После сего они были переведены сперва на Белоозеро, а потом в город Вологду, где, заключенные в оковах в темницу, под крепкой охраной прожили много лет. Блаженный князь Иоанн Андреевич, отличаясь мудростью, утешал брата своего, князя Дмитрия, и говорил ему: «Брат! Не скорби о том, что заключен в темницу и страдаешь от этих оков. Бог внушил дяде нашему, Государю Великому Князю Иоанну Васильевичу, поступить так с нами для того, чтобы доставить пользу душам нашим, ибо чрез это Он сделал для нас невозможным заботиться о суете мира сего. Будем же молиться Господу Богу, чтобы Он послал милость Свою с радостию перенести во имя Его страдания наши и избавиться от вечных мучений».
    Приобретя, таким образом, успокоение в страданиях и скорбь о грехах своих, святый князь пробыл в темнице и в оковах тридцать два года и, наконец, сильно заболел, почувствовал близость кончины. Он призвал к себе из Спасского монастыря св. Дмитрия Прилуцкого, игумена Мисаила и принял от него иноческое пострижение; причем ему дано было имя Игнатия. Радость и веселие наполнили душу блаженного князя, когда он облекся в ангельский чин. Причастившись пречистых Таин Христовых, он осенил себя крестным знамением и преставился в вечные обители. Это произошло в 19-й день месяца мая 1522 года. После смерти преподобного князя из тела его изошло благоухание, которое и наполнило весь город. Тогда жители города приготовили к погребению тело его, отнесли для погребения в монастырь преподобного отца Димитрия Прилуцкого, в храм Всемилостивого Спаса, где был похоронен под алтарем близ Димитрия Чудотворца. На этом месте преподобные и до настоящего времени подают исцеление тем, кто приходит к ним с верою». («Жития свт. Димитрия Ростовского». Май, 19-й день).
    Таким образом, первым святым из рода князей Углицких, если говорить о потомках по прямой линии, был не святитель Феодосий Черниговский, как это бытует в общераспространенном мнении, а святой благоверный князь Иоанн, в иночестве Игнатий. Не его ли молитвами сохранялся род князей Углицких, перешедших позднее в священническое сословие. Но, вернемся к историческим документам, повествующих о князьях Углицких периода XV-XVI веков.
    В конце XV столетия, Углич на короткое время перешел во владение внука Великого князя Иоанна III – Дмитрия Ивановича, родившегося от брака Ивана Ивановича Младого и Елены Стефановны, дочери молдавского господаря. В 1499 году он вместе с матерью попал в опалу, по причине причастности к ереси «жидовствующих». Угличский же удел был отдан во владение младшему брату Великого Князя, Дмитрию Ивановичу Жилке[6].Скончался Дмитрий Иванович в 1521 году, так и не женившись.
    В 1533 году Угличский удел получил сын Вел. Кн. Василия III Ивановича – Юрий, младший брат будущего Царя Ивана Грозного. Но, Юрий был от рождения слабоумным, поэтому управлением Углича занимались родственники его жены Иулиании Дмитриевны Палецкой. Умер князь Юрий не оставив потомства, в 1563 году[7].Последним же владетелем города Углича был сын Царя Иоанна IV и последней его  жены Марии Нагой (в иночестве – Марфа), царевич Димитрий[8]. В возрасте неполных девяти лет, 15 мая 1591 года он был убит клевретами Бориса Годунова. Венцом  угасших родов князей Углицких, явился царевич-мученик Димитрий.
    В этой связи, особо хотелось бы сказать о младшем сыне князя Андрея Васильевича Углицкого Димитрии, от которого, есть основания полагать и произошли впоследствии священнический и казачий роды Углицких. Как показывают исследования летописцев, никто из князей владеющих Угличем, не оставил потомства. Исключение составлял князь Андрей Васильевич «Горяй», у которого родились два сына. Старший Иоанн скончался в Вологде приняв иночество, младший еще в течении многих лет пребывал в заточении, но за четыре года до смерти был освобожден. Именно о нем, о князе Димитрии, сейчас хотелось бы повести речь.
    В XIV томе Православной энциклопедии, на страницах 107-108 опубликована статья историка А.Е. Тарасова, посвященная князю Димитрию Андреевичу[9].  Как свидетельтвуют Постниковский и Пискаревский летописцы, а также «Житие святаго и благовернаго князя Андрея Васильевича Углицкаго и чад его, благоверных князей Иоанна и Дмитрия, новых страстотерпцев», князь Димитрий родился не позднее 2-го апреля 1483 года и отошел ко Господу не позднее 31 августа 1544 года. Постниковский летописец отмечает, что в сентябре 1491 года, когда княжич был арестован, ему было семь лет. Это в отличие от других летописцев это наиболее соответствует истине, ибо кончина его матери княгини Елены наступила не позднее апреля 1483 года.
    Среди возможных крестных отцов князя Димитрия называют прп. Кассиана Учемского и прп. Паисия Угличского.
    Обоих сыновей князя Андрея Васильевича, после ареста его 5-го сентября 1591 г. также подвергли аресту и отправили на пожизненное заключение в Горицкий Переяславль-Залесский монастырь. Следующим местом их заключения было Белоозеро, а конечным – Димитриев Спасо-Прилуцкий монастырь. При этом «Житие святого благоверного князя Андрея Васильевича Углецкаго…» и «Житие святого князя Димитрия Андреевича» отмечают, что в первые годы после ареста князь Димитрий находился в заточении в тюрьме Углича, и лишь после смерти отца был переведен в Переяславль.
    Как свидетельствует Житие прп. Игнатия Вологодского (св. блг. кн. Иоанн), старший брат духовно поддерживал князя Димитрия, увещевая его не падать духом и смиренно переносить страдания. После кончины князя Иоанна, младший брат Димитрий был снова переведен под надзор в Горицкий Переяславль-Залесский монастырь, где находился еще многие годы, вплоть до своего освобождения в 1540 году.
    Согласно летописным свидетельствам (ПСРЛ. Т. 13, 29, 34.), 20 декабря 1540 года, по ходатайству митрополита Иоасафа (Скрипицына) и членов Боярской думы, в которой преобладали сторонники князей Бельских, Великий Князь Иоанн IV Васильевич приказал «в Переславле из тюрьмы ис тына выпустити княж Андреева сына углецкого князя Дмитрея». От Великого Князя бывшему узнику были даны «дети боярские… и стряпчие всякие… и ключники, и сытники, и повары, и конюхи… И платья ему ш>сылал князь великий с Москвы, и запас всякий был у него сполна, чего бы похотел. И ездити было ему по посадам по церквам молитися вольно, куды хотел… а у великого князя на Москве не бывал».
    По летописному свидетельству, кончина князя Димитрия наступила в 1543/44 году, причем, как свидетельствует Серебряниковская редакция Угличского летописца: «лицо Димитрия Андреевича, после смерти просияло как свет». Похоронен он был (видимо по его собственному завещанию) рядом с братом своим Игнатием, в соборе в честь Происхождения Древ Креста Господня в Спасо-Прилуцком монастыре Вологды.
    Отсюда, есть основания предполагать, что за последующие три-четыре года жизни князь Димитрий мог создать семью и продолжить, таким образом свой род. Вполне вероятно, что постоянным местом его пребывания могло быть селение Янгсар, родовое имение князей Углицких и находящееся в 35-40 верстах на юго-запад от Вологды.
    Почитание князя Димитрия Андреевича зафиксировано в Спасо-Прилуцком мон-ре еще в первой трети XVII века. В описи монастыря за 1623 г. указано, что над местом погребения «благоверного князя Димитрия» стояла деревянная гробница, «поволочена мухояром зеленым, покров тафта багрова, крест нашит тафтян бел». Впоследствии гробница исчезла и лишь в 1896 г. над местом его погребения была устроена новая деревянная гробница с живописным изображением князя наверху.
    После Смутного времени в Спасо-Прилуцком монастыре, на основании Угличского летописца было написано Житие князя Димитрия Андреевича, в котором говорится об одном чуде, происшедшем по молитвам к святому князю. В 1609 году, когда польские отряды напали на Углич, некий старец Спасо-Прилуцкого монастыря видял князя Димитрия и прп. Игнатия, стоящих на воздухе и молящихся об Отечестве. Затем, когда княжичи спустились на землю и пошли к монастырскому собору, им навстречу вышел прп. Димитрий Прилуцкий и попросил поспешить в Углич на помощь городу, после чего Димитрий Андреевич взял у него благословение – и братья стали невидимы. Почитание князей Андрея Васильевича и сыновей его Димитрия и Иоанна, началось в первой половине XVII века. А спустя столетие, на подворье Спасо-Прилуцкого монастыря в Москве уже была построена церковь во имя св. кн. Димитрия и прп. Игнатия. В начале XIX столетия митрополит Евгений (Болховитинов) внес имя князя Димитрия в список святых Вологодской епархии. Канонизация князя Димитрия Андреевича подтверждена включением его имени в Собор Вологодских святых (празднование установлено в 1841 г.) и Собор Ростово-Ярославских святых. В соборе Ростово-Ярославских святых представлены также, его отец св. блг. кн. Андрей Васильевич и брат прп. Игнатий.
    Таким образом, потерпев невольные страдания как вольные, и отец и сыновья обрели венцы страстотерпцев. Потерпев же гонение и поругание здесь на земле, обрели славу на небе. И пребывая ныне в Чертогах Рая, молятся сейчас о своем земном Отечестве.
    О дальнейшей судьбе потомков рода князей Углицких официальные издания не дают прямого ответа. Но, тем не менее, уже имеющиеся публикации позволяют наметить определенные вехи. Житие свт. Феодосия Черниговского ясно говорит, что святой, по своему происхождению принадлежал к дворянскому (если быть точным – княжескому) роду Углицких. Отцом его был священник Никита, мать звали Мариею[10]. Особо ценны в этом плане исследования современников. Протоиерей Ярослав Никитин, настоятель храма Вознесения Господня города Уланов Винницкой области, в книге «Святыня над Сниводою» пишет следующее: «В 1897 году в Улановском храме (Вознесения Господня – авт.) совершено освящение второго престола, в честь святителя Феодосия, архиепископа Черниговского. Народное предание повествует, что святитель Феодосий родился и вырос в Уланове (ныне, Винницкая обл. – авт.). Более того, в Свято-Михайловском храме, втором по величине храме Уланова, служила династия священников Углицких. Святитель Феодосий также принадлежал к фамилии Углицких. 22 сентября (нов.ст.) 1896 года, в день прославления святителя Феодосия Черниговского в Уланове прошли великие торжества»[11].
    Другие важные штрихи, в понимании картины происхождения рода священников Углицких (в Вологодской этимологии – Углецких), дают исследования «Вологодского летописца», опубликованных в «Прибавлениях к Вологодским епархиальным ведомостям» №8 за 1873 год. «Вологодский летописец» был составлен под редакцией Н. Суворова, объединившего воедино четыре летописи от начала Крещения Руси до конца XVII столетия. В записи за 1447 год указано: «В лето 6955, Князь Василий Васильевич прииде из плена в Переяславль. Тогож лета князь Дмитрий Шемякин да князь Иоанн Андреевич Можайский с товарищи своими выняли очи у князя Василия Васильевича и сослали его на Углеч (т.е. – Углич Ростово-Суздальский. – авт.)»[12].
    Именно в Угличе и родился сын князя Василия – Андрей по прозвищу «Горяй». Впоследствии он получил во владение именно этот город. В управлении он имел также Звенигородскую и Можайскую  волости и земли на Вологодчине, но именовался как князь Углицкий.
    Как пишет далее «Летописец», в том же году Дмитрий Шемяка дал ослабу князю Василию «Темному», мнимо примирился с ним и даже дал Вологду во владение. По прибытии в Вологду, Великий Князь Василий совершил паломничество в Кирилло-Белоезерский монастырь, где от игумена Трифона и братии получил благословение на Великое княжение Московское. Представители Московской знати встретили своего князя еще в Твери, как написано в «Летописи»: «честно и с радостию». Через три года Дмитрий Шемяка был окончательно разбит, после чего бежал в Новгород, где и скончался в 1453 году.
    В «Летописях» за 1453 и 1462 годы пишется о распределении вотчинных земель между детьми Вел. Кн. Василия «Темного»: «По духовной Великия Княгини Софии Витовтовны, вдовствущия супруги Великого Князя Василия Дмитриевича, значатся благословением из ея вотчины, второму ея внуку, Князю Юрию, сыну Вел. Князя Василия Васильевича Темного, меж прочим из Вологодских ея ему сел, своего его прикупа: Масленския села, да Янгосарския села, да Говоровския села. По духовной Великого Князя Василия Васильевича, учиненной в 6861 (1453) году, предписанное деяние подтверждено Князю Юрию да третьему Князю Андрею (Горяю – авт.) на Вологде Турундаевское, да Понизовское, да Кобылинския села, да Горка, да на Шоме деревня, да в удел Вологду с Кубеною и Заозерьем с Обнорою и с Комелою и с Волочком, да Авнегу, да Шиленгу, да Пельшму».
    Но если совершить исследование «Летописи» за 1462 год, то обнаружим, что согласно завещанию Вел. Кн. Василия «Темного», Вологодский удел полностью отошел к Андрею Меньшому, который был фактически пятым братом, среди живших тогда, и седьмым по рождению. Ко всему, Андрею Меньшому был отдан Янгосар, из удела старшего брата Юрия. Да Великий Князь Иоанн Васильевич пожаловал впридачу к Вологде Старую Русу и Городец. Но, поскольку князь Андрей Меньшой умер в 1481 году в возрасте 29 лет, то удел его отошел к Москве, хотя отдельные вотчины могли быть отданы братьям.
    Если следовать церковному и народному преданиям, о том, что род священников Углицких имеет дворянское, или точнее – княжеское происхождение, то становится понятным, почему пращуры прот. Василия Углецкого жили близ Вологды, и если быть конкретным, то в селении Янгосар[13]. То есть, в вотчине князя Юрия, а затем князя Андрея Молодого. Отсюда, наиболее вероятной, в происхождении рода священников Углицких, представляется линия младшего сыны князя Андрея «Горяя» – Дмитрия, ибо старший сын Иоанн был пострижен в монашество с именем Игнатий. Несмотря на то, что князю Димитрию, после его освобождения в 1540 году был возвращен ряд привилегий, но о судьбе его возможного потомства не осталось никаких сведений. Если же таковое было, то где гарантии, что на них в прежней силе распространялось царское повеление от 20 декабря 1540 года. То есть того, что касалось «детей боярских… и стряпчих всяких… и ключников, и сытников, и поваров, и конюхов…» Гарантий никаких не было. А, потому, для возможных потомков князя Димитрия оставался один путь – переход в священническое сословие. 
Такая возможность была обусловлена тем, что по традициям средневековой России, за опального князя (которому въезд в Москву, по факту, был запрещен) ни одна боярская и княжеская семья не могли выдать свою дочь. Но, поскольку оставлять помилованного князя в одиночестве считалось зазорным, то, как правило, власти шли на компромисс. Компромисс заключался в том, что опального в прошлом князя или боярина, женили на поповской дочке.
    Если же, в частности, говорить о потомстве князя Димитрия, то переход его детей в сословие церковнослужителей давал им целый ряд преимуществ. Во-первых, ослабление неусыпного надзора со стороны государственной власти. Во-вторых, при относительной независимости, обретались и средства к существованию – благодаря службе на приходе. В-третьих, можно было без страха думать о завтрашнем дне, а также, о судьбе своего потомства.
    Вопрос же о причинах переезда некоторых потомков Дмитрия в правобережную Заднепровскую Украину остается открытым. Хотя ответ может быть вполне тривиальным – поиск безопасности. По всей очевидности, по той же причине, священники Углицкие, оставшиеся на Вологодской земле, стали именоваться как – Углецкие, по одному из древних наименований города Углича, с диалектным произношением через – «е».
    Если же говорить о второй линии потомков князей Углицких – казачьей, то причина перехода в казачество (в XVII столетии это было  массовым движением среди обедневших дворян, мастеровых, промысловиков), являяется желание лучшей доли для себя и своих детей и внуков. Как указывают исследования по истории Оренбургского казачества, появилось оно в начале XVIII века, в связи с Указом Петра I, когда часть Донских казаков было переселено в пограничные Оренбургские степи. Фамилии генералов и полковников с княжеской фамилией Углицкие, повляются в летописях и документах второй половины XVIII века, в связи с восстанием Пугачева. Здесь Углицкие командовали качачьими полками, сохранивших верность правительству.
    Но вернемся ближе к дням сегодняшним. В жизни отца Василия тоже происходили перемены. В 1899 году его переводят из Краснораменского во Владимирскую церковь села Поченга Вологодского уезда, а в 1907 году назначают настоятелем церкви Иоанна Праведного города Великий Устюг. За это время семья значительно пополнилась. Старшим из братьев Серафимы был Александр, родившийся 13 октября 1892 года; с началом Первой Мировой войны он был призван на действительную службу и прошел обучение во 2-й школе прапорщиков города Иркутска. Младший брат Афанасий, родился 22 февраля 1901 года, пошел по духовной линии; поступил в Вологодскую духовную семинарию, но из-за революции не смог ее закончить. Младшая сестра Зоя родилась 12 февраля 1907 года и проходила обучение в приходском училище. Были еще братья и сестры, но они умерли во младенчестве[14].
    Сама Серафима Васильевна, во время пребывания в Великом Устюге, училась в женском епархиальном училище, бессменной начальницей которого (с 1888 по 1918 годы) была выпускница Смольного института Валентина Петровна Шляпина. Само училище находилось в Устюге на Красной горке, неподалеку от Иоанно-Предтеченского монастыря, в стенах которого, до обустройства нового здания, оно поначалу и располагалось. Несмотря на слабое здоровье (приходилось даже брать отпуск, по прошению родителя), она окончила училище в 1910 году и спустя год поступила на должность учительницы, сначала в Великом Устюге, а затем, с 1914 года в Быковском земском училище[15]. Интересным здесь представляется то, что начальница училища, как и ее воспитанница, также родилась в Грязовецком уезде. И, если первая закончила Смольный институт, то по поводу второй были только намерения; семья сельского священника не могла позволить себе подобной роскоши.
    Каким образом произошло знакомство чиновника губернского здравотдела со своей будущей супругой, семейное предание умалчивает, Возможно, на поприще просвещения, ибо в течение нескольких месяцев Сергий Зосимович занимался преподавательской деятельностью, а возможно, это произошло в храме Иоанна Праведного, где отец его невесты был настоятелем. Церковь св. прав. Иоанна Устюжского находилась в центре города, в храмовом ансамбле соборной площади, рядом с Успенским и Прокопьевским кафедральными соборами. И если в анкетных данных отец Сергий благоразумно умалчивал о своем духовном происхождении, то при знакомстве с будущим тестем наверняка поставил его во главу угла. Да, и сама фамилия – Яхлаков, для жителей Великого Устюга была самоговорящей. Коренной устюжанин XIX столетия, не задумываясь, сказал бы:  Яхлаков, значит, дьякон или псаломщик. Поэтому, согласие на брак дочери, отец Василий дал без сколько-нибудь заметного промедления. А, через четыре года их совместной жизни, отец Сергий уже сам принял сан священника.
    В Великом Устюге, многие храмы к тому времени были уже закрыты. И для того, чтобы начать служить, отцу Сергию пришлось переехать с семьей в деревню Лупья Вологодской области. Там в 1924 году родилась дочь Злата. Всю свою любовь он передал единственной дочери. Впрочем, ничего плохого нельзя было сказать о сыновьях. Все они были умные, талантливые, самостоятельные, но понимающей душей в семье была только его дочь. Только ей он мог открывать доверительно, да и то – в меру возраста, вопросы тонкие, духовные, сокровенные. А потому, не случайно, что впоследствии, именно она – дочь, стала продолжателем его подвига, подъяв на свои хрупкие плечи крест исповедничества. Крест, о сути которого, с пронзительной проникновенностью сказал русский поэт Ф.И.Тютчев:

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа... 

    Подвиг долготерпения, для семьи отвергшего головокружительную светскую карьеру священника начался с февраля 1922 года. Согласно протоколам допросов Дела № 306, свердловского НКВД за 1940 год, можно восстановить места служения отца Сергия. Как свидетельствовал сам отец Сергий на одном из допросов (22 июля 1941 года)[16], как свидетельствовала и Серафима Васильевна, на допросе в декабре 1940 года[17], из деревни Лупья, в том же 1924 году они были переведены епископом Вятским Симеоном (Михайловским) в село Зюзино Омутнинского уезда.
    Вологодской епархией в том году практически никто не управлял. Архиепископ Александр (Трапицын) находился тогда под арестом (Причислен к лику святых на Юбилейном Соборе 2000 года как архиепископ Пугачевский, по последнему месту служения, в числе Самарских мучеников; расстрелян в январе 1938 года). Временно управляющий Вологодской Епархией, епископ Вельский Николай (Караулов) управлял епархией скорее декларативно, нежели как правящий архиерей (+1932 год. Причислен к лику святых в 2000 году). Видимо, по этой причине, перевод из одной епархии в другую совершал не Вологодский а Вятский архиерей. Впрочем, и на Вятской кафедре, по известным причинам, не было твердого управления. Начиная с 1923 года, когда правящим архиереем был назначен будущий священномученик еп. Виктор (Островидов), епископы назначались как – временно управляющие епархией.
    Прослужив некоторое время в этом селе, отец Сергий был переведен в село Красноглиново, в церковь свт. Афанасия. Но, уже в 1925 году Вятскую епархию пришлось оставить и переехать в соседнюю Пермскую. Тем более что еп. Симеон был в том году арестован. Пермской епархией тогда управлял еп. Аркадий (Ершов). Некоторое время о. Сергий служил в заводской церкви  Пермского завода «Очер». Из города Очер (в 120 км от Перми) вскоре пришлось перебраться в соседний БольшеСосновский район, в село Полозово. Следующая деревня Невлюйка Черновского района, была и вовсе глухоманью, по сравнению с Полозовым. Читатель может вспомнить, какие перспективы открывались, за несколько лет до того, молодому чиновнику сис-темы здравоохранения. Но, как вспоминала его супруга, Серафима Васильевна, а затем и дети: ни одного слова сожаления, ни одного слова ропота не исходило из уст священника, однажды сказавшего: «Папа, тогда я займу ваше место!».
    В 1931 году церковь в Невлюйке также закрыли, поэтому семья переехала в Удмуртию, в город Воткинск, где проживала до 1936 года. В связи с отсутствием мест служения, приходилось работать и на мирской работе. Но когда стало невозможным оставаться и там, то переехали в соседний Шарканский район, в деревню Чурсовая. Через год церковь закрыли и в Чурсовой. За новым назначением пришлось ехать в Москву, к Местоблюстителю Патриаршего Престола, митрополиту Сергию (Страгородскому). С 1937 года, назначения на приходы, в связи с упразднением большинства архиерейских кафедр, давал сам митрополит Сергий. Патриарший Местоблюститель, накануне войны горько шутил по этому поводу: «У нас теперь полное раздолье и свобода. От Балтики до Тихого океана, четыре архиерея и сто приходов».
    Злата Сергеевна, тогда также ездила с родителями в Москву. Она вспоминала, что однажды, когда семья прогуливалась по Тверской улице, рядом с ними внезапно остановился кремлевский «ЗиС». Окно автомобиля приоткрылось, и отца Сергия кто-то окликнул. Отец Сергий обратился на зов и с удивлением увидел, что из окна автомобиля им скорбно улыбалась Н.К. Крупская.
-  «Сергий Зосимович, узнаете меня?» - спросила она и, вновь скорбно улыбнулась. Отец Сергий на мгновение остановился. - «Да, узнаю, здравствуйте Надежда Константиновна». - Супруга вождя сделала знак рукой, чтобы они шли дальше, и автомобиль медленно поехал вдоль тротуара. Крупская, через открытое окно стала рассказывать, что у руководства теперь новые люди, а из сподвижников Ленина не осталось почти никого. А, если кто и остался, то они уже не играют никакой роли. Крупская искренне пожаловалась, что ее терпят только как супругу вождя, но она никого не боится; все знает и понимает, но никого не боится. Затем расспросила отца Сергия, как его дела. Узнав, что приехал за назначением, обещала помочь, чем может. После этого они попрощались. Машина Крупской тронулась и поехала в Кремль.
    Возможно, что супруга вождя действительно исполнила обещание и оказала содействие, ибо назначение в Красноуфимск, по тем временам, было вовсе не худшим. Во всей Свердловской области тогда действовало несколько церквей. Кладбищенский храм во имя прп. Иннокентия Комельского состоял в числе действующих, хотя престол его был занят «живоцерковниками». Служить отцу Сергию приходилось в маленьком неосвященном приделе свт. Николая, куда больше пятидесяти человек не умещалось.
    Возвращаясь к Пермскому периоду служения отца Сергия, хотелось-бы сказать несколько слов о таком видном архипастыре, как архиепископ Павлин (Крошечкин). Отец Сергий познакомился с ним, когда Владыка, после нескольких месяцев заклюю-чения, был в 1927 году назначен на Пермскую кафедру. Пламенная ревность одного идеально сочеталась со спокойной рассудительностью другого. Неудивительно, что вскоре они стали друзьями, и возрастная разница в 19 лет тому не была препятствием. Епископ Павлин очень близко входил в житейские дела младшего друга и чтобы облегчить нелегкое существование его семьи, даже хотел взять на воспитание дочь Зла-ту. В удостоверение своей дружбы, епископ Павлин подарил тогда отцу Сергию свою фотографию, с дарственной надписью: «На молитвенную память боголюбимому о. Протоиерею Сергию Яхлакову, от Павлина Епископа Пермского». 1929-27/14-Vг., Пермь.
    Исследуя материалы следствия последнего ареста прот. Сергия, автор постоянно задавал себе вопрос: отчего, в протоколах допросов указан год рождения обвиняемого, ничего общего с реальностью не имеющей; не 1898-й (как это было фактически), и не 1892 год, как то указывалось в анкете Великоустюгского губздравотдела, а год 1879-й. Более того, местом рождения был указан город Николаев Херсонской губернии. На вопрос: где учился? - следовал ответ: Духовная семинария города Николаева. - Автор сей книги скрупулезно изучил «Приходские ведомости» города Николаева за всю вторую половину XIX века. Что позволило лично убедиться: ни в самом Николаеве, ни в окрестностях его, фамилия Яхлаков не значится вовсе. Более того, в семинарии этого города отец Сергий учиться также не мог, потому что ее там   никогда не было; более того, там не было даже духовного училища. По спискам Духовной семинарии города Одессы, и духовного училища города Херсона, фамилия Яхлаков также не проходит.
    Ответ же на вопрос: почему у следователей НКВД, фальсификация данных о месте и времени рождения, не вызывала возражений? - может быть простой. Очевидно потому, что они были отражены в паспорте, полученном во время проживания в городе Воткинске, в 1936 году. И, лишь при сопоставлении биографических сведений Дела № 306, с биографией самого епископа Павлина, многое становится на свои места. В 1935 году архиепископ Павлин, находящийся тогда на Могилевской кафедре, был арестован, и связь с ним прервалась. Все эти странности, с изменением возраста и места рождения, возможно, имеют простую причину: с одной стороны – как память о старшем друге и духовном наставнике. С другой – стремление выйти из под пристального контроля органов, а также, неотступного внимания родственников, работавших в Кремле.
    Священномученик Павлин, архиепископ Могилевский, родился 19 декабря (по иным данным – 9 декабря) 1879 года в селе Керенково, Мокшанского уезда, Пензенской губернии. От рождения принадлежал к крестьянскому сословию и воспитывался в семье с крепкими Православными традициями. К сожалению, жизнь его до тридцатилетнего возраста, остается малоизвестной. После Русско-японской войны и Первой русской революции, он становится послушником Новоспасского монастыря в Москве, где в 1910 году был пострижен в монахи, а затем рукоположен в сан иеромонаха. Одновременно с этим он поступает в Московскую Духовную семинарию, а затем, после окончания ее, в Духовную Академию. По окончании в 1916 году академии, из стен которой он вышел со степенью кандидата богословия, было получено направление в Херсонскую епархию, на преподавательскую должность в Пастырско-миссионерскую семинарию при Григорие-Бизюковском монастыре[18].
    Через год произошла октябрьская революция, которая привела к упразднению семинарии. Лишь только в 1920 году иеромонах Павлин возвращается в Москву, где его назначают на должность наместника того же Ново-Спасского монастыря. Еще через год совершается его хиротония во епископа Рыльского Курской епархии. В 1926 году еп. Павлин становится епископом Полоцким. К управлению Полоцкой кафедрой он приступить не смог, по причине ареста. Тогда в России шел период серьезных потрясений в Церкви, не только из-за вскормленной большевиками ереси «обновленчества», но и из-за вопросов о каноническом преемстве на Патриарший престол. После кончины Патриарха Московского и Всея Руси Тихона существовало несколько претендентов на его место. В числе их был митрополит Казанский Кирилл (Смирнов). Епископ Павлин выступал инициатором тайного избрания его на место Патриарха Московского и Всея Руси. Работа на этом поприще отнимала много времени и сил, отчего Владыка не мог покинуть Москву и выехать на свою кафедру. Инициативная группа вскоре была раскрыта органами ГПУ, и в декабре 1926 года последовал арест всех ее участников. После пяти месяцев пребывания в тюрьме ГПУ города Москвы еп. Павлин был освобожден. Вскоре после освобождения, он получил направление в Пермскую епархию, которой руководил до 1930 года.
    Именно здесь отец Сергий познакомился с Владыкой, сначала по служебной линии, а впоследствии стал его другом и духовным чадом. После перевода еп. Павлина на Боровскую кафедру, затем в Калугу, а в 1933 году в Могилев, они поддерживали переписку. Но, в октябре 1935 года, из-за ареста Владыки, прекратилась и она. В апреле 1937 года, тройкой УНКВД по Западно-Сибирскому краю, был вынесен приговор: 10 лет заклю-чения в концлагере.  Спустя полгода, архиепископу Павлину был вынесен новый приговор, по статье 58-10 УК РСФСР: Высшая мера наказания – расстрел. Расстреляли Владыку вместе с группой духовенства в кемеровском лагере. На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года, архиепископ Павлин был прославлен в чине священномучеников.
    Отец Сергий, конечно, понял тогда, что означает столь долгое молчание его друга – епископа. Возможно, этим объясняются странности с изменением года рождения, на 1879 год, как у епископа Павлина, и место рождения – Херсонская губерния, связанная с началом пастырского служения владыки. Видимо, так же, как в далеком декабре 1921 года, когда он решительно ответил своему родителю: «Папа, тогда я встану на ваше место», - также очевидно, и сейчас было сказано пред Богом: «Тогда я встану на место своего духовного отца». Годы общения с мучеником-архиереем не прошли даром. Под духовным руководством пламенного исповедника веры, произошло духовное рождение его чада. Можно сказать с уверенностью: именно, благодаря горящему апостольским огнем веры епископа, произошел стремительный рост и духовное распрямление отца Сергия. Лишь с этой позиции можно понять, откуда появилось это бесстрашие перед обстоятельствами и властями, у обремененного многодетной семьей священника.
    Всякий, кто жил в эту страшную эпоху знает, что проповедовать Слово Божье среди мирских людей, носить священнические одежды за пределами прихода, совершать по улицам города (без согласования с властями) проводы покойников, мог только человек, боящийся одного лишь Господа Бога; верный Ему даже и до смерти, всегда готовый пойти ради Истины на голгофские страдания.
    Епископ Павлин зажег в своем духовном сыне самое главное – неугасимое пламя веры, более того, дал ему непоколебимую твердость в стоянии за Христа. Видимо, именно здесь сокрыт ключ для понимания некоторых странностей, связанных с изменением времени и места рождения отца Сергия. Очевидно, изменение паспортных данных, здесь не являлось формальным действием, но скрывало за собой нечто большее – изменение судьбы. Ибо, не напрасно, устами Апостола взывает Господь: «Отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях… и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины» (Еф. 4; 22,24). Видимо, именно тогда, в сердце будущего мученика, уже зазвучала явственно эта Пасхальная песнь; Эксапостиларий. Самогласен: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи, тридневен воскресл еси, Адама воздвигл от тли, и упразднив смерть; Пасха нетления, мира спасения».


    Глава 3: «Восхождение»

    По приезде в Красноуфимск удалось найти жилье неподалеку от кладбищенской церкви прп. Иннокентия. До революции, в Красноуфимске действовали три храма: св. блг. кн. Александра Невского на главной площади (еще его называют – красный храм, из-за цвета кирпича), Троицкий собор, или – «белая церковь», расположенный ближе к реке Уфе и, церковь прп. Иннокентия Комельского, Вологодского чудотворца. В доме, по адресу улица Кирова – 59, было две квартиры. Одну из них заняла семья священника. Поскольку Главный престол Иннокентьевской церкви был занят «обновленцами», которые перешли сюда после  закрытия Троицкого собора, то служить приходилось в маленьком приделе свт. Николая, который тогда еще не был освящен. Поэтому, по большей части приходилось исполнять требы: совершать отпевания, служить молебны и панихиды. Из-за отсутствия антиминса нельзя было служить литургию. Поэтому, причащать болящих  и умирающих приходилось на дому, что отец Сергий всегда невозбранно делал.
    Народ довольно скоро понял, что батюшка у них не совсем обычный. По первому зову он шел в любой конец города, несмотря на то, что был болен грыжей. Пешее движение, по этой причине, было для него непростым делом. Требы он часто совершал бесплатно, оставляя вдобавок в семьях нуждающихся продукты из  пожертвований прихожан. Оттого неудивительно было, что в воскресные дни и праздники придел свт. Николая был битком набит людьми. Проповеди отца Сергия были тоже необычны. Никто не видел, чтобы он готовился к ним заранее, создавалось ощущение, что о духовных вопросах он говорил также свободно, как дышал. Иногда по часу и более, народ, не шелохнувшись, внимал негромкой речи своего настоятеля.
    Если говорить о Красноуфимске, с точки зрения значимости города, касается ли это духовной стороны, или его исторической роли, либо культурно-этнографической стороны, то вряд ли он выделится из чреды уездных городов Среднего и Южного Урала. Большинство уральских  городов связаны с горнодобывающей промышленностью, и были основаны династией промышленников Демидовых. Но, именно в этом ничем не примечательном заводском городишке, в первой половине XIX века произошло событие, которое долгое время оставалось известным лишь ограниченному кругу лиц.
В книге «Два Монарха и таинственный старец Феодор Козьмич», об упомянутом событии написано так: «Это было ранней осенью 1836 года. К одной из кузниц близ города Красноуфимска, Пермской губернии, подъехал на очень хорошей породистой лошади всадник, высокий плечистый красивый старик, по виду лет около шестидесяти, одетый в обыкновенный черный крестьянский кафтан. Подковывая по его просьбе лошадь, кузнец обратил внимание на не совсем обычную наружность прибывшего. Несмотря на то, что, на нем был надет простой крестьянский костюм, он вовсе не походил на крестьянина ни своею наружностью, ни манерою говорить. Ясно было видно, что это человек непростой»[1].
    Дело кончилось тем, что его и еще двух бывших с ним спутников арестовали и посадили в острог. Отобрали лошадь и телегу, на которой они ехали. По прошествии недолгого времени, по причине отсутствия за ними вины, странников решили отпустить, но старший из них, именовавший себя Федором Козьмичем, покинуть острог отказался. Об этом странном событии было доложено в Высшие инстанции. Узнав об этом, Император Николай Павлович послал своего брата Великого князя Михаила Павловича разобраться в этом деле. Прибыв на место, Великий князь отправился к Феодору Козьмичу в тюрьму, и после беседы со старцем, хотел строго наказать власти. Но, в ответ на это, старец попросил не взыскивать ни с кого, а о себе просил только одного, чтобы его осудили на поселение в Сибирь, под именем Феодора Козьмича.
    О том, что старец Феодор Козьмич не вымышленное лицо, свидетельствует и архивные документы, которые нашел бывший управляющий тюменским приказом, Действительный Статский Советник Рафаил Иванович Кузовников. Документы же говорят о следующем: 1) предварительное уведомление Красноуфимского городничего от 13 октября 1836 года за № 1212 о высылке в Сибирь бродяги Федора Козьмина, Козьмича же[2].Решение о нем Красноуфимского уездного суда от 10 сентября того же года. 3) Статейный список на этого ссыльного. На основании этих документов, напечатанных Р.И. Кузовниковым в «Историческом Вестнике», представляется следующая точная картина того, как попал В Сибирь таинственный старец Феодор Козмич.
    4 сентября 1836 года в Кленовской волости, Красноуфимского уезда, Пермской губернии, задержан проезжавший на лошади, запряженной в телегу, неизвестный человек, который при допросе в Красноуфимском земском суде показал, что он Феодор Козьмин, Козьмич же, 70 лет, неграмотный, исповедания греко-российского, холост, не помнящий своего происхождения с младенчества своего, пропитывался у разных людей, напоследок вознамерился отправиться в Сибирь, но дорогой, в Кленовской волости, крестьянами был задержан. По двукратному свидетельствованию Феодора Козьмина, произведенному в Красноуфимском земском и уездном судах, у него оказались следующие приметы: роста – 2 аршина 6 с половиной вершков, волосы на голове и бороде – светло-русые с проседью, нос и рот посредственные, подбородок кругловатый, от рода имеет не более 65 лет, на спине есть знаки наказания кнутом или плетью.
Феодор Козьмин был предан суду Красноуфимского уездного суда: 10 сентября дело о нем разобрано…
    В силу объявленного решения уездного суда и распоряжения Пермского губернатора, Феодор Козьмин 12 октября 1836 года был наказан при посредстве полицейских служителей двадцатью ударами плетьми, а на следующий день отправлен в Сибирь под конвоем внутренней стражи».
    При чтении книги о старце Феодоре, должно обратить внимание на очень важный аспект: решение, принятое Императором Александром I, о перемене своей судьбы и отшествия на путь духовного подвига, было сугубо добровольным.
    Тот, которого справедливо именовали Победителем Наполеона и Освободителем Европы, оставляет Царский трон и уходит в затвор. И, лишь только через одиннадцать лет, в уделе, который в будущем поименуют, как Царская Голгофа, Император появится под именем Феодора. Также, добровольным было решение об отречении от Престола, святого Царя-мученика Николая II. Добровольным было решение св. прпмч. Елизаветы Федоровны – остаться в России, с тем, чтобы до конца терпеть все скорби и невзгоды в стране, ставшей для нее родной. Мог, при желании, покинуть Россию и младший брат Императора Великий Князь Михаил Александрович. Это был человек громадной выдержки и воли. Будучи, в годы Первой Мировой войны, командующим «дикой дивизией», снискал искреннее почитание и восхищение со стороны горцев, которыми руководил. А, потому и он остался в России, добровольно. Промыслом Божьим, все царственные мученики пострадали в уделе свт. Стефана Великопермского, простиравшегося от пределов Северо-Двинских до Урала. И, если исследовать этапы жизненного пути прот. Сергия, то окажется, что последние двадцать лет жизни, он след в след шел по пути, проложенном свт. Стефаном. Пока путь этот не закончился в непосредственной близости от места, которое именуют ныне Царской Голгофой.
    За неполные двадцать лет священнического служения, отца Сергия арестовывали не менее двадцати раз. Иногда отпускали через неделю, но остриженного наголо. Преследователи знали, что остриженному священнику, устав служить не позволяет. Но, странным образом, уже через две недели, волосы отрастали до нормальной длины, и отец Сергий мог снова совершать богослужение. Последний раз отца Сергия арестовали 27 ноября 1940 года.
    Обвинение, предъявленное органами НКВД, было довольно стандартным и для того времени одиозным: провокация, двурушничество и расконспирация. И, хотя обвинение рассыпалось в прах, при сколько-нибудь непредвзятом изучении, но при желании его можно было подогнать под статью 121 УК РСФСР. Следственное дело указывает, что священник Сергий Зосимович Яхлаков является секретным агентом НКВД, с 24 января 1921 года, и во время проживания в городе Красноуфимске, занимался намеренным рассекречиванием себя[3].Один из пунктов рассекречивания состоял в том, что он принес детские ботинки начальнику районного НКВД Романову, присланные из Московской области, по просьбе этого начальника. По всей очевидности, снабжение провинции было тогда настолько слабым, что для приобретения хорошей детской обуви нужно было обратиться к знакомым, живущим вблизи Москвы. По простоте душевной, отец Сергий принес ботинки днем, а не ночью, как того требовали правила конспирации. За этот пункт и ухватились следственные органы.
    Другой пункт, выдвинутый в качестве обвинения, был куда более серьезным. Незадолго до ареста отец Сергий совершил отпевание на дому, а затем сопровождал умершего через весь город на кладбище, в полном священническом облачении. Сделал он это без разрешения властей. Любой здравомыслящий человек может ответить, что решиться на подобное мог лишь человек мужественный и благородный, следующий велению, прежде всего, собственной совести и боящийся только одного Господа Бога.
    По всей очевидности, сопровождать покойников по городу, отцу Сергию приходилось неоднократно, а потому, совершенное им шествие не являлось чем-то исключительным. По законам того времени, подобные действия могли расцениваться как религиозная пропаганда, и всякий повинный в этом, подлежал аресту и последующему суду.
    Первое, что бросается в глаза, при исследовании протоколов следствия, которые всегда проводились ночью, это отсутствие желания следователей найти истину. Если в протоколе допроса от 27 ноября 1940 года указан возраст второго сыны Игоря – 21 год, то в анкете арестованного, от 21 декабря того же года, возраст Игоря Сергеевича уменьшился до 19 лет. Также, возраст старшего сына, Германа, имевшего от рождения 22 года, указан с завышением на шесть лет.
    В протоколе допроса от 14 декабря 1940 года записано: образование среднее. Закончил в 1901 году духовную семинарию в городе Николаеве УССР. Но, суть проблемы состоит в том, что в городе Николаеве Херсонской губернии, никогда не было не только духовной семинарии, но даже и духовного училища; нет их там и по сию пору. О трудовой деятельности в дореволюционный период сказано: работал при Уфимском земстве в качестве пчеловода. Но, и это является очередной мистификацией (или – фабрикацией), потому что отец Сергий в своей жизни никогда не был в городе Уфе. Тоже можно было говорить, как указано выше, о дате и месте рождения: город Николаев Херсонской губернии, 1879 год. Действительное же место рождения Сергия Зосимовича Яхлакова: деревня Аникино, Приводинской волости, Великоустюгского уезда; год рождения – 30 июня (ст.ст.) 1898 года. Но следствие, похоже, такие тонкости не интересовали. Для него было важнее другое: подвести человека под статью 121 УК РСФСР.
    Серафима Васильевна рассказывала своей дочери Злате о том, что отец Сергий с горечью поделился с ней своей болью. Один из его знакомых рассказал ему, что он является провокатором, и во время арестов выдает себя за священника Сергия Яхлакова. Этого знакомого намеренно подсаживали в камеры со священнослужителями, для того, чтобы он передавал их разговоры сотрудникам НКВД. Сейчас, с позиций сегодняшнего дня, трудно представить дьявольские технологии советских спецслужб. Суть этих технологий сводилась к одному: сломать человека.
    В первом, после ареста, протоколе допроса, от 27 ноября 1940 года, отец Сергий давал показания такого рода: Я работаю секретным сотрудником органов НКВД, а раньше ГЧК и ОГПУ, с 1921 года, января 22-24 дня. Завербован был председателем ГЧК Дудниковым Константином Михайловичем, города Великого Устюга Северо-Двинской губернии, где я работал секретарем отдела здравоохранения в течение 5-ти лет…
    Попробуем представить себе ситуацию того времени, и чиновника системы здравоохранения Сергея Зосимовича Яхлакова в этой ситуации. Время было суровое. Только закончилась гражданская война. В Крыму еще находилась армия Врангеля. На дальнем Востоке – армия Дитерихса. Страна, по сути, еще на военном положении. Молодой чиновник здравоохранения ожидает повышения по службе, и возможно, перевода в Москву. Ко всему, супруга ждет второго ребенка. Молодому чиновнику предлагают стать сотрудником, объясняя, что уже многие ими стали, для того, чтобы помочь советскому правительству в становлении и развитии. Отказ же в сотрудничестве был равносилен самоубийству. А, о том, как органы ЧК могут расправляться с неугодными, Сергий знал, по опыту судеб некоторых родственников своей супруги. Но проходит год, и секретарь здравотдела становится священнослужителем. И теперь то, чего отец Сергий боялся, будучи светским человеком (изгнание, поругание, клевета, бедность), он принимает добровольно, вместе с принятым им священным саном.
    О том, насколько он был «усердным» сотрудником, свидетельствует хотя бы такой аспект. На вопрос: назовите ваших близких знакомых, - отец Сергий отвечает: моими знакомыми являются следующие лица: 1) Бобин Михаил Кузмич, староста церкви в Красноуфимске. Проживает там же, по улице Озерной – 12. Знаю его с 1938 года. Бывали друг у друга на квартирах. 2) Белов Семен Федорович – священник Артинского завода. Он у меня бывал на квартире. 3) Логинов Яков Иванович, председатель церковного совета, проживал на Сысертском заводе. Знаю верующих, которые посещали церковь, но их фамилии я не знаю.
    Всё!.. Для секретного сотрудника НКВД, прямо скажем, негусто. За три года служения в Красноуфимске, так и не узнать ни одной фамилии своих прихожан. Среди друзей отца Сергия был заведующий городской больницей (в годы войны – начальник Красноуфимского госпиталя) хирург Гаев. Прихожанином храма он не являлся, хотя и был человеком верующим. Нередко они беседовали не только о вопросах медицины, но и о вопросах духовных. А потому, отец Сергий знал, кто из работников больницы верует в Бога; знал также, что некоторые медсестры едва сводят концы с концами.  И потому, когда началась война, и отец Сергий был освобожден из под ареста, то едва приступив к служению, он взял под свою опеку тех работниц горбольницы, чьих мужей призвали на фронт. После субботних панихид он сам разносил по домам этих сестер продукты, пожертвованные прихожанами. Приносил продукты, в первую очередь к тем, кто более всего имел нужду. К слову сказать, матушка Серафима не всегда относилась с пониманием к альтруистическим порывам своего супруга. Что было по человечески понятно. Жили трудно: в семье четверо детей, трое из них несовершеннолетние.
    Воспоминания же об отце Сергии, в Красноуфимске, сохранились прямо  противоположные. Со стороны потомков прихожан кладбищенской церкви и детей медсестер, которым отец Сергий носил продукты, отзывы добрые, порой даже восторженные. Со стороны потомков официальных работников и людей околоцерковных, отзывы прямо негативные: первый пьяница, блудник, коммунист, и прочее. Но отец Сергий ни на кого не держал зла и за всех болел душей. Даже начиная разговор на обыденную тему, он незаметно для слушателя переходил к духовным вопросам. Иначе не мог. На духовные темы отец Сергий говорил также свободно, как дышал. Особой любовью его были странники и убогие. Если случался в доме такой гость, он неизменно усаживал его за стол на почетное место, а спать укладывал на свою кровать. Сам же ложился на соломенный матрас, на пол.
    Необходимо будет добавить, в противность обвинений в блуде и пьянстве, что отец Сергий был болен грыжей. Ходил он, по этой причине, медленно. Но за все время, никогда никому не отказал в том, чтобы причастить болящего, даже если нужно было идти на другой край города. Не отказывал и в совершении других треб; наиболее частыми из которых, являлись отпевания на дому.

    Из Протокола допроса от 16 декабря 1940 года:
    Вопрос: «Расскажите, кто являлся организатором похоронной процессии в полном церковном одеянии 22 ноября 1940 года!»
    Ответ: «Организатором в проведении похоронной процессии в полном церковном одеянии 22 ноября 1940 года являюсь я».
    Вопрос: «Для какой цели вы это сделали, и кто вам давал на это разрешение?»
    Ответ: «Разрешение на проведение похоронной процессии мне никто не давал (?! – авт.). Я преследовал этим цель выявить антисоветские элементы и выявить настроения верующих».
    Вопрос: «Будучи секретным сотрудником органов НКВД, вы согласовали это мероприятие с начальником РОНКВД?»
    Ответ: «Нет, это мероприятие я не согласовал с органом НКВД, а сделал по собственной инициативе».
    Вопрос: «Значит, вы занимались провокацией, так ли это?»
    Ответ: «Нет, провокацией я не занимался. Я признаю, что сделал ошибку, не взяв разрешения начальника РОНКВД, на проведение похоронной процессии, для выявления антисоветского элемента».
Вопрос: «Следствие располагает материалами о том, что вы, работая секретным сотрудником НКВД, занимались двурушничеством и расконспирацией. Подтверждаете ли вы это?».
    Ответ: «Являясь секретным сотрудником органов НКВД, я не занимался двурушничеством и расконспирацией, этого я не подтверждаю».
Протокол записан с моих слов, верно, мною прочитано, в чем и расписываюсь: (подпись – Сергий Яхлаков).
    Исправленному верить: (подпись – Сергий Яхлаков).
    Допросил следователь следчасти УНКВД, сержант ГБ Стесин.

    Неудивительно, что отцу Сергию не удалось выявить никаких антисоветских элементов, и тем более, не удалось выявить антисоветские настроения, участвующих в похоронной процессии граждан. Ибо, если за три года служения на приходе, он так и не узнал ни одной фамилии своих прихожан, что же говорить тогда о посторонних людях. А, потому и был обвинен в провокации, двурушничестве и расконспирации.
    Отец Сергий хорошо знал советские законы (Уголовный кодекс РСФСР, подаренный ему самим Лениным, выручал его неоднократно), но аргументировано ответить на вопрос: цель похоронной процессии? – он смог только к концу своего пребывания под следствием. На допросе, от 22 июля 1941 года, (начало допроса в 22 часа, окончание в 1ч. 45мин.) такой ответ был дан.
    Вопрос: «Скажите, для какой цели вы организовали похоронную процессию в полном церковном облачении, 22 октября (ошибка следователя, фактически – 22 ноября. – авт.) 1940 года?»
    Ответ: «Цель этой процессии была та, чтобы рассеять антисоветское мнение в отношении на Церковь, со стороны Советского правительства, которое распространялось антисоветскими элементами. Основанием к этому служит закон правительства от 8 апреля 1929 года «О религиозных объединениях, зарегистрированных на территории СССР». Собрание, узаконенное за № 35 ст. Закона 353, раздел 5 «О шествии и церемонии».
В этом контексте, хотелось бы привести еще одну выписку из того же протокола.
    Вопрос: «Вы указываете в своих донесениях, что Горизонтов принимал участие в похоронной процессии, в то время, что он участия в процессии не принимал».
    Ответ: «Я подтверждаю, что Горизонтов в процессии участия не принимал, и донесения о том, что участвовал в процессии, я не давал».
Протокол записан с моих слов верно, мною прочитано, в чем и расписываюсь: (подпись – Сергий Яхлаков).
    Допросил следователь следчасти УНКГБ: сержант ГБ Стесин.

    Протоиерей Амфилохий Горизонтов жил в то время в городе Арти Свердловской области и был, по настоянию органов, запрещен в служении. При этом был он человеком судьбы неординарной, на некоторое время увлекся учением «живой церкви», но, увидев всю ложь этого учения изнутри, вскоре вернулся в лоно Православной Церкви. По всей очевидности, имел натуру поэтического склада, а потому, увлекся ненадолго красивыми миражами.
    Протоиерей Амфилохий Горизонтов принадлежал к роду потомственных священников. Родился 16 ноября 1871 года. После окончания Тобольской духовной семинарии, служил в Тобольской и Омской епархиях. В 1926 году примкнул к архиепископу Григорию (Яцковскому). До 1930 года, будучи благочинным Свердловского округа, служил в разных храмах города Свердловска. Но, затем, принес покаяние митр. Сергию (Страгородскому) и в 1933 году назначен настоятелем церкви прп. Иннокентия в Красноуфимске. В 1935 году был награжден митрой. В декабре 1936 года гражданским народным судом приговорен к двум годам тюрьмы, с последующей ссылкой[3].
    В начале 1938 года, именно на место прот. Амфилохия был назначен настоятелем отец Сергий Яхлаков. После кончины отца Сергия, ссыльный протоиерей был возвращен на должность настоятеля Иннокентьевской церкви, где и прослужил до февраля 1947 года. Потом был выведен за штат. Скончался 14 декабря 1953 года. Погребен, как бывший настоятель, возле церкви прп. Иннокентия в Красноуфимске. На табличке его памятника была написана поэтическая эпитафия: «Остановись над моей могилой и подумай: ты родился, живешь и умрешь не по своей воле, а по воле Управляющего всей Вселенной. Я признаю ее и называю Богом. Признай же ее и ты, ибо и ты, желаешь этого или не желаешь, а по воле ея будешь со мной в могиле».
    Для работников НКВД требовалась, хотя бы малая зацепка, улика, или оговор, чтобы подвести опального протоиерея под статью. Но, оговора, или точнее лжесвидетельства, от отца Сергия работники органов так и не добились. Отвечать твердо и бескомпромиссно после восьми месяцев заключения и долгих изматывающих допросов: «...донесения о том, что он (прот. Амфилохий. – авт.) участвовал в процессии, я не давал», мог только человек мужественный и боящийся одного лишь Господа Бога.
    В августе 1941 года, после секретного указа И.В. Сталина, отец Сергий, как и многие другие священнослужители, был освобожден из заключения. Шла война, немцы приближались к Москве, об отце Сергии временно забыли. Призвали в армию его второго сына Игоря; старший Герман, погиб в Финскую войну. Позднее, когда в Красноуфимске откроют госпиталь, дочь Злата будет работать там медсестрой, под началом его друга, врача Гаева. В первые месяцы войны об отце Сергии временно забыли, а потому, он снова начал служение в церкви прп. Иннокентия Вологодского.
    В повседневных трудах и заботах прошел еще один год. Под Сталинградом тогда шли ожесточенные бои. Внимание властей, к настоятелю кладбищенской Красноуфимской церкви, хотя и оставалось пристальным, но внешне это никак не выражалось. Приближался двунадесятый праздник Крестовоздвижения, и ничего  не предвещало беды. В тот роковой день, отец Сергий отправился в горфинотдел, чтобы сдать финансовый отчет, как это и полагалось делать в конце каждого месяца. Завтра нужно было служить вечерню к празднику Крестовоздвижения, поэтому, вопрос с финансовой документацией нужно было решить накануне.
    Из-за болезни грыжи отец Сергий ходил очень медленно. На поход из дома в церковь, оттуда в горфинотдел, в котором напрасно потерял время из-за отсутствия нужных работников, ушел целый день. Шел он, как всегда, по улице Интернациональной, ибо вела она прямо к железной дороге, за которой находилось городское кладбище. На углу этой улицы и улицы Кирова, стоял дом, где жила прихожанка кладбищенской церкви, из эвакуированных, по имени Аглая. С ней также проживала ее пожилая родственница. Родственница часто болела, приходилось причащать ее на дому. Впоследствии выяснилось, что обе женщины являлись сотрудниками НКВД, и были приставлены для наблюдения за настоятелем.
    День уже приближался к вечеру, отец Сергий медленно поднимался по уходящей в гору улице, и сия женщина, из эвакуированных, как если-бы нарочно ожидала священника у калитки своего дома. Поздоровавшись с ним, она сказала, что новое облачение, которое она обещала сшить к празднику Крестовоздвижения, уже готово и, батюшка может его примерить и забрать. Также она попросила причастить болящую родственницу, и провести беседу на духовные темы с племянником, находящемся в тот момент в ее доме. Отец Сергий согласился. Но, сначала ему нужно было вернуться в храм, чтобы оставить там церковные деньги, а для болящей взять Святые Дары.
    Здесь, нелишним будет отметить, что отец Сергий всю жизнь прожил безсеребренником, никогда не гнался за обновой, и до последних дней проходил в своей лиловой рясе, в которой его рукоположили. Сия особа сама вызвалась сшить батюшке новую рясу, и как оказалось впоследствии, это было заранее рассчитанным ходом, позволявшим войти в доверие к семье настоятеля.
    Аглая рассчитала все безукоризненно. Никто, кроме нее не знал, что отец Сергий придет причащать ее болящую родственницу. А для того, чтобы задержать священника подольше, она под благовидным предлогом поселила в своем доме племянника. Прихожане знали, что отец Сергий менее всего опасался доносов, и на духовные темы говорил всегда и всюду. Есть основания полагать, что разговоры религиозного содержания проводились им и в присутствии начальника районного НКВД, к которому он обязан был периодически приходить для докладов. По всей вероятности, так оно и было, ибо если исследовать материалы допросов, то в тот день, когда отец Сергий принес в его дом злополучные ботинки, то был встречен хозяйкой (сам нач. РОНКВД отсутствовал) и бывшей в гостях подругой, довольно радушно. Проповеди отца Сергия отнюдь нельзя было назвать блестящими, в плане риторики, но при этом, его простая неторопливая речь, шла как-бы от самого сердца. Никогда не задевая политических проблем, он говорил, опираясь на Евангелие, но многие, слушавшие отца Сергия, понимали, что слово его о сегодняшнем дне.
    После исповеди и причастия болящей, Аглая попросила отца Сергия остаться, выпить чаю, побеседовать с ними на духовные темы. Отец Сергий согласился, благо, дом его находился недалеко, на той же улице Кирова. В квартире Яхлаковых, к тому времени уже началось беспокойство. Как говорила потом матушка Серафима: сердце плакало и чувствовало беду. Дочь Злата, также, не находила себе места. Когда стемнело, вдвоем с матерью прошли ближние окрестности, потом вернулись домой. Злата не выдержала и побежала одна искать отца. В доме, на углу Кирова и Интернациональной, увидела Аглаю стоявшую у калитки. - «Тебе чего, Златушка?» - спросила она елейным голосом. - «Папу ищу, - обеспокоенно ответила Злата, - вы не видели его?» - «Нет, не видела, даже и не проходил здесь», - изображая искренность, ответила Аглая. Злата Сергеевна потом вспоминала, что какая-то сила толкала ее в этот дом на углу, и она едва сдерживалась, чтобы туда не войти. Походив еще некоторое время по окрестным улицам, Злата вернулась домой. На следующий день они узнали, что отца нашли мертвым, на железнодорожных путях.
    После исповеди, причастия, духовной беседы и чаепития, отец Сергий, наконец, отправился домой. Аглая сказала домашним, что проводит батюшку и вскоре вернется. Время было уже позднее. Тяжелый утюг находился в сенях, будучи приготовлен заранее. Злой насмешкой было то, что утюг принадлежал матушке Серафиме. Аглая попросила его накануне, дабы погладить сшитую к празднику рясу. Отец Сергий попрощался с Аглаей и медленно пошел по темной пустынной улице. Убедившись, что улица действительно пуста, Аглая вернулась назад, взяла приготовленное заранее орудие убийства, и, догнав отца Сергия, ударила его сзади, по голове. Смерть наступила мгновенно.
    Аглая была женщиной высокого роста и физически сильной.  Схватив в охапку тело священника, она дотащила его до железнодорожных путей и бросила на рельсы. Теперь надо было уничтожить улики. Закапывать окровавленный утюг было некогда. Если же идти через весь город к реке, могли появиться нежелательные свидетели. Поэтому, оставалось одно, пойти на кладбище и бросить утюг в яму для мусора.
    Но, Господь не попустил надругательства над телом праведника. В это время, вдоль железнодорожных путей шла обходчица. Именно она убрала тело с рельсов и вызвала милицию. Вскрытие производил хирург Гаев, друг отца Сергия. Запись «Акта о смерти» № 616 от 30 сентября 1942 года указывает причину смерти: «перелом черепа и вещества мозга»[4]. Гаев говорил, что череп был расколот на двенадцать частей и, проникновение в мозг тяжелого с острым концом предмета, было глубоким. Ко всему, вскрытие показало, что в день смерти, отец Сергий ничего не вкушал; в желудке сохранилось только позавчерашняя луковица. Вскрытие хирург Гаев производил очень осторожно, и можно сказать, с благоговением, ибо приоткрыл для этого только часть груди и верхнюю часть живота.
    Нередко, Злата Сергеевна упрекала отца: бывало, съест во время обеда ложку-другую, и отложит в сторону. - «Папа, почему ты так мало ешь?» - говорила ему дочь, но он лишь кротко отвечал ей: «Что-то не хочется». 
Даже от домашних отец Сергий скрывал подвиг строгого поста по средам и пятницам, и в дни предшествующие богослужению. Но, по-видимому, он предчувствовал близость своей кончины. Серафима Васильевна на допросе говорила, что муж нередко оставался в церкви, молился по ночам. Продолжал он молиться и после своего освобождения.
    Однажды весной, за несколько месяцев до мученической кончины, когда они со Златой после службы направлялись домой, отец Сергий почему-то задержался у алтарной части храма. Внимательно осмотрев место вокруг себя, он лег на траву, и как-то весь вытянулся. Отец Сергий посмотрел на безоблачное небо своими большими синими глазами и тихо произнес: «Вот, здесь, будет мое место». Сердце Златы екнуло, и она заплакала навзрыд:  «Папа, зачем ты так шутишь?» - Отец Сергий молча поднялся с травы и утешающе положил руку на головы  дочери. Лицо его было серьезным.
    Похоронили настоятеля на том самом месте, перед алтарем, на которое указал тогда своей дочери. Отпеть отца Сергия не могли целую неделю, потому что ближайший действующий храм был в Арти, за сто километров; ко всему, совершить чин отпевания, священник мог только по указанию правящего архиерея и с разрешения властей. Все это время гроб находился в церкви, но странным образом, несмотря на теплую погоду, не было слышно ни малейшего запаха тления. При этом, облачили отца Сергия в новую рясу, которую сшила накануне его убийца. За всю жизнь он не имел ни одной обновы. В новых одеждах отец Сергий был похоронен.
    На следующий день, когда уже весь город знал об убийстве священника, Аглая принесла рясу в дом настоятеля. Услышав ужасную весть из уст матушки Серафимы, совершенно искренне ужаснулась и вознегодовала, даже попричитала и поплакала вместе с Серафимой Васильевной. Во всеобщем горе никто не вспомнил, что портниха не вернула взятый взаймы утюг.
    Когда отца Сергия отпевали, то по церкви волной прокатилось благоухание. Помещение придела свт. Николая, где стоял гроб, заполнилось запахом васильков. Батюшка, при жизни, любил эти цветы. В связи с этим, произошел курьезный случай. Проконтролировать отпевание священника прибыла представительница городской власти, председатель горисполкома. Эта женщина стояла у входа и вслух повторяла: «Зачем брызгают духами? Кто брызгает духами? Кто разрешил?...». Но, под конец панихиды вдруг расплакалась и, приблизившись ко гробу в числе первых, преподала отцу Сергию последнее целование.
    За прошедшую после трагедии неделю, все слезы уже были выплаканы. Наступило последнее прощание. С пением «Святый Боже...», гроб понесли к заранее приготовленной могиле перед алтарем. На то место, которое отец Сергий сам указал за несколько месяцев до смерти. Скорбная процессия приблизилась к могиле. Последнее целование близких родственников, и... молоток застучал по крышке гроба. Злата и Серафима Васильевна не выдержали. Зарыдали. Гроб опустили на веревках вниз, и в могилу полетели комья земли. И, вдруг... послышался странный шум. Это не был шум вещественный, несущий в себе угрозу, напротив, он был подобен тому, о чем сказано в книге «Деяний Апостольских»: «При наступлении дня Пятидесятницы, все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как-бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились» (Деян. 2;1,2). Прихожане, священник и рабочие кладбища замерли, как завороженные. В следующую минуту, камень фундамента церкви отвалился сам собой и с гулом ушел внутрь. И, снова раздался шум.  Гроб, медленно, втягиваемый некой силой, сам собой ушел под алтарь, и камень встал на прежнее место. Рабочие молча закидали пустую могилу.
      
    Только теперь у Златы появилось осознание, что отца больше нет. Почти без сна провела она последующую ночь, а затем и другой день. Измученная, лишь только вечером она забылась тонким сном. Младший брат, Сергей, в тот вечер лег спать позднее сестры, а потому стал свидетелем того, как Злата во сне разговаривает с отцом. Более всего Сергея удивило, что Злата задавала вопросы по смыслу, при этом, также осмысленно отвечая на них.
    Этот сновидение Злата помнила до конца жизни. Поздно вечером, едва она положила голову на подушку, как вдруг увидела, что дверь дома отворилась, и в комнату вошел отец. Одет он был в белую сверкающую ризу, в белой сверкающей митре на голове и с золотым сияющим крестом в руках. И лишь только одна деталь портила праздничные одежды, бросаясь в глаза острым своим несоответствием: окровавленная повязка вокруг головы. Злата с радостным криком ринулась к отцу, но он поставил перед собой крест и произнес тихо, но властно: «Не приближайся ко мне, я не здешний!». Злата спросила: «Откуда у тебя такие одежды?». Отец ответил, что получил их... там. Тогда, она вновь спросила, теперь об окровавленной повязке под белой митрой. Отец Сергий объяснил ей: «Это свидетельство для Страшного Суда, для моей убийцы». Тут он простер руки, и Злата увидела воочию последний час жизни своего отца. С точностью до деталей, как в кинофильме, ей были показаны, и сцена причащения лжеболящей в доме по адресу: Интернациональная – 35, и духовную беседу за столом, и самое ужасное – когда Аглая догнала отца Сергия и ударила утюгом по голове, а затем тащила бездыханное тело священника к полотну железной дороги... В том же видении Злата увидела, куда выброшено орудие убийства.
    На другой день, проснувшись рано утром, Злата разбудила Сергея и побежала вместе с ним на кладбище. Яма для мусора, в которую сбрасывают сухие листья после уборки могил, была глубокой, выше человеческого роста. Но Злата заставила брата залезть в нее и найти лежащий там утюг. Сергей спустился в яму, и вскоре под кучей сухих листьев и веток, действительно обнаружил принадлежащий им утюг. Острый конец его был обагрен запекшейся кровью, с несколькими прилипшими к нему волосками. По возвращении домой, Злата представила маме это страшное доказательство и в деталях рассказала свой сон.
    К слову сказать, следствие сразу заподозрило причастность к убийству именно этих двух женщин из эвакуированных. Все улики показывали на них. Во-первых: капли крови, от железной дороги до дома, в котором они жили. Во-вторых: старательно затертая лужа крови, на перекрестке улиц. В-третьих: собака взяла след. К вечеру их заключили под стражу, но необъяснимым образом, уже на следующий день прокурор города приказал освободить подозреваемых. Аргументировал свое решение он такими словами: «Я не позволю мучить добрых советских людей из-за какого-то долгогривого!». Впоследствии, прокурор заболел раком горла. Перед смертью, изо рта его шел зловонный кал и гной.
    Но Господь не оставил без наказания и самих убийц. Та женщина, которая притворилась болящей, вскоре действительно, слегла. Ее постигло полное расслабление, так что в пролежнях завелись черви. У Аглаи, муж орденоносец, полковник, не вернулся домой. Поезд, в котором он в 1945 году ехал их Германии, пошел под откос. Многие тогда погибли. Это горе сломило и вра-зумило убийцу. Нередко, посетители кладбища видели Аглаю, лежащей у могилы священника и воющей по волчьи. Однажды, Серафима Васильевна и Злата, пришли посетить могилу. Аглая тоже была там. Став на четвереньки, и скуля как побитая собака, она поползла к матушке Серафиме. Ужас и омерзение охватили ее тогда, при виде потерявшей человеческий облик убийцы. «Не подходи ко мне... прочь!» - только и смогла произнести мать Серафима, но женщина все-равно ползла к ним, скуля и взвизгивая, распластавшись по земле всем телом. Так и пришлось в тот день покинуть кладбище.
И, была еще одна странность с могилой отца Сергия. На могильном кресте, то и дело появлялась табличка с надписью, черной краской на нержавеющем железе: «Здесь покоится прот. Сергий Яхлаков (1879 г. – 26-IX-1942 г.), убитый неизвестно кем. «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (Мф. 10; 28). Табличку эту кто-то без конца срывал и выбрасывал. Но, некто неведомый, снова ее отыскивал и прибивал на прежнее место. Так продолжалось до начала 60-х годов.
    Автор этой книги, будучи в июне 2003 года в Красноуфимске, был в кладбищенской церкви прп. Иннокентия Вологодского. Двумя годами ранее довелось здесь быть проездом, без всякого на то плана о написании книги, или сборе материалов на нее; просто хотелось соприкоснуться со святыней. Но, в первый и второй приезды, приходилось лицезреть странную картину: если на крестах трех других могил имелись металлические таблички с выгравированными именами, то на кресте отца Сергия, лишь только надпись, мелом, от руки: «Прот. Сергий Яхлаков». Служащие церкви, сами с удивлением выслушали историю, о некогда служившем здесь настоятеле. Лишь только одна блаженная, со слов покойной матери, рассказала, что был здесь хороший батюшка, которого убили в войну.
    В том же году, новую табличку на крест поставили. Тому способствовало указание архиепископа Екатеринбургского Викентия: о рассмотрении биографии прот. Сергия Яхлакова, по вопросу канонизации его в лике святых. Увы, злополучная подписка, данная им в молодые годы, воспрепятствовала рассмотрению этого вопроса.
    В третий раз, на святой могилке довелось побывать в Рождественский сочельник 2006 года. Группа паломников из Санкт-Петербурга ездила со списком Порт-Артурской иконы, в монастырь Святых Царственных мучеников под Екатеринбургом. Но, у паломников была еще одна задача: доставить на могилу прот. Сергия новый крест. Что и было сделано 6 января, в самый канун Рождества Христова. Благочинный Красноуфимского района, прот. Андрей Иванков, сам отслужил панихиду на могиле отца Сергия. Когда запели: «Вечная память…» - то, показалось, что в ослепительно синих небесах зазвучали колокола, и запел ангельский хор. Автор затем набрал, сколько мог, из-под снега, землицы с могилки священномученика. По возвращении домой, залил часть этой земли святой водой. Прошло три недели, но вода не портилась. Тогда, в другой сосуд с той же землей, была залита обычная вода. С того времени прошло уже три года, но вода, в обоих сосудах, в которых находится земля с могилки прот. Сергия Яхлакова, по-прежнему свежая. Для испытания, святой водой был залит еще один сосуд, но с землей обыкновенной. На пятый день она побурела и стала издавать дурной запах. Благодарный читатель может также, со страхом Божьим, совершить сие испытание.
    Видимо, не случайно, кончина отца Сергия совпала с несколькими знаменательными днями. Последний день его жизни совпал с днем памяти св. прав. Симеона Верхотурского, покровителя Урала. Также, видимо, не случайно, пострадал за Христа в ночь на Воскресение Словущего, в канун праздника Крестовоздвижения – как бы в ознаменование главных символов победы над смертью – Креста, Воскресения Христова и неразрывно связанного с ним Всеобщего Воскресения.
    Как и поется о том в «Эксапостиларии» на утрени Светлой Седьмицы: «Плотию усну, яко мертв, Царю и Господи, тридневен воскресл еси, Адама воздвиг от тли, и упразднив смерть; Пасха нетления, мира спасение».


    Глава 4: «Злата»

    «Крестоносице Христова, блаженства Евангельские терпением стяжавшая, достойная сонаследница мучеников и исповедников, от юности скорби претерпевшая. По стопам отцев преподобным Кукшею водимая, при жизни собеседницей Ангелов бывшая. И, заповедь  «стяжи дух мирен», житием своим исполнившая. Ныне, бо, есть верным утверждение. О, святая праведная Злата, моли Бога, да спасет души наша, яко милосерд». (Тропарь, глас 6-й).

    В церковной практике не принято составлять службы, писать акафисты, молитвы и тропари еще не прославленным святым, но не напрасно сказано: «От избытка  сердца глаголют уста» (Мф. 12; 34). И этот, вышеприведенный тропарь, выплеснулся на бумагу сам собой, излился с одним дыханием. Весь путь Златы Сергеевны, от дня ее рождения и до последнего вздоха, можно определить, как путь крестоносицы. Не просто, благочестивой христианки, или даже подвижницы благочестия, но достойной наследницы тех, о ком сказано: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною» (Мф. 16; 24).
    Родилась Злата Сергеевна 26 августа 1924 года, когда для семьи отца Сергия уже начались хождения по мукам. Село Лупья (ныне принадлежит Архангельской области), где она появилась на свет, после Великого Устюга было первым местом служения для молодого священника. Скитания и гонения она видела с раннего детства, а потому воспринимала их, как неотъемлемый факт действительности. Из рассказов родителей Злата слышала об их прежней спокойной обеспеченной жизни, но было это еще до того, как она родилась. Слишком рано ей пришлось понять недетскую мысль: для того, чтобы служить Истине, надо страдать. Надо безропотно терпеть поругания, неправды и гонения. Потому что мир полон лжи и неправды, а потому, всякий кто служит Истине, вступает в незримое противодействие с этой ложью. Злата Сергеевна видела, как безропотно идет ее отец нелегким крестным путем, и постепенно научилась той же безропотности, терпению и безкомпромиссной твердости в исповедании своей веры. Уже в раннем детстве она хорошо знала, что если в дом пришли с обыском, то значит, папу арестуют и уведут под конвоем. Правда, через две-три недели он возвращался, но, исхудавший и остриженный наголо. На вопрос дочери: «Где он был?» - отец Сергий ничего не отвечал, и лишь только молча гладил ее по голове. От частых, сопровождавшихся реквизицией имущества обысков, постепенно разошлось все семейное добро, а вместе с тем, богатая библиотека, и даже те платья, которые подарили Серафиме Васильевне в качестве приданого, ушли к женам сотрудников НКВД.
    Один из таких случаев навсегда остался в памяти Златы Сергеевны. Жили они тогда в Воткинске, Удмуртской АССР. Отца в очередной раз арестовали. Злате было двенадцать лет, училась она в шестом классе. Обыск, накануне ареста, проводился с особым усердием. Работники органов, как всегда, побросали вещи и книги в центр комнаты, но при этом еще что-то продолжали искать. Неоднократно из их уст вырывалась фраза: «Да, где эта чертова книга?!» - Речь, здесь, шла о родовой книге князей и священников Углицких. Отец Серафимы Васильевны, прот. Василий Углицкий, принадлежал к их роду, а потому передал книгу дочери, по наследству. По всей очевидности, указание об отыскании родовой книги пришло из Москвы, что и послужило причиной очередного обыска. Книгу работники органов в конце концов отыскали и сожгли тут же, во дворе дома. Забрали, в тот день, довольно много вещей, принадлежащих Серафиме Васильевне. Отца, как и следовало ожидать, арестовали и увели.
    На второй день, когда Злата пришла в школу, то увидела свою учительницу в мамином платье. Учительница была женой сотрудника НКВД, поэтому реквизированное платье пошло по прямому назначению. И, как если бы специально, явным образом демонстрируя свое превосходство, учительница, рассказывая ученикам материал урока, проходила несколько раз мимо парты дочери священника. Но, самое страшное произошло после занятий. Когда закончились занятия, Злату пригласили в учительскую. Характер беседы сводился к тому, что религиозность ученицы Яхлаковой портит отчетные показатели их школы. Она, подобно старшим братьям, Герману и Игорю, не вступает ни в пионеры, ни в комсомол, ко всему, носит нательный крестик.
    Злата молча слушала упреки учителей, не пытаясь себя оправдать. Терпение педагогов, в конце концов, лопнуло. Некоторые стали откровенно угрожать ей, а затем, учителя истории и физкультуры связали свою ученицу и остригли ее наголо. - «Так, ей и надо, поповской дочке!» - доносились со всех сторон одобрительные возгласы. - «Мракобесы! Опиум для народа!» - По всей очевидности, сделано это было по прямому указанию органов. Ибо, события последних дней: арест отца Сергия и расправа над его дочерью, являлись как-бы звеньями одной цепи. Спецслужбы будто намеренно указывали священнику-исповеднику: частые аресты, разорительные обыски, уничтожение родовой книги и надругательство над единственной дочерью – явление одного порядка. Ко всему, от своего прихожанина, на исповеди, он узнал, что тот являлся провокатором. Прихожанина сего подсаживали в камеры к арестованным, под именем священника Сергия Яхлакова, при  этом, заставляя давать показания от имени опять-таки, отца Сергия.
    Не эти ли факты, в совокупности, подтолкнули отца Сергия к решению, оставить Воткинск и переехать в соседний Шарнакский район, в деревню Чурсовую? Возможно, «мера беззакония» тогда действительно достигла определенной степени, когда индифферентно относиться к творимому по отношении к семье злу, было уже невозможно. Не случайно, видимо, при обмене паспорта (в последние месяцы пребывания в Воткинске), отец Сергий сознательно изменил свои паспортные данные. Теперь местом его рождения стал город Николаев Херсонской губернии. А годом рождения – 1879-й, то есть, год рождения епископа Пермского, а затем Могилевского, Павлина. О своих родителях, в анкетных данных он указал, что они – умерли, хотя отец пережил своего первенца более чем на тридцать лет.
    Через две недели после ареста, прот. Сергия освободили из заключения. Пришел он, как всегда, остриженный наголо и очень худой. Когда Злата вернулась со школы, то радостно бросилась к отцу. Батюшка обнял ее, а затем встревоженно спросил: «Злата, а почему ты в платке?»  Дочь молча предстояла перед ним, и ничего не отвечала. Отец Сергий вопросительно посмотрел на Серафиму Васильевну, но она только отвела взгляд. Тогда, отец Сергий осторожно снял платок с головы дочери. С детства, и даже до зрелого возраста, волосы Златы Сергеевны были легкими и мягкими, золотого цвета. Когда она была маленькой, то отец Сергий часто гладил ее по голове и говорил: «Злата – Золотушка».  Сейчас дочь была острижена наголо. Голубые глаза отца Сергия разом потемнели и в них вспыхнули грозные молнии, лицо его приобрело мертвенную бледность. Он порывисто встал и произнес тихо, но твердо и отчетливо: «Никогда к этим мерзавцам не обращался, но сейчас обращусь!» 
    Отец Сергий написал письмо своему бывшему революционному другу, М.И. Калинину. По всей видимости, отправлено оно было с оказией, через надежных людей; в то время, когда власть декларировала свою народность, можно было поехать в Москву и опустить письмо в почтовый ящик, находящийся непосредственно перед входом в Кремль. Во всяком случае, письмо до «Всесоюзного старосты» дошло. В связи с этим, отец Сергий ожидал нового ареста, но вопреки всему произошло нечто  противоположное. Начальнику Воткинского НКВД было предписано вернуть реквизированные вещи. Директор школы и завуч, получили строгие партийные взыскания. Двоих учителей, поглумившихся над своей ученицей, с позором выгнали из школы. Остальные участники борьбы с религиозным дурманом, также получили взыскания.
    Отец Сергий потом долго укорял себя за свою несдержанность: после этого случая, к нему приклеилось прозвище «коммунист». Разумеется, Воткинск, а затем и саму Удмуртию пришлось оставить. Там же, в Воткинске, произошел еще один случай, который показал, что враг рода человеческого не потерпит присутствия семьи священника в этом городе. В тот раз произошло событие, гораздо более серьезное, чем острижение наголо. Однажды Злата пришла домой с окровавленным лицом, вымазанная в грязи, при этом она несла в ладошке то, отчего родители едва не помрачились в рассудке. В ладошке Злата принесла свой собственный нос.
    Одноклассницей Златы была дочь одного из руководителей города. Странным образом получилось, что сия одноклассница стала первой ее подругой. Как оказалось потом – из зависти. Внешне некрасивая, туговатая на ум, но при этом, льстивая и завистливая. По юности лет, Злата не замечала за ней этих качеств характера, что едва не стоило ей здоровья, если только не самой жизни.
    Однажды, после уроков, подруга предложила Злате погулять по берегу реки. Не подозревая подвоха, она согласилась. Когда обе пошли по крутому обрыву, то подруга вдруг толкнула Злату, а сама кинулась наутек. На свое несчастье, Злата упала лицом вниз, и ее потащило по крутому склону, к самой воде. Если бы Злата летела кубарем, то наверняка бы потеряла сознание, расшиблась, и захлебнулась при падении в воду. Расчет, видимо, в этом и состоял. Но, упав плашмя, она, именно, сползла по скользкой глинистой поверхности. Когда очнулась, то с ужасом увидела всю себя в грязи и крови, а самое страшное, ее оторванный нос лежал рядом на берегу. Схватив его в ладошку, с горьким плачем, Злата побежала домой.
    Отец Сергий очень быстро взял себя в руки, и, приказав Серафиме Васильевне вскипятить воду, сам стал готовиться к операции. Злату, тем временем раздели, омыли теплой водой и, положив на лавку, крепко привязали ремнями. Продезинфицировав рану и промыв ее святой водой, с помощью домашних инструментов, которые прокипятили предварительно в кастрюльке, отец Сергий приступил к операции. Здесь надо отметить одно обстоятельство, что совершить такого рода операцию могли только светила мировой науки, да и то, в специальных клиниках. Наркоза, разумеется, никакого не было. Матушке Серафиме пришлось сидеть рядом, и удерживать голову дочери. Сколько продолжался этот кошмар, Злата не помнила. Казалось, он длился целую вечность. Под конец операции, она уже настолько изнемогла, что забылась долгим крепким сном.
    Через месяц, когда ей сняли бинты, а затем швы, посторонний человек ни за что бы не догадался, что девочка претерпела столь страшное увечье. И, лишь только с близкого расстояния, можно было при желании разглядеть тоненькие ниточки шрамов. Последствия травмы чувствовались только в сильные морозы; кончик носа белел и терял чувствительность. Аналогичный случай произошел и с ее младшим братом Владиславом; рука ребенка попала в мельничные жернова. По всем правилам медицины, руку надо было отнять, но отец Сергий по кусочкам собрал раздробленные кости и сшил порванные ткани. И, снова произошло чудо. Рука срослась, раны зажили. С тех пор, и Злата, и Серафима Васильевна были твердо уверены, что отец Сергий до революции окончил Медицинскую Академию, но по какой-то причине это скрывал. Увы, как показывают архивные изыскания, единственное, что Сергий Зосимович закончил до революции, это Духовное училище города Великого Устюга.
    Столь высокое врачебное искусство отца Сергия, является еще одной загадкой его личности. Есть основания полагать, что это искусство он постиг с азов, сначала под руководством профессора Менциковского, а затем, следующего председателя губздравотдела Левитского. По складу своей личности, он органически не мог быть просто администратором. Профессию ему нежно было постигать творчески. Святитель Лука (Воино-Ясенецкий) архиепископ Симферопольский говорил, что врачом он стал единственно по одной причине: приносить наибольшую пользу людям в их скорбях и болезнях. Поэтому, как отец Сергий мог приносить эту пользу, не зная скорбей и болезней человеческих? Это было такое поколение, которое горело стремлением принести себя в жертву ради людей. Поэтому и неудивительно, что, будучи секретарем губздравотдела, отец Сергий ассистировал на операциях, более того, до тонкостей изучал врачебное искусство. Как и архиепископу Луке, ему хотелось только одного: приносить наибольшую пользу людям в их скорбях и болезнях. По всей очевидности, и тот и другой пошли по духовной стезе, став врачами не тел, но душ, оттого что Господь видел устремление их сердец.
    Таким же пылким, в стремлении служить Богу и людям, был и старший друг отца Сергия, епископ Павлин. О близости их духовных отношений свидетельствовал такой факт. Владыка Павлин всегда стремился помочь семье подопечного. Но, однажды он предложил отцу Сергию, отдать ему на воспитание своих детей. Тем более, что в Перми они могли бы получить образование. Отец Сергий поблагодарил Владыку за столь трогательную заботу, но отказался. Тогда, епископ Павлин посоветовался с матушкой Серафимой. По прошествии времени решили: старшие сыновья – Герман и Игорь, уже достаточно самостоятельные, им трудно будет привыкать на новом месте. Младшему – Владиславу, только исполнился один год. Оставалось отослать к Владыке пятилетнюю Злату. Как раз, в Пермь собирался ехать один прихожанин отца Сергия; у него была своя лошадь и сани. Конечно, было трудно расставаться, но стали собирать дочку в дорогу.
    Ранним декабрьским утром в сани положили узлы с вещами Златы, а ее саму посадили поверх этих узлов. Возница обещал выполнить все поручения и доставить Злату к Владыке. Но, не прошло и двадцати минут, как послышался тихий стук в дверь. На пороге стояла плачущая дочь. Через некоторое время появился и перепуганный возница. Проехав две или три версты, он оглянулся назад и не увидел своей пассажирки. Оказалось, что лошадь за околицей села припустила и, Злата, от рывка скатилась со своих узлов. Поплакав некоторое время, она побежала домой, благо было недалеко. Так и не смог Владыка Павлин исполнить свое благое намерение.
    Нет, не случайно, при получении в 1936 году нового паспорта, отец Сергий  впи-сал в него биографические данные своего духовного отца. После обмена документов, уже ничто не удерживало в городе Воткинске семью священника. Оставалось  только подыскать новое место для служения. Вскоре таковое нашлось в деревне Чурсовой соседнего района.
    Жители деревни вскоре полюбили нового настоятеля. Прихожане стали замечать, что после молебнов больные получали здравие, а имеющие житейскую нужду благополучно ее разрешали. Стали обращаться с частными просьбами: помолиться о решении того или иного вопроса. Батюшка никому не отказывал.
    Однажды в храм привели женщину, одержимую злым духом. Родственники болящей стали слезно просить молитв за нее. Отец Сергий поначалу отказался, объяснив тем, что бесов он изгонять не может. Но, родственники несчастной стали коленопреклоненно просить его о молитвах. Узрев в этом волю Божью, батюшка произнес только: «Что ж, по вере вашей, да будет», - после чего приступил к отчитке.
    Болящую женщину держали четверо крепкого сложения мужчин, но и они под конец отчитки изнемогли. Злата тогда находилась в храме и была свидетельницей происходящего. Во время чтения канонов, женщина эта страшно кричала, и мужикам едва хватало сил, чтобы удерживать ее. Через два часа они уже едва стояли на ногах. Отец Сергий, как-бы не слыша воплей одержимой, спокойно вычитывал правило. Закончив чтение канонов, он спокойным голосом произнес: «Откройте, пожалуйста, двери!.. Откройте двери храма!» - И, когда просьба была исполнена, приступил к чтению Евангелия. Не успел отец Сергий прочитать Зачало, как женщина, со страшным криком вырвалась из рук мужчин и рухнула на пол. На минуту она оцепенела, как-бы мертвая. В этот момент в церковном проходе появилась большая черная собака. Отец Сергий взял лежащий на аналое крест и перекрестил ее. Собака тут же бросилась опрометью в раскрытые двери и исчезла неизвестно где.
    По всей очевидности, об этом случае было доложено по начальству. Потому что, в скором времени, из области пришло постановление о закрытии прихода в деревне Чурсовая. Время было очень суровое. Близился к концу 1937 год. С этого года, по ряду причин, распределением и перемещением на приходы священнослужителей, занимался сам Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Сергий (Страгородский). Для того, чтобы получить новое место служения, нужно было ехать в Москву. Оставив младших сыновей на попечение старшего Германа, ему уже исполнилось восемнадцать лет, родители отправились в Первопрестольную. С собой взяли только одну Злату.
    В столице Злата была впервые, и большой шумный город ее поначалу ошеломил. После того, как отец Сергий побывал на приеме у Местоблюстителя Патриаршего Престола, до решения вопроса у них оставалось несколько дней. Их употребили на то, чтобы осмотреть достопримечательности, побывать на богослужениях в некоторых действующих московских храмах, приобрести обновы. На Тверской улице отец Сергий показал дочери дом, в котором до революции жили его именитые родственники, пожалованные титулом Почетных потомственных граждан Москвы. Впоследствии, Злата Сергеевна, также показывала своим детям этот дом.
Тогда же, на Тверской улице произошла и памятная встреча с Н.К. Крупской. Нисколько не опасаясь, что ее личный шофер донесет, она говорила правду о современных методах управления, называя напрямую правящего Генсека тираном. Знала ли она, что теми же методами руководствовался и ее возвеличенный да степени бога супруг, и что Сталина возвело до степени бога, то же самое ленинское окружение.
    В целом от поездки в Москву у Златы остались добрые воспоминания. В ГУМе по недорогой цене смогли купить обновы, а также, большой отрез материи, из которого Серафима Васильевна шила дочери платья. Назначение отец Сергий получил в ту же Пермскую епархию, но только в другую, Свердловскую область.
    Теперь оставалось вернуться на прежнее место жительства, чтобы подготовиться к переезду в Красноуфимск. Город этот был районным, и о лучшем нельзя было и мечтать. Матушка Серафима решила воспользоваться случаем, чтобы побывать на родине, в Великом Устюге. Ей хотелось узнать подробнее обстоятельства гибели ее отца, встретиться с родными; другой возможности могло и не представиться. В Устюге жил тогда брат Афанасий и младшая сестра Зоя (по мужу – Долгих). Именно там, от монахини Иоанно-Предтеченского монастыря, она узнала страшную правду о смерти своего родителя.
    Годы жизни в Красноуфимске прошли относительно спокойно, хотя 1937-38 годы и являлись пиковыми по части репрессий. Но, в 1940 году, когда волна арестов пошла на спад, отца Сергия подвергли заключению. В семье думали, что отпустят, как всегда, через две-три недели. Но, времена были уже другие. На Уголовный кодекс, подписанный самим Лениным, работники органов смотрели уже без прежнего священного трепета. Ко всему, на одном из съездов было высказано авторитетное пожелание, что к 25-й годовщине Октября, Советский Союз должен стать страной победившего атеизма. На иждивении матушки Серафимы осталось четверо детей. Старший сын Герман был призван на финскую войну, где и сложил голову. Игорь учился в десятом классе, Злата – в восьмом. Прихожане, поначалу, не оставляли семью настоятеля, но потом, и эта помощь прекратилась. В июне 1941 года грянула война. Планам создания безбожного государства, не суждено было сбыться; напротив, Первое лицо государства стало постепенно обращаться лицом к Церкви.
     Нормированную выдачу продуктов в Красноуфимске ввели в первые же дни войны.  Хлеб и другие основные продукты выдавали по карточкам, но отоварить ими могли далеко не всех. Очередь приходилось занимать рано утром. К слову сказать, милиция поступала, при этом иезуитским способом. Под видом наведения порядка, милиционеры проводили вперед своих родственников. Делали они это так. Когда родственники блюстителей порядка подходили к часу открытия магазина, то наряд милиции приказывал отойти в сторону всем стоящим впереди. А затем, невзирая на возмущенные крики, подводили к окошку тех, кто находился в конце очереди. Старший брат Златы, Игорь, однажды стал свидетелем подобных эволюций. В тот день он отправился навстречу младшему Сереже, который уже простоял в очереди полдня. Наряд милиции как раз стал разворачивать ожидающих хлебной нормы. Находящегося впереди Сережу грубо толкнули, отчего он полетел вниз с высоких ступенек. В гневе Игорь подскочил к распоясавшемуся милиционеру и стал в лицо обличать его за подобные действия. Но, страж порядка лишь только оттолкнул Игоря, продолжая дальше заниматься своим делом. В следующую секунду произошло то, отчего очередь в страхе онемела; мощным ударом в голову, Игорь послал милиционера в нокдаун.
    Игорь был всесторонне развитым юношей. Знал пять языков, умел хорошо рисовать, занимался по классу скрипки, ко всему, имел 1-е юношеские разряды по боксу и гимнастике. Разумеется, Игоря тут же арестовали. В страхе Сергей побежал домой и стал срывать со стен портреты руководителей фашистской Германии: Гитлера, Риббентропа, Геббельса и прочих. Тогда, после заключения «Пакта о ненападении», Германия считалась дружественной державой. Заодно, впопыхах, сорвал портреты Сталина, Молотова, Ворошилова. Все это затолкал в печку и сжег. Но, странным образом, с обыском никто не пришел. Более того, Игоря на второй день освободили. По всей очевидности, из военкомата сообщили, что на него лежит повестка, тем более, Игорь еще в первый день войны написал заявление, с просьбой отправить его на фронт добровольцем. Призывная комиссия внимательно изучила дело Игоря Сергеевича Яхлакова и направила его в школу военной разведки. Знание иностранных языков и хорошая спортивная подготовка, потом весьма пригодилась ему в нелегкой службе военного разведчика. За четыре года приходилось сотни раз ходить в тыл врага, брать языков, совершать подрывные действия.
    В августе того же года, к великой радости семьи, отца Сергия освободили. Говорят, что по этому поводу было секретное указание Сталина. Касалось оно священников «сергиевской» ориентации, с определенным рядом оговорок. Отец Сергий вошел в число тех, кого можно было освободить, в соответствии с этими указаниями.
    Красноуфимск находился тогда в глубоком тылу, поэтому здесь открыли  военный госпиталь; находился он в помещении Первой школы. Главным хирургом и начальником госпиталя назначили Гаева, который потом взял Злату Сергеевну к себе на работу. В сентябре 1941 года, по совету отца, Злата поступила на курсы медсестер, которые и окончила в июле 1942 года, Разумеется, отец Сергий думал о будущем дочери. Даже имея одни отличные оценки, поповская дочка, ни при каких обстоятельствах не могла поступить в высшее учебное заведение. Но, при серьезной практике в медицинском учреждении, эта возможность открывалась.
    Нередко бывает такое среди медработников, что от переизбытка человеческих  страданий, душа врача как бы закрывается панцирем и становится невосприимчивой к чужой боли. Злата Сергеевна благополучно прошла этот искус. Будучи чуткой и отзывчивой, страдания она воспринимала с улыбкой на лице. Дочь священника, дворянка по происхождению, она и к скорбям относилась благородно, не впадая в уныние и не теряя присутствия духа. Даже и тяжелораненым она старалась внушить, что положение их не безнадежно. Больные чувствовали ее искреннее участие и со спокойной душой шли на  тяжелые операции.
    Нередко, отец Сергий приходил в госпиталь, в дни дежурств дочери. Главный хирург всегда радушно его встречал, и если вечером не было срочных операций, то они подолгу сидели в кабинете, беседуя о различных вопросах. О чем они говорили? Злата Сергеевна вспоминала, что отец любой разговор всегда переводил на духовную тематику. Иначе он просто не мог. Наверняка их беседы были и на духовные темы. Хотя, сам Гаев, открыто своей веры не исповедовал, но поступал всегда по христиански. Ко всему, от своего друга отец Сергий знал, что многие медсестры живут трудно, потому что мужья ушли на фронт. По адресам, указанных Гаевым, он лично разносил пожертвования с панихид, причем, старался это делать тайно, по вечерам. Отчего к нему приклеился ярлык первого блудника и пьяницы.
    Однажды, главный хирург решил испытать Злату, как испытывал всех своих ассистентов. Намеренно, во время операции, он уронил скальпель в таз с гноем и не терпящим возражения тоном произнес: «Скальпель, достать!» Злата  удивленно посмотрела на него и совершенно спокойно ответила: «Не буду!» Возникло минутное замешательство, Гаев повторил приказание. И услышал вновь, совершенно спокойное: «Не буду». Обычно, в таких случаях следовала вспышка гнева, и брезгливая ассистентка увольнялась из числа медперсонала. В этот раз произошло обратное. Главный хирург с удивлением посмотрел на Злату, покачал головой, и с недоумением произнес: «Что ж, показываю для особо брезгливых!» Он достал из таза скальпель, тщательно вымыл руки, и… операция продолжилась. Об этом случае, Злате Сергеевне, он ни разу потом не напоминал. Напротив, стал относиться с особым уважением.
Во время битвы под Сталинградом, в Красноуфимский госпиталь привезли несколько сотен раненых итальянцев. Однажды, к главному хирургу пришел представитель НКВД и, недвусмысленно дал понять, что, в то время, когда повсюду идут кровопролитные бои, высокая смертность среди пленных, будет являться своеобразным вкладом в дело победы над врагом. Гаев ничего тогда не ответил чекисту, а из всех врачей, рассказал о визите одной только Злате. Гаев и Злата единодушно решили,  что для них невозможно лечить, и – одновременно убивать. Одно дело – честная схватка в бою, с сильным противником, другое – добивать врага поверженного, который бывает порой беспомощнее малого ребенка.
    Однажды, Злата пришла на дежурство и, увидела, что многих итальянцев в госпитале нет. В палатах находились только выздоравливающие, а нуждающиеся в особом уходе, отсутствовали. На ее вопрос, к уборщице госпиталя, о судьбе подопечных, она лишь прижала палец к губам и, оглянувшись, тихо произнесла: «Сходи туда, где братские могилы». - После чего, спешно удалилась. Утром, Злата Сергеевна побежала на кладбище, где обитавший там блаженный Стефан сопроводил ее до места нового захоронения. Когда они дошли до братских могил, то цепенящий ужас овладел Златой: земля на братском кладбище шевелилась как живая. Именно здесь она поняла причину отсутствия тяжелораненных итальянцев и, тихие слезы потекли по ее щекам.
    Если перенестись от тех далеких лет к нашим дням, то становится понятным, почему одна внучка Златы Сергеевны вышла замуж за преуспевающего, перешедшего в Православие итальянца. И, почему другая внучка дважды получала приглашения на Сицилию, где расписывала храмы. И, при этом, тоже вышла замуж за итальянца. Разве там не хватает своих мастеров? Наверное, все это произошло не случайно?
    После войны был еще один случай, когда Гаев, рискуя своей карьерой, стал на защиту медсестры из благородных. Зимой 45-46 годов на Урале началась эпидемия дифтерита. Лекарств и противодифтеритной сыворотки не хватало. Откачивать гной через трубочку, старым методом, было очень опасно, ибо это могло привести к болезни самого врача. Злата Сергеевна придумала очень простой способ лечения. Она накручивала ватку на палочку и, обмочив ее в керосине, протирала горло больным детям. Делать это нужно было очень быстро, потому что при естественно возникающем глотании ватка могла сорваться и перекрыть дыхательные пути. Этот простой, но рискованный метод, помог многим детям излечиться от смертельной болезни.
    Но, после того как эпидемия дифтерита пошла на спад, в больничной стенгазете появилась карикатура на Злату Сергеевну. В карикатуре ее изобразили, заливающей керосин, через огромную воронку, в глотку несчастного ребенка. Внизу стояла подпись: «Теперь все жители Красноуфимска знают, почему им не хватает керосина!». Когда Гаев, на следующий день увидел эту карикатуру, то молча снял стенд со стенгазетой, и, выйдя за ограду, сбросил его с горы, на которой стояла больница. По всей видимости, обиженные стенгазетчики донесли, куда следует, потому что главного врача вскоре арестовали, и назад он уже не вернулся.
    Совершенно неожиданно, а вернее сказать – промыслительно, довелось встретить в госпитале брата Игоря. В 1943 году он получил тяжелое ранение; осколок снаряда повредил позвоночник. После операции во фронтовом госпитале, его отправили на долечивание в тыл. Надо было так случиться, что партия раненых, следовавшая с Ленинградского фронта, где воевал тогда Игорь, прибыла именно в его родной город. Госпиталь находился в той самой школе (вновь ирония судьбы), где он учился в старших классах, и где в канун войны получил диплом с отличием. От своей сестры Игорь узнал историю гибели отца. Совсем Игоря домой не отпускали; мама и младший брат Сережа виделись с ним на территории госпиталя. Другого брата, Владислава, еще перед войной пришлось отдать в «дети» к одним обеспеченным людям; в первый месяц войны они покинули Красноуфимск и уехали в Сибирь.
    Врачебная комиссия госпиталя неоднократно осматривала Игоря и пришла к заключению, что его придется признать «годным к нестроевой», то есть – комиссовать. Для молодого офицера военной разведки это был страшный удар. Все что угодно, но только не инвалидность. Вся страна уже знала о подвиге Алексея Маресьева, и Игорь Сергеевич, в прошлом спортсмен-гимнаст, начал усиленные тренировки.
    Выносить окончательное решение, о прошедших курс лечения бойцах, прибыла комиссия Уральского военного округа. Возглавлял ее полковник медицинской службы. Просмотрев историю болезни Игоря, члены ко-миссии подвергли его дотошному осмотру. Превозмогая боль, Игорь послушно наклонялся, приседал, ходил строевым шагом. Но полковник только улыбался, наблюдая, как больной хочет перехитрить комиссию. Уж он то знал, что с такими ранениями в строй не возвращаются. После недолгого совещания, всех проверенных комиссией бойцов вновь вызвали в зал заседаний. Полковник вышел из-за стола и лично поздравил каждого бойца с возвращением в строй. Приблизившись к Игорю, он с проницательной улыбкой посмотрел ему в глаза и, как бы нечаянно уронил свой портсигар. Игорь Сергеевич быстро наклонился, но тут дикая боль пронзила его позвоночник, отчего он едва не потерял сознание. Из груди едва не вырвался вскрик, но Игорь успел  закусить губы. Казалось, что время тогда остановилось, и это мгновение пронзительной боли не закончится никогда. Но, в следующую секунду, Игорь спокойно выпрямился и, широко улыбаясь, вернул портсигар начальнику медицинской части. В зале воцарилась гробовая тишина... Наконец, полковник забрал портсигар из рук Игоря, покачал головой и произнес чеканным голосом: «Годен к дальнейшему прохождению службы!»
    По возвращении в часть, капитан военной разведки Яхлаков еще много раз водил бойцов в тыл врага, где они добывали важные для армии сведения, брали языков, совершали подрывные действия. Но в 44-м году, когда началось наступление по всему фронту, Игоря Сергеевича, как владеющего пятью иностранными языками, направили в штаб на должность переводчика. Приходилось переводить донесения не только с немецкого, но также с английского и французского языков.
Когда советские войска вошли в Польшу, то уже никто не сомневался в скором окончании войны с Германией. Все чаще Игорь Сергеевич начинал задумываться о своей дальнейшей судьбе. Что ждет его на родине? И как ему жить в обстановке, когда за одно резкое слово в адрес властей, можно было получить длительный срок. Игорь прекрасно понимал, что для него, сына священника, дворянина по происхождению, нет места в советском обществе. От Бога Игорь был наделен многими дарованиями. При желании, он мог продолжить службу в армии, либо демобилизоваться и поступить в институт иностранных языков. Ко всему, он прекрасно рисовал и играл на скрипке. Но для того, чтобы достичь высот на любом выбранном поприще, ему, сыну священника, нужно было, как минимум, отречься от своих родителей и от веры, которую он исповедовал.
    Можно привести один случай, характеризующий отношение Игоря Сергеевича к духовным вопросам. Во время лечения в Красноуфимском госпитале, незадолго до отправки на фронт, он прогуливался с сестрой Златой по центру города. Мимо них проходил милиционер, который грязно выругался, с поминанием Господа и Божьей Матери. Реакция Игоря Сергеевича была мгновенной. Развернувшись, он тут же врезал матерщиннику хук справа, отчего тот кубарем полетел на землю. Не успел милиционер подняться на ноги, как Игорь сделал ему строгое внушение, по поводу привычки сквернословить. Как ни странно, милиционер не стал хвататься за свисток, и более того, это событие осталось без последствий. Свой нательный крестик Игорь Сергеевич тоже никогда не снимал, и лишь когда обломилось ушко, зашил его в гимнастерку.
    Однажды, во время боев на территории Польши, Игорь подобрал брошенный велосипед на улице только что освобожденного от немцев города. Забрав велосипед с собой, по пути следования осмотрел его. В багажнике велосипеда оказались документы на имя французского гражданина. Игорь Сергеевич прочитал это удостоверение и вдруг понял, что как если бы получил ответ на неотступно мучившие его в последние месяцы вопросы. Неслучайность находки была самоочевидной. Он спрятал документы в карман, и с этого дня уже стал всерьез размышлять о реальном изменении своей судьбы.
Уже после взятия Берлина, Игорь поделился своими мыслями с близкими друзьями. По всей очевидности, его товарищи тоже не видели для себя никакого будущего, при возвращении домой. И когда на Родину пошли первые эшелоны демобилизованных фронтовиков, все трое единодушно решили: Пора действовать! Сейчас, или никогда! 
Будучи опытным военным разведчиком, Игорь взял на себя руководство группой. Опасность тогда исходила отовсюду. При встрече с недобитыми гитлеровцами, их бы расстреляли на месте. Ничуть не лучше обстоял вопрос с советским патрулем. Советская комендатура сдала бы беглецов на расправу СМЕРШа. Но, как бы там ни было, через некоторое время группа благополучно достигла реки Эльбы. Форсировать реку пришлось ночью. И уже утром беглецы попали в американский лагерь для военнопленных. Но, здесь судьбы Игоря Сергеевича и двух его товарищей разделились. Свои прежние документы Игорь уничтожил, а перед американскими властями предстал как французский гражданин. Американцы не стали с ним долго разбираться, и после необходимой проверки в лагере для перемещенных лиц, депортировали во Францию.
    Оказавшись в чужой стране и не имея никакой гражданской специальности, Игорь Сергеевич, как оказалось впоследствии, принял единственно правильное в той ситуации решение: он просто продолжил военную службу, поступив в «иностранный легион». «Иностранным» он назывался потому, что был сформирован, в основном, из бывших советских военнопленных и жителей стран соцлагеря, не пожелавших возвращаться назад.
    Еще в течение нескольких лет Игорю Сергеевичу пришлось воевать в Северной Корее. И лишь по окончании кампании на Дальнем Востоке подал в отставку. Имея пожалованные от маршала де Голля награды, он, как ветеран-фронтовик, имел, согласно законам французской республики, определенные льготы и привилегии. Это касалось, в первую очередь, права в устройстве на работу, и права в получении жилья. Устроившись клерком-экономистом в одном из государственных учреждений Парижа, он проработал в нем до самой пенсии. Женился Игорь Сергеевич, вскоре после демобилизации, на коренной парижанке. От этого брака у них родились два сына – Иван и Игорь, а также дочь – Светлана.
    Все его дети получили высшее образование, о чем он не мог-бы и мечтать, в случае его возвращения в Советский Союз. Сын Игорь стал военным летчиком и в настоящее время служит инструктором по подготовке личного состава военной авиции. Иван и Светлана закончили университет Сорбонны, и оба работают преподавателями. Светлана, филолог-лингвист, в совершенстве владеет пятью иностранными языками, разумеется, не считая русского, который для нее родной. Иван по специальности историк, преподавал там же, в университете Сорбонны. Сейчас у них самих есть дети и внуки. Умер Игорь Сергеевич недавно, в начале апреля 2006 года. Всю жизнь он тосковал по Родине, которую  хотя и оставил, но не предал. Он предпочел для себя более честным – воевать в горячих точках планеты, где в любой день мог погибнуть от пули противника, чем подобно некоторым соотечественникам, войти в число агентов иностранной разведки. Тем не менее, Игорь Сергеевич понимал, что возвращение для него уже невозможно. Его хорошо знали в парижских эмигрантских кругах, и в зарубежных изданиях периодически появлялись его стихи и рассказы под именем Игорь Жюрис.

    Когда же закончилась война, то госпиталь в школе № 1 закрыли, и медперсонал перевели на прежнее место, в городскую больницу. После смерти отца Злате пришлось быть единственной кормилицей семьи. В конце войны Серафима Васильевна устроилась в школу техничкой, но ненадолго; по причине многих скорбей и лишений она заболела туберкулезом, от которого и скончалась 3 февраля 1947 года. Младший брат Сергей уже учился в школе, и, по сути, она одна несла нелегкий груз заботы о семье. Вскоре, здесь в Красноуфимске Злата встретила и свою судьбу. Правда, встреча эта совершилась не совсем обычным путем.
    Вскоре после капитуляции Германии, на восток пошли эшелоны с демобилизованными фронтовикам. Жители Красноуфимска заранее узнавали, когда прибудет очередной эшелон и задолго до прибытия поезда собирались на вокзале. Матери ждали сыновей, жены мужей, дети отцов. Злата Сергеевна с братом Сережей тоже бегали на вокзал, но, увы, тот, кого они чаяли встретить, все никак не возвращался. Вместе с мамой они недоумевали, почему до сих пор нет Игоря, ибо едва-ли не все фронтовики из Красноуфимска уже вернулись. В последнем письме Игорь сообщил, что дошли до Берлина, войне конец, а сам он жив и здоров. Тем не менее, в ожиданиях минуло лето, прошла осень и началась зима. Но, Злата продолжала упорно ходить на вокзал, с надеждой встречая каждый вновь прибывший эшелон.
    В тот день с поезда сошел только одни человек. Это был молодой солдат, примерно того же возраста, что и ее брат Игорь. Одет он был, правда, несколько странно: в шинели без погон и знаков различия, с солдатским вещмешком за спиной, и обутый... только в одни ботинок. Надеяться было больше не на что. Злате вдруг стало грустно до слез. Чувство безысходности стало овладевать ее душой, но она продолжала стоять на перроне, все еще на что-то надеясь. Из задумчивости Злату вывел приблизившийся к ней солдат. 
    - «Девушка, простите, вы не местная?» - спросил он Злату, остановившись поодаль. - «Что?» - переспросила она, приходя в себя. - «Я, говорю: вы не местная?» - начал объяснять солдат и подошел к ней ближе. - «Понимаете, у меня предписание – в Красноуфимск... Вы не подскажете, где здесь военный комиссариат?» - «Да, конечно, подскажу», - неожиданно для себя, охотно согласилась Злата, - «нам как раз по пути, здесь ходьбы меньше часа». 
    Солдата сего звали Михаилом. По дороге он рассказал о том, что в начале войны окончил школу офицеров-минометчиков. По окончании ее был направлен под Сталинград, но после разгрома дивизии, в которой служил, попал в плен к немцам. Вины за Михаилом никакой не было, Родину он не предавал и с гитлеровцами не сотрудничал. А, потому, после шести месяцев всесторонних проверок, получил разрешение на жительство в Уральском, либо Западносибирском регионах. На вопрос особистов: «Где бы он хотел жить?» - Михаил назвал город Красноуфимск, ибо здесь жили его знакомые. По большому счету, ему было все равно, куда ехать, из-за войны связь с родителями прервалась, а потому назвал то место, которое первое пришло на ум. Работники особого отдела составили два письма в запечатанных конвертах, для предоставления в районное МГБ и районный военкомат, дали шестьсот рублей под роспись и выписали проездной документ до Красноуфимска. Злата Сергеевна тоже рассказала о своей семье: о том, что они никак не дождутся с фронта брата Игоря, о безвременно погибшем отце, о своей работе в городской больнице. В ходе беседы выяснилось, что Михаил тоже верует в Бога, и много раз, как в плену, так и на фронте, он получал заступление Свыше. Так, неспешно беседуя, дошли они до военного комиссариата, где и попрощались.
    Военком внимательно изучил документы Михаила, и как если-бы что-то решая, еще раз переспросил: «Так, значит, какое учебное заведение вы закончили перед войной?» - «Донецкое художественное училище!» - отрапортовал ему отставник-минометчик. «Художественное училище», - продолжая размышлять, вновь произнес военком. И, вдруг, поглядев Михаилу в глаза, то ли приказал, то ли предложил: «А ленинскую комнату смогли бы у нас обустроить?!» - «Так точно!» - не задумываясь, отозвался Михаил, - «если желаете, могу приступить прямо сейчас!»
    Ленкомната, которой в годы войны никто не занимался, действительно, была вскоре обустроена. Военком дал высокую оценку проделанной работе, а потому, неудивительно (хотя художников в Красноуфимске хватало), что для обустройства ленкомнат в других учреждениях, стали приглашать Михаила. А, попутно давали и другие заказы – писать портреты членов политбюро и даже самого Сталина. Ко всему, за это неплохо платили, что давало возможность для безбедного существования многодетной семьи. Довольно скоро Михаил стал известным в городе художником. А, потому, когда в начале пятидесятых, городские власти решили заново расписать вокзал, то снова пригласили того, кто хорошо обустраивал ленкомнаты.
    Постепенно жизнь Михаила в Красноуфимске наладилась. Впоследствии, нашлось сносное жилье на квартире, в заказах от организаций тоже не было недостатка, но тогда, в первые дни прибытия в незнакомый город, из сердца фронтовика никак не выходила тихая улыбчивая девушка, у которой, как у русской боярыни была золотая коса до пояса и, самое главное, бездонные как небо, васильковые глаза.


    Глава 5: «Михаил Самуилович»

    Для того, чтобы отыскать Злату Сергеевну, не потребовалось прилагать больших трудов. Михаил просто однажды встретил ее после дежурства в городской больнице. Со временем, их встречи стали более частыми. Злата от мамы никогда ничего не скрывала, поэтому Серафима Васильевна захотела познакомиться с женихом дочери. К слову сказать, жених ее разочаровал. Сын репрессированных, без положения в обществе, прошел немецкий плен, да и что это за специальность такая – художник. Но, потом смирилась, рассудив здраво, что парень он неплохой, честный, работящий, порядочный. Да и кто возьмет, если трезво подумать, дочь священника, дворянку по происхождению, которой и приданного никакого не удалось собрать. В конце концов, уже, будучи тяжело больной, она благословила их брак.
Третьего февраля 1947 года,  Серафима Васильевна скончалась в Красноуфимске от туберкулеза. После смерти мамы, комитет по делам несовершеннолетних направил брата Сергея на учебу в ремесленное училище, по окончанию которого он был призван для прохождения службы на флоте.
    После службы, Сергей в Красноуфимск уже не вернулся. В Свердловске, поступил работать на тот же завод, куда был направлен по распределению от ремесленного училища. За отличную работу, не раз его награждали грамотами и благодарностями. Однажды, парторг предложил ему написать заявление, на прием в члены КПСС. Для Сергея это было серьезным испытанием. Но, после повторного предложения, не нашел сил для решительного отказа. В анкете, в графе отец, написал: «Отца не помню». Так и пришлось говорить всем, что об отце ничего не знает, скрывать свое происхождение. Впрочем, членство в партии, никаких особых привилегий ему не дало. До самой пенсии проработал слесарем на заводе. В начале 60-х вступил в жилищный кооператив. Отработав смену, шел на строительство дома; жилье строили от завода, но своими силами. В эту квартиру вскоре въехал со своей женой и дочерью, в ней прожил до дня своей смерти, которая наступила в 2006 году, утром 8 августа. Знаменательно, что в этот день празднуется память прп. Феодосия Кавказского, который особо почитался в семье его сестры Златы.
    Свою сестру он пережил на 22 года. Когда Сергей приехал на похороны Златы, то произошло одно знаменательное событие. Во время поминальной трапезы многое вспомнилось из прежней жизни. Сергей Сергеевич рассказал, как перед войной, после ареста отца, им приходилось со Златой ходить по домам, просить милостыню. Кто-то подавал, а кто-то открывал окно и выливал на них ведро помоев. Было очень голодно, оттого и Владислава пришлось отдать в «дети». Потом разговор перешел на духовные темы: о необходимости чтения сорокадневной Псалтири по усопшей, о церковном ее поминовении. Сергей Сергеевич неожиданно замолчал, и стал с демонстративно хмурым видом слушать эти разговоры. Окружающие заметили перемену в его настроении и на вопрос, о причине, получили довольно определенный ответ: «А, есть ли, вообще эта загробная жизнь?!» На несколько секунд в доме воцарилась гробовая тишина. И, вдруг, в раскрытое окно влетела ласточка, и, сделав круг над головами сидящих за столом, тем же путем вылетела на улицу.
    Потрясение от происшедшего было настолько сильным, что  присутствующие еще минуту провели в молчании. Первым нарушил молчание Сергей Сергеевич. Изумленно оглядев своих родственников, он вдруг тихо произнес: «А, ведь, Злата святая». Потом, ночью, дети Златы видели, как Сергей Сергеевич стоял у окна с фонариком и читал... Псалтирь.
    На учет «комиссии по делам несовершеннолетних» Сергей попал еще в довоенные годы, когда они с сестрой ходили и пели по дворам, собирая милостыню. А, потом, после смерти мамы, был едва не сразу направлен на учебу в ремесленное училище. По причине жизни в окружении враждебном всему религиозному, едва не погибла вера его, но был он чудесным образом спасен своей сестрой, через три дня после ее смерти.
    После смерти отца Сергия, семья переехала на другой адрес: ул. Пролетарская – 77. Оставшись вдвоем, Михаил и Злата жили поначалу там же, но не в верхних квартирах (дом был двухквартирный), а в полуподвальном помещении. Когда стало получше со средствами, переехали на улицу Манчажскую – 4. Место было красивое, на берегу реки Уфы, ко всему, квартира находилась на втором этаже. Для Михаила, который потерял в войну всех своих близких, здесь началась новая жизнь.
    Родился Михаил Самуилович Осипенко в 1922 году, в деревне Яловка Брянской области. Находилась она на границе с Орловской областью, а потому, административное подчинение деревни дважды менялось. Дня своего рождения Михаил не помнил, отчего, когда получал паспорт, произвольно назвал число – 1 мая.      
Родители его – Самуил Спиридонович и Анна Борисовна были из крестьян среднего достатка. С детства Миша любил рисовать и довольно талантливо изображал различных кошек, пичуг; ближние, в его рисунках, без труда узнавали самих себя. Вот только рисовать приходилось карандашом, да к тому же на обрывках газет, или случайно попавшихся листках бумаги. В первом или во втором классе Миша написал письмо Сталину, с просьбой прислать ему краски. С детской непосредственностью попросил он «дорогого вождя» прислать коробку красок, для того, чтобы стать художником. Разумеется, письмо дальше района не пошло, но краски прислали.
В 1931 году на Украине начался запланированный большевистскими руководителями голод. Коснулся он и прилегающих к Украине районов и областей. Когда выяснилось, что весной нечего сеять, а вместо платы в колхозе ставили только палочки в табеле, Самуил Спиридонович забрал семью и поехал, куда глаза глядят. По большому счету ехать было некуда, поэтому остановились в Москве на Киевском вокзале. Чтобы прокормиться, глава семьи ходил подрабатывать на Сухаревский рынок. Но вокзальное житие в столице продолжалось недолго. По причине большого количества беженцев, проживавших в основном на вокзалах, в течение нескольких дней их посадили в товарные вагоны и отправили в Западную Сибирь. В число депортированных попали вообще все безпаспортные и не имеющие московской прописки. В сибирскую ссылку из Москвы увезли тогда более двенадцати тысяч человек.
    В Томске ссыльных распределили по направлениям. Эшелон, в котором прибыла семья Осипенко, весь определили в Нарымский край. Очень долго плыли, сначала по реке Томь, потом по Оби. Питания ссыльным не давали никакого, ко всему в августе стояла сильная жара, Поэтому, неудивительно, что по прибытии на место многие умерли. На берегу реки ссыльным оставаться не разрешили, а еще гнали в течение нескольких дней, вглубь тайги. И, лишь когда из-за преградивших путь болот идти стало невозможно, начальник ГПУ объявил этапируемым, что здесь они могут оставаться на вечное поселение. Вечным оно называлось потому, что живым из этих болот почти никто не возвращался.
    Что было делать людям, у которых не было ни продуктов, ни одежды, ни плотницких инструментов. Благо, еще стояло лето, и в тайге уже созрели ягоды, грибы, кедровые орехи; в речках можно было ловить рыбу. Но, для переселенцев вставал вопрос: как встретить зиму без съестных припасов, жилья, теплой одежды. Это все понимали, а потому пытались найти пути отхода. Мама Миши, Анна Борисовна, нашла в тридцати верстах от поселения ст;нок Бурка. Продуктов жители Бурки не дали, но указали, как выйти из поселения на большую дорогу. Женщина, которая указала Анне путь, на вопрос: «Каких ориентиров держаться?» - лишь таинственно улыбнулась и произнесла: «Там... увидите». 
    К семье Осипенко присоединились: одноногий мужчина на костылях и его двенадцатилетний сын. Мише, в то время, исполнилось всего девять лет. Шли они все время по болотам, и только теперь Анна Борисовна поняла, что означает: «там, увидите». Весь путь до таежной дороги был усеян человеческим костями. За день уставали настолько, что засыпали мгновенно, не замечая гнуса и комаров. Нередко спать приходилось по пояс в воде, лишь только голову положив на болотную кочку. Чем они питались все это время, Миша не помнил. Как если бы и не ели ничего, но странность состояла в том, что голода никто не чувствовал. Запомнилось только, за все две недели пути, это непрестанно моросящий дождь; шли, как в бутылке с молоком. Видимо, из-за этой причины, комары и гнусы их почти не трогали.
Когда достигли леса, наконец, появилось солнце. Вскоре вышли и на проселочную дорогу. Но, когда вышли к реке, открылось, отчего никто из переселенцев не возвращался назад: за мостом находилась застава. Дорогу перегораживал шлагбаум. Рядом располагался контрольно-пропускной пункт. В загоне, огражденном металической сеткой, лаяли собаки. Что оставалось делать? Возвращаться назад? Искать обходные пути?.. Но, Господь, Которому они непрестанно молились, вскоре пришел на помощь; не прошло и четверти часа, как вся застава снялась по сигналу тревоги. Убедившись, что на другой стороне никого нет, беглецы за несколько минут преодолели мост и скрылись в таежной чаще. В тот день они вышли на небольшую деревушку, где им дали немного еды и кое-что из одежды. Но, на другой день поняли, что поступили опрометчиво, ибо жители деревни доложили пограничникам.
    Миша помнил, как они остановились у перегородившей дорогу огромной вековой ели и долго решали, идти им дальше, или Господь подал им знак, о находящейся впереди засаде. Вскоре беглецы получили подтверждение своим подозрениям. Вдруг впереди послышался приближающийся лай собак, и устремившись в лес, беглецы спрятались под елочку. Укрытие это было весьма ненадежным, но странным образом, ничего не заметив, пограничники пробежали мимо. Когда же путники выбрались из укрытия, то увидели стоящего рядом старичка со светлыми лучистыми глазами. Старичок поклонился им и сказал, чтобы они шли и ничего не боялись. При этом добавил: «Будет много всяких приманок, но ничего не касайтесь, и так дойдете». После этих слов старичок исчез. Через много лет Миша узнал его на иконе Николая Чудотворца.
    Верность слов святого подтвердилась всего через пару дней, когда беглецы вновь чудом избежали смерти. Продукты, пожертвованные  деревенскими жителями, расходовали очень экономно, а потому, когда вышли на засаженную картофелем лесную делянку, не устояли перед искушением подкрепить силы печеной картошкой. Спичек у беглецов не было, из-за чего отец послал Мишу в расположенную на краю делянки избушку. Спички, действительно, вскоре отыскались, но когда Миша хотел вернуться назад, то услышал с улицы грубые, сопровождаемые отборными сквернословиями выкрики. Он осторожно выглянул в окно и ужаснулся: отец с мамой, а также их нечаянные спутники лежали ничком на земле; над ними стоял бородатый мужчина с двустволкой, а другой его спутник связывал беглецов веревкой. Через несколько минут, оба бородача направились в дом. Вне себя от страха, Миша юркнул под сколоченный из досок топчан и затаился как мышь. Мужики вошли в избу и, убедившись, что в ней никого нет, стали совещаться. «Ну, что будем с этими б... делать? - предложил первый, - сейчас порешим, или оставим до вечера?» - «Пожалуй, надо сначала в деревню сходить, - рассудил другой, - провозимся с ними, а дел сделать не успеем». - «То же, верно, - ответил первый уже более миролюбиво, - ладно, оставим до вечера, никуда голубчики не денутся». 
    Когда мужики с двустволками удалились, Миша осторожно выбрался из дома и, подбежав к родителям, начал развязывать крепко затянутые на запястьях веревки. Освободившись от пут, беглецы ушли в лес, и уже до самого выхода к железной дороге, обходили стороной все населенные пункты. Здесь они попрощались со своими нечаянными спутниками и поехали на товарном поезде к себе на родину. В свою деревню возвращаться уже не стали, а поселились в Орловской области. 
    По окончании семилетки Михаил поступил в Донецкое художественное училище, но едва успел закончить его, как началась Великая Отечественная война. В военном комиссариате он получил направление в офицерское минометное училище, и с первым эшелоном был направлен на учебу в город Кемерово. Как и всюду, обучение проходили по ускоренной программе, и уже весной 42-го года младший лейтенант Осипенко принял под командование взвод минометчиков. Воевать же пришлось на самом трудном и кровопролитном тогда Сталинградском фронте. Лишь только к концу зимы 1943 года произошел полный разгром армии Паулюса, а годом ранее, советские дивизии терпели поражение за поражением.
    В ночь на 23 августа 1942 года, группа войск, в которой служил Михаил Самуилович, решила совершить прорыв из окружения под Кольцовом. Но уже днем, отступавшие части были подвергнуты массированным бомбардировкам, танковым атакам и атакам пехотных дивизий. Спрятаться в голой степи, от вооруженного до зубов противника было совершенно невозможно. Численность личного состава таяла на глазах, и, у оставшихся в живых оставался только один выход – отступление на восток. Отряды израненных измученных солдат шли и шли по голой степи в сторону Волги. Михаил Самуилович вспоминал, как в течение недели, малыми группами они двигались по степной жаре, неизвестно куда. Их, то и дело обгоняли штурмовые части эсэсовцев, но штурмовикам никакого дела не было до изнуренных оборванных солдат противника. Военнопленными занимались части, обеспечивающие безопасность тыла. Именно они арестовали тогда бредущую по степи группу солдат, которую и отправили в концлагерь Миллерово.
    Лагерь представлял собой естественный котлован, в котором находились сотни тысяч военнопленных. Питанием их никто не обеспечивал, поэтому всякий, кто пробыл здесь полтора или два месяца, превращался в живой скелет. Многие старались вырыть себе землянки, чтобы укрыться в непогоду. При этом, от полученных в бою ран, люди сгнивали заживо; смертность была очень высокой, ко всему, кругом стояло страшное зловоние. Иногда военнопленных выстраивали в шеренги и многих здоровых солдат уводили под охраной на запад; имеющих легкие ранения сажали в машины и, тоже увозили на запад. Михаил постоянно молился Господу, а потому, увидел в этом единственную возможность своего спасения. На следующем построении он представился легко раненым, для чего обмотал руку окровавленными тряпками. События не заставили себя долго ждать – вместе с другими ранеными он был отправлен на машине в западном направлении. Из всех лагерей, Миллерово являлся, пожалуй, самым ужасным местом и, видимо, не случайно, сейчас там стоит обелиск, в память обо всех погибших в гитлеровских лагерях.   
    Следующим перевалочным пунктом была Белая Церковь на Украине, где пленных высадили из машин и поместили в лагерь для перемещенных. На другой день, во время построения, начальник лагеря задал риторический вопрос: «Есть ли среди вновь прибывших офицеры и комиссары?». От разного рода мыслей, в голове Михаила закипело как в котле. Но, вдруг, неожиданно для себя решил: «Какой был, такой и помру!» - После чего сделал два шага вперед. Его примеру последовали еще пять человек. Стоявший же рядом с ним полковой комиссар остался в строю не шелохнувшись. Впоследствии, Михаил Самуилович понял: не сделай он этого выбора, наверняка был бы отправлен в концлагерь общего режима. 
    Вопреки ожиданиям, немцы поступили с советскими офицерами гуманно. Отношение к ним было особое, потому что их держали в отдельном помещении и давали в день по триста грамм хлеба. Всех же остальных водили на работы. Впрочем, и работающие не голодали, потому что их подкармливали местные жители. Соузники Михаила вскоре начали роптать: их томило заточение. Но, сам Михаил испытывал странное спокойствие и безмятежное состояние духа. Ко всему, голода, как и тогда, во время двухнедельного шествия по тайге, он не испытывал. Часто на ум приходили мысли благодарности к Богу и его премудрому промыслу. Но, это блаженное бездействие продолжалось недолго. Через несколько дней, многих пленных посадили в товарные вагоны и повезли в лагерь во Владимире-Волынском. А уже оттуда отправили на Запад, в Германию, на соляные шахты Бадзальцдепфурта и Гильденсгейма.
    Лишь только первое время, прибывшие для работы на шахтах, жили в лагерных условиях, ибо начальство охотно позволяло местным жителям брать работников из числа военнопленных. К одному из таких помещиков попал на жительство Михаил. Русских работников у немецкого фермера было около двадцати человек, но только пять или шесть работали постоянно, остальные же занимались добычей соли, и лишь в вечернее время ухаживали за скотиной на хоздворах. Воспоминания о хозяине у Михаила остались добрые: немец никогда не обращался с ними жестоко, хотя и был строг. При этом, кормил рабочих той же самой пищей, которую ел сам. Сама работа по уборке коровника облегчалась тем, что полы в коровниках были забетонированы, а навоз убирался автоматически, с помощью транспортера. Михаил Самуилович видел особую милость Божию в том, что работал у этого фермера, и в то время, лучшей участи для себя не желал. Другой милостью являлось то, что едва не в первые дни его поставили на электролебедку, которая поднимала из шахты бадьи с солью. Таких лебедчиков было всего 15 человек, а остальные 350 узников добывали соль на полуторакилометровой глубине.
    После же Германия подписала Пакт о капитуляции, то помещик сказал рабочим, что желающие вернуться домой, могут вернуться. Но, тот, кто хочет остаться у него, может остаться, в качестве наемного рабочего. Несколько человек приняли условия фермера и остались исполнять прежние обязанности. В Восточную Германию отправилась группа из десяти-двенадцати человек. По милости Божьей их никто не останавливал, ибо в стране была разруха и безвластие. Лишь иногда на дороге попадался какой-нибудь солдат, который еще издали кричал: «Гитлер, капут! Их геен нах хауз!» На том путники и расходились, не причиняя  друг другу вреда. Ради осторожности, шли, по большей части лесными дорогами, поскольку к американцам тоже не было доверия. Один раз видели, как несколько сотен немцев, с женщинами и детьми, двигались на запад. Каждый нес на себе свой скарб. Зрелище это сильно повлияло на некоторых членов группы, в результате чего, до советской зоны добрались только пять человек.
    После того, как бывшие лагерники сдались в первой же комендатуре, дл них начались бесконечные проверки и пересылки. Поэтому, только через месяц Михаил Самуилович оказался в пересылочном пункте 5-й стрелковой дивизии города Козельска. Подчинялась тогда дивизия Смоленскому военному округу, и на ее территории находились несколько тысяч бывших военнопленных. Этот пересыльный пункт являлся узловым, ибо здесь решали окончательно: отпускать лагерников на свободу, или отправлять их в ГУЛаг. Чтобы получить оправдательное решение, необходимо было отыскать пять свидетелей, которые бы могли подтвердить непричастность Михаила в сотрудничестве с немецкими властями. Вскоре такая возможность представилась. Все шахтеры, работавшие в Бадзальцдепфурте, были отправлены американцами в Восточную Германию, в распоряжение МГВ Советского Союза. А, потому, очень многие из них тоже оказались в военном лагере, под Козельском. Михаил Самуилович без особого труда отыскал в их числе пять свидетелей. Все пятеро подтвердили друг о друге, что никто из них не сотрудничал с немецкими властям, и впоследствии получили свободу. Когда дознание было закончено, документы Михаила Самуиловича были в служебном порядке отправлены в Москву, но окончательного решения пришлось ждать целых полгода. Когда, наконец, пришел приказ о демобилизации, то, на вопрос: «В каком городе, товарищ Осипенко, хотели бы жить?» - Он ответил, почти не задумываясь: «В Красноуфимске!» - Хотя, там жили его знакомые, о которых он только слышал.
    Как говорилось выше, специальность художника, оказалась в Красноуфиске востребованной. Поначалу Михаил оформлял ленкомнаты, потом стал писать портреты членов политбюро и руководителей советского государства. Жизнь отставного фронтовика налаживалась, но в его душе продолжала жить и крепнуть мысль о том, что нельзя платить Богу черной неблагодарностью. Еще в начале войны, когда он выходил из окружения под Сталинградом, то дал обет: «Отблагодарить Бога, если останется в живых». И, действительно, как если-бы некая сила хранила его. За все время войны, он не получил ни одного ранения. Конечно, это был явный знак Свыше, и Михаил понял, что Бог принял его обет и теперь особо хранит от всяких напастей. По прибытии в Красноуфимск и обустройстве на жительство, Михаил Самуилович направился в кладбищенский храм прп. Иннокентия  с тем, чтобы определить поле своей деятельности, Но, храм еще пребывал в хорошем состоянии, и ремонта не требовал. Огорченный и разочарованный, он направился к выходу, и вдруг, уже в притворе, взгляд его остановился на сиротливо висевшей на стене иконе Казанской Божьей Матери. Икона была уже настолько старой, что ее не решались поместить внутри храма. - «Вот это и есть мой обет!» - вдруг, решил про себя Михаил и, дождавшись настоятеля, объявил ему о своем желании.
    До сего времени, Михаил Самуилович никогда не писал икон. В училище их этому тоже не учили. Поэтому, азы иконописания пришлось постигать в ходе самой работы. По сути, образ пришлось переписывать заново, и когда икона была отреставрирована, Михаил воспринял это, как чудо. Икону в храм прп. Иннокентия он подарил  в 1946 года, накануне Пасхи. Там она находится и по сей день.    Впоследствии, за все время жительства в Красноуфимске, настоятели храма не раз обращались к Михаилу Самуиловичу за помощью в реставрации икон, и никогда не получали отказа. Причем, нередко, работы по реставрации проводились безвозмездно. Несколько позднее, Михаил Самуилович зарегистрировал по своему домашнему адресу кооператив. Делали различных «кошечек», «зверюшек», для продажи на рынке. Из старых верблюжьих одеял, раскрашивая их по трафарету, изготавливали ковры и дорожки. Постепенно обзавелись мебелью, вещами. Впрочем, достаток пришел не сразу; в полной мере, это был плод тяжелых и неустанных трудов.
    Постепенно по епархии, из уст в уста пошла молва, что что в Красноуфимске живет прекрасный иконописец-реставратор, поэтому Михаила Самуиловича стали приглашать и в другие города. Но, поскольку реставрационные работы являлись делом долговременным, то иконописец считал за лучшее перевозить семью с собой. В течение трех-четырех лет жили в Ревде, Кунгуре, Билимбае, и лишь по возвращении в Красноуфимск, наконец-то купили свой дом, по адресу: Манчажская – 4. Стоял он на живописном месте, открывавшем вид на реку Уфу. Квартира эта находилась на втором этаже, отчего в солнечные дни можно было подолгу любоваться пейзажем. Воображение рисовало радужные перспективы о будущей жизни. Но, Бог уже предуготовил им другой путь. Путь исповедничества и страданий за веру.


    Глава 6: «Последний из рода Углицких»

    Если говорить об отце Василии Углицком (или – Углецком, в Вологодской этимологии), то по всей очевидности, его можно назвать последним представителем этого священнического рода. Младший брат Александр был расстрелян по делу «иерофеевцев», годом ранее. Двоюродный брат Алексий был приговорен в 19З1 году к трем годам ссылки, по делу священников Горбачевского кладбища города Вологды. Дальнейшая судьба его осталась неизвестной. Но, если иметь в виду Северо-Двинские пределы, то прот. Василий, действительно являлся последним представителем старинного священнического рода Углецких.
    В 1907 году, как говорилось о том в предыдущих главах, отец Василий был переведен в Великий Устюг, настоятелем церкви Иоанна Праведного. Построена она была в 1656 году на месте деревянной церкви Святого Креста, имевшей придел во имя этого святого. Как свидетельствует исторические данные, совершилось это тщанием купца гостиныя сотни города Великого Устюга Никифора Ревякина[1]. В 1689 году рядом построили также церковь Богоявления. И, лишь по прошествии двух с половиной веков, когда настоятелем храма стал отец Василий, к Иоанновской церкви пристроили два придела: св. влмч. и цел. Пантелеимона (освящен 20 сент. 1915г.), и придел во имя св. муч. Веры, Надежды, Любви и матери их Софии (освящен 11 сент. 1916г.). Волею Божьей, отец Василий стал в дореволюционный период последним настоятелем церкви св. Иоанна Праведного. Со дня постройки храма, пожалуй, никто не употребил более усилий по благоустройству церкви, чем он. Строительство двух приделов, начатое в год векового юбилея Бородинской битвы, пришлось закончить в годы Первой мировой войны.
    Еще во время служения в Поченгской церкви во имя Владимирской Божьей Матери, отец Василий был отмечаем набедренником, скуфьей, и за три года до перевода в Великий Устюг, камилавкою. В течение полутора лет с марта 1898 г. по декабрь 1899-го, состоял в должности миссионера во втором округе Грязовецкого уезда. С 1901г. находился в должности заведующего и законоучителя в двух сельских школах, за что и был отмечен благодарностью[2].После перевода в Великий Устюг, сфера попечительства отца Василия значительно расширилась. В течение четырех лет, до 1911 г. преподавал Закон Божий в Устюжской женской воскресной школе. Затем, находился на должности законоучителя во 2-м женском приходском училище. Был избран членом Устюжского отделения Епархиального комитета по свечному управлению. В годы Первой Мировой войны его избирали в ответственные комитеты, находящиеся под патронажем Великой Княгини Елисаветы Феодоровны Романовой. Следует отметить, что еще в 1908 г. отец Василий был определен на должность члена Велико-Устюжского правления.
    Назначение на должность настоятеля церкви Иоанна Праведного считалось почетным, не только для вновь прибывшего священника, но и для старожила. Прежним настоятелем здесь был уважаемый в Устюге священник, протоиерей Александр Жуков. Сначала он являлся благочинным Устюжских градских церквей, а затем, до своей смерти в 1907 г., духовником градского духовенства. Церковь Иоанна Праведного находилась на Соборной площади набережной реки Сухоны, рядом с кафедральными соборами святого Прокопия и Успения Божьей Матери. С 1682 по 1788 годы в Великом Устюге существовала самостоятельная епископская кафедры, с духовной консисторией и семинарией. Но, по указу Императрицы Екатерины II, от 3 июля 1787 г. и 6 мая 1788 г., Велико-Устюжская епархия была упразднена. И лишь только в 1888 г. вновь появилась кафедра епископа, но как викарного архиерея.
    Впрочем, устюжане довольно скоро полюбили нового настоятеля, шли к нему со своими нуждами, как к родному отцу. Жили они неподалеку от церкви, в Воскресенском переулке (ныне – Товарищеский), рядом с ул. Соборной (Красноармейская), в квартале между параллельно идущими улицами: 2-ой Вознесенской (Осипенко) и Предтеченской (Шильниковского). Серафима Васильевна, будучи молодой девушкой, запомнила один случай. Домой к отцу Василию, со слезами пришла знакомая им старушка, прихожанка церкви Иоанна Праведного. Еще с порога она запричитала: «Батюшка, родной, помолись, единственную корову кормилицу украли!». Отец Василий вышел ей навстречу и с радостной улыбкой произнес: «Не плачь матушка, а лучше пойди (и, он назвал адрес). Там на заднем дворе твоя коровка. Отвяжи ее и веди домой».
    Впрочем, прозорливость свою отец Василий, тщательно скрывал. Главное же качество его прозорливости состояло в другом: он имел от Бога дар ведения души человеческой. Отец Василий видел, кто какого духа. Иначе, вряд-ли он отдал бы свою дочь за человека, по факту 1917 г. – вчерашнего рядового военнослужащего, вчерашнего работника железной дороги; на момент сватовства – желающего заняться преподавательской деятельностью. И, невольно задаешься вопросом: не молитвами ли отца Василия произошел в декабре 1921 г. радикальный перелом в жизни его зятя, когда сын сказал отрекшемуся от Бога отцу: «Тогда, я встану на ваше место, папа!».
    Для прот. Василия, после Октябрьской революции, как и для большинства священников, начался путь исповедничества. После крушения Самодержавной монархии, всякому, кто был верен прежним идеалам, оставалось ожидать только награды на небесах. Неслучайно, что последней (земной) наградой от церковного начальства, для отца Василия, явилось присвоение ему в июле 1917 г. звания протоиерея[3].На Россию стремительно надвигалась буря. Спокойные времена заканчивались, и как-бы предчувствуя приближение этой бури, отец Василий поспешить выдать замуж дочь Серафиму, за первого же претендента на ее руку и сердце. Эти радости были подобны последним всполохам заходящего солнца, перед долгой ночью коммунистического террора. Террор же этот вскоре и начался. Некоторых священников устюжан уже тогда подвергали арестам и по решению «троек» ЧК приговаривали к расстрелу. В 1923 г. подвергался аресту его родной брат, священник Александр; в 1930 г. он был расстрелян по делу «иерофеевцев».
Летом 19З1 года, по указанию органов ГПУ, в Великоустюжском районе арестовали более тридцати священников. Аресты произвели в течение одного-двух дней, точнее, в течение одной ночи. К отцу Василию пришли прямо на приход, во время богослужения. Не позволив ему даже разоблачиться, в ризах и с наперсным крестом на груди, сопроводили в Михайло-Архангельский монастырь, в котором устроили тогда тюрьму. Затем о. Василий был отправлен в Котлас, и после пребывания  под следствием в котласской тюрьме, был снова возвращен в Устюг.
    В воспоминаниях краеведа В.П. Шляпина, в его рукописи «Мои переживания времени» с 2 июля по 12 августа 1931 г., говорится об этом периоде жизни о. Василия. В ночь на 23 июля партия заключенных была переведена из Котласа в Устюг. «…Люди были даже этим обрадованы, что не в Яренск или Усть-Сысольск. Котласское однообразие многим из них надоело… думали даже, что в Устюге для них будет лучше… но в расчетах некоторые весьма ошиблись: Устюг оказался для них горше горького, так как некоторые из них скоро здесь померли, например игумения Аркадия, Анна Семеновна Здрогова (бывшие в Котласе жизнерадостны обе), протоиереи Чижов и Углецкий (недомогавшие в Котласе, но тянувшие свою лямку)[4]. К сожалению, в архивах ФСБ Вологды и Архангельска отсутствует дело прот. Василия Углецкого (или, возможно, еще не пришло время для его обнародования), поэтому, для составления картины последних дней отца Василия, приходилось пользоваться семейным преданием и воспоминаниями устюжских старожилов. После тягостных дней ожидания, в августе 1931 года, арестованным был вынесен приговор: «Смертная казнь». Который, по уже заведенному обычаю, был исполнен тут же, в подвале монастыря.
    По письмам от родных, Серафима Васильевна знала о смерти  отца, но с 1924 года, после отъезда из села Лупья, она не имела возможности побывать в доме родителей. Лишь в конце 1937 года такая возможность ей представилась. Когда отец Сергий получил от митрополита Сергия (Страгородского) направление в Красноуфимск, то матушка Серафима решила побывать у себя на родине. В Устюге тогда жила младшая сестра Зоя и брат Афанасий. Скорбную историю гибели отца Василия Серафиме Васильевне рассказала монахиня бывшего Иоанно-Предтеченского монастыря. Собственно, арестован был отец Василий, и другие тридцать священников, на волне громкого дела 160 монахинь монастыря Иоанна Предтечи. Но если к монахиням были предъявлены законные обвинения, то к священникам ничего серьезного предъявить было нельзя. Оставалось только уничтожить их без суда и следствия, записав в деле, как об умерших естественной смертью. Условия же для «естественной» смерти создавались таким образом. Когда количество прибывших по этапу людей превышало определенную норму, а размещали их в Троице-Глединском, Михайло-Архангельском монастырях, и в кладбищенской Стефановской церкви, то узников запирали в храмах на неделю и оставляли без пищи и воды. Разумеется, через неделю половина из них умирала, так называемой «естественной» смертью. В Вологде, едва ли не в те же дни, проходило расследование по делу священников Горбачевского кладбища. Хотя (поскольку маховик террора еще не развернулся в полную силу), все проходящие по нему священнослужители, получили сравнительно мягкие приговоры. Очевидно, руководителям Вологодского ОГПУ надо было как-то отыграться, и поскольку с тридцатью Устюжскими священниками не получалось громкого дела, то было послано указание: умертвить тайно.
    Эту скорбную историю, монахиня Иоанно-Предтеченского монастыря узнала от своего родного брата-конюха, которого работники ОГПУ нанимали для перевозки умерших. Единственно, что вызывает сомнение в этом рассказе, свидетельство об умерщвлении заключенных с помощью газов. Да, действительно, первыми изобретателями автомашин-душегубок были не нацистские изуверы, а наши российские чекисты. Действительно, приказ № 0016 от 12 июня 1921 года, подписанный М.Н. Тухачевским, говорил о необходимости применения химического оружия. Действительно, приказ этот неуклонно исполнялся в 1922 году, во время подавления восстания Антонова на Тамбо-вщине. Но, автор советовался по этому поводу с людьми, знающими не понаслышке, о методах уничтожения людей в сталинские времена. Самым распространенным способом являлось умерщвление людей посредством методов естественных: голод, жажда, жара летом, мороз зимой, или – должный эффект достигался при большой скученности в камерах, а также во время этапирования, в вагонах и баржах. Все это подробно описано А.И. Солженициным в книге «Архипелаг ГУЛАГ». Насильственная же смерть производилась посредством расстрела. Когда необходимо было тайно уничтожить большую группу людей, то узников заводили в пустой барак, в помещение клуба, или монастырский подвал. Расстреливали из пулемета. Для того же, чтобы заглушить пулеметную стрельбу, рядом запускали на полные обороты двигатель трактора или автомобиля. По всей очевидности, у входа в монастырский подвал, куда загнали приговоренных к смерти священников, поставили такой же тарахтящий и чадящий соляркой трактор. Возница же, не знавший всех тонкостей этих дьявольских технологий, впервые присутствовавший при подобном действе, легко мог ошибиться. Отсюда есть основания полагать, что отец Василий, с тридцатью своими собратьями, был в эту роковую ночь расстрелян.
    Когда арестованных священников вывели во двор Михайло-Архангельского монастыря, то первое, что им приказали сделать, это раздеться догола. Поскольку, никто из них не выполнил  команды, то чекисты, сопровождая свои действия бранью, начали бить несговорчивых священнослужителей прикладами. Не выдержав истязаний, некоторые священники стали раздеваться сами, а остальных разоблачили силой. Единственным, кто сопротивлялся палачам до конца, был отец Василий Углецкий. Первым желанием мученика, было стремление спасти наперсный крест, который чекисты хотели сорвать насильно. По этой причине, он инстинктивно скрестил руки на груди, отчего снять с него ризы и крест было уже невозможно. Встретив такую непоколебимую стойкость, палачи с остервенением стали избивать отца Василия прикладами, потом, повалив на землю, начали топтать ногами. Но, и это не оказало никакого действия. Вскоре растрельщики сами выбились из сил. Видя это, начальник расстрельной команды приказал загнать священнослужителей в монастырский подвал.
В глухом каземате смертники стали сбиваться один к одному: впереди всех стоял отец Василий, избитый, окровавленный, со спутавшимися от кровоподтеков волосами. Ожидающие смерти люди непроизвольно встали за отцом Василием, словно стараясь скрыться за его ризами от собственной наготы. Когда же последний священник был брошен в подвал, то вслед им громыхнули тяжелые кованые двери. Теперь, связь с внешним миром прервалась, и все тридцать, стоя во тьме, лицом к востоку, оказались на пороге небытия. Кто-то из находящихся в подвале людей начал горько сетовать, послышались всхлипывания, и вдруг, отец Василий запел срывающимся голосом: «Иже Херувимы... иже Херувимы тайно образующе...» Сетования и всхлипы враз прекратились, и следом, сначала несмело, а затем, все громче, все уверенней зазвучало литургическое песнопение: «Тайно образующе… и Животворящей Троице...» - под низким потолком загорелся мощный прожектор, и слепящий свет ударил глаза. - «Трисвятую песнь припевающее...». В узкой амбразуре показался ствол пулемета и, спустя секунду, помещение подвала заполнилось грохотом выстрелов, пороховым дымом и криками умирающих жертв. Отец Василий, получивший первую горсть свинца, был уже мертв, но остался стоять, поддерживаемый своими собратьями. «…Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми. Аллилуиа...» Под грохот пулемета и крики умирающих, на каменный пол рухнул последний человек. Впереди всех, скрестив руки на груди, обратившись лицом к востоку, лежал отец Василий.
    Глубокой ночью погибших погрузили на три подводы. Тело же отца Василия бросили на самый низ. При этом палачи, усмехаясь, говорили: «Не хотел разоблачаться, так лежи теперь внизу!» Но, странным образом, когда подводы прибыли на кладбище, все увидели, что отец Василий находился поверх других тел, прикрывая своей рясой наготу собратьев. Грязно сквернословя: «Ты опять наверху, чертов поп!» - Охранники схватили тело мученика, и крикнув: «Тогда будешь лежать на самом дне!» - Первым бросили его в могилу. Следом свалили и остальные тела. Но, когда расстрельщики взялись за лопаты, оказалось, что отец Василий вновь находился наверху брошенных в яму тел. Со скрещенными на груди руками, он как бы предстательствовал пред Богом уже не только за себя, но и за своих замученных собратьев. И в этом ходатайстве пред Нелицеприятным Судией, в уподоблении праведному Иафету, отец Василий целомудренно прикрывал своей рясой их обнаженные тела.
    В рукописной книге Никифора Ильинского «Из далекого прошлого», который учился с отцом Василием в одном классе Вологодской семинарии, приведен список всех его сокурсников. Рядом с фамилией, Василий Углецкий, имеется приписка: «Умер в Устюжской тюрьме в августе 19З1 года».
    

    ПОЯСНЕНИЕ К РОДОСЛОВНОЙ СВЯЩЕННИЧЕСКОГО  РОДА  УГЛИЦКИХ:

    Священнический род Углицких ведет свое происхождение от св. блг. кн. Андрея Васильевича Углицкого, Можайского и Звенигородского (Большего). Принадлежит к великокняжескому роду князей Рюриковичей.

Князь Рюрик был призван на княжение в Новгород в 862 году от Р.Х.

Его сын Игорь  (+945) являлся князем Новгородским и Киевским.

Святая равноап. кн. Ольга (+969) являлась женой князя Игоря.

Святослав – князь Новгородский и Киевский (+972).

Святой равноап. Владимир вел. кн. Киевский – Креститель Руси (+1015).

Святой блг. кн. Ярослав Мудрый – вел. кн. Киевский (+1054).

Всеволод Ярославич – вел. кн. Киевский (+1093).

Владимир Мономах – вел. кн. Киевский (+1125).

Юрий Долгорукий – князь Суздальский (+1157).

Всеволод Большое Гнездо – вел. кн. Владимирский; его жена – св. блг. кн. Мария Ясская – родом из Осетии. Построила во Владимире самый древний женский монастырь, во имя Успения Божьей Матери.

Ярослав Всеволодович – князь Владимирский (+1246).

Святой блг. кн.  Александр Ярославович Невский (1220-1263), князь Новгородский, вел. кн. Владимирский.

Святой блг. кн. Даниил – вел. князь Московский, князь Переяславский (1261-1303).

Иван I Калита – князь Московский, вел. кн. Владимирский и Московский (1296-1340)/

Иван II Красный – вел. кн. Владимирский и Московский (1326-1359); с 1340 по 1353 годы, вел. князем Владимирским был его старший брат – Симеон Гордый.

Святой блг. кн. Димитрий Донской – вел. кн. Владимирский и Московский (1350-1389). Его жена – Евдокия Дмитриевна, княжна Суздальская; причислена к лику святых, как прп. Евфросиния Московская.

Василий I Дмитриевич – вел. кн. Московский и Владимирский (1371-1425); его жена – Софья Витовтовна (+1453), дочь вел. кн. Литовского Витовта, впоследствии – короля Польши.

Василий II Васильевич «Темный» - вел. кн. Московский (1415-1462); его жена – Мария Ярославна, внучка (по женской линии) боярина Федора Федоровича Кошкина, правнука Иоанна Прусского (Гланда Камбилы – основателя Рода Романовых).

    Святой блг. кн. Андрей Углицкий (Больший) «Горяй» – князь Углицкий, Можайский и Звенигородский (1446-07.11.1493); умер в заточении в Переяславль-Залесском мон-ре по гневу брата своего, вел. кн. Московского Ионна III. Прозвище «Горяй» дано ему по причине скорбной участи, от слова – горе. Причислен к лику святых – благоверный князь; дни памяти – 7/20 ноября (день упокоения) и 23 мая/5 июня – собор Ростово-Ярославских святых; место упокоения – Архангельский собор Московского кремля.
    Его старший сын Иоанн (прп. Игнатий Вологодский) почил о Господе 19 мая (ст.ст.) 1522 г. в Спасо-Прилуцком мон-ре гор. Вологды. Перед кончиной пострижен в монашество с именем Игнатий. День его памяти – 19 мая/1 июня, также – собор Ростово-Ярославских святых и собор Вологодских святых. Место упокоения – Спасо-Прилуцкий мон-рь гор. Вологды.

    Святой блг. кн. Димитрий Углицкий – младший сын князя Андрея Васильевича «Горяя». В 1492 году, возрасте 5-7 лет был заточен вместе с отцом и братом Иоанном в Горицком Переяславль-Залесском мон-ре. Далее, с братом переведен в Спасо-Прилуцкий мон-рь гор. Вологды.
    Освобожден 20 дек. 1540 г. по указу малолетнего Царя Иоанна IV, с возвращением части его прав и княжеского титула. Проживал, предположительно, в родовом имении Янгосар, в 40 верстах на юго-запад от Вологды. Кончина наступила в декабре 1544 года. Похоронен, по его желанию, в Спасо-Прилуцком мон-ре, вместе с братом – иноком Игнатием. Сведений о том, был ли он женат, не сохранилось, но есть основания полагать, что священнический род Углицких (Углецких) произошел именно от него. О том же говорит и семейное предание.

    На вопрос о существовании других ветвей князей Углицких, исследование дает ответ, что князья владевшие Угличем, либо умирали не успев жениться, либо не оставляли потомства. Поэтому, единственным князем, от которого продолжился род Углицких (в этимологии XV-XVI веков – Углецких) мог быть князь Димитрий Андреевич. О происхождении Малороссийской ветви, от которой произошел свт. Феодосий Черниговский, и казачьей ветви, давшей двух казачьих генералов и двух полковников, можно предположить – эти ветви могли появиться в Смутное время, ибо контроль за перемещением тогда был крайне ослаблен. Что позволяло потомкам князя Димитрия (не исключено их участие в каком-либо воинском формировании), перейти при желании, как в Малороссию, так и на Дон.

    В госархиве г. Вологды сохранились сведения о пономаре Николаевской церкви села Янгосор (Янгосар) т.е. – некогда родовом имении князей Углицких, Иване Иванове Углецком (1780-185?), у кото-рого были дочери Аполлинария, Евгения и сын Алексий (1806-1882), окончивший семинарию и ставший священником Иоанно-Предтеченской церкви в селе Голубково. Его дети:  Александр, Павел, Николай, Петр, Аполлоний – все окончили Вологодскую духовную семинарию.

    Николай Алексеев Углецкий (1839-1878); по окончании семинарии служил в Иоанно-Предтеченской церкви  с. Голубково, затем Ильинской церкви Сольвычегодского уезда. Жена – Валентина Арсениева (Розова). Дети: Василий, Иван, Клавдия, Александр, Мария.

    Василий Николаев Углецкий (1864-1931); по окончании в 1884 г. Вологодской семинарии служил: в Тотемской Иоанно-Предтеченской церкви, в Георгиевской Краснораменской церкви Грязовецкого уезда, во Владимирской Поченгской церкви Вологодского уезда, с 1907 г. и до конца своей жизни – настоятель церкви св. Иоанна Праведного в Великом Устюге. В августе 1931 г. расстрелян с группой других священников в тюрьме Великого Устюга. (В той же церкви, до революции, служил его младший брат Александр Николаев Углецкий. Расстрелян в мае 1930 г. по делу «Иерофеевцев»). Жена прот. Василия – Анна Александрова (Голубева). Дети: Серафима, Александр, Афанасий, Зоя.

    Серафима Васильевна Яхлакова-Углецкая (1891-03.02.1947); дочь прот. Василия. Родилась в гор. Грязовец Вологодской обл. С 1918 г. замужем за Сергием Зосимовичем Яхлаковым (1898-1942) – являвшемся тогда секретарем Северо-Двинского Губздравотдела; в феврале 1922 г. рукоположен в священный сан патриархом Тихоном; был убит по заданию НКВД в ночь на 26 сентября 1942 г. в гор. Красноуфимске, последнем месте своего служения. Их дети: Герман, Игорь, Владислав, Злата, Сергий. Место упокоения Серафимы Васильевны – г. Красноуфимск, Свердловской обл.

    Злата Сергеевна Осипенко-Яхлакова-Углецкая (1924-24.06. 1984); дочь Серафимы Васильевны и прот. Сергия Зосимовича Яхлакова. Родилась в с. Лупья Северо-Двинской губернии. С 1938 по 1961 годы – г. Красноуфимск. С 1947 г. замужем за Михаилом Самуиловичем Осипенко (1922-04.03.2006) – художник, иконописец, впоследствии – священник-иконописец.  Место упокоения Златы Сергеевны и Михаила Самуиловича – г. Крымск, Краснодарского края.
Их дети: Татиана, Сергий, Михаил, Наталья, Варвара – проживают в гор. Покров, Владимирской области; Александр, Николай (1966-16.07.2012), Галина – гор. Москва. Здесь же, их дети и внуки.

    Во Франции проживают потомки Игоря Сергеевича(+апрель 2006): Игорь, Иоанн, Светлана и их дети и внуки.
    В Екатеринбурге, двоюродная сестра Галина, дочь Сергея Сергеевича Яхлакова (+08.08.2008).

   
    Протоиерей Василий Николаевич Углецкий принадлежал к старинному священническому роду начала (с начала XVI века – авт.), и как говорило о том семейное предание, фамильные корни происходили от угасшего рода князей Углицких.
Родился отец Василий в семье священника, в селе Голубково близ Вологды, 22 марта (по другим данным - 21 марта) 1864 года[5].Его отец, Николай Алексеевич, в 1858 году в возрасте 19 лет закончил Вологодскую духовную семинарию. В течение последующих четырех лет  будущий священник служил пономарем и псаломщиком, и лишь в марте 1862 года был рукоположен епископом Христофором во священники[6].Накануне, родитель Николая, иерей Алексей Иванов Углецкий, ушел за штат по болезни, по собственному прошению. Поэтому, после рукоположения, отец Николай продолжал служение в Иоанно-Предтеченской церкви своего родного села Голубково.
    Прослужив десять лет настоятелем этого храма после смерти отца, (+29 марта 187З года)[7],он был переведен в Ильинскую Вологодскую церковь Сольвычегодского уезда, где после пяти лет служения, скончался в апреле 1878 года в возрасте 39-ти лет. Старший сын Василий учился тогда еще в первом классе Вологодской семинарии. Матушка отца Николая, Валентина Арсентьевна (в девичестве Розова) осталась вдовой в возрасте 34-х лет. Сама она тоже происходила из семьи священника: отец ее был настоятелем церкви свт. Николая в селе Елданцы Вологодского уезда. На воспитании ее осталось трое детей: Клавдия – 6-ти лет, Александр – 3-х лет и пятимесячная Мария. Был еще сын Иван, но он умер за несколько лет до смерти отца.
    Нетрудно предположить, что для семинариста Василия Углецкого наступили очень трудные времена. От родительницы, на руках которой осталось трое малых детей, он ничего уже не мог получить. Оставалось только одно, приложив все усердие, учиться лишь на хорошо и отлично, ибо попечение об отличниках брала на себя семинария.
    Исследуя архивные фонды, можно проследить священнический род Углецких от начала XIX столетия, до 1916 года. Клировая ведомость церкви Рождества Иоанна Предтечи села Голубково, за 1850 год говорит об отце Николая Углецкого, (то есть о дедушке Василия), вполне в традиционном духе; как говорили, в целом одинаково, все клировые ведомости того времени:[8]. «Священник Алексей Иванов Углецкий, рождения 12 декабря 1806 года, природно Вологодского уезда Николаевской Янгосорской церкви, пономаря сын; по окончании в 1830 году курса Вологодской семинарии был уволен с Аттестатом 2-го разряда, и на настоящее место посвящен Преосвященным Стефаном, епископом Вологодским 18З1 года, января 7-го дня. Грамоту имеет в 1841 году марта 14-го, за честную жизнь и похвальное поведение награжден набедренником.
    Жена его Клавдия Адрианова. Дети их: Александр Углецкий, обучается в Вологодской семинарии на среднем отделении, получает казенное пособие, которое состоит из 12 руб. Павел Углецкий, обучается в Вологодской семинарии низшего отделения, находится на содержании отца. Николай Углецкий (родитель Василия – авт.) обучается в Вологодском Уездном училище на высшем отделении; находится на содержании отца. Петр обучается грамоте. Аполлоний (младший сын – авт.) находится на содержании отца.
    Как нередко бывало в северных широтах и центральных областях, храм, в котором служили – Алексей, и затем и его сын, Николай Углецкие, разделялся на две части: теплую церковь – приделы, и холодную – главный престол. Холодная церковь была освящена во имя «Сошествия Святого Духа». Теплая церковь имела два престола. Правый: во имя «Рождества Иоанна Предтечи», левый: во имя «свт. Митрофания Воронежского».
    В другой клировой ведомости, за 1865 год, о старших сыновьях: Александре, Павле и Николае сказано, как об окончивших Духовную семинарию. Сам Николай, как и указано о том выше, был в 1862 году рукоположен во священники той же церкви, где служил его отец, уволившийся накануне рукоположения на покой. Находясь на покое, священник Алексий прожил еще одиннадцать лет и почил в Бозе 29 марта 1873 года. Практически, на попечении отца Николая находилась не только его семья, но и младшие братья Петр и Аполлоний. Алоллоний закончил семинарию в 1867 году[9], благодаря поддержке старшего брата. Сын Алоллония, Алексий, станет впоследствии уважаемым в Вологде батюшкой, зятем епископа Николая (Караулова).
    Прадедом прот. Василия Углецкого, как указывает вышеприведенная ведомость, был псаломщик Николаевской Янгосорской церкви Вологодского уезда, пономарь Иван Иванов Углецкий. В самой ведомости Янгосорской церкви за 1850 год[10] указано, что в возрасте 70 лет находился за штатом, имел двух дочерей, живущих при нем: Аполлинарию – 48 лет и Евгению – 28 лет. По всей очевидности, Иван Углецкий, дал сыну образование дорогой ценой, потому что дочери, из-за большой бедности остались в старых девах. Как видно из сведений клировых  ведомостей, потомки псаломщика Ивана, вплоть до правнуков, знали не понаслышке о трудностях жизни. Его сын Алексий рано удалился на покой. Внук Николай оставил жену вдовой, а детей сиротами, в возрасте 39 лет. Правнук Василий, по окончании семинарии, стал единственной опорой семьи. Едва не буквально он последовал примеру отца. Если священник Николай выучил в семинарии младшего брата Аполлония, то отец Василий, таким же образом помог получить образование младшему брату Александру.
    В предыдущей 2-ой главе, в материалах «Вологодского летописца» было рассказано об уделах потомков Великого князя Василия Васильевича «Темного» на Вологодской земле. В летописи неоднократно называлось село Янгосар, а также говорилось о прилегающих к нему вотчинных Янгосарских землях. Отсюда, не случайно, что перешедшие в духовное сословие потомки князя Андрея Углицкого, поселились в своем бывшем родовом имении. Как показывают клировые ведомости начала XIX века, священнический род Углицких произошел из среды церковных причетников. Что и неудивительно. Сыновья опального князя Димитрия, после его кончины в 1544 году, едва ли могли, при достижении совершенных лет, рассчитывать на большую должность, нежели пономарь, или псаломщик. Поэтому, потомки князя, переехавшие в Малороссию, и поселившиеся в приграничном местечке Уланов, имели больший шанс получить священническое рукоположение, нежели те, кто остался на родине. Также, существует еще одна ветвь потомков Углицких, но связана она не с духовным сословием, а с сословием служилых людей, и если конкретно – казачества. В книге «Сто великих казаков» рассказывается об Оренбургских атаманах: Андрее Андреевиче Углицком (к которому весьма доброжелательно относился светлейший князь Г.А. Потемкин), и его сыне, герое войны с Наполеоном, Василии Андреевиче Углицком. И тот, и другой дослужились до генеральского чина. В книге «Яик Перед Бурей» (И. Рознер. изд. «Мысль», Москва. 1966г.), говорится о полковнике Оренбургского казачьего войска, которому была поручена миссия ведения переговоров со взбунтовавшимися Яицкими казаками. Есть основания полагать, что казачья ветвь Углицких произошла от потомков князя Димитрия, живших на Вологодчине. Не только в Смутное время, но и в середине XVII века, для того были все предпосылки. Семнадцатый век был веком освоения необозримых пространств Сибири и Дальнего Востока. Именно тогда ушли в странствия многие Русские первооткрыватели и землепроходцы: Семен Дежнев, Ерофей Хабаров, Василий Поярков… подвиги Василия Тимофеевича Ермака к тому времени уже стали легендарными. По всей очевидности, молодые, полные сил и здоровья сыновья псаломщиков и пономарей, ушли сознательно, в поисках лучшей доли. Вспомнив, что отец Ермака, после того как покинул  свой родной Владимир, начал гонять плоты у Строгановых, а затем, поступил на службу в Донское казачество. То же самое могло случиться с потомками князя Димитрия. Но,  и оставшиеся на Вологодчине потомки князя, продолжая тянуть незавидное бремя судьбы, тем не менее, никогда не забывали о своих истинных корнях и о своем происхождении.
    Еще за много лет до прославления свт. Феодосия Черниговского, во второй половине XIX столетия, совершилось первое обретение нетленных мощей этого святого. Возможно, что небесное заступничество святителя, при обретении его мощей, было в определенной степени причиной, для пассионарного развития Вологодской ветви священников Углицких. Сыновья причетчиков начали переходить в священническое сословие. Когда же совершилось прославление свт. Феодосия в лике святых, отцу Василию исполнилось только тридцать два года. И, думается, что в тот момент, когда, подняв над собой пятилетнюю Серафиму, он прокричал: «Смотри дочь, это твой святой предок!» - произошло нечто большее, чем просто выражение духовного восторга. В этот момент, и видимо это неложно, оба они получили благословение от святителя. Одному на мученический венец, а другой на исповедничество Христа ради.
    Но, вернемся к более раннему времени: ко времени учебы на 1-м курсе Вологодской семинарии. Именно тогда Василий Николаевич остался без отца. Поэтому, для того, чтобы получить образование, ему не оставалось ничего, как выйти в число первых учеников. И, это ему действительно удалось. Единственный, с кем он не мог конкурировать на поприще приобретения знаний, был  Николай Глубоковский, будущий профессор СПбДА.
    В Вологодском государственном музее сохранились фотографии выпускников Вологодской духовной семинарии. Когда рассматриваешь фотографии семинаристов тех лет, взирая на их полные достоинства лица, поневоле начинаешь ловить себя на мысли: это, именно им пришлось впоследствии принять основной удар большевистского террора; аресты, ссылки, лагеря.  Именно им, еще ни о чем таком не помышлявшем, пришлось взойти на Всероссийскую Голгофу, и стать мучениками и исповедниками. И, многие ли из них вернулись из этих лагерей, многие ли благополучно прошли эти ссылки? Нет. Большинство, с надеждой смотрящих с фотографий семинаристов остались – там, в этих ссылках, лагерях. Намертво вколоченные в грунт «веком волкодавом». Молодые семинаристы ничего тогда об этом не знали. Их лица на курсовых и выпускных фотографиях полны достоинства. В их глазах уверенность в завтрашнем дне. Они полны надежд, их лица благородны. У многих из них впереди славное будущее. У одних на духовном поприще, у иных – на ниве просвещения. Но, в тоже время, рассматривая старые семинарские фотографии, понимаешь, что все эти молодые люди, в будущем – мученики, священномученики, исповедники веры. Цвет нации, перемолотый молохом большевизма.
    Вопреки превратному пониманию, навязанному в советское время о духовных заведениях, о семинаристах Вологды хотелось бы сказать похвальное слово. Если в сознании светского человека, уже начиная со второй половины XIX века, понятия – бурса, духовное училище, семинария, ассоциировались с произведениями «Бурса» Помяловского, «Воспоминания из жизни сельского духовенства» прот. Лальского собора Алексия Попова, или «Из жизни бывшего семинариста» Е. Грязнова, то в реальности дело обстояло далеко не так, как это представляли читателю прогрессивные литераторы. При этом, автор вовсе не склонен идеализировать учебную практику духовного образования того времени. Действительно, было много рутины и бездушного начетничества, о чем справедливо писал свт. Иннокентий Московский, но лучше, на страницах этой книги, предоставить слово тому, кто сам учился в Вологодской духовной семинарии, а впоследствии стал в ней помощником инспектора. Речь идет о рукописной книге Никифора Ильинского «Из далекого прошлого».
    Никифор Александрович Ильинский являлся однокурсником прот. Василия Углецкого, поэтому его воспоминания представляют особую ценность. Писать эту книгу он начал сразу после закрытия семинарии, еще в Вологде, а заканчивал в Ленинграде, куда переехал в начале 20-х годов. Последняя запись книги датирована 1940-м годом; к этому времени она уже обрела, в целом, законченный вид. Умер Никифор Александрович в преклонных годах, во время блокады 1943 года, завещав своей дочери Милице опубликовать ее, либо передать в надежные руки. В книге, реалистично и в доступной форме описан не только быт семинаристов, но самое важное, даны характеристики преподавателей, ректора – которых знал лично, некоторых своих сокурсников. Наиболее ценными здесь являлись воспоминания о Николае Никифоровиче Глубоковском, который впоследствии стал профессором Санкт-Петербргской Духовной Академии. Ильинский называл его «prima persona» и «краса семинарии». Одна из глав этой с любовью написанной книги, весьма выпукло обрисовывает его портрет.
    На странице 87-й своей книги он пишет: «Хотя чтением книг я любил заниматься и ранее, но это чтение было бессистемное. Я прочитал массу романов, и серьезным чтением занимался мало. В 5-м классе я с жадность набросился на книги как богословские, так и философские, много читал по истории. В этом отношении, то есть с выбором книг для чтения мне оказал громадную услугу Николай Никанорович Глубоковский, prima persona  нашего класса. В течение последних двух лет, то есть в 5-м и 6-м классах, я сидел рядом с Глубоковским. Это соседство принесло мне несомненную пользу. Будучи необыкновенно даровитым, Николай Никанорович в тоже время отличался замечательным трудолюбием и усидчивостью. В буквальном смысле он не терял ни одной минуты даром. Меня, рядом с ним сидевшим, он увлекал своим примером. Любил Глубоковский много читать, и всякую более или менее заслуживающую внимания книгу, он рекомендовал прочесть и мне. Товарищ он был прекрасный, честный, благородный, прямой. Прямой он был с нами, прямотой он отличался и в отношении к лицам начальствующим и преподавателям. Это был «краса семинарии», как о нем выражались все, начиная с ректора и кончая нами, его товарищами»[11].
    После Окончания Вологодской семинарии Глубоковский поступает в Духовную Академию Санкт-Петербурга, и по окончании ее был оставлен стипендиатом для приготовления к профессуре по кафедре общей церковной истории. За неимением же свободных профессорских мест, получил назначение в Воронежскую семинарию. Впрочем, уже через год был возвращен академическим начальством, для преподавания на кафедре Священного Писания и Нового Завета. Академическая карьера Николая Никаноровича шла очень быстро. Например, в 1894 году он стал экстра – ординарным профессором, а в 1897 году был избран ординарным профессором и утвержден в степени доктора богословия. Неоднократно он приглашался и на кафедры Московского и Петроградского университетов. После закрытия Академии Глубоковский стал профессором университета в Петрограде. В августе 1921 года он покинул Россию, и обосновавшись в Болгарии, стал читать лекции в Софийском университете.
    О том, что в стенах Вологодской семинарии проходил обучение столь выдающийся человек, помнили даже спустя три десятилетия. «В 1914 году 24 июня исполнилось 25 лет учено-литературной деятельности Н.Н. Глубоковского. Корпорация Вологодской семинарии не отнеслась пассивно к этому знаменательному дню в жизни своего знаменитого питомца. От семинарии Николай Никанорович был приветствован особым адресом и телеграммой. Сверх того, по единодушно выраженному желанию корпорации был заказан в увеличенном размере фотографический портрет Николая Никаноровича, с тем, чтобы поместить его в актовом зале семинарии. Этот заказ прекрасно был выполнен фотографом Бараниевым. Размер портрета, вставленного в изящную рамку, оказался в 16/14 вершков. К нижней части рамы была прикреплена серебряная дощечка, размером 3/1 вершка с выгравированными на ней словами: «Ординарный профессор Императорской Петроградской Духовной Академии доктор богословия Николай Никанорович Глубоковский» 24/6 - 1889 г. – 24/6 - 1914 г.[12].
    В конце 1919 года Глубоковский вместе с женой приехал из голодного и холодного Петрограда в родную Вологду, с одной единственной целью, чтобы пропитаться. На некоторое время остановился в Кувшиновской лечебнице, где служил его племянник, врач по нервным болезням, Никанор Петрович Глубоковский.  Разумеется, что жизнь в психиатрической лечебнице была еще более невыносимой, чем полуголодное существование в Петрограде. Николай Никанорович обратился за помощью к своему старому другу, а также к И.С. Белянкину, как и Ильинский, преподававший в семинарии, и ко всему, являвшимся родственником Глубоковского. По иронии судьбы, Белянкин попал в сентябре 1920 года в ту же Кувшиновскую лечебницу, где и скончался 2 ноября от тяжелого психического расстройства.
Совместными усилиями начались поиски квартиры для именитого товарища, которая вскоре и была найдена в доме К.П. Заболотского. Никифор Ильинский пишет об этом так: «... моя квартира находилась почти напротив дома Заболотского, то, как Николай Никанорович, так и я были вполне довольны, что будем жить вблизи друг от друга. Мало того, Николай Никанорович сделался не только моим соседом, но и нахлебником. В моей квартире готовился для него обед из доставлявшихся им продуктов. Часто после обеда мы отдыхали с ним в одной комнате. Почти все вечера в течение своего трехмесячного пребывания в Вологде Николай Никанорович проводил у меня. Изредка, от нечего делать, играли даже в лото. В этот период времени мы сроднились друг с другом и потому будет понятно, что когда в конце Светлой недели он поехал в Петроград, то мы не без слез простились друг с другом. Судит ли Бог встретиться с этим прекрасным душевным человеком»[13].
    Более Господь, им встретиться уже не судил. По приезде в Петроград, Глубоковский часто посылал своему другу Ильинскому письма и открытки, которые обрисовывали, продолжавшуюся, по прежнему, нелегкую жизнь ординарного профессора. В Университете и Синодальнем архиве платили крохи, поэтому на службу ежедневно приходилось преодолевать пешком по десятку верст. Смерть его брата Александра, расстрелянного в Уральске в июле 1920 года, добила Глубоковского окончательно. Нередко он писал в Вологду: «Искренне хотел бы почить о Господе, Его же милость да будет со всеми нами». Но через год пришло неожиданное избавление. В июле 1921 года Глубоковский получил заграничную командировку, которой воспользовался, для отъезда за рубеж. И лишь только через два с половиной года Никифор Александрович получил от своего друга известие. Глубоковский сообщал о своих мытарствах по Финляндии, Германии, Чехии и Сербии (в Чехии даже приходилось наниматься церковным сторожем), и о конечном прибытии в Болгарию. В Софии Глубоковский был по достоинству оценен, и с июля 1923 года состоял ординарным профессором Софийского университета.
    Как писал о том Николай Никанорович: «Имею в Болгарии много учеников в высшей иерархии». В книге Н.А. Ильинского, к сожалению, больше нет никаких указаний о дальнейшей судьбе его именитого друга, но видимо, и автору судьба эта также была неизвестна.
    В этой связи, уместно будет рассказать, также о ректоре семинарии, о правящем архиерее и о преподавателях. В 1880 году, когда отец Василий Углецкий перешел в 3-й класс, в руководстве семинарии стала такая заметная фигура, как прот. Петр Лосев. Правящим архиереем тогда был епископ Феодосий, и после его смерти в 1883 году в Вологду прибыл Преосвященный Израиль, о котором у семинаристов остались добрые воспоминания. О воспитавшем их ректоре, Никифор Ильинский пишет следующие строки: «В 5-м классе пришлось встретиться с новыми преподавателями. Во главе их стоял ректор, прот. Петр Леонтьевич Лосев, преподававший нам основное богословие. Это был преподаватель живой, увлекающийся. Он любил приводить примеры из жизни. Любил делать разные сопоставления, часто увлекался, особенно нападал на социалистов, нигилистов, любил предлагать неожиданные вопросы и допускал возражения со стороны учеников. Вообще он будил нашу мысль и заставлял вдумчиво относиться ко всему. Темы по сочинениям он старался давать на современные события, и любил, чтобы сочинения подавали объемистые»[14].
    После рукоположения прот. Петра в 1887 году во епископа Сумского (викарного архиерея Харьковской епархии), на его место назначается прот. Иоанн Арсеньевич Лебедев. С 1881-го по 1883-й годы, во время которых проходил обучение отец Василий Углецкий, прот. Иоанн был инспектором Вологодской семинарии. С 1883-го по 1887-й годы состоял в должности ректора Кавказской семинарии, и по освобождении кафедры в Вологде, был назначен на должность ректора. Именно, под его началом проходил обучение младший брат отца Василия, Александр Углецкий. Сам прот. Иоанн не дожил до пожилых лет, ибо скончался на 46-м году жизни, 2-го июня 1895 года[15].
    «С вступлением в должность протоиерея Иоанна Арсеньевича Лебедева, - пишет далее Н.А Ильинский, - начался новый период в нашей семинарской жизни. Наш новый начальник и по своей внешней фигуре и по своему образованию, как с преподавателями, так и с учениками, производил внушительные впечатления. Говорить он много не любил, распоряжения и указания давал точные и определенные. Все невольно относились к нему с большим уважением, и чем более к нему присматривались, тем более ценили. Вскоре он приобрел искреннюю любовь со стороны воспитанников, эта любовь не только не угасала, но заметно возрастала…
Там, где нужна была поддержка, отец ректор всегда властью и авторитетом ее оказывал. Он умел ценить личность, и не было случая, чтобы кто-нибудь пожаловался на него, что он был несправедлив. Справедливость была девизом его службы. В личной жизни это был человек общительный, приветливый и гостеприимный. По отношению к воспитанникам отца ректора в полном смысле можно было назвать отцом родным. В каждом воспитаннике он, прежде всего, ценил достоинство человека. То грозный, то безгранично ласковый, но всегда безусловно справедливый, он приобрел удивительную любовь воспитанников, сумевших своим чутким сердцем с первых же дней его службы подметить и оценить все качества его доброго сердца»[16].
    Если говорить об инспекторах семинарии, то похвальное слово было сказано лишь о Михаиле Захаровиче Зиорове. Остальные же инспекторы были людьми хотя и неплохими, но в целом ординарными. Прибыл Зиоров в Вологду из Рязанской семинарии, и Н.А. Ильинский пишет о нем следующее: «Так Михаил Захарович умел возбуждать нашу самодеятельность, вносить во все оживленность в нашу скучную жизнь, в наши учебные занятия; он будил нашу энергию; отличаясь, сам любовию к труду, желал, чтобы и мы не теряли золотого времени, запасались знаниями и во всеоружии таких знаний бодро и убежденно вступали в жизнь, в которой старались бы осуществлять те идеалы, которые дала нам школа. «Несите в жизнь все доброе, разумное, светлое», - прощаясь с нами на вокзале при отъезде своем из Вологды в Херсонскую губернию, говорил Михаил Захарович».
    Вскоре Зиорова переводят в Могилев, откуда он пишет Ильинскому, о нравах и порядках Могилевской семинарии. «...Архиерей и ректор сообщили мне (конечно по секрету), что семинария заражена нигилизмом, что уже  обнаружено до 17-ти человек и прочее… В семинарии нет никакой дисциплины и порядка, воспитанники живут без всякого надзора. Живут они в различных местах и в совершенно отдельных корпусах. Послушники ничего не знают, надзиратели ничего не делают. Ученики не знают досель никаких наказаний, живут себе как хотят. И в церковь, и на молитву, и на обед приходят и уходят когда хотят... в столовой нет ни вилок, ни ножей, ни графинов, ни солонок – ничего. Есть только ложки и миски. Что мне делать и сам не знаю… Город большой и живой, только жидов много»[17].
    Судя по растерянному тону письма, Зиорову, с его идеалистическими устремлениями, в Могилеве, где кроме рутины и разложения нравов ничего не было, приходилось действительно трудно. Вологодская семинария, в этом отношении во многом выигрывала. Например, только один раз, среди прогрессивно настроенных студентов, в 1901 году произошел бунт. До этого же были редкие отдельные случаи, когда семинаристов забирали в участок, или когда они гасили светильники и выбрасывали их в отхожие места.
    О следующем инспекторе, иеромонахе Клименте, Ильинский пишет с определенной долей иронии, как о человеке добром и доверчивом, хотя и с некоторой ленцой. Его крупная фигура, во многом способствовала его склонности к созерцательности и лени. Простодушностью и доверчивостью нового инспектора воспользовался известный в семинарии интриган Г.И. Можаров. Женат он был на внучке митрополита Иоанникия, а потому, даже с высшими себя по чину держался высокомерно и без почтения. На справедливое взыскание со стороны отца ректора, Можаров ответил интригами, в которые вовлек и вновь прибывшего инспектора. Запутавшись в кознях, строимых этим нечистоплотным человеком, отец Климент вынужден был подать прошение о переводе.
    Следующим инспектором, когда Ильинский уже учился в последнем классе, был священник Петр Иванович Успенский. Впрочем, студенты его недолюбливали, за склонность к чтению длинных нотаций по пустому поводу, но в бытность его служения, не только в учебных классах, но и в семинарском общежитии и на частных квартирах порядок был близкий к идеальному. Специально назначенный им дежурный ежевечерне проверял комнаты в общежитии и ходил по домам, в которых жили своекоштные студенты. Нередко и сам инспектор совершал такие проверки, для чего приходил в места проживания учащихся в 10-11 часов вечера. Семинаристы Успенского недолюбливали и боялись, хотя порядок при нем был образцовый.
Отдельное похвальное слово Ильинский произносит о епископе Израиле, который пробыл на Вологодской кафедре целых 11 лет. И, хотя он не был ни блестящим администратором, ни строителем, но имел то главное, за что все подопечные потом его искренне полюбили. Владыка был человеком большого сердца: «После смерти архиепископа Феодосия, почему-то долго не было слышно о назначении приемника на Вологодскую кафедру. Только, кажется, во второй половине октября получен был указ о назначении к нам епархиального архиерея в лице викария Волынской епархии епископа Острожского Израиля. Назначенный на Вологодскую кафедру епископ был родом рязанец, в миру – Никулицкий, курса на два старше нашего ректора по Рязанской семинарии. После своего назначения, Преосвященный Израиль однако явился в Вологду не скоро. Он прибыл к нам только в декабре месяце (1883г. – авт.), если не ошибаюсь 4-го декабря. По прибытии Преосвященного, что было часов в 9 вечера, в собор набралось масса народа, Были почти все семинаристы.
    Седьмого декабря Преосвященный Израиль посетил семинарию и, прежде всего, явился к нам в 6-й класс. Был урок по догматическому богословию. Осведомившись, о чем идет речь, Преосвященный взял классный журнал и сам спросил одного ученика. По правде сказать, многие и, пожалуй, даже большинство из нас почувствовали себя не в особенно приятном положении. Дело в том, что епископ вызвал для ответа ученика уже спрошенного преподавателем и имевшего балл, а у нас аккуратное приготовление уроков по некоторым, по крайней мере, предметам, было не в обычае. Хорошо, что на этот раз епископ попал на одного из лучших учеников (Н.Н. Озерков), который регулярно готовился к урокам. Ответ был хороший. Затем Преосвященный неожиданно для нас стал спрашивать, сколько глав в Послании к «Солунянам», к «Евреям» и т.д. Все мы бросились к Библии и занялись перелистыванием их. Всех нас выручил и теперь, как всегда, наш «prima persona» (Н.Н. Глубоковский). Преосвященный далее провел ту мысль, что при изучении догматического богословия следует главным образом обращать внимание на положительные учения. Основательнее и как можно более текстов заучивать наизусть. Обратил внимание на то, что преподаватель, при вызове учеников употреблял слово «господин». Этого, по мысли Преосвященного, быть не должно. Начальники и наставники заменяют родителей, которые не обращаются к своим детям на «вы»[18].
    О личности епископа Израиля, Ильинский дает довольно яркую характеристику. «Отношение Преосвященного к семинарии, в общем, было благожелательным и хорошим. Семинарию он аккуратно посещал каждый месяц, как равно и училища, женское епархиальное и мужское духовное. Старался приезжать иногда неожиданно». Впрочем, Владыка вникал не только в дела учебного процесса, но нередко заходил в столовую и проверял расписание ученического стола. И, если день был постный, то сам пробовал пищу. Во время проверки занятий, сначала приходил в 6-й, а потом и в другие классы, заканчивая первым. «Любил Преосвященный ездить и на экзамены. Сидел на них долго, со вниманием выслушивал ответы учеников, но сам мало предлагал вопросов экзаменующимся.
    В семинарии Владыка никогда не вмешивался в семинарские дела. К ученическим проступкам, часто нетерпимым, относился снисходительно. Бывали случаи, что, получив журнал правления, с постановлением об увольнении того или иного ученика, Преосвященный не утверждал журнала, а делал распоряжение послать к нему виновного, которого он и журил по своему, делая отеческое наставление и вразумление. «Мне известно, - добавляет здесь Н.А.Ильинский, - что многие воспитанники не выброшены за борт семинарии, благодаря только доброте Владыки, и что они с чувством благодарности и признательности будут вспоминать почившего Владыку».
    …Любил Преосвященный благотворить, но непременно тайно, чтобы правая рука не знала, что делает левая. Его видимые жертвы в попечительство были мелки и могли вызывать осуждение, но никто не знал, до последнего времени, что на его личные средства содержался один из бедных учеников семинарии, на его же средства «от неизвестного» заводилась одежда и обувь бедным ученикам. Преосвященный не обладал даром слова и с церковной кафедры, за исключением единственного дня в году «прощеного воскресенья», он не выступал. Но, зато с каким чувством и душевным подъемом он произносил проповедь на этот день...
    От лиц, стоявших близко в делах епархиального управления к епископу, приходилось слышать о почившем (+23 апр. 1894г. – авт.) епархиальном начальнике, что он во всех делах проявлял крайнюю осторожность, был очень снисходителен к разного рода человеческим слабостям, не любил прибегать к карательным мерам по отношении к духовенству, вроде заключения в монастырь, запрещения в священстве и тому подобное»[19].
    Именно, в это благодатное время управления епархией епископом Израилем, и ректорства, в лице прот. Иоанна Лебедева, в Вологодской семинарии учился младший брат отца Василия Углецкого, Александр. Впоследствии, он во многом превзошел своего старшего брата, и если бы не революция, стал бы наверняка‚ 1-м миссионером Вологодской епархии. Судьбы, как первого, так и второго, трагичны. Старший похоронен во рве кладбища Великого Устюга, в этом, своего рода Велико-Устюжском «Бутово». Место захоронения младшего, растрелянного годом ранее, по всей очевидности, находится там же. Упокой, Господи, их души в селениях праведных.


    Глава 7: «Отец Александр»

    Если говорить о первых двадцати годах жизни священника Александра Углецкого, то они во многом повторяют биографии детей священнослужителей: воспитание в семье, в годы младенчества; послушание алтарника, во время учебы в церковно-приходской школе; затем годы учебы в духовном училище и духовной семинарии. Но в отличие от других своих сверстников, отец Александр с раннего детства испытал все горести сиротской жизни, зная не по наслышке о нужде, скудости и лишениях. Его родителя, священника Николая Углецкого, в 1873 году (то есть, за два года до рождения Александра) перевели из родного села Глубоково, что близ Вологды, настоятелем Ильинской церкви села Вилегодье Сольвычегодского уезда[1]. После смерти родителя, наступившей в 1878 году[2], когда Александру исполнилось три года, на иждивении его матери, Валентины Арсентьевны, остались еще двое детей: Клавдия, 6-ти лет и пятимесячная Мария. Старший брат, Василий уже учился тогда в 1-м классе семинарии.
    Обстоятельства осложнялись тем, что село Вилегодье и г. Сольвычегодск были крайне удалены от епархиального и губернского центра (более 500 км. – авт.), что затрудняло также и связь с родными, жившими в основном вблизи Вологды. Но трудности, которые отцу Александру пришлось через край познать в детские годы, его не погубили. Напротив, он слишком рано понял, что без труда и молитвы в этой жизни ничего нельзя добиться. Если изучить послужной список священника Александра, то увидим, что он всегда проявлял себя, как человек энергичный и целеустремленный.
    После окончания Вологодской семинарии в 1895 году, отец Александр в течение 3-х лет состоял учителем Ильинско-Вонигодской приходской школы Кадниковского уезда. 8-го августа 1898 года был посвящен в сан иерея в селе Станово, того же Кадниковского уезда. Будучи клириком Богородицкой церкви села Станово, отец Александр находился на должности заведующего и законоучителя 2-х классной школы. В сентябре 1901 года он становится клириком Забарской Царе-Константиновской церкви Тотемского уезда. При этом, поэтапно занимал должности в системе образования: законоучителя Забарского начального земского училища, так же законоучителя Забарской церковно-приходской школы и Опокинской школы грамоты. С 1907 по 1909 годы, был законоучителем Гусинского земского училища и Ведерниковского земского училища. С 1905 по 1909 годы окружным миссионером церквей 4-го благочиннического округа Тотемского уезда. С 1906 по 1909 годы, являясь благочинным округа Тотемского уезда, был также избран депутатом по хозяйственным следственным делам. Летом 1909 года, узнав об имеющейся вакансии помощника епархиального миссионера в 1-м округе Великоустюжского викариатства, отец Александр немедленно подает прошение об определении его на эту должность. Намерение поддержал епархиальный миссионер игумен Неофит. В рапорте почетному председателю Стефано-Прокопьевского братства, устюжскому епископу Алексию (Бельковскому), он рекомендует о. Александра как «человека вполне достойного и способного».
    Игумен пишет: «…Священник Углецкий несколько лет состоял окружным миссионером в  Кокшенгском крае, обличение раскола знает очень хорошо, к беседам с раскольниками привычен, кроме того, он человек даровитый, поведения отлично хорошего, совершенно трезв, спокойного нрава и имеет дар слова, достигнув значительных успехов в деле изустной проповеди»[3].
    После перевода отца Александра в город Великий Устюг, с августа 1909 года он становится помощником Вологодского епархиального миссионера по 1-му округу Великоустюжского викариатства. При этом отец Александр становится клириком церкви Иоанна Праведного, в качестве внештатного священника. По Указу Священного Синода, от 17 мая 1913 года за № 7782, утвержден в должности 2-го Епархиального миссионера-проповедника Вологодской епархии. С 1911 года состоял лектором Великоустюжской общины Красного Креста, а с началом Первой Мировой войны назначен состоять представителем от духовного ведомства в Великоустюжском Уездном Попечительстве по призрению семей нижних воинских чинов. В сентябре 1916 года определен, по указанию епископа Великоустюжского Алексия, исправлять пастырские обязанности при Митрофаньевской тюремной церкви города Великий Устюг. Его жена, Елисавета Павловна, была дочерью потомственного священника. От их брака у них родилась дочь Зоя, которая по достижении отроческих лет поступила в число воспитанниц Великоустюжского Епархиального училища[4].
    Сфера деятельности нового помощника епархиаль-ного миссионера охватывала три северо-восточных уезда Вологодской губернии. Устюжский, Никольский и Сольвычегодский. Если первые два практически не вызывали никакого беспокойства, то в последнем 23 прихода были «заражены расколом». От миссионера требовалось дважды в год объезжать все приходы округа, изучать обстановку, проводить беседы, помогать приходским священникам литературой и советом, выступать с проповедями и т.д. По результатам поездок составлялись отчеты, ведомости о количестве прихожан, исповедников и причастников, количестве школ, библиотек, наличии сект и сектантов, давались рекомендации и передавались пожелания благочестивых прихожан (например, о строительстве новой церкви).
    В дневниках и отчетах миссионера говорится о непростой обстановке в уездах в эти годы: наблюдается рост негативного отношения к служителям церкви, вызванного как событиями Первой Русской революции, так и экономическими причинами (в частности, развитием отходничества); кое-где сказывались старые обычаи. Отмечал миссионер и проявления крайней скупости прихожан, наложенной на равнодушие. Так, в отчете за 1910 год он сообщает: «Тяжелое впечатление производит приходская жизнь в Нововыставочном приходе. Работает пастырь, из сил выбивается он…, но черствость большинства, какой-то особенный, безрелигиозный уклад жизни, парализует его влияяние. Традиции предков сильны. К тому же старообрядцы! Влияние их сказывается всюду – и в религиозно-бытовой жизни…, и в вопросе постройке дома для притча». Бывало, что на просьбу священника о строительстве нового жилья, давали ответ: «Живи и в старом, больно хорошо, а мы неплательщики!»[5].
    Дар слова, которым, несомненно обладал о. Александр, для миссионера был крайне необходим. Говорить с крестьянами грамотно и понятно, доступно рязъяснять им Священное Писание, мог далеко не каждый священник. Литературный талант Александра Углецкого проявляется в его дневниках. Вот как он описывает беседу, проведенную в Кивокурском приходе 14 сентября 1910 года:
«В Кивокурском приходе, в деревне Тимошинской, проживала крестьянка Фаина Александровна, по вере – евангелистка. По ее словам, Фаина Александровна в течении 15 лет жила в Петербурге, где муж ее имеет сапожную мастерскую. В Петербурге она и муж перешли в общество евангелических христиан.
С Фаиной Александровной я познакомился на беседах в той же деревне Тимошинской. Совопросница была, видимо, в курсе дела и бойко сыпала текстами Писания, на что и получила соответствующие разъяснения из того же источника. Я спросил собеседницу, чем руководствуются евангелики в деле толкования и понимания Писания. Она отвечала:
    - Соберемся мы в числе 5-10 и более человек, читаем Писание и сообща толкуем его.
    - Что же служит критерием того, что толкование ваше истинно и соответствует духу Писания?
    Она заговорила о Святых Апостолах – простых рыбарях, неученых, и их проповеди, о человеке, как храме Духа Божия, привела и слова Христа: «идеже два или три...», цитировала тексты из Посланий.
    Все сие было разъяснено слушателям. Свои разъяснения я закончил словами: «Священное Писание – меч обоюдоострый, и понимать и толковать оное должно не по своему разуму, но как заповедали и узаконили нам сие святые отцы VI Вселенского Собора: «Словесе Божественных Писаний, да не от своего ума то сказуют, но яко церковнии светильницы и учители своими писании истолковаша».
    - Мы не признаем никаких Вселенских соборов и их правил, - сказала Фаина Александровна.
Невозможно представить того изумления, того удивления, которые отпечатались на лицах слушателей по поводу сих слов!
    - Дура ты! - закричал один из слушателей, - как не признавать Вселенские соборы?! Да что это за новое учение, новая вера?! Убирайся отсюда и чтобы мы никогда не слышали подобных ересей!
    Непризнанная учительница сконфуженно оставила собрание…»[6]
    После большевистской революции, отец Александр по известным причинам был лишен всех вышеупомянутых должностей, единственно, оставаясь заштатным клириком церкви Иоанна Праведного, настоятелем которой являлся его старший брат Василий Углецкий.
    В 1917 году миссионер продолжает объезды округа, и все, что происходит, как в зеркале отражается в его отчетах: «Царит право сильного и нахального. Полный простор грубому невежеству», «Религиозная жизнь замерла». 6 декабря в день храмового праздника в селе Лупье пьяные солдаты закололи ножами одного ревнителя благочестия, за то, что тот хотел образумить их словами. Рассказ об этом диком случае записан в дневнике: «…Масса богомольцев. Торжественно звучат церковные напевы. Входят два «товарища». Вошли в шапках. Остановились. Послышалась громкая, возбужденная речь:
    - Ну, и чего они молятся своим идолам… Пропащие люди. Взять бы всех, да к расстрелу этих показных христиан.
    Далее послышалась нецензурная брань. К счастью, они скоро вышли из храма…»[7]
    Трагедия случилась не улице.
    «…Я сам, - продоложает о. Александр, - был свидетелем грубой выходки одного из «сознательных товарищей» в церкви Кивокурского прихода. Помнится, я говорил поучение на тему о христианской свободе. «Товарищ» запротестовал. Остановленный проповедником и богомольцами, он с шумом убежал из храма, крича:
- Ну их, попов!.. Наше дело, как поступать… будем грабить и жить за счет богатых… теперь наше время!
    И правда! При полной разрухе и безвластии – полный, безудержный простор для безчинств!»[8]
    По должности епархиального миссионера-проповедника А. Углецкий выступал с беседами для старообрядцев и православных в январе, мае, июне и августе 1917 года. «Общая участь как-то невольно объединяет православных и старообрядцев, - замечает в дневниках миссионер, - теперь редко услышишь спор на религиозные темы». Он был свидетелем, когда старообрядцы даже вставали на защиту официальной церкви. Так, один начетчик сказал солдатам, возмущавшимся возрождением патриаршества и высказывавшимся об этом, как о проявлении «еще одного дармоеда»: «Дикари вы церковные… У вас с лишком 200 годов церковь была сиротою… Теперь ваша церковь ожила»[9].
    Беседовал священник с крестьянами «где только можно и сколько можно», говорил проповеди – преимущественно на религиозно-нравственные темы «в приложении их к современным событиям» - в храмах раздавал «Троицкие листки». В целом работу миссии в 1917 году он оценил как слабую: «В виду того, что совершающиеся события политической и гражданской жизни всецело поглощали внимание и житейские интересы как православных, так и старообрядцев, говорить о каких-либо положительных результатах деятелей миссии нахожу затруднительным»[10].
    С 1918 года начинается период прямых репрессий против исповедников веры. Напряму это коснулось и о. Александра Углецкого. Миссия упразднена; жалованье священника при растущей бешеными темпами дороговизне не позволяет ему прокормить семью, состоящую всего из трех человек. Отец Александр вынужден еще работать в качестве ответственного секретаря Троицкой коммуны-монастыря. В августе 1919 г. ГубЧК выясняла у продовольственного отдела Губисполкома, в ведении которого находилось названное хозяйство, - состоит ли не снявший сана Углецкий его членом, и если да, то на каком основании. 16 сентября священник был арестован и заключен в лагерь принудительных работ, именуемый реформаторием, как «вредный элемент (миссионер)».
    В регистрационной карточке арестанта от 13.10. 1919 г. он квалифицирован как заложник, а срок его заключения указан такой: «на неопределенное время»[11]. Обвинение ему не предъявлялось и следствие по делу не велось.
    9 ноября Александр Николаевич освобождается по телефонограмме из ГЧК, а 19-го снова попадает в концлагерь. На сей раз приговоренного к физическому труду священника держали в лагере до 13 декабря. Не последнюю роль в освобождении «стоявшего на платформе советской власти» о. Александра имели поручители, в частности, члены совета Троицкой коммуны. Они направили в Губернский Земельный отдел письмо с просьбой оказать им содействие в деле возвращения их секретаря – «незаменимого специалиста при составлении годовой отчетности деятельности коммуны». Губземколлегия отдела обратилась в ГЧК, и в свою очередь, попросила выпустить Углецкого, «если возможно». О том, что «возможность» нашлась, и Александр Николаевич вернулся к исполнению своих обязанностей, говорит протокол общего собрания коммуны за 19 декабря, в котором значится его отчет по итогам года. На следующий год монахини – «коммунарки» на должность секретаря опять избрали своего священника[12].
    В 1923 году он вновь подвергался аресту по обвинению в антисоветской агитации. По возвращении из заключения, отец Александр, как показывали списки священнослужителей за 1926 год, проживал в Великом Устюге. В каком храме он тогда служил, не выяснено. По всей очевидности, в эти годы он стал клириком Прокопьевского собора, как и указывают на то материалы допросов. Проковьевский собор тогда еще не был захвачен «обновленцами», и потому был кафедральным. После кончины Святейшего Патриарха Тихона, оставаясь по прежнему клириком храма св. Прокопия (с 1928 г. – в сане протоиерея), идейно был на стороне епископа Гдовского Димитрия, викарного архиерея Петроградской епархии. Как показывают протоколы допросов по Делу № 37 1929/30 годов Северо-Двинского ОГПУ, отец Александр имел общение с представителями движения «иерофеевцев». Впрочем, не в плане богослужебном, или каноническом, а в плане чисто человеческих отношений. Но, это оказалось вполне достаточной причиной, чтобы 12 декабря 1929 года подвергнуть отца Александра аресту.
    В этот же день, после произведенного в его доме обыска, отца Александра вызвали на допрос, после которого было начато Дело № 37. Впрочем, результаты обыска, произведенные в доме по адресу - ул. Красноармейская - 8 (бывшая Соборная), где проживал отец Александр, иначе как смехотворными назвать невозможно. Работники ОГПУ обнаружили, Николаевских денег – 21 рубль, немного Керенских денег, а также подвергли конфискации, показавшиеся подозрительными – два приходских листка и книгу по истории, дореволюционного издания. Ко всему, были реквизированы две фотографии священника Попова (также проходил по делу № 37 – авт.) и неизвестного Патриарха[13]. В этот же день, 12 декабря, дело было принято к производству.

    ПОСТАНОВЛЕНИЕ.

    О принятии дела к производству.
    1929г. декабря 12 дня, я, Уполномоченный ПП ОГПУ СК Выжлецов, рассмотрев сего числа поступивший ко мне материал о гражданах: 1. Углецком Александре Николаевиче. 2. Шилове Михаиле Николаевиче. 3. Барсове Михаиле Семеновиче... (Список будет указан полностью по завершении описываемого дела – авт.) заключающийся в том, что означенные выше лица, в основном священники, монахи и монашки, церковные старосты и вообще церковный актив из так называемых мирян правой, иосифовской, поместному иерофеевской группировки, на протяжении ряда лет вели организованную антисоветскую деятельность, возбуждая крестьянство против советской власти, путем: 1) открытой антисоветской агитации, массовой с церковного амвона и индивидуально. 2) возбуждая религиозные страсти крестьян до пределов исступленного фанатизма, одновременно доказывая им, что советская власть преследует религию, епископов, священников и верующих; арестовывает, гноит в тюрьмах, расстреливает и проч. требуя от крестьян организованного сопротивления безбожной политике советского государства. В результате такой агитации в лето 1929 г. в Северо-Двинском Округе имели место три масссовых выступления женщин (Рослятино, Кумбисерское, Соловецкое) на религиозной почве, закончившееся избиением ряда советских и общественных работников. Распространяли антисоветскую литературу: книги «Протоколы Сионских мудреецов», контрреволюционные послания епископов и митрополитов. Группа лиц во главе с Л. Казаковым выпускала контрреволюционный листок журнала «Голоса угнетенных» и газету «Тревога», под маркой фашистской организации распространяла их в среде крестьян.
    Имели специальный штат «прозорливцев», «юродивых», «праведников»,  которые использовали для распространения всевозможных провокационных слухов; «Конец мира близок», «Антихрист уже пришел на землю» и т.д.
Усматривая в наличии признаков преступления предусмотренного ст.58-10 УК, что согласно ст.91-96 УПК является достаточным основанием к производству предварительного следствия,

    ПОСТАНОВИЛ:
    приступить к производству предварительного следствия, о чем сообщить прокурору Северо-Двинского Округа.

    Уполномоченный ПП ОГПУ СК (Выжлецов). «Утверждаю».
    Нач. Северо-Двинского Окружного Отдела ОГПУ (Тенис)[14].


    Если говорить о мотивах возбуждения данного дела, то причиной тому было не открытая антисоветская агитация, и не распространение антисоветской литературы, и уж тем более, не создание мнимой фашистской организации, а необходимость раскрутить маховик репрессий против верующего народа, начав этот процесс с радикально настроенных церковных групп и течений. В условиях Северо-Двинского края, удобнее всего было начать с «иерофеевцев». Несмотря на то, что никаких открытых антисоветских выступлений, после смерти епископа Иерофея не было, так же как не было и распространения антисоветской литературы, органы ОГПУ обязаны были исполнить директиву присланную сверху. Директива требовала немедленного обнаружения затаившегося врага, с последующим его уничтожением. Вот, тут-то и пригодились недобитые «иерофеевцы» с их штатом «прозорливцев», «юродивых», и «праведников». И то, что с первого дня следствия дело начали вести по печально известной статье 58-10, говорит о том, директива, посланная сверху – была.
Лишь только к марту 1930 года, когда по делу № 37 составлялось обвинительное заключение, следственные органы смогли, наконец, выдвинуть более-менее правдоподобную версию, для вынесения обвинительных приговоров. Есть основания, так же процитировать этот документ полностью, ибо даже, несмотря на тенденциозность изложения, он не может скрыть подвига веры тех, о ком в документе говорится.

    «Обстоятельства Дела»

    На протяжении многих лет, с 1922 по 1929 годы, махрово-реакционная группа духовенства, а основном состоящая из попов послеоктябрьского периода, злостных контрреволюционеров, остатков разбитого буржуазного класса, белогвардейщины, полицейщины и интеллигенции, как-то: Военского Сергея, сына камергера Двора бывшего Царя Николая Романова; Кабанова Ивана, бывшего белогвардейского офицера армии Деникина; Шипунова Анатолия, сына бывшего урядника; Барсова Михаила, бывшего ученого агронома; Шилова Михаила, механика торгового флота; и ряда других, объединившись с бывшими людьми и опираясь на монашеский элемент и кулачество, вела организованную контрреволюционную работу, главным образом в деревне и, особенно в тех районах, где было много кулачества, и где крестьянство было некультурно, отстало, фанатично, неорганизованно (Никольский, Вахомский, Рослятинский районы). Цель – мобилизация бедняцко-середняцких масс крестьянства на борьбу с советской властью. Намеченную линию проводили в жизнь. К 1928-29гг. добились массовых открытых выступлений крестьян против советской власти в  Рослятинском, Никольском, Вохомском районах.

    Зарождение организации:

    В 1919 году в город Никольск приехал из Ленинграда сын камергера Двора бывшего Царя Николая Романова, Военский Сергей Константинович, со своей матерью, Военской Ольгой Романовной, по социальному происхождению, дочерью французского консула. Первоначально завязав связи с бывшими людьми города Никольска, как-то: купцами - Спириным, Поповым и др. Военский вскоре же эти связи расширяет, знакомится с церковниками, монашествующим элементом и, наконец, проникает в среду учащегося молодняка, устроившись преподавателем в одну из советских школ.
Объявив себя «религиозным человеком», он через церковников и монашествующих распространяет свое влияние на крестьянство, и, подготовив почву, решает надеть на себя рясу священника. В 1920 году в город Никольск начинает стекаться пострадавшая от революции буржуазная интеллигенция, и сразу стала группироваться вокруг Военского. Наиболее характерна фигура интеллигента Шилова Михаила, механика торгового флота и мастера механических Кронштадских мастерских, бежавшего из Ленинграда после Октябрьской революции.
    Приехав в Никольск, Шилов договаривается с Военским об одновременном принятии священного сана. Оба едут в Устюг, расширяют связи с церковниками, после чего Военский выезжает в Москву к Патриарху Тихону и в 1920 году надевает рясу, с прикомандировыванием себя к Казанскому храму города Никольска. Вслед за ним прикомандировывается и Шилов. В течение трех лет своей поповской деятельности, Военский подготавливал антисоветские кадры из кулачества и вел усиленную работу по организации крестьянства против советской власти, однако чрезвычайно осторожно и тонко. Помощником Военского, его правой рукой был Шипунов Анатолий, учитель, по социальному происхождению сын урядника, надевшего рясу почти одновременно с Военским и Шиловым.
    Мать Военского – Военская Ольга Романовна, за прошедший период времени дает показания: «До революции духовенство было для нас чуждо, никакой связи с ними мы не имели. Почему мой сын стал священником. Это, по его мнению, был выход из создавшегося для нас положения в результате Октябрьской революции, к которой он относился отрицательно. У нас было взято имущество, дальнейших перспектив никаких не было. Где выход? По его мнению, необходимо было защищаться, а это, возможно, было только при помощи Церкви, под лозунгом защиты Православия. Мой сын стал священником Казанского храма, его стали посещать крестьяне, молодые девицы, монашествующий элемент и духовенство. Он сумел организовать крестьян вокруг церкви. К нему стекались очень много народу, приезжали крестьяне издалека, из Кипшенги, Кумбисера и др. мест. Помощником моего сына был священник Шипунов Анатолий (Т. – 2, л.д.149, 150). Шипунов в своем показании не отрицал, что «организация зародилась еще при жизни Сергея Военского и более определенные формы приняла уже при жизни бывшего епископа Иерофея» (Т. – 1, л.д. 154).
Шилов в своем показании пытался доказать, что встреча с Военским произошла случайно, и что он надел рясу вне всякой связи с Октябрьской революцией. Говорил, что познакомился с Военским случайно в г. Никольске 1920 г. Военский обратился к нему с вопросом: «Как осуществить мысль получения сана священника?»  Шилов посоветовал ему обратиться к епископу. С Октябрьской революцией, то есть - «почему я (Шилов – авт.) после нее принял сан священника, я не усматривал никакой связи, так как руководствовался исключительно своей духовной жизнью и настроением» (Т. – I, л.д.106).
    Справка: Военский Сергей умер в 1924г., приняв схиму. Из показаний его матери видно, что его хоронили при огромном стечении крестьян и народа (Т. - II. л.д. 150)[15].
    В дополнение к вышеописанной картине, для более полного понимания сути предъявленных обвинений, следовало бы добавить выписки из графы «Системы и методы руководства»:
    «В г. Никольске периодически созывались съезды, устраивались совещания. На месте давались необходимые директивы. В г. Никольске совет имел специальную квартиру в доме Военской, куда съезжались с мест, за получением инструкций и указаний. Съезды устраивались под видом освящения храмов и проч. Совещания, под видом поклонения святыням (престольные праздники – авт.) и т.д. Письма были завуалированы религиозным содержанием и формой. Корреспонденцию доставляли из Устюга в Никольск и обратно, и в пределах деятельности организации, Шилов дал установку всей организации, что на допросах необходимо все дело сводить к внутренней жизни Церкви.
    Шипунов показывает: «Например, встречи в Никольске, куда съезжались для освящения престолов, в Кипшенге, мы действительно рассматривали проект о создании организации взаимопомощи духовенству, который я переслал Димитрию Гдовскому на рассмотрение. Совещание в Дунилово было случайное. Мы съехались по различным причинам независимо, друг от друга. Сошлись в квартире В. Сумарокова (Углецкого при этом не было). Сошилов рассказывал, что обошел со славой более 600 домов, но говорил ли Сошилов о политических настроениях крестьян, я не помню. В доме Военской я также имел встречи со священниками. Кабанов был у нее, приезжал иногда В. Сумароков. Квартира Военской, действительно оплачивалась за счет Казанской общины». (Т.- 2, л.д.156.)[16].
    Краткие сведения, находящиеся в постановлении: «О привлечении данных лиц в качестве обвиняемых, по Делу № 37», даже приведенные без комментариев, позволяют понять суть обвинений и причины ареста. Для этого достаточно привести несколько кратких выписок:
    1. Шипунов-Княжев Анатолий Александрович, до сентября месяца 1929 г. являлся руководителем реакционного духовенства Никольско-Вохомского и Кичменгско-Городецкого районов. По его указанию в этих р-нах созданы антисоветские группы из кулаков (Леденьга, Кумбисер). Проходил по делу епископа Иерофея. После его смерти было создано сестричество памяти убиенного Иерофея. Сестричество, развиваясь, превратилось в антисоветскую секту почитателей епископа Иерофея. В произносимых им в церквях проповедях, он агитировал против советской власти, предсказывал скорое падение ее, через проповеди он создавал ореол мученичества епископу Иерофею.
    Говорил, все, что Иерофей ни делал – он подражал Христу. Как ненавидели Христа, так ненавидели и нашего Владыку. Замучили Христа, замучили и Владыку, который пришел спасти нас грешных...[17]
    В клировой ведомости храма г. Никольска Вологодской обл. указаны краткие сведения о Шипунове-Княжеве, из которой становится известным, что отец Анатолий, указом епископа Иерофея, 18 мая 1924 г. был утвержден в должности настоятеля Казанского храма. А 22 июня того же года, по указу святейшего Патриарха Тихона, возведен в сан протопресвитера. Будучи мещанином, по происхождению, в декабре 1923 г. был возведен в сан иерея. Но, уже через месяц подвергся аресту по 81 статье, и находился в заключение до 26 апреля 1924 г. Имел жену Надежду Семеновну, от брака с которой у них родились две дочери и два сына-близнеца. Согласно имеющим сведениям становится ясным, что прот. Анатолий Шипунов являлся правой рукой епископа Иерофея, при его жизни. Отсюда неудивительно, что в списках дела № 37 он фигурирует в числе первых.
    2. Кабанов Иван Захарович. Священник, первый помощник Шипунова-Княжева, в руководстве антисоветской деятельности. Два раза ездил в гор. Ленинград к архиепископу Димитрию Гдовскому за получением указаний в части антисоветской работы... В Никольском р-не в сентябре месяце сего года был организован нелегальный совет из духовенства во главе со священником Владимиром Сумароковым, в состав которого входили священники Шипунов-Княжев, Кабанов, В. Сумароков, Ивонинский и Вельский. В г. Никольске при Казанской церкви он организовал сестричество, которым и руководил.
    Сведения о Кабанове указывают: 1888 года рождения; духовного сословия, происхождением из крестьян села Бронница Новгородской губернии. Бывший офицер армии Деникина. Посвящен во священники в 1924 г. епископом Иерофеем. Холост, беспартийный. Арестовывался Северо-Двинским ОГПУ в связи с делом Иерофея. Проживает в г.Никольске по адресу – Коммунистическая ул. д.5.
    3. Сумароков Владимир Александрович, священник, руководитель нелегального совета духовенства Никольского, Вохомского и Кичменско-Городецкого районов, с сентября месяца сего года вел агитацию, собирал нелегальные собрания кулаков, обсуждая вопросы противодействия мероприятиям советской власти, создавал ореол мученика епископу Иерофею.
    Из сведений о священнике Сумарокове известно: 1889 года рождения, духовного сословия, из села Дунилово Никольского р-на. Окончил Духовную семинарию; должность – священник села Дунилово. Жена, дочь. При этом имел против себя отягчающее обстоятельство: был осужден в 1919 г. Вологодским военным трибуналом на 8 месяцев за сокрытие у себя белогвардейцев.
    4. Шилов Михаил Николаевич, священник, руководитель реакционного духовенства Великого Устюга и района. Распространял антисоветские документы в виде посланий и писем с антисоветским содержанием, о ссыльных епископах и митрополитах. В церковных проповедях говорил о пришествии антихриста, отожествлял его с советской властью. Вел агитацию среди приходящих из колхозов крестьян. Так же, как и прот. Анатолий Шипунов-Княжев, являвшийся ближайшим сподвижником отца Сергия Военского (в схиме – Серафим) и епископа Иерофея, отец Михаил Шилов стоял на особом учете органов ГПУ. Это видно даже из краткой выдержки его личного дела: Шилов Михаил Никитич. 1885 года рожд. Происхождения из крестьян Ленинградской губернии, Петергофского уезда, урожденный Воронежской волости. Проживал в г. Великий Устюг на Пушкарихе, дом – 10, великоросс, подданный СССР. До революции – помощник мастера механических мастерских Кронштадского завода; имеет звание механика торгового флота. Ученик Иоанна Кронштадского. С 1923 по 1925 гг. отбывал ссылку в Коми-Зырянской обл. за антисоветскую деятельность. По профессии служитель культа, женат, пятеро детей, беспартийный, в армиях не служил. В 1928 г. арестовывался Северо-Двинским ОГПУ в связи с делом епископа Иерофея.
    Разумеется, что ученик такого «махрового» черносотенца как отец Иоанн Кронштадский, не мог остаться без внимания органов. Проповеди о. Михаила, как это следует из его показаний, носили вполне легальный характер. Но его высказывание о том, что атеистические безбожные организации противны Христу, сразу было восприняты как отождествление советской власти с антихристом. А, вопросы к детям, на предмет: чему их учат в школе? - как религиозная пропаганда среди учащейся молодежи. Не случайно, что его как заклятого монархиста, поставили первым в списке расстрельного приговора. 
    Следующими в перечне «Постановления» идут священники, отцы Александр Углецкий и Александр Щеголев… Воинская Ольга Романовна – мать безвременно почившего отца Сергия Воинского. Вина отца Александра Щеголева была действительно велика перед властью большевиков. Так как он был ответственным за поддержание связи с архиепископом Димитрием Гдовским. Вина Ольги Романовны Воинской состояла уже в том, что, являясь дочерью французского консула, имела родственников, проживающих заграницей. Ее замужество за камергером Царского Двора, было только отягчающим обстоятельством. Предоставление же Ольгой Романовной своего дома по адресу ул. Коммунистическая – 15 (который принадлежал общине Казанского храма г. Никольска), для проживания приезжих священников, явилось неоспоримым свидетельством в пользу вынесения ей смертного приговора.
Есть все основания полагать, что следствие уже о самого начала решило, поименно, кому какие вынести приговоры. Суть же состояла в том, сфабриковать их под заранее определенные статьи. Согласно материалам хранящегося в Архиве ФСБ г. Вологды: П – 10844, с отцом Александром Углецким было проведено всего три довольно общих допроса, никаким образом не выявляющего его вины. Есть основания привести их полностью, тем более что допросы сии были непродолжительны. Создается ощущение, что следствие как-бы и не нуждалось в ответах обвиняемого.

    ПРОТОКОЛ
    Допроса обвиняемого:

    1929 г. декабря 24 дня, я уполномоченный Северо-Двинского Окружного Отдела ОГПУ Выжлецов, допрашивал нижепоименованного, в качестве обвиняемого, соблюдением ст.ст. 136 и 138 Уголовно-Процессуального Кодекса, который показал:
Ф. И. О.: Углецкий Александр Николаевич.
Соц. происхождение: Духовного звания.
Возраст и место прописки: 1875г. Северо-Двинский Округ.
Национальность и подданство: Великоросс. РСФСР.
Место жительство: г. Великий Устюг. ул. Красноармейская д. 8.
Род занятий до революции: священник.
Место службы и занимаемая должность в настоящее время: священник Прокопьевского собора в г. Устюге.
Семейное положение: жена – 1875 года рождения.
Образование: Общее среднее, специальное: Духовная семинария.
Профессия: священнослужитель.
Партийная принадлежность в прошлом и настоящем: беспартийный.
Отношение к военной службе: - - - - - - - - - - - - - - - - -
Судимость: не судим.
В каноническом общении нахожусь с Димитрием архиепископом Гдовским.
В Велико-Устюжском р-не, благочинного, возглавляющего Димитриевских священников и приходы, нет. Я, лично, связи с Димитрием Гдовским не имею, имел ли кто кроме меня, я не знаю.
Настоящее записано с моих слов.
Верно, прочитано: Углецкий[18].
               
    Из Протокола обвиняемого гр. Углецкого Александра Николаевича, произведенного старшим Уполномоченным Северо-Двинского Окружного ОГПУ, Блюмбергом. 7-го феврали 1930 г.

    «Во главе руководства всеми приходами, находящимися в подчинении у Димитрия Гдовского, как в г. Великом Устюге, а равно в Устюжском р-не, я не стоял. Я был не руководителем, а советчиком, прячем только по делам церковным. Таким же советчиком был и священник Шилов. Эти советы были чисто церковного характера, например: вопросы брака, исповеди, семейного положения и т.д. Вопросами замещения и перемещения священников в приходах, мы не занимались. Вопросами предоставления священников к наградам я занимался постольку, поскольку к этим наградам предоставляли церковные советы приходов.
    Монахинь в сельские местности, с целью агитации не посылал, в частности, не давал никаких поручений вести агитацию, что якобы Сергиевское руководство подкуплено Советской властью с целью уничтожения веры и церквей. Антисоветских документов у меня не было, и не распространял. Действительно в алтаре собора у меня документы были спрятаны, но, по-моему, антисоветского в них ничего не было. Перед своим арестом я предупредил сторожиху собора Попову Марию, чтобы она приняла меры к их уничтожению. Это уже было после того, как у меня в квартире провели в мое отсутствие обыск, поэтому я и ждал своего ареста, по возвращении домой. Уничтожить документы я просил, потому что считал, что им в алтаре не место. Спрятаны они были в подсвечнике. Никакой связи с Никольским духовенством у нас не было. К Димитрию Гдовскому ездили Шилов и Щеголев. Псаломщика Казакова я знаю, он меня посещал. Существовал ли контрреволюционный журнал с фашистским направлением и читал ли я этот журнал, я что-то не припоминаю. Раз я не помню, следовательно, я не могу сказать, кто этот журнал издавал.
Виновным в предъявленном мне обвинении себя не признаю. Записано с моих слов правильно.
Прочитал лично, в чем и подписуюсь: Углецкий».

    Из Протокола допроса обвиняемого гр.Углецкого Александра Николаевича, произведенным старшим Уполномоченным Северо-Двинского Окротдела ОГПУ Блюмбергом. 9-го февраля 1930г.

    «... Совещаний в присутствии разных лиц никаких не было. Ко мне изредка заходил отец Шилов и Барсов для личной беседы. Каких-либо вопросов и планов не решали. Рассмотрения велись о событиях приходской жизни, религиозных вопросах. Сторонних лиц не присутствовало. Посещение вышеупомянутых лиц было в моей квартире. С Никольским духовенством у меня никакой связи не было. Жизнь духовенства Никольского меня мало интересовала. Об их органах религиозного управления я не был осведомлен, никакой переписки с ними не имел. Казаков? Бывал у меня несколько раз. Ко мне заходили и мои прихожане и сторонние люди: Прокопий Чернецкий, Вера Шилова, Попова, Кононова и другие. Приходили за советами по разным вопросам религиозной жизни, в частности по своим личным вопросам, как к духовному отцу. С ними в разговорах касались, между прочим, о жизни ссыльных епископов. Между прочим, я по их просьбе показывал письма-открытки митрополита Петра (Полянского – митр.Крутицкого – авт.) и помнится, обращения Ярославских епископов к митрополиту Сергию, по их просьбе.
    О документах привозимых из центра с явно антисоветским уклоном и лиц их доставляющих, мне неизвестно. Из лиц бывших в центре я могу указать о. Шилова и Щеголева. Но то, что они привозили оттуда документы, я сейчас плохо припоминаю. Помню, что было обращение Ярославских епископов к митр. Сергию (Страгородскому – авт.), но ими ли они доставлены, сказать не могу. Также находилась в обращении выписка из святых Отцов и Учителей Церкви, которая переписывалась любителями религиозного чтения, как, например Осколковой, Шулятьевым и другим лицам, просто для духовного просвещения, без всяких особых разъяснений о ее особом значении в деле религиозном, и я лично смотрел на эти выписки исключительно с религиозной точки зрения.
    Что касается какого-то контрреволюционного журнала фашистского направления, то такового я не припоминаю и, следовательно, пустить его в обращение никоим образом не имел возможности…»[19]   

    Как показывают выписки из вышеприведенных протоколов, ответы отца Александра Углецкого были выдержанными, рассудительными, более того, крайне осторожными в формулировании высказываний. И, если приходилось называть конкретные имена, то происходило это по поводу фактов, имевших характер самоочевидности. Тем не менее, дело было сфабриковано таким образом, что суд посчитал необходимым приговорить третью часть находящихся под следствием «иерофеевцев» к Высшей мере наказания.
    Годом позже, по аналогичному делу проходил и двоюродный брат отца Александра, иерей Алексий Аполлонович Углецкий. Дело № 268, о священниках Горбачевского и Богородского кладбищ г. Вологды было довольно громким, ибо все проходящие по нему привлекались по статьям 58/10 и 58/11. Но, странным образом, несмотря на показания некоторых священников, подтверждавших свои антисоветские и монархические убеждения (к слову говоря, сам о. Алексий Углецкий высказывался в том же духе), три года концлагерей были самым тяжелым приговором. Именно этот срок надлежало отбыть руководителю так называемого заговора, архиепископу Вологодскому Амвросию (Смирнову). А, находящемуся на покое викарному архиерею, епископу Вельскому Николаю (Караулову) присудили три года ссылки. Равным образом, должен был отбыть трехлетнее наказание и о. Алексий Углецкий, которого с Владыкой Николаем связывали родственные узы; его сестра Александра была замужем за свящ. Николаем Карауловым, но в 1900 г. скончалась в возрасте 21 года, что впоследствии послужило причиной пострижения о. Николая в монашество. Ко времени своего ареста, Владыка Николай уже имел подорванное здоровье, а потому, до места ссылки ему не суждено было доехать; в личном деле указана дата смерти – 17 апреля 1932 г. По всей очевидности, смерть произошла от сердечного приступа, в одной из тюрем Сибири. На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 г., епископ Вельский Николай (Караулов) был прославлен в лике святых в чине священномучеников.
    Вначале органы ГПУ играли в либерализм с официальной Церковью, делая вид, что сохраняют обязательства перед Декларацией митр. Сергия (Страгородского) от 1927 г. Но через пять-семь лет маховик репрессий раскрутится в полной мере. Причем, не только против «катакомбников», «непоминающих» и иных деноминаций, но и против выразившей лояльность к существующей власти, Русской Православной Церкви.       

    Выписка из Протокола № (незаполнено) Заседания Судебной Тройки ПП ОГПУ Севкрая, от 7 мая 1930 г.
    Слушали: дело № 861 по обвинению Шилова Михаила Николаевича и других, в числе 53-х человек, по ст.ст. 58/10-2 и 58/11 УК.

    ПОСТАНОВИЛИ:
1. Шилова Михаила Николаевича (служитель религиозного культа).
2. Углецкого Александра Николаевича (служитель религиозного культа).
3. Барсова Михаила Семеновича,
4. Кабанова Ивана Захаровича (служитель религ. культа, в прошлом офицер).
5. Ивонинского Федора Викентьевича (служитель религ. культа).
6. Сумарокова Владимира Александровича (служитель религ. культа).
7. Вельского Ивана Андреевича (служитель религ. культа).
8. Шипунова Анатолия Алексеевича (служитель религ. культа).
9. Военскую Ольгу Романовну (дочь бывшего французского консула, жена бывшего камергера царского двора).
10. Казакова Леонида Николаевича (служитель религ. культа).
11. Колтакова Александра Семеновича (служитель религ. культа).
12. Сумарокова Александра Арсентьевича (служитель религ. культа).
13. Жаравина Мирона Ивановича (служитель религ. культа).
14. Попова Ивана Егоровича.
15. Баева Прокопия Леонтьевича.
16. Чербунина Николая Ивановича.
17. Фомина Ивана Алексеевича.
Р А С С Т Р Е Л Я Т Ь:
Имущество у всех конфисковать.

18. Угловского Илью Семеновича (служитель религиозного культа).
19. Лелекина Николая Дмитриевича.
20. Новгородцеву Анну Спиридоновну.
Заключить в концлагерь, сроком на ДЕСЯТЬ лет, считая срок с 12 дек. 1929 г.
21. Тропина Владимира Ивановича (служитель религ. культа).
22. Малиновского Александра Никаноровяча (служитель религ. культа).
Заключить в концлагерь сроком на ВОСЕМЬ лет, считая срок с 12 дек. 1929 г.

23. Лепихина Ивана Максимовича (бывший эсер, воинский начальник).
24. Заварину Градиславу Николаевну (супругу священника).
25. Потапова Сергея Васильевича (бывший заводчик, кулак).
26. Сошилова Дмитрия Лаврентьевича (служитель религ. культа).
27. Горчакова Кирилла Андреевича (служитель религ. культа).
28. Шиловского Андрея Матвеевича.
29. Червикова Фрола Лукича.
30. Мургина Феодосия Николаевича (бывш. редакт. «Слово Истины»). (При обыске обнаружены «Протоколы Сионских мудрецов» и др. литература. – авт.)
31. Сверчкова Федора Васильевича.
32. Баеву Екатерину Ильиничну.
33. Берсенева Николая Николаевича (служитель религ. культа).
34. Устюжанина Василия Архиповича.
35. Горбунову Евдокию Даниловну.
36. Медведева Никифора Васильевича.
Заключить в концлагерь, сроком на ТРИ года, считая срок с 12 дек. 1929 г.
37. Щеголева Александра Николаевича (служитель религ. культа).
38. Заварина Николая Георгиевича (служитель религ. культа).
Заключить в концлагерь, сроком на ТРИ года, считая срок с 12 дек. 1929 г.Наказание считать условно.
39. Муромцева Ивана Михайловича.
40. Правдину Агнию Семеновну.
41. Попова Николая Варфоломеевича (служитель религ. культа).
42. Лепихина Петра Власьевича (кулак).
43. Чернышева Степана Мироновича.
44. Ценину Надежду Аркадьевну.
45. Игумнова Григория Федоровича.
46. Шишебарову Матрену Фроловну.
47. Шульятева Ивана Семеновича (служитель религ. культа).
48. Попова Сергея Константиновича (служитель религ. культа).
ВЫСЛАТЬ через ПП ОГПТУ в Северный край, сроком на ТРИ года, считая срок с 12 декабря 1929 г.
49. Смертина Сергея Андреевича (служитель религ. культа).
50. Толстикову Феодосию Николаевну.
51. Андреева Вениамина Андреевяча (служитель религ. культа).
52. Рожаницина Поликарпа Николаевича (служитель религ. культа).
Выслать через ПП ОГПТУ в Северный край, сроком на ТРИ года, считая срок с 12 декабря 1929 г. Наказание считать условным.
53. Шпикина Василия Вавиловича.
Подвергнуть ЛИШЕНИЮ СВОБОДЫ сроком на ШЕСТЬ месяцев, считая срок с 12 декабря 1929г.[20]

    ДЕЛО СДАТЬ В АРХИВ.


    Глава 8: «СВИДЕТЕЛИ БОЖИИ»; «Движение иерофеевцев»

    Несмотря на то, что движение «иерофеевцев» было разгромлено в конце 20-х начале 30-х годов ХХ столетия, но до конца оно не погибло, и существовало еще в течение 30-40 лет. Думать так позволяет статья в газ. «Красный Север», в № 297 за 1959 г., где авторы ее, клеймят последователей еп. Иерофея теми же словами, что и работники ГПУ, в послереволюционные годы. На территории СССР, за все годы советской власти, существовало несколько катакомбных церквей и деноминаций, но, «ерофеевшина» почему-то особо беспокоила эти власти. В подтверждение же слов автора, будет полезным процитировать отрывок из указанной статьи: «Мы ведем разговор не о сектантах вообще, как одном из религиозных течений, а о группе чуждых советскому строю людей. Эта группа, как лишай на здоровом теле, который забывают лечить, существует в наши дни в Никольском районе в виде нелегальной секты так называемых «истинно-православных христиан» или ерофеевцев. Авторитеты секты до сих пор с тупым упорством продолжают призывать своих последователей к непризнанию советской власти и ее законов, к отказу от участия в выборах и переписи населения, от службы в советской армии, от вступления в комсомол, профсоюз, запрещают детям вступать в пионеры и т.д. Словом, призывают отрешиться от всей нашей кипучей общественной жизни, не быть советским человеком, осуществляя этим прямое вмешательство во внутренние дела государства...»             
    Как видно по тону статьи, ее заказчиков возмущает факт существования ерофеевщины, несмотря на то, что уже минуло сорок лет от начала образования этого религиозного движения. Причем, появление на свет этого движения никак не было связано с проявлением чьей-то тайно руководящей воли, как это пытались представить органы ГПУ, а являлось естественным ответом со стороны русских людей, не желавших мириться с существующим положением дел. Одним из первых таковых несмирившихся, вокруг кого стал образовываться оплот духовного сопротивления в Северо-Двинском крае, был Сергей Константинович Военский. В 1919г., когда его вместе с матерью выслали из Петрограда в захолустный Никольск, Сергею Военскому было всего двадцать два года. Он принадлежал к тому поколению, которое не ведало компромиссов и полумер, а потому, вступив в противодействие с утвердившейся в России властью, подписал себе этим смертный приговор. Первыми в этой битве подлежали уничтожению те, кто взял в руки оружие. Для тех же, кто сопротивлялся силою креста и слова Божьего, черед наступил несколько позднее. Видимо, не случайно, в г. Никольске был создан оплот именно такого, духовного сопротивления, ибо он являлся ко всему местом ссылки для бывшего, так называемого, антисоветского элемента.
    Советский историк и публицист Ю.В. Гагарин, в статье «Иерофеевщина как течение в Истинно-Православном Христианстве», подробно описывает историю создания, последующей деятельности, а затем и разгрома этого религиозного движения:
    «Иерофеевщина возникла на территории Никольского уезда Северо-Двинской губернии и при этом не была неким изолированным явлением. Различные возникающие в результате церковной контрреволюции течения ИПЦ (федоровщина, евлампиевщина, васильевщина и т.д.) существовали в других районах нашей страны... Борьбу православного духовенства возглавил глава церкви Патриарх Тихон, который предал анафеме советскую власть и призвал верующих и служителей культа вести с ней борьбу, и с этой целью вступил в сговор с международной контрреволюцией. Призывы Тихона на первых порах нашли поддержку у значительной части духовенства, в том числе и у церковников образовавшейся в 1918 году Северо-Двинской губернии.
С созданием губернии церкви, находившиеся на ее территории, вошли в состав вновь образованной Велико-Устюжской епархии, в составе которой было выделено викариатство с центром в г. Никольске. Его возглавил ярый тихоновец архиерей Варсонофий, который сплотил вокруг себя антисоветски настроенное духовенство. С 1919 г. среди никольских церковников наибольший вес приобрел административно высланный сын камергера царского двора, в прошлом учитель, Сергей Военский, который вскоре после прибытия в Никольск был посвящен в сан священника. Его переход в духовенство был продиктован стремлением скрыть свое прошлое под рясой священника и вести конспиративную антисоветскую деятельность, используя в этих целях религию. По своим взглядам Сергей Воинский был убежденным монархистом»[1].
Как пишет в своей книге «Воспоминаний» Е.Ю. Концевич, Сергей Констан-тинович Военский, являвшийся по отцу ее дальним родственником, родился в 1897 году. При этом указывает, что отец Сергея, Константин Адамович Военский был лицейским товарищем родителя Е. Концевич, с которым вместе выпустил книгу: «Причины войны 1812 года». Сделать Константину Адамовичу это было тем более удобно, ибо находился к тому времени в должности начальника архива министерства Народного Просвещения. «Его сын Сережа у нас не бывал, и я не знала его в его детском возрасте. Зато мой брат, учившийся в Петербурге, постоянно бывал по праздникам у Военских и дружил с Сережей т.к. между ними была небольшая разница лет. Сын нашего управляющего, студент Технологического института, репетировал Сережу по математике. А, впоследствии, в революционное время, став важным инженером, помогал деньгами отцу Сергию во время его предсмертной болезни. В этом же принимала участие моя тетка, сестра отца, находившаяся тогда в эмиграции»[2].
Первая встреча Е.Ю. Концевич с Сергеем Военским произошла, когда юноше уже исполнилось 18 лет. «В 1915 г. при наступлении немцев пришлось покинуть Запад России и поселиться в Петербурге. Тут я встретила впервые лицеиста Сережу Военского. Это был небольшого роста худенький юноша, черноволосый, с удивительно милым привлекательным лицом. У него были прекрасные темно-синие глаза. Нечто не от мира сего было в его облике...
    Неурядицы в родительском доме болезненно отражались на хрупком и чувствительном мальчике. Он рано понял, что горячо любивший его отец живет по воле своих страстей. Сережа не хотел быть таким. Потому он стал развивать в себе силу воли. Читал какие-то руководства, спал на полу. Заинтересовался, было йогой. Потом бросил йогу и стал ездить на Валаам. Туда он даже затянул своего отца, который там чудом бросил куренье, чего раньше достигнуть не мог, несмотря на строгий запрет врачей…».
    Сергей Константинович окончил Лицей в 1917 г. Его пребывание на военной службе могло быть делом нескольких месяцев из-за общей разрухи в России.
Вихрь революции разметал семью Военских в противоположные концы света: Константин Адамович очутился на острове Мальта и занял там место библиотекаря в частной библиотеке местного магната за самые жалкие гроши, а сын его с матерью оказались в городе Никольске Вологодской губернии, где они поселились в доме одного священника...».
    Далее, Е. Концевич пишет о знакомстве Сергия Константиновича с епископом Иерофеем, но за недостатком сведений ошибочно говорит о многолетней дружбе епископа и отца Сергия Военского. Посвящение во священники, Сергия Константинович получил, по всей очевидности, от правящего архиерея епископа Никольского Варсонофия. Очевидно, он же представил отца Сергия Патриарху Тихону, как возможного кандидата для рукоположения в сан епископа. После священнической хиротонии Сергия Константиновича Военского, г. Никольск получил в его лице ревностного пастыря и пламенного проповедника. Ю.В. Гагарин пишет о нем следующее.
    «Вокруг него (о. Сергия Военского – авт.) сгруппировался актив из таких же автисоветски настроенных элементов, воспользовавшихся в контрреволюционных целях должностями священно - и церковнослужителей: бывший деникинский офицер Иван Кабанов, сын урядника Анатолий Шипунов, участник кронштадского мятежа Михаил Шилов и другие. Они создали на территории губернии сеть законспирированных религиозно-монархических групп. Опираясь на зажиточные слои города и деревни, используя темноту местного населения, контр-революционное духовенство повело работу, направленную на срыв мероприятий советской власти...
    В такой благоприятной для себя обстановке и развернул свою деятельность Сергей Военский. Отличаясь ораторскими и организаторскими способностями, он стал популярной фигурой у православных верующих. При Никольском соборе Военскому удалось создать женскую религиозную организацию «сестричество», или «апостолиц». Многие религиозно настроенные девушки под воздействием красноречивых проповедей отца Сергия принимали обет безбрачия, соглашаясь на монашеские послушания. Одетые в белые платки и фартуки, «апостолицы» ходили по деревням, призывали женщин запрещать детям вступать в пионеры, в комсомол, не посещать красные уголки, избы-читальни, не брать в руки книг нерелигиозного содержания, не читать газет. Военский умер в 1924 г., приняв пере смертью схиму»[4].
    О кончине отца Сергия более подробно повествует Е.Ю. Концевич, хотя факты, пересказанные ею с чужих слов, не совсем точны: «Здесь произошла у Сергия Константиновича многознаменательная встреча с молодым епископом Иерофеем, будущим мучеником. Епископ рукоположил его неженатого, во иереи (рукоположен еп. Варсонофием – авт.) и как полагается, дал ему приход. Между тем революция свирепствовала, духовенство уничтожалось. Епископ Иерофей представил о. Сергия Патриарху Тихону в качестве кандидата для пополнения кадров епископата. Патриарх вызвал о. Сергия в Москву. Он поехал без теплой одежды, которой у него не было.
При возвращении его ожидала тюрьма, откуда он вышел заболевшим чахоткой. На смертном одре его друг  епископ постриг его в схиму с именем Серафим. По моим давним записям, кончина о. Серафима произошла в 1923 году (1924 г. – авт.) до смерти Патриарха Тихона, умершего в 1925 г. Может быть, лицейская дата – 1926 г. вернее, но я не думаю, т.к. болезнь о. Серафима протекла очень быстро, а он был у Патриарха не в последний момент его жизни.
    Ольга Романовна Военская прислала моей тетушке фотографию своего сына в гробу. Над открытым гробом стоит Владыка Иерофей в святительской мантии, скорбная мать сидит рядом, а сбоку стоят местные крестьяне. На их чудных, почти иконописных лицах, выражена такая глубокая жалость, такая неподдельная печаль! В то время еще являлась возможность заснять картину, изображающую подлинную Святую Русь. Где теперь скрывается она, эта Святая Русь? В каких пропастях земных кроется она? Где эти крестьяне? Что с ними сталось?
    Когда пришла весть о кончине о. Серафима, я написала его отцу, собрав в письме все слова, какие я могла только найти, чтобы утешить его в его великой скорби. «Дядя Костя, - писала я ему, - какой Вы счастливый! Вы отец святого! В день смерти вашей он придет за Вами и поведет Вас в ту страну, где пребывает сам, где уже не будет слез и горя, а вечная радость!» Мое письмо его тронуло, он мне прислал фотографию своего сына в рясе с крестом на груди и поручил мне, когда придет время, написать о нем статью. После этого Константин Адамович жил очень недолго»[5].
    Как если бы сын, действительно, забрал отца в обители вечные. Туда, куда через четыре года отошел убитый без суда и следствия, его друг епископ. Куда, через шесть лет, по приговору тройки ГПУ, отошла его мать.            
Дело, начатое отцом Сергием Военским, продолжил его друг, епископ Никольский Иерофей. Движение духовного сопротивления, впоследствии поименованного, как “иерофеевщина”, было начато именно им.
   
    Епископ Иерофей, в миру Тимофей Дмитриевич Афонин, родился в 1894 году в деревне Погорелово Калужской губернии Перемышльского уезда Полянской волости[6]. Биографических сведений о нем собрано крайне мало. О периоде жизни, до 1923 года, и времени рукоположения его во епископа известно, что до революции он являлся членом черносотенного движения «Союз Русского Народа». В годы Первой Мировой войны воевал в царской армии, где дослужился до чина младшего офицера. После революции участвовал в сопротивлении против власти большевиков. На некоторое время примкнул к Нестору Махно. Известно также, что до революции учился в семинарии, но война воспрепятствовала ему сделать окончательный выбор. Лишь после гражданской войны Тимофей Афонин был пострижен в монашество с именем Иерофей, а в I923 г. рукоположен Патриархом Тихоном во епископа Шадринского. Впрочем, в Шадринск, находящийся в Курганской области, он не выехал. Были ли эти причины объективного характера, сейчас трудно судить. Спустя год епископ Иерофей прибыл в город Никольск на освободившуюся кафедру викарного архиерея. Здесь он близко сошелся с уже тяжело больным отцом Сергием Военским. Епископ нашел в нем своего единомышленника и стал продолжателем начатого отцом Сергием дела. Например, в 1926 г. число «апостолиц» (монахинь в миру – авт.) уже достигло 500 человек. Увы, не все они остались верны обетам чистоты, девства и нестяжания, но некоторые из них дожили до конца 90-х годов двадцатого столетия, являя образец верности своему духовному отцу.               
    Свою неприязнь к богоборческой власти, никто из последователей епископа Иерофея никогда не скрывал, о чем пишет в своей статье Ю.В. Гагарин, указывая, что на божницах, вместе с иконами стоят фотографии Императора Николая II и епископа Иерофея. Власти с первых дней установили пристальный контроль за деятельностью молодого епископа. Вести  открытую борьбу с большевиками он никогда не благословлял, указывая, что – «эта власть крепка, и нам с нею не справиться. Поэтому положимся на волю Господа, ибо все в руках Его». Но перелом ситуации произошел в 1927 году после Декларации митрополита Сергия (Страгородского), бывшего в то время Заместителем Местоблюстителя Патриаршего Престола; Местоблюстителем в то время являлся находящийся в ссылке митрополит Крутицкий Петр (Полянский). 24 января (6 февраля) 1928 г. возглавленная митрополитом Агафангелом группа архиереев Ярославской епархии направляет в адрес Заместителя свое «Обращение» об административном отмежевании от него и его Временного Патриаршего Священного Синода. «Обращение» подписали: митрополит Ярославский Агафангел, архиепископ Угличский (Самойлович),  бывший Ростовский митрополит Иосиф (Петровых), врем. упр. Любимским викариатством архиепископ Варлаам (Ряшенцев) и епископ Ростовский Евгений (Кобранов). Позиции группы Ярославских архиереев, верным до конца остался лишь митрополит Ленинградский Иосиф (Петровых), и движение, возглавленное им, получает название «Иосифлянского раскола». Сторонниками митрополита Иосифа оставались викарные архиереи Ленинградской епархии, епископ Гдовский Димитрий (Любимов) и епископ Копорский Сергий (Дружинин).
    Через епископа Димитрия «Никольская оппозиция» поддерживала связь с митрополитом Иосифом, после отказа от назначения на Одесскую кафедру, находился под запрещением. В своих взглядах он был гораздо более радикален, чем даже митрополит Иосиф, называя церкви, находящиеся в общении с митрополитом Сергием (Страгородским), «церковью сатаны». Это был явный перехлест, но видимо, епископ Димитрий, как бывший участник черносотенного движения «Союз Русского Народа», духовное чадо отца Иоанна Кронштадского иначе и не мог. Неудивительно, что Постановлением Заместителя Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) и Временного при нем Патриаршего Священного Синода за номером – 76, от 19 марта (ст.ст.) 1928 года – митрополит Иосиф, епископ Димитрий, епископ Иерофей и другие повинные в учинении раскола, попадают под запрещение и отправляются на покой. Спор о канонической преемственности довольно подробно, если не сказать, со скрупулезной тщательностью, рассмотрен в книге «Акты Святейшего Тихона Патриарха Московского и Всея России; 1917 – 1943 гг. Изд. Москва 1947 г. сост. Губониным М.Е.
Положение о каноническом преемстве у Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия было довольно неустойчивым, а потому, отношение к нему со стороны ряда архиереев было напряженным. Власти прекрасно понимали суть создавшейся ситуации, намеренно удерживая в заключении прямых кандидатов на должность Патриаршего Местоблюстителя. Таковыми были, в первую очередь, митрополит Крутицкий Петр (Полянский) и митрополит Кирилл (Смирнов). После написания митрополитом Сергием (Страгородским) «Декларации» от 1927 года глухое напряжение в среде радикально настроенных архиереев вылилось в открытое неповиновение линии, провозглашенной Патриаршим Священным Синодом и Заместителем Патриаршего Местоблюстителя. Кроме «Иосифлянского раскола», возникла «Ярославская оппозиция» - митрополит Агафангел (Преображенский), «Вотская оппозиция» - епископ Виктор (Островидов)», «Воронежская оппозиция» - епископ Алексий (Буй), «Григорианский раскол» - архиепископ Екатеринбургский Григорий (Яцковский), движение «иерофеевцев» и еще целый ряд течений ИПЦ, также течение «непоминающих».
    Впрочем, данное повествование не ставит перед собой задачи в исследовании оппозиционных официальной Церкви деноминаций, именуемых обобщенно как движение «катакомбников», для нас важнее разобраться в истоках течения «иерофеевцев». Ибо, если главным идеологом и вдохновителем «Никольской оппозиции» можно по праву назвать отца Сергия (Военского), то продолжение ее стало возможным после присоединения к группе архиереев, возглавляемых  митрополитом Иосифом (Петровых).
    Митрополит Иосиф (Петровых Иван Семенович) родился 15 декабря 1872 г. в городе Устюжне Новгородской губернии[7]. После окончания Новгородской семинарии, он поступает в Московскую Духовную Академию, которую закончил в 1899 г., с оставлением профессорским стипендиатом при Академии. В 1903 г. уже, будучи рукоположенным в иеромонахи, удостаивается степени магистра богословия. До 1906 г. он являлся инспектором Московской Духовной Академии, а также экстраординарным профессором. С 1907 г., в звании архимандрита, назначается на должность настоятеля первоклассного Юрьева монастыря Новгородской области. 15 марта 1909 г. в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры его рукополагают во епископа Угличского.
    На этой кафедре епископ Иосиф прослужил много лет и там же был возведен в сан архиепископа. При этом, проявил себя не только как ревностный архиерей (ежедневно служил литургию), но и как незаурядный духовный писатель. Наиболее значительным его трудом являяется 12-ти томный дневник: «В объятиях Отчих. Дневник инока».
    Беда архиепископа Иосифа состояла в неуравновешенности его характера, что приводило к состоянию нервного расстройства, которое и уврачевывалось, впрочем, духовными средствами. В 1920-21 гг. архиепископа Иосифа переводят на Ростовскую кафедру Ярославской епархии. После Ростова его направляют в г. Новгород, но по причине распространения «обновленчества», архиепископ Иосиф затворяется в Алексеевском монастыре г. Углича, откуда руководил Новгородской епархией. За это время Владыка Иосиф близко сошелся с митрополитом Петром (Полянским), который в своем Завещании от 6 декабря 1925 г. поставил архиепископа Иосифа третьим кандидатом в Заместители Патриаршего Местоблюстителя. (Первым был митр. Сергий (Страгородский) - авт.).
    В августе 1926 г. архиепископа Иосифа назначают митрополитом Ленинградским. На новую кафедру он прибывает в канун празднования св. Александра Невского. В Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры, при огромном стечении народа, им была отслужена Божественная литургия. Несмотря на дождь, вся площадь перед собором, а также прилегающие улицы были заполнены Православным народом. Многие плакали от искренней радости, видя в митрополите Иосифе стойкого борца за чистоту Православия.
    На другой день митрополит Иосиф выехал обратно в Ростов, чтобы проститься с прежней паствой и подготовиться к переезду, но обстоятельства сложились так, что вернуться в Ленинград он уже не смог. Целый год он управлял епархией через своих викариев, которые приезжали к нему в Ростов. Поскольку такое ненормальное положение грозило затянуться надолго, Священный Синод под председательством митрополита Сергия, 17 сентября 1927 г. постановил «по соображениям большей пользы церковной» перевести митрополита Иосифа в Одессу. Письмо, направленное в его адрес, пришло в Ростов с большим опозданием, когда он уже узнал о своем переводе через третьи руки. Под влиянием ложных представлений, 28 сентября, со свойственной ему горячностью митрополит Иосиф отписал митрополиту Сергию письмо, где указывал, что перевод в Одессу является следствием тайной интриги и величайшей несправедливости по отношении к нему.
    Во время приезда в Ростов епископа Гдовского Димитрия эти подозрения также были высказаны. Епископ Димитрий обладал не менее горячим нравом, а в отношении митрополита Сергия (Страгородского) и управляемого им Синодом, имел гораздо более радикальные воззрения. Не удивительно, что по возвращении его в Ленинград, среди Православных начались волнения, предъявивших требования о возвращения митрополита Иосифа в Ленинградскую епархию.
    О епископе Димитрии Гдовском, викарии Ленинградской епархии, в том же «Каталоге» митр. Мануила (Лемешевского) записано следующее. Епископ Димитрий родился в 1857 г. Окончил Санкт-Петербургскую академию со степенью кандидата богословия. Долгое время являлся настоятелем церкви Покрова Богородицы на Садовой улице. 30 декабря 1925 г. после пострижения в монашество был рукоположен во епископа Гдовского. После того как требование о возвращении митрополита Иосифа на Ленинградскую кафедру было отклонено, в декабре 1927 г. вместе с епископом Сергием (Дружининым) отделился от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Таким образом, было создано движение, поименованное как «Иосифлянский раскол». После же вынесенных Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и Патриаршим Священным Синодом прещений, сторонники митрополита Иосифа были объявлены «вне закона»[8].
    Аргументация прещений была весьма серьезной. Например, викарии Ленинградской епархии, епископы Димитрий и Сергий были запрещены в служении и отправлены на покой на основании 28-го и 34-го правил Святых Апостол, 4-го Антиохийского, 13, 14, 15-го правил Двукратного Собора, 38-го правила Карфагенского Собора. Аналогичные постановления были вынесены и в отношении митрополита Иосифа и епископа Никольского Иерофея. Впрочем, стоит оговориться, что в данном Постановлении не было какой-то особой злонамеренности, а оно скорее являлось констатацией уже фактически совершившегося раскола. Тем более что все архиереи «Ленинградской оппозиции» открыто заявили о разрыве канонических отношений с митрополитом Сергием и управляемым им Патриаршим Священным Синодом.
    В начале 1928 г., созданный епископом Димитрием «Иосифлянский раскол», возглавил лично митрополит Иосиф (Петровых). Произошло это после визита к нему в Ростов архиепископов Вологодского Сильвестра (Братановского) и Самарского Анатолия (Грисюка). В их присутствии, 20 января (ст.ст.) он вновь подтвердил о своем разрыве в каноническом общении с митрополитом Сергием (Страгородским). После этого митрополит Иосиф поставил епископа Димитрия Гдовского своим заместителем и возвел в сан архиепископа. Епископу Димитрию необходимо было убедиться в поддержке митрополита Иосифа Ленинградской паствой. Для чего ему приходилось совершать поездки, в том числе, и по дальним сельским приходам. Впрочем, поддержка была отнюдь не единодушной, отчего, по причине горячности нрава, епископ Димитрий называл приходы принявшие сторону митрополита Сергия «новообновленческими церквями» и даже «храмами сатаны». В 1929 г. епископ Димитрий был подвергнут аресту (в тоже время, что и члены «Никольской оппозиции» – авт.), впоследствии отбывал наказание и был расстрелян в 1934 (по другим данным в 1938) году.
    «Была и другая причина, приведшая митрополита Иосифа к конфликту с церковным руководством». – Пишет о том, в своем «Каталоге» митрополит Мануил (Лемешевский). - «Митрополит Иосиф, чуть ли не с самого вступления митрополита Сергия в управление Русской Православной Церковью, относился к нему настороженно, не одобрял многих его мероприятий, не доверял ему. Благодаря этому недоверию он и начал искать тайные пружины в распоряжении о своем переводе, а некоторые действия Заместителя, вынужденные требованиями момента, рассматривал, чуть ли не как сознательное предательство Церкви Божией».
    Именно это, обвинение в предательстве, и послужило причиной разрыва канонических отношений Ленинградскими архиереями с заместителем Патриаршего Местоблюстителя. На то же указывает и митрополит Мануил: «Такая постановка вопроса имела громадное значение для многих, пожалуй,  для большинства отделившихся. Редкие решились бы порвать с законной церковной властью только из-за несправедливости, причиненной хотя-бы и любимому архипастырю. Другое дело, когда эту власть обвиняют в совершении определенно противоканонических деяний, когда дело представлено так, что отделение является как-бы долгом каждого православного христианина».
    Хотя, в начале раскола, совершенного «Ленинградской оппозицией», митрополит Иосиф не призывал к полному отделению, а только благословил на неподчинение запрету на служение, исходившему от митрополита Сергия (Страгородского), но тон его писем, резко обличительный, не позволял надеяться на благоприятный исход событий. Конечно, в письмах было и много личного, митрополит Иосиф был в определенной степени обижен тем, что был обойден митрополитом Сергием в назначении на пост Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Хотя эти претензии носили опять-таки личный характер, в связи с доверительной приближенностью его к митрополиту Петру (Полянскому). Тем не менее, жизнь митрополита Иосифа в Ростове становилась все более трудной. Ему даже приходилось, чтобы поддержать существование, продать остатки своего имущества. По причине же прибытия в Ростов другого архиерея, в феврале 1928 г. ему пришлось переехать в Николо-Моденский монастырь Новгородской губернии, что находился в 35-ти верстах от своего родного города Устюжны. Но вскоре был арестован органами ОГПУ, как впрочем, и большинство его сторонников, и отправлен в ссылку в Казахстан.
    «Митрополит Петроградский Иосиф (Петровых) был расстрелян в конце 1938г. за поощрение странствующих священников»[9]. Как пишет во 2-м томе собрания материалов «Новые мученики Российские» протопресвитер Михаил Польский. Место ссылки митрополита Иосифа находилось в ста верстах от Алма-Аты, в г. Чикменте. Митрополит Крутицкий Петр (Полянский) в это время отбывал ссылку в Тобольской области, но митрополит Иосиф поддерживал с ним тайные отношения, и по его благословению создал катакомбную церковь в доме архимандрита Арсения, являвшегося духовным чадом митрополита Иосифа.
    «Вырытая в земле церковь была в квартире архимандрита Арсения. В передней был люк, покрытый ковром. Снималась крышка и под ней лестница в церковь. В подвале в одном углу было отверстие в земле, заваленное камнями. Камни отнимались, и совсем согнувшись нужно было проползти три шага и там вход в крошечный храм. Было в нем много образов, и горели лампады. Митрополит Иосиф, будучи очень высокого роста, все же два раза тайно приезжал сюда и проникал в эту церковь»[10]. Как пишет о том, отбывавшая ссылку в Казахстане свидетельница, неоднократно бывавшая в доме архимандрита Арсения. Далее корреспондент пишет о последнем посещении Владыкой Иосифом домовой подземной церкви: «Весь 1936 год и до сентября 1937 г. все обходилось благополучно. Мой сын пел здесь с одной монахиней. 26-го августа приехал митрополит Иосиф и удостоил нас посещением по случаю дня моего ангела. Какой это чудесный, смиренный, непоколебимый молитвенник! Это отражалось в его облике и в глазах, как в зеркале. Очень высокого роста, с большой белой бородой и необыкновенно добрым лицом он не мог не притягивать к себе, и хотелось бы никогда с ним не расставаться... Он лично говорил, что Патриарх Тихон предложил, немедленно по своем избрании, назначить его своим Первым Заместителем. Почему-то в истории церковного местоблюстительства об этом еще нигде не упоминается. Он признавал как законного главу Церкви, митрополита Петра Крутицкого, и вплоть до последнего ареста в сентябре 1937 г. имел с ним тайные сношения... Относительно десятилетней почти ссылки до этого времени, он рассказывал, что она была чрезвычайно тяжелой. Он жил в хлеву со свиньями в плетеном сарае, спал на досках, отделенных от свиней несколькими жердями. Холод и жару, всякую непогоду и тяжелый воздух он переносил в этих условииях. Однажды змея, держась за жердь его потолка, спустилась над его головой. Эти и были, очевидно, причиной его болезни. По временам он сильно страдал от язв кишечника, или, имея какую-то внутреннюю опухоль, может быть раковую, и был на диете, которую исполнять помогал архимандрит Арсений. Он все переносил как праведник и если рассказывал о трудных преследованиях, то только потому, что и мы вспоминали о жестокостях ГПУ».
    Но не прошло и месяца после последнего богослужения в катакомбной церкви, как Владыка Иосиф, а также многие священнослужители, находящиеся в сослужении с ним, были арестованы. Случилось это 23 сентября 1937 г. Большинство проходивших по делу «Иосифлянского раскола» получили по 10 лет без права переписки, то есть расстрел. Был расстрелян и митрополит Иосиф. В это же время был казнен и ближайший сподвижник Владыки, епископ Гдовский Димитрий.
    
    Если говорить о примкнувшей к митрополиту Иосифу «Никольской оппозиции», то расправляться с ними начали также в 1928 году, но только более серьезным образом, как бы обкатывая на «Иерофеевцах» механизм будущих массовых репрессий. После запрещения, в марте 1928 г. епископа Иерофея в служении, он понял, что дни его сочтены, а потому, едва установилась после весенней распутицы дорога, предпринимает пеший обход вверенной ему епархии.
    «Ходил он пешком, в сопровождении двоих-троих особо доверенных и приближенных лиц. Таким образом, обойдя все деревни и проведя моления с верующими, добрался он и до деревни Путилово, в течение 300 лет бывшей административным центром некогда обширной Кемской волости – от Куданги,  Кипшеньги и Андоги и вплоть до деревни Рослятино. Путь Владыки устилали цветами и вытканными домашними половиками. Верующие в праздничных одеждах рядами выстраивались на пути его и целовали землю, по которой ступали ноги епископа. На моления к Владыке приходили не только жители окрестных деревень, но и с весьма отдаленных местностей – и из самого Никольска, и из местностей за Никольском, а также из Вохомской и Леденгской волостей»[11].
    Исследование материалов о последних днях епископа Иерофея, невольно призывает к сравнению с евангельским «Входом Господним в Иерусалим». Та же несмолкаемая - «Осанна», те же толпы ликующего народа, те же нескончаемые дорожки из первых весенних цветов, а за недостатком оных, из цветных домашних половиков и ковриков. - «Осанна»!! - За которой неминуемо должно было последовать, опять-таки евангельское: «Распни»!!!
    Первый молебен, по прибытии епископа в Путилово, был отслужен открыто, в местной часовне, в присутствии большого числа верующих. Но последующие молебны приходилось служить потаенно, в лесу, после захода солнца. По рассказам очевидцев, на эти молебны из соседних деревень собиралось до тысячи человек. Столь смелое поведение Иерофея окончательно вывело из себя власти, и они решили подвергнуть его аресту. Агенты ГПУ довольно быстро разыскали епископа и в плотном сопровождении повели его по улице, чтобы увезти в Никольск, но здесь случилось неожиданное.
    В окрестностях Путилово, в деревне Княжево жил некто Глебов Николай Евгеньевич, по прозвищу Рупышонок. Прозвище свое он получил оттого, что по нескольку раз на дню  подвергался припадкам падучей болезни, после которых становился тихим и смиренным.  Вывести же из себя Рупышонка ничего не стоило; плевок на землю, бранное слово, грубое поведение, мгновенно вводили его в состояние ярости. Тогда он хватал первое, что попадалось ему в руки, и устремлялся на обидчика. Один раз видели, как он ухватил огромное бревно, которое перед этим трое мужиков принесли с большим трудом. Владыке же Иерофею он был предан как собачонка, и во время пребывания его в Путилово всюду следовал за ним по пятам. Узнав же, что Владыка арестован, Рупышонок спрятался на пути следования конвоя, и, появившись как из-под земли, легко разметал охрану, состоявшую из шести человек. Епископа Иерофея спрятали в одном из домов, и отыскать его уже не удалось.
    Через несколько дней, сразу после первомайского праздника, из Великого Устюга, под руководством сотрудников ГПУ, прибыли части конной милиции. Впрочем, в Путилово уже ожидали гостей, и когда с пожарной вышки последовал сигнал, то дежуривший на звоннице тринадцатилетний Петя Парфенов, ударил во все колокола. Конники тоже услышали сигнал тревоги, пришпорили лошадей, и уже через несколько минут милицейский отряд лавой ворвался в деревню.
    Владыка Иерофей находился тогда в избе Гриши Кокушенка, которая одной стороной выходила на болото. Это и помогло епископу вновь скрыться от облавы. В первые минуты, когда деревня еще не была окружена, Владыку быстро переодели в женское платье и через окошечко сарая по веревке опустили на болото. Через несколько минут, он и сопровождавшие его две женщины, под видом пастухов благополучно ушли в Горское поле, вместе с коровами, которых гнали пастись. Когда же чекисты попытались ворваться в дом Григория Кокушенка, то на его пороге вырос с топором в руках, неотлучно находившийся при Владыке Рупышонок. - «Пусть кто только сунется – мигом башку отсеку!» - прокричал он, но чекисты уже знали о его болезни, а потому спорить не стали, решили подождать. Действительно, через минуту-другую, Рупышонок вдруг выронил топор и, рухнув на землю, забился в припадке. Когда милиция ворвалась в дом, то епископ Иерофей был уже далеко.
Обескураженные неудачей, чекисты установили посты вокруг всей деревни, а в особенности на дорогах и тропинках. Круглосуточные патрули стояли и в самой деревне, по коннику на углу каждого дома. Дошло до того, что даже женщин ходивших к колодцу за водой, сопровождал патрульный. Каждый дом и постройки при них были тщательно обысканы. Но епископа в деревне не было, а потому, через трое суток осады все патрули были сняты. Снятию осады поспособствовал, о чем никто не мог подумать, келейник Владыки Николай Лепихин. Уговаривать келейника особо долго не пришлось. Для начала его заперли в амбар, а на другой день на допросе пригрозили расстрелом и дали время подумать. На следующем допросе чекисты напомнили ему о своей угрозе, но при этом пообещали место дьякона в одной из церквей отдаленной от Никольска Вохомской волости. Шестнадцатилетний юноша дрогнул и пообещал указать место скрытного пребывания Владыки.
    Из старожилов, помнивших эти трагические события, стало известно, что епископ Иерофей мог без особого труда уйти через дорогу Вострово-Красное идущей на Кологрив, но он почему-то этого не сделал. Объяснялось это единственно тем, что Владыка всем сердцем следовал евангельскому: «пастырь добрый душу свою полагает за овцы» (Ин. 10; 11). И покинуть свою паству в момент опасности он органически не мог. Тайными тропами, по ночам к нему приходили крестьяне окрестных деревень, для которых он находил слова утешения.
    От осведомителей, к тому времени поступил сигнал, что подозрительно много местных крестьян шатается ночами по дороге Вострово-Красное. Проверить сигнал вызвался милиционер Гладышев, дурная слава о котором разносилась по всей Северо-Двинской губернии. Переодевшийся в мужскую одежду Гладышев и Николай Лепихин пошли к месту последнего убежища Владыки Иерофея. Сзади, на расстоянии пятисот метров следовала группа поддержки, состоящая из десяти конников. Николая Лепихина хорошо знали в лицо, и у местных крестьян не вызвало никакого подозрения его желание увидеть Владыку. Прибыв на полянку, где скрывался Владыка, Лепихин громко стал вызывать епископа. Не ожидая ничего плохого, тот вылез из стога, но тут раздалась команда Гладышева: «Руки вверх!» - И, когда опешивший Владыка, выполнив приказание, недвижно встал на месте, милиционер выстрелил в него, попав в голову.
    Ситуация опять была идеально евангельской. Налицо был ближайший ученик, предающий учителя. Налицо был и «раб первосвященника», творящий суд прежде суда синедриона (ср. Ин. 18; 22). Но, увы, не было при этом никого, кто отсек бы беззаконному рабу правое ухо. Тем не менее, правда Божия восторжествовала, и довольно скоро. В течение года подверглись различным видам наказаний высокие должностные лица. Был уволен с работы прокурор Никольского района. Освобожден от занимаемой должности начальник особого отдела Северо-Двинского губернского ГПУ Соснин. Его заместитель получил строгий выговор с занесением в личное дело. Изувера Гладышева, «малха» нового времени, без причины стрелявшего в епископа Иерофея, приговорили к высшей мере наказания, расстрелу.
    Ранение и арест Владыки произошли 5 мая 1928 года. Смертельно раненого, окружив плотным кольцом телегу-одноколку в которой находился Владыка, вооруженная охрана повезла его через Вострово и Путилово в Никольск. Это событие намертво запечатлелось в памяти Путиловцев.
    Живущие в деревнях старики, пожалуй, еще могут рассказать, что представляла собой телега-одноколка. Это была обычная деревянная коробка на одной паре колес, открытая сверху. По причине того, что намертво прибитые оглобли запрягались к лошади, передняя часть одноколки всегда оказывалась сильно задранной вверх. На такой телеге и лежал раненый Владыка, намеренно положенный ногами вперед. Если же он пытался благословлять окружавших конный отряд жителей, то охрана активно препятствовала тому, ударяя прикладами по поднятой вверх руке.
    В донесении, посланном в Северо-Двинский губернский комитет партии, указывалось, что на защиту епископа Иерофея выступило до 500 крестьян, вооруженных топорами, кольями и т.д. и оказавших вооруженное сопротивление конному от ряду милиции. Донесение это являлось целиком ложным, так как единственный кто попытался оказать такое сопротивление, был Н.Е. Глебов по прозвищу Рупышонок. На обратном пути с Зимихи, во время краткосрочного пребывания отряда в Путилово с арестованным Владыкой, местные жители были надежно изолированы в своих домах. Даже выглядывать в окно было строжайше запрещено. Если же кто-то, включая маленьких детей, этот запрет нарушал, то подобную попытку тут же прекращали ударом приклада по оконной раме, или же наставляя винтовку с примкнутым штыком.
    Таким образом, со всеми мерами предосторожности, раненого епископа везли по пятидесятикилометровой дороге в районный центр – Никольск. В Никольске Владыку, сопроводив через тройное кольцо окружавшей пристань охраны, посадили на пароход и отправили в губернский центр — Великий Устюг. Но, дни епископа Иерофея уже были сочтены. Промучившись еще несколько дней в тюремной больнице, он скончался 16 мая 1928 года.
    Похоронили его среди ночи, тайно, чтобы избежать скопления верующих, желавших проститься с Владыкой. Место его захоронения в документах именуется «сосняк». Это старое кладбище Великого Устюга, расположенное среди сосняка. Причем, вполне могли и не вырывать отдельную могилу, а просто бросили тело в ров, где и до Владыки Иерофея, и после него нашли свое последнее прибежище тысячи ни в чем неповинных людей, за веру Христову от безбожных пострадавших.
Очевидно, в этом же рву, где сейчас установлен шестиметровый покаянный крест, нашли свое последнее пристанище и последователи епископа Иерофея, проходившие по делу № 37: священники – Анатолий Шипунов-Княжев, Михаил Шилов, Иван Кабанов, Владимир Сумароков; мать о.Сергия Военского, Ольга Романовна Военская; священник Александр Углецкий... И, многие другие, имена их иже Бог веси. В этом же рве похоронен и старший брат о. Александра Углецкого, прот. Василий Углецкий. Всех примирила эта могила - «Иерофеевцев», «Сергиевцев», последователей митрополита Петроградского Иосифа, и просто, обычных русских людей… И хочется верить, что примирила не только здесь на земле, но и на небе. Как говорится в молитве «Новомученикам и исповедникам Российским»: «Да упразднятся расколы в Церкви нашей, да будут все едино и да изведет Господь на жатву делатели Своя...». И хочется верить, что ныне пребывают они пред Богом – «Все едино». Ибо и те, и другие, и третьи – «Свидетели Божьи», пострадавшие от своих гонителей за Веру Православную, за Христа. Они умерли, но не отреклись. А, потому хочется верить, что ныне они – «Все едино».



ИСТОЧНИКИ И БИБЛИОГРАФИЯ:

Глава 1: «Отец Сергий»

1. Госархив административных органов Свердловской обл. Фонд 1.
Опись 2. Дело10166 11.
2. Госархив Вологодской обл. (ГАВО). Клировая ведо-мость Иоанно-Предтеченской Аникинской церкви Вели-коустюгского уезда.
Фонд 496,оп.1,д.17763; оп.2, д.1271,д.20097; оп.3,д.318; оп.4,д.324;
Фонд 1063,оп.1,д.16.
3. Там  же.
4. Там  же.
5. Там  же.
6. ГАВО. Клировые ведомости Великоустюгского уезда за 1876г.
Фонд 496, оп.4, д.297.
7. Там  же.
8. Вологодские епархиальные ведомости (ВЕВ) – 1869г. №11.
9. РГИА - Санкт-Петербург. Фонд 802,оп.10(1911е). Дело 117.
(Сост. 30 декабря 1908г.)
10. ВЕВ. 1871г. №18.
11. ВЕВ. 1874г. №15.
12. РГИА.  Ф.802,оп10(1911е). Д.117.
13. ГАРФ (именной каталог): 26 ч 37/905 I  2641.
14. ГАРФ (именной каталог): 25/905 I  221.4. ,также 144 I  561/915.
15. ГАРФ (именной каталог): 146 – 903, также: 144/915 I  26.
16. Национальный Архив Республики Коми: Ф.193, оп.1, д.165,
также: Ф.193, оп.1, д.174, также: Ф.193 ,оп. 1, д.183.
17. Нац. Архив Респ. Коми: Ф.193 ,оп. 1, д.183.
18. Прибавление к «Вологодским епархиальным ведомостям» («Прибавление к ВЕВ»). 1906г. №9.
19. ВЕВ 1905г. №12; 1909г. №13.
20.«Жертвы политического террора в СССР». Общество «Мемориал».2001г.
21. Филиал Государственного Архива Вологодской обл. в гор. Великий Устюг. (ФГАВО). Ф. 267, оп.1, ед. хр. 73.
22. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д.336, лл.904, об. 905, об. 906.
23. ГАВО. Ф. 496, оп. 1, д.17763, оп. 2, д.1271, д. 20097, оп. 3, оп 4.
24. Там же.
25. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 347, л. 68.
26. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 349, л. 25.
27. ФГАВО (Вел.Устюг).Ф.№ Р-47,оп.2,д.7,лл.3,11, 38, 55, 115:137об.
28. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 351, л. 268.
29. ФГАВО. Ф.№ Р-47, оп. 2, ед. хр. 7.
30. Там  же.
31. ФГАВО. Ф.№ Р-47, оп. 2, ед. хр.- 9.
32. Там  же.
33. ФГАВО. Ф.№ Р-47, оп. 2, ед. хр. 7.
34. Там  же.   

Глава 2: «Хождение по мукам»

1. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 348.
2. Там  же, и далее.
3. «Житие свт. Феодосия Черниговского». (сост. настоятелем Ростовского Троице-Варницкого монастыря, игуменом Антонием). Москва. 1898г. Репринт: Изд-во свт. Игнатия Ставропольского. Москва. 1996г. Далее – тот же источник.
4. «История Родов Русского Дворянства». Том 1. сост. П.Н. Петров. Изд. Санкт-Петербург. 1886г.
5. Там  же.
6. «Все монархи мира». сост. К.Рыжов. Москва. «Вече». 2000г.
7. Там  же.
8. Там  же.
9. «Православная энциклопедия». Том 14. стр. 107-108. «Димитрий Андреевич», авт: Тарасов А.Е.
10. «Жития святых свт. Димитрия Ростовского. Февраль. День 5-й: Житие свт. Феодосия Черниговского».
11. «Святыня над Сниводою». Николай Дорош, прот. Ярослав Никитин. Винница. О. Власюк. 2006г.
12. «Прибавление к ВЕВ». 1873г. №8. далее, там же.
13. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 3, л. 559об.
14. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 348, лл. 262об. - 264, 964, 964об.
15. Там же.
16. Госархив административных органов Свердловской обл. Ф. - I, опись 2, Дело 10166  11, стр. 67-70.
17. Там же: стр. 52, 53, 53об.
18. Данные: «Новомученики Российские: свщмч. Павлин (Крошечкин)». Свято-Тихоновский Богословский институт.  www.pstbi.ru

Глава 3: «Восхождение»

1. Здесь и далее цитируется по книге: «Два Монарха и таинственный старец Феодор Кузьмич». Изд. «Скит». Москва. 1992г.
2. Госархив административных органов Свердловской обл. Ф. - I, опись 2, Дело 10166 11. далее там же.
3. «Екатеринбургская епархия» (События, люди, храмы). Екатеринбург. Издат. Уральского университета. 2001г. (Здесь и далее, там же).
4. Справка о смерти № 616 от 30 сент. 1942г. Выдана Отделом ЗАГСа г. Красноуфимска Свердловской обл. 10 декабря 2002г.

Глава 4: (Архивные данные отсутствуют)

Глава 5:(Архивные данные отсутствуют)

Глава 6: «Последний из рода Углицких»

1. ФГАВО (Архив г. Вел. Устюг). Фонд 364, оп. 1, ед. хр. 8736. Клировая ведомость церкви Иоанна Праведного  1916г.
2. Там же.
3. ВЕВ. 1917г. №14. 1918г. №14.
4. ВУМЗ. 26617/5, л. 67.
5. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 6 (также: д. 3, 39, 59, 348).
6. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 3 (также: д. 39, 59, 648, 653).  далее, те же источники.
7. ВЕВ. 1873г. №10.
8. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, ед. хр. 3.
9. ВЕВ. 1868г. № 5.
10. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 3.
11. Ильинский Н.А. «Из далекого прошлого». Рукопись. (Из личного архива профессора Педуниверситета г. Вологды. Камкина А. В.)
12. Там же. стр. 437об., 438.
13. Там же. стр. 439.
14. Там же. стр. 88.
15. ВЕВ. 1895г.  № 13.
16. Ильинский Н.А. «Из далекого прошлого». стр. 201, 252.
17. Там же. стр. 105, 147.
18. Там же. стр. 105, 106.
19. Там же. стр. 244, 245, 246.

Глава 7: «Отец Александр»

1. ГАВО.  Ф. 496, оп. 4, д. 648, лл. 242об. - 243.
2. ГАВО.  Ф. 496, оп. 4, д. 653, лл. 229об. - 230.
3. МУ «Устюгцентрархив», фонд Ф - 265, оп. 1, д. 305. Отчеты о состоянии раскола. Л. 18.
4. ФГАВО. Ф. 364, оп. 1, ед. хр. 8736. Клировая ведо-мость церкви Иоанна Праведного.
5. МУ «Устюгцентрархив», фонд Ф - 265, оп. 1, д. 305. Отчеты о состоянии раскола. Л.10.
6. Там же, д. 324. Отчеты о состоянии раскола. Л. 10.
7. Там же, д. 451. Отчеты о состоянии раскола. Лл. 1-2.
8. Там же, л. 2, 2 об.
9. Там же, л. 3.
10. Там же, л. 4.
11. МУ «Устюгцентрархив», фонд Р - 20, оп. 2, д. 241, Дело о заключенном А.Н. Углецком. Лл. 1, 4.
12. «Великий Устюг». Краеведческий альманах. Т. 1. Вологда, 1995. С. 137.
13. Архив ФСБ  г. Вологды.  Дело: П - 10844. Том 6. стр. 42.
14. Там же. Том 1. стр. 7, 8.
15. Там же.
16. Там же.
17. Там же. Т. 6, стр. 87. далее, там же.
18. Там же. Т. 1, стр. 65.
19. Там же. Т. 1, стр. 109.
20. Там же. Т. 6, стр. 153.

Глава 8: «Свидетели Божии»

1. Гагарин Ю.В. «Иерофеевщина, как течение в Истинно-Православном христианстве». далее, там же.
2. Концевич Е.Ю. «Воспоминания».  Глава: «Люди Божии, встреченные мною в жизни». публикуется по изданию: «Русский паломник». 1999г. №20. далее, цитируется по тому же изданию.
3. Там же.
4. Гагарин Ю.В. тот же источник, что и - 1.
5. Концевич Е.Ю. там же.
6. Сведения, здесь и далее, предоставлены Наумовым А.Н. - г. Петрозаводск, из его личного архива.
7. «Архиереи Русской Православной Церкви». митр. Мануила (Лемешевского). Здесь и далее, биографические сведения изложены на основании этого каталога.
8. «Постановление Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) и Временного при нем Патриаршего Священного Синода по «делу о нестроениях в Ленинградской, Яро-славской, Вотской и Воронежской епархиях», за №76 от 29-03 (ст.ст.) 1928г. «Акты Святейшего Тихона Патриар-ха Московского и Всея России.» (1917-1943гг.)  Москва. 1994г. в 2-х частях.
9. «Новые мученики Российские»: митр. Петроградский Иосиф (Петровых). Том 2. 1957г. сост. прот. Михаил Польский.
10. Там же, и далее.
11. Наумов А.Н. «Владыка Иерофей – епископ Никольский». газ. «Авангард», г. Никольск, Вологодской обл. - № 129; 6 ноября 1999г. (далее, изложение материала, на основе публикаций: г. «Авангард» - №№ 129-131, 133  за 1999г. и №№ 74, 75 за 2001г.).



    ЧАСТЬ II

    Глава 1: «Великий Устюг в историческом отношении».

    Если говорить о времени возникновения города Устюг, то он был основан в незапамятные времена, а в сферу влияния Владимирского княжества вошел в конце XII столетия, в годы правления Великого князя Всеволода «Большое Гнездо». Собственно, это еще не был г. Устюг, в более позднем понимании, так как крепость стоявшаяся на горе Гледен, имела и одноименное с ней название. Место, где располагался Гледен, было очень удобным. Так как находился он на высоком холме, при впадении двух рек – Юг и Сухоны в Малую Двину. Время возникновения Гледена неизвестно, этимологически название его происходит от слова – глядеть. С Гледена открывался прекрасный обзор всех трех рек, при слиянии которых он и находился. Гледен – предтеча Великого Устюга, располагался на важной речной артерии, неоценимой для следовавших на восток и на север купцов, землепроходцев, мореходов и охочих людей. Основано же поселение было очень давно, задолго до крещения Руси. Поэтому, сыновья князя Всеволода получили во владение город, имеющий многовековую историю.
    После присоединения крепости ко Владимирскому княжеству, неподалеку от городских стен был построен монастырь во имя Святой Троицы, который так и стал именоваться – Троице-Гледенским. Сам Великий Устюг был основан много позднее, во второй половине XV века. Появился он на месте посада Черный Прилук, располагавшемся на противоположном берегу реки Сухоны. Основание Прилуцкого городища датируется началом XIII века, которое уже в 1212 году было обнесено стоячим тыном, имело 7 деревянных башен и трое ворот с двухярусными бойницами над ними. Мысль о поставлении укрепленного посада на другом берегу, могла явиться не только от того, что весенним половодьем подмывало высокий берег Гледена, но тому способствовали и периодические набеги язычников, которые выжигали деревни и посады, стоявшие вокруг городских стен.
    Например, летописец указывает, что в 1192 г. при князе Георгии Всеволодовиче (по Карамзину в 1220 г.), казанские татары Устюг взяли и разорили, но князь послал брата своего Святослава с войском, который, догнавши их, отмстил за нападение. Собственно, название – казанские татары, можно считать условным, так как Казань основана в 1252 г., а Батый еще не пришел в пределы Русских княжеств. Поэтому, как справедливо считает историк Карамзин, под татарами подразумеваются волжские болгары, жители Жукотина и других ныне не существующих городов. Болгары были разгромлены, и в числе посланных против них войск был полк из Устюга, прибывший по велению Ростовского князя Василька Константиновича.
    Когда началось татарское нашествие на Русь, то уже через три года баскаки прибыли и в Устюг. Начальник отряда сборщиков налогов был татарин по имени Багуй (по всей очевидности он прибыл в Устюг в 1257 г. по повелению хана Сартака, уже после Неврюева нашествия). Так случилось, что на глаза ему попалась прекрасная лицом девица по имени Мария. Прельстившись ее красотой, Багуй взял Марию к себе в наложницы. Причину для этого он нашел весьма простую – неуплата податей. По всей очевидности, п;дать была намеренно завышена, чтобы отец Марии не смог ее заплатить. В это время, во Владимире, Суздале, Ростове и других городах началось восстание против татар, в результате которого, некоторые из них были избиты. В народе пошла молва, что избиение баскаков началось по прямому повелению Великого князя Александра Невского.
    Волнения начались и в Устюге. Разгневанный народ схватил татар и, на вечевом в сходе потребовал для них казни. В этот критический для Буга момент, Мария, просвещаемая Духом Святым, предложила своему господину принять крещение, как средство избавляющее его от смерти. По всей очевидности, она и раньше говорила мужу о вере христианской, паче всего молилась за него. Таким образом, слово о крещении упало на подготовленную почву. После совершения таинства, с Бугом (или, иначе – Багуем) произошла такая же радикальная перемена, как и с Великим князем Владимиром. При крещении Буг получил имя Иоанн и основал впоследствии Иоанно-Предтеченский монастырь, который просуществовал до 30-х годов ХХ столетия. Народное предание называет Иоанна и Марию основателями города Устюга. По всей очевидности это не преувеличение, потому что уже в XIII веке посад походил на город. Находившийся в устье реки Юг Гледен постоянно подвергался нападениям и страдал не столько от татар, сколько от княжеских усобиц, пока в 1458 г. не был окончательно сожжен вятичами. От Гледена остался только Троице-Гледенский монастырь и отстроившиеся на месте пожарища деревни Пухово и Морозовица.
С первых дней существования Устюг обрел роль важного торгового центра, чему способствовала его расположение в месте соединения трех рек. Купеческие караваны, шедшие в Югру или зырянские земли, Устюг миновать никак не могли. Оттого, между устюжанами и новгородцами бывали усобицы, по нынешним понятиям – в борьбе за сферы влияния. Новгород постоянно старался отторгнуть у Москвы Северодвинские территории. Москва же возвращала их назад. Вплоть до середины XV века эти стычки носили спорадический характер.
    В 4-м томе «Истории государства Российского» Карамзин пишет о событии, происшедшем в период правления Великого князя Ивана Калиты: «Новгородцы принуждены были управиться с устюжанами, грабившими их купцов на пути в Югорскую землю, и с литовцами. Разбив последних, они взяли Устюг. Но довольные сделанным там опустошением на берегах Двины, они заключили мир с князьями устюжскими, наместниками князя Ростовского».
    Иван Калита, тогда действительно ничем не мог помочь устюжанам, ибо Москва только утверждала свое значение. Иное дело, когда Москвой правил Великий князь Дмитрий Донской, особенно после победы над татарами в Куликовском сражении. В 1386 г. устюжане участвовали в походе с Великим князем Дмитрием против Новгорода, но уже через семь лет новгородцы, в отместку за этот поход, а также за поход Великого князя Василия I, Устюг разорили и сожгли. Великий князь вновь собрал полки и в 1397 г. отнял у Новгорода всю Двинскую землю. Но уже через год, новгородцы, заручившись благословением архиепископа Иоанна, вооружились против Великого князя.
    Как пишет о том Карамзин: «По разорении Кубенских волостей близ Вологды, в числе 8-ми тысяч, под командою посадника Тимофея Юрьевича приплыли к Устюгу. Из под Галича новгородцы к ним же присоединились здесь в числе 3-х тысяч. Три недели осаждали Гледен без успеха, но сожгли посад в Черном Прилуке (нынешний Устюг – авт.)». Новгородцы проявили при этом такую свирепость, что ограбив соборную церковь, увезли с собой образ Богородицы Одигитрии. Спустя 19 лет, в 1417 г. картина повторилась, но в противоположном направлении: «Изменники беглецы новгородские, Симеон Жадовский и Михайло Разсохин, собрав толпы бродяг на Вятке, в Устюге, вместе с боярином брата Васильева, Юрия Димитриевича, из областей великокняжеских напали на Двинскую землю и сожгли Емцу и Холмогоры. За то бояре новгородские, выгнав сих разбойников, ограбили Устюг».
    Далее, как пишет Карамзин: «Князь Василий Косой взбунтовал Галич, а вятчан послал на Устюг, которые, простояв девять недель под Гледеном, не могли взять, но Василий Косой, пришед, обольстил граждан и взошел в город. Тогда в отмщение за преданность устюжан князю Московскому повесил многих граждан и убил князя, Васильева наместника, Оболенского».  Вот так, вятичи отплатили устюжанам за то, что в 1392 г. участвовали в походе против татарского царевича Беткута, который разорил Вятку. В 1458 г. вятчане и вовсе разорили и сожгли Гледень, теперь уже навсегда.
    В набегах на Устюг были повинны сыновья Галицкого князя Юрия: Василий по прозванию – Косой и Дмитрий Шемяка. И если в 1434 г. вятчане ходили на Устюг под водительством Косого, то 24 года спустя двинулись туда, как пишет летопись – «сами собой». Предыстория этих распрей исходит от времени Великого князя Димитрия Донского. Случилось так, что когда Суздальский князь Дмитрий Константинович выдавал дочь Евдокию за Димитрия Донского, то дал в приданное золотой пояс, усаженный золотыми каменьями. Пояс этот был подменен тысяцким Василием Вельяминовым на другой, меньших размеров. У тысяцкого сего был сын Микула, имевшего в женах другую дочь Суздальского князя Дмитрия. Когда же Микула Вельяминов выдавал впоследствии замуж свою дочь, то обладателем пояса стал его зять, боярин Иван Дмитриевич Всеволожский. Всеволожский, в свою очередь, передал пояс за своей дочерью: князю Андрею, сыну Владимира Андреевича Храброго, а по смерти Андреевой в 1426 г. от морового поветрия – Василию Косому, обручив его со своей внучкой, дочерью Андрея Владимировича. После таких сложных эволюций, пояс, отданный в приданное князю Димитрию Донскому, оказался во владении его внука, хотя и не по прямой великокняжеской линии.
    Знал ли Василий Косой историю этого пояса, когда с братом Дмитрием Шемякой, в 1433 г. приехал на свадьбу Великого князя Василия II Васильевича. По всей очевидности знал, а потому пояс одел не без умысла. Еще жив был его отец – князь Галицкий Юрий, имевший претензии на Великое княжение. Знали об истории пояса и при великокняжеском дворе. И когда старый боярин Петр Константинович сказал Софье Витовтовне, матери Василия II, что это тот самый пояс, то она подошла к дерзкому племяннику и прилюдно сорвала этот пояс с него. Разобиженные Юрьевичи тут же покинули Москву, сделавшись заклятыми врагами Великого князя.
    Для князя Юрия, подобное отношение к его сыновьям, явилось предлогом для начала военных действий. В сердце Юрия еще не остыла обида, что годом ранее, ярлык на Великое княжение получил не он, имевший на то все права, а его семнадцатилетний племянник. В апреле 1433 г. князь Юрий двинул полки на Москву. В следующем году, его сын Василий разорил устюжские земли, тогда как сам Юрий находился в Москве. После взятия Москвы, Косой и Шемяка хотели предать смерти Великого князя, но отец их опасался столь крайних мер. Ко всему, старинный любимец Юрия, боярин Семен Морозов уговорил его дать Василию II в удел Коломну. Юрий дал племяннику просимый мир и, богато одарив его, отпустил с боярами в Коломну.
    Но личность узурпатора оказалась непопулярной среди знати и служилых людей, и вскоре воеводы с полками перешли в Коломну, под начало своего князя. Это позволило Василию Васильевичу в 1434 г. разгромить Галич, а самого князя Юрия изгнать из Москвы. Годом позже, соединившись с сыновьями, Юрий вновь пошел к Москве, взял ее, но вскоре умер. Впрочем, князь Юрий с самого начала понимал шаткость претензий на Московский престол, поэтому, то воевал против Василия, то вновь просил его на Великое княжение. Другое дело, его сын Василий Косой, который ни в малейшей степени не страдал от угрызений совести.
    Но едва Василий Косой воцарился в Москве, как произошло непредвиденное. Оба младших брата Василия, два Дмитрия – Шемяка и Красный, послали звать на Великое княжение Василия II. Шемяка, при этом, ответствовал Косому: «Если Богу не угодно, чтобы княжил отец наш, то тебя сами не хотим». По всей очевидности, Шемяка сам желал возсесть на Московский престол, а потому поддался уговорам кроткого младшего брата Дмитрия. Василий II вернулся в Москву, и в благодарность дал Шемяке Ржев и Углич, а Димитрию Красному Бежецкий Верх.
    Василий Косой был изгнан из Москвы и лишен удела. Собрав полки, мятежный князь в 1435 г. устремился к Москве, но был разбит в битве на реке Которосль. Клятвенно пообещав не искать Великого княжения, Косой был отпущен с миром, но уже через год вновь двинулся на Москву. В битве при селе Скорятине он потерпел полное поражение, причем на стороне Великого князя находился его младший брат Дмитрий Красный. Василий Косой был отправлен в Москву и там ослеплен.
    Дмитрий Шемяка занял в этой распре выжидательную позицию, наблюдая за усобицей братьев из своего удела. Тем временем, Великому князю стали досаждать татары. Шемяка здесь показал себя плохим соратником‚ и на призыв Великого князя никак не откликнулся. Василий II в отместку выгнал Шемяку в Новгород, но тот через год вернулся и помирился с князем Московским. В 1445 году Шемяка поступил и вовсе предательски. Казанский хан Улу-Мухаммед захватил Нижний Новгород, а оттуда пошел в Муром. Великий князь изгнал его из пределов Руси, но сыновья Улу-Мухаммеда вновь появились у русских границ. На реке Каменке в Нижегородских землях завязалась битва с татарами, где Василий потерпел поражение и был взят в плен. Шемяка же и на сей раз поступил вероломно, отказавшись придти брату на помощь.   
    Воспользовавшись тем, что Великий князь находился в плену, Шемяка вступил в переговоры с ханом, чтобы Василий уже не вернулся назад. Но за Василия был обещан огромный выкуп и хан отпустил пленника. По возвращении в Москву Великий князь узнал о творящемся против него заговоре, и Шемяка, боясь возмездия, поспешил завязать переговоры с князем Иваном Можайским и Борисом Тверским. В феврале 1446 г. ничего не подозревавший князь поехал помолиться в Троице-Сергиев монастырь. В ночь на 12 февраля мятежники овладели Москвой, пленили мать и жену Великого князя, верных бояр, а казну разграбили. На другой день Можайский пленил находящегося в монастыре князя Василия, доставил его в Москву на двор Шемяки, где в ночь на 16-е был ослеплен. Совершив сие беззаконие, Шемяка отослал Великого князя и жену его в Углич, а мать, Великую княгиню Софью Витовтовну отправил в Чухлому.
    В это время на Московском престоле находился митрополит Иона, так как отпавший в унию митрополит Исидор был изгнан Великим князем Василием еще в 1441 году. Митрополит Исидор был греком по рождению и являлся сторонником унии задолго до своего приезда в Россию. Когда же начался Ферраро-Флорентийский собор, то Исидор, едва прибыв в Москву, отправился с большим числом духовенства и светских людей во Флоренцию, где в 1439 г. все греческие церковные иерархи (кроме митрополита Марка Эфесского) подписали унию с Римом. Весной 1441 г. Исидор прибыл на свою кафедру в столице России и на первом же богослужении в Успенском соборе Кремля помянул, вместо Константинопольского патриарха, имя римского папы Евгения. Возмущенный Великий князь повелел посадить Исидора под стражу в Чудовом монастыре. После этого им был созван Церковный собор, где решения Флорентийского собора были признаны еретическими. Исидор тайно бежал из под стражи и на его место возшел епископ Рязанский Иона. Великий князь Василий давно желал видеть Иону на Московской кафедре, так как еще в 1437 г. посылал его в Константинополь за ставленнической грамотой. И хотя само посвящение в Московские митрополиты было совершено по благословению Цареградского патриарха Мелиссины в декабре 1448 г., но это являлось лишь фактом признания митрополита Ионы, как избранного на Первоверховную кафедру Поместным собором 1441 года. Именно митрополит Иона понуждал Дмитрия Шемяку к покаянию и примирению с Великим князем.
    Осенью 1446 г. Шемяка отправился в Углич, где при встрече с Василием Темным покаялся и попросил у него прощения. Как оказалось впоследствии, этот жест являлся не более чем политическим приемом. Князь Василий воспринял покаяние брата искренне и при встрече ответствовал ему: «И не так еще мне надобно было пострадать за грехи мои... Достоин был я смертной казни, но ты государь показал ко мне милосердие, не погубил меня с моими беззакониями, дал мне время покаяться». Князь Василий, после устроенного в честь примирения богатого пира, получил в отчину Вологду, куда и удалился, обещав Шемяке не искать под ним Великого княжения.
    Но едва князь-изгнанник появился Вологде, как к нему со всех сторон стали приходить послы от верных ему бояр и князей. Соратники призывали Василия к немедленному походу против Шемяки, но тот был связан обещанием «не искать Великого княжения». За разрешением сего морального вопроса, князь отправился в Кирилло-Белоезерский монастырь, где игумен Трифон разрешил его от клятвопреступления, взяв вину на себя.
    С Бела-озера князь Василий отправился в Тверь, где с полками Тверского князя Бориса двинулся на Москву. Шемяка с Иваном Можайским вышли навстречу тверичам, но в их отсутствие Москва была захвачена боярином Плещеевым. Узнав об этом, Шемяка бежал в Галич, потом в Чухлому и Каргополь. Из Каргополя Щемяка выпустил пленную Софию Витовтовну и стал просить мира. Мир был ему дан. За последующие три года Шемяка еще дважды нарушал крестное целование, за что собором епископов был осужден как крамольник. Наконец, в 1450 г. князь Василий Иванович Оболенский осадил Галич и нанес Шемяке тяжелое поражение. Шемяка покинул Галич и бежав на север, захватил Устюг. Кстати, к этому времени, политический центр тяжести уже в значительной степени переместился из Гледена в посад на берегу Сухоны, который представлял из себя мощный острог, окруженный рвом и деревянной крепостной стеной с 14-ю башнями. При этом имел 5 ворот с трехъярусными бойницами над ними. При Царе Иоанне Грозном, город был перестроен и превращен в еще более сильную крепость.
    В середине XV века, Устюг на целых три года сделался вотчинным городом Шемяки. Несмотря на то, что город сдался на милость победителя, Шемяка казнил многих знатных людей, затем в течение нескольких месяцев занимался прямым разбоем в Кубенской волости и Вологодских землях. Великому князю в это время было не до Шемяки, нужно было прогнать вторгшегося в Московские пределы татарского царевича Мазовшу. Справившись с татарами, Василий Темный направил полки к Устюгу. Не сумев отстоять Устюг, мятежный Юрьевич бежал в Новгород, где и был отравлен, в том же 1453 году. Таким образом, в это неспокойное время, конца XIV и первой половины XV века, крайне удаленный от Русской столицы Устюг, оказался в эпицентре политических событий.
    После установления порядка в Московских землях, Великий князь отправляется походом на Вятку, последний оплот сепаратистов на востоке государства. Поводом тому послужило разорение вятчанами крепости Гледень в 1458 году. Устюжане также участвовали в походе на мятежную Вятку, ибо немало натерпелись от нее, в годы правления Василия Косого и Дмитрия Шемяки.
    В 1462 г. в последний год своей жизни Василий Темный, по примеру новгородских воевод Василия Шенкурского и Михайло Яколя, направил в Югорскую землю многочисленный отряд, под предводительством устюжанина Василия Скрябы. Поход этот имел важное значение, ибо в сибирских землях, по обеим сторонам Урала, или Большого Камня, как его тогда называли, хозяйничали татары, более того, Новгород Великий считал Северо-Двинские, Зырянские и Югорские земли своей вотчиной. Таким образом, наступление на сепаратистский Новгород началось еще при Василии Темном, а завершилось в годы правление его правнука, Царя Иоанна Грозного. Собственно, окончательный разгром татар, также произошел при Иоанне IV, закончившего дело другого не менее знаменитого предка, Царя Иоанна III.
Великий князь Иоанн III уже в начале своего царствования совершал неоднократно походы против Казани, как это было дважды в 1468 г. и в последующие годы. Казанцы после первых двух походов были разбиты наголову и даже, кроме наложенной на них обычной дани, обязались возвратить все, что они отняли за сорок лет. В походах этих участвовали и устюжане, за что получили от князя богатые дары.
В 1471 г. Великий князь Иоанн предпринял поход на Новгород, который хотел отложиться к Литве. Войско устюжан и вятичей шло на помощь Иоанну III, и, встретив на реке Шиленге двенадцатитысячное войско, состоящее из холмогорцев и печорских ратников, дало ему бой. Несмотря на троекратный перевес сил противника, устюжане, руководимые воеводой Василием Образцом, победили, да так, что новгородский князь Василий Шуйский едва успел спастись в лодке. Произошло это в последние дни июля, когда власть Марфы Посадницы в Новгороде была практически низложена.
    Великий князь Иоанн III твердо и неуклонно укреплял как западные, так и восточные границы. В 1478 и 79 годах ему пришлось дважды ходить на Новгород, пытавшийся возобновить сношения с Казимиром. Одновременно с этим посылал полки, чтобы отомстить казанцам за их нападения на Вятские земли. В следующем 1480 г. после стояния на реке Угре произошло окончательное освобождение от татарского ига. Таким образом, открывался путь на Восток, и в 1483 г. под предводительством князя Феодора Курбского был совершен поход в Югру, в котором участвовали и устюжане. В 1499 г. поход был повторен, так как за долгим отсутствием русских, вогулы перестали платить дань, к тому же в Сибири хозяйничали татары. На сей раз поход возглавили князья: Симеон Федорович Курбский, Петр Ушатый и Заболоцкий Бражник. Отряды, имевшие общую численность в пять тысяч человек, состояли из устюжан, холмогорцев и вятчан.
    Тремя годами ранее, Петр Ушатый, со старшим братом князем Иваном Ляпуниным ходил на кондийских немцев в Каянию. Для чего шли от Устюга по Северной Двине «в море Окиян чрез Мурманский нос». Разорив всю землю от Карелии до Лапландии, присоединили к российским владениям берега Лименги, коих жители отправили посольство к Великому князю в Москву и дали клятву быть его верноподданными. Устюжане всегда были верными союзниками Московских князей, поэтому их охотно брали в дальние экспедиции и боевые походы. Как показывает история освоения Сибири и Дальнего Востока, костяк первопроходцев состоял из устюжан, северо-двинцев, жителей Каргополья, частью Вятки. Ибо они обладали, если воспользоваться терминологией Льва Гумилева, необходимой для этих целей пассионарностью. Например, известно, что по взятии Царем Иоанном III Иван-города (Нарвы), крепость стерегли от немцев именно устюжане и северодвинцы.
Не случайно, видимо, что Царь Иоанн Грозный избрал в число 19-ти опричных городов, также Великий Устюг – за верность Московским князьям. Верным Устюг остался и в период Смутного времени. Когда приведенные Лже-Дмитрием поляки приблизились к городу, то встреченные во всеоружии, не посмели напасть. Переправившись через Двину, а затем через Юг, мимо Троице-Гледенского монастыря, поляки, преследуемые устюжанами, отступили к Галичу.    
    Верно, благочестивый читатель может задаться вопросом, не только того, что касается воинской доблести устюжан, но и об истории его возникновения и значении, в освоении Русского Севера. Если обратиться к изысканиям почтенных академиков прошлого, то только Надеждин в 1838 г. высказывает предположение, что Устюг основан новгородцами и лишь позднее был присоединен к Ростовскому княжеству. Карамзин же говорит о городе, как «неизвестно когда основанным», а академик Лепехин, бывший в Устюге в 1771 г. и вовсе молчит о времени его происхождения. По Устюжскому же летописцу видно, что город сей был под областью Святослава, Ярополка, Владимира и других князей. Поэтому, если принять это сказание за истинный исторический факт, то Устюг в середине Х столетия был уже городом.
    Первоначальное построение города, как было сказано выше, совершалось между реками Сухоною и Югом, то есть при устье Юга на горе Глядень, по протяжению главного берега Сухоны, начиная от реки Юга, до нынешней деревни Пухово. Неприступность места с двух сторон, как по слиянию рек, так по высоте и крутизне берегов, представляла жителям безопасное убежище от пермяков и зырян, кочевавших по берегам Двины. С южной и частью юго-восточной сторон, город был укреплен валом и рвом.
    Гора Глядень (или – Гледень) получила название от слова – глядеть, потому что с высоты ее открывался далекий обзор всех трех рек, в месте слияния которых он стоял. По всей очевидности, город имел в то время два названия, Глядень – от той горы, на которой находился, и – Усть-Юг, по причине расположения его в устье реки Юг. Если говорить об Устюге в нынешнем понимании, то из летописи известно, что в 1216 г. жители Гледена стали переселяться на противоположный берег Сухоны и построили там посад под названием Черный Прилук. Посад же создавался не на пустом месте, потому что еще в начале XIII века здесь существовало поселение, а в 1212 г. монах Киприан устроил там монастырь во имя Архангела Михаила. Прилукский острог находился рядом с монашеской обителью и впоследствии, по перенесении города на левый берег Сухоны, включил монастырь внутрь себя.
В 1458 г. посад Черный Прилук, как впрочем, и Гледень, были выжжены вятчанами. Новый же посад, который и поныне называется Городище, был построен рядом, на том же берегу Сухоны. Разоренный Гледень более уже не возобновлялся. Поэтому, об Устюге в нынешнем его понимании, можно говорить от времени создания Городищ, то есть со второй половины XV века.
    Хотя появление Устюга и связано с Новгородской колонизацией, но, при этом, в летописях он именуется, как находящимся «под областию» Святослава, Ярополка, Владимира и проч. То есть, начиная с X века находился в подчинении князей Киевских. С начала же XIII века Устюг стал вотчиной Ростовских князей. Хотя спустя сто лет Устюжские князья считались уже отторгнувшимися от зависимости. При этом, они сами имели право объявлять войну и заключать мир, разумеется, с согласия народа. Если же говорить о церковной власти, то до XIV века Устюг зависел от Новгородского владыки, хотя устюжане всегда выступали соратниками Великих князей, как Владимира, так и Москвы. Эта верность была отмечена Царем Иоанном Грозным, который включил Устюг в число «опричных» городов.
    Тем не менее, долгое время Устюг имел определенную независимость, не принадлежа ни к Новгороду, ни к Москве. Это доказывается тем, что имя его не встречается ни официальных актах Новгорода, ни в грамотах князей Московских. Лишь с начала XVII века, при Царе Василии Шуйском, он стал находиться под воеводою Вологодским, как впрочем, и все другие северные города. С 1633 г. Устюг уже имел особого воеводу, им был Максим Стрешнев, а с 1680 г. город возведен на степень наместничества. С 1708 г. статус города понизился, ибо его включили в состав Архангельской губернии, но с отшествием Великого Устюга в 1780 г. к Вологде, ему возвратили титул областного города. В подчинении Устюга входили семь уездов: Велико-Устюжский, Усть-Сысольский, Сольвычегодский, Яренский, Лальский, Никольский, Красноборский. Правда, возвышение это было недолгим, ибо уже в годы правления Павла I произошло уничтожение Устюжской области, с переводом ее в статус уезда, а вместо городничего назначена должность полицмейстера.
    В церковном отношении, Устюг с XIV века подчинялся Ростовскому архиерею, а в 1682 г. была открыта своя епископская кафедра, просуществовавшая до 1788 года.
Потеряв свое окраинное, военное значение, Устюг не замер. Благодаря тому, что население Устюга и его округи издавна занималось  многими ремеслами, он скоро превратился в самобытный  культурный и торговый центр. Если в XVIII веке, в пору упадка города, здесь были 24 завода и фабрики, 606 торговых лавок, то, нет сомнения, что в пору расцвета города ремесла и торговля здесь были очено сильно развиты. Развитию здесь большого торга способствовало также и то, что он по своему географическому положению являлся узлом, связывающим отдаленные части государства друг с другом и с Москвой. Отсюда, по Двине, через Холмогоры, осуществлялось сообщение с Поморьем, по Вычегде – с районами Мезени и Печоры, по Сухоне – с районами Вологды, Москвы и бассейна реки Волги, по рекам Юг и Луза – с Ветлугой, Вяткой и Казанью, с районами Камы и Нижнего Поволжья.
    Из Архангельска шли по Двине в Устюг, Вологду и Москву иноземные суконные, хлопчатобумажные ткани, шелк, бархат, галантерея, бакалейные и москательные товары, металл, предметы украшения, одежда, металлические изделия, посуда, вино и другие товары. Из Сибири на Устюг доставлялась пушнина. В XVII веке Устюг был центром торговли сибирской «мягкой рухлядью». В состав сибирской пушнины входили: соболи, недособоли, собольи хвосты, черные, рыжие и карие бобры, горностаи, красные, бурые и черночеревые лисицы, куницы, росомахи, голубые песцы, белки, а также меховые изделия и прочие товары (корень ревеня, лосиные кожи и т.д.). Здесь же добывался местный сысольский соболь, добываемый на реке Сысоле.
    Из Вологды, Галича и Юрьевца привозились кожи, холст, хлеб, лен, кожаная обувь, сбруя, сермяжное и белое сукно, овчинные кафтаны, полотняные и холщевые рубахи и штаны, деревянная посуда, мед, воск, гвозди. Некоторые железные изделия и различные продукты местного хозяйства. Вологда поставляла большое количество продуктов огородничества.
    Через Вологду, Ярославль и Кострому шли товары с Волги восточного происхождения (персидские и другие). По Югу с Унжи и Ветлуги везли рожь, пшеницу, горох, льняное семя, дубовые доски, мочальные и щепные изделия, щетину, свиное сало, коровье масло, орехи, воск, мед, свежую рыбу, яйца и другие товары. С Вятки привозились мед, воск, местная пушнина, дубленая кожа и рыба. Казань доставляла восточные ткани. Завозились продукты астраханских и каспийских рыбных промыслов. С Ваги везли сермяжные сукна, холст, нитки, неводное прядение, неводные дели. Из Холмогор – соль, треску, палтус, тресковый жир, коровье и тюленье сало, мыло, слюду, а также разные изделия из моржовой кости (гребни). Мезень и Печора поставляли семгу, сигов, омулей, нельму, оленину, моржовую кость, песцов, пух и морошку.
    Одновременно в Устюге продавалось большое количество продуктов сельского хозяйства и местных товаров, хотя товары местного производства в общем огромном товарообороте занимали скромное место.
В Устюге велась торговля сольвычегодской и поморской солью и серебром. Широкому  развитию в Устюге торговли серебром в большой степени способствовало открытие еще в 1492 г. на реке Цыльме серебряного рудника, в котором работало много устюжан.
    В 1676 году в Устюг через Вологду прибыл большой караван персидских, армянских и греческих купцов с товарами и выбыл в Архангельск под охраной устюжан.
    Таким образом, устюжане с давних пор принимали весьма активное участие в торговле не только внутренней, но и внешней. Это привлекало в город иностранцев; некоторые из них подолгу жили в Устюге и селились на лугу, близ монастыря. Это место стало носить название «Немчинова ручья».
    Много устюжан переселялось на жительство в Сибирь и другие города по собственному желанию. Но приходилось переселяться в Сибирь и по приказу правительства. Так, в 1600 г. несколько устюжан было переселено в только что заложенный Туринск Тобольской губернии, а в 1630 г. было вновь отослано до Тобольска на казенных подводах из Устюга, Вологды, Тотьмы и Сольвычегодска 500 мужчин и 150 женщин, для расселения вместе с казаками и стрельцами. Через десять лет снова было послано несколько семейств. Уход и переселение устюжан из города были настолько значительны, что горожане были вынуждены просить у царя Алексея Михайловича о снятии с них податей, так как они не могли уплатить за беглых и ушедших. С них было снято тогда недоимок 17 135 рублей.
    Следует отметить, Устюг немало страдал от пожаров. Этот страшный бич приносил деревянному городу много бедствий и неисчислимые убытки. Не раз выгорала большая часть города. Устюжский летописец свидетельствует, что только за 1772-74 годы пожарами было уничтожено 552 дома, 24 разных фабрики, 14 амбаров и 606 купеческих лавок. Не лишним будет сказать, что эти цифры подтверждают промышленное и торговое значение этого города.
    До конца XVII века Великий Устюг был административным центром огромной по территории и экономическим богатствам Велико-Устюжской области.
И когда, в конце XVIII века, торговый путь стал перемещаться на Каму, Устюг стал быстро терять свое торговое значение. Уже в 1708 г. он был отнесен к провинциальным городам и причислен к Архангельской губернии. В 1780 г. его переименовали в областной, а в 1797 году – уездный город.
    Если говорить о ближайших окрестностях Великого Устюга, то здесь следует сказать о его теснейших связях с Сольвычегодском, находящемся в 87 километрах от него.
    Сольвычегодск – центр вотчины именитых людей Севера XVI-XVIII веков Строгановых. Строгановы много сделали для насаждения и развития в своей вотчине различных художеств и ремесел, заимствуя их из разных мест, а более всего из соседнего Устюга, издавна известного своими ремеслами. Нередко устюжские мастера подолгу жили в Сольвычегодске и работали там по специальности. Так, устюжский купец и мастер чернения Никита Иванович Буравкин в 1744 г. жил в Сольвычегодске и там работал. Такие случаи не единичны.
    Еще в XVIII веке Великий Устюг и его округа славились каменным и деревянным зодчеством, шитьем золотом, печными изразцами, резьбой и чеканкой по бересте, берестяными расписными и чеканными бураками (туесами), филигранными работами из серебра, финифтью, чернью по серебру и многими другими работами. Кустарная промышленность и художественные ремесла в экономике Устюга занимали большой удельный вес, так как население этого района, значительно меньше по сравнению с другими районами, занималось отхожими промыслами и отвлекалось в промышленность.
В завершение сего очерка нелишне будет сказать о народонаселении Великого Устюга, о сословном составе его жителей. История периода X-XI веков, представляет нам в этой стране обитавшую чудь – дикий народ, ведущий кочевой образ жизни. Если говорить о первых русских поселениях, то оно по всей очевидности связано с Новгородской колонизацией. Само название уже приближает нас к этой мысли, по аналогии с городами – Великий Новгород, Великие Луки, Ростов Великий, Великая Пермь, Великий Устюг. Городов с названием – Великий, всего пять, и видимо, названия эти даны неслучайно. Новгородцы, еще задолго до вступления в Ганзейский союз, могли основать на северо-востоке свои колонии, как опорные пункты, во время хождений в Югру и зырянские земли.
    Другая причина поселения могла возникнуть, как средство обороны от промышлявших здесь шаек ушкуйников, грабивших купеческие караваны. Хотя, как пишет Карамзин, сами устюжане после обретения ими самостоятельности, не брезговали подобным промыслом, за что Новгород посылал против них регулярные войска. Впрочем, неудивительно, что Устюг отделился от Новгорода, ибо тому способствовала удаленность города от метрополии. В начале XIII века картина несколько изменилась, ибо как гласит Устюжский летописец: Великий князь Всеволод отдал сыну своему Константину  «Ростов да иных пять городов». Произошло это в 1207 году. А в 1211 году назначил этот удел другому сыну Юрию (Георгию). Летопись указывает, что по разделе братьев, Устюг достался Георгию Всеволодовичу.
    Впрочем, как указывалось ранее, административно Устюг не подчинялся ни Новгороду, ни Москве. Отсюда, дух свободолюбия всегда жил в душах обитателей северо-двинских пределов. Устюжане состояли в основном из промысловиков и купцов. Это было то главное, что осталось в них от основавших это поселение новгородцев. Дух предприимчивости позволил устюжанам дойти даже до Америки, и в освоении огромных пространств Сибири устюжане также принимали непосредственное участие. К слову сказать, что иркутское купечество составилось большею частью из устюжан, а в Кяхте, откуда происходил вывоз товаров за рубеж, была устюжская торговая компания.
    Устюжане испокон веку обладали высокой степенью пассионарности, а потому и неудивительно, что свт. Стефан Великопермский, родом устюжанин, предпринял такой трудный путь, чтобы отправиться с проповедью Евангелия к язычникам пермякам.
Сословный состав Великого Устюга с веками изменился мало, например, согласно данным Генерального размежевания земель от 1786 г. находим, что купечества мужеского пола – 326 душ, женского – 357, мещанства: мужеска – 2069 душ, женска – 2239. Итак, все население составляло 4991 человек, не считая, впрочем, лиц служащих от короны.
    Последней яркой страницей в истории Устюга, с точки зрения его государственного значения, было создание в 1789 г. «Российско-Американской торговой компании», где устюжанин Михайло Матвеевич Булдаков (зять Григория Шелехова), был одним из ее организаторов. К сожалению, после открытия в 1869 г. Суэцкого канала, значение Восточного торгового центра – Кяхты, стало отходить на второй план.
    Тем не менее, в начале царствования Императора Александра III было открыто Северо-Двинское пароходство. Первые пароходы приходили из-за рубежа. Например, в 1886 г. из Бельгии прибыл пароход «Пинега». Он работал на линии: Вологда – Архангельск; позднее, на линии: Вологда – Усть-Сысольск. Это был второй пароход компании. Затем, пароходы стали приходить из Сормова: «Пермь», «Десятинный» – построены в конце 90-х годов XIX столетия. В 1910 г. пришел пароход «Петр Великий», в 1911 г. – «Генерал Скобелев» и «Великий Князь», в 1912 г. – «А.С. Пушкин». Другие названия пароходов: «Холмогоры»,  «Опока»,  «Луч». В начале ХХ столетия в Великом Устюге был построен судостроительный завод «Северного пароходного общества», который существует и по сей день, как судоремонтный завод. На этом заводе, в 1910 г. был построен первый пароход, под названием «Опыт». В 1911 г. сошел со стапелей пароход «Бурлак».
    В годы советской власти, Устюг снова приобрел статус губернского центра (до августа 1929 г.), но затем предпочтение было отдано Архангельску. Звезда Устюга пошла на закат, но, как и в прежние времена, устюжан отличает простота нравов, душевная открытость и отсутствие лукавства, этой порчи «века сего», которая ныне, увы, так сильно овладела народом. Устюжанам удалось сохранить в себе нечто стародавнее, исконное, неповрежденное русское. Сохранить в чистоте то главное, что определяет мысли, чувства и сам образ жизни человека – сердцевину своей души. И, это не пустая похвала, ибо автор знает о том не понаслышке.


    Глава 2: «Землепроходцы Великоустюжские»

    Великий Устюг, с первых дней его основания, являлся самым крайним северо-восточным форпостом Древней Руси, а позднее, начиная с XV века, важнейшим стратегическим центром в овладении Сибири и Дальнего Востока. Поэтому, рассказывая об истории Великого Устюга, невозможно умолчать о таких славных его страницах, которые связаны с освоением Сибири, Дальнего Востока и Русской Америки. Освоением этих земель занимался, в основном служилый люд – казачество, мореходы, а также русские купцы, и лишь вслед им, спустя годы и десятилетия, приходили государственные чиновники, утверждались воеводства, и на карте Державы Российской появлялись новые области и губернии. Благодаря землепроходцам, Россия получила во владение территории от Урала до Тихого океана, и даже до Северной Америки.
    Волею Божьей, в освоении столь огромных территорий участвовали и землепроходцы устюжане. Город, находящийся при слиянии рек – Юг, Сухона и Северная Двина, и имевший, через реки – Вычегда и Уса, выход к северу Уральских гор, а оттуда, волоком к притоку Оби, и далее, по реке Обь, имел неоценимо выгодное значение в освоении Сибири и Русского Севера. Отсюда, неудивительно, что землепроходцы Северо-Двинского края, и собственно, устюжане, занимались освоением этих земель.
    Если говорить о землепроходцах, то, пожалуй, у всех на слуху будут такие знаменитые имена, как: Ерофей Хабаров, Семен Дежнев; несколько менее известные – Владимир Атласов, обошедший Камчатку, Михаил Неводчиков – в числе первых исследовавший Алеутские острова, Афанасий Бахов, с купцом Новиковым, впервые увидевший берега Аляски; Василий Шилов, составивший карту Алеутов, Михаил Булдаков – зять открывателя Русской Америки, Григория Шелехова. Все они, родом устюжане. Также и Иван Кусков (сподвижник А.А. Баранова, Правителя Русской Америки), был родом из Северо-Двинской земли, из г. Тотьмы, что в двухстах километрах от Великого Устюга. С именем Ивана Александровича Кускова связано строительство русских крепостей на Тихоокеанском побережье Америки, самым знаменитым из которых был Форт-Росс. Кусков, в течение многих лет был бессменным правителем этой крепости.
    Если говорить о первых целенаправленных попытках освоения Сибири, связанных с хождением за Урал, или как тогда говорили – в Югру, в  «остяцкие земли», то их можно отнести к началу XV века. Причем, понятие – Сибирь, для того времени имело расширительное значение. Под Сибирью подразумевались все земли прилегавшие к Уралу, как с запада, так и с востока. В данном случае, речь и именно о хождении за Урал, или иначе – за Большой Камень (другие названия – Столп, Югорский Камень, Меньшой Камень). Разумеется, экспедиции «охочих людей» и купцов, как Новгорода так и Великого Устюга, совершались и ранее, но первое летописное свидетельство, в рассказе о Тохтамыше, говорит о появлении русских в Сибири в 1407 году.
    В 1445 г. в Югру, уже проторенным путем, по нижнему течению Оби направился трехтысячный отряд новгородских воевод Василия Шенкурского и Михайло Яколя. Отряд Шенкурского знал, что от Вологды, по рекам Вологда и Сухона, можно на стругах придти в Устюг, а оттуда, также водным путем проследовать по Северной Двине, а затем, на северо-восток, по рекам Вычегда и Уса, до самого Большого Камня. Далее, волоком, до истока реки Собь, которая уже впадала в низовье великой сибирской реки Оби. Оттуда открывались два пути – либо вниз по Иртышу, либо на восток по Оби, туда, где ныне находятся города Новосибирск, Томск и Кемерово.
    Так или иначе, исследователи сходятся на мнении, что уже в конце XII века существовало два проторенных маршрута в следовании за Урал. Первый начинался в Усть-Юге, откуда шел по рекам Вычегда и Вымь, и далее, вымским волоком до реки Ухта, где по реке Ижма выходил на Печору, до впадавшей в нее на востоке Усы. Василий Шенкурский проследовал до Камня именно этим, первым маршрутом. (В XVI веке этот путь получил название Чрезкаменного). Другой путь за Урал шел по течению реки Щугора (приток Печоры), далее следовал волоком на реку Сыгву, впадающей в Северную Сосьву, а оттуда, уже напрямую можно было следовать в реку Обь. Этот путь еще в XII веке назывался Зырянской дорогой, или Русским тесом, ибо отмечался землепроходцами затесями на деревьях. Позднее был освоен и морской путь в Северное Зауралье. Он шел вдоль побережья, и через пролив Югорский Шар выходил к полуострову Ямал, который древнерусские мореходы преодолевали волоком и затем попадали на реку Обь.
    О Чрезкаменном пути есть упоминание у Н.М. Карамзина в 4-м томе  «Истории государства Российского», где он пишет, что устюжане грабили купцов новгородских, ходивших на Югру, и то, что новгородцы вынуждены были управиться с устюжанами. Событие это отмечалось 1329 годом. По этому же Чрезкаменному пути, уроженец Великого Устюга Василий Скряба, шел с дружиной, по повелению Великого Князя, в 1462 году. Спустя десять лет, в 1472 г. экспедиция князя Федора Пестрого прошла нижним Зырянским путем, от Нижнего Новгорода, через Казань. Затем, на восток по реке Каме, и по ее притоку вышла к уральской гряде, откуда по рекам Пелым и Тавда добрались до Иртыша. По всей очевидности, князь Федор Курбский и воевода Иван Травник, совершили свой поход в 148З г. также по Зырянскому пути, и по Иртышу спустились до г. Искер, который находился неподалеку от нынешнего Тобольска.
    Особое значение в освоении территорий Северо-Западной Сибири, приобрел поход трех дружин московских воевод – князей Семена Федоровича Курбского, Петра Ушатого и Василия Гаврилова, носившего прозвище Заболоцкий Бражник. В походе этом участвовало около пяти тысяч человек. Характерно, что в их числе было много устюжан, холмогорцев и вятичей. Экспедиция, возглавляемая московскими воеводами, по сути, состояла из трех самостоятельных отрядов, которые шли вместе лишь в начале пути, а затем, проследовав каждый своим маршрутом, воссоединилась на конечном этапе, перед переходом Урала. Объединение дружин, скорее всего, произошло на месте впадения реки Усы в Печору, то есть в городке Усташ. Начался этот поход в 1499 г. и закончился в 1500 году. Причем, существует две версии о преодолении соединенной дружиной Урала. Переход через Большой камень совершился, либо в верхнем течении рек Уса и Соби, либо нижним Зырянским путем, через реку Вишеру (приток Камы), и далее через Камень в Лозьва реку. Лозьва же впадала в Тавду, Тавда несла свои воды в Тобол, а Тобол впадал Иртыш.
    Именно после этого похода, в Европе заговорили о Югорской земле, или – Мангазее, как области богатой пушниной. Не случайно, что в 1500 г., у европейских королей и даже у папы Римского появились собольи шубы и горностаевы воротники. Частью они были привезены купцами, частью подарены царем Иоанном III. Эти дары несли с собой еще и политический смысл. Царь Русский как-бы говорил европейским монархам, что Мангазея ныне, на правах первооткрывателя, отходит к Московскому царству.
    После падения Казани в 1552 г., освоение пространств Сибири становилось делом не только необходимым, но и неизбежным, ибо путь к освоению Сибири открывался по более простому Пермскому направлению. Начинаясь от Перми, он следовал далее по реке Чусовой к истокам Туры, и уже оттуда, открывался путь к Тоболу, Иртышу и Оби. Собственно, стихийное продвижение на Восток началось еще за четверть века до похода Ермака в Сибирь. Тому способствовал тот факт, что в 1555 г. владетель Сибирского юрта Едигер признал себя данником Москвы. Этим воспользовались промышленники Строгановы, благодаря которым, оказались освоенными территории рек Туры и Тобола. Например, согласно царской грамоте от 1574 г. жители этих земель обязаны были платить ясак Москве. Таким образом, поход Ермака за Большой Камень было событием  назревшим  и исторически необходим.

    Хотя целью нашего очерка является рассказ о мореходах и землепроходцах Великого Устюга, но при этом нельзя обойти стороной такого выдающегося человека, каким был Василий Тимофеевич Ермак. Без подвига этого легендарного покорителя земли сибирской, невозможно было бы уже в 1639 г. выйти к берегам Охотского моря томскому казаку Ивану Москвитину, а в 1645 г. достичь Тихоокеанского берега другому покорителю Сибири, Василию Пояркову. Что позволило, следом за ними, устюжанину Ерофею Хабарову открыть в 1649 г. кратчайший путь от Якутска до Амура.
    В 1558 году, шесть лет спустя после взятия Казани, солепромышленники Строгановы получили от Царя Ивана IV жалованную грамоту на освоение земель по рекам Каме, Чусовой и Сылве. Верховья этих земель находились на Уральском хребте, откуда открывалась дорога в Зауралье. Пермская вотчина Строгановых быстро заселялась и уже в 1574 г. насчитывала десятки деревень и ремесленных слобод. Крестьяне и мастера-умельцы строгановской вотчины «дворы ставили, пашни распахивали, пожни расчищали, в реках и озерах рыбы ловили, а где обнаруживался соляной «рассол», там варницы ставили и соль варили, и трубы соляные и кладези делали, и дрова секли к соляному варенью». Вместе с тем, строгановские люди организовывали добычу железа и создавали мелкое ремесленное хозяйство. Но, успешному освоению Западного Приуралья и Сибири препятствовало Сибирское ханство. Строгановы обнаружили полную неспособность справиться с татарскими набегами.
    Первоначально хан Кучум даже признал вассальную зависимость Сибирского ханства от Руси и принял московского посла Третьяка Чебукова в своих владениях. Но уже в 1573 г. Кучум открыто выступил против русских поселенцев и строгановских владений в Сибири. Он захватил речные пути, ведущие из Сибири за Урал, более того, его войска под предводительством племянника Маметкула разграбили племена остяков и вогулов и вторглись на территорию русских поселений. В довершение всего, по указанию Кучума был убит московский посол Третьяк Чебуков. Убийство послов всегда расценивалось, как вызов и объявление войны. В этих условиях в Зауралье появился отряд казачьего атамана Ермака.
Исследуя историческую обстановку того времени. Следует отметить, что необходимость похода Ермака за Урал обуславливалась не только агрессией хана Кучума. Например, немецкий шпион Генрих Штаден, который, то служил опричником у Ивана Грозного, то становился рыбинским мельником, то скупал мехи в поморских городах, вовсю взывал к властителям Европы – к вогезскому графу Гансу, польскому королю Стефану Баторию и к самому римско-германскому императору Рудольфу: «спешите захватить русский Север!». За продвижением Московии на Восток внимательно наблюдали королевские Испания и Великобритания. Результатом этих претензий явилась экспедиция англичан Артура Пэта и Чарльза Джекмана на кораблях «Джордж» и «Уильям». В 1580 г. они вышли из Великобритании с намерением обнаружить северный путь в Китай. Но, после долгих лет безуспешных скитаний, в 1589 г. в Англию возвратился только один Пэт. Экспедиция Пэта и Джекмана не являлась первой, ибо много ранее, в середине XVI века, в устье Северной Двины было найдено потерпевшее крушение английское торговое судно. Этот факт является самоговорящим, свидетельствуя о более ранних попытках иностранцев овладеть Северным морским путем.
    Видимо, совершенно не напрасно, иноземный посол рыцарь Герберштейн расспрашивал Семена Курбского о его походе в Югру. И, видимо, не напрасно, представитель лондонской торговой компании Иеремия Горсей, деятельно интересовался этими же вопросами.
    До нас дошли некоторые сведения о происхождении легендарного героя Ермака. Дед его, Афанасий Григорьевич Аленин, был посадским человеком города Суздаля. В трудные годы он переехал во Владимир и нанялся в ямщики. Дети Афанасия Аленина Родион и Тимофей ушли к Строгановым на реку Чусовую. Вначале гоняли струги по реке, а затем проводили караваны судов вотчинников по Волге к Астрахани. Затем, Тимофей Афанасьевич оставил это поприще, и ушел от Строгановых на Дон. Прошли годы, и сын его, Василий, снова вернулся к Строгановым, но уже в качестве атамана, где был принят со своим отрядом на службу к уральскому промышленнику.
Свой первый поход против войск сибирского хана Ермак совершил в сентябре 1578 г. в верховья реки Сылвы. В результате проверки боем было установлено, что военное могущество Сибирского ханства слишком преувеличено. Ко всему, Ермак увидел, что живущие в Зауралье коренные племена, враждебно относятся к хану Кучуму. Все это натолкнула Ермака на мысль о возможности сокрушения господства Сибирского ханства. Возвратившись после похода в Чусовой городок – центр строгановских владений, Ермак стал тщательно готовиться к новому походу, теперь уже с целью разгрома Сибирского ханства. Перед выходом отряд Ермака насчитывал 1650 человек, который разделялся на пять полков. На вооружении казаков находились три пушки, 30 пищалей, самострелы, луки, сабли и боевые топоры.
    Против казаков хан Кучум мобилизовал многократно превосходящее войско, около 10 тысяч человек. На вооружении у татар, кроме обычных луков, сабель и копий, было только две пушки, которые незадолго до этого были привезены из Крыма. Ермак прекрасно понимал, что без поддержки местного  населения, одолеть Кучума будет очень нелегко. Поэтому, с самого начала он отдал приказ, не чинить зла местным племенам. Более того, проявил себя как опытный дипломат, разъясняя при встречах с местными мурзами и старейшинами, все выгоды, в случае принятия подданства Белого царя. Собственно, именно поддержка коренного населения оказала неоценимую услугу в битве за Искер – столицу Сибирского ханства.
    Продвигался отряд Ермака по всем правилам военного искусства. Оружие содержалось в полной готовности, а на стоянках стан обносился острогом. В конце 1579 г. отряд прибыл к реке Тагил и остановился на зимовку. В мае 1580 г. спускаясь по Тагилу, казаки нанесли поражение мурзе Епанче и заняли город Епанчин (Туринск). Затем, таким же образом был взят город Чинги-Туре (Тюмень). Хан Кучум стал усиленно готовиться к встрече с Ермаком, дополнительно укрепив Искер каменными и деревянными оборонительными сооружениями.
    В стремлении воспрепятствовать движению казаков, Кучум послал вперед войско Маметкула, своего племянника. В июне 1581 года, на реке Тоболе, у Бабасановых Юрт, произошло серьезное столкновение с воинами Маметкула. Казаки Ермака были уверены в себе, поэтому было принято решение атаковать противника. Ружейный залп по наступающей коннице отбросил ее, но не прекратил боя. Тогда воины Ермака бросились в рукопашную, и не выдержавшие натиска татары обратились в бегство. После этого боя, отряд уже не встречал серьезного сопротивления, и победа следовала за победой.
    Штурм Искера начался на Праздник Покрова Божьей Матери 1582 года. Именно в этот день, тридцатью годами ранее, произошел штурм Казани, завершившийся ее падением. Эти явные параллели, были несомненным указанием Свыше для войска Ермака. Есть основания полагать, что казаки это понимали. Штурм Искера начался 1-го октября на Чувашском мысу, но из-за хорошо оборудованных укреплений, оказался неудачным. Повторение штурма произошло 23 октября, на другой день после празднования Казанской иконы Божьей Матери. Воины Кучума, отбив первый натиск, сами вышли на вылазку, но в рукопашном бою были наголову разбиты. И если отборные части Кучума сражались насмерть, то служившие в его войске остяки и вогулы, использовали открывшуюся возможность для прямого дезертирства. Кучум был вынужден оставить свою столицу.
    В некоторых народных сказах и былинах, повествующих о подвигах Ермака Тимофеевича, о легендарном покорителе Сибири говорится как о разбойнике, который победой над Кучумом заслужил себе царское прощение. Вопреки этому историк Н. Костомаров приводит веские доказательства того, что в начале 80-х годов Ермак числился на царской службе по Перми Великой и еще до поступления на государственную службу успел побывать за Уралом, даже зазимовал там. Но, тем не менее, в адрес Строгановых, от царя Иоанна IV была послана «гневная грамота», по причине походов Ермака, которые именовались самовольными и разбойными. Что же принудило Русского Самодержца к написанию таковой грамоты, хотя он, как никто другой был заинтересован в присоединении Сибири к Московскому царству.
    В то время, когда поход Ермака только начинался, у царя Иоанна IV было нелегкое положение. Война с польским королем Баторием вызвала острый недостаток пороха, свинца, селитры. Грозному пришлось просить английскую королеву Елизавету о помощи. Наверняка царь знал об экспедиции Пэта и Джекмана, но чтобы избежать дипломатических осложнений, закрыл на это глаза. Одновременно с этим, из соображений внешнеполитического характера, поход Ермака был объявлен разбойным и самовольным. Следует отметить, что Василий Тимофеевич тоже знал о притязаниях англичан на сибирские земли от плененного им Маметкула. Племянника Кучума он отправил под охраной в Москву, а своего сподвижника Богдана Брязгу послал к устью Оби, куда и сам направился несколько позднее. Есть основания полагать, что собирая дань с покоренных земель, Богдан Брязга, да и сам Ермак, одновременно занимались поисками погибшего английского корабля. Отыскание столь серьезной улики, могло послужить средством для оправдания «разбойничьих» действий Ермака. Но, оправдываться легендарному герою не пришлось: к этому времени, после мнимой опалы, к Ермаку пришло и царское прощение, выразившееся в подареннном ему железном панцире с золотым орлом. После того, как стало ясно – кто хозяин Сибири, Иван Грозный уже не боялся осложнений с иностранными державами. В доказательство этого, он послал пятьсот ратных людей на помощь Ермаку.
Летом 1585 года, оправившись после сокрушительного поражения, Кучум с одной тысячей воинов появился на реке Вагае (приток Иртыша). Узнав о приближении противника, Ермак с полуторасотней казаков вышел навстречу Кучуму, и в предверии битвы, остановился на ночлег неподалеку от устья Вагая. В ночь на Преображение Господня (6-го августа ст.ст.), в грозу, татары тайно переправились к месту стоянки Ермака, и неожиданно напали на спящих казаков. В завязавшейся схватке Ермак дрался до последнего, но пробившись сквозь толпу неприятелей к стругам, оступился и утонул. Татары, как свидетельствуют легенды местных народов, обнаружив тело Ермака на берегу реки, положили его на помост для обозрения и расстреливали погибшего из луков. По преданию, раны убитого Ермака источали кровь, что привело татар в суеверный ужас, и они с почестями погребли останки грозного для них атамана.
    Исторический итог походов Ермака состоял в том, что благодаря Ермаку был разбит последний оплот татарской орды, и позднее, после гибели хана Кучума, уже некому было препятствовать в продвижении на Восток русских землепроходцев.

    Через прорубленную Ермаком «широкую дверь», вслед за землепроходцами, в необозримые пространства Сибири устремились переселенцы: промышленники, купцы, крестьяне, ремесленники. Сибирские земли осваивались быстро. В 1586 г. была основана Тюмень, в 1587 г. – Тобольск, в 1598 г. основан г. Верхотурье, ставший важнейшим узловым центром и перевалочной базой, при передвижении на Восток. Верхотурье снабжало хлебом служилых людей и отпускало семена первым крестьянам для посевов. В 1604 г. был основан Томск, в 1619 г. – Енисейск. Это были горячие и беспокойные годы. В 1627 г. ушел на Ангару Максим Перфильев с отрядом в сорок человек. Ему удалось первому достичь бурятских жилищ. В следующем году, никому не известный Василий Бугор, выстроив посреди Енисейска десять удальцов лыжников, и перекрестившись на восток, ушел вместе с ними искать великую реку Лену.
    В том же, 1628 г. братья устюжане Ерофей и Никифор Хабаровы бродили по гиблой тундре от Мангазеи до Таймыра. Причем, тремя годами ранее, Ерофей отдельно от брата совершил на коче поход из Тобольска в Мангазею.
    В 16З1 г. были основаны Братский и Усть-Кутский остроги, а годом позже отрядом сотника Петра Бекетова на правом берегу Лены основан Ленский острог. В 1640 г. по повелению Государя Михаила Феодоровича Романова сюда прибыли воеводы Петр Головин и Матвей Глебов, с целью создать якутское воеводство. С ними же прибыл и Василий Поярков. Надо сказать, что Хабаров впоследствии много претерпел неправд от самовластного воеводы Головина. Но, как-бы то ни было, воеводство было учреждено, а сам острог перенесли на другое место, в семидесяти верстах от прежнего, и назвали его уже не Ленским, а Якутским.
    К тому времени, благодаря походу казаков Ивана Москвитина и Дмитрия Копылова уже было известно о существовании океана на востоке. Казачий отряд Москвитина вышел из Томска в 16З6 г. для обследования «Ленской землицы». По достижении Ленского острога, движение было продолжено к реке Алдан, где согласно рассказам тунгусов, на побережье Ламы (океана) имелись земли богатые соболями. Следуя указанным маршрутом, отряд по рекам Мая и Улья вышел в Охотское море. Обследовав побережье, казаки дошли до устья Амура и северной оконечности острова Сахалин.
    О результатах похода Москвитина узнали прибывшие на другой год Головин и Поярков. Одновременно с этим, в 1641 г. состоялась экспедиция тобольского казака Курбата Иванова к верховьям Лены и ее притокам. По окончании экспедиции, в Якутск был доставлен чертеж пройденных отрядом земель. Годом позже, Курбат Иванов побывал на Байкале, и также составил чертеж Байкала с землицами. В этих условиях в якутских землях появился уроженец посада Великого Устюга, Ерофей Павлович Хабаров. Но, прежде чем перейти к рассказу о Хабарове, должно сказать несколько слов о Василии Пояркове, ибо Хабаров, в экспедиции на Амур следовал его маршрутом, но только более коротким и удобным.
    Василий Поярков состоял у якутского воеводы Петра Головина управляющим делами, или как говорили тогда – «письменным головой». Так бы и занимался Поярков рутинной бумажной работой, если бы в 1643 г. не был послан по наказу воеводы, для отыскания пути на Амур и «пашенной землицы» – Даурии. Задача была совсем непраздная, ибо в случае удачи, открывался не только новый торговый путь к Китаю, но и решалась проблема в снабжении хлебом появившихся в Сибири русских поселений. 15 июня 1643 г. отряд из 132 человек вышел из Якутска.
    Путь следования шел по рекам Лене и Алдану, а затем, пройдя по его притоку Учуру, повернул на реку Гонам. Плавание по Гонаму было очень тяжелым, ибо пришлось преодолеть 64 порога. Дополнительная сложность состояло в том, что движение экспедиции шло вверх по Гонаму, поэтому казакам пришлось в течение пяти недель, тянуть ладьи бечевой вверх по реке. Когда дальнейшее движение стало невозможным, то решили дождаться зимы. Выпавший снег позволил в короткий срок достигнуть Станового хребта на лыжах и санях. Часть отряда оставили при этом на Гонаме, а с остальными участниками похода преодолели хребет и достигли притока Зеи – истока реки Брянты. Построив плоскодонные лодки, поярковцы по Брянте и Зее достигли даурского селения Умлекан и зазимовали там.
    Исследуя опыт экспедиции Василия Пояркова, убеждаешься в ошибочности тактики ее руководителя, по отношении к туземцам, что, в конечном итоге, едва не привело к срыву поставленной задачи. Особенно невыигрышной она проявляется в свете тонкой дипломатии, которую проводил  Ермак, при взаимодействии с местным населением. Ошибка Пояркова состояла в том, что он с самого начала настроил против себя дауров, веками живущих на этой земле. Во время одного столкновения, Поярков взял в плен местечкового князя Доптыула. От Доптыула стало известно, что в Даурии есть все: пшеничная мука, просо, яблоки, огурцы, дыни, свинина, курятина, вино и виноград. Сами дауры ели на серебре, носили шелковые одежды, делали бумагу и добывали постное масло. Впрочем, одежду и серебро они получали в результате торговли с Китаем. Все это Поярков мог бы получить, если бы обращался с даурами не как хозяин, а как гость. Но, у дауров, по отношению к казакам уже сложилось враждебное отношение, поэтому, в результате полуголодной зимовки и частых нападений туземцев на острог, в Умлекане навечно остались сорок казаков.
    Весной отправились на лодках по реке Зее, а затем по Амуру, или, как называли его местные жители, по Шилкару. Отношение же к поярковцам всюду было одинаковое, как от дауров на Зее, так и от джючеров на Амуре, в них видели врагов. Как ни старались казаки свести к минимуму контакты с туземцами, им все же не удалось избежать двух крупных стычек. В результате этих столкновений, отряд потерял еще свыше тридцати воинов. Василию Пояркову оставался только один путь – к устью Амура.
    Весной 1645 г. отряд Пояркова вышел в Охотское море и справа на выходе из Амура казаки увидели на горизонте берег острова Сахалин. Следуя вдоль берега, достигли устья реки Улья, по которой, пятью годами ранее, Иван Москвитин, следуя с запада на восток, достиг Охотского моря. После зимовки, в 1646 г. остатки отряда вернулись в Якутск, преодолев в общей сложности восемь тысяч километров. Такова предыстория путешествия Ерофея Павловича Хабарова, который, следуя по стопам Пояркова, открыл более короткий путь в Даурию.
    Происходил Хабаров, как уже было сказано выше, из посадских людей Великого Устюга. До похода в Сибирь, у себя на родине, в Сольвычегодске, он занимался солеварением, а в  начале тридцатых годов прибыл на Лену и, шесть лет скитался в ее пределах, занимаясь пушным промыслом. До похода на Лену Ерофей Павлович пытался обосноваться на Енисее и заняться хлебопашеством, но его неугомонная натура требовала активной деятельности. В 1638 г. Хабаров решил снова начать оседлый образ жизни, для чего поселился на «пустой земле» при впадении реки Киренги в Лену, поставив там соляную варницу и мельницу. Соль при этом получалась ничуть не хуже, чем в Сольвычегодске. Занялся Хабаров и хлебопашеством, распахав для этой цели шестьдесят десятин земли.
    Прибывший сюда через два года Головин, вначале благосклонно отнесся к преуспевающему промышленнику, но, тем не менее, вместо одной десятой части урожая забрал пятую часть. Благосклонность воеводы была, увы, непродолжительной. Закончилось все тем, что Головин реквизировал в «государеву казну» три тысячи пудов хлеба, потом описал соляные варницы (в те времена очень доходный промысел) и отобрал пашенные земли.
    В 1641 г. Хабаров с работниками переселился устье реки Киренги, и основав селение, снова развил бурную хозяйственную деятельность. Но и здесь, через два года, его настигла рука самовластного воеводы, который снова отобрал земли, а самого Хабарова посадил в тюрьму, за отказ безвозмездно снабжать якутскую казну хлебом. Только в 1645 г. Ерофей вышел из тюрьмы, после чего снова решил попытать счастья на новых, еще не полностью освоенных землях. Петра Головина перевели к тому времени в другое место, а в Якутск прибыли новые воеводы Василий Пушкин и Кирилл Супонев. Свобода была дарована Хабарову, но, лишь только после возвращения Пояркова, он всерьез задумался о возможности самостоятельного похода на Амур.
    Тщательно исследовав ранее пройденные маршруты, в марте 1649 г. Хабаров написал на имя нового якутского воеводы Д. Францбекова челобитную, в которой просил его разрешить поход на Амур. Рассмотрев ее, воевода разрешил Хабарову с охочими людьми, в количестве 150 человек, без государева жалованья идти в Приамурье. При этом предписывалось действовать в основном мирными средствами. Помимо всего воевода приказал «Ерофейке… послать в Якутский острог... рекам чертеж».
    Охочих людей у Хабарова собралось всего 70 человек, но это его не остановило. Заняв денег у самого воеводы Францбекова, в конце марта 1649 г. Хабаров вышел вместе с отрядом из Илимского острога. К осени он добрался до Тугира – притока Олекмы и зазимовал там. Но, надо было знать натуру Хабарова. Уже в январе 1650 г., воспользовавшись картами, казаки прошли вверх по Тугиру и, преодолев отроги Саянского хребта, весной дошли до даурского селения Лавкай на Амуре. Кратчайший путь к великой сибирской реке был найден, поэтому, оставив в остроге часть своего отряда, с группой из двадцати человек возвратился за помощью в Якутск.
    26 мая того же года он явился в Якутск с докладом и чертежами о проделанном пути. В своем отчете Хабаров прямо говорил о пользе, которую принесет заведение пашен в Даурии. Ибо, это позволит обеспечить хлебом все города Восточной Сибири. Надо отдать должное воеводе, что изучив отчет Хабарова, он сразу же сообщил в Москву о том, что «Тебе Государю будет прибыль большая и в Якуцкий острог хлеба присылать будет не надобно, ибо Государь, та Даурская земля будет прибыльнее Лены, и против всей Сибири место в том украшено и изобильно».
    Не ожидая ответа Царя, Францбеков выделил Хабарову 21-го стрельца, а всего с добровольцами собралось 117 человек. К осени отряд дошел до Левкая, где их ожидала оставшаяся дружина. Казаки доложили атаману о нападениях дауров на их стан. В результате слишком решительных действий Пояркова, настороженное отношение к «белым людям» приняло откровенно враждебный характер. Теперь, поневоле, пришлось отставить указание Францбекова: «действовать мирными средствами». Хабаров, собрав весь свой отряд, пошел против дауров, засевших в Албазине. Несмотря на то, что город был хорошо укреплен, дауры его оставили и отступили. Преследуя отступающих, казаки через десять дней столкнулись с многочисленным войском. Решено было принять бой и, несмотря на значительный перевес, дауры дрогнули и побежали
    Построив вблизи этого места острог и оставив группу крестьян для обработки пашен, Хабаров с отрядом возвратился в Албазин на зимовку. В июне следующего 1651 г. начался героический поход вниз по Амуру.
Двадцатого августа отряд дошел до городка князя Толги. Он был хорошо укреплен и обнесен высокими стенами. Но, тем не менее, крепость была взята без боя. Пленные вместе со своим князем принесли присягу на верность Русскому Царю. Наступала осень и казаки начали готовиться к зиме: строили избы, готовили земли под пашни, но неожиданно, дауры побросали свои жилища и ушли всем улусом. Через полгода выяснилась истинная причина этого странного бегства.
Почувствовав опасность, Хабаров оставил Толгу и спустился вниз по Амуру. На зимовку остановились в Ачанском остроге (на мысе Джаори, в 3-х км от нынешнего села Троицкого). В марте 1652 г. казаки внезапно обнаружили под стенами острога большое войско маньчжуров, вооруженных пищалями и пушками.
    Маньчжурские лазутчики напряженно следили за движением отряда Хабарова, и поначалу натравливали на него местных князей. Но дауры, убедившись в непобедимости казачьего отряда, решили сдаться на милость победителя, которая им и была оказана. У маньчжуров оставался только один выход: пойти против Хабарова с регулярным войском. Приблизившись скрытно к Ачанскому острогу, воспользовавшись внезапностью нападения, маньчжуры в короткий срок сделали пролом в стене. Но казаки успели подтянуть к пролому медную пушку, и ко всему, открыли со стен огонь из пищалей. Маньчжуры отступили, и казаки, воспользовавшись замешательством неприятеля, бросились вперед. Хотя их было всего триста человек, маньчжуры были разбиты. В качестве трофеев достались пушки, пищали и знамена.
    Учитывая малочисленность своего отряда, Хабаров был вынужден возвратиться вверх по Амуру. В середине мая, из Якутска прибыл отряд Т. Чечигина, численностью 137 человек. Ранее этого, на поиски Хабарова была послана команда казаков из 27 человек, главе с И. Нагибой. Ирония судьбы состояла в том, что И. Нагиба полностью повторил путь Пояркова и в сентябре 1653 г. возвратился в Якутск. Положение также осложнилось тем, что его соратники А. Иванов и С. Поляков, решили отделиться от объединенного отряда. Но, эта попытка была пресечена решительными действиями Хабарова. В войске пришлось ввести жесткую дисциплину.
    Неизвестно чем закончилось бы это противостояние, но в конце лета 1653 г. на Амур, в устье Зеи прибыл московский дворянин Л.И. Зиновьев, с указом подготовить все необходимое для приема правительственных войск. Зиновьев привез для Хабарова награду – золотой червонец от Царя, но вместо вручения награды, был вынужден подвергнуть атамана аресту. Бывшие соратники написали на Хабарова жалобу, обвинив в «нерадении казны государевой, закабалении служилых людей и опустошении всего Амурского края». После недолго проведенного «розыска», Зиновьев отстранил Хабарова от руководства, отобрал все его имущество и под арестом увез в Москву. И, даже долговая расписка, данная им Францбекову, была подшита к делу.
    Как если бы «дамоклов меч» опалы постоянно висел над головой Хабарова. Не успевал он создать себе положение, или нажить состояние, как все терял в один момент. Но, милостью Божьей, в июне 1655 г. Сибирский приказ оправдал Хабарова. Более того, присудили возвратить все отобранное имущество, а впоследствии, учитывая заслуги перед Царем и государством, ввели в привилегированное сословие, присвоив звание «боярского сына». В 1658 г. Хабаров возвратился на Лену, в Усть-Киренгский острожек, куда был назначен управителем деревень верхнего и среднего течения Лены – от Усть-Кута до Чечуйского волока. Оклад за службу ему полагался натурой, но он отказался от хлебного жалованья и вновь занялся хлебопашеством.
    Обвинение с землепроходца было снято, но, прежние долги продолжали взиматься, и в 1660 г. Хабаров вновь угодил в тюрьму. Вскоре, под поручительство, из тюрьмы был освобожден, хотя долги все-равно продолжал выплачивать. За эти годы, в Даурию пришли тысячи переселенцев, зримым образом выражая плоды его дел, но душа матерого землепроходца томилась. Уже на склоне лет, в 1667 г. он подарил свою заимку в Усть-Киренге монастырю и подал челобитную тобольскому воеводе П.И. Годунову. В челобитной он просил вновь отпустить его в Даурскую землю «для городовых и острожных поставок и хлебной пахоты». Однако просьба Хабарова осталась без ответа.

    Несмотря на превратности в судьбах Якутских землепроходцев, дело их не пропало втуне. Еще при жизни Хабарова были основаны такие важные опорные пункты, как Нерчинский острог и, в Забайкалье – Телембинский острог. А в 1682 г. официально утверждается административная единица в составе Русского государства – Албазинское воеводство. Одновременно с этим шло активное освоение и северных земель Сибири. Связано оно, в первую очередь с именами Ильи Перфильева, Постника Иванова Губаря, Ивана Реброва, Исая Игнатьева Мезенца, Михаила Стадухина, Семена Дежнева. Наверняка, пересекались их пути с открывателями Забайкалья и Даурских земель, не могли не пересекаться. Жили в одно время, обращались с челобитными к одним и тем же воеводам, будь то Тобольск или Якутск, заходили помолиться перед трудными походами в одни и те же церкви, и уж что непременно могло быть, пивали пиво и брагу в одних и тех же корчмах. Знали, наверняка знали они о походах своих товарищей, и если не прямо – из уст в уста, то из разговоров других. Беседы эти воспламеняли дух, вселяли уверенность и дерзновение, давали надежду на возможность преодоления огромных пространств.
    О первых тридцати годах жизни Семена Ивановича Дежнева известно лишь то, что родился он в Великом Устюге, предположительно в 1605 году. Поначалу служил в Тобольске, затем в Енисейском остроге. Дважды при этом побывал на реке Индигирке, где занимался охотой на соболя. Первое хождение на Индигирку совершилось в 1638 г. по поручению Постника Иванова Губаря. В 1638 году, когда был основан Якутский острог, перешел туда на службу. А в начале 1641 года, по прибытии туда воеводы Головина, получил от него указание идти на реку Яну для сбора ясака, пушной подати. Река эта лежала «за Камнем», как тогда называли Верхоянский хребет. Чтобы добраться до места, пришлось дважды перевалить через горный хребет, отдельные вершины которого достигали полутора верст высоты. Вернулся Дежнев только с двумя спутниками-казаками, доставив в Якутский острог 340 соболей.
    Не успел Дежнев вернуться назад, как вскоре был послан с казачьим десятником Михаилом Стадухиным (впоследствии много ему досадившим) на Оймякон, для сбора той же пушной подати. Река Оймякон была открыта года за два до этого отрядом Елисея Рожи, Третьяка Хомяка и Григория Летиева. Жизнь на Оймяконе оказалась трудной, поэтому предстояло два пути, либо на юг, по реке Охоте к Охотскому морю, либо на север по Индигирке к Студеному морю. Путь на юг преградил хребет Джугджур, и хотя до «Ламы» (океана, моря) было рукой подать, пришлось вернуться к Оймякону.
     Из крепкого леса казаки построили большое, поднимавшее до 2-х тысяч пудов груза и до полусотни человек судно – коч, специально приспособленное для плавания во льдах и обладавшее килевым устройством. Спустившись вниз по Оймякону и по Индигирке, за верхними порогами Индигирки (за шиверами), товарищи Дежнева построили Зашиверский острог, имевший важное транспортное и военное значение. Жизнь на Крайнем Севере вовсе не была безопасной, так как периодически приходилось отражать набеги горных племен ламутов. 
    Вскоре, коч Дежнева достиг реки Алазеи, где к тому времени старый его приятель, Дмитрий Михайлов Зырян (по прозвищу Ерило) построил острог. В остроге остановились только для того, чтобы построить кочи, ибо казаки знали, что Алазея не главная река, а потому, совершив необходимые приготовления, через протоку, где стоит Русское устье, вышли в море. На Колыму отряд прибыл в 1643 году.
    «А река Колыма, - писал в Якутск Стадухин, - велика, есть с Лену реку, идет в море так же как и Лена, под тот же ветер, под восток и под север». По Колыме казаки дошли до реки Анюй, где срубили зимовье. Уже через год Нижнеколымский острог получил неоценимое значение, не только как перевалочный центр на пути в Студеное море, но и по сухопутному пути к реке Анадырь, откуда открывался путь через реку Пенжину на Камчатский полуостров.
    В 1645 г. Стадухин с частью отряда отправился в Якутск, оставив в Колымском остроге Дежнева с тринадцатью казаками. Впрочем, приказчиком острога был Вторый Гаврилов, который остался таковым и далее, так как назначенный на его место Дмитрий Зырян погиб по дороге. Обосновавшиеся на Колыме казаки часто слышали о большой реке Погыче, путая ее с рекой Анадырь. Говорили, что река эта богата серебром и соболями и что лежит она в нескольких днях пути от реки Колымы. Первую попытку добраться до чудесной реки, сделали в 1646 году Исай Игнатьев и Семен Алексеев. Но, достичь им удалось только Чаунской губы, где землепроходцы обнаружили чукотское стойбище, с населением которого наладили успешную меновую торговлю. 
    Надо ли говорить, что это путешествие вызвало массу толков. Игнатьев и Алексеев рассказывали, что море в тех местах кишит моржами, а так как цена «рыбьего зуба» (моржовой кости), стоила до 25-ти рублей за пуд, то это еще более подогрело аппетиты казаков и промышленников.
    Более пятидесяти человек «охочих людей» изъявило желание идти на реку Погычу. Во главе промышленников стоял приказчик крупного московского купца Усова – Федот Попов Холмогорец. Именно Холмогорец попросил Второго Гаврилова назначить в экспедицию служилого человека. Семен Дежнев вызвался идти добровольно, и ему дана была наказная память. Экспедиция эта вышла летом 1647 года, но окончилась неудачно: помешали крайне тяжелые льды. Кочи не смогли пробиться и вернулись в Нижнеколымск.
    Впереди предстояло долгое зимовье, но от Анадырь-реки не отказался ни Федот Попов, ни Семен Дежнев. Зимой в Нижнеколымске организовался отряд, под руководством приказчиков другого московского купца Гусельникова – Афанасия Андреева и Бессона Астафьева. Дежнев, тем временем, отправился на Индигирку, где добыв соболей, на вырученные деньги смог купить судно. Всего было построено шесть кочей, которые имели много товару для меновой торговли. Ко всему, они были оснащены по части вооружения, а также имели мореходные инструменты – тринадцать «костяных маток», компасов, которые позволяли ориентироваться по солнцу.
    В самый последний момент к экспедиции присоединился  седьмой ключ, под командой беглого казака Герасима Анкудинова. Анкудинов собрал шайку из таких же как он искателей удачи, и поначалу попытался получить наказную память у Второго Гаврилова. Что было бы с купеческой экспедицией, в случае получения такового документа – нетрудно догадаться. В наказной памяти Анкудинову было отказано. Тогда Анкудинов самовольно присоединился к экспедиции, когда караван судов уже вышел из Нижнеколымска. Всего, вместе с командой Анкудинова, насчитывалось девяносто человек. Дежнев разделил экспедицию на три отряда. Первым командовал Федот Алексеев Холмогорец, вторым – Афанасий Андреев и Бессон Астафьев, третьим командовал он сам.
    Поначалу погода благоприятствовала плаванию, также не было препятствий от льдов, как в предыдущем году, но за Шелагским мысом начался шторм и на берег выбросило два коча. О судьбе их рассказал побывавший здесь год спустя, в 1649 г. Михаил Стадухин. Чукчи говорили ему, что «два коча на море разбило, и наши люди тех людей побили». Остальным пяти кочам удалось через два с лишним месяца достичь мыса, который сейчас на всех картах мира называется именем Дежнева. О Большом Каменном Носе, возле которого погибло еще два коча, Дежнев так писал в своем донесении: «И тот нос вышел в море гораздо далеко, а живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губу по два зуба немалых костяных». Сейчас уже установлено, что то были эскимосы, носившие костяные втулки в отверстии, прорезанном в нижней губе.
    Положение вскоре обострилось тем, что при прохождении мыса, за которым уже открывался вход в Тихий океан, погиб коч Герасима Анкудинова. Дежневу пришлось пустить на борт отчаянных молодцов беглого казака. Дата 20 сентября 1648 г. стала трагичной; разыгравшейся бурей унесло в океан коч Федота Попова Холмогорца. «И того Федота со мною, Семейкою, на море разнесло без вести», - с горечью поведал впоследствии Дежнев.
    Погиб ли в этой буре Анкудинов или был подобран Холмогорцем, сейчас уже трудно установить, но то, что судно Федота Алексеева Попова вошло в устье реки Камчатки, где дошло до притока реки Никул, установлено исследователями этой экспедиции. Местные жители, коряки и камчадалы сказывали пришедшим сюда впоследствии русским людям, о том, что пришли сюда два коча и поставили два острога. Также существует свидетельство, что после зимовки кочи обогнули Камчатку и остановились на реке Тигиль, то есть в северной оконечности Камчатского полуострова. В борьбе с лишениями, от болезней и во время неравных боев с местными жителями мореплаватели-казаки погибли все до единого. Где и как это произошло, в точности неизвестно.
    Бурей вынесло на берег и коч Семена Дежнева. Оставшиеся в живых казаки дошли на лыжах до устья Анадыря. Идти пришлось десять недель. В живых осталось только двадцать четыре человека. Чтобы найти более удобное место для зимовки, Дежнев послал вверх по течению, на лодке 13 человек. Но назад землепроходцы вернулись вдвое меньшим числом. К весне в живых осталось только 12 человек.
    Весной, уцелевшие смельчаки построили лодки и двинулись вверх по течению. Там они встретились с кочевым племенем анаулов. На правах государева человека Дежнев назначил анаулам ясак, за что они его едва не убили. Оправившись от побоев и ранений, Дежнев стал руководить постройкой острога. Поставлен он был чуть выше устья впадающей в Анадырь реки Майна. Стены острога были срублены из вековых лиственниц, а вокруг него вырыли глубокий ров.
    Вскоре колымские землепроходцы узнали, что на Анадырь можно пройти сушей, через Анюйский хребет. Сюда, с полученной от Якутского воеводы наказной памятью, пошел Семен Мотора. Уже по пути его догнал Михайло Стадухин и силой заставил отказаться от власти на Анадыре. Прибыв в Анадырский острог, Стадухин начал своевольничать и преследовать Дежнева. Дошло до того, что даже начал применять рукоприкладство против основателя острога. Что двигало поступками Стадухина? Обида, или зависть. Чувство неудовлетворенного самолюбия. В том,  что более худородные казаки обошли его. Дежнев с Моторой даже пытались уйти на реку Пенжину, но не найдя дороги повернули обратно. На их счастье, весной 1651 г. Стадухин сам ушел в ту же сторону, где находился прежде в течении шести лет.
    Увы, Семен Мотора погиб через год, и Дежнев «со товарищи» остался далее служить в Анадырском остроге. Главным промыслом оставался, по-прежнему, «моржовый зуб», ибо большие лежбища моржей находились недалеко от устья реки Анадыря. Нового приказчика из Якутска присылать не торопились, поэтому к 1656 г. в остроге скопилось 289 пудов «моржового зуба». Не получая вестей с «Большой земли», Дежнев стал самостоятельно составлять чертеж нового края – от Анюя и «Камня» (то есть от верхнего Анадыря до самого поморья) – «до той корги, где вылягает зверь». Чертеж впоследствии был бесследно утрачен, но Дежнев писал о нем, что на чертеже были изображены большие и малые притоки Анадыря. Дежнев также отмечал границы березовых и лиственничных лесов на Анадыре. Собирал сведения о состоянии льдов в море между Анадырем и Большим Каменным Носом.
    В 1653 г. Дежнев собирался послать людей на Колыму для добычи морского зверя и успел даже построить кочи для обратного плавания проливом между Азией и Америкой, но плохая ледовая обстановка не позволила осуществить это предприятие. Годом позже он написал челобитную в Якутск о своих трудах на Чукотке. В ней содержалось первое описание плавания в проливе между Азией и Америкой.
    В 1659 г. на Анадырь прибыл новый приказчик, открыватель и покоритель Забайкалья Курбат Иванов. Ему Дежнев и сдал дела. На следующий год, с «костяной и соболиной казной» направился через Анюйский хребет в Нижнеколымск. На Колыме пришлось остаться на зимовку и лишь часть казны отправить в Якутск с надежными людьми. Лишь только весной 1662 года, после двадцатилетнего отсутствия, Дежнев возвратился в Якутск. Привезенной «моржовой кости» было так много, что у воеводы не нашлось денег для полного расчета с приказчиком и его отправили в Москву, в Сибирский приказ, для полного расчета.
    Летом 1662 г., Семен Дежнев, в сопровождении Ивана Ерастова, тронулся в путь и прибыл в Москву в сентябре 1664 года. Здесь он подал челобитную Царю Алексею Михайловичу, в которой просил выдать полагающееся жалованье за 19 лет службы.
«А поднимался я, холоп твой, на ту твою, Великого Государя, службу, на те новые реки своими деньгами и своими подъемы, а твоего Великого Государя жалованья мне... денежного и хлебного и соляново... ничего не дано…, многое время, без твоего, Государя жалованья, ямаючи иноземцев и аманаты, голову свою складывал, раны великие приимал и кровь свою проливал, холод и голод великий терпел и помирал голодною смертию». - писал Дежнев в челобитной к Государю Алексею Михайловичу. Известно, что жалованье он получал, а ко всему был пожалован чином казачьего атамана Якутского острога.
    Промыслом Божьим, о походе Семена Дежнева в Москве узнали лет за пять или шесть до его прибытия в Сибирский приказ. В конце пятидесятых годов в столицу прибыл Михайло Стадухин и в короткий срок всем уши прогудел о покорении Чукотской земли. Разумеется, приписывая себе большую часть заслуг в открытия Северного края. Отчет Дежнева об экспедиции так и не попал в Москву, и лишь в 1736 г. немецкий историк Г.Ф. Миллер, член Петербургской академии наук, участник Великой Северной экспедиции, нашел его в архивах Якутска. Не приложил ли Стадухин здесь своей руки, чтобы задержать в Якутске отчет Дежнева?
    Вероятно, на основании рассказов Стадухина, по Западной Европе распространялся повернутый на свой лад слух, что якобы некий португалец Мельгер совершил в 1660 г. плавание из Азии в Европу и прошел новым морским проливом на Севере. В том же году космограф Ян де Витт нанес на карту пролив Аниан (от названия рек Анюй и Анадырь), издавна считавшийся легендарным, но по своему положению почти соответствующий проливу, которым прошел Дежнев. Характерно, что именно в это время, брат Стадухина – Тарас, действительно находился на подступах к «Аниану», пытаясь во второй раз обойти Большой Каменный Нос и выйти в Тихий океан. А потому, неудивительно, что к момнту прибытия Дежнева в Москву, карта Сибири уже была составлена.
    В марте 1665 г. Дежнев отправился назад и летом следующего года прибыл в Якутск. Здесь он узнал о смерти жены и через полгода женился во второй раз. Вторая жена, также была якутка, получила при крещении имя Пелагеи Семеновой. От этого брака у Дежнева был сын, который в 1699 г. служил в Анадырском остроге, основанным его отцом.
    В 1667 г. Дежнев получил назначение приказчика на Оленек, куда поехал вместе с семьей. В течение двух лет занимался сбором податей, для чего ходил также в Верхоянское и Средневилюйское зимовья. Летом 1670 г. Якутский воевода отправляет Дежнева в Москву, в Сибирский приказ, сопровождать «соболиную казну». Путешествие оказалось последним в жизни атамана. 25 декабря 1671 г. отряд был в столице, но обратно Дежнев не возвратился. В начале 1673 года, в возрасте 68 лет, его славный жизненный путь окончился в Москве.
    Что делал Дежнев в Москве после сдачи «соболиной казны», неизвестно. Возможно, как сведущий человек, он провел остаток жизни в Сибирском приказе, где мог видеть у подьячих чертежи Сибири, на которых была явственно обозначена «каменная преграда» – мыс Дежнева. Ошибочно думать, что современники ничего не знали о трудах и подвигах великого морехода.
    В 1898 году, по решению Русского Географического общества, Большой Каменный Нос был переименован в мыс Дежнева. Сейчас там стоит маяк-памятник смелому мореплавателю. А в 1972 г. в городе Великий Устюг, откуда Дежнев был родом, по инициативе общественных организаций и горсовета открыт мемориал в честь Русских землепроходцев (скульптор Е.А. Вишневецкая). В центре мемориала на круглом гранитном постаменте – бронзовая фигура С.И. Дежнева. На чугунной доске надпись: «Семен Иванович Дежнев». Позади бронзовой фигуры на гранитной стене и плитах – имена землепроходцев: Стадухина, Шалаурова и других. Установлен мемориал на Соборной площади, вблизи величественного Успенского собора, что придает памятнику, поставленному в год 325-летия плавания Дежнева, особый смысл.   

    В 1701 году в Москву из Якутска приехал казачий пятидесятник Владимир Атласов. В Сибирском приказе была составлена его знаменитая «скаска» о дальней Камчатской земле с огнедышащими горами и лососевыми реками. Ко всему, бывалый землепроходец прихватил с собой в Москву японца Татэкаву Денбея, которого вызволил из камчадальского плена. Денбей обогатил «скаску» Атласова многими подробностями.
    Собственно, первооткрывателем Камчатки был не он, а Федор Чукичев, если не считать Федота Попова Холмогорца, погибшего там с остатками экспедиции. Заслуга Атласова состояла в том, что пройдя полуостров с севера на юг, он составил подробное его описание, с точными сведениями о природе и людях. Его предшественник, казак Федор Чукичев, в 1642 г. участвовал в экспедиции Стадухина, Зыряна и Дежнева, и об этом походе писал: «По морю шли две недели. А с усть Индигирки реки к востоку бежали парусом до усть Алазейки реки, а вверх парусом и собою до юкагирского князца Ноочичана полтретья дни... до лесу. И у того лесу зимовье поставили».
    В 1657 г. в верховьях реки Гижиги, где тогда промышлял Михайло Стадухин, он заложил зимовье, из которого совершил два похода в восточном направлении. Собирая ясак с местного населения, Чукичев дошел до Пенжинской губы, с которой открывался путь на Камчатку. Оттуда, Чукичев дважды (в 1658 и 1659 гг.) посылал на поиск «моржовой кости» енисейского казака И.И. Камчатого. Кости Камчатый не нашел, но услышал от местных жителей о какой-то большой реке на юге. Чукичев собрал отряд из двенадцати казаков, включая Камчатого, и перейдя с Гижиги на реку Пенжину, отправился на юг, достигнув вскоре реки, которую и назвали Камчаткой. Впоследствии это название распространилось на весь полуостров.
    Владимир Васильевич Атласов, которого по праву можно назвать  «Камчатским Ермаком», был уроженцем Северо-Двинского края, то есть по сути являлся земляком Семена Дежнева и Ерофея Хабарова. На якутской службе Атласов числился с 1673 года.
    В «дальних заморских службах» Владимир Атласов провел около тридцати лет, поэтому не случайно, что в 1695 г. его назначили приказчиком всего Анадырского захребетного края и отправили в Анадырский острог. Уже в следующем году с Анадыря состоялся первый организованный им поход для разведывания Камчатки. Служилый человек Лука Морозко-Старицын с десятью спутниками проник вглубь острова и почти дошел до реки Камчатки. От местных жителей они прослышали, что на Камчатке совсем недавно видели иноземных людей, одетых в «азямы камчатые». Очевидно, что это известие о присутствии чужеземцев в области, тяготеющей к Анадырю, заставило Атласова ускорить сроки похода на прилегающий к его владениям полуостров.
    Еще до включения Камчатки в территориальное владение России, она была нанесена на карту. До наших дней дошли показания современников Атласова и Дежнева, что русские мореходы неоднократно ходили в «Камчатский залив» для боя китов и моржей. Сохранилось известие, что около 1697 г. ватага «охочих людей» прошла по следу Семена Дежнева пролив между Азией и Америкой и достигла амурского побережья.
    В 1697 г. Атласов и Морозко-Старицын с шестью десятками казаков и стольким же числом юкагиров вышел из Анадырского острога. От устья реки Пенжины казаки две недели ехали на оленях по западному берегу, но затем Атласов повернул с запада на восток и вышел на реку Олювору. Луке Морозко было приказано идти по берегу «Люторского моря», а сам Атласов вернулся на западный берег и тоже стал спускаться к югу. На реке Палане случилось непредвиденное. Юкагиры решили освободиться от своих спутников и побив нескольких казаков, нанесли шесть ран и самому Атласову. На помощь товарищам поспешил с восточного берега Морозко-Старицын.
    К югу от устья Тигиля оба отряда повернули в глубь полуострова и скоро на берегу реки Камчатки застучали топоры. Здесь Владимир Атласов установил большой Православный крест, в знак того, что земля сия принадлежит Державе Российской. Случилось это 18 июля 1697 года. С этого места Атласов предпринял трехдневное плавание на стругах вниз по Камчатке. Вернувшись из похода узнал, что наблюдавшие за пришельцами коряки угнали у него всех оленей. Догнав грабителей на берегу Пенжинского (Охотского) моря и отбив оленей, отряд направился по западному берегу полуострова к реке Иче, впадающей в Пенжинскую Губу.
    Здесь от ичинских камчадалов Атласов узнал, что на соседней реке Нане живет один из иноземцев, которых несколько лет назад занесло морской бурей к камчатским берегам. Атласов приказал доставить пленника к нему. Пленник был японцем, по имени Татэкава Денбей. Атласов долгое время считал Денбея «подьячим Индейского царства», потому что тот не расставался с какой-то рукописью, по понятиям Атласова – «Индейского письма». Денбей выдавал себя за чиновника, хотя, в определенной степени это и могло быть, то есть – принадлежал к командному составу японского корабля.
    Атласов терпеливо учил «индейца» русскому языку и всюду возил его с собой. От него он узнал, что японские мореходы были пленены в низовьях реки Опалы племенем курилов. Курилы отобрали у них четыре пуда золота, но ничего не зная о предназначении этого металла, отдали его на игрушки детям. В земле курилов оставалось еще десять японцев, и хотя Денбей утверждал, что их забрало проходящее мимо судно, но Атласов решил на месте исследовать обстоятельства дела.
    Поход на юг полуострова имел немаловажное значение, ибо по пути следования составлялись чертежи, наносились на карту реки, производились описания природы и ландшафта. Экспедиция при этом проследовала несколько далее искомой реки, выйдя через крайнюю оконечность мыса Лопатка на восточное побережье полуострова.
    Вернувшись из похода, Атласов построил зимовье на реке Иче. Затем был основан Верхне-Камчатский острожек, первым начальником которого стал Потап Сердюков. В острожке осталось пятнадцать человек, но, не имея сил обороняться от нападавших на них камчадалов, решили вернуться в Анадырь. Но, во время следования к столице Чукотки, все они были убиты. Несколько ранее погиб основатель Нижне-Камчатска, верный сподвижник Атласова, Лука Морозко-Старицын. Таким образом, через два года, в Анадырский острог вернулись только пятнадцать человек. Туда же был привезен и японец Денбей.
    Осенью Атласов отправился на оленях в Нижне-Колымск, чтобы летом следующего года, водным путем прибыть с докладом в Якутск. Часть пути пришлось идти на лыжах, из-за чего Денбей, по слову Атласова, «ногами заскорбел», и его пришлось вернуть обратно. Благо, что встречь им шел отряд Григория Постникова. После зимовки на Колыме, Атласов отправился в Якутск, куда прибыл 3 июня 1700 года.
    После сделанного им отчета, Атласов по повелению Якутского воеводы отправился в Москву, куда прибыл в феврале следующего 1701 года. Описание Камчатки, которое дал Атласов в «скаске» 1701 года было непревзойденным образцом географического отчета той эпоху. Он рисовал облик обитателей Камчатки, их одежду, жилища. Перед читателями вставала новая страна, богатая морскими бобрами, красной рыбой и «землями черными и мягкими». Казачий голова говорил о вулканах, похожими на стога и хлебные скирды, над которыми по ночам видно зарево. Говорил о ледовой обстановке у берегов Камчатки.
    Находящиеся в Москве иноземцы едва не сразу узнали о прибытии в столицу покорителя Дальних земель. Поэтому, через несколько дней был сделан другой, не менее подробный допрос. Иноземные послы и торговцы хорошо знали натуру русского человека, когда при хорошем угощении, под доброе вино и под заморскую, в то время водку, можно было развязать язык любого бывалого человека. Через несколько дней, эта уже вторая «скаска» Атласова была отправлена за границу. По всей очевидности, отправлена была Андреем Виниусом.
    В записи было сказано, что Анадырский край и Камчатка соседствуют с Японией и Курильскими островами. Камчатка – полуостров, а не остров, как думали ранее. Против Анадыря действительно лежит земля, откуда зимою по льдам проходят люди, говорящие «своим языком». Земля эта была лишь недавно «вновь проведана». Судя по донесению, русские землепроходцы знали о существовании Аляски, еще в конце XVII века. После этого донесения, на Камчатку был отправлен отряд служилых людей, под руководством Ивана Козыревского.
    К слову сказать, когда Атласов рассказал историю об «индейском подьячем», то в Якутск было послано срочное указание: «немедленно доставить японца в Москву». Уже 29 декабря того же года, анадырский японец появился в палатах приказа. В книге №  1282 дел Сибирского приказа сохранилась запись сказания Татэкавы Денбея. Здесь Денбей рассказал о своем пребывании на Камчатке, также написал краткий очерк о Японии. Хотя, при описании японских рыб, там почему-то появились «вологоцкие нельмушки», но это видимо получилось с подсказки Атласова, принимавшего деятельное участие в составлении документа.
    Через год японец предстал перед Петром Великим, и тот приказал своим слугам «его, иноземца, утешать». Всякие сведения о Денбее обрываются в 1710 году, но известно, что он был крещен с именем Гавриил, и что его взял к себе в дом князь Матвей Гагарин, который был потом губернатором Сибирским.
    В 1701 г. Владимир Атласов был пожалован новым чином и под новым знаменем, вооруженный двумя пушками, вновь отправился на Камчатку. Но, вместо этого, угодил в тюрьму на целых шесть лет. Незадолго до выхода Атласова из Москвы, был издан указ, запрещающий купцам самовольно ходить в Китай. На беду Атласова, ему попался на пути один из таких «самовольных» караванов.
    Поступил он с купцами слишком строго, едва не как с ворами, то есть, говоря современным языком – превысил меру полномочия. Обиженный купец Логин Добрынин из Верхней Тунгуски подал жалобу, которой был дан ход.
    В 1707 году, отбыв тюремное наказание, казачий голова Владимир Атласов снова прибыл в открытый им край. Камчатка встретила его серьезными испытаниями. Живущие здесь казаки и охочие люди, действовали по принципу: «До Бога высоко, а до Царя далеко». Они беззастенчиво грабили население, а живущим здесь приказчикам – Петру Чирикову и Осипу Липину, не оказывали повиновения. Атласов, со свойственной ему горячностью, поклялся эти порядки прекратить, а виновных подвергнуть наказанию. Казалось, что закон восторжествовал, но любители вольницы вскоре взбунтовались. Поначалу они стращали Атласова подметными письмами и прямыми угрозами, но видя, что угрозы не помогают, убили Липина с Чириковым. Закляв бунтовщиков всеми карами, Атласов занял оборону в своем остроге.
У разбойников оставался только один выход – убить атамана, ибо прекрасно понимали, что в случае прибытия отряда с Большой земли, им грозит казнь, либо вечная каторга.  Коварным способом, они послали в острог трех «служилых людей» с письмом, якобы с повинной, а потом зарезали Атласова спящего ночью.
    «Так погиб камчатский Ермак», - писал А.С. Пушкин о покорителе дальних земель, впоследствии внимательно изучавший бурную жизнь Атласова.
    За открытиями русских землепроходцев внимательно наблюдали не только в России, но и в Европе. Так, обе «скаски» Атласова уплыли в Амстердам, в руки ученого-голландца Николая Витсена, так же как и данные о японце Денбее. «Индейская книга» Денбея была передана Готфриду Вильгельму Лейбницу, по всей очевидности тем же Андреем Виниусом. Совсем не случайно, Лейбниц в переписке с сановным чиновником Брюсом, интересовался изысканиями на Востоке, а также и судьбой Денбея. Витсен, получивший «скаски» Атласова, проявил к ним не праздный интерес, ибо с того времени стал аккуратно собирать данные о состоянии льдов около «Необходимого носа».
    Подводя итог роли первого исследователя Камчатки в развитии географической науки, следует сказать, что уже в начале XVIII века, изыскания Владимира Атласова были использованы в печати Западной Европы. В так называемом атласе Гоманна, изданном в Нюрмберге, на одной из карт было написано: «Земля Камчадалия иначе Иедзо с Ламским или Пенжинским морем, которые были пройдены по воде и по суше русскими казаками и охотниками за соболями и описаны во время различных путешествий».

    В повести о землепроходцах Великого Устюга можно было бы особо рассказать о современниках Алексея Чирикова и Витуса Беринга – купцах Луке Журавине, Иване Шубине и Терентии Иванове, ходивших в Туркестан и Центральную Азию. Либо о современниках Григория Шелехова, бесстрашных груманланах, покорителях Шпицбергена (Груманта), из рода Старостиных. Но нас, в данном случае, интересует подвиг мореплавателей, продвигавшихся на Восток, вплоть до берегов Северной Америки.
    Благодаря путям, проторенным Семеном Дежневым, Владимиром Атласовым, Ерофеем Хабаровым, Василием Поярковым, стала возможной экспедиция Витуса Беринга, а следом за ними экспедиция Чабаевского и Трапезникова, а также – походы Бахова, Шалаурова и Новикова. Собственно, именно Бахов и Шалауров увидели берега Северной Америки, чего не удалось сделать несколькими годами ранее Берингу и Чирикову. Поход Витуса Беринга и Алексея Чирикова явился важным шагом в покорении Аляски, поэтому, в нашем повествовании должно уделить им некоторое внимание.
    Алексей Ильич Чириков являлся ближайшим сподвижником Беринга на протяжении многих лет. В 1725 г. Чириков был назначен от Петербургской морской акаде-мии в экспедицию, отправлявшуюся на север Тихого океана. Этот поход возглавлял Витус Беринг. После тщательной подготовки и постройке в Нижне-Камчатске корабля под названием «Святой Гавриил», мореплаватели отправились к северной оконечности Чукотки.
    Алексею Чирикову к тому времени уже были известны народные сведения о Большой земле, как тогда называли Аляску. Ко всему, некоторые камчатские и анадырские землепроходцы утверждали, что на Большой земле еще в давние времена бывали русские люди, которые основали там свое поселение. Чириков знал, что Аляска богата лесом, потому что к берегам Камчатки и Карагинского острова выбрасывало волнами стволы могучих хвойных деревьев.
    Готовясь к экспедиции, Чириков предложил Берингу, в случае необходимости зазимовать на земле, где имеется лес, но до начала зимовки дойти к устью Колымы со стороны Камчатки. Увы, в 1728 году, сразу после выхода в Северный Ледовитый океан, «Святой Гавриил» повернул обратно. Положительным моментом экспедиции было то, что мореходы воочию убедились – «к Чукотке никакая иная земля нигде не подошла», при этом совершили несколько географических открытий.
    На обратном пути мореходами был найден один из островов Диомида (Гвоздева). Но, по иронии судьбы, находясь в самой узкой части пролива между двумя материками, мореплаватели не видели американского берега. Если бы Беринг прошел несколько восточнее, то Аляска была бы открыта еще в 1728 году. Что помешало совершиться этому?.. Педантизм командора, боявшегося превысить полномочия, или – отсутствие на то Божьей воли…
    В следующем году ими была предпринята еще одна попытка плавания на восток, но злой рок снова стал на пути мореплавателей: из-за разыгравшейся бури корабль лег на обратный курс. При возвращении в Охотск «Святой Гавриил» подробно обследовал берега Камчатки, благодаря чему были внесены уточнения в уже имеющиеся карты полуострова. В 1730 г. Витус Беринг заявил в своем докладе: «Признаю, что Америка или иные между оной лежащие земли не очень далеко от Камчатки». При этом, он предложил строить корабль для плавания от Камчатки в сторону Северной Америки.
    Впрочем, у Беринга и Чирикова, в правительстве были не только сторонники, но и прямые противники. Живший тогда в Петербурге астроном Жозеф Николя Делиль, являвшийся по сути французским шпионом, сочинил для Чирикова и Беринга карту, на которой, к югу от Камчатки была показана фантастическая Земля Жуана де Гамы. По Делилю выходило, что эта Земля соединяется с Америкой к северу от Калифорнии. Правительство предложило Берингу пролагать свой путь именно по этой карте. Кроме того, русской экспедиции, тем же Делилем были вручены рисунки, изображавшие виды Земли Иезо,  которой никто никогда не видел. На них были указаны якорные стоянки, заливы, даже исчислены морские глубины. И, несмотря на то, что изыскания Чирикова полностью разбивали делилевский вымысел, сопровождавший их де ла Кройер, сводный брат Делиля настаивал на буквальном следовании предложенной карте. Об устойчивости этого навязанного сверху заблуждения можно сказать то, что даже полвека спустя, изыскания Делиля выходили боком в экспедициях Шелехова и Баранова.
    Но, несмотря на многочисленные препятствия, экспедиция состоялась. Первым, в этой экспедиции, шел пакетбот «Святой Павел» под командованием Алексея Чирикова. За ним следовал «Святой Петр», под командованием Беринга. В ночь на 15 июля 1741 г. «Святой Павел» достиг острова Ситха (Баранова), находящегося вблизи берегов Северной Америки. Через двое суток сюда прибыл пакетбот Беринга. Уже оттуда корабли двинулись на северо-запад вдоль архипелагов и побережья южной части Аляски. Достигнув полуострова Кеная, оба корабля повернули к острову Кадьяку, а затем вышли к гряде Алеутских островов.
    Как следовало из доклада мореходов, осенью начались «штормы великие с дождем и градом» и Чириков с Берингом, к тому времени уже шедшие раздельно, легли на обратный курс. 12 октября 1741 г. «Святой Павел» вошел в гавань Петра и Павла на Камчатке. В декабре Чириков отправил донесения в Петербург, в которых сообщал, что «земли Иоанн де Гамма нет... зато, мореплаватели получили землю, которую признаваем без сумнения, что оная часть Америки».
    В отличие от Чирикова, судьба Беринга сложилась  трагично. Если бы «Святой Петр» лег вовремя на обратный курс, то трагедии бы не произошло. Пакетбот Беринга потерпел крушение вблизи Командорских островов. Случилось это 15 ноября. В это время в северных широтах уже властвует настоящая зима. Оставшемуся в живых экипажу пришлось в страшных условиях становиться на зимовку. К весне удалось построить суденышко, в котором, под командованием Стеллера, мореходы добрались до Камчатки. С собой они принесли горькое известие, о том, что командор Беринг навсегда остался на острове «Святого Юлиана». Позднее остров был назван его именем.
    На следующий год Чириков вновь предпринял экспедицию к берегам Америки, где убедился, что остров Атту нигде не соединяется с Большой землей. Насмешка судьбы состояла в том, что на обратном пути он проследовал в четырех милях от острова «Святого Юлиана», даже не подозревая, что там находится свежая могила Витуса Беринга.
    Открыватель Северо-Западной Америки ненадолго пережил своего великого сподвижника, Чириков умер в 1748 году, прожив на свете всего сорок пять лет.

    По пути проложенному Берингом и Чириковым пошли другие мореходы. Так, летом 1743 года, Емельян Басов (ходивший ранее на Курилы), со служилым Евтихием Садниковым, взяв двух «вожей» из числа прежних спутников Беринга, вышли с Камчатки на Командоры. За год до этого им удалось составить  «складственную компанию», первую на Восточном море. Правда, ни у кого из компаньонов гроша ломаного не было за душей, но корабельный мастер Петр Колокольников построил для «компании», поверив в долг, маленький кораблик – «шитик». Плавание оказалось удачным, потому что Басов привез на борту 1200 шкур бобров и 4000 шкур котиков.
Существует и другая, более реалистическая версия этого похода, где инициаторами выступили – иркутский купец Никифор Трапезников и московский купец Андрей Чабаевский. Они то и ссудили денег на постройку шитика «Петр». Так или иначе, но именно Трапезников и Чабаевский, имея на руках указ Империатрицы Елизаветы, организовали в 1745 г. поход на острова, на которых еще не побывал Басов со спутниками. В этом походе принимал участие устюжанин Михаил Неводчиков.
    Передовщиком «Святого Евдокима» был Яков Чупров, а мореходом – опытный моряк и картограф Михаил Васильевич Неводчиков. Родом, Неводчиков был из Великого Устюга, и у себя дома занимался чеканкой по серебру. На морской службе состоял «в должности геодезической для рисования карт и снимания с берегов прешпектов». Известно также, что рождения он был 1706 года, а от 1742 года есть запись, как о ходившем из Большерецкого устья на Камчатке до Японии и обратно. На протяжении всего пути он снимал чертежи с Курильских островов, но эти карты не сохранились. В 1745 г. Неводчиков направился к берегам Северной Америки, в экспедиции организованной А. Чабаевским и Н. Трапезниковым.
    Достигнув Алеутских островов, мореходы исследовали острова Агатту, Атту и Семичи. Для зимовки выбрали Атту, тем более, что исследован он был еще Чириковым. Если Софрон Хитрово и Свен Ваксель составили карту «видимой земли американской», то заслуга Неводчикова в том, что он первый составил карту Ближних Алеутских островов. Карты эти были посланы в Сенат, поэтому Михаил Неводчиков считается первооткрывателем этой группы Алеутских островов.
    Во время зимовки на Атту, Неводчиков взял к себе мальчика-алеута Томиака и терпеливо стал обучать его русскому языку. Вскоре Томиак уже мог рассказать о ве-ликой морской земле, острове Савия или Салаш. На этой земле – густые леса и множество людей. Жители Салаша имеют русское подобие, у них есть книги, «огненное оружие», а молятся они кресту, как и русские люди. Это люди куг. Они однажды приходили на Атту, завели свой кораблик в реку Аут, стали искать на острове краски и комья белой руды, из которой слагалась одна из основных сопок.
    Этимологически, название «Салаш», похоже на  Алахшак (Аляску); а – «люди куг» – перекликается с «землицей Кыгмальской» Гвоздева или землей Кыымылыт. В обоих случаях, речь идет об Аляске. Владение устюжским точным художеством – резьбой по серебру, весьма пригодилось Михаилу Неводчикову в составлении карт Алеутских островов.
    Через три года, после экспедиции организованной Трапезниковым и Чабаевским, вышел промысловый шитик Бахова и Новикова. Организатором похода был Афанасий Бахов, выходец из Великого Устюга, поверенный сольвычегодского купца Жилкина. Никита Шалауров пришел в Устюг из Вятки, а Новиков был якутским купцом.
    В 1748 г. артель отправилась на промысел к Командорским островам. На их несчастье разыгралась буря и утлый шитик, сшитый китовым усом кораблик, выбросило на один из островов. Как оказалось, это был тот самый остров, где закончил свои дни Витус Беринг. Надо сказать, что экспедиция была в непосредственной близости от берегов Аляски, и мореходы видели скалистые горы, с таежными лесами в их низовьях. При благоприятных обстоятельствах, промысловики могли высадиться на американский берег, и тогда бы им досталась слава первооткрывателей. Но, видимо, не было на то еще Божьей воли; кораблик Бахова и Шалаурова выбросило на остров Беринга.
    Целых два года ушло на то, чтобы отстроить новый шитик. Для этого пришлось использовать части пакетбота «Святой Петр», обломки которого еще находились на скалистом берегу острова. Здесь легендарный командор как бы протянул руку помощи потерпевшим бедствие мореходам. На острове пришлось пережить две зимовки. Надо ли говорить, что в Охотск вернулись не все.
    Должно отметить, что на этом совместные труды Бахова и Шалаурова не закончились. Вполне возможно, что еще на острове Беринга замыслили они о возможности достижения Индии через Тихий океан.
    В 1742 году дочь Петра Великого Елизавета возвратила шпагу адмиралу Федору Соймонову, а в 1752 г. произвела его в сибирские губернаторы. Бывший каторжник, любимец Петра Великого, ввергнутый в опалу канцлером Бироном, снял каторжное платье и сел за стол своей канцелярии в Тобольске.
    Надо сказать, что Соймонов был знаком с Шалауровым еще с Охотска, где работал как каторжник на солеваренном заводе, а потому, узнав об инициативе достигнуть Индии, сразу ее поддержал. Эта идея зародилась у опального адмирала еще давно, и он высказывал ее Петру Великому. Теперь же, в Шалаурове он увидел исполнителя свого замысла, а потому вместе с ним и Афанасием Баховым приступил к детальной разработке плана неведомой доселе экспедиции.
    «В бытность Тобольского губернатора Федора Ивановича Соймонова, - как повествовал о том устюжский штаб-лекарь Яков Фриз, - согласились два купца, первый вышеозначенный Шалагуров (т. е. – Шалауров), а второй природный устюжанин Бахов, с 75 человеками, спускаясь вниз по реке Лене и по восточным сибирским берегам с намерением пробраться, ежели возможно будет».
    В том же 1757 г. корабль был построен и экспедиция отправилась из Якутска, вниз по реке Лене. Яков Фриз пишет об этом так: «Прозимовав на устье Лены, отправились они своим судном, 1758 года, 20 июля, до устья Яны, отстоящей от Лены на 405 верст, куда и пришли в исходе сентября. Пробыв же здесь два года, продолжили свой путь 1760 года, в июле, к устью Индигир-реки, расстоянием от Яны 565 верст, отсюда отправились они до реки Колымы, по расстоянию 760 верст, куда прибыли в сентябре, жили тут паки два года. А между тем Бахов пришел в несогласие со своим товарищем и остался на месте. Шалагуров же один, не оставляя предприятие, от-правился 1762 года, 20 июля, от Колымы до Шелагского мыса, следовательно, под 74 градусом широты и 190 градусов долготы, от Колымы же 420 верст. Тут, будучи он притеснен‚ 16 суток ужасным льдом от 4 до 15 сажен толщины, был по оному бечевою далее тянуть свое судно, он нашел невозможность, возвратился в Колымское устье, где Бахова нашел умершим…»
    Но столкнувшись с неудачей, Шалауров не сложил руки и отправился вначале в Тобольск к Соймонову, а затем в Петербург. Здесь он написал свое знаменитое «Доношение» о четырехлетних скитаниях во льдах и добившись содействия правительства, вновь возвращается снаряжать судно. Знаменательно, что в тот год, в морях южного полушария ходил сэр Байрон – дед великого поэта, а в России снаряжалась экспедиция Чичагова, для похода с Русского Севера в Индию. В то же время Степан Глотов открыл остров Кадьяк у берегов Северной Америки.
    В следующей экспедиции Никита Шалауров все-таки пробился за Баранов Камень, и венцом его стараний явился выход к Шелагскому мысу. Но, как пишет о том Яков Фриз, Шалауров, «перебравшись за Шелагский мыс, безвестно пропал и уповательно около тех самых мест, где капитан Кук, пройдя с другой стороны Чукотский нос, нашел непреодолимую невозможность...». От коряков же было слышно, что судно Шалаурова было найдено сожженным, а многих из людей нашли  мертвыми. О путешествии же этом, Якову Фризу сообщил крестьянин Великоустюжской округи, престарелый Максим Старков, который не пошел с Шалауровым дальше Шелагского мыса, а возвратился домой через Верхне-Анадырский острог и Камчатку. День гибели Шалаурова в 1764 году остался неизвестным.
    Вот так, трудно, жертвуя многими жизнями служилых людей, приходилось осваивать бескрайние пространства Сибири и Дальнего Востока. Землепроходцы следовали от одного форпоста к другому. Ставили остроги, которые становились опорными пунктами в продвижении на Восток, подчиняя освоенные земли государству Российскому. Если считать от времени похода Семена Курбского из Устюга в Югру, то понадобилось три столетия нечеловеческих усилий, благодаря которым Российския владения распростерлись даже до берегов Северной Америки.

    В связи с этим, если говорить о русских покорителях Северной Америки, то прежде всего нужно назвать имена Григория Шелехова, Александра Баранова, Лаврентия Загоскина. Но, в летописи посвященной освоению Нового Света, записаны также имена выходцев из Северо-Двинского края. Ими были, житель Великого Устюга, зять Григория Шелехова Михаил Булдаков и уроженец гор. Тотьмы – Иван Александрович Кусков.
    С именем Кускова связано основание самого южного поселения русских в Северной Америке, называемого ныне как Форт-Росс.
Благодаря Федору Соймонову, основателю Нерчинской экспедиции, в бытность им сибирским губернатором, был организован ряд экспедиций, которые подробно исследовали пространства Сибири и восточных рубежей России. Благодаря его поддержке, Бахов и Шалауров достигли самых берегов Америки, а Гаврила Пушкарев, прибывший к ней на корабле иркутянина Бечевина, ступил на землю Нового Света. Таким образом, Шелехов шел уже по проложенному пути.
    Григорий Иванович Шелехов родился в 1747 г. в небольшом городке Курской губернии – Рыльске, в семье мелкого торговца. Жизнь свою Шелехов начал со службы приказчиком у богатых купцов, а по исполнении 24-х лет поехал в Сибирь. Есть сведения, что некоторое время он провел в пограничном городе Кяхте, куда из Охотска доставляли меха для торговли с купцами «Небесной империи». В Охотске в то время жил богатый купец Оконишников, приехавший туда из Великого Устюга. Шелехов поступил к нему на службу приказчиком.
    Несмотря на занятость, Шелехов постоянно занимался самообразованием, и с самого начала показал себя перспективным предпринимателем. В 1773 году он вошел в компанию с охотскими купцами и сообща с ними построил корабль «Прокопий». Название это, наверняка, было дано с подачи самого Оконишникова, так как святой Прокопий являлся покровителем Великого Устюга. Вернувшись с промысла, «Прокопий» доставил 250 шкур морских бобров. На вырученные деньги, Шелехов построил еще два корабля – «Святой Павел» и «Святая Наталья».
    С самого начала, Шелехов окружил себя храбрыми и инициативными людьми. Большей частью это были русские грамотеи-самородки. Например, Герасим Измайлов вычертил карты, которыми впоследствии воспользовался английский мореплаватель Джеймс Кук. А казак-исследователь Иван Кобелев, в свою очередь, делал поправки к картам Кука.
    С целью объединения купцов и мореходов, Шелехов основал в 1781 г. «Американскую Северо-Восточную, Северную и Курильскую Компанию». Но, для того чтобы предприятие могло полноценно действовать, нужно было заручиться поддержкой правительства и отдельных влиятельных людей. Григорий Шелехов поехал в Петербург, где познакомился с правнуком петровского кузнеца, богатым заводчиком Демидовым. Возможно, тогда же он сблизился с поэтом Державиным, занимавшим должность советника Экспедиции доходов. С полученными у Демидова якорями, пушками, уральским железом, медью и корабельными снастями, Шелехов, преодолев большие трудности, прибыл в Охотск. С собой он привез также и знаменитый фонарь Кулибина.
    Вскоре на Шелеховских верфях были построены плоскодонные галиоты «Три Святителя», «Симеон и Анна», и «Святой Михаил», вышедшие в плавание 16 августа 1783 года. На борту галиотов находилось около 200 моряков и промышленников. Шелехов командовал «Тремя Святителями». Жена его, Наталья Алексеевна, сопровождала мужа в плавании. Почти одновременно с Шелеховым к берегам Северной Америки отправился Потап Зайков, который в 1781 г. сделал опись Чугацкого залива. Его отряд состоял из 300 человек. После зимовки на острове Беринга, где промышляли пушного зверя, 16 июня следующего года, галиоты (кроме «Михаила», который не прибыл туда) отправились к Алеутским островам.
    Третьего августа корабли пришли на остров Кадьяк, в Павловскую гавань. Местные жители – «коняги», встретили пришельцев довольно недружелюбно; было их около тысячи человек. Эскимосы островитяне враждовали между собой, поэтому на Кадьяке находилось 400 человек пленных туземцев. Они то и стали для Шелехова первыми помощниками, когда он освободил их от рабства. Из их числа Шелехов выбрал начальника – Хаскака, дал им байдары и определил место поселения, в 15 верстах от гавани Павловской.
    Эскимосы удивлялись всему, что делали поселенцы – деревянным домам, орудиям труда, огнестрельному оружию. Стремясь приучить их к цивилизации, Шелехов раздавал им семена для посева, но «коняги» употребляли их в пищу. Колонистам пришлось употребить много труда, чтобы объяснить «конягам» преимущество жизни в деревянных домах, а не в юртах, также научить их способам разведения овощей и злаков.
    В целях просвещения островитян, Шелехов открыл школу для детей, которые, показав себя способными учениками,  вскоре довольно неплохо понимали даваемые им уроки. Все это расположило живущих здесь эскимосов к русским мореходам. Одновременно с этим происходило исследование побережья Аляски, а также началось обустройство места для русского поселения, в гавани Трех Святителей в южной части Кадьяка. Реки Кадьяка оказались богатыми красной рыбой. Также в кадьякских водах обитали морские бобры, сивучи, нерпы. Материк Северной Америки отделяло от острова всего 50 километров водного пространства.
    В 1785 г. русские исследователи высадились на побережье Аляски в районе Канайского залива. Здесь они нашли горный хрусталь, разные руды и строительные камни. А также составили карту этой части американского побережья. Из строевого леса, найденного здесь же, корабельные мастера стали сколачивать вместительные морские лодки. Весной 1786 г. пятеро соратников Шелехова отправились на этих лодках к величественному мысу святого Илии. В этом же году были заложены деревянные русские крепости на острове Афогнак и в Кенайском заливе. Тогда же Гаврила Прибылов проплыл к северу от Алеутской гряды, где обнаружил острова, впоследствии названные его именем. Потап Зайков, Луканин и другие промышленники начали на этих островах успешную охоту на зверя, и уже через два года добыли здесь 40 тысяч котиков, 6 тысяч голубых песцов, две тысячи бобров и тысячу пудов моржовой кости.
    Покидая в мае 1786 г. остров Кадьяк, Шелехов поручил енисейцу Константину Самойлову управление русскими поселениями в Северо-Западной Америке. За эти три года было много сделано. Обследован остров Кадьяк и побережье Аляски,  открыты острова Прибылова и Шантарские острова, также  были  обнаружены богатые лежбища морского зверя, одновременно с этим построены русские крепости и налажены отношения с местным населением.
    Эскимосы, алеуты и индейцы-тлинкиты постепенно начинали пользоваться русскими орудиями труда и употреблять в пищу те продукты, которые поселенцы научились выращивать в новых условиях. На Кадьяке возрастали ячмень, просо, горох, картофель, репа и даже тыква. Наблюдая жизнь алеутов, Шелехов подробно описал их быт, верования, обычаи.
    Когда Шелехов прибыл на Камчатку, то узнал, что туда прибыл первый корабль из Ост-Индии. Это событие было воспринято как доброе предзнаменование. Дело было не в том, что сбывалась мечта Шелехова о выходе на международные связи, а в том, что иноземцы, фактом заключения торгового договора, официально признавали созданную им «Американскую Северо-Восточную, Северную и Курильскую компанию». Одновременно с этим признавали право России на владение теми землями, на которых находились поселения этой компанией созданные. С этим признанием иноземцы прибыли первые. Исследователь Кадьяка заключил торговую сделку с Ост-Индской компанией, в лице капитана Вильяма Питерса.
    Окрыленный, Шелехов направился в Иркутск. В пути, ему и его жене пришлось испытать немало трудностей: им пришлось брести пешком от Алдана до Якутска, спать на снегу, подолгу обходиться без горячей пищи, но они несли в Россию весть о том, что русские люди ступили на побережье Аляски.
    В Иркутске Шелехов составил подробный отчет о своем путешествии, также направил на Кадьяк своего нового управляющего Евстрата Ивановича Деларова. Одновременно с этим отправил двух штурманов в плавание «для открытия новых морских островов и приведения под власть Российской империи разных островных народов, так равно и для утверждения всей новообретенной Американской части знаками величеству и названию Российскому свойственными». Немало усилий пришлось приложить Шелехову, чтобы убедить генерал-губернатора И. В. Якоби, о необходимости извещения правительства о его предложении заселить Русскую Америку.
    Тем временем, вывезенные с Кадьяка алеутские мальчики уже обучались в иркутской школе «российской словесности и наукам».
    Наконец, Григорий Иванович был вызван в Петербург. Императрица Екатерина Вторая, внешне выразила знаки благоволения. Наградила Шелехова и его компаньона Голикова шпагами, медалями и грамотами. Но, при этом отказала в займе на 200 тысяч рублей без процентов. А по поводу просьбы «привести новооткрытые землю под руку Державы Российской», изволила начертать: «Многое распространение в Тихом океане не принесет твердых польз. Торговать дело иное, а владеть дело другое».
Вслед за Шелеховым стали организовываться новые компании, но действовали они разрозненно, поэтому возникла необходимость в координации действий и в объединении. Шелехов имел широкие планы по заселению Северной Америки, с созданием большого количества русских крепостей со столицей Славороссией. По проекту Шелехова, в Славороссии должны были быть широкие улицы, просторные площади, украшенные памятниками в честь русских патриотов и землепроходцев. При этом хотел, чтобы город был заселен не только русскими, но и местными коренными жителями. «Американцы скорее и удобнее приучатся к нашей жизни», - утверждал он в одом из наставлений Баранову. К сожалению, планам этим не суждено было сбыться. Начавшая подниматься Славороссия подверглась нападению индейцев, которые сожгли дотла русскую крепость. Как выяснилось впоследствии, сделали они это по наущению переселенцев из Европы.
    С августа 1790 г. в управление Русской Америкой вступил купец из Каргополя Александр Андреевич Баранов. Вместе с Барановым, в Северную Америку прибыл его ближайший сподвижник Иван Александрович Кусков. Баранов в точности следовал указаниям Шелехова, как при жизни его, так и после смерти. Он осваивал не только острова и побережье Аляски, но расширял владения дальше на юг Северо-Американского континента.
    В последние годы жизни Шелехов расширил деятельность «Северо-Американской компании», как она стала называться с 1794 года. Из Охотска, контора компании была перенесена в Иркутск‚ столицу Сибири, откуда Шелехов управлял всеми делами на Тихом океане. Если бы не безвременная кончина Шелехова, которая последовала 20 июля 1795 года, то он сумел бы воплотить планы по открытию консульств в Китае, Японии, Индии и на Филиппинах. Ко всему, он хлопотал об отправлении в Японию большой научной и торговой экспедиции. Указывал на необходимость возвращения Амура России.
    Александр Андреевич Баранов стал достойным преемником дела Григория Шелехова. В 1780 г. Баранов переселился из Каргополя в Иркутск и при их личном знакомстве «Колумб Российский» сразу оценил деловые качества будущего компаньона и пригласил его в свою «Северо-Американскую компанию». Баранов пытался поначалу открыть собственное дело, поэтому только спустя десять лет, 15 августа 1790 г. было подписано их деловое соглашение.
    Коренастый, плотный, белокурый, Александр Баранов выделялся, несмотря на малый рост, из толпы своих компаньонов. Отправляясь в экспедицию, он взял с собой из Охотска около двухсот человек. Первым же его помо-щником стал Иван Кусков, основавший в 1812 г. крепость Форт-Росс. На арендованном у Шелехова галиоте Баранов отправился к Аляске, но корабль в пути потерпел крушение и экипаж был вынужден высадиться на остров Уналашку. Зиму пришлось провести в ужасающих условиях. Жить пришлось в земляных юртах, а в пищу употреблялись коренья, травы и гнилая китовина. Тем не менее, Баранов не падал духом, кроме необходимых работ по спасению экипажа, он вел дневник и производил исследования на острове. До Кадьяка удалось добраться только в 1791 году.
    Сразу по прибытии, Баранов приступил к активному обустройству на острове, ко всему, направил опытного морехода Бочарова составлять карты побережья Северо-Западной Америки. Через год, в Павловской гавани началось строительство деревянной крепости. Одновременно с этим, по всему побережью Кадьяка расставлялись железные доски с надписью: «Земля Российского Владения...». Тогда же Баранов получил первые письма от Шелехова из Охотска.
    Благодаря тому, что на Большой земле рос корабельный лес, Баранов начал строительство кораблей. На этом поприще проявил недюжинную смекалку и изобретательность: самолично изобрел обмазку для судов, добывал скипидар, плавил первое железо из руд Кадьяка и Кенайской губы. Даже сам конопатил корабельные днища, проверяя изобретенную им обмазку. Этому был свидетель британец Мур, представитель Ост-Индской компании, забредший случайно в Чугацкий залив. Кроме железа, Баранов открыл на Аляске каменный уголь и сам испытал его.
    Но в дальнейшем, события разворачивались совсем не так гладко, как это было в начале. Когда мимо русских поселений проходил на корабле ученик Кука Ванкувер, в это время девяносто русских исследователей уже занимались изучением Аляски, отыскивая проход по суше и ледяному морю к Баффинову заливу. Характерно, что поставляли Баранову научные сведениями, не инженеры и не ученые мужи, а простые охотники Пуртов и Куликалов. Исследование Аляски было очень активным, поэтому неудивительно, что у русских поселенцев появились завистники и враги.
    Стараниями Баранова, на Кадьяке, в скором времени появились укрепленные крепости. Но в других поселениях еще нужно было желать лучшего. Этим воспользовался Ост-Индский мореход Бербер, известный своими пиратскими выходками. В 1802 г. он высадил на острове Ситха шесть своих головорезов, якобы за «бунт на корабле». Не подозревая коварства, русские взяли их на работу. Спустя некоторое время, берберовские лазутчики подкупили индейских вождей, снабдили их оружием, ромом, прочими вещами обихода, после чего напали на Ситху. Последствия нападения были ужасающими. В сожженном городке все русские поселенцы были убиты, причем, у всех у них были сняты скальпы. Пират прошел мимо Кадьяка, с двадцатью выставленными пушками, а затем отправился на Гавайи, торговать добром награбленным на Ситхе.
    Положение дел в пользу русских поселенцев решилось в 1804 г. по прибытии корабля «Нева» под командованием Юрия Лисянского. В то же время, корабль «Надежда», под командованием И.Ф. Крузенштерна исполнял дипломатическую миссию в Японии. Послом был назначен Николай Резанов, зять Шелихова. Надо отметить, что после смерти «Русского Колумба», руководителями «Северо-Американской компании» стали два его зятя – Николай Резанов, а также Михаил Булдаков, уроженец Великого Устюга, потомок купцов-землепроходцев. «Нева» в то время совершала кругосветное путешествие, но имя Лисянского почему-то осталось незаслуженно забытым, несмотря на то, что «Надежда» возглавляемая Крузенштерном, не являлась первенствующей. Именно с «Невы» на Ситху был высажен возглавляемый Барановым десант, который освободил остров от пиратов. Неподалеку от сожженной берберовцами крепости, был вновь отстроен город Ново-Архангельск.
    По всей очевидности, имя Юрия Лисянского было оттеснено на второй план по той причине, что на «Надежде» следовал Николай Резанов, который по Указу Императора Павла I, с декабря 1799 г. являлся Главным правителем «Северо-Американской компании». Капитал Компании к 1-му января 1800 г. составлял 2634356 рублей. По тем временам, колоссальная сумма. Более того, компания имела к началу века около десяти больших кораблей. Иностранцы были вынуждены считаться с русскими торговцами и промышленниками. Многие относились настороженно к росту русского влияния в Америке, как например нью-йоркский банкир Астор, другие же выражали искренние знаки приязни и восхищения. Так, в 1807 г. Баранову было передано приветствие от владетеля Сандвинчевых островов Томи Оми, будущего гавайского короля Камемаха I. Имя Александра Баранова было известно далеко за пределами Северной Америки. Тому способствовало и то, что в 1806 г. Указом Императора Александра I был утвержден флаг «Российско-Американской компании».
Баранов между тем неустанно трудился над расширением связей. Русская Америка торговала с Кантоном, Нью-Йорком, Бостоном, Калифорнией, Гавайями. На службу к Правителю Америки стали наниматься кадровые морские офицеры. Для ускорения заселения Америки от Императора Александра I был дан ряд привилегий. Это касалось и займов «сверх выданной суммы» и права выдачи паспортов для нанимавшихся в компанию людей, сроком на семь лет. Вспомним, что двадцатью годами ранее, компании было отказано в ссуде на 200 тысяч рублей. Полномочия «Российско-Американской компании» были уже так высоки, что приближались к полномочиям сибирских губернаторов. Не напрасно шелеховцы распевали по праздникам сочиненную Барановым песню: «Ум российский промыслы затеял...» - гимн русскому бесстрашию.
    По указанию Баранова, его ближайший сподвижник Иван Кусков, в 1812 году начал строительство Русской крепости в штате Калифорния. О личности верного последователя идей Шелехова и Баранова следует сказать особо.
    Иван Александрович Кусков родился в 1765 г. в г. Тотьма, на севере Вологодской губерни. Издревле, купцы Новгорода Великого ходившие в Югру, использовали Тотьму как одни и опорных пунктов в движении на Восток. Находился этот город на реке Сухоне, по которой удобно было достичь такого важного торгового и административного центра, как Великий Устюг. Традиции землепроходцев жили здесь веками, поэтому и неудивительно, что будучи молодым человеком, Кусков отправился со своими соотечественниками осваивать сибирские земли.
    О первых годах жизни Ивана Кускова в Сибири сведений не осталось, но по всей очевидности, проявил он себя как человек неутомимый, инициативный и старательный в исполнении порученных ему дел. Если было бы иначе, Баранов не заключил бы с ним в 1790 г. контракт. Случилось же это еще до того, как был подписан контракт между Шелеховым и Барановым. Будущему правителю Русской Америки нужны были верные инициативные помощники.
    За 150 лет освоения края, транспортные пути были уже в достаточной мере изучены, поэтому путь от Иркутска до Камчатки занял всего три месяца. Баранов горел желанием начать собственное дело, но в Охотске произошло событие, неожиданное для Баранова и Кускова. Там они встретили Григория Шелехова, который вновь предложил Баранову поступить на службу в его «Российско-Американскую компанию». Неизвестно отчего, Баранов, упорствовавший в течение ряда лет, вдруг согласился. Контракт был подписан 15 августа, а через четыре дня галиот «Три Святителя» взял курс на северо-восток и последовал к берегам Америки.
    Ивану Кускову в равной мере пришлось испытать все трудности этой экспедиции – зимовку на Уналашке, обустройство на Кадьяке; будучи первым помощником Баранова, он должен был исполнять все его поручения. С 1791 по 1808 годы, исполняя поручения Баранова, Кусков совершил ряд экспедиций по обследованию Кадьяка, Ситхи и побережья Аляски. Также, вместе с экипажем «Невы» участвовал в освобождении Ситхи от пиратов. Когда на острове была заново отстроена крепость Ново-Архангельск, то столица русских поселений была перенесена именно туда. Кусков деятельно контролировал строительство новой крепости, тем более, что во время длительных отлучек Баранова оставался его заместителем.
    По инициативе Кускова и с его участием на островах и на материке были заложены верфи, на которых построили парусники «Ермак», «Ростислав», «Ситха», трехмачтовый галиот «Открытие», а позднее, в Калифорнии, на судоверфи – Россгалиот «Румянцев», бриг «Булдаков» и заложен бриг «Волга». Еще до строительства форта Росс, Кусков имел опыт единоправного командования крепостью. Речь идет о русском поселении на острове Нучек в Чугацком заливе. С этого форпоста началось строительство поселений на берегу материка. Опыт заселения Чугацкого залива был повторен Кусковым в заливе Якутат. Энергия и рвение Кускова были по достоинству оценены правительством. В 1805 г. его перевели в купеческое сословие, с присвоением чина коммерции советника, а 12 октября 1806 г. наградили золотой медалью на Владимирской ленте.
    Но для более успешного течения дел «Российско-Американской компании» возникла нужда в утверждении ее на более южных широтах американского континента. В марте 1812 г. на калифорнийском берегу Кусков заложил крепость с названием Росс или – Славянск. Чтобы отыскать место для крепости, Кускову пришлось трижды побывать на берегах Калифорнии, с тщательным их исследованием. Строительство главных сооружений и складов было закончено через три месяца, а 30 сентября крепость была освящена и получила существующее ныне название. До самого дня своей отставки, в течение десяти лет Кусков бы бессменным начальником крепости, где сумел построить не только судоверфи, чем создал базу для снабжения русских продуктами и предметами обихода, но и наладить свое обширное многоотраслевое хозяйство по выращиванию овощей. Здесь росли все сельскохозяйственные культуры, кроме злаковых.
    Дела Русской Америки успешно шли в гору, несмотря на нехватку плавсредств и рабочих рук. Русские купцы и мореходы посещали Гавайи, Манилу, Колумбию. Гавайский король подарил Баранову цветущие участки на Сандвинчевых островах. В гавани Ситхи всегда было много иноземных кораблей. Баранов завел в Русской Америке школы, библиотеки, музеи, верфи, основал крепости, спустил на воду построенные здесь корабли.
    о, нужно ли говорить, что у Баранова также хватало завистников и врагов. Прибывшие в Америку чиновники травили его, не в силах простить простого происхождения, ума и кипучей энергии. Баранова постоянно изводили интригами, клеветой и ложными доносами. Наконец, в 1818 г. распустили слух, что Баранов «наживается» на делах «Российско-Американской компании», и по этой причине посылает в Петербург неполные отчеты. По всей очевидности, в столице появились влиятельные лица, заинтересованные в ослаблении деятельности русских на американском континенте. Через несколько лет это как если-бы подтвердилось. Кругосветный мореплаватель Гагемейстер получил секретное задание – сместить Баранова и принять от него дела кампании.
    Прибытие Гагемейстера на Ситху было с возмущением воспринято старыми шелеховцами, но седой герой Аляски покорился и сдал дела. Главный бухгалтер компании Платон Боковиков писал в своей докладной записке: «Что такое сделал Гагемейстер в Америке для пользы Компании? Сменил Баранова и больше ничего... Распоряжения его касательно внутреннего управления в Америке мелки и ничтожны, что не стоит о них и говорить. Например, он уничтожил паи и положил промышленным жалованье... Промышленные, имея в виду известное жалование, перестали заботиться об улучшении промышленности, и от того промысла в последних годах весьма приметно уменьшилось… Я всегда говорил - говорю, и пока жив, утверждать буду, что если бы Александр Андреевич Баранов, владея прежними силами, прожил бы еще в Америке десять лет и если бы Михайло Матвеевич Булдаков (зять Шелехова – прим. авт.) такое же время поуправлял компанией по прежнему, то компания наша наверняка стала бы наряду с первыми европейскими компаниями…».
   Вслед за Гагемейстером, на шлюпе «Камчатка» был послан В.М. Головнин, с полномочиями ревизии деятельности «Российско-Американской компании». В 1824 году Головнин, в письме к морскому министру, излагая историю компании, подвергал резкой критике Шелехова, Баранова, Резанова, при этом сделал далеко идущие выводы: «1. Компания акционерам своим не доставляет никакой пользы, а еще делает убыток… от неосновательных предприятий и худо обдуманных поступков правителей ея дел... 2. Компания никакой пользы государству не приносит, так как обширные области, приобретенные компаниею для России, только на картах к ней приложены одноцветною краскою и могут занимать лишь детей в школах, учащихся географии, или недорослей из министерств, вовсе географии не знающих…».
    Аналогичного содержания письмо было направлено Головниным генерал-губернатору Сибири М.М. Сперанскому еще в 1820 году. Тем не менее, компания продолжала вести борьбу. Например, 17 февраля 1825 г., на имя министра финансов Е.Ф. Канкрина, было написано письмо, о необходимости решить вопрос о русских поселениях в Америке на государственном уровне. Письму был дан ход, за подписью, в том числе и самого Канкрина. Но канцлер К.В. Нессельроде так представил его Императору Александру I, что по его указанию, наложил на письмо резолюцию такого рода: «Получено от Его Величества лично, с Высочайшим повелением предписать компании, чтобы она тотчас отменила построение крепостцев... сверх того, призвав директоров, сделать им строжайший выговор за неприличность как самого предложения, так и выражений, с тем, чтобы они беспрекословно повиновались распоряжениям и видам правительственным, не выходя из границ купеческого сословия».
    Все эти предписания создавалось в то самое время, когда было уже совершенно ясно, что Баранов для себя не нажил никакого богатства, при этом сберег для Державы огромные средства, которые превосходили все мыслимые размеры. Легендарный правитель Аляски не смог перенести полученного удара. Возвращаясь в Россию на корабле «Кутузов» он заболел и слег в постель. Когда корабль проходил мимо Сандвинчевых островов, он нашел в себе силы, чтобы выйти на спардек, и взглянуть на вершину гавайского вулкана Мауна-Лоа. На Яве Баранову стало совсем плохо. Отклонив приглашение гавайского короля – провести старость под пальмовыми кровлями Полинезии, он лежал почти без сознания в грязной комнате дешевой батавской гостиницы и бредил снегами Отчизны.
    Умер Баранов 16 апреля 1819 года, недалеко от острова-вулкана Кракатау, на главном пути кораблей, идущих из Индийского океана в Тихий. Тело героя Русской Америки, с привязанным к ногам пушечным ядром, опустилось на дно тропического моря. Александр Баранов так и не покинул континента, освоению которого положил столько сил, навсегда оставшись его стражем.
    Когда Пушкин в Кишиневе узнал от Павла Пестеля о смерти Александра Баранова, он написал в своем дневнике: «Баранов умер. Жаль честного гражданина, умного человека...». Пушкин с пристрастием изучал труды о покорителях Сибири, Дальнего Востока и Русской Америки, поэтому о Баранове он знал не понаслышке.
    После отъезда Баранова, Иван Александрович Кусков прослужил еще три года, пока в сентябре 1821 г. не закончилась его служба по контракту. Новый главный правитель русских поселений в Америке, капитан-лейтенант М. Муравьев, подписал мореходу свидетельство, в котором говорилось: «...с 1820 г. по сентябрь 21-го, он находился под моим начальством... Его опытность и познания местных обстоятельств столь важны, что трудно заменить его кем бы то ни было. Я с сердечным пожеланием ему всех благ, но с душевным прискорбием расстаюсь с ним».
С января 1822 г. Кусков жил в Ново-Архангельске, а в августе прибыл в Охотск и через Сибирь, вместе с женой своей Екатериной, дочерью индейского вождя, направился в родные места. 4-го июля 1823 г. он прибыл в Тотьму и в конце года скончался. Имя Ивана Кускова чтут в Америке и поныне. Форт-Росс превращен американцами в национальный парк и памятник штата Калифорния. В год празднования 200-летия Америки, в 1976 году, американская сторона выпустила медаль, посвященную Форту Росс и его основателю, Ивану Александровичу Кускову.
    Форт-Росс являлся самым южным, крайним форпостом, в освоении русскими землепроходцами Северной Америки. И если бы это движение не было искусственно остановлено, то Россия имела бы реальную сферу влияния на политику американского континента. Подводя итог этому очерку, можно отметить, что труды устюжан и северодвинцев, в деле освоения огромных пространств Сибири и Дальнего Востока, были совсем немалыми. Имена Семена Дежнева, Михаила Стадухина, Ерофея Хабарова, Никиты Шалаурова и Афанасия Бахова, Михаила Неводчикова, Владимира Атласова, Ивана Кускова... будут навсегда золотыми буквами вписаны в историю освоения Русской земли.


    Глава 3: «Духовная жизнь Великого Устюга»

    Как уже указывалось в нашем повествовании, Великий Устюг ранее располагался на правом берегу Сухоны, при месте слияния ее с рекой Юг. Рядом с городом монахи устроили обитель во имя Святой Троицы. Произошло это в последней четверти XII века, в годы правления Великого князя Всеволода «Большое Гнездо». Город, рядом с которым располагался монастырь, назывался Гледень, по наименованию горы на которой он находился. Весенние разливы рек нередко становились бедствием для жителей Устюга, ибо в значительной степени подмывали берег. Все это привело к тому, что устюжане стали переселяться на левый берег, туда, где ныне Великий Устюг и находится. Посад этот стал именоваться как Черный Прилук. Уже в 1212 г. посад был обнесен стоячим тыном, имел 7 деревянных башен и трое ворот с двухъярусными бойницами над ними. К этому же времени относится и создание Михайло-Архангельского монастыря. История эта подробно рассказана в житии прп. Киприана Устюжского. По причине малого объема его, приведем это житие полностью...

    Издавна, едва ли не с самого основания древнего города Гледена, находился в нем монастырь Святой Троицы. Тут в первых годах XIII века один богатый землевладелец Двинской трети, Устюжской волости, презрев прелести мира, решился посвятить себя иноческой жизни и принял пострижение с именем Киприана.
    Достигши исполнения своего задушевного желания, новый инок со всем усердием предался подвигам поста и молитвы, безропотного послушания и труда. После всех пришедши в монастырь, он хотел сравняться в подвигах с поседелыми старцами и усвоить себе все их добродетели. Такая жизнь не могла не обратить на Киприана всеобщего внимания жителей, и слава о молодом подвижнике быстро начала распространяться в окрестности.
    Благочестивые граждане Гледена привыкли посещать монастырь Святой Троицы и находить для себя утешение в душеполезных беседах с иноками. Но в то время река Юг стала подмывать Гледенскую гору, и граждане были вынуждены переселиться на Черный Прилук за реку Сухону и построить нынешний Устюг. Посещение Троицкого монастыря, от которого они были теперь отделены большой рекой, сделалось для них неудобным.
    Жалея о трудности посещать любимое место своего богомолья и желая иметь иноческую обитель вблизи нового места своего жительства, устюжане стали просить преподобного Киприана устроить монастырь близ их нового города. Граждане желали посещать новый монастырь вместо Троицкого и в тишине иноческой ограды отдыхать и успокаиваться от забот и треволнений житейских.
    Устрашился сначала смиренный подвижник предложения граждан, долго отказывался он, считая себя и недостойным, и неспособным для такого дела, но не мог устоять против усиленных просьб устюжан и согласился принять на себя этот труд для общей пользы. Обойдя город и осмотрев места, удобные для иноческой жизни, он избрал место при озерках за острожною осыпью, или валом города, поставил себе здесь малую кельицу и стал подвизаться в ней в непрестанных трудах, посте и молитве.
    Тяжела, однако, была для подвижника жизнь без храма Божия и без участия в общественном богослужении, поэтому в 6720 (1212) году при Ростовском князе Константине Всеволодовиче преподобный Киприан начал строить храм и обитель в честь Введения во храм Богородицы и Архистратига Михаила. Граждане обрадовались и стали помогать ему в этом богоугодном деле, приносить все нужное для устроения и содержания обители, а иные стали и жить вместе с ним. Преподобный Киприан с радостью принимал каждого с отеческой заботливостью и любовью помогал устроиться и приобрести необходимое для кельи, примером же собственной жизни учил тому, как достигать спасения души и избавиться вечных мук.
    Чтобы успокоить братию и дать ей возможность всецело посвятить себя духовным подвигам, преподобный отдал обители все свое имущество, села, деревни, пахотную и сенокосную землю, которая была у него в Устюжской и другой волостях, так что с того времени его монастырь не имел ни в чем нужды и стал распространяться и умножаться числом братии.
    За такие пожертвования на пользу братии и особенно за свою строго подвижническую и святую жизнь преподобный Киприан был признан иноками единогласно начальником и пастырем собранного им Христова стада. Принявши на себя управление обителью, преподобный Киприан всего себя посвятил исполнению этой трудной обязанности, непрестанно заботился о назидании и успокоении братии, для которой часто лишал самого себя покоя к довольства. Давно уже глава его покрылась сединами, тело иссохло от поста и трудов, а он по прежнему каждый день трудился с охотою новоначального инока, как будто это был первый день его подвига, оканчивал труды свои всегда так ,как бы уже не надеясь трудиться более, словно это был уже последний день его жизни. И это продолжалось не год и не два, но более 60-ти лет. Как светильник, поставленный на солнце, сиял он добродетелями и светил и братии, и современникам.
    Изумительны для нас такие необыкновенные подвиги, такая несокрушимая твердость воли, такое постоянство и редкое смирение, по которому он, будучи основателем и начальником обители, оставался простым монахом и не принял на себя священного сана. Но сам старец все это считал малым и недостаточным. Он постоянно молился и оплакивал свою греховность.
    В лето от Рождества Христова 1276, 29 сентября, в субботу, в 6-м часу дня, преставился Архангельского монастыря начальник монах Киприан. Погребен в том же монастыре, близ Святых врат. А по времени над гробом его создана каменная церковь во имя Преполовения Господня.
    В 1621 году один из монастырских послушников, возвращаясь из Верхотурья, будучи под Пыскорским монастырем, неосторожно грыз корень какого-то растения, данный ему в виде лекарства, и от того сделался так болен желудком, что его, едва живого, с трудом могли довести до монастыря. Здесь он целый год лежал больным, испытал разные лекарства и ни от чего не получив пользы, обратился с усердною молитвою к преподобному Киприану, обещаясь отслужить над гробом его панихиду и положив покров на гробницу. Лишь только отслужена была панихида и положен покров, больной Иоанн стал так здоров, как бы никогда и не был больным.

    Следующая важная веха, в возрастании духовного значения Устюга, связана со святыми Иоанном и Марией, и их современником, праведным Прокопием Христа ради юродивым. О праведном Иоанне сказано, что он был татарским баскаком, поставленным ханом для сбора податей с устюжан. В язычестве он носил имя Багуй (или Буг), и взял в наложницы девицу Марию, за неуплату податей ее родителями.
    Когда в 1262 г. в Ростове, Владимире, Суздале и Переяславле-Залесском началось восстание против татар и нещадно грабивших народ бесерменов, в Устюг прибыли гонцы с грамотами, якобы от самого Великого князя Александра Ярославовича. Грамоты те напрямую призывали к татарским погромам и к освобождению от власти «басурман». Трезвомыслия ради стоит отметить, что грамоты эти не могли исходить от Великого князя, ибо Александр Невский еще не забыл нашествия Неврюевой рати и разорения Северо-восточной Руси. Инициаторами подобных грамот могли быть Новгородцы, активно выступавших против подушной переписи и платы оброка татарам. Мог приложить к этому руку и брат князя Александра Андрей, находившийся тогда в Суздале. К слову сказать, к волнениям, вызвавших нашествие Неврюя, привела в определенной степени недальновидная политика князя Андрея.
    Князь Александр и на этот раз поспешил в орду, к правившему тогда хану Берке, чтобы смягчить последствия восстания. И случилось чудо. Александру Невскому удалось сделать невозможное. Хан не только не послал на Русь своих карательных отрядов, но и простил восставшим избиение бесерменов.
Народ же, по излишней простодушности поверил подметным грамотам, и схватив сборщиков податей, на вечевом сходе постановил их казнить. Именно в этот момент, наложница Буга Мария посоветовала ему принять крещение. Вскоре после принятия крещения, новообращенному баскаку во сне явился святой Иоанн Предтеча, повелевший поставить церковь во имя Рождества Иоанна Предтечи, на расположенной в полуверсте от посада Соколиной горе. Таким образом, основателем монастыря стал не монах, не старец, а вчерашний язычник. Но, более подробно об этой истории повествует житие святых Иоанна и Марии, которое будет полезно также привести полностью.

   В несчастное для России время татарского ига, когда пред дикими кочевниками раболепно преклонялись владетельные русские князья, положение народа было самое бедственное. Вся Русская земля была обложена податью в пользу хана. Даже в самые отдаленные пределы Русской земли на далеком Севере, не испытавшие татарского погрома, в Устюг послан был Батыем баскак для сбора податей в ханскую казну. Тяжелы были для народа эти баскаки, или сборщики; много они делали различного рода несправедливостей, обид и притеснений гражданам, под видом ханской дани обогащали себя и не знали меры своему корыстолюбию и самовольству.
   Таков был и устюжский баскак Буга, или Багуй, татарин по происхождению, по вере язычник. Он не уступал другим баскакам ни в сребролюбии, ни в деспотизме. Воля этого татарина, последнего прислужника ханского, грубого, корыстолюбивого и необузданного дикаря, сделалась для устюжан законом.
   Можно себе представить, с каким нерадостным чувством встречен был Буга устюжанами, уже наслышавшихся о бесчинствах ханских баскаков, как тяжело устюжанам было подчиниться баскаку и сносить дикие проявления его воли. Глухой ропот слышался в народе, злоба и ненависть к Буге накипали в душе граждан, не привыкших сносить татарского деспотизма и поругания над христианским народом поганого язычника. Буга не замечал народного недовольства, и видя покорность жителей, становился еще более необузданным и дерзким. Но скоро над ним разразилась гроза и привела баскака в трепет и ужас.
    Однажды Буга увидел дочь одного почтенного гражданина Марию, и грубый язычник пленился девственною ее красотою. Не зная другого закона, кроме своей воли, татарин насильно взял ее себе в наложницы, несмотря ни на ее вопли и слезы, ни на просьбы и дары родителей.
   Терпеливо переносили устюжане поборы и грабительства баскака, но такого насилия и своеволия не могли снести. Узнавши о том, что поганый татарин осмелился осквернить христианскую девицу, дочь их согражданина, устюжане запылали гневом на дерзкого баскака, и когда недалеко уже было до восстания народа против власти ненавистных завоевателей, вдруг приходит в Устюг известие о победе Великого князя над татарами. Радостная весть быстро распространялась по всему городу. Народ заволновался и стал говорить, что надобно убить баскака, что в Ростове, Суздале и Владимире уже убили их и что будто бы сам Великий князь Александр желает того и велел изгонять их и избивать их.
    Ужаснулся Буга, услышавши от Марии о волнении народа и о намерении убить его. Чтобы избежать опасности, он по совету Марии решился принять крещение и вступить с нею в христианский брак. Принятием святого крещения и вступлением в брак Буга примирился с правосудием Божиим. Успокоился и народ, видя, что он законным браком загладил свое преступление. В святом крещении Буга назван был Иоанном, в честь святого мученика Иоанна Воина, праздуемого 30 июля/12 августа.
   Без всякого сомнения, не превосходство христианства над язычеством, но один только страх смерти побудил баскака принять святое крещение. Господь явил Себя не искавшему Его и открылся не вопрошавшему о Нем. Воспитанная в христианском благочестии добрая жена его своими советами и убеждениями и особенно примером своей высоконравственной жизни скоро тронула его сердце и заставила полюбить принятую им Русскую веру. Дикий сын степей с умилением слушал рассказы любимой им женщины и чем более знакомился с догматами и требованиями Православной веры, тем более прилеплялся к ней сердцем. Скоро он сделался примерным христианином и своими добродетелями и набожностью приобрел всеобщую любовь и уважение граждан. Так Господь, различные случаи и обстоятельства, даже самые беды и несчастья, встречающиеся в жизни человека, направляет к его пользе и спасению...
   Здесь необходимо будет сделать отступление, чтобы пояснить некоторые неточности жития, а также привести свидетельство «Устюжского летописца».
   По всей очевидности, баскак Буга прибыл в Устюг не в 1239 году, когда там появились первые татары, а в 1257 г., то есть, уже после Неврюева нашествия. Именно к этому времени в орде оформился институт бесерменов-сборщиков налогов, которые приходили в Русские города вместе с отрядами ханских баскаков. Сами бесермены татарами не являлись, а происходили из хивинских купцов, которые выкупили у хана для себя эту должность. Хивинское царство являлось осколком Хазарского каганата, который в период с IX по X век занимал огромную территорию вокруг Каспия, контролируя таким образом значительную часть Великого шелкового пути, и собирая на одних только пошлинах огромные богатства. Что-что, а умение собирать налоги, было для них делом едва ли не врожденным. Ко всему, хивинские купцы не были язычниками, но исповедовали ислам. Именно по их инициативе совершалось нещадное ограбление народа, что не могло не вызывать со стороны народа законного возмщения.
   В житии также смешиваются два исторических события. В 1249 г., когда на Великокняжеском Владимирском престоле находился младший брат Александра Невского Андрей Ярославович, во Владимире, Ростове и Суздале началось восстания против татар. И хотя оно носило стихийный характер, но Великий князь Андрей был морально на стороне восставших и даже был готов выставить в поддержку свою дружину. Восстание это было жестоко подавлено полками Неврюя, и сам князь Андрей был вынужден бежать сначала в Новгород, потом в Швецию. Событие это происходило во время правления хана Сартака.
    Вторая волна возмущения стала исподволь подниматься после пришествия в 1257 г. ханских бесерменов. В это время правил хан Берке, который составил против Сартака заговор и таким образом стал обладателем престола. Это второе восстание началось в 1262 г. и по характеру тоже было стихийным. При активном участии Новгорода по городам рассылались подметные грамоты, говорящие о том, что якобы сам Александр Невский призывает народ к восстанию.
    На самом деле Великий князь Александр с богатыми дарами поспешил в ставку хана Берке, ходатайствовать за свой народ. Возможно, в то время, только он один доподлинно понимал, что пойти войной на Орду, это значит погубить Россию. И молитвами князя Александра, молитвами Русских святых случилось чудо. Хан простил восставших и не стал посылать на Русь своего войска.
    Но вернемся к нашему повествованию, дабы рассказать о происшедшем в Устюге событии устами летописца: «В лето 6770 (1262) года, на Устюге Великом был татарин язычник, именем Буга богатырь, и взяв у некоего христианина дщерь девицу своим насилием за ясак свой к себе. В тоже время на Устюг Великий от Великого Князя Александра Ярославича приидоша посланники с грамотами, чтоб татар побивать; и та девица, что взята насилием, сказа о убиении Буге; он же убоявся, би челом устюжаном посадником, чтоб его соблюли и не убили бы; они же глаголаша ему не возможно нам Княжа повеления ослушатися; аще крестишися, то не убием тебя; он же изволи всему на их воле быти и крестися святым крещением, а с девицею тою венчася и таковою виною татарин крещен бысть, а во святом крещении наречено бысть имя ему Иоанн. Се же бысть по крещении его чудо предивно. Сей Иван, преждереченный Буга, после крещения своего в некое время изволи возстати на конь свой и ехать на поле с соколом своим на птицы, лов деюще. И во утрий день, возсиявшу солнцу, и красен той день солнечныя ради теплоты. Он же солнечныя теплоты отягчен бысть сном и приеде на гору, и слезе с коня своего, я привяза его ко древу, а сокола посади на луку седла, сам же ляже на землю и усну. Спящу же ему, явися во сне великий светильник Христов Иоанн Предтеча и глагола ему: на сем месте постави церковь во имя мое – Рождества Иоанна Предтечи; он же, от страха и видения того, востав от сна своего, и сяде на конь свой, и еха в дом свой, и поведа о том видении жене своей, и глагола ей: кто есть Иоанн Предтече, иже ми повеле во имя свое церковь поставити? Она же глагола ему: «Первый есть светильник, предстоит у Престола Божия», - и показует ему образ его. Он же, по совету устюжан посадников и жены своея, на том месте, идеже спа, постави церковь во имя Рождества Иоанна Предтечи, иже и до днесь стоит на том месте, еже зовется Соколья гора, всеми зрима есть».
    Гора эта, по устроению там церкви, а затем и монастыря во имя Иоаина Предтечи, стала называться Ивановской; в советское время переименована в Красную. Но, впрочем, вернемся к тому, о чем повествует далее житие святых.
    …Благочестивые супруги богато украсили храм и снабдили его всем нужным для богослужения. Проводя чистую и святую жизнь, они сами старались сделаться живыми храмами Божиими.
    В Устюге в то время подвизался преподобный Киприан, начальник и основатель Устюжского Архангельского монастыря. Вместе с прочими гражданами, с любовию и уважением относился Иоанн к преподобному Киприану как к истинному рабу Божию, удивлялся его великим трудам и терпению и приходил в умиление и восторг от рассказов о подвигах преподобного, ибо не слыхал ничего подобного на своей родине.
    Еще более благотворное влияние оказывал на благочестивую чету, на ее утверждение в вере и добродетели, другой избранник Божий, скрывавший в себе духовную мудрость под покровом безумия. Праведный Прокопий, рожденный и воспитанный хотя в христианстве, но вне Православия, и подобно Буге, приняв святую веру уже в совершенных летах, много лет проходил в Устюге высокий и трудный подвиг юродства ради Христа. Этот самопроизвольный мученик, обрекший себя на неприятности и лишения всякого рода, нередко заходил в дом Иоанна и Марии. Оставляя на время юродство, он любил с ними беседовать от всего сердца, укреплял и утверждал их в благочестии и сам утешался их верою и смирением. Праведные супруги почитали праздником тот день, когда заходил к ним юродивый и рады были бы послужить ему чем-нибудь из своего имения. Но Прокопий, оставивший свое собственное богатство Бога ради, не хотел пользоваться удобствами их жизни. Для него дорого было только то, что он мог отдохнуть у них сердцем и утешиться в душеполезной с ними беседе.
    Благочестивые супруги Иоанн и Мария, проводя воздержанную и чистую жизнь, с каждым годом восходили от силы в силу жизни духовной, снискали от граждан всеобщую любовь и уважение и оставили после себя добрую память, еще при жизни получив от современников название праведных.
    Не дошло до нас никаких сведении об их блаженной кончине, кроме того, что они скончались уже в старости, в летах преклонных, каковыми и изображаются на иконах, и были погребены при градской Вознесенской церкви.
    При построении новой Вознесенской церкви место погребения их вошло внутрь здания храма, над гробницей устроена была рака, и отправлялось им празднование по особо составленной службе.
    В древних рукописных святцах праведные Иоанн и Мария называются начальниками древнего Устюга.
    Как повествуется в приведенном житии, современником праведных Иоанна и Марии был святой праведный Прокопий Христа ради юродивый. Застал он в живых и преподобного Киприана, основателя Архангельского монастыря. Когда святой Прокопий прибыл в Устюг, неизвестно. По всей очевидности, это произошло вскоре после событий 1262 г., то есть, после крещения ханского баскака Буга. Известно, что святой Прокопий был по происхождению немецким купцом. Хотя, немцами на Руси называли не только представителей германских государств, но и вообще иностранцев, не говорящих по русски. При этом, доподлинно известно что от рождения он был католического исповедания.
    Будучи молодым человеком, он по торговым делам прибыл в Новгород Великий и однажды (как говорит о том житие святого), ради любознательности зашел в храм Святой Софии. Услышав же там стройное пение и увидев чинное благоговейное и торжественное служение, Прокопий умилился сердцем до глубины души. Стал он посещать и другие храмы Новгорода, после чего решился принять Православие и не возвращаться более на родину. На вопрос: «Где бы он мог научиться благочестию и уставам Церкви?» - ему был указан Хутынский монастырь.
    В Хутынском монастыре подвизался тогда старец Варлаам Прокшинич, ученик прп. Хутынского, основавшего в 1192 г. эту обитель. Под руководством старца, Прокопий изучил церковные уставы и чиноположения. Читая же жития святых, он особенно умилялся подвигами юродивых, и в сердце своем желал им подражать. Возрастая под руководством старца от силы в силу, Прокопий мечтал остаться до конца дней своих в уединенной келии под кровом обители. Но лукавый враг возбудил вокруг Прокопия брань, в виде почестей возносимых ему людьми.
    Новгородцы стали специально приезжать в обитель, чтобы подивиться на иноземца, принявшего Православие. Вместе с ними стали приезжать и его бывшие сородичи. Слава человеческая легла на Прокопия невыносимым бременем и он решил покинуть монастырь, дабы отойти в земли, где его не знают. Много раз старец Варлаам удерживал ученика, и даже предлагал затвор, но Прокопий остался непреклонен.
    Покинув Хутынь, Прокопий в течении нескольких лет скитался по северным землям, переходя из города в город. Вел он себя, при этом, как безумный, а потому был всеми гоним. Прибыв же в Устюг Великий, Прокопий решил здесь остаться и никуда более не уходить. Ибо, место сие было – «лепотно вельми». Поселился же Прокопий не в самом Устюге, именуемый Гледеном, а в посаде Черный Прилук, где жили тогда праведные Иоанн и Мария, а также преподобный Киприан в Архангельском монастыре.
    Горожане же почитали Прокопия безумным потому, что он бегал по улицам в ветхой одежде и с кочергами в руках. Некоторые сердобольные жители посада кормили юродивого, но больше ему приходилось терпеть насмешек и поруганий. Долго скитаясь по городу, праведный Прокопий избрал местом постоянного своего жительства угол паперти высокого соборного храма Успения Божией Матери. Не пропуская ни одного богослужения, днями он юродствовал на улицах города, а ночи проводил в молитвах, стоя на паперти собора.
    Нередко он приходил для духовных бесед к преподобному Киприану, который после крещения Буга еще 14 лет пребывал в здравии. Бывал он желанным гостем и в доме Иоанна и Марии, снимая на это время с себя личину юродства.
    В житии праведного Прокопия пишется, что он еще застал в живых престарелых Иоанна и Марию. Это утверждение вызывает сомнение, ибо о событиях 1262 г. говорится, что крещеный баскак Буга был татарский богатырь. То есть, в то время он был мужчиной в полноте сил, что соответствует возрасту тридцати лет, или около того. Да, и девица Мария являлась тогда молодой девушкой, и ко времени крещения ее мужа, ей не могло быть более 25-ти лет. Прожили они после этого еще долгую жизнь, и по всей очевидности, отошли ко Господу ближе к концу XIII столетия. По крайней мере, в год небесного знамения, когда на Устюг шла комета (т.е. – в 1290 г.) об Иоанне и Марии уже ничего не говорится. А потому, есть основания полагать, что святой Прокопий знал основателей г. Устюга, как в зрелом их возрасте, так и в престарелом, прожив еще много лет после их кончины.
    О событии же 1290 года, когда праведный Прокопий явился в буквальном смысле спасителем города, следует рассказать особо: «В один воскресный день, когда много народа было на службе в соборе, юродивый вдруг обратился ко всем с таким увещеванием: «Приближается гнев Божий, покайтесь, братия, в грехах ваших, умилостивляйте Бога постом и молитвою, иначе город погибнет от града огненного». Но, устюжане только надсмеялись над словами святого, хотя уже многие знали доподлинно, что Прокопий  ничего не говорил напрасно. Например, народ знал, что если по весне Прокопий бегает с поднятыми вверх кочергами, то урожай будет хорошим, если наоборот, то надо ждать засухи. Но в этот раз на людей сошло ослепление ума и сердец.
    Видя такую беспечность, Прокопий три дня и три ночи провел в безутешном плаче, а потом стал ходить по городу со словами: «Плачьте, други, плачьте о грехах ваших, погибель близка, молитесь, чтобы избавил вас Господь от праведного своего гнева и не погубил вас, как Содом и Гоморру...» Но закосневшие в грехах горожане только смеялись над святым. В следующее же воскресенье (25 июня), в полдень появилось на небосклоне черное облако. Приблизившись к городу, оно закрыло собой полнеба, и от него исходили страшный гром и молнии; смешавшиеся воедино камень, лед и пламень неостановимо шли на обреченный Устюг.
    По всему городу забили колокола и народ в ужасе побежал в храмы. Более всего устремились в соборный храм Успения Богородицы. Святой Прокопий был уже там, и падши пред иконою Благовещения с горьким плачем молился о помиловании народа преступного. Молился и рыдал вместе с Прокопием и весь народ. Вдруг от иконы потекло миро и по храму разлилось благоухание. И в тоже время произошла перемена в воздухе: не стало более удушливого зноя, тучи с громами приняли иное направление, и скоро все узнали, что в 20-ти верстах от Устюга, в Котовальской волости упали с градом раскаленные каменья, раздробили и уничтожили множество лесу...»
    В связи с вышесказанным, хочется вопросить благочестивого читателя: не таково ли и нынешнее время?.. Не идут ли на Россию камень, пламя и лед?.. Не должно ли просить святого Прокопия о народном покаянии?.. Не закоснел ли народ в грехах, подобно устюжанам конца XIII века?!..
    Должно рассказать еще об одном чуде. Незадолго до своей смерти, когда Прокопий, увидел входящую в соборный храм трехлетнюю девочку Марию, сопровождаемую родителями, он воскликнул, прежде поклонившись ей в ноги: «Вот идет мать великого Стефана – епископа и учителя Пермского!» Прошли годы, и Мария, вышедшая за клирика соборного храма Симеона, впоследствии, действительно родила на свет того, кого ныне именуют апостолом зырян – святителя Стефана Великопермского. Если судить о времени рождения Стефана (около 1340 года), то он был последним, самым младшим ребенком в семье.
    О родителе же Стефана Симеоне можно сказать следующее, что он стал свидетелем чуда, происшедшего со святым Прокопием незадолго до его кончины. В последний год жизни Прокопия зима была столь жестока и сурова, что такой не помнили старожилы. Терзаемый страшным холодом направился он к хижинам убогих людей, надеясь там найти приют. Но все они, с бранью: «Прочь, прочь отсюда, мерзкий юродивый!» - прогнали его от своих домов. В страхе, сам не зная куда, побежал Прокопий от них, пока не набрел случайно на пустую хижину, где в углу сидели спрятавшиеся от вьюги псы. Чтобы хоть как-то согреться, Прокопий лег рядом с ними, но собаки вскочили и бросились наутек. Тогда святой со скорбью подумал: «Вот до чего я мерзок и грешен, что не только нищие, но и псы гнушаются мною». Тогда решив положиться на волю Божию, Прокопий вернулся на паперть храма Успения Богородицы.
    С плачем молился Прокопий, но ничто не предвещало для него изменения горькой участи. И когда он начал цепенеть от холода, забываться и терять сознание, то вдруг почувствовал необыкновенную теплоту. Открыв глаза, он увидел стоящего перед ним ангела с райскою ветвью в руке. Ангел ударил Прокопия ветвью в лицо и произнес: «Прими ныне неувядаемую жизнь во все твое тело и разрежение оцепенения, постигшего тебя от мороза». После этого ангел исчез. Дождавшись утра, Прокопий поспешил в дом Симеона, который плакал о Прокопии, думая, что он замерз. Лишь только после кончины святого, Симеон поведал об этом чуде народу. Чудо сие было велико, ибо с устюжским святым произошло то же самое, что и с Андреем Христа ради юродивым, жившим в Константинополе в конце IX - начале X веков.
    Скончался святой Прокопий 8/21 июля 1303 г., день, в который, 276 лет спустя была обретена Казанская икона Божьей Матери. Очевидно, что такое совпадение не случайно. Много позднее, Симеон составил жизнеописание святого Прокопия. Описание это довольно обширно, поэтому полезно будет привести его полностью в конце настоящей главы, в качестве приложения. Духовно же Устюг возрастал от славы к славе, и высшим ее проявлением было рождение, жизнь и подвиги, в деле просвещения язычников, святого равноапостольного Стефана Пермского.
    Святой Стефан родился, как уже упоминалось, в семье Симеона и Марии. Временем его рождения был, по всей вероятности 1340 год, или возможно, несколько ранее. Родитель его, Симеон, на протяжении всей жизни являлся чтецом собора Успения Богородицы г. Устюг. С ранних лет Стефан проявил себя очень способным ребенком, быстро обучался грамоте и уже через год обучения занял место канонарха и чтеца в том же храме, где служил его отец. Чуждаясь шумных игр и развлечений, Стефан возрастал в благочестии и когда достиг совершенных лет, принял монашеский постриг в монастыре Григория Богослова г. Ростова Великого. Через несколько лет Стефан был рукоположен во пресвитера, после чего он стал задумываться над тем, что в пермских (или – зырянских) землях народ погибает во тьме язычества. Эта мысль не давала ему покоя, поэтому Стефан стал изучать язык зырян, а вместе с этим и греческий, для того, чтобы лучше переводить Священное Писание на язык народа Перми.
    Почувствовав же себя достаточно готовым к просвещению язычников, и более того, готовым умереть за слово Истины от их рук, он отправился за благословением к епископу. Выслушав молодого иеромонаха, епископ Коломенский Герасим весьма удивился таковому дерзновению, но усмотрев в том Божий промысел, дал свое благословение.
    Прибыв в Пермскую землю, Стефан стал ходить от селения к селению, подобно агнцу посреди волков. При этом, одни удивлялись новому учению, другие оставались равнодушны, третьи относились весьма враждебно и даже пытались убить пришедшего к ним проповедника. Но, мало по малу слово Истины проникало в сердца зырян, и у Стефана появилось немногочисленное словесное стадо. Первые христиане из язычников построили церковь в устье реки Вымь, при впадении ее в Вычегду; наименовали же ее в честь Благовещения Пресвятой Богородицы.
    Большая же часть народа по прежнему оставалась во тьме, поэтому, помолившись однажды в церкви с сокрушением сердца, Стефан отправился к капищу зырян и поджег его. Увидев, что горит их кумирница, пермяки побежали к ней с топорами и баграми. Увидев же сидящего рядом с ней Стефана, набросились на него с намерением убить. Святой же не оказал им никакого сопротивления, и лишь только воздев руки к небу, со слезами произнес: «В руце Твои, Господи, предаю дух мой, покрой меня крыльями Твоея благодати». После этой молитвы, ярость народа неожиданно утихла, и зыряне стали решать, что им делать с этим человеком. Тогда, воспользовавшись их замешательством, Стефан обратился к народу с пламенной проповедью. Долго он обличал и поучал язычников, указывая на то, что их боги только потому сгорели, что не могут помочь ни себе, ни другим. Пламенные слова святого во многих сердцах возжгли истинную веру. После этой проповеди, многие стали принимать крещение, в том числе и старейшины зырян.
    Вскоре пермская страна разделилась. Одна часть ее состояла из новопросвещенных христиан, другая – из коснеющих в невежестве язычников. Язычники же творили большие утеснения верным, что умножало скорбь святого Стефана. Но количество верных все более умножалось, и под руководством Стефана они начали пожигать по различным местам идольские капища. Причем, святой собственноручно срывал с идолов принесенные им в дар шкуры зверей, и сжигал их на кострах. По языческим обычаям пермяков это являлось величайшим кощунством и каралось смертью. Ко всему, шкуры принесенные в дар бесам, приводили в состояние одержимости всякого, кто пытался их украсть. Стефан же, укрепляемый силою Божьей, не боялся врагов, как видимых, так и невидимых. Вера же христианская все более умножалась среди язычников, так что пришлось построить еще две церкви и открыть духовные училища при них.
    Нет ничего удивительного, что такие действия святого вызвали гнев у кудесников, живущих среди зырян. Поначалу они пытались напустить порчу на Стефана, но все их потуги рассыпались в прах. Тогда самых главный из волхвов стал ходить по местам, где жили новопросвещенные зыряне, со стремлением отвратить их от истинной веры. Но потуги колдуна рассыпались в прах, ибо единоплеменники только отвечали ему, что если он хочет спорить об истинах веры, то пусть идет к их учителю, а они, по причине малоопытности, не могут вести с ним подобных разговоров.
    В конце концов, убедившись в безуспешности своей проповеди, кудесник направился к святому Стефану и стал укорять его в неправоверии. Так он делал много раз, но апостол зырян всегда выходил победителем в этих спорах. Убедившись, что святой с легкостью разрушает его словесные хитросплетения, кудесник предложить испытать слова делом: кто в огне не сгорит, и в воде не утонет – того вера истинная. Святой тут же согласился на такое испытание, при одобрении и поддержке собравшегося вокруг народа.
    По повелению Стефана зыряне подожгли одну из заброшенных хижин, а другие отправились на реку вырубать в ней проруби. Когда же хижина загорелась, святой взял кудесника за руку и повел его в огонь. Но здесь случилось непредвиденное. Вместо того, чтобы бесстрашно испытать истинность веры, волшебник стал упираться, пока, наконец, не упал перед Стефаном на колени, признавая свою неправоту. Тогда святой предложил ему идти на реку, чтобы вдвоем пройти по дну ее. Но кудесник отказался и от этого предложения. Видя же столь великое посрамления кудесника, народ стал требовать для него смертной казни. Святой же возвысил голос, и успокоив народ, произнес свое решение: «Да отсечется гнилой уд мечем духовным, да изгонится из этих пределов этот волк. Если же он опять осмелится появиться здесь и учить, тогда не избегнет смертной казни».
    Паства же святого Стефана все более умножалась, поэтому возникла необходимость в создании епископской кафедры. С этой нуждой он отправился в Москву к правившему тогда митрополиту Пимену и Великому князю Дмитрию Иоанновичу. По обсуждении просьбы святого на освященном соборе, князь Дмитрий и митрополит Пимен решили учредить в Перми епископскую кафедру. Выбор же их единодушно пал на Стефана, мужа по истине достойного такой чести.
    Вернувшись на свою новоучрежденную кафедру, епископ Стефан умножил усилия по просвещению оставшихся в язычестве. При этом он рукоположил иереев по всем отстроенным в Перми церквам. Немало трудов пришлось приложить святителю Стефану по переводу на зырянский язык богослужебных текстов и Священного Писания. Например, при переводе «Молитвы Господней», он пошел на дерзновенный шаг. Трудность перевода состояла в том, что зыряне не знали, что такое – хлеб, ибо являлись рыболовами и охотниками. Слова: «Хлеб наш насущный», - без перевода понятны народам занимающимся земледелием, но как можно было это объяснить охотникам, для которых хлеб, насущной пищей никогда не являлся.
    И тогда, святитель Стефан дерзнул заменить слово – «хлеб», словом – «рыба». Здесь ему помогли – знание греческого языка, и знание истории Церкви. Понятие – «рыба», в раннеапостольские времена имело сакральный смысл. Первые Ученики Христовы являлись рыбаками. Ко всему, греческое слово – «ихтиос», то есть – «рыба», представляло собой аббревиатуру слов – «Иисус Христос, Божий Сын». Поэтому, заменяя слово в «Молитве Господней», просветитель зырян исходил из раннеапостольской традиции, подразумевая, тем не менее, под словом «рыба» евангельское: «Плоть Моя истинно есть пища». (Иоанн. 6; 55)
    Со святителем Стефаном произошел однажды такой удивительный случай, описанный в житии прп. Сергия Радонежского. Святитель Стефан спешил из своей епархии в Москву, намереваясь на обратном пути заехать в Троице-Сергиев монастырь. Дорога, по которой он ехал, проходила в 8-ми верстах от монастыря. Святитель, скорбя душей, что не может ныне заехать к собрату, остановил сани и выйдя из них, сотворил молитву. После чего поклонился в сторону монастыря и произнес: «Мир тебе, духовный брат».
    В это время, в монастыре, после богослужения совершалась трапеза. Вдруг, братия с удивлением увидела, как преподобный Сергий поднялся, и постояв некоторое время, поклонился со словами: «Радуйся и ты, пастырь Христова стада, и благословение Господне да будет с тобою». По окончании трапезы иноки стали расспрашивать святого Сергия о происшедшем, на что он ответил им: «В тот час против нашего монастыря остановился епископ Стефан на пути в Москву, поклонился Святой Троице и благословил нас грешных». Некоторые из учеников преподобного тотчас поспешили к указанному месту, потом нагнали Святого епископа и убедились, что все произошло именно так, как сказал преподобный.
    Еще много трудов положил Стефан для спасения своей паствы. При этом он совершал не только духовное руководство, но помогал и в житейских нуждах. Например, во время голода он привозил из Вологды на ладьях хлеб и раздавал его бесплатно нуждающимся. Также, он ходатайствовал перед боярами об уменьшении налогов, и об избавлении пермяков от произвола судей и воевод.
    На закате жизни, святителю пришлось еще раз отправиться в Москву, по поводу церковных дел. По прибытии в столицу, святой захворал и проболев несколько дней, преставился ко Господу. Кончина его произошла 26 апреля (ст. ст.) 1396 года. На его торжественном погребении присутствовали князья, бояре, Московский митрополит со всеми духовными чинами и множество народа. Провожали его в Свято-Спасский монастырь с великой честию. В каменной церкви монастыря (ныне – кремлевский храм Спаса-на-Бору) были положены мощи угодника Божия на левой стороне.
    Паства пермская горько оплакивала смерть своего епископа, который и ангелов Божиих исполнял великой радости. Поэтому, святая душа его с радостию была взята ангельскими руками и с ликованием вознесена к Престолу благодати. И ныне, там, у Престола Господня, святой Стефан молит Бога не только о пермской земле, но и всем мире. И, видимо, это не случайно, если обратиться к нашим дням, что праздник Великой Победы во Второй мировой войне приходится на день святителя Стефана Великопермского, также, как не случайно и то, что память св. Прокопия Устюжского празднуется в день обретения иконы Казанской Божьей Матери.
    Автор же, по изложении жития святого Стефана, направляет благочестивого читателя к полному его житию, находящемся в Житиях святых свт. Дмитрия Ростовского, месяц апрель 26-й.

    Следующей яркой страницей в духовной жизни Великого Утюга, было появление такого святого, как праведный Иоанн Христа ради юродивый. Родился он во второй половине XV века в селе Пухово, там, где находился старый Устюг, или иначе – Гледен, сожженный в 1458 г. вятчанами. Произошло это событие незадолго до рождения святого. Сам город, постепенно терявший свое значение, более не возобновлялся, отстроилось только селение, в котором и родился праведный Иоанн. Родители его, Савва и Мария, были из зажиточных крестьян, и Бог сподобил их рождением двух сыновей. Старший, Иродион, походил во всем на отца, и был его первым помощником в нелегком крестьянском труде.
    Второй же сын, Иоанн с самого младенчества начал обнаруживать в себе что-то необыкновенное и непонятное. Постоянно задумчивый и молчаливый, он никогда не участвовал в играх своих сверстников, питался только хлебом и водою, по средам и пятницам решительно не принимал никакой пищи, все ночи проводил без сна и в коленопреклоненных молитвах. Его мать, опасаясь чтобы такой образ жизни не расстроил его здоровья, заметила ему: «К чему ты постишься в таких годах?» - «Чтобы избавиться от грехов», - отвечал он. И, подобно тому, как родительница отрока Варфоломея (в будущем – прп. Сергия Радонежского) пыталась увещевать его, также и мать блаженного Иоанна не понимала подвигов своего сына. Но вскоре и она сама пошла по пути молитвенного и постнического подвига. После смерти мужа, она приняла монашеский постриг в городке Орлец (в 40 верстах от Устюга), с именем Наталии в Троицком женском монастыре.
    Достигнув юношеских лет, блаженный Иоанн пришел в Устюг, чтобы подражать святому Прокопию Устюжскому. Ночи проводил в молитве, а днем бегал по улицам, как помешанный, то в разодранном и грязном рубище, то почти совершенно нагой. И так жил зимой и летом. Блаженному Иоанну пришлось терпеть тоже самое, что претерпел праведный Прокопий, но он никогда не роптал, не гневался, но за всех молился Богу.
    Однажды настоятель Успенского собора, священник Григорий решил подглядеть, что делает Иоанн в отсутствии людей. И когда, после вечерней службы прихожане покинули храм, он спрятался за дверью. Иоанн, убедившись, что в храме никого нет, встал на молитву и так молился больше часу. По окончания молитвы, он помешал угли в печке и забравшись в печь, лег на них. Священник в ужасе кинулся к юродивому, но тот, исторгнувшись из печи, встал пред ним и сказал: «Не смей никому говорить о том, что видел ты, до моей смерти». В другой раз он сотворил чудо, вернув здоровье  супруге устюжского наместника Феодора Красного, словами: «Здравствуй, добрый князь Феодор и с княгинею твоею!» - Слуга князя, услышавший эти слова, по возвращении домой, нашел княгиню здоровой.
    Умер блаженный Иоанн в молодых годах, совершенно неожиданно для всех. Произошло это в 1494 году, в 29 день месяца мая. Провожать святого в последний путь пришел весь город.
    Спустя немного лет по преставления блаженного Иоанна, устюжский гражданин Феодор Тутыгин, благоговея к его памяти, на месте погребения святого построил церковь во имя Происхождения Честного и Животворящего Креста, устроил гробницу и поставил над телом блаженного Иоанна. В 1602 г. при постройке, вместо обветшавшей, новой деревянной церкви Святого Креста, Никитою Строгановым был устроен придел во имя праведного Иоанна. В 1656 г. вместо деревянной церкви, тщанием Гостиной сотни купца Никифора Ревякина построена каменная церковь Иоанна Праведного. Мощи же святого находятся в ней под спудом, но приносят исцеления и помощь в житейских нуждах многим, обращавшихся к нему с верою. К этому храму была приписана построенная в 1689 г. отчинная малая церковь Богоявления Господня. Автору же хочется добавить, что последним настоятелем церкви Иоанна Праведного, в дореволюционный период, являлся прот. Василий Углецкий, мученически погибший в августе 1931 г. В этом же храме, в тридцатые годы прошлого столетия, была архиерейская кафедра епископов Великого Устюга. Почти все храмы, к тому времени, по известным причинам оказались закрыты, а Прокопьевский собор заняли обновленцы.
    В XVI столетии, храмы Святой Руси стали отстраиваться из камня. Особенно активно это движение началось в годы правления Царя Ивана Грозного. Взамен ветшающих деревянных церквей горожане строили каменные храмы. Веком позже этот почин подхватили и устюжане. Стыдно было богатому купеческому городу оставаться в стороне от охватившего всю Державу каменного храмоздательства. Именно потому, многие храмы Великого Устюга датированы XVI и XVII веками. Не случайно, что в документах церковной консистории, в числе строителей каменных храмов указываются имена устюжских купцов Строгановых, Ревякиных, Чалбышевых, Гусельниковых, Булдаковых, Усовых, Пановых и других купцов и благотворителей.
Исследуя сведения о монастырях и храмах Великого Устюга, есть основания сказать только о главных, перечислив остальные лишь по названиям.
    Церковная консистория предреволюционного периода говорит о 4-х монастырях города и окрестностях, а также о 31-й церкви, включая Дымковскую слободу и кладбищенскую церковь свт. Стефана.

    Монастырь Михаила Архангела был основах в начале XIII века монахом Киприаном, который в 1216 г. собственным иждевением построил две деревянные церкви. Первую, во имя Введения Богородицы во храм, а другую – во имя Архангела Михаила. С самого начала и до его закрытия монастырь был мужским. В середине XVII века, когда в Устюге началось всеобщее строительство каменных храмов, это переустройство коснулось и Архангельского монастыря. В 1651 году, по грамоте Ростовского митрополита Варлаама, данной на имя Гостиной сотни купца Никифора Федорова Ревякина. Имя Никифора Ревякина неоднократно встречается в клировых ведомостях и митрополичьих грамотах середины XVII века; он оказывал щедрые пожертвования для строительства храмов Великого Устюга.
    Таким образом, в монастыре существуют такие церкви, как: две каменные двухэтажные в одном корпусе – первая во имя Архангела Михаила и вторая во имя Введения во храм Божьей Матери. Также существуют церкви стоящие особо: а) во имя Божьей Матери на воротах; б) во имя Преполовения, низменная теплая; в) во имя Всех святых при настоятельских кельях. При первой церкви находится колокольня с боевыми часами.
    Также существуют такие постройки: к северо-востоку от первых двух церквей – двухэтажный корпус келий настоятельских с комнатною (Всех святых) церковью, устроенную преосвященным Иоанном, епископом Устюжским и Тотемским, в бытность его с 1786 г. здесь на покое. По восточную стороны находится двухэтажный корпус монашеских келий. К южной стороне ограды расположены – монастырские службы, духовное правление, ибо Михайло-Архангельский монастырь, несмотря на то, что имел категорию второклассного, тем не менее, для внешнего наблюдателя таковым не являлся; ко всему, имел Архиерейский дом и епархиальное управление на своем содержании. Построены эти здания были при архимандрите Боголепе в 1738 г. и сам монастырь был обнесен высокой каменной стеной.
    К монастырю также был приписан бывший загородный архиерейский дом, именуемый Богородской пустынью, с церковью во имя Тихвинской Богородицы, находящийся в 5-ти верстах от города. В июне месяце оттуда бывает крестный ход в Архангельский монастырь и приносится икона Богородицы, которая через неделю возвращается обратно. Пустынь же сия основана между 1748 и 1761 годами епископом Варлаамом. Имела она очень живописный вид, тому способствовали большие пруды и насажденные при них кедры и плодовые деревья. Монахи даже выращивали здесь дыни и арбузы.
    О монастыре святого Иоанна Предтечи существуют более подробные изыскания и исторические исследования, но так как сия книга не имеет научно-исследовательских задач, то позволительно будет ограничиться краткими сведениями.
    Как уже было сказано ранее, построен монастырь был на Сокольничьей горе крещеным баскаком Багуем и действовал поначалу, как приходская церковь. Несколько позже рядом с церковью устроили монастырь, который до 1764 г. являлся мужским, а с этого года был обращен в девичий. Сестер же перевели сюда из упраздненного Преображенского монастыря, который стал приходской церковью. Тем не менее, есть необходимость, рассказать об основных вехах многовекового существования монастыря.
    О существовании Иоанно-Предтеченского монастыря в XV столетии свидетельствует помещенное в летописце описание Острожской осыпи, то есть – крепости вокруг города, построенной в 1438 году, в которой была устроена Ивановская башня против Ивановского монастыря.
    Сведением, о том, что обитель действовала в XVI столетии, является сохранившийся в монастыре антиминс, освященный в 1572 году, 24 июня, в храме святого Пророка и Предтечи Крестителя Господня Иоанна, Преосвященным Архиепископом Давидом, Ростовским, Ярославским и Устюжским.
    В писцовой книге от 1630 года об Иоанно-Предтеченском монастыре сохранилось следующее описание: «За Острогом, позади Архангельского монастыря, на горе, под бором, монастырь Ивановский, а на монастыре – церковь святого и славного Пророка и Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, да теплая Трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, обе деревянные вверхе, а в холодной церкви двери царские (Царские врата – авт.) писаны на золоте, образ местной святаго Пророка и Предтечи Крестителя Господня Иоанна в деянье обложен серебром басман и позолочен, деяние писано на золоте...». Далее идет подробное описание храмовых икон, иконостасов обеих церквей, богослужебных книг, Престолов, священнических облачений. Все очень богато украшенное, ибо устюжане не скупились в средствах для жертвы Богу.
    Деревянные храмы постепенно ветшали, периодически их приходилось перестраивать. В 1672 г. была заново отстроена церковь Трех святителей купцом Афанасием Федотовым Гусельниковым, при этом был заново устроен придел во имя святого мученика Феодора Стратилата. Брат Афанасия Гусельникова – Василий принял в этом монастыре монашеский постриг с именем Вассиан.
    Но простоял сей деревянный храм недолго, потому что в 1695 году, по грамоте Великоустюжского Архиепископа Александра, купец Александр Васильев Чалбышев начал строительство каменной двухэтажной церкви. При этом, внизу находился теплый храм, во имя Трех святителей, а вверху холодный – во имя Рождества святого Пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. К 1725 г. благодаря пожертвованиям устюжан закончилось строительство каменных монашеских келий и других зданий обители.
    В 1740 г. Богом благословенные труды Александра Чалбышева, продолжил сын его Лев. Благодаря его усилиям поставлен новый церковный купол и добавлены, за счет расширения притвора два новых придела: во имя Иоанна Воина и свт. Льва Катанского. Одновременно с этим начато строительство новой каменной колокольни с надвратной церковью во имя Трех святителей московских: Петра, Алексия и Ионы. Достроили же колокольню в 1768 г., когда монастырь уже стал женским.   
Одновременно с этим происходило возведение каменной ограды вокруг обители. В то время, согласно первой переписи от 1722 г. за монастырем было 484 души крестьян мужеска пола, земли пашенной 436 четвертей, да сенокосу на 8026 копен.
    В 1764 г. монастырь, при учреждении штатов, был обращен из мужского в женский. Сам процесс – учреждения штатов, являлся по сути антимонашеским и антицерковным. Здесь повторилась та же история, как и в период царствования Императора Петра I и Императрицы Анны Иоанновны. Теперь уже не по произволу Самодержца, а как-бы на законном основании, качалось изъятие монастырских земель и их имущества, а также строений, в пользу государства. Делалось это просто: некоторые монастыри 1-го класса переводились в разряд второклассных; второклассные, соответственно, переводились в 3-й класс. Иные обители выводились – за штат, иные – просто закрывались, по причине отсутствия дохода от них и малого числа монашествующих. Таким образом, в период правления Императрицы Екатерины II, число монастырей сократилось на 60 процентов (!). Единственным, кто всерьез пытался противостоять процессу секуляризации церковного имущества, был святитель Арсений (Мацеевич) митрополит Ростовский. По приказу Императрицы митрополит Арсений был лишен своего сана, расстрижен из монашества и под именем Андрея Враля, в январе 1768 г. заточен в каземат Ревельской (г. Таллин) крепости.
    Противостоять процессу секуляризации монастырских земель, а затем и закрытия самих секуляризованных монастырей, было некому. А потому, эти печальные перемены коснулись и Иоанно-Предтеченского монастыря. Впрочем, монастырь продолжал жить и развиваться. Например,   в 1767 г. были поновлены образа и расписаны Царские врата в холодной церкви. В 1773 г. на соборной церкви построена новая тесовая крыша. В 1777 г., при игумении Аполлинарии, по благословению епископа Великоустюжского и Тотемского Иоанна, придел во имя Иоанна Воина перестроен и переименован в честь свт. Димитрия Ростовского, причисленного к лику святых, двадцатью годами ранее означенных событий. В 1783 г. в холодной Иоанно-Предтеченской церкви, вместо ветхого иконостаса был построен новый. В 1794 г. сделаны серебряные ризы для икон «Воскресения Христова» и «Божьей Матери». Монастырь продолжал жить и развиваться. При этом, хотелось-бы особо отметить существовавшую в монастыре традицию крестных ходов.
    В прежние времена, во всех городах и весях России, существовал обычай совершать крестные ходы по случаю престольных праздников. Шествие совершалось по окрестным улицам прихода, либо вокруг всей слободы, в храме которой праздновался Престол. К этому шествию, как правило, присоединялись и другие крестные ходы, приходящие из соседних сел, а если дело происходило в городе, то из других храмов и церквей. Таким образом, в Царской России крестные ходы совершались часто, отчего духовно очищались и освящались не только души людей, но и все природные стихии.
    В Иоанно-Предтеченском монастыре в течении года совершались три больших крестных хода. Первый из них проходил 25 мая (все даты, по ст. ст.), в праздник Третьего обретения главы Иоанна Предтечи, ежегодно совершался внутримонастырский крестный ход. Впервые же он был совершен в 1802 г. 23 апреля, на праздник Георгия Победоносца. Предание говорило, что по причине свирепствовавшей тогда эпидемии лихорадки, в монастыре умерло 17 монахинь и сестер. По этой причине игумения Евстолия благословила совершить внутримонастырский крестный ход, с водосвятным молебном и служением литий по четырем сторонам монастыря. После совершения этого крестного хода, в котором участвовали и горожане, лихорадка полностью прекратилась. С тех пор, по благословению архиереев Великого Устюга, крестный ход стал традиционным, но происходил он уже 25 мая, на престольный праздник. Должно отметить, что он всегда был более многолюдным, чем совершаемый 24 июня, в день Рождества Иоанна Предтечи. На внутримонастырский крестный ход приезжало много людей больных лихорадкой. При этом болящие ложились вокруг храма на землю, находясь в таком состоянии все богослужение, чтобы затем, во время крестного хода облобызать образ Иоанна Предтечи и получить таким образом исцеление.
    Другой крестный ход, который можно назвать общегородским, совершался на праздник Рождества Иоанна Предтечи из Успенского кафедрального собора. Во главе с епископом, градоначальником, знатными людьми и духовенством, с чудотворной иконой Богородицы, под колокольный звон народ шествовал к Михайло-Архангельскому монастырю. У врат его, правящий архиерей (а по упразднении кафедры – архимандрит Архангельского монастыря) служил литию, а затем шествие продолжалось до монастыря на Соколиной горе. После праздничного богослужения и молебна, крестный ход таким же образом возвращался назад.
    Традиция сия появилась после страшного пожара, совершившегося в 1715 г. именно в день праздника Рождества Иоанна Предтечи. Огонь уничтожил не только строения на окружающих монастырь улицах, но и некоторые здания внутри монастыря. Тогда от пожара погибло более трехсот человек. Есть основания полагать, что пожар происшедший в день Престольного праздника был неслучайным. Без сомнения, он являл собой прямое знамение с Небес, являлся прямым призывом к покаянию. Здесь можно провести аналогию с периодом Нового времени, когда в 1921 г. дотла сгорел новый, отстроенный в 1916 г. собор Иоанно-Предтеченского монастыря.
    О третьем же крестном ходе можно сказать, что он совершался как дополнительный в кругогороднем Пасхальном крестном ходе и был органической его частью. После ночного богослужения Воскресения Христова, общегородской крестный ход подходил к пределам Иоанно-Предтеченского монастыря и во главе с архимандритом монастыря Михаила Архангела обходил весь посад Ивановской горы. При этом служились четыре литии и прочитывался, разделенный на четыре статьи, акафист Иисусу Сладчайшему. Совершился он впервые в 1848 г., по случаю свирепствовавшей холеры.
    Участь монастыря в послереволюционный период, была более чем печальной. Пожар 1921 г. явственно указывал на близость тяжелых времен. Монастырь был закрыт. А в 1930-31 годах, когда прокатилась вторая волна расправ с «иерофеевцами», большинство монахинь Иоанно-Предтеченского монастыря также были арестованы и приговорены к различным срокам заключения.
    Впоследствии, монастырь был превращен в щетиночную фабрику и в настоящее время уже не подлежит восстановлению. Хотя, конечно, если есть на то добрая воля, на территории предприятия можно было-бы построить храм Иоанна Предтечи. Это явилось бы зримым знаком покаяния не только для работников фабрики, но и для всех жителей Великого Устюга.


    ПРИЛОЖЕНИЕ к главе III: «Житие святого праведного Прокопия, Христа ради юродивого, Устюжского чудотворца».

    В первой половине ХIII века, в дни славы и могущества Новгорода, когда вольные его жители, обогащаемые выгодною торговлею с ганзейскими городами, с уверенностью говорили: «Кто против Бога и Великого Новгорода?», в числе заморских торговых гостей, приезжавших ежегодно во множестве, прибыл однажды в Новгород с богатым грузом товаров немецкий купец Прокопий. Какого он был роду и племени и из какого города неизвестно. Без сомнения, ему, подобно другим его товарищам, и на мысль не приходило долго пробыть, а тем более остаться навсегда в суровой и холодной России. Все его мысли и желания, вероятно, были сосредоточены единственно на том, чтобы дороже продать свои товары, набрать на них побольше дорогих мехов и новгородских рублей и поскорее возвратиться на родину. Но – «от Господа направляются шаги человека; человеку же как узнать путь свой?» (Прит.20;24.)
    Господь судил иначе и указал Прокопию неизвестный до того времени в России путь юродства Христа ради. Кто мог подумать, что этот молодой купец, воспитанный в довольстве и роскоши и с младенчества напитанный враждебным Православию католическим учением, решится добровольно на всю жизнь подвергнуть себя всевозможным лишениям и страданиям, что при видимом скудоумии он сохранит мудрость и чистоту сердца, достигнет высоты нравственного совершенства, сделается украшением Православной церкви, великим чудотворцем, защитником и покровителем своего нового отечества? Истинно, «сила Божия в немощи совершается» (2-е Кор. 12; 9). «Дивны дела Господни, дивен Бог во святых своих!»
    Древний Новгород доныне славится множеством и красотою церквей и монастырей, а в эпоху его процветания их было еще больше. Когда Прокопий прибыл в Новгород, то невольно был поражен их множеством и красотою, доброгласным звоном многочисленных колоколов, набожностью и усердием народа к церковным службам, чего он никогда не думал встретить между людьми, не повинующимися римскому первосвященнику. А когда молодой человек по своей любознательности посетил храм Святой Софии и другие церкви и монастыри, услышал стройное пение ликов, увидел чинное и благоговейное служение, торжественность и благолепие обрядов Православной церкви, то благодать Божия коснулась его сердца. Он умилился до глубины души, так что не захотел уже более возвращаться на родину, решился принять Православие и стал искать человека, который бы мог научить его догматам веры и уставам Православной церкви. Ему указали на Хутынский монастырь, незадолго (1192 г.) пред тем основанный и славившийся строгостью устава и святостью жизни своих иноков. В то время там подвизался старец Варлаам Прокшинич, старавшийся во всем подражать преп. Варлааму Хутынскому, основателю обители. К нему обратился Прокопий и припавши к ногам, со слезами просил научить его истинной вере. Удивительным показалось старцу, что молодой и богатый иностранец, приехавший в Новгород для торговли, ищет Православия, которое едва только увидел, и решается оставить веру в которой воспитан, и усомнился старец в истинности слов пришельца. Но когда преподобный убедился в искренности желания Прокопия, то с отеческой любовью принял его к себе и стал учить заповедям Божиим, уставам и чиноположениям Православной церкви, подавая в то же время пример строгого их исполнения.
    Старец-подвижник, собственным опытом познавший ничтожество земных благ и отрекшийся от них, советовал и Прокопию последовать его примеру, ради любви Божией отвергнуть себя, взять крест свой и последовать Спасителю. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мф. 16; 26). «Не поможет богатство в день гнева, правда же спасет от смерти». (Прит. 11; 4), - говорил наставник и в доказательство истинности своих слов приводил много примеров из отеческих писаний, житий святых и собственных наблюдений. Не напрасны были наставления и труды мудрого подвижника. Прокопий с охотою их слушал и старался запечатлеть в своем сердце. Особенно трогали его жития преподобных и Христа ради юродивых, добровольно подвергшихся различным лишениям и трудам и при этом еще старавшихся скрывать свои подвиги от людей; когда старец читал или рассказывал Прокопию о таких подвижниках, он не мог удержаться от слез. Вот, думал он, как люди трудились и терпели для спасения своей души, вот примеры, которым я должен подражать, и с каждым днем более и более стал чувствовать отвращение от мирской жизни и возгораться любовью к Богу. Наконец он раздал все свое имение и богатство частью нищим, частью на сооружение храма в Хутынской обители и решительно ничего не оставив себе, стал жить в обители как один из странных, ежедневно посещая все церковные службы и усердно служа братии.
    Избавившись от всех попечений и житейских забот, Прокопий ощутил спокойствие в своей душе, новый образ жизни сердечно ему полюбился, и он желал всю свою жизнь провести в тишине уединенной кельи под мирным кровом святой обители. Но когда лукавый и во зле лежащий мир оставлял кого-нибудь в покое от своих козней? Кого люди или не преследовали злословием и клеветою, или не смущали и не беспокоили своими почестями и похвалами? Узнавши о том, что Прокопий принял святую веру, люди стали превозносить его. «Этот человек велик пред Богом, потому что от зловерия перешел в православие, все свое огромное богатство раздал бедным, и смотрите, в какое сам пришел смирение и нищету», - говорили они. - «Много каждый год приезжает в Новгород иностранцев, но ни кто из них еще не принимал нашей святой веры и не раздавал нищим своего имения, все стараются только о том, чтобы обогатиться». Некоторые даже нарочно приходили на Хутынь, чтобы только видеть Прокопия, потому что слава о нем распространилась во всех концах города и в пятинах новгородских.
    Тяжело было Прокопию слышать о себе такие разговоры; людская слава, лишившая покоя его смиренное сердце, сделалась для него невыносимым бременем. Опасаясь из-за нее лишиться славы небесной, он открыл старцу Варламу свою душевную скорбь и стал просить у него совета и благословения удалиться куда-нибудь, где бы его никто не знал. Старец сначала удерживал его, советуя лучше не выходить из обители и даже заключиться в затвор, но непреклонно было желание Прокопия, как будто что влекло его из обители, и сколько Варлаам ни старался, не мог остановить его. Трогательно было расставание ученика с наставником: оба плакали, зная, что это последнее их свидание в сей жизни; преподавши наставление, старец с молитвою и благословением отпустил своего ученика в путь.
    Без всяких средств к жизни, не взявши ничего даже на дорогу, в бедной и разодранной одежде Прокопий вышел из монастыря; он спешил оставить новгородские пределы и устремился в неизвестные ему восточные страны, тогда еще не густо населенные и покрытые дремучими лесами и болотами. Часто усталому путнику после длинного перехода и целодневного труда и на ночь приходилось оставаться без пищи, спать на улице под дождем и ветром, если не встречалось сострадательного человека, который бы вызвался накормить и успокоить странника, ибо Прокопий, сколько бы ни был голоден, никогда ничего не просил и представлял из себя глупого. Много насмешек и оскорблений, ругательств и побоев перенес он на пути от грубых людей, находивших себе удовольствие в том, чтобы издеваться и мучить беззащитного юродивого; много привелось ему в своем ветхом рубище потерпеть и от летнего жара и насекомых, и от зимних вьюг и трескучих морозов. Но он не унывал и не падал духом, зная, что каждый день добровольных его злостраданий, каждый шаг по этому узкому и истинному крестному пути приближает его к вечному покою и небесной отчизне. Юродствуя днем, повсюду встречая насмешки и оскорбления, он и ночью не давал себе покоя, проводил ее в коленопреклонениях и молитвах, вспоминая слова Апостола: «многими скорбями надлежит войти в Царствие Божие» (Деян. 14; 22), и стараясь утешать себя тем, что все земные скорби, как бы они ни казались нам велики и тяжки, ничто в сравнении с небесными за них наградами (Рим. 13; 18). Переходя таким образом из страны в страну, из города в город и все далее и далее углубляясь на восток, Прокопий дошел до Устюга и здесь, усталый и голодный, нашел себе пристанище в верхнем конце города, в одной ветхой хижине.
    Появление в городе неизвестного юродивого с кочергами в руках и едва прикрытого рубищем скоро обратило на него внимание жителей; он и здесь скоро сделался предметом насмешек и поругания людей грубых, которые не стыдились даже бить его без всякой с его стороны причины. Особенно избалованные дети не давали ему прохода; видя его беззащитность, они толпами гонялись за ним, бросали в него грязью и камнями. Несмотря на все это, город понравился блаженному, и он решил навсегда остаться в нем. Так Устюг сделался местом, назначенным ему Промыслом, где он должен был проводить и кончить свой многотрудный подвиг. Оттого Прокопий не только не раздражался и не гневался на тех, которые оскорбляли и били его, но еще молился за них и просил Бога, чтобы Он не поставил им этого во грех.   
    Представляясь безумным и юродствуя днем на улицах города, он каждую ночь обходил все городские церкви, припадал на колени и со слезами молился на открытых папертях; когда же изнуренное постом и бдением тело его отказывалось служить и требовало отдохновения, он на краткое время ложился где попало: в некрытом сарае, на куче навоза, на голой земле или на камне, несмотря ни на какую погоду и летом и зимой, хотя изодранное его рубище едва прикрывало некоторые члены его тела и он был почти наг и бос. Если сострадательные и добрые люди подавали ему милостыню, то он принимал с любовью и благодарностью, но не каждый день, и никогда не брал ничего от богачей, нажившихся неправдою. Брал только от тех, кто зарабатывал средства честным путем. При этом, в иные дни, Прокопий и по нескольку дней оставался совершенно без всякой пищи. Это был мученик, из любви к Богу добровольно обрекший себя на скорби и лишения всякого рода. И как он возлюбил Господа всею душою, для Него оставил все свое богатство и предал себя изумительным подвигам самоотвержения, так и Господь возлюбил его, и подобно древним святым пророкам, даровал Своему избраннику дар предвидения и пророчества.
    Долго скитаясь по городу, везде гонимый и оскорбляемый, праведный Прокопий избрал наконец местом постоянного своего жительства угол паперти огромного высокого соборного храма Успения Божией Матери. Здесь стал он пребывать лето и зиму, не пропуская ни одной церковной службы, ночи проводил в молитвах, а днем юродствовал по улицам города. Однажды в какой-то праздник, когда много народа шло в собор к вечерней службе, блаженный Прокопий увидел трехлетнюю девочку Марию, идущую в церковь вместе со своими родителями; подбежавши, он поклонился ей в ноги и сказал: «Вот идет мать великого Стефана – епископа и учителя Пермского!» - Удивились богомольцы, слыша слова юродивого, и едва ли кто из них принял их за пророчество и поверил им. Одни говорили: «Может ли быть епископ в Перми, когда нет там ни одной христианской души?» Другие смеялись и считали слова юродивого бредом безумного. Но эта девица Мария, впоследствии вступившая в супружество с Симеоном, клириком соборной церкви, действительно и была матерью Стефана – апостола зырян.
    Много и других опытов духовной мудрости и прозорливости показал блаженный Прокопий во время многолетнего юродствования своего в Устюге. Когда он беседовал с людьми благочестивыми, пред которыми не считал нужным скрываться, то каждое его слово и действие было наставлением и предостережением. Когда же юродствовал и казался помешанным, многие поступки его для людей внимательных имели смысл пророческий. Замечали, например, что когда он бегал по городу и размахивая кочергами, держал их головами кверху, то в тот год бывал хороший урожай на хлеб и плоды; если же оборачивал головами книзу, то бывал неурожай и во всем недостаток, так что приходилось невольно всем смиряться.
    Важнейшим из многих пророческих его предсказаний и чудес, прославивших его, было избавление Устюга от истребления каменно-огневой тучей. Это было в 1290 году, за 13 лет до его кончины.
    Бог наш – Бог милости и любви – бывает за грехи наши и Богом отмщения. Мор и голод, трус и потоп и другие бедствия постигают людей за их нечестие. Но Отец Небесный и во гневе своем милостив, и когда наказывает, не перестает жалеть и любить наказуемых. Он некогда обещал пощадить виновные города для десяти праведников, но удерживает праведный гнев Свой и для одного великого праведника. Это ясно выразилось в жизни блаженного Прокопия.
    В один воскресный день, когда много народа было на службе в соборе, юродивый вдруг обратился ко всем с таким увещеванием: «Приближается гнев Божий, покайтесь братия в грехах ваших умилостивляйте Бога постом и молитвою, иначе город погибнет от града огненного». «Он не в своем уме и никогда не говорит ничего дельного, что его слушать?» - сказали устюжане и не обратили никакого внимания на слова праведника. Любвеобильному сердцу Прокопия тяжело было встретить в гражданах такую беспечность и легкомыслие в то время, когда страшная опасность, угрожавшая им, уже висела над городом. От печали и горести сердца он едва мог достоять до окончания литургии и вышедши на паперть, удалился в свой угол, где обливаясь слезами проплакал весь тот день и ночь, да и на другой день не переставал плакать. Некоторые сострадательные люди, видя его неутешный плач, спрашивали его: «Что с тобою, Прокопий, что ты непрестанно плачешь, что у тебя за печаль на сердце?»  Обливаясь слезами, он отвечал им словами Спасителя: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение» (Мф. 26; 41).
    На третий день, выйдя с паперти, блаженный Прокопий пошел по всему городу проповедовать покаяние жителям, со слезами всем и каждому он говорил: «Плачьте други, плачьте о грехах ваших, погибель близка, молитесь, чтобы избавил вас Господь от праведного своего гнева и не погубил вас, как Содом и Гоморру, за беззакония ваши». Но, и эта вторая проповедь осталась бесплодною, ожесточившиеся в грехах устюжане оказались хуже ниневитян: они не только не думали каяться, но еще смеялись и издевались над проповедником, как над безумным. Молитвенником за погибающий город оставался один Прокопий, печально возвратившийся в свой угол на паперти. В следующее воскресенье (25 июня), в полдень явилось на небосклоне черное облако; приближаясь к городу, оно стало расти более и более, так что, наконец, день превратился в темную ночь. Молнии бегали огненными полосами, и страшные раскаты грома сотрясали воздух. От громовых ударов тряслись стены зданий и от оглушительных звуков не слышно было людского голоса. Тогда-то увидели, что городу грозит гибель, вспомнили о проповеди Прокопия и поверили ему. И стар и млад, и нищие и богатые – все бросились в храмы, особенно же в соборный храм Богородицы. Прокопий был уже там и падши пред иконою Благовещения Богородицы, горькими слезами молился, чтобы Матерь Божия была ходатаицею за людей преступных. И весь народ с рыданием молился о спасении от гнева Божия; мужи и жены, дети и дряхлые старики – все единогласно взывали: «Владычица, спаси нас!». Долго молился блаженный, не поднимая головы своей от полу и орошая его своими слезами. И вот, от иконы Богородицы потекло ручейком мир, и по храму разлилось благоухание.
    В то же время произошла перемена в воздухе: не стало удушливого зноя, тучи с громами приняли направление в сторону от города и скатились вдаль, в пустые места. Скоро узнали, что за 20 верст от Устюга, в Котовальской волости, упали с градом раскаленные каменья, раздробили и уничтожили множество лесу, но люди и скот остались цели. Между тем мира от святой иконы истекло столько, что им наполнили церковные сосуды; мазавшиеся им получали исцеление от различных болезней, а две бесноватые женщины освободились от своего лютого мучителя. Общая радость наступила место печали и распространилась по всему городу. Это чудное избавление города от неминуемой и явной гибели обратило внимание граждан на Прокопия, но он приписал его милосердию и ходатайству Божией Матери, по прежнему продолжал свой подвиг, и юродством закрывал от людей обильную благодать в нем обитавшую. Любимым местом, где он часто и долго сиживал, был камень на берегу реки Сухоны, неподалеку от собора. Здесь, наблюдая за людьми, плавающими в малых стружках и лодках чрез большую реку, он молился, что бы они не утонули. Когда же кто проходил близ его места, то он убедительно просил таковых погребсти его тут. «Положите здесь мои кости, на этом месте, а камень сей, на котором сижу ныне, положите на моей могиле, и воздаст вам Господь благое в день праведного суда своего», - говорил он устюжанам.
    Когда Прокопий пришел в Устюг, были еще в живых престарелые супруги Иоанн и Мария, заслужившие от современников название праведных. Юродствуя по городу, он иногда заходил к ним в дом, беседовал с ними о пользе души, что доставляло старцам несказанное удовольствие, так как и тот и другие, хотя и различными путями, стремились к одной и той же цели. Но особенным другом и собеседником его был прп. Киприан, основатель устюжского Архангельского монастыря. При всем том, ни у Иоанна и Марии, ни у Киприана, самопроизвольный мученик не искал покоя для своей плоти и не хотел пользоваться никакими удобствами земной жизни. После их блаженной кончины ближе других к юродивому был благочестивый клирик соборной церкви Симеон, впоследствии родитель свт. Стефана Пермского. В продолжение многих лет Симеон был очевидным свидетелем пребывания Прокопия на соборной паперти и умел усмотреть в нем под кровом юродства великую духовную мудрость и обилие благодати Божией. Ему мы обязаны приведением в известность и сохранением для потомства следующего дивного события из жизни блаженного Прокопия.
    В Устюге, как вообще на Севере, зимою бывает очень холодно, чему немало способствует то, что он находится на возвышенной и открытой местности. В последний год жизни Прокопия зима была очень жестока и сурова, и о таком не помнили даже и старожилы. Сильная вьюга, продолжавшаяся две недели, занесла дома города, а мороз и северный ветер так были резки, что птицы падали мертвыми и много погибло скота, людей же, особенно нищих и странных, и по дорогам и в городе замерзло и занесло снегом столько, что на Ивановской горе у Предтеченской церкви наполнено было ими несколько убогих домов. Можно представить себе, каково было в этот лютый мороз нагому Прокопию, который обыкновенно проводил ночи на высокой холодной соборной паперти и кроме нее не имел нигде себе пристанища. Ослабевший от старости и терзаемый нестерпимым морозом, он вышел было с паперти и попытался найти теплый угол, чтобы хоть сколько-нибудь погреться, но когда это не удалось, принужден был возвратиться на прежнее место и здесь, забытый и оставленный всеми, переносил неимоверные страдания. Когда вьюга унялась и стало несколько теплее, юродивый вышел с паперти и направился за церковь, в угольный дом, к любимому им клирику Симеону. Как бы нисколько не пострадав от мороза, со светлым лицом и приятным смехом, он вошел в комнату, спрашивая хозяина. Изумился Симеон, увидевши у себя юродивого, ибо думал, что он уже замерз во время столь лютого и продолжительного мороза и обнявши его со слезами, с радостью спешил приветствовать и принять дорогого гостя. Когда они сели и начали разговаривать, Прокопий спросил Симеона: «Для чего ты, брат мой, так скорбел и сетовал обо мне и теперь плачешь? Не унывай, приготовь трапезу, чтобы нам вместе вкусить сегодня пищи». Симеон обрадовался неожиданному предложению и не знал, как и благодарить за него гостя. Между тем, пока готовили и собирали на стол, блаженный Прокопий опять спросил Симеона: «Скажи мне искренне, добрый брат мой, ты много пожалел обо мне, странном человеке, думая, что я уже замерз от этой лютой стужи? Что же бы было тогда с братьями моими – нищими? Нет! Хранит Господь любящих Его, близок к сокрушенным сердцем и спасает смиренных Пресвятым Своим Духом. Если ты впредь будешь любить меня, то получишь много утешения для души. Не проливай же более обо мне слез, ибо великая радость бывает человеку, который скорбит всею душою и всем сердцем своим уповает на Бога и в сем веке, и в будущем».
    Из этих слов блаженного Симеон понял, что-нибудь дивное случилось с ним во время страшного мороза, и дружески обнимая и целуя его, стал спрашивать блаженного о его терпении; заклиная Богом он просил Прокопия не таить благодати Божией и не скрывать от него, как обнаженное старческое тело его в течении стольких дней и ночей могло перенести такую страшную стужу? Долго молчал блаженный Прокопий, как бы о чем размышляя, и вздохнув из глубины сердца, сквозь слезы ответил: «Какую пользу хочешь ты, брат мой, получить от меня нечистого и юродивого, валяющегося по стогнам на гноище и в смраде грехов своих? Но что делать! Великая любовь твоя ко мне побуждает меня поведать тебе мою тайну. Заклинаю тебя Богом, Создателем и Спасителем нашим Иисусом Христом, что пока я жив, ты никому не откроешь того, что я поведаю теперь любви твоей». Симеон поклялся сохранить тайну, и блаженный Прокопий открыл ему следующее: «Когда впервые поднялась эта страшная вьюга, ужаснулся я и уже отчаялся в жизни, думая, что не в силах буду перенести ее в моей наготе, без всякой одежды, без теплой храмины, где бы мог хотя на время преклонить голову. Смалодушествовал я и вышел ночью с паперти соборной, из под крова Божией Матери. Сперва устремился я к стоящим напротив собора малым хижинам убогих людей, надеясь обрести у них хотя краткий покой и укрыться от стужи, но они не только не пустили меня, а еще выскочив из хижин, палками прогнали меня, как какого-нибудь пса, ругаясь и крича мне вслед: «Прочь, прочь отсюда, мерзкий юродивый!» Невзвидев пути, в страхе побежал я от них, уже и сам не зная куда, дорогою мысленно молился и говорил сам с собою: «Буде имя Господне благословенно отныне и до века, лучше умереть мне Христа ради, и Господь вменит мне то в праведность». Не видя от вьюги пред собою ничего, набрел я дорогою на пустую хижину, в углу которой лежало несколько собак, загнанных морозом; я лег подле них, чтобы хотя сколько-нибудь от них согреться, но они, увидев меня, все вскочили и бросились вон. Тогда я подумал: «Вот до чего я мерзок и грешен, что не только нищие, но и псы гнушаются мною». Ибо и нищие, гонясь за мною, кричали мне: «Иди и умри, лживый юродивый, нет нам в тебе никакой пользы и нужды». Самые бессловесные животные, собаки, не захотели лежать со мною и убежали. Тогда пришла мне на сердце такая мысль: «люди отвергли меня, никому я не нужен, возвращусь на мое старое место, пусть будет что угодно Богу, если и умру, так, по крайней мере, в святом месте, под кровом Божьей Матери, и собравши последние силы, побежал обратно к церкви. Вошедши на паперть, я сел в углу скорчившись от жестокого холода, все члены мои дрожали, дыхание спиралось, глаза смежались, а я, взирая на икону Спасителя и Божьей Матери, плакал и молился, молился уже не о сохранении своей жизни, а о спасении души, ибо уже жить не надеялся, а ежечасно ожидал себе смерти, и каждый вздох мой казался мне уже последним, так как тело мое совсем оцепенело и посинело. Когда я наконец стал забываться и терять сознание, вдруг почувствовал какую-то необыкновенно приятную теплоту; открыв уже смежившиеся очи, я увидел пред собою прекрасного юношу, лицо которого было так светло, что невозможно было смотреть на него, как будто горел на нем луч солнца. В руке у него была чудная ветвь, расцветшая всякими цветами – и белыми, и алыми, испускавшими из себя чудные ароматы, не мира сего тленная ветвь, но райская. Взглянув на меня, он сказал: «Прокопий, где ты ныне?» - «Сижу во тьме и сени смертной, окован железом», - сказал я ему в ответ. Тогда юноша ударил меня цветущею благовонною ветвью прямо в лицо и сказал мне: «Прими ныне неувядаемую жизнь во все твое тело и разрешение оцепенения, постигшего тебя от мороза». - И вдруг посреди невыносимой зимней стужи благовоние весенних цветов проникло в мое сердце и наполнило меня всего. Как молния блеснул и скрылся от меня небесный посланник, но жизнь, данная им оцепеневшим моим членам, приразилась мне, и я жив доселе. - «Брат мой, вот что случилось со мною, грешным юродом, в это страшное время, но ты помни свою клятву и никому не поведай о том ранее моей смерти». - Сказавши это, блаженный Прокопий поспешно вышел из дому Симеона и возвратился на соборную паперть, чтобы продолжать свои подвиги непрестанной молитвы к Богу и юродства пред людьми.
    Прибывши в Устюг еще в лучшей поре своего возраста, блаженный Прокопий достиг глубокой старости и давно уже покрыт был сединою, хотя по прежнему был бодр духом и с юношеским жаром продолжал свои изумительные подвиги, так что никому из граждан и на мысль не приходило, что великий подвижник доживает уже последние свои дни и что скоро они должны будут расстаться с ним. Однажды, когда праведник ночью молился на паперти, явился ему ангел Божий и возвестил о скором окончании его подвига, об отшествии его к Богу, назначив и самый день его кончины. С величайшей радостью услышал о том Прокопий и еще более предался подвигам самой пламенной молитвы, в течение нескольких дней он не отходил от храма Пресвятой Богородицы, готовясь к своему исходу. На восьмое июля, ночью, вышел он наконец с соборной паперти и направился к обители покойного друга своего Киприана. Там, пред святыми вратами, праведный Прокопий встал на колени и в последний раз вознес молитву к Богу, благодаря Его за все благодеяния, которыми Господь наградил его в жизни от первых дней юности до старости, призвав его от мрака заблуждения к свету истины и из страны далекой приведши в богоспасаемый град Устюг, под кров дома Пресвятой Богородицы. Праведник мысленно прошел в молитве всю свою жизнь, за все прославлял и благодарил Бога. Отошедши от святых ворот на конец моста, Прокопий возлег тут, и оградив себя крестным знамением, сложил крестообразно руки на груди и с молитвою испустил дух. Как бы для того чтобы святое и многострадальное тело его не осталось без покрова, в ту же ночь, несмотря на летнюю пору, выпал снег и покрыл землю на две четверти, а над мощами блаженного Прокопия снежною бурею навеяло сугроб в две сажени вышины. Изумились устюжане, вставши поутру, видя домы и улицы города покрытые снегом; погибли, думали они, хлеб и овощи, но настал жаркий солнечный день, и к вечеру снег растаял, не повредив растительности. Между тем соборные священнослужители, что против постоянного обычая, какого блаженный держался в течение многих десятков лет, его не было в церкви на утреннем пении, и начали о нем спрашивать горожан, но никто его не видел и ничего не мог о нем сказать. Тогда стали искать его по всему горо-ду, обошли все церкви и опять нигде не могли найти. Только на четвертый день обрели святое тело блаженного на конце моста к монастырю, лежащее на голой земле и покрытое сугробом снега, который служил ему покровом и все еще не растаял, тогда как в других местах везде было уже сухо. С благоговением и слезами священнослужители подняли тело блаженного трудника и всем собором, с пением псалмов, свечами и фимиамом, на головах своих перенесли его в соборную церковь и оставили там дотоле, пока все граждане не соберутся на погребение. На том месте, где было обретено тело его, в память события водрузили деревянный крест, а потом, по времени заменили его каменным и построили часовню. Сошелся весь народ Устюга с женами и детьми в соборную церковь Божией Матери и началось надгробное пение среди всеобщего плача и рыдания. Со слезами благодарности вспоминали горожане отеческие заботы юродивого об их спасении, его предсказания и проповедь пред нашествием гнева Божия, чудное избавление города от огненной тучи и многие другие знамения, бывшие от блаженного. Многие неутешно плакали и скорбели о том, что по своему невежеству и грубости считали его безумным, смеялись и оскорбляли его. По совершении надгробного пения, тело блаженного с великой честью отнесено было на берег реки Сухоны, на то место, где он любил сидеть на камне и молиться о плавающих по реке и где просил похоронить его. Там и предали тело его земле, а камень положили на его могилу, начертав на нем год, месяц и число его кончины: «Это было 1303 года». По наружному виду праведный Прокопий был средовек, волосы на голове у него были русы, борода Косьмина, рубище дико багряное с правого плеча спустилось, в левой руке у него три кочерги, сапоги разодранные, без подошв, колени голые – каковым он большею частью и изображается на иконах и каковым, вероятно, прибыл в Устюг. По другим, позднейшим подлинникам, он стар и сед. Устюжане, не умев понять и оценить человека Божия при жизни, не умели сохранить и передать потомству подробностей чудного его жития, хотя он прожил в их городе около полувека и был известен каждому. «Многострадальное же его житие и прозорливость сначала описаны не были, а предавались изустно от старых к молодым», - говорил свт. Димитрий Ростовский. Уже много лет спустя после блаженной кончины праведника, когда множество полученных от него чудесных исцелений побудило устюжан построить над могилою его храм в честь его имени и установить день празднования памяти его, они собрали и записали о житии блаженного Прокопия то, что еще сохранилось в предании народа и рассказах отцов и дедов: из многого – малое. То же самое надобно сказать и о благодатных чудесах и исцелениях, происходивших от гроба праведного Прокопия, и тем более что многие из них не только не были никем записаны, но даже и не приведены в известность по простоте получивших, не считавших того и нужным. Их стали записывать уже тогда, когда была построена церковь во имя праведного Прокопия, и первым из них поставлено то, которое послужило побуждением к ее построению.
    Прошло более 150 лет после кончины блаженного Прокопия, а место его погребения оставалось ничем не огражденным, кроме одного лежавшего на нем камня. Поскорбел душою об этом один нищий, пришедший из Москвы, по имени Иоанн, и в 1458 году построил над могилою блаженного Прокопия небольшую деревянную часовню и поставил в ней его образ. «Но лукавый помысел вошел в сердца иерея и диакона великой соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, и не восхотели они того видеть и слышать, и память сотворить блаженному Прокопию, и того предреченного мужа Иоанна от той поставленной часовни прогнали, и часовню блаженного Прокопия сломали и по сторонам разметали». В 1471 году, по повелению Великого князя Иоанна III со всех сторон собирались ратники для похода на Казань, между прочим и из Устюга. Устюжский отряд, долгое время стоявши заставою в Нижнем Новгороде, подвергся тяжкой повальной болезни – «трясавице и чревной». Во время этого бедствия многим из них начал являться блаженный Прокопий во сне и внушать: «Положите вы на сердце своем обет поставить в Устюге церковь во имя св. праведного Прокопия, Христа ради юродивого, и болезни избудете». Это было началом его прославления, ибо все те, которые поверили видениям и положили обет построить церковь, вскоре выздоровели и благополучно возвратились на родину, а которые явления святого сочли сонною мечтою и не поверили, умерли от болезни. Спасшиеся столь чудесно от неминуемой смерти ратники, по возвращении в Устюг действительно построили церковь, но не в его имя, а в честь св. благоверных князей Бориса и Глеба и великомученика Георгия. Когда эта церковь как бы в наказание за ослушание повеления Праведного Прокопия, 1-го августа 1490 года сгорела от молнии, тогда устюжане, в другой раз ходившие для защиты Нижнего от татар, при возвращении домой нарубили на берегу Сухоны лесу, приплыли на нем Устюг и в 1495 году построили из него новую церковь, уже во имя праведного Прокопия (в 192-м году после его преставления). Достойно внимания то, что еще прежде того времени уже начертан был образ этой будущей церкви на том самом камне, на котором блаженный Прокопий любил сидеть при жизни и который находился на его могиле. Тогда же устроили в церкви и гробницу над местом погребения его и написали на ней его изображение, украсив ее драгоценными паволоками, а 8-го июля стали торжественно совершать его память. С этого времени чаще стали являться исцеления и чудеса от его гроба. Первое исцеление из числа записанных совершилось над устюжским гражданином Григорием, который страдал огневицей, и будучи в совершенном расслаблении, просил, чтобы его отнесли ко гробу чудотворца. В малой ладье привезли его к церкви, и когда пропели молебен и приложили его к раке угодника, то больной тотчас же почувствовал себя совершенно здоровым и без помощи других возвратился домой.
    Окольничий Великого князя Иоанна III Владимир, заведовавший делами Устюга, был тяжко болен, все тело его было покрыто язвами и никакие лекарства ему не помогали. Один из устюжских граждан, явившись к боярину по делам в Москву и видя его в крайнем изнеможении, сказал ему: «Не прогневайся на нас, честный боярин, мы хотим указать тебе доброго врача, который может исцелить тебя от твоей тяжкой болезни. Был у нас на Устюге за много лет пред сим юродивый Прокопий, в его имя ныне у собора на площади есть церковь, и от мощей его во множестве получаются разные исцеления». Услышав об устюжском чудотворце, боярин послал в Устюг нарочного отслужить молебен праведному Прокопию о своем выздоровлении, и как только посланный возвратился и вошел в комнату больного с освященною водою и с иконою праведного Прокопия, больной тотчас поднялся с одра болезни и выслушав молебен пред иконою, стал совсем здоров.
    У боярина Михаила Семеновича Воронцова, управляющего Великоустюжской областью, внезапно занемог любимый слуга Пантелеймон столь тяжкою болезнью, как будто все телесные суставы были у него сломаны. Когда родные, уже отчаявшиеся в его жизни, сидели однажды около его болезни, они к удивлению своему заметили, что больной не узнает никого, а между тем все как-будто с кем-то разговаривает. Еще больше изумились они, когда больной вдруг, как-бы проснувшись от сна, громко воскликнул: «О чудный и блаженный Прокопий, помоги мне, грешному рабу твоему!». Пришедши в сознание, больной рассказал родным свое видение. «Братья, я видел блаженного Прокопия, который приблизившись к моей постели, сказал мне: «Брат Пантелеймон, подойди ко мне и скажи хоть одно слово, я вижу, что ты крепко болен». Я отвечал ему: «Ей, господин мой блаженный, изнемогаю и страдаю я сильно». Позади блаженного стоял пресвитер в ризах и держал в правой руке крест, а в левой – чашу со святой водой. Явившийся святой велел мне встать с одра и взявши меня за руку, поднял, а пресвитеру приказал осенить меня честным крестом и покропить святою водою, после чего сказал мне: «Отселе будешь здоров, и не будь неверен, но верен». И так молю вас, ведите братья меня ко гробу чудотворца, где хочу исполнить обет свой». Обрадовался боярин и немедленно велел нести отрока своего в церковь Праведного Прокопия. Здесь, когда отслужили молебен угоднику, больной получил исцеление и в служившем священнике узнал того, который являлся ему вместе со святым Прокопием.
    В ряду чудес праведного Прокопия особенно замечательно следующее. У Великоустюжского наместника боярина Семена Борисовича был служитель, которого он весьма любил. Этот служитель, надеясь на расположение к себе боярина, творил устюжанам много зла и разных пакостей; худой христианин, он умер не по христиански, не удостоившись исповеди и причастия Святых Таин. Боярин велел похоронить любимого своего служителя близ собора и построить над его могилою палатку. Воля боярина была исполнена, но в ту же ночь палатка была разметана. Тогда боярин приказал построить новую, но и та в следующую ночь была также разметана. Тогда боярин рассердился, думая, что это делается кем-либо по неудовольствию на него и только слова одного из граждан утишили его гнев. - «Успокойся, - сказал он боярину, - и не гневайся ни на кого напрасно, честный боярин. Никто из живых людей не трогал палатки и не имел намерения оскорбить тебя. Но я слышал от прадедов моих, что тут лежит праведный Прокопий, Христа ради юродивый». Боярин понял правду, велел перенести тело служителя в другое место и со слезами помолился: «Прости меня, блаженный Прокопий, грешного и неразумного раба твоего, что осмелился положить вблизи святых твоих мощей нечистого слугу своего».
    В малолетство царя Иоанна IV казанские татары нередко делали набеги на восточные и северные области России. Один раз они дошли до Устюга, всё предавая огню и мечу, и в числе других пленных захватили одну бедную женщину Соломонию. Много лет томилась она в Казани в тяжкой неволе, постоянно думая о своей далекой родине. Перебравши в уме все средства к своему освобождению и найди их или недостаточными или недоступными для себя, она вспомнила о Праведном Прокопии и осенив себя крестным знамением, начала молиться и призывать его к себе на помощь. - «Если вынесет меня Бог из татар на Русь, - говорила она, - дойду я до Устюга, и увижу своими очами чудотворный гроб блаженного Прокопия, то положу покров на гробницу его сколько силы моей будет». Давши такой обет, Соломония почувствовала в себе необыкновенную решимость, немедленно отправилась из Казани, и не будучи никем из встречающихся ей на пути ни спрошена, ни остановлена, благополучно достигла русских пределов. По возращении на родину она исполнила свой обет и рассказала клиру и народу о своем чудесном избавлении от плена.
    Дометиан, священник устюжского собора, имевший великое усердие и веру к праведному Прокопию, впал однажды в столь тяжкую и сильную болезнь огневицы, что лежал как бездыханный; домашние же, отчаявшись в его выздоровлении, плакали по нему как по умершему. Раз ночью, когда больной находился один в комнате, ему является святолепный муж, и подошедши к его постели, говорит: «Вижу, что ты сильно болеешь». - «Изнемогаю и приближаюсь к смерти, - отвечал ему священник, - никогда не приключалось со мною такой тяжкой болезни». Тогда явившийся сказал: «Вот я пришел к тебе ради прежнего добродетельного жития твоего и усердия ко мне; хочешь ли, я одену тебя своею одеждою». И, снявши с больного одежду, положил ее у его ног, а на больного одел принесенную им новую одежду и сказал: «Отселе будешь ты здоров». Больной спросил: «Кто ты? Скажи мне твое имя. Вижу, что ты человек сильный и так трудишься ради меня грешного!» - «Я раб Божий Прокопий Устюжский, послан к тебе на помощь от Господа, отселе прощает тебя Господь». Сказавши это, явившийся стал невидимым, а больной почувствовал себя совершенно здоровым, тотчас же встал с одра, благодаря Бога и прославляя своего исцелителя.
    При державе царя Иоанна IV, при митрополите Макарии и Ростовском архиепископе Никандре, в 1548 году в устюжских пределах, в обители страстотерпцев Бориса и Глеба в г. Выборе, случилось следующее чудо. Много лет в тамошней церкви находилась икона преподобного Варлаама и праведного Прокопия и от времени пришла в ветхость. В день памяти Прокопия ее вынесли из церкви и поставили на торгу для народного чествования. Один убогий из Усоли (Сольвычегодска), Иоанн, четыре года лежал в больнице богарадной избы, мало видя, тяжко слыша и едва говоря языком; ради милостыни он иногда сам ползал на локтях и коленях, иногда другие возили его на санках. Услышав, что граждане хотят плыть в Устюг, он просил их взять его с собою к гробу св. Прокопия, но никто не согласился. Оставленный на берегу, он дополз до торга и усердно стал молиться пред иконою святого Прокопия. Стенал сердцем и плакал, призывая умом на помощь угодника; и призываемый явился, дважды сотворил над ним крестное знамение, взял его за руку и сказал: «Вот тебе здоровье! Иди, целуй мой лик на иконе, и будешь здоров». Святый Прокопий стал невидим, а Иоанн почувствовал в себе укрепление сил, поднялся с помощью двух посохов и подошел поцеловать икону. Изумился народ, видя Иоанна ходящим и обступив его, спрашивал, как он исцелился. Это было в субботу вечером памяти св. Прокопия. На другой день, по просьбе правителя города, которому было донесено о чуде, борисоглебский игумен отслужил всенародный молебен угоднику на месте события, а по совершении молебна сам при народе расспрашивал Иоанна о его исцелении.
    Московский собор 1547 г. причислил праведного Прокопия к лику святых и установил праздновать ему 8 июля. Стихиры и канон ему составлены еще при Иоанне III, когда в Устюге начали праздновать его память. В Устюге и его окрестностях пред днем памяти св. Прокопия многие благочестивые люди и доныне соблюдают недельный пост. Мощи его почивают под спудом в каменном, его имени, соборном храме, за левым клиросом, близ северной стены. Нынешняя гробница, устроенная в 1833 г., вызолочена по полименту и состоит из 4-х мраморных досок с позолоченными надписями. На гробнице нахо-дится образ св. Прокопия, украшенный серебряно-вызолоченною ризою и жемчужною гривною. Гробница осенена резным золоченым балдахином на столбах. При входе в собор у южных дверей положен на пьедестал камень овальной фигуры, привезенный 1-го ноября 1638 г. из Котовальской волости – из числа выпавших в 1290 году. Икона Благовещения Божией Матери, источившая миро (1290 г.), с 1567 года перенесена в Москву и находится ныне в Успенском соборе, по правую сторону царских врат. В 1818 г. усердием устюжских граждан сделана на нее тяжелая серебряная, позолоченная риза.

    На этом заканчивается житие св. прав. Прокопия и описание его посмертных чудес, число которых было неизмеримо большим, чем смогло донести до нас народное предание. Но, даже и приведенного здесь достаточно, чтобы понять степень духовного подвига того, кто первым в пределах Святой Руси, стал подвизаться на стезях юродства Христа ради.


    Глава 4: «Архиереи Великого Устюга в годы гонений»

    Если говорить о Великом Устюге, как о епархиальном центре, то Самостоятельная епископская кафедра была утверждена в нем в 1682 году и просуществовала до февраля 1788 г. Территория епархии простиралась от Тотьмы до Урала, и таким образом включала в себя земли Северо-Двинские, Коми-Зырянские и частью Пермские. За это время епархией правили 4 архиепископа и 8 епископов.
    Восстановление епархии произошло в 1888 году, но уже в качестве Вологодского викариатства. Просуществовала она до 1937 г., исключительно благодаря подвигу правивших тогда архиереев, которые все подверглись гонениям от безбожных властей.
    Первым архиереем Велико-Устюжской епархии с 1888 г. был епископ Иоанникий. Следом за ним, на кафедре находился епископ Варсонофий с 1893 по 1894гг. (по смерти еп. Вологодского Израиля) правил Вологодской епархией, до прибытия в Вологду епископа Антония. С 1904 по 1906 гг. на Велико-Устюжской кафедре находился епископ Алексий (Бельковский), который через три года, согласно собственному прошению ушел на покой. Но в 1909 г. был восстановлен в прежней должности, уже как епископ Велико-Устюжский и Усть-Вымский. Во время его пребывания на покое, епархией правил епископ Гавриил.
    Епископ Алексий управлял епархией до 1924 г., и таким образом, являлся последним архиереем правившем в царское время, и первым, в послереволюционный период. На Юбилейном Архиерейском соборе 2000 г. епископ Алексий был причислен к лику святых, как священномученик.
    Чтобы иметь представление о епархиальной жизни Устюгского уезда, должно сказать несколько слов о его главных храмах и монастырях. В основном, епархиальная жизнь была сосредоточена в Великом Устюге, ибо из 74-х приходов, 25 находились в уездном центре. Также и монастыри располагались в самом городе и ближайших окрестностях. Всего, в черте города и ближайших пределах, находились четыре монастыря и 31 церковь. Не случайно, после революции, Великий Устюг был объявлен городом-музеем, наряду с Суздалем и Ростовом Великим, что и спасло его от разрушения. Мы же, в рамках настоящего очерка, можем лишь кратко рассказать о главных городских храмах и монастырях.
    Самым древним монастырем Великого Устюга является Троицкий Гледенский монастырь, который находится на месте Старого Устюга, именовавшегося в прежние времена Гледеном. Расположен он при слиянии рек Сухоны и Юга, на горе именуемой Глядень, или Гледень. Основание его относят 1190-му году и даже ранее. Его по праву считают древнейшим монастырем в Двинских землях.
    К сожалению, в истории не осталось памяти о духовной жизни монастыря и о тех подвижниках благочестия, которые могли в нем подвизаться. Известно о нем только то, что иконостас храма Святой Троицы может считаться лучшим в епархии из монастырских в здешней губернии, первым после церкви, построенной баронами Строгановыми в Соль-Вычегодске. Сам иконостас резной, вызолоченный по полименту. Живопись выполнена в стиле итальянской школы. Хотя, исследователь говорит о том, что несмотря на мастерство устюжских художников, общее впечатление остается таковым: «Глаз удовлетворен, но общий вид ничего не говорит душе».
    Всего в монастыре три храма. Это – Троицкий собор, также церковь во имя Тихвинской Божьей Матери, и надвратная – во имя Успения Божьей Матери. За пределами монастыря имеется церковь во имя св. прав. Иоанна Устюжского, построенная в селе Пухово, на месте дома, где жили родители святого угодника.
    Другой монастырь, во имя Архангела Михаила, находится ныне в исторической части города и устроен монахом Киприаном в начале ХIII столетия, о чем подробно говорится в предыдущих главах. В середине ХVII века, когда в Устюге началось бурное каменное храмовое зодчество, были перестроены и храмы Михайло-Архангельского монастыря. В 1651 г. построена каменная церковь Введения Божьей Матери, согласно грамоте ростовского митрополита Варлаама, купцом Гостиной сотни Никифором Федоровым Ревякиным. Затем, иждивением того же купца была построена и церковь во имя Архангела Михаила. Ростовской епархией в то время правил митрополит Иона, о котором знаем, что он являлся близким другом опального патриарха Никона.
    Кроме всего в монастыре имелись еще три церкви: надвратная – во имя Владимирской Божьей Матери, другая – во имя Преполовения, и – во имя Всех святых при настоятельских келиях. Характерной особенностью колокольни Свято-Введенского храма, являлись часы с боем.
    К монастырю был приписан также загородный Архиерейский дом, именуемый Богородской пустынью, с церковью во имя Тихвинской Божьей Матери. Находился он в пяти верстах от города. В июне месяце, на праздник Тихвинской иконы, оттуда совершался крестный ход в Архангельский монастырь, с иконой Богородицы через неделю возвращался обратно. Пустынь сия была основана епископом Варлаамом, после 1748 года. Надо отметить, что насельники этой обители научились выращивать в условиях сурового климата, не только плодовые деревья, но также арбузы и дыни. Причем, само место, находящееся при реке Стриге, являлось довольно живописным, а в больших прудах, можно было ко всему ловить рыбу.
    Второй монастырь в черте города, наименован в честь Крестителя Господня Иоанна Предтечи. О нем, также рассказано в предыдущей главе. В дополнение можно лишь сказать, что каменный храм, во имя Рождества Иоанна Предтечи был построен в 1695 году, иждивением устюжанина Александра Васильева Чалбышева. Изначально храм был трехпрестольным: главный, Иоанно-Предтеченский был верхним; нижний, теплый, освещен во имя Трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, ко всему имел придел во имя св. влмч. Варвары. В 1747 году в верхнем храме обустроен северный придел во имя свт. Льва Катанского, а в 1777 г., южный – во имя свт. Дмитрия Ростовского. После пожара 1921 г. храм был полностью разрушен, а на территории монастыря находится щетиночная фабрика.
    В окрестностях Устюга, в полутора верстах от города, вверх по течению Сухоны располагался еще один монастырь, именуемый Яико-Знаменско-Филипповской пустынью. Достойной примечательностью его состояло то, что с возвышенности, на которой он находился, открывалась прекрасная панорама Устюга и всей долины, до места, где реки Сухона и Юг соединялись в реку Двину. Устроена она была в 1654 г. согласно грамоте воеводы Великого Устюга князя Мышецкого, написанной им по челобитью купца Гостиной сотни Силы Усова.
    Устроена пустынь была на том месте, где некий старец Логик молился в выкопанной им пещере пред иконой св. апостола Филиппа. В первой половине XVIII века, в монастыре была построена двухэтажная каменная церковь, верхний престол которой был освящен в иконы Знамения Божьей Матери, нижний – во имя апостола Филиппа.
    О храмах Великого Устюга написано уже немало книг и исследований. Мы же, в рамках этой главы, расскажем кратко лишь о некоторых из них.
    Главным храмом Великого Устюга являлся кафедральный Успенский собор, который был основан в XII веке, то есть, еще до того, как посад Черный Прилук стал городом. Есть основания полагать, что Успенская церковь появилась одновременно с устроением, на противоположном от Гледена берегу, посада. Успенский собор дал название главной улице города, которая идет параллельно набережной реки Сухоны. Позднее, вокруг собора построили еще несколько церквей, в результате чего мы имеем нынешний храмовый комплекс, который в настоящее время является «визитной карточкой» Великого Устюга и дает ему свои неповторимый облик.
    Успенский собор принадлежал к числу первых каменных храмов города и при этом неоднократно перестраивался. Есть основания полагать, что строительство каменной соборной церкви началось во второй половине XVI века, при царе Иоанне Грозном, так как Великий Устюг принадлежал к числу опричных городов, и потому каменное зодчество не могло обойти стороной столицу Северо-Двинского края. Дополнительно известно, что совершившийся в 1631 году пожар, произошел уже в каменном храме. Повреждения от огня оказались столь значительными, что решено было разобрать собор до основания и на его месте воздвигнуть новый. Строительство началось в 1639 г. и окончено в 1656 г. В 1728-31 гг. церковь перестраивалась. При этом было убрано два столба из четырех, а верх собора сделан восьмериком. На общем фундаменте собора находились архиерейские келии, которые в 1738 г. были также перестроены под теплый храм Благовещения.
    Пожары в соборе происходили еще дважды: в 1772 г. на 14 мая и в 1782 г. Если в первый раз помощь пришла от Императрицы Екатерины II, она пожаловала сумму в 18363 рубля, то после второго пожара пришлось восстанавливать храм своими силами, который и был затем освящен епископом Иоанном 2 мая 1786 г.
    Главной святыней собора являлась Чудотворная икона Божьей Матери Одигитрия, написанная, согласно преданию, в XII веке. До революции, в Успенском соборе, рядом с иконой Одигитрии имелось таковое разъяснительное надписание: «Сей многочудный образ Матере Одигитрии с рукоятием получен в город Устюг от ростовских князей Дмитрия и Константина, чрез посланного от их епископа Тарасия для освящения первой Успенской церкви деревянной, где и поставлен на приступах в тунбе 1268 года, но в 1299-м году новгородские мятежники посад и оную церковь сожгли, а с прочим имуществом и сей образ взяли, но от берега отстать не могли: при сем один старой воин, сказав, что пленник не связан в чужую страну нейдет и, взявши холст, связали оный образ и поплыли, за что и поражены были слепотою и корчанием тела. По прибытии в Новгород и по раскаянии их, по повелению архиепископа Иоанна поставлен был в Софийском соборе 1300 года июля 28 дня. Возвращен в Устюг с теми же людьми, сопровождаем честно самим архиереем до самой Ладоги. Икона была поставлена в выстроенную новгородцами церковь...
    В 1693 году Император Петр Великий, шествуя в Архангельск, лично приказал отнять от сей иконы рукоятие и поставить во левую сторону Царских врат». Икона сия украшена жемчугом и дорогими каменьями.
    Иконостас собора был также отмечен многими достоинствами, главным образом, живописными иконами, писанными протоиереем Оленевым, украшенными в соответствии с чином первого храма епархии. В Успенском кафедральном соборе, в соответствии с древней русской традицией, находились гробницы Устюжских архиереев, которых было двенадцать, за сто лет существования епархии.
    В настоящее время, в помещении собора находится городская библиотека, что впрочем является далеко не худшим его применением. Ибо, по крайней мере, в стенах собора не устраивалось шумных увеселений, с обязательными в таких случаях плясками, обильными возлияниями и пением неподобающих этому месту песен. Хочется верить, что придет время и в стенах собора зазвучит молитва и, колокольный звон, который как встарь, будет собирать горожан на Божественную литургию.
    Вторым по значимости храмом Великого Устюга являлся Прокопьевский собор. Расположен он на набережной реки Сухоны, рядом с Успенским собором. Первоначально, как о том гласит летопись, деревянный храм во имя св. Прокопия был устроен в 1495 г. Каменный же храм отстроен иждивением гостя Афанасия Гусельникова; первый корпус холодный в 1668 г., а второй теплый в 1672 г. Второй храм имел два этажа. Нижний, во имя Иоанна Предтечи и верхний, во имя свт. Алексия митрополита Московского. В настоящее время, как таковой не существует; нижний храм действует, как придел в честь свт. Тихона Задонского.
Главной святыней Прокопьевского собора являются мощи святого праведного Прокопия, почивающие под спудом, над которыми устроена мраморная гробница. Над самой гробницей, на вызолоченных по полименту столбах, установлена сень с негасимыми лампадами.
    Особо нужно отметить такие святыни собора, как иконостас, древний по архитектуре и резьбе. Также образ св. прав. Прокопия, положенный на гробнице во всю ее длину, на котором риза, венец, цата и поля были серебряные под золотом, а гривна жемчужная. К местночтимым иконам относятся: образ Тихвинской Божьей Матери, икона Вседержителя и образ Воскресения Христова. Все они также богато украшены. Особо нужно отметить вышитый образ св. прав. Прокопия, который приобретен был во время сооружения храма, украшен рабой Божией Феодорой Гусельниковой, супругой строителя храма Афанасия Гусельникова. Сам образ шит золотом, серебром, частью шелками. Вокруг образа и по краям одежды святого обведен крупным жемчугом с драгоценными камнями. По краям иконы по кругу вышиты золотыми словами Тропарь и Кондак праведнику. Ко всему, внизу образа, имеется вышитое жемчугом надписание в четыре строки, из которого узнаем, что образ приобретен и украшен тщанием и усердием Феодоры Гусельниковой.
    Из храмов Великого Устюга в годы гонений, Прокопьевский собор стоял дольше всех. Его закрыли только во времена правления Н.С. Хрущева, когда началась вторая волна богоборчества. Но, в начале 90-х, он одним из первых был передан Церкви, и сейчас является кафедральным собором Великого Устюга.   
    Святой Прокопий являлся для устюжан зримым воплощением призыва к покаянию, будучи иноплеменником, он подобно пророку Ионе был для города и обличителем и спасителем. По сути дела, призыв святого к покаянию и его молитва, спасли город в конце XIII века, поэтому, в благодарность от потомков, перед Прокопьевским собором в 1838 г. был возложен камень из Котовальской волости, над которым, на стене храма установили надпись следующего содержания: «Сей камень спаде с небесе во дни блаженного Прокопия из той тучи, которою восхоте Господь погубити во граде Устюге прежде бывшия не разкаянныя грешники..., но молитвы блаженного Прокопия и ходатайство Пресвятыя Пречистыя Богородицы умилостивили Бога, Сына Своего. Не точию Божий Сын помилова кающиеся грешники во граде сем, но и от образа Матери Своея источи миро верным во исцеление, ...привезен из Котовальской волости, отстоящей от града сего двадесять поприщ, ибо тамо Господь отдожди камение велие разженные, многие лесы пожже, а от человек и скотов никого же повреди, 1838 года месяца ноября в первый день».

    Третьим храмом соборного комплекса является церковь св. прав. Иоанна Устюжского чудотворца. Последним его настоятелем в Царское время был прот. Василий Углецкий, убитый вместе с другими священнослужителями, без суда и следствия, в августе 1931 года. До 1937 г., храм Иоанна Праведного являлся кафедральным, так как Прокопьевский собор в начале 30-х годов захватили обновленцы. Построена каменная Иоанновская церковь на месте деревянной, согласно грамоте митрополита Ростовского и Ярославского Ионы, данной в 1656 г. купцу Гостиной сотни Никифору Федорову Ревякину. Мощи Устюжского чудотворца Иоанна Праведного почивали внутри этой церкви под спудом. Рядом с Иоанновским храмом находилась церковь Богоявления Господня. Более подробно, история этих двух церквей описана в 1-й части этой книги, в жизнеописании прот. Василия Углецкого.
Долгое время  храм использовался не по назначению. В помещении храма проходили занятия физкультуры (?!) со школьниками Великого Устюга. Спросим себя: как сложатся судьбы этих ребят, которые один-два раза в неделю скакали и прыгали на мощах святого угодника… Для церковных властей это было и скорбью и испытанием, ибо лишь во второй половине 2008 г. многолетняя борьба за храм увенчалась успехом: состоялась долгожданная передача храма Иоанна Праведного Русской Православной Церкви.
    Очень трудно возвращаются святыни под церковный омофор, а потому, еще ждут своего часа многие храмы и монастыри Великого Устюга. Причина, не позволяяющая вернуть их Церкви, одиозная – не хватает средств, не хватает помещений, а по большому счету, для верующих современного Устюга вполне хватает четырех ныне действующих храмов. Процент истинно верующих, как и во всей России, невелик. Многие храмы и оба монастыря находятся в ведении музея, что при трезвом взгляде на вещи, является пока единственно возможным способом их сохранения. По сути, именно старанием музейного ведомства в годы советской власти, Троице-Гледенский и Михайло-Архангельский монастыри, а также целый ряд храмов были спасены от уничтожения.
    Но, увы, наследие советского времени, до сих пор еще не изжито, и проявляет себя таким образом, как... щетиночная фабрика на территории Иоанно-Предтеченского монастыря; техникум, на территории Михайло-Архангельского; библиотека в Успенском соборе, недавно упраздненный спортзал в церкви Иоанна Праведного... Все это отзывается болью в душе. По точному выражению одного православного публициста: Россия сейчас переживает период Лазаревой субботы, - мы, действительно, как-бы обречены на то, чтобы сталкиваться постоянно с такими вещами, как – благолепие в одном месте и, «мерзость запустения» в другом, даже если все это объединено в единый храмовый комплекс. Но, при этом, нельзя забывать, что настоящее Воскресение Святой Руси не может совершаться без нашего участия, без нашего стремления к этому. Тем более, что Господь ждет этого от нас. Ведь не случайно, Он сохранил для нас соборный комплекс, состоящий из Успенского, Прокопьевского, Иоанновского храмов и церкви Богоявления, которые, по сути, составляют лицо Великого Устюга. Многие города, после периода богоборчества, свое лицо утратили. Устюг сохранил. Что, собственно и вселяет надежду, на истинное, а не мнимое Воскресение.

    Об остальных храмах города рассказано будет весьма кратко, так как настоящая глава посвящена архиереям Великого Устюга, до последнего, иной раз ценой собственной жизни, стоявших за то, чтобы эти храмы продолжали действовать, чтобы не постигла их участь «мерзости запустения на месте святом».
    Во Всеградской церкви Всемилостивого Спаса находилась древняя чтимая святыня, образ Спасителя, написанный в первой половине XV века, который был вначале, как надвратная икона градских врат. К сему образу с 1445-го года положено было «ходити по вся лета из соборной церкви со кресты и св. иконами молебствовати по вся среды и пятницы». Что исполнялось неукоснительно в период от Пасхи до Третьего Спаса. Впоследствии образ перенесли в Вознесенский собор, а в 1823 году в перестроенный из крестовой архиерейской церкви храм во имя Всемилостивого Спаса.
    Церковь Митрофания Воронежского построена в тюремном замке иждивением степенного купца Козакова в 1834 г. Последним настоятелем ее в предреволюционный период являлся Александр Углецкий, расстрелянный в 1930 г. в связи с делом «иерофеевцев».
    На особом месте в Устюге находилась церковь Гостино-Николаевская, так как находилась на торговой Гостиной площади. Неудивительно поэтому, что своим великолепием она мало чем уступает соборному храму. Строительство каменного здания началось в 1682-м году тщанием устюжских купцов Пановых. Сам храм состоит из трех престолов: в верхнем – во имя свт. Николая Чудотворца, в нижнем этаже – во имя прп. Дмитрия Прилуцкого; придел освящен во имя преподобных отцев Зосимы и Савватия Соловецких. Рядом с храмом расположена высокая, в особом корпусе находящаяся колокольня. Особого внимания заслуживают главы колокольни и церкви, выкованные из зеленой меди и вызолоченные через огонь. На позолоту было употреблено семьсот червонцев и сделано сие было иждивением тех же купцов Пановых.
    Церковь эта почиталась военной, в настоящее время, в ней расположены экспозиции великоустюжского музея.
     На Никольской площади, близ берега Сухоны находилась Христорождественская церковь, состоящая из двух каменных церквей в одном корпусе: Рождества Христова и Рождества Богородицы. Построена она была в 1725 г. Особо почитаемой святыней в ней был образ Казанской Божьей Матери, имевший дорогой украшенный бриллиантами оклад, ценой около 30 тысяч рублей. Сей, украшенный драгоценными каменьями образ был подарен церкви ее прихожанином, надворным советником и кавалером Михаилом Булдаковым. Напомним, что Михаил Булдаков являлся зятем Григория Шелехова – Основателя Русской Америки, и одним из директоров «Российско-Американской компании».
    Вознесенский собор, в котором находилась чтимая икона Спаса Нерукотворного с градских врат и мощи святых Иоанна и Марии, имел шесть престолов. Три главных: Вознесения Господня, Богоявления Господня и Воскресения Господня. А, также, три придела: Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста Господня, благоверного царевича Дмитрия Угличского и Во имя Всех святых. Построен он был в середине XVII века тщанием того же Никифора Ревякина, который построил храм Иоанна Праведного и храм – о тринадцати главах, во имя Архангела Михаила в Михаило-Архангельском монастыре.
    Из крупных храмов в центре города необходимо отметить также Спасо-Преображенскую церковь. Вместе с церковью Сретения Господня они находятся на Преображенской площади (ныне – Комсомольская). До 1764 г. здесь действовал девичий Спасо-Преображенский монастырь; расположенный практически в центре города, на расстоянии одного квартала от Михайло-Архангельского монастыря и двух от соборной площади. В связи с сокращением штатов (на Империатрицу Екатерину II тогда оказывали очень сильное влияние антиправославные силы), насельниц монастыря перевели в Иоанно-Предтеченский монастырь, а монахов из Иоанновой обители распределили в другие штатные монастыри. Преображенская улица (ныне – Красная) является второй главной улицей Устюга, входит в его исторический центр и расположена параллельно Успенской (Советский просп.).
    Сам Спасо-Преображенский монастырь основан был в 1422 г. тщанием игумении Анисьи с сестрами. В 1689 г. по благословению архиепископа Велико-Устюжского и Тотемского Александра начато строительство каменного храма Преображения Господня. В 1797 г. освящены построенные здесь колокольня и придел во имя Богоотцев Иоакима и Анны. В 1725 г. начато строительство двухэтажной каменной церкви Сретения Господня, вместо деревянной сгоревшей.
    Ныне, в стенах храмов находится городской архив. О других крупных церквях можно сказать следующее. Сретенский собор, состоящий из двух церквей – Сретения Владимирской Божьей Матери и церкви Жен Мироносиц, находился на Мироносицкой площади, от которой, в свою очередь происходило название Мироносицкой улицы. Холодная церковь Сретения построена в 1690 г. московским купцом Симеоном Шиловцевым, имевшего звание устюжского гостя. Теплая же церковь св. Жен Мироносиц, построена в 1723 г. тщанием прихожанина Петра Худякова.
    Петропавловская церковь построена в 1739 г., на месте сгоревшей, тщанием прихожан. Предание говорит, что на месте пожара был найден целым и невредимым образ Божьей Матери Одигитрии.
     Воскресенская церковь построена была в 1474 г. за один день, во время «великого морового поветрия». После чего мор прекратился чудесным образом.
    Храм Симеона Столпника являлся самым дальним, если говорить о городской части вниз по течению Сухоны. Верхний холодный храм освящен во имя Рождества Божьей Матери. В церкви были устроены три придела: св. апостола Иакова Алфеева, также во имя свт. Николая Мирликийского и св. блг. князя Владимира. Согласно архиерейским грамотам, каменные церкви возводились в период 1725-48 гг. Именно, в Симеоновском храме, до самого его закрытия служил свт. Алексий (Бельковский), после своего ухода на покой в 1924 г.,
    Кроме того, существуют храмы: во имя св. апостола Иоанна Богослова – первая половина XVIII века; во имя св. Александра Невского – 1746 г. тщанием купца Александра Чалбышева; церковь во имя св. Варвары-мученицы, с находящейся рядом церковью св. Живоначальной Троицы – 1705 г. Пятницкая церковь с приделом пророка Илии – 1732 г.; храмы Ильинский и Леонтьев-ский, расположенные на набережной Сухоны, в небольшом удалении от соборной площади, вверх по течению реки. Как свидетельствую документы, в 1715 г. в Устюге произошел страшный пожар, из-за которого сгорели все деревянные постройки и храмы. В том числе и каменные церкви получили некоторые повреждения. Этот-то пожар и явился причиной третьей волны каменного строительства в Великом Устюге, а также причиной перестройки получивших повреждения каменных храмов.
    Варлаамовский храм имеет особую историю. Состоял он из двух церквей: во имя прп. Варлаама Хутынского и Архистратига Михаила. Причиной строительства было нашествие поляков в Смутное время. По совету монаха Невкия ее построили в начале 1603 г. По молитвам жителей города к прп. Варлааму, Бог не допустил разорения неприятелем Великого Устюга.
    Также существовали церкви – Георгиевская, Красногорско-Покровская, кладбищенская Стефановская. Интересно то, что до революции храм Стефана Великопермского не имел своего настоятеля, но в 60-х годах в Устюге осталась только эта церковь. Верующим больше негде было получать духовное окормление, как только в храме названном в честь великого земляка, сподобившегося получить звание равноапостольского.
    В ближних пределах Устюга находились два храма – в честь св. Дмитрия Солунского и прп. Сергия Радонежского, что в Дымковской слободе на противоположном берегу Сухоны. Именно в храме прп. Сергия заканчивал свое исповедническое служение престарелый архиепископ Алексий.
    Если говорить только о церковных приходах (не о количестве храмов), то вместе с монастырями, их число достигало 35-ти. В начале 60-х, в числе действующих осталась только одна церковь свт. Стефана Великопермского на городском кладбище. Собственно, практика эта действовала по всей стране, а потому, открытыми храмы оставались не только на кладбищах Великого Устюга, но и Вологды, и Красноуфимска, и во многих других городах многострадальной России. Все остальные, по большей части, подлежали закрытию и разрушению. В числе первых, кто столкнулся с молохом богоборческих репрессий в Северо-Двинском крае, был епископ Велико-Устюжский Алексий.

    Священномученик Алексий (в миру Петр Филиппович Бельковский) родился в 1842 г. в селе Рождествино Каширского уезда Тульской губернии в семье священника Филиппа Ефимовича Бельковского. Священник Филипп Бельковский (1813-78 гг.) был сыном пономаря из села Белькова Московской губернии; он служил более сорока лет на одном месте, в храме села Рождествино. Интересны воспоминания о нем, из которых становятся ясно, в какой обстановке провел свое детство архиепископ Алексий. Семья священника Филиппа была бедная и, как вспоминают знавшие его: «В жизни своей Филипп Ефимович не испытал и не знал, что такое роскошь, или богатство, или слава – не любил он этого и не искал». Нужда с самого детства приучила его к умеренности, а умеренность зато не допустила его испытать и понести то тяжелое иго, которое зовется бедностью.
    С первых дней поступления на должность священника, скудость средств, которая была общим уделом многих священников, выпала и на его долю. Но он и со скудными средствами скоро сроднился. И без того по воспитанию воздержанный – приучил себя к бережливости и крайне умеренному образу жизни. С удивительным умением, он и малым пользовался так, что не имел ни в чем недостатка и, как он сам передавал: «не испытывал, не встречал того, что называется нуждою». Сообразуясь со своими небольшими средствами, он не заводил ни веселых кружков, ни изысканных пиршеств. За удовольствиями самыми обычными в жизни ему некогда было гоняться, ибо всецело предавался исполнению того, что служило ему и обществу на пользу. Никакие развлечения не в состоянии были поколебать или отклонить его от исполнения долга христианского, семейного и пастырского. При многотрудном и многосложном образе сельской жизни, он сумел совместить исполнение обязанностей и христианина, и пастыря, и семьянина, и сельского хозяина, которые легко гармонировали в нем, одно другому не препятствуя, а напротив, одно другим разумно поддерживаясь. При всей многосложности, разнохарактерности занятий сельскохозяйственных, потребностей семейных и обязанностей пастырских, он обладал удивительным умением ничего не опустить и исполнить все вовремя.
     В округе своем он десять лет нес должность благочинного, около двадцати лет был духовным отцом своих собратий и эту должность, по их избранию, исполнял до последней минуты своей жизни. Храм был для него и утехою и отрадою от мирских забот и был, в свою очередь, предметом многих его забот и трудов. Можно сказать, что его трудами храм в селе Рождествине пересоздан и доведен до соответствующего святыне благолепия.
    Насколько он заботился о благолепии внешнего храма, настолько же, и даже более, заботился о благолепии внутреннего храма своих пасомых, вверенных ему Богом. Не щадил он в этом отношении ни труда, ни времени, иногда столь дорогого для него как семьянина, как хозяина, лишь бы только принести пользу своей пастве, уничтожить тот или другой недостаток, замеченный в целом обществе или в отдельных лицах. Не опускал ни одного случая, чтобы не вразумить или не обличить невежду, или не посоветовать, чтобы он возвратился с пути заблуждения. Все, что только доброго он сам знал, всегда старался передать и духовным чадам своим, в непросвещенных сердцах старался возжечь тот свет, который необходим каждому христианину, возгреть ту теплоту веры, которой сам пламенел к Промыслителю; всеми мерами стремился в пасомых возбудить ту любовь к Богу и закону Его, которая и самому ему была присуща.
    В 1864 г. Петр Филиппович окончил Тульскую Духовную семинарию. В 1867 г. был рукоположен в сан священника и служил в Михайловской церкви при Михайловском детском приюте в городе Туле, а  с 1886 г. – в Тульской Александро-Невской церкви. В 1874 г. отец Петр был назначен законоучителем в школу мещанского общества. При архиерейском служении в кафедральном соборе именно ему чаще других поручались говорить проповеди. Он устраивал, и сам активно участвовал во внебогослужебных беседах и чтениях на духовные темы. В 1890 г. священник Петр был награжден наперстным крестом.
    Много усилий употребил священник на устроение приходской школы, в которой училось тогда восемьдесят детей. Кроме обычных предметов, ученики обучались также церковному пению и чтению. Во время некоторых праздников дети целиком исполняли все песнопения литургии. Ученики по очереди читали шестопсалмие и часы, были хорошо обучены богослужебному уставу и сами находили в книгах необходимые тексты.
    В 1891 г. Тульскую губернию, вследствии неурожая, поразил голод. Некоторые из крестьянских хозяйств, чьи дети обучались в школе, остались без средств к пропитанию. Родители не могли дать детям в школу даже куска хлеба. Был случай, когда мать покинула дом, только бы не видеть вернувшегося из школы голодного сына, накормить которого ей было нечем. Видя такое положение, священник Петр, при поддержке приходского совета, организовал помощь голодающим детям. В устроенной при храме богадельне стал ежедневно готовиться горячий завтрак для учеников – детей беднейших родителей.
    Характерно, что еще во время служения в Михайловском приюте г. Тулы, он показал себя во всем, как  «пастырь добрый». Он был необычайно энергичным благотворителем и бескорыстным пастырем. Проявлялось это в том, что бедных он отпевал за свой счет, а при посещении их домов, всегда оделял их деньгами. При этом, он ежедневно служил Литургию. В этой его деятельности чувствовалось благое стремление подражать св. прав. отцу Иоанну Кронштадскому, слава которого уже распространилась тогда по всей России.
    В 1892 г. за самоотверженную школьную деятельность отец Петр был награжден наперсным крестом с украшениями. В грамоте прихожан, сопровождавшей преподнесение креста, говорилось: «Многоуважаемый и добрый наш пастырь… Непродолжительно служение Ваше в нашем приходском храме, но велики и обильны плоды его. Самым лучшим тому свидетельством могут служить эти дети, сегодня впервые выпускаемые в жизнь, нашей школы. Вашими заботами основанной и Вашими же неусыпными трудами поддерживаемой. Эти дети, из коих многие по крайней бедности едва ли бы увидели когда свет учения, теперь, благодаря Вам, вступают в жизнь с твердыми основами христианского знания и нравственности. Все это мы видим и на себе ежедневно испытываем действие Вашей доброты, оценить же это не в нашей власти, пусть за это вознаградит Вас Тот, Кто обильно излил на Вас благодать Свою».
    Храм, в котором служил священник Петр, был выстроен в 1881 году на средства, пожертвованные тульским купцом Евфимием Кучиным; благотворитель завещал выстроить храм в память освобождения крестьян от крепостной зависимости во имя святого благоверного князя Александра Невского, имя которого носил Царь-Освободитель Александр II. Ко времени начала служения здесь священника Петра, храм еще не был благоукрашен, не был расписан, не хватало икон для иконостаса, но все это ревностный пастырь восполнил. Храм был выстроен на окраине города, где проживало беднейшее население. Но именно здесь образовался крепкий приход, который, несмотря на скудость средств, создал такие благотворительные учреждения, каких не было и в состоятельных приходах города – богадельню и школу. При проведении ревизий церковноприходских школ, школа при Александро-Невском храме получала от проверяющих неизменно высокую оценку в постановке преподавания Закона Божия и за успехи учеников в освоении изучаемых предметов.
     Со временем все более расширялся круг деятельности отца Петра, и в 1896 г. при Александро-Невской церкви была открыта бесплатная народная библиотека-читальня в помещении местной церковноприходской школы.
    3-го февраля 1897 г. отец Петр за особо усердное исполнение обязанностей по обучению в народных школах был награжден орденом святой Анны III степени. 9-го апреля того же года он был возведен в сан протоиерея. В том же году он овдовел и был пострижен в монашество с именем Алексий. 14 марта 1898 г. иеромонах Алексий был назначен настоятелем Старо-Русского Спасо-Преображенского монастыря с возведением в сан архимандрита.
    5-го сентября 1904 г. архимандрит Алексий был хиротонисан во епископа Велико-Устюжского, викария Вологодской епархии. 28 сентября он прибыл в Великий Устюг. Настоятель Успенского кафедрального собора, протоиерей Василий Поляков обратился к епископу с речью, где довольно точно охарактеризовал некоторые черты жизни города. - «Преосвященный владыка! - начал свою речь настоятель, - встреча нового архипастыря, представляющая не редкость для губернских городов, и для нас, устюжан, жителей уездного города – не новость, ибо за шестнадцать лет своего существования, Велико-Устюжское викариатство в лице Вашего преосвященства встречает уже шестого своего архипастыря. Такое довольно частое преемство владык наших, мало благотворное для архипастырской их деятельности, могло, думается мне, возбудить и в тебе, преосвященнейший владыка, некоторые недоуменные вопросы относительно нашей страны, нашего града и вверенной тебе паствы. Как уроженец северного края и в течение шестнадцати лет служитель алтаря Господня в граде сем, я могу свидетельствовать, владыка, что страна наша действительно холодная, но сердца наши горячи и способны отзываться на все доброе и святое и проникаться любовью к своим архипастырям.
    Наша страна, удаленная от центров высокого образования и большими пространствами и неудобствами путей сообщения, не лишена однако же собственных рассадников просвещения; в ней по числу жителей немало учебных заведений и средних и низших, и мужских и женских; а главное – град наш изобилует благоустроенными храмами, этими рассадниками на все полезного благочестия (1-е Тим. 4; 8) в таком количестве, которое вполне приличествовало бы и городу губернскому. Это обилие и благоустройство святых храмов уже само собою свидетельствует о религиозном настроении и добром нравственном направлении обитателей этого града».
    Насущной  потребностью стало в то время образование народа, и в этой связи, почти во всех епархиях стали устраиваться педагогические курсы для учащих в церковноприходских школах. Летом 1908 года такие курсы были устроены в Великом Устюге для учащих церковно-приходских школ Устюжского викариатства. Открывая курсы, епископ Алексий указал: «цель прибытия сюда учителей – расширять свои познания, усовершенствоваться в учительской практике, продолжить свое образование. Это дело полезное и похвальное, - так приблизительно говорил владыка, - еще ветхозаветный боговдухновенный мудрец сказал: «Блажен человек, иже обрете премудрость». Но истинная мудрость состоит в развитии не одного только ума, но и сердца, не в накоплении только знаний, но в приобретении добродетелей; человек умный, но порочный, многознающий, но гордый, как все известно, не пользуется любовью окружающих и не может принести большой пользы, особенно в учебном деле. Заботясь же о приобретении этой именно истинной мудрости, и помолимся Господу Богу, чтобы Он помог вам в этом благом деле, ради которого вы собрались сюда».
    Но долгие годы напряженной пастырской деятельности сказались на здоровье владыки, и в течение трех лет, с 1906 по 1909 гг. епископ Алексий пребывал на покое, согласно собственному прошению. В 1909 г. он был снова восстановлен в служении, но уже как епископ Велико-Устюжский и Усть-Вымский.
    Также, как и в то время, когда владыка был в Туле, и теперь, став архиереем, он проявлял особое попечение о народном образовании. При епископе Алексии было выстроено новое женское епархиальное училище, так как прежнее, открытое в 1888 г. при Иоанно-Предтеченском монастыре, уже не справлялось с возложенными на него задачами. Тем более, что старое здание, построенное на Красной горе (неподалеку от монастыря) сгорело.
    Во время служения епископа Алексия в Великом Устюге было построено и освящено несколько храмов, один уз последних в 1916 году – храм во имя свт. Митрофана, Воронежского чудотворца (речь идет о перестройке, так как построен в 1834 г.), выстроенный при Велико-Устюжском тюремном замке, в котором суждено было умереть владыке через двадцать одни год.
    12-го октября 1916 года, по постановлению Святейшего Синода, викарий Велико-Устюжский стал именоваться епископом Велико-Устюжским и Усть-Вымский. В начале 20-х годов епископ Алексий был возведен в сан архиепископа. 30 июля 1923 г. архиепископ Алексий вступил в управление Велико-Устюжской епархией, которая к этому времени стала самостоятельной.
    В 1924 году, в возрасте 82-х лет, архиепископ Алексий был уволен на покой. Живя в Великом Устюге при храме прп. Симеона Столпника, он, как и в прежние годы (а продолжалось это уже более полувека) каждый день совершал литургию. После закрытия этого храма, архиепископ стал служить в храмах прп. Сергия Радонежского и великомученика Димитрия Солунского, что в Дымковской слободе. Поселившись в церковной сторожке, продолжал служить ежедневно, начиная богослужение в четыре часа утра при немногих молящихся. Так продолжалось до начала 1937 г., когда ему по немощи стало трудно передвигаться, и он мог ходить, только пользуясь помощью живших при нем монахинь.
     Арестован архиепископ Алексий был осенью 1937 года. При аресте он сказал священнику Григорию Чистякову: «Не волнуйся, мы еще успеем отслужить литургию». Владыка же был так слаб, тогда ему было 95 лет, что сотрудники НКВД сами вынесли его на простынях.
    Существуют разноречивые свидетельства о пребывании владыки в тюрьме. Одни источники указывают на пребывание его в городской тюрьме, где находилась церковь свт. Митрофания, другие – указывают на монастырь Архангела Михаила, который тоже был превращен в тюрьму. По воспоминаниям отца Григория, они находились в алтаре церкви Архангела Михаила Михайло-Архангельского монастыря. И, видимо, литургию они еще смогли отслужить.
    Престарелый владыка вскоре скончался, после чего был похоронен в общей братской могиле, которая представляла собой ров, огибающий кладбище. Ночью, монахини выкопали тело владыки и похоронили в заранее приуготовленной для этого могиле. К сожалению, на момент написании книги, могила эта никак особо не отмечена. Ходят туда только верные почитатели памяти священномученика. Нет к ней, отмеченной указателями, облагороженной дорожки. И, лишь к 2015 году, на могилке появилась новая оградка. Могилка сама – маленькая и без провожатого найти ее трудно. Но, зато, какая высокая благодать пребывает на этом месте. Автор этой книги, бывая в Великом Устюге, всегда первым делом спешил на могилку Владыки Алексия: «Владыка – благослови. Устрой все ко благу...». Вспомним, что священномученик Алексий, всю жизнь свою являлся благотворителем, подражая св. прав. отцу Иоанну Кронштадскому. В течении всего периода пастырской деятельности, то есть – 70-ти лет, ежедневно служил литургию. Он такой же помощник в деле Просвещения, как святой Иоанн Кронштадский и как прп. Сергий Радонежский. И, также, как и они, помощник для всех нуждающихся и обремененных. «Просите, и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам» (Мф. 7; 7). - Владыка поможет. Он – великий святой.
    К лику святых архиепископ Алексий (Бельковский) причислен на Освященном Юбилейном Архиерейском соборе 2000 года. Память его совершается 25 января (7 февраля – нов. ст.).

    После отшествия на покой Владыки Алексия, правящие архиереи менялись столь часто, что к ним не успевали привыкнуть. Причины тому были более чем объективные: не успевал епископ приступить к делам, как его арестовывали‚ и отправляли в ссылку. Достаточно привести список архиереев Великого Устюга от 1924 по 1937 годы, чтобы наглядно осознать ситуацию.
Епископ Феодор (Яцковский) – 10/23-03-1924 г. - июнь 1925 г.
    Епископ Варсонофий (Вихвелин) - время служения: с июля 1925 г. до 10 декабря (нов.  ст.) 1925 г.
    В 1926 г. епископом Велико-Устюжским был Владыка Иринарх (Синеоков-Андреевский).
    С 14/27 декабря 1927 г. по 9/22 марта 1932 г. на Велико-Устюжской кафедре был епископ Софроний (Арефьев).
    Архиепископ Серафим (Трофимов) прибыл на кафедру в 1932 г. и пробыл на ней до 11/24 августа 1933 года.
    Архиепископ Николай (Клементьев), начавший служение в августе 1933 г., закончил его в январе 1936 г., в связи с арестом и ссылкой в Казахстан, где мученически закончил свою жизнь.
    Архиепископ Питирим (Крылов) начал служение в январе 19З6 г. Завершил, в связи с арестом, 3-го июля (нов. ст.) 1937 г.
    Одновременно, в период богоборческих гонений, на Вологодской кафедре, в подчинении которой находилась Велико-Устюжская епископия, подвизались такие светилники Православия, как архиепископ Александр (Трапицын) и епископ Николай (Караулов). И тот и другой мученически закончили свой жизненный путь, и на Юбилейном Архиерейском соборе были причислены к лику святых, в чине священномучеников. Отсюда, думается, будет совершенно не лишним, в контексте повествования об архиереях Великого Устюга, рассказать и об упомянутых Вологодских Владыках.
    Священномученик Александр (Трапицын) – (29/08 -1962 г. – 1/14 янв. - 1938 г., был выдающимся архипастырем своего времени, талантливым духовным писателем и высоконравственным человеком. Он соединил в своей жизни и служении два периода: синодальный и патриарший; монархический и коммунистический.
    В житии Архиепископа Александра, к сожалению, имеется довольно много пробелов, до сих пор мало известны его духовные отношения с Царственными мучениками Дома Романовых, в частности с Императором Николаем Александровичем и Великой Княгиней Елисаветой Федоровной, а также его архипастырские отношения со Святейшим Патриархом Тихоном. На эти страницы проливают исторический свет те неизвестные широкому кругу читателей документы, которые по крупицам собирает всю свою жизнь правнучка святителя-новомученика Нонна Андреевна Матвеева. Примечателен тот факт, что Высочайший Указ о епископской хиротонии Владыки Александра, которая состоялась 12 декабря 1904 г. в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры, подписал сам Император Николай II, а возглавил ее митрополит Владимир (Богоявленский), один из первых новомучеников Российских, и тоже в свое время служивший на Самарской кафедре.
    Епископ Муромский Александр, викарий Владимирской епархии, начал архипастырское служение в нелегкое время. Шла тяжелая Русско-японская война, в обществе усиливались либеральные настроения, и не только в политике, но и в церковных кругах назревала первая демократическая революция. Молодой архиерей хорошо это осознавал и старался отдавать все свои силы и способности на служение Церкви Царю и Отечеству. Поэтому уже в 1905 г. он был удостоен высокой церковной награды. В 10-м номере Владимирских епархиальных новостей сообщалось:    
    «Высочайшим Указом, данным в 6-й день текущего мая на Имя Капитула Российских Императорских и Царских орденов, Всемилостивейше сопричислен к ордену Святого Владимира 3-й степени Епископ Муромский Александр, Викарий Владимирской епархии». Впоследствии Владыка Александр был награжден еще одним орденом святого Владимира и орденом святой Анны.
    В ноябре 1907 г. епископа Александра переводят на Юрьевскую кафедру той же Владимирской епархии, а в июне 1912 г. его направляют в г. Вологду, туда, где прежде служил епископ Никон (Рождественский), известный духовный писатель и будущий новомученик. 23 ноября новый Вологодский Владыка был лично представлен в Царском Селе Императору Николаю II. Разговор шел о святынях северного края и нуждах одной из самых обширных епархий России. Император, известный своей щедростью в вопросах церковной благотворительности, распорядился выделить богатое пожертвование в Павло-Обнорский монастырь, в виде раки и надгробия к мощам Павла Обнорского. Общение с Государем навсегда укрепило Владыку Александра в монархических убеждениях, которые он сохранил до конца своей жизни.
    Дважды к нему в Вологду приезжала Великая Княгиня Елисавета Феодоровна, старшая сестра Императрицы, будущая преподобномученица.
    Вологодская епархия была сравнительно богатой в то время, и Преосвященный Александр посылал средства в другие, нуждающиеся в помощи епархии. Известно, что к нему обращался с просьбой о вспоможении Митрополит Макарий (Невский), да и сама Царская Семья обращалась с различными просьбами к щедролюбивому Владыке. Особенно это проявлялось в годы Первой мировой войны.
    30 декабря 1915 г. Великая Княгиня Елисавета Феодоровна, возглавлявшая общественный комитет помощи семьям русских воинов, в присланной из Москвы теле-грамме обращается в очередной раз к Владыке Александру с просьбой о содействии: «Ваше Преосвященство Епископ Александр! Не сомневаюсь, что Православное Духовенство, руководимое своими Архипастырями, откликнется на призыв Комитета и окажет свою помощь при производстве сбора, я, тем не менее, считаю необходимым обратиться к Вам, Владыко, со смиренной просьбой оказать свое Архипастырское содействие по организации тарелочного сбора во вверенной Вам Епархии и тем помочь моему Комитету исполнить возложенную на него задачу призрения семей наших дорогих воинов, защищающих своею кровью Православную веру и Святую Русь, а также и положивших свой живот на поле брани».
    В годы Первой мировой воины сам Владыка Александр организовал сбор пожертвований на военные нужды, помощь вдовам и сиротам, отряды братьев милосердия, действовавших на передовой, в чьи задачи входило погребение убитых, госпитализация раненых и исполнение последней воли умирающих. Поэтому в то время на имя Правящего Архиерея поступали и такие необычные прошения:

    «Преосвященнейшему Александру, Епископу Вологодскому и Тотемскому от иеромонаха Антония Семигородской Успенской пустыни Вологодской епархии. Покорнейшее прошение:

    Движимый чувством любви и преданности к Царю и Отечеству, в эту тяжелую годину испытания не могу спокойно относиться к тому положению, которое неминуемо создается на театре военных действий, и соболезную раненым нашим братьям, нуждающимся в помощи. Если бы не был лишним в числе братьев милосердия, я во всякое время готов бы был выбыть на театр военных действий для оказания возможной помощи. Поэтому прошу Ваше Преосвященство, если найдете возможным, благословите меня на войну, сообщив об этом непосредственно надлежащему начальству для соответствующих распоряжений.

    Иеромонах Антоний».

    На прошении стоит резолюция Владыки Александра от 30 октября 1914 г.
    «Исполнить».

    Первая мировая воина и последовавшая за ней февральская революция 1917 г. потрясли все больше отступавшую от Бога Россию, а вместе с ней Русскую Православную Церковь. Реакция, в среде священнослужителей, на весть об отречении Царя от Престола, была полярной. Одни встретили ее с душевным смятением, а другие (чего греха таить) с радостным облегчением. Например, знаменательным был такой факт, что еще до официально объявленного поминовения «благоверного Временного правительства», в Святейший Синод в начале марта 1917 г., из епархий посылались телеграммы, с просьбой об инструкциях по поминовению новых властей за богослужениями. Такую телеграмму отправляет и Владыка Александр, до глубины души опечаленный вынужденным отречением от Престола Царя Николая. В телеграмме на адрес Священного Синода он пишет: «Вследствии обращения ко мне военных властей с требованием, смиреннейше прошу в виду пропечатания телеграфным агенством актов отречения от Престола дать указания относительно поминовения их за богослужениями. Александр, Епископ Вологодский».
    В связи с этим, хотелось бы сделать необходимое авторское отступление. Не с той целью, чтобы осудить, даже в малейшей степени, тех архиереев, которые посылали в Священный Синод телеграммы, с просьбой – «о разъяснении». И не с той целью, чтобы осудить сам Священный Синод, опубликовавшем в газ. «Известия» за 6 марта 1917 г. «Обращение», в котором, в качестве ответа на множество телеграмм из епархиальных центров, было дано благословение – «молиться за богодарованное Временное правительство». Это «Петрово отречение» было промыслительно попущено Господом, для того, чтобы отрекшиеся сами могли понять: от чего они отреклись? Кого они предали?..
    Да, были и предатели, причем в немалом количестве, которые, сразу же после публикации вышеупомянутого «Обращения», засыпали и Священный Синод, и канцелярию Временного правительства, заверениями в самых верноподданнических чувствах, более того, давали указания по вверенным им приходам: собирать подписи, в поддержку новой власти. И таких подписей было собрано не тысяча и не две, а многие и многие сотни тысяч. Воистину, повторилось евангельское: «Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя кроме кесаря» (Ин. 19; 15). Так и ныне, последовал ответ: «нет у нас правительства кроме Временного». И, только шесть епископов Русской Православной Церкви остались верными своему Государю, ибо, несмотря на требования военных властей, продолжали возносить молитвы об Императоре Николае II во время богослужений.
    Покаяние было горьким. Ибо все отступившие от Присяги Царю архиереи, священники и миряне, прошли через молох ГУЛАГа, через ссылки и лагеря, через притеснения по вопросам вероисповедным. А, тогда, в первых числах марта 1917 г., в столице и крупных городах – шампанское лилось рекой. Народ праздновал и веселился, и славил Государя, за столь благоразумный и благородный поступок – отречение от Престола. Праздновал не только рабочий люд, но и государственные чиновники, мещане, офицеры, дворяне и даже некоторые представители Дома Романовых. Разумеется, многие представители вышеупомянутых сословий, консервативное большинство, не участвовали в этой черной вакханалии, но факт остается фактом: улицы бурлили, водка и шампанское лились рекой, участники всех этих застолий и демонстраций возносили здравицы Временному правительству. «Царя ли вашего распну?... нет у нас царя кроме кесаря!...» Похмелье было жестоким.
    Еще в августе 1917 г. (то есть, до пришествия большевиков) епископ Алексий (Симанский) – будущий Патриарх, в письме архиепископу Новгородскому Арсению (Стадницкому) говорил о том, что мы тяжко согрешили. Ибо, отвергая власть богодарованную и принимая власть человеческую, совершили грех, за который пошлет Господь наказание в лице тирана, который будет править нами гораздо страшнее, чем в иные темные периоды Самодержавия... 
    Тогда, еще никто не догадывался, насколько это будет – страшнее. И, лишь после убийства Царской Семьи в Екатеринбурге, многие это поняли. Уже на следующий день, по получении вести о совершившемся цареубийстве, Святейший Патриарх Тихон отслужил панихиду об убиенной Царской Семье. После окончания богослужения на праздник Казанской иконы – 8/21 июля 1918 г., он произнес грозную  обличительную речь в отношении богоборческих властей: «А вот мы, к скорби и стыду нашему, дожили до того времени, когда явное нарушение заповедей Божих уже не только не признается грехом, но и оправдывается как законное. Так, на днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Николай Александрович... Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его...»
    Это слово Патриарха явилось первым гласным призывом к покаянию во грехах цареубийства и цареотступничества.
    Многими этот призыв Патриарха был услышан, и многие поняли степень своего падения. Понял это в августе 1917 г. епископ Алексий (Симанский), понял в июле 1918 г. святитель Тихон Патриарх Московский и Всея Руси, понял митрополит Макарий (Невский), хочется надеяться, что понял и Первомученик Российский свт. Владимир (Богоявленский), и множество архиереев, священников и мирян. Нужно это понять и нам.

    Но вернемся к нашему повествованию и продолжим рассказ о священномученике Александре (Трапицыне). В июле 1917 г. епископ Александр участвовал в работе двух Всероссийских съездов: ученого монашества (с 7 по 15 июля) и представителей от монастырей (с 16 по 23 июля), проходивших в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.
Первый съезд начался с молебна у раки преподобного Сергия Радонежского в Троицком соборе, который совершил Высокопреосвященнейший Тихон, Архиепископ Московский и Коломенский, будущий святой Патриарх Тихон. Вместе с епископом Алатырским Назарием ему сослужил и Владыка Александр. На съезде он был избран председателем первой секции «Об ученом монашестве на духовно-учебной и неучебной службе».
    Епископ Вологодский и Тотемский Александр участвовал и в Поместном Соборе Русской Православной Церкви, проходившем в 1917-18 годах, в Москве, под гул революционной канонады. Сразу после избрания Патриарха, Вологодское епархиальное собрание во главе со своим Архиереем посылает ему телеграмму: «Вологодское епархиальное собрание с Преосвященным Председателем своим во главе, приступая к великому делу устроения церковного в области Вологодской, переносится мыслью и любящим сыновним сердцем к Святейшему Главе Церкви Православной, испрашивая Святительского благословения на предстоящие труды и принося молитвенное пожелание, да укрепит Пастыреначальник Христос святейшего отца нашего Тихона Патриарха на многотрудном подвиге пастырского служения его во славу Церкви Российской.
    Председатель Епископ Александр. Товарищ председателя священник Богословский Константин».
    Известно также письмо Святейшего Патриарха Тихона Преосвященному Александру по поводу сохранения церковных библиотек и архивов, датированное мартом 1919 г., в котором он писал: «…признаю необходимым осведомить Ваше Преосвященства о сообщенном делегации Высшего Церковного Управления Управлением Делами Совета Народных Комиссаров изложенном заключении VIII отдела – в надежде, что Вы не преминете принять все со своей стороны меры к широкому оповещению вверенной Вам паствы о возможности сохранения, при ее желании, разрушаемых ныне церковных библиотек и архивов – в случае крайней необходимости находя для них помещение в притворах и даже самих храмах в приличествующих местах».
    Письмо Патриарха Тихона было очень актуальным так как, например, в конце 1918 г. был уничтожен архив Вологодской Духовной Семинарии расквартированными там красноармейцами. В 1921 г. Владыка Александр был арестован и до 1924 г. на Вологодской кафедре его замещали епископы Александр (Надеждин) и Николай (Караулов). В 1928 г. архиепископа Александра направили в гор. Самару, где находился на кафедре до 1933 года. В этом году его арестовали и вернулся он назад лишь в 1936 г. Кафедральный Покровский собор в Самаре в то время был уже захвачен обновленцами, как впрочем, и другие храмы. Епархией он в то время уже не управлял, хотя имел титул архиепископа Пугачевского (с февраля 1915 г.) Владыка служил в маленькой Спасо-Преображенской) церкви, где иной раз в праздники служили во двенадцать священников, ибо служить им было больше негде. В ноябре 1937 г. Владыку арестовали повторно и после месяца изнурительных допросов, тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Вместе с другими самарскими священнослужителями, архиепископ Александр был расстрелян в ночь с 13 на 14 января 1938 года. Именно эта дата установлена Архиерейским Собором, как празднование памяти самарских священномучеников.
    Всю свою жизнь Владыка Александр служил Небесному Царю и оставался верным Царю земному; до конца своих дней он оставался твердым монархистом. Бог прославил своего служителя, ибо его лик запечатлен теперь со святыми Царственными мучениками и святым Патриархом Тихоном на иконе Новомучеников и Исповедников Российских. Всю свою жизнь, жил ли он на приходе гор. Вятки, или во время ректорства в Калужской духовной семинарии, или будучи викарным епископом Владимирской епархии, или на Вологодской и Самарской кафедрах, всюду Владыка шел по пути бескомпромиссного служения Истине.
    В числе тех, кто управлял Вологодской епархией, после ареста Владыки Александра, был и епископ Вельский Николай (Караулов).

    Будущий епископ Николай родился 28 мая 1871 г. в селе при Введенской Томашской церкви Кадниковского уезда Вологодской губернии. Отец его, Аполлоний Караулов, был сельским священником Вологодской епархии. Николай учился в Вологодской духовной семинарии и в 1893 г. окончил ее. В том же году, 15 сентября, архиепископ Вологодский и Тотемский Израиль (Никулицкий) определил его псаломщиком Георгиевской церкви г. Вологды, а 26 декабря рукоположил в сан диакона к этой церкви с исполнением обязанностей псаломщика. Прослужив при храме св. Георгия год, о. Николай был перемещен в Вологодский Спасо-Всеградский собор. Здесь он удостоился серебряной на Александровской ленте медали, выбитой в память царствования Императора Александра III. В клировой ведомости Спасо-Всеградского собора за 1896 г. есть помета о псаломщике-диаконе Караулове: «в году сказал 4 проповеди; поведения отлично хорошего; весьма скромен и миролюбив».
    14 сентября 1898 г. о. Николай был рукоположен во священника епископом Вологодским и Тотемским Алексием (Соболевым) с оставлением на прежней вакансии псаломщика при том же соборе. Наконец, он получает штатное место священника при Вологодском кафедральном соборе, куда был назначен по резолюции преосвященного Алексия от 7 сентября 1900 г. Однако в кафедральном соборе о. Николаю довелось послужить всего пять месяцев. По желанию прихожан городской Екатерининской церкви он был перемещен к ней тем же архиереем в 1901 году.
    Всевышний, «совершающий все по изволению воли Своей» (Еф. 1; 11), нередко попускает благочестивым людям испытания, порою даже значительные, смысл коих полностью может быть уяснен лишь в свете учения о Божественном Промысле, премудро ведущем всех ко спасению. Так получилось и с о. Николаем. «В самую раннюю пору жизни меня постигло страшное испытание, - говорил он впоследствии. Устроился я, снискал расположение своих прихожан, стал работать на духовное благо своей паствы, как разразилось надо мной несчастье, настиг меня страшный удар».
    Горькому событию в жизни о. Николая предшествовало одно знаменательное обстоятельство при встрече с духоносным старцем. В 1900 г. группа вологодских священнослужителей, среди которых был и о. Николай, совершила па паломничество в Гефсиманский скит при Троице-Сергиевой Лавре. Прибыв в скит, священники приложились к чудотворной иконе Божьей Матери Черниговско-Гефсиманской, затем прошли в келию знаменитого старца иеромонаха Варнавы (такой порядок был установлен самим батюшкой). После иерейских приветствий о. Варнава с интересом стал расспрашивать их о тамошней жизни, о службе и о прочем. Речи великого старца были исполнены глубокомысленных поучений. Вдруг батюшка пристально взглянул на священника Караулова. Позже о. Николай вспоминал об этом случае так: «Среди разговоров о. Варнава, устремив на меня долгий взор, который так и проникал в душу сердца, каким-то особенным тоном сказал: «Бедные, бедные, как вы живете...». Эти слова навсегда запечатлелись в моем сердце. Да и как не запечатлеться, когда они так ясно выполняются в моей жизни; как не вспомнить доброжелательность старца, с такою жалостливостью говорившего о моей будущей судьбе, о моей несладкой доле. Скоро после того, я, молодой иерей, лишился любимой жены, оставившей мне троих малолетних детей, слова старца не забудутся никогда, ибо они проливают утешение в душу мою в минуты скорби».
    Надо сказать, что о. Николай Караулов состоял в родстве со священниками Василием и Александром Углецкими, ибо был женат на их двоюродной сестре Александре Аполлоновне Углецкой. Ее родной брат, Алексий Аполлонович Углецкий, был довольно известным в Вологде священником – преподавал в епархиальном училище, расположенном при женском Горнем Успенском монастыре, сам служил в Ильинском храме. В 1931 г., священник Алексий Углецкий, вместе с епископом Николаем (Карауловым) был арестован по делу «священников Горбачевского кладбища г. Вологды».
    Александра Аполлоновна Углецкая, как и муж ее, о. Николай, родилась в семье сельского священника. Надо сказать, что ее отец, священник Аполлоний Алексеев Углецкий был младшим ребенком в семье и получил духовное образование, благодаря помощи своего старшего брата, о. Николая Углецкого. Отец Николай Углецкий являлся родителем священников Василия и Александра Углецких. Н.П. Беляева, дочь вологодского священника,  вспоминала со слов своей матери: «Александра Аполлоновна училась в Вологодском епархиальном женском училище, которое помещалось в Горнем Успенском монастыре. Была сирота, училась на казенном содержании. Она худенькая была, у нее был туберкулез; еще когда училась, болела. Умерла она рано; вместе с нею умер маленький сын Михаил. Похоронена на Богородском кладбище, там был мраморный памятник». Александра Аполлоновна скончалась, едва достигнув 25 лет. На руках молодого вдовца оказались трое маленьких детей: Алексей, Ольга и Анатолий; старшему, Алеше, минуло всего семь лет.
    Отец Николай тяжело переживал смерть супруги. Горе было так велико, что никакие испытанные способы утешения не приносили ему облегчения. Но невозможное человекам возможно Богу, и Господь помог страждущему иерею в его скорби. Утешил о. Николая известный в Вологде старец, священник Вознесенской церкви Александр Баданин. Позднее о. Николай рассказывал об этом так: «Не высказать глубины моего горя; я был близок к отчаянию. Я чувствовал физически, что это непосильное бремя гнетет меня и придавливает к земле. Впереди предстоял мне скорбный путь существования с малыми детьми. Ни в чем положительно не находил я себе утешения. Слова участия даже близких людей не достигали своей цели. И вот однажды, когда чувствовал себя ужасно тяжело, изнемогал от скорби, должно быть, Ангел-хранитель вложил мне мысль: иди к о. Александру. Его я иногда ранее посещал и пользовался его любовью и расположением. Пришел я в Вознесенскую церковь, где о. Александр закончил служение литургии. Долго-долго после этого он оставался в алтаре и, выглянув в северную дверь на мгновение, снова скрылся в глубине его. Наконец, выйдя оттуда к поджидавшим его богомольцам и проходя мимо меня, заметил: «Знаю, что тебе нужно». Те же слова снова повторил он еще два раза, проходя мимо меня. Потом, остановившись предо мною, говорит: «Иди ко мне в дом».
    Повинуясь его велению, я отправился в его квартиру. Прошло довольно долгое время, приходит и он домой. Не поздоровавшись со мною, он начинает нервно ходить по комнате, потирая свои иззябшие руки. Заговори он со мною по обыкновенному, начни утешать обычными словами утешения и сочувствия, уверен, что достиг бы своей цели. Но о. Александр поступил не так. Пройдя несколько раз по комнате взад и вперед, он останавливается пред портретом приснопамятного о. Иоанна Кронштадского, висевшим на стене, и произносит: «Господи, вот человек, который ради Бога оставил семейную жизнь, оставил жену ради служения Богу и ближнему. Сам оставил по доброму желанию, и Господь во всем помогает ему. Когда же Господь по воле Своей отнимает друга жизни, то Он еще более заботится о том человеке, дает ему крепость и силу, значит, считает достаточно сильным и могущим вынести эту тяжесть. Он подкрепляет его Своею благодатью».
    Поверите ли: с каждым словом о. Александра я всем существом чувствовал, что с меня сваливается моя тяжесть, и я ушел от него обновленным, укрепленным душей и телом и совершенно успокоенным. И уразумел я тогда, какую благодатную силу утешения скорбящих даровал Господь Своему верному служителю о. Александру».
Всю жизнь потом Владыка Николай хранил благодарную память о своем благодетеле — праведном старце Александре.
    Служение священника Караулова при храме св. влмч. Екатерины продолжалось. В 1903 г. он награжден набедренником, в 1905 г. – скуфьей, в 1909 г. – камилавкою. Он часто проповедует как в своем храме, так и при архиерейских службах. Несмотря на то, что о. Николай не мог жертвовать значительные суммы, он отличался благотворительностью. Так, он входил в число пайщиков Попечительства о бедных воспитанниках Вологодской духовной семинарии в 1900-1904 гг. Жертвовал на постройку здания для образцовой школы при Вологодском епархииальном женском училище в 1909 г. С 1901 по 1905 годы священник Николай Караулов состоял членом Вологодского отдела Императорского Палестинского общества. В 1905-1906 гг. он выступает с лекциями на Публичных религиозно-нравственных чтениях, организованных Вологодским Православным Церковным Братством во имя Всемилостивого Спаса и проходивших в Братском доме.
    Екатерининский храм, в котором служил о. Николай, находился напротив Вологодского мужского Свято-Духова монастыря. Невдалеке от храма стоял дом, где жил о. Николай.
    В 1907 г. в пастырской практике о. Николая произошел примечательный случай, о котором он рассказал на страницах «Церковного Слова», издания Православного Братства во имя Всемилостивого Спаса.
    «21-го декабря прошлого года я собрался идти к вечерне в Свято-Духов монастырь, чтобы помолиться у гробницы преподобного Галактиона, но внутренний голос удерживал меня. Действительно, мне надо было остаться дома. В начале 5-го часа вечера приходят в мою квартиру две девицы, усердно молятся Богу пред иконами и благоговейно подходят ко мне на благословение. Лица их были очень взволнованы». Это были мещанка и крестьянка с Рязанщины, случайно втянутые через подруг-иоанниток в секту мнимых почитателей Всероссийского пастыря о. Иоанна Кронштадского. Обе девушки хотели вступить в монастырь, но оказались обманутыми сектантами. Руководители секты для начала отправили их по разным городам продавать венки, пояски и другие товары, якобы по поручению и благословению о. Иоанна. Так они оказались в Вологде, где задумались о своем положении. «Долго я беседовал с достойными глубокого сожаления девицами о заблуждении, в какое они были введены, и о правом пути жизни. Они вполне искренне осознали свое заблуждение и 22 декабря исповедовались у меня, а 23 декабря приобщились Тела и Крови Христовых.
    И после этого покаявшиеся иоаннитки несколько раз бывали у меня. Они высказывали свое горячее желание устроиться в монастыре. Намерение их ехать обратно в Петербург в иоаннитскую общину для того, чтобы передать туда все книжки и деньги, я отклонил, а посоветовал ехать в Кронштадт к о. Иоанну и просить его устроить их в одном из женских монастырей, созданных батюшкою. Я дал девицам письмо к о. Иоанну, в котором сообщал, что рабы Божьи Клавдия и Евдокия были увлечены в секту иоаннитскую и посланы их вожаками для продажи венков к нам, в Вологду, потом поняли свое ложное положение, раскаялись и приобщены мною Святых Таин. В письме я передал о желании девиц поступить в монастырь и просил о. Иоанна принять их в какой-либо из его женских монастырей.
    Через некоторое время Клавдия и Евдокия писали мне, что они по приезде в Кронштадт удостоились видеть о. Иоанна и передали ему мое письмо. Прочитав его, батюшка взволновался и сказал несколько раз: «Ах, они мошенники, ах, они мошенники, что они над вами сделали!». Потом о. Иоанн дал им на дорогу 10 рублей денег и велел ехать в монастырь к игумении.
    После обращении Клавдии и Евдокии, у меня были еще три девицы-иоаннитки, они искренно сознались, что находятся на ложном пути, исповедались в своих грехах, причастились Святых Таин и отправились в родные деревни, чтобы там в семьях своих трудиться для Бога и людей».
    Предреволюционные годы жизни о. Николая не были отмечены яркими событиями. Их содержанием являлся разнообразный и напряженный труд. «Если кто епископства желает, доброго дела желает», - пишет св. апостол Павел к Тимофею (1-е Тим. 3; 1), подразумевая, по мнению некоторых толкователей, реальность мученичества первых архиереев. По стране уже прокатилась компания вскрытия святых мощей (1919-1920 гг.), изъятия церковных ценностей (1922 г.). Множество служителей алтаря Христова стали жертвами богоборческой власти, причем ненависть гонителей Церкви в первую очередь была обращена на преосвященных архипастырей. Принятие епископского сана в таких условиях означало полную готовность на страдания и смерть за Христа. И когда Господь призвал 52-летнего о. Николая к высшему церковному служению, батюшка всецело положился на волю Божию. При монашеском постриге ему было оставлено прежнее имя. А 8/21 октября 1923 г. состоялась его хиротония во епископа Вельского, викария Вологодской епархии.
    Об административной деятельности преосвященного Николая ничего пока неизвестно. Повидимому, он, как и его предшественник по Вельской кафедре епископ Антоний (Быстров), управлял делами викариатства, имея основным местом пребывания Вологду. Келейником Владыки был Андрей Хомяков, иподиаконами Борис Староверов (будущий муж дочери епископа Ольги), Николай Большаков и Алексеи Ропаков. Вскоре Владыке пришлось принять на себя временное управление Вологодской епархией; очевидно, это произошло в 1924 г., после ухода с Вологодской кафедры преосвященного Александра (Трапицына). В 1925 г. Владыку Николая первый раз арестовали, он содержался в Вологодской тюрьме, затем его освободили. С 1926 г. епархиальным архиереем стал высокопреосвященнейший Сильвестр.
    Протоиерей Алексий Резухин, который тогда мальчиком начинал прислуживать в храме, вспоминал об этом так: «Вологодскую кафедру до архиепископа Амвросия занимал архиепископ Сильвестр (Братановский), член Временного Патриаршего Священного Синода. Он находился в Москве и только периодически бывал в своем кафедральном городе. Архиерейское служение в Вологде осуществлял епископ Николай. Он совершал богослужения в храме св. влмч. Екатерины, где до епископской хиротонии был священником. Епископ Николай (Караулов) – это был совершенно седой старец с длинной бородой, и голубыми глазами».
    В 1927 г. владыка Николай подал прошение об уходе с Вельской кафедры и был уволен на покой. Однако служение его в Вологде продолжалось и после отхода от епархиальных дел. В конце 20-х годов один за другим стали закрывать городские храмы. Была закрыта и церковь св. Екатерины, что произошло весной 1930 г. Православные священнослужители – из тех, кто еще оставался на свободе – сосредоточились в двух действующих храмах Патриаршей Церкви на кладбищах Богородском и Горбачевском.
    Протоирей Алексий Резухин писал об этом так: «В 1930 г. в Вологде собрались три архиерея: Управляющий епархией – архиепископ Амвросий (Смирнов) и два викария – епископ Николай (Караулов) и епископ Аполлос (Ржаницын). После того, когда осталось два храма, то архиереи стали служить так: на Горбачевском – Амвросий и Николай, а на Богородском – Аполлос.
    Помню, как служили три архиерея вместе. Такая служба была на Горбачевском 1-го сентября по новому стилю 1930 г. Это был праздник прп. Герасима Вологодского. Я был накануне праздника вечером. Из-за обилия народа войти в храм было трудно. 7-го декабря по новому стилю 1930 г. в день праздника св. влмч. Екатерины служили вместе три архиерея на Богородском. Накануне они же во время всенощной читали акафист святой великомученице. Служба была очень торжественная. У каждого архиерея был свой жезлоносец».
    Вторичный арест епископа Николая последовал в 1931 г. Владыка был отправлен по этапу. Согласно записям в дневнике протоиерея Александра Подстаницкого, владыка умер в апреле 1932 г. в Новосибирской тюрьме. В 9-й книге «Истории Русской Церкви» указывается дата его смерти – 17 апреля 1932 г. Существует и другое предание о кончине владыки, переданное Н.П. Беляевой: «Я спросила одну знакомую: где он помер? Она рассказала, что епископ умер в Вологде, когда колонну заключенных, в которой он находился, вели на железнодорожный вокзал для пересылки. Владыка упал на дорогу и скончался. Это видели верующие, которые следили за его путем. Где он похоронен неизвестно».
    Добрым подвигом подвизавшийся, пострадавший и увенчанный от Бога драгоценным венцом мученичества, епископ Николай мог бы повторить вслед за святым апостолом Павлом: «Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение» (Фил. 1; 21).
    Одновременно, в те же годы, когда епископ Николай подвизался на Вологодской кафедре, викарным архиереем Великого Устюга был епископ Софроний (Арефьев). В период с 1924 по 1937 годы, из семи правящих в Великом Устюге архиереев, он пробыл на кафедре долее всех, с 1927 по 1932 годы. Именно в период служения Владыки Софрония началась вторая волна гонений против православных христиан в северодвинском крае. 1928 г. был отмечен арестом и убийством епископа Никольского Иерофея. 1929-30 гг. – разгромом руководящего ядра движения «иерофеевцев».  Под волну этого разгрома попал священник Александр Углецкий. В 1931 г. началось громкое дело монахинь Иоанно-Предтеченского монастыря, ибо все они, так или иначе были связаны с епископом Иерофеем. Гребнем этой волны была захвачена и та группа священников Патриаршей Церкви, в которую попал и протоиерей Василий Углецкий; в подвале Михайло-Архангельского монастыря они были расстреляны без суда и следствия. Почти одновременно с делом монахинь Иоанно-Предтеченского монастыря в Вологде прошло дело священников Горбачевского и Богородского кладбищ, через которое проходили епископ Николай (Караулов) и его шурин, священник Алексий Углецкий.
 
    Архиепископ Софроний (Арефьев Иван Алексеевич) родился 19 марта 1879 г. в Шадринском уезде Пермской губернии в семье псаломщика. В 1899 г. окончил Пермскую духовную семинарию. В 1903 г. окончил Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия и назначен помощником инспектора Иркутской духовной семинарии. С 29 сентября 1905 г. назначен преподавателем той же семинарии. 28 февраля 1912 г., после рукоположения в сан священника, назначен инспектором семинарии, а в 12 августа 1914 г. ректором той же Иркутской семинарии. В этом же году он был возведен в сан протоиерея. Овдовев, протоиерей Иоанн Арефьев был в 1915 г. пострижен в монашество, с возведением в сан архимандрита. В 1916 г. он был направлен в Китай с Русской духовной миссией. После революции возвратился в Россию, и 10 июня 1919 г. был хиротонисан во епископа Семиреченского и Верненского с откомандированием в Якутск, для управления Якутской епархией. С 1920 г. Владыка Софроний становится епископом Якутским и Вилюйским. В первые месяцы 1922 г. епископу Софронию поручено управление Петропавловским викариатством Омской епархии, с оставлением за ним Якутской кафедры.
    Под «давлением» сибирских обновленцев, уже с самого начала раскола уклонился по линии наименьшего сопротивления и был назначен епископом Новониколаевским. Потеряв связь с центром Русской Православной Церкви, он вынужден был с епископом Гавриилом (Воеводиным), 28 октября и в последующие месяцы 1922 г. рукоположить во епископов женатых протоиереев: Петра Блинова во епископа Томского и Сибирского, Александра Авдентова во епископа Новониколаевского, Иоанна Завадовского во епископа Барнаульского, Николая Чижова во епископа Иркутского. В конце этого же года был арестован в г. Новониколаевске и приговорен к двум годам лагерей. Срок отбывал на Соловках. После освобождения в 1924 г. принес покаяние Патриарху Тихону и был назначен управляющим Архангельской епархией. В 1927 г. был откомандирован для временного управления Великоустюжской епархией, но с 14 декабря того же года назначен епископом Великого Устюга. 24 февраля 1929 г. возведен в сан архиепископа. Велико-Устюжскую кафедру возглавлял до марта 1932 г.
    По сути дела, к этому времени, епархия была уже практически разгромлена, с одной стороны репрессиями от безбожных властей, которые на кладбище Великого Устюга устроили второй Бутовский полигон, с другой стороны – обновленцами, захватившими в городе почти все храмы, кроме пожалуй церкви Иоанна Праведного и кладбищенской церкви свт. Стефана. С 9 марта 1932 г. Владыка Софроний назначен управляющим Свердловской епархией, как архиепископ Ирбитский. С 13 февраля 1933 г. он был направлен в Уфу, а с 3 марта 1934 г. назначен архиепископом Олонецким, но в управление не вступал. С 11 мая того же года направлен на Свердловскую кафедру, но уже через месяц был назначен архиепископом Ижевским.
    Интересным будет то, что отец Сергий Яхлаков, в то время служил на приходе в г. Воткинске, то есть, в течении двух лет находился под началом архиепископа Софрония, который с 1927 по 1932 годы возглавлял кафедру родного для о. Сергия Великого Устюга. Есть основания полагать, что оба они знали об этом факте. Кстати, можно добавить, что во всех епархиях, куда-бы Владыку Софрония не направляли служить, он получал одно и тоже прозвище – «Каланча», по причине его очень высокого роста. Звали его так и в Удмуртии, и в Устюге.
    В феврале 1936 г. архиепископа Софрония направили в Краснодар, где был арестован 22 июня 1937 г. А, 2-го декабря 1937 г. постановлением Тройки УНКВД Крас-нодарского края приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 23 декабря 1937 г. в г. Краснодаре. Реабилитирован в 1989 г.
    Предпоследним архиереем Великого Устюга был священномученик Николай (Клементьев). Последним, архиепископ Питирим (Крылов), на котором в 1937 г. завершилось управление Велико-Устюжской епархией. Материал об архиепископе Николае (Клементьеве) очень обширен, и ждет своего автора, для написания книги о нем, поэтому будет удобным вынести рассказ о священномученике в конец настоящей главы.

    Архиепископ Питирим (в миру – Порфирий Симеонович Крылов), родился 26 февраля 1895 г. По окончании Тамбовской семинарии, состоял в числе вольнослушателей Казанской и Московской академий. Приняв монашеский постриг, проходил послушание в Иоанно-Предтеченском монастыре г. Казани. В 1921 г. был рукоположен в сан иеродиакона, в 1922 г. в сан иеромонаха. Уже через год был возведен в сан игумена и назначен настоятелем Иоанно-Предтеченского монастыря г. Казани. В 1926 г. возведен в сан архимандрита, а 4-го июня 1928 г. (по всей очевидности, после закрытия обители) хиротонисан во епископа Волоколамского. В том же году становится епископом Шуйским, викарием Иваново-Вознесенской епархии и Управделами Священного Синода. По сути дела, являлся секретарем митрополита Сергия (Страгородского). Епископ Питирим был тогда самым молодым архиереем Русской Православной Церкви, ибо хиротонисан в возрасте 33-х лет.
    С 25 сентября 1929 г. назначен епископом Орехово-Зуевским.
    С 17 марта 1931 г. епископом Дмитровским.
    18 мая 1932 г. возведен в сан архиепископа с поручением ему управления Московской епархией. В связи с этим, 13 февраля освобожден от должности управляющего делами Священного Синода. 9 июля 1934 г. награжден крестом на клобук.
    Судя по быстрому росту и восхождения по должностной лестнице, можно было с уверенностью сказать: недалеко то время, когда архиепископ Питирим получит белый клобук. Все говорило о том, что молодой архиерей скоро станет митрополитом. Но, Бог судил иначе. Ибо уготовал ему лучший удел. После ареста архиепископа Николая (Клементьева), митрополит Сергий (Страгородский) направляет своего управляющего делами в Великий Устюг. Архиепископ Питирим прибыл на новую кафедру 9 января 1936 г., как предполагалось – ненадолго, пока не решится вопрос о назначении другой, более подходящей кандидатуры для управления Северо-Двинской епархией. Но, как оказалось, он прибыл в Великий Устюг навсегда.
    Глядя на одну из последних фотографий Владыки Питирима, невольно обращаешь внимание на его взгляд. В выражении глаз Владыки нет отчаяния, или чувства безысходности, но есть то, что заставляет обратить внимание: это – смирение перед своей участью,  глубокое понимание, что из Великого Устюга последует путь вовсе не к дальнейшему карьерному росту, а напротив, скорбный путь на Голгофу. Путь не к получению белого клобука, а к белым одеждам и к венцу мученика. И, его взгляд, как если-бы говорит об этом: «Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26;39).
    Архиепископ Питирим, в бытность своего архиерейства, совершал служение в церкви Иоанна Праведного, ибо Прокопьевский собор был захвачен обновленцами. После ареста 20 июня 1937 г. известия о нем прекратились. Данные здесь совершенно разноречивы. С одной стороны, есть основания полагать, что он погиб на этапе, с другой, существуют предположения, что Владыке Питириме удалось бежать. Но, как-бы то ни было, у автора нет сомнений, что ныне, с сонмом Новомучеников и Исповедников Российских он пребывает в небесных обителях.

    Как говорилось выше, материал о священномученике Николае (Клементьеве) настолько обширен, что впору отдельной книгой написать биографическое исследование о нем. Мы же, в рамках настоящей главы, можем предоставить лишь ограниченные сведения.
    Архиепископ Николай (в миру – Клементьев Николай Федорович) родился 6-го октября 1873 г. в семье священника, в деревне Лосево, Нерехтинского уезда Костромской губернии. В 1899 г., по окончании Санкт-Петербургской Духовной Академии, со степенью кандидата богословия, совершал служение на должности учителя логики (а с 1900 г. – латинского языка), в Александро-Невском духовном училище Санкт-Петербурга.
    В мае 1904 г. Николай Клементьев был рукоположен во иерея, с назначением в Большеохтинскую Георгиевскую кладбищенскую церковь. Одновременно с этим, он окормлял Охтинский детский приют, в должности законоучителя. В декабре 1908 г. отец Николай был зачислен в число клириков церкви Сошествия Святого Духа на Большой Охте. В 1914 г. он овдовел, но продолжал служение в той же церкви. С марта 1919 г. возведен в сан протоиерея того же храма с назначением на должность благочинного 10-го благочиния г. Петрограда.
    В 1922 г. прот. Николай был арестован по делу «об изъятии церковных ценностей». По приговору ревтрибунала осужден на три года лагерей. Освобожден был через 9 месяцев и в 1924 г., после пострижения в монашество, был рукоположен во иеромонаха, а затем во епископа Патриархом Тихоном. Местом служения его стала Петроградская епархия, в должности епископа Сестрорецкого. 28 апреля и 25 мая (ст. ст.) 1925 г. совместно с епископами Венедиктом (Плотниковым) и Иннокентием (Тихоновым) подписал послания, предостерегающие паству от доверия обновленцам и рекомендующие воздерживаться от участия в подготовке к обновленческому собору.
    Результатом этого послания явился арест. После нескольких месяцев заключения, решением суда, в апреле 1926 г. был отправлен на три года ссылки в Иркутскую область. По окончании ссылки в 1929 г. до 1931 г. проживал г. Твери, с ограничением в местожительстве «минус шесть» (кроме шести главных городов РСФСР).
    В 1931 г. епископ Николай вернулся в Ленинград к своим замужним дочерям. Но в 1933 г. в стране началась всеобщая паспортизация. Не получив прописки в Ленинграде, Владыка Николай выехал в Тихвин, но и там прописан не был. После этого принял назначение от митрополита Сергия в Велико-Устюжскую епархию.
    Прибыв в марте 1933 г. в г. Никольск, в должности епископа Никольского, одновременно с этим, в мае того же года был назначен управляющим Велико-Устюжской епархией. Через три месяца, 11 августа, был переведен на кафедру Великого Устюга. С 9-го июля  1934 г., с присвоением ему звания архиепископа, стал именоваться как архиепископ Велико-Устюжской и Усть-Вымский. 7-го декабря 1935 г. последовал очередной арест, а затем срок заключения, из которого он уже не вернулся.
    Дожидался Владыка Николай вынесения приговора очень долго, почти десять месяцев. Суд вынес приговор – 5 лет ссылки в Казахстан, за «участие в контрреволюционной группе». 3-го ноября 1936 г. архиепископ Николай прибыл в село Ванновка Тюлькубанского р-на, Южно-Казахстанской области.
    В ссылке Владыка прожил чуть больше года, потому что 23 декабря 1937 г. был вновь арестован за «контрреволюционную деятельность» и уже через неделю, Тройкой при УНКВД по Южно-Казахстанской области был приговорен к высшей мере наказания, через расстрел.
    Расстрел состоялся 31 декабря 1937 г. в 24 часа 00 мин. По всей очевидности, время расстрела выбрано палачами не случайно; оно было как если-бы совершено ритуально, с принесением в жертву «духу революции»,  двадцатилетие которой советский народ торжественно отпраздновал в 1937 г. Дух требовал жертв. Дух «тайны беззакония», которая «в действии». Очевидно, именно поэтому, при вдумчивом прочтении страшных архивных документов, невольно ловишь себя на мысли, что все дела о «контрреволюционной деятельности» не имеют под собой политического основания, они – глубоко мистичны, и логика расстрельных приговоров, при внимательном рассмотрении их, формальна и поверхностна, так как являет собой лишь внешний покров иррациональной нечеловеческой сути этих дел.  От приговоров ЧК, ГПУ и НКВД  веет черной мистикой древних магических культов.
    К счастью, сохранилась обширная переписка архиепископа Николая, в бытность его пребывания на кафедре Великого Устюга, а также из ссылки в Казахстане, которая в течение долгих десятилетий тайно хранилась его духовными чадами, и лишь в 90-х годах, когда начался процесс массовой реабилитации всех прошедших через молох репрессий, увидела свет. В определенной степени, эти письма способствовали процессу подготовки дела о причислении архиепископа Николая к лику святых. На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года, святитель Николай (Клементьев) был прославлен в чине священномучеников.
    Раскроем же и мы некоторые из этих писем. Да позволят они нам глубже понять жестокую эпоху «века волкодава», позволят глубже понять и осмыслить внутренние переживания людей, знавших о молохе репрессий не понаслышке.
    Сохранилось семь писем священномученика к некой Екатерине Александровне в Ленинград (автору не удалось выяснить, кем она доводилась Владыке Николаю), в которых он рассказывал ей о своей жизни в Великом Устюге, и о своей позиции в отношении непростой духовной ситуации сложившейся в Русской Православной Церкви.
    О взаимоотношениях же митрополита Сергия (Страгородского), бывшего в те годы Местоблюстителем Патриаршего Престола и митрополитом Кириллом (Смирновым), как явствует то из 5-го письма к Екатерине Александровне, Владыка Николай рассуждал так: «Святейший Патриарх Тихон правил Церковью единолично, и не только после заключения, но и до заключения. А ведь соборное положение сего не допускает. Что же, виноват он в этом случае; или старое вино хотя-бы и с опасностью приходится вливать в новые мехи... И, однако это было нужно, спасительно, хорошо, хотя и нарушена форма установления.
    Нет в людях абсолютных злодеев и совершенных праведников. И чем выше духовно человек, тем больше он сознает себя неправедным. Посему, в деле отношения Владыки Кирилла и митрополита Сергия нельзя решительно винить одного и править другого. В том и другом есть правое и неправое. Но не нам их судить...
    Простите, может быть, я опять наведу на Вас скорбь, и за меня, что я все-таки настаиваю на единстве внешнем, и за Вас, что Вы снова будете раздумывать, правильно или нет Вы судите о настоящем церковном моменте. Не обнять ума Господня... На этом основании я боюсь осудить одного, как кривотолка, а другого сочесть, как постигшего ум Господень...»
    В 4-м письме к Екатерине Александровне также поднимается вопрос о взаимоотношениях митрополита Кирилла (с которым архиепископ Николай поддерживал дружеские отношения – прим. авт.) и митрополита Сергия. Здесь приводится мнение самого Владыки Кирилла, который указывал, что догматических разногласий между Патриаршей Церковью и ИПЦ, нет никаких, но есть разногласия организационные, или административные. Епископ Николай возражает корреспонденту (которая, по всей очевидности стояла на позициях митрополита Кирилла – авт.), что ересь арианства истребилась во многом благодаря административному таланту свт. Василия Великого, а не только из-за его богословских трудов. В конце письма епископ Николай пишет о том, что – «На днях праздновали 70-й юбилей священства, и из них 30 лет архиерейства бывшего здешнего архиепископа Алексия (Бельковского – авт.) 94-х летнего старца». Речь, по всей очевидности, идет о сентябре 1934 г. когда исполнялось 30 лет епископской хиротонии Владыки Алексия, потому что 70-летие священства у него выпадало на март 1937 г.
    Архиепископ Николай был арестован в ночь с 6-го на 7-е декабря 1935 г. Арест произошел через несколько часов после посещения Владыки Николая архиерея-старца, который жил в то время в Дымковской слободе, при храмах прп. Сергия Радонежского и св. влмч. Димитрия Солунского. Эта встреча, происшедшая после литургии праздника св. князя Александра Невского, стала для обоих последней.
    В 7-м письме, написанном в1935 г. архиепископ Николай указывает на крайне драматическую ситуацию в городе, когда власти хотели закрыть храм Иоанна Праведного (закрыт в 1940 г. – авт.) либо передать его обновленцам, которые обосновались уже во всех действующих еще храмах города, в том числе в кафедральном Прокопьевском соборе.
    Об обновленцах, Владыка Николай пишет следующее: «И не ревность о славе угодника (св. Прокопия – авт.) руководит обновленческим епископом, а раздражение, что народ не посещает храм его... Вообще сказать, какая художественная красота архитектуры, внутреннего убранства храмов – резьбы, иконописи, фресок, облачений (шитых золотом и серебром), икон уже погублено или обречено на гибель. В том же Прокопьевском соборе была такая огромная ризница, что известно было в научных кругах, а теперь буквально от нее ничего не осталось... Ныне, всю весну и лето, и наш храм был обречен на закрытие (церковь Иоанна Праведного – авт.) И мы, после того, как закрытие храма было или не утверждено или забылось, обложены дополнительным налогом огромным, от 500 до 4000 руб. в полной надежде, что если не произошло закрытие храма, то за неуплату налогов, причт и архиерей само собой лишатся права служения. Архиерея, милостью Божией, освободили от 4000 руб. налога, а за остальных пока внесены налоги, но обжалованы и ожидаем также, или сложения их, или убавления...
    Говорят же теперь, что церкви нужны только старикам да старухам. Не понимают, что все, чем живы и сейчас люди неверующие, взято или от веры вообще и христианства в особенности, что с изжитием принципов веры умирают духовно и морально сами люди. Эта моральная смерть широко охватила землю нашу...».
    Первое же письмо Владыки Николая хотелось-бы привести полностью, потому что в нем, он пишет не только о духовном разорении, происходящем тогда в Великом Устюге, но пишет и о его храмах, о живописной северной природе. Письмо было первое, и Владыка стремился дать своему корреспонденту, по возможности, полную характеристику епархии, в управление которой он вступил.
    «Дорогая о Господе, Глубокоуважаемая Екатерина Александровна.
Милость и благословение Господне да пребывают с Вами всегда. Тронут был глубоко сердечно Вашим приветом в далекий Устюг и благословением В. К-ла (Владыки Кирилла (Смирнова) - далее, без сокращений – авт.) Простите, что только теперь откликаюсь на Ваши приветствия.
    Прежде всего позвольте мне издалека и пространственно и еще по времени – приветствовать Вас со днем Ангела Вашего и молитвенно пожелать Вам во здравии и спасении плодотворно несколько еще позволяют и силы Ваши и время нас окружающее, трудиться на ниве Христовой, пожиная ея класы присноживотны и отметая плевелы.
    Я был очень тронут Вашим приветствием, долго думал об ответном отклике как Вам, так и Владыке Кириллу, но Вам вот придумал ответить через матушку Иулианию, а Владыке Кириллу так и не придумаю. Память его здесь жива. Мать его крестника – к ея великому горю – недавно скончавшегося, живет здесь и поет в храме, муж ее – прот. Клавдий (Тюрнин) – временно живет там в Усть-Куломе, где Владыка Кирилл также был и крестил мальчика.
    Природа здесь красивая. Панорама города и окрестностей живописная, воздух чистый, небо ясное, горизонт далекий, но земля и в действительности и метафорически грязная.
    Если у Вас, при окне в Европу, не веселы церковные дела и обстоятельства, то здесь на задворках и говорить не остается. Рассыпался горох на семьдесят дорог, и кто и как его соберет в один ворох и остережет его от хищников?
    А сколько славных преданий церковных здесь из глубокой старины ХIII века! Какая архитектурная красота храмов, в массе закрытых – и в городе и в селах! Какие церковныя древности, святыни, рукоделия! Цены нет. И все гибнет бессмысленно, бесценно. Из 30 храмов города открыты только 4: два православных и два обновленческих. Но и те далеко не пополняются при службах. Духовенство традиционное вымирает, нового или нет, или совершенно необразованное. Народ – разумно, стариков конечно веры не потерял, но запуган и прилежать к Церкви и Храму боится. И судить его за это нельзя, поскольку и мы сами и страшливы и пугливы. Настоящее епархиальное управление не только не похоже на прежнее, но и вообще управление. Руководствование Епархии, имевшей больше 300 приходов, арестами архиереев и духовенства, насилием обновленцев, иерофеевским движением – отпрыском иосифлянского раскола, разбито и разобщено до крайности. Приходские советы и батюшки боятся вступить в сношения с Владыкой, опасаясь, что эти сношения будут истолкованы и поставлены им в вину. С другой стороны, нередки и от гражданской власти предложения вступать в обновленчество, якобы в гарантию спокойного существования. Конечно, надо думать, это изобретение местного начальства, центр этому не покровительствует, иначе нечего бы и допускать к действию аппарат Патриархии, но от этого не легче. По всякому делу в центр не наобращаешься, да и места не потерпят подобных обращений и сократят обращающихся. Как-то надо жить. Единственная надежда на Господа, что Он устроит все нами житейские противоречия и неполадки. Ведь Он спит на возглавии корабля. В нужную минуту Он или Сам пробудится или Его пробудят мольбы погибающих, и Он запретит ветру и утишит волнение моря житейского. Эти дни празднования икон Божьей Матери Казанских и «Всех скорбящих радости» и примиряют нас с нашими скорбями, потому что и предки наши переносили ужасные скорби и обнадеживают нас в их прекращении, как в прежнее время полагал им конец Господь.
    Как то Вы поживаете? Как здоровье? Как и что теперь разрабатываете? Проанализировали ли Владимира Соловьева и его влияние на наших богословов и богословие? Недавно мне пришлось здесь встретить докторшу (женщину врача), учившуюся в женском медицинском институте в Петербурге в разгар студенческих забастовок. Она мужественно шла против них. Чтобы проверить себя и морально поддержать, она пошла к Соловьеву и тот одобрил ея поведение. Она так живо рассказывала об этом визите, помянула и о покаянии его в мечтах о соединении церквей, какое он произнес где-то в ученом собрании, будто бы он там прямо сказал, что теперь это соединение невозможно.
    Я такого факта доселе не знал и даже не слыхал. Интересно также она рассказала о докторе Минассине, как ему и мертвому преосвященные коллеги не дали покоя. Но всего интереснее ея рассказ о Льве Толстом и его пребывании у сестры в Шамордине. Какое потрясающее свидетельство о его самоосуждении и вместе о жестокости дочери и Черткова, не давших ему раскаяться. И какие это ценнейшие факты для Церкви Божией и ея правды.
    Прошу Вас усердно, когда будете писать Владыке Кириллу, потрудиться передать мое благодарное, за его внимание ко мне, приветствие. Слышно, что он пребывает в Красноярске. Временно или постоянно? И как его адрес?
     Вам же шлю сердечное пожелание здоровья, спасения, благополучия. Благодарю паки за Вашу память и приветствие и призываю на Вас Божие спасительное всещедрое и всесильное благословение и свое недостойное ходатайство к Нему за Ваше благополучие возношу. Господь да пребывает с Вами.

    Смиренный богомолец Ваш епископ Николай.
    Гор. Великий Устюг Северного края, улица Рабочая, дом № 15».

    Письмо Владыки Николая не датировано, но вне сомнений, оно написано в первой половине ноября 1933 года, о чем свидетельствует текст письма (праздники – Казанской иконы Божией Матери и «Всех скорбящих Радостей»). Ко всему, в 1934 г. Владыка был уже в звании архиепископа. От времени написания этого письма, в управлении епархией Владыка Николай прожил в Устюге еще два относительно спокойных года, хотя они и сопровождались периодически, по его высказыванию – «неприятными приглашениями на чашку чая, после которой, приглашенный не скоро приходит в себя».
    К счастью, для нас ныне живущих, сохранились записи архиепископа Николая, написанные им в период пребывания в ссылке в Южном Казахстане, которые рассказывают о всех подробностях ареста и нахождения в тюрьме Великого Устюга.
    Событие сие произошло вечером 6-го декабря 1935 г., а потому о последнем дне своего пребывания на свободе, Владыка рассказывает с особой ностальгической просветленностью и теплотой.
    «После литургии и молебствования святому благоверному князю Александру Невскому, я, по принятому обычаю, отправился прямо из Ивановской церкви (храма Иоанна Праведного – прим. авт.), по спуску от Красноармейской улицы к прорубям, на Дымково, чтобы поприветствовать маститого именинника архиепископа Алексия (Бельковского – прим. авт). Хотя Сухона встала уже недели три, но тропа была еще недостаточно углажена, проложена криулями между куч льдин и так как снегу выпадало еще мало и льдины были еще не покрыты им, то не раз приходилось не только спотыкаться, но и припадать до тропы.
    Таисия вышла на берег и увидивши, что я трудно иду, сошла под гору и встретив меня, повела под руку. В горе, также по обычаю, Таисия проделала ступеньки и мы легко поднялись в нее, только при самом выходе наверх берега не хватает ног; пришлось ложиться на грудь и карабкаться при помощи Таисии, по обходному косогору раньше взбежавшей на берег; я же убоясь скатиться вниз, не решился лезти этим косогором, где и ступенек проделать было нельзя. Напрасно я предупредил Таисию, чтобы она не делала в горе ступеней, напрасно ей говорил, что я поднимусь по въезду в деревню и оттуда вернусь несколько саженей к церкви, что мне это удобнее и безопаснее, а ей при ее болезни утруждать себя вредно: но она исполнила свое обычное усердие. Я зашел на минутку к ним в сторожку, чтобы отряхнуться от приставшего к рясе при влезании на верх берега снега; мать Степанида поздоровалась сдержанно, вопреки прежним встречам, выразив этим свое недовольство, что я не был у нее на именинах 11 ноября и даже не поздравил ее, вообразивши почему-то, что ея именины в декабре. Таисия мне говорила вскоре после имении ея, что Степанида ожидала и обиделась. Видя ее неприветливость, я посмеялся, что пришел к ней на «отдание» именин, которое по уставу церковному почти равно самому празднственному торжеству. Она рассмеялась и сказала веселей, что в уставе при упоминании отдания не упоминается об утешении братии и посему и она извиняется, что у ней нет угощения. Я же ей ответил: «долг платежом красен». Я вас звал 9 мая к себе на именины, Вы не пошли и я не посердился, а Вы меня не звали к себе на именины, а когда я не пришел, хотя бы и намеренно в оплату Вам за 9 мая, Вы не удовольствуетесь. Потом, когда я вернулся от Владыки Алексия, оказалось у ней приготовлен чай и наставлено угощение. Пришлось отведывать, хотя я и был сыт.
    После этих реплик я пошел к Владыке имениннику. Все у него в келейке было прибрано и принаряжено. Вообще старцу, со времени возвращения матушки Анны из ссылки и обслуживания его, жить стало спокойно, чисто, хозяйственно. Я принес ему поздравление от себя, Ивановской церкви, причта и старост, и передал ему чемоданчик с гостинцами и обычное месячное пособие на содержание, которое я выплачивал ему из поступлений епархиальных.
    Сейчас появился чай, Владыка стал расспрашивать о новостях московских и вообще церковных, устюжских и епархиальных. Насколько мог я удовлетворить его любопытству, рассказал ему из Вестника Патриархии определение о сложении сана архиерейского с епископа Креженского Павла, бывшего, кажется, руководителем единоверия не только в Горьковской епархии, но и в Ленинграде и на Урале. Мотивом к сложению сана указана невозможность в условиях настоящего времени соблюдать обеты монашества, а сложение монашества ведет само собою к снятию епископства. Рассказал я ему, что я встречал епископа Павла в 20-м году в Ленинграде, он приезжал туда по приглашению Никольских единоверцев и специально о. Алексия Шелепина. Так как на Охте было единоверческое кладбище и он пожелал посетить его, а путь его лежал мимо Собора Святого Духа, председатель же прихода совета Собора Василий Васильевич Кон-в, в то время близко знавшийся с Николаем Ивановичем Колышкиным, старостой Охтинских единоверческих церквей, и не знаю, в серьез, не знаю – меня подразумевая, восхвалявший единоверие пред православием (любимое его, часто повторяемое им выражение: «наши книги (старообр.) толстые, а значит и вера наша правильная», пристал ко мне, чтобы я встретил епископа у Собора, как его настоятель и пригласил его зайти посетить Собор. Вот тогда я видел его, показывал ему Собор, обращал его внимание на редкостные вещи Собора, провожал его до Единоверческого кладбища, а потом до квартиры Колышкина, где за чаем вслушивался более, чем сам говорил в речи о. Алексия Шелепина, епископа Павла, самого Колышкина и отчасти Василия Васильевича, не только превозносивших единоверие, но и мечтавших поставить его на место православия. Когда я заметил, что епископ Керженский – есть викарий Нижегородской епархии, посему подотчетен Нижегородскому архиепископу, то епископ Павел и особенно о. Алексий Шелепин напали на меня за «бюрократизм церковный», (что я обратил внимание их на требование канонов церковных это бюрократизм!) и я замолчал, считая бесполезным продолжать беседу. Майской заполночью я и Василий Васильевич возвращались от Колышкина (епископ Павел остался у него ночевать, а о. Алексий Шелепин ушел несколько раньше нас) и я довольно сурово высказался ему о беседе, что горделивость и заносчивость своей верой, хотя бы и правильной, делает людей подобными евангельским книжникам и фарисеям, которые тоже имели веру правильную, однако спасения не получили. Кто мог тогда предполагать, что так переменится настроение и убеждение епископа Павла? Больше я его не видел, но знаю, что потом он разошелся с о. Алексием Шелепиным, читал его обличительное послание Шелепину и Никольскому Совету, переметнувшимся к епископу Димитрию (Гдовскому – прим. авт.) и митрополиту Иосифу. Владыка Алексий, выслушав мое повествование, припомнил, что слагали епископы свой сан и прежде (епископ Красноярский Никон – член Думы), но по другим побуждениям.
    Духовная власть произносила им строгое осуждение, а епископу Павлу никакого осуждения не выразила, не то из страха перед гражданской властью, не то из сочувствия душевному состоянию епископа Павла (Волкова). - О московских настроениях, чтобы характеризовать их, я сообщил ему, что недавно получил письмо архиепископа Питирима (Крылова) – (архиепископ Велико-Устюжский с 1936 по 1937 гг. – прим. авт.), которое в осторожных выражениях давало однако знать, что и они непрочно себя чувствуют в Патриархии. Больше все Владыка интересовался Устюжскими делами и в частности моими. Не предвидя, что уже грядущим вечером мне уготована участь быть арестованным, я рассказывал Владыке об Ивановской церкви, о причте, об отношении Степана к НКВД и сослуживцам. Пришел старец о. Александр Шергин, с обычной ему шутливостью вторил он моим словам, вспоминал, как он сам храбро отвечал ГПУ при аресте Владыки Софрония (1927-32 гг. возглавлял Велико-Устюжскую епархию – прим. авт.). Матушка Анна накрыла стол и Владыка Алексий ни за что не отпустил меня без обеда, хотя я и видел, что Владыка устал и частенько во время моих разговоров закрывал глаза. Потрапезовав и отказавшись от чая, я посидел еще недолго и распростился со старцем, не думая никак, что больше его не увижу. Вернувшись в сторожку, я, как уже говорил, увидел накрытый стол и чай, и хотя только что у Владыки отказался от чая, должен был у них, чтобы не обидеть их, принять угощение. Я спешил пойти в Устюг, но Степанида и Таисия удерживали меня, чтобы я посидел у них, обещая меня проводить через Сухону до церкви Иоанна Праведного, чтобы в темноте я не сбился с дороги. Так и просидел я у них почти до 5-ти часов вечера, а потом они собрались и вышли меня проводить, но Степанида вернулась, а Таисия проводила меня до храма и распростилась со мной, тоже не предполагая, что больше не увидит меня на свободе.
    Я пришел в алтарь, разделся и сразу обнаружил, что потерял кисточку от четок бисерных, поискали в алтаре, в шубе, – нигде не нашли; в храме около выручек, где я долго разговаривал со старостами, рассказывая им об именинах, нигде не была ея. Всенощная шла обычно торжественным порядком. Проповеди я не говорил. Когда по окончании службы духовенство собиралось домой и прощалось со мной, то кто-то из них сказал: «до свиданья, до завтра». В это время настоятель, о. Стефан, был около престола и как бы невзначай сказал: «ну завтра, что еще будет». Мне показались его слова странными, но потом они ускользнули из внимания до времени.
    Как всегда, за эти два с лишком года проживания моего в Устюге, на квартире во второй части города, и после этой службы я пошел домой в сопровождении протодиакона и его супруги, а также Анны Степановны – богомольной женщины – жены плотника, жившей около церкви Симеона Столпника, ничего не подозревая распростились на углу Советской и Рабочей улицы, и я пришел домой. Спокойно горели лампады, заправленные утром, в комнате было тепло, на столе лежала куча газет и несколько писем сегодняшней почты, на кухне пахло всяким печеньем – то домохозяйка, завтрашняя именинница, уже приготовляла угощение. Я поздравил ее с наступающим днем Ангела. У Марии Евгеньевны – церковной старостихи храма Иоанна Праведного, сестры домохозяйки Екатерины Евгеньевны Копосовой, как обычно был готов самовар, я приготовил чай и с удовольствием сел отдохнуть после целого дня трудов, просматривая газеты и прочитывая письма. Мария Евгеньевна вошла с пакетом и весело сказала, как она наконец захватила в сельпо калоши № 12 на валенки. Я посмотрел покупки, поблагодарил М. Е. за хлопоты. Более часу сидел я за чаем, какое-то особо мерзкое настроение охватило меня. Так хорошо при свете лампад, смотрели из трех углов с образами лики святых. В половине одиннадцатого, я начал читать вечернее правило и на душе стало еще мирнее и отраднее. Раздается стук ко мне в окно; открываю занавеску, вижу стоят двое – один в военной форме высокого роста, другой низенький в гражданском пальто. Через окно высокий говорит: откройте дверь, мы пришли с проверкой паспортов.  Я сказал, что сейчас скажу хозяйке. Она поспешно вышла в сени, открыла входную дверь. В голосе узнаю агента НКВД Степанова...
    Вошли в комнату ко мне трое: Степанов, Аграновский и Пестовский. Степанов подошел к столу, на котором стояла лампа, сел, раскрыл портфель и вынул бумажку, напечатанную на машинке, предписыващую у меня произвести обыск... Степанов, прочитавши мне бумагу, вдруг заявляет: «Больше Вы Устюга не увидите, кого же Вы вместо себя назначаете служить здесь». Я ответил: кто меня назначил сюда, тот позаботиться и заменить меня другим... После этого Степанов предложил Аграновскому (или Абрамовскому) приступить к обыску, а Пестовскому объявил, что он будет понятым при обыске.
    Абрамовский таки бросился, как ищейка, в передний угол к столам и комоду, а Пестовский по его следам. Потом Абрамовский  остановился, пригласил меня от стола, за которым я сидел со Степановым, встать и тут же начал осматривать в карманах моих одежд... Обыск был унизительным: не удовольствуясь осмотром предметов найденных в карманах, обшарили жилет, брюки, затем заставили раздеться совсем. Осмотрели параман, рубашку, срезали ленту на фуфайке, даже наощупь проверили, нет ли чего на ногах под кальсонами. После того, когда Владыка оделся, началось нудное извлечение вещей из всех ящиков. Неожиданно Степанов потребовал у Владыки Николая книгу Сергия Нилуса «Протоколы Сионских мудрецов». Провокация эта была стандартной и применялась она во время обысков в течение многих лет. Иногда провокация срабатывала, но поскольку у Владыки эта книга отсутствовала, то он и отказался ее предоставить.
    Уязвленный спокойным отказом архиепископа, Степанов стал сам снимать книги с полок и переносить их на стол. Когда же ему попалась книга Снессаревой «Земная жизнь Пресвятой Богородицы», то начал трафаретно обличать Владыку в заведомом обмане темных народных масс. Вскоре сотруднику ГПУ попались на глаза листки «Троицкого слова», отчего он с радостью возвестил, что это и есть Сергий Нилус. Архиепископ Николай на это только посмеялся, потому что общим здесь было только издательство.
    После двух часов обыска отыскать что-либо компрометирующего не удалось, о чем по всей очевидности было  доложено начальству. Около часу ночи прибыл уполномоченный НКВД по Великому Устюгу Щебнев. В его присутствии проверка стала более детальной. Теперь проверяли не только каждую книгу, но также подробно все бумаги и церковную утварь. Придрались даже к ставленническим грамотам – где написаны и кем. Как если-бы они не знали, что Владыка  рукоположен законно и прибыл в Устюг по направлению из Патриархии.
    Уже глубокой ночью, из дома № 24, на той же улице Рабочей, привели еще одну понятую, женщину. Когда же стали осматривать свечи, то Владыка стал пламенно взывать к Божьей Матери, потому что в стопке книг, рядом со свечами лежал пакет с церковными деньгами в сумме шести тысяч. Архиепископ Николай так вспоминал об этом эпизоде: «Меня охватило беспокойство за судьбу этих денег. Я устремил свои взор на образ Боголюбской иконы Божией Матери, висевшей против меня на стене и стал просить Владычицу: «докажи Пресвятая, что и ныне совершаешь ты чудеса, закрой глаза этому богохульнику на церковные суммы». Чем больше скидывал с полки на пол книг Степанов, тем напряженнее просил я Владычицу о помощи. Вот он уже скидывал с ящика все книги, открыл ящик и увидев там переложенные бумагой и пеленами облачение, пригласил понятую женщину принять ящик и поставить его на пол, после чего подав ей и корзину со свечами, посбросал находившиеся под ней книги. Оставалась последняя стопка книг, в которой лежали деньги. Вот-вот полетят и они на пол, развернувшись из газеты, я взываю к Владычице: «спаси, сотвори чудо, покажи над ним (Степановым), если угодно тебе показать ему, что и ныне чудеса действуют в мире». И Степанов вдруг слезает с подмостка, идет к ящику с облачением, развертывает его, любуется его красотой и спрашивает меня: «наверное это пасхальное облачение, а те (ранее им осмотренные панагия и крест) также пасхальные – все это красиво на Вас. Я бывал в церкви на Пасху: видел сколько народу и как все торжественно».
    Я слушал его, а сам продолжаю в душе просить Матерь Божию сохранить от осмотра деньги. Степанов, налюбовавшись облачением аккуратно его сложил и уложил в ящик. Больше он к книгам не подходил. Открыл буфет, посмотрел посуду, внизу буфета ящики от посылок и ничего не нашедши там, подошел к иконам озаряемым горевшей лампадой и смотря на них стал говорить, что наверное в них или за ними припрятано много. У меня в душе ликовало, что Матерь Божия так явно отвела его от денег и трепет, что Она услышала меня недостойного и покрыла Своим Покровом...»
    Вслед за Степановым, Абрамовский тоже стал проверять иконы, но тут Господь подал еще одну милость – вдруг перегорели все лампочки. Менять лампочки пришли еще двое сотрудников, но новые лампочки тоже сгорели. Работников НКВД это не остановило, они начали жечь свечи, которых у Владыки был переизбыток. Вскоре сексот Пестовский нашел 160 рублей, а затем обнаружились и церковные деньги – 5000 рублей и кроме них, еще тысячу. Владыка лишь молча сказал себе: «Я получил наглядный урок!» - «По вере ваю буди вама», «аще не усумнитесь, будет вам, что и гора послушается, прейдет отсюду и ввергнется в море!» - Молитва епископа охладилась и деньги нашли.
    На обвинения визитеров Владыка лишь только слабо возражал, что деньги эти он не может назвать своими, так как хранить их в кассе или банке церковь не может, ибо не позволяет закон. Но, все-таки Господь сотворил еще одно маленькое чудо. Владыка настоял на том, чтобы ему самому, в присутствии понятых, разворачивать антиминсы, дабы мирские не касались святыни руками. Когда, после осмотра, епископ снова укладывал антиминсы, то положил туда и месячные ведомости о приходе и расходе по храму, которые он прежде взял из письменного стола и положил себе в карман. На глазах у четырех агентов и двух понятых он вытащил ведомости из кармана и заложил в узел, поверх антиминсов.
    По окончании обыска позволили собрать белье, но запретили брать с собой богослужебные книги. Марья Евгеньевна положила в тряпочке немного белого хлеба и пирога именинного, да два куска сахару. Сама же именинница только плакала в сторонке. На дворе уже было утро. Когда арестованного Владыку вели по ул. Советской, то встретилась прихожанка храма, Евдокия Павловна Белькова. - Куда Вы?! - с ужасом спросила она епископа, но сопровождавший его Огородников ей злобно пригрозил. По прибытии в тюрьму, архиепископа Николая сразу провели в кабинет Щебнева, на столе которого лежали готовые обвинительные постановления об аресте, на основании статей 58/10, 11 о контрреволюционной агитации. Внизу стояла подпись: прокурор Федоров.
    Впоследствии Владыка очень сожалел, что подписался под постановлением, но измученный бессонной ночью он забыл все, в нем жила только одна мысль, что это недоразумение, и как только НКВД разберется, то оно прекратит это дело. В тот же день, когда было уже совсем светло, милиционер вывел архиепископа из дома НКВД и повел по пустынной Красной улице (прежняя – Преображенская). Затем свернули к Катышевскому мосту и Владыка подумал, что поведут сразу в тюрьму на Липовской улице (ныне – ул. Дежнева), которая находилась в помещении храма, но милиционер привел его в Михайло-Архангельский монастырь (ул. Павла Покровского – прежняя Архангельская), где тоже была тюрьма. Здесь, женщина вульгарного поведения, сотрудник НКВД, записала его данные и смерила рост и, после необходимых формальностей, Владыку повели в тюрьму на Липовскую.
    В тюрьме архиепископа полностью обыскали, заставив раздеться, при этом сняли параман и часы, после чего отправили в нетопленную насквозь продуваемую камеру, в которой из постельных принадлежностей был только грязный матрац.
    Вскоре Владыка узнал, что почти все духовенство храма арестовано и находятся в той же тюрьме. Это были протоиереи: Николай Соколов, Клавдий Тюрнин, Дмитрий Куклин, Василий Шипулин;  также, протодьякон Николай Фиников и иподьякон Василий Неронов.
    Шел Рождественский пост, но несмотря на то, что Владыке не разрешали передавать передачи, архиепископ Николай тем не менее отказался от тюремного супа, который состоял из жидкой баланды с попадавшейся иногда в ней куском конской кожи неочищенного как следует от волоса, из опасения наесться мясного.
    Надо сказать, что обновленческий епископ Иоанн Тюрнин и его священники тоже периодически подвергались арестам, но им многое сходило с рук. К представителям Патриаршей Церкви цеплялись за каждой мелочью. На счастье арестованных, в Устюг приехала комиссия из Москвы. В органах ГПУ – НКВД шла очередная чистка. Члены комиссии обошли все камеры, и внимательно выслушивая жалобы заключенных, записывали их. Были они и в камере № 11, где находился архиепископ Николай. Пожаловался Владыка не только на отсутствие передач и возможности приобретения постной пищи‚ но также и на отсутствие возможности чтения Библии и богослужебных книг.
    Надо сказать, что приезд комиссии из Москвы не был напрасным. Из Приводино, где находилась колония по заготовке леса, прибыл новый начальник тюрьмы. Также, для тех, кому не полагалась передача разрешили буфет, впрочем весьма скудный. Буфетчик, который был из числа служащих тюрьмы, ходил по камерам с большой коробкой. У него можно было приобрести белый хлеб и сахар.
    Но не это приносило главную скорбь Владыке Николаю, хотя, конечно же и являлось причиной многих огорчений, главной скорбью являлось отсутствие возмож-ности полноценной молитвы и жизни в полноте церковных таинств.
    В тюрьме Владыка не только не мог причащаться, он не мог читать духовные книги, не мог получить с воли обычный для всякого верующего молитвослов. В конце концов, он составил свое молитвенное правило из тех молитв, которые помнил наизусть, или хотя-бы частично. И, видя горячее усердие архиепископа Николая в этом деле, Господь устроил все наилучшим образом – Владыку перевели в другую камеру, которая не полностью просматривалась надзирателем, и таким образом, ему уже безконтрольно можно было совершать молитву.
     «Для большей беспрепятственности в молитве, особенно утренней, я вставал за час и даже более до утренней проверки, когда сон одолевал дежурного, умывался, причем мне никто из дежурных не запрещал раньше проверки умываться. Только уже к концу моего заключения один из дежурных не позволил мне умываться до проверки. Я не стал с ним спорить. В его дежурство ночное я не переставал вставать также рано, как и прежде, но не умывался под умывальником, а намачивал полотенце и мокрым полотенцем обтирал лицо и руки в камере.
    Зато, он был такой ленивый, что и камеры моей не подходил наблюдать, и я мог спокойно совершать молитву. Запретив мне умываться до проверки, он после проверки открывал мою камеру и приглашал умываться, но я отвечал ему, что уже обтерся полотенцем и умывание мне не нужно. Потом уже он не только перестал препятствовать мне умываться, но когда я по-прежнему намачивал полотенце у умывальника, он предлагал мне и помыться. Я же отвечал ему: Вы запрещали мне умываться до проверки, указывая на тюремные правила, и я не хочу делать Вас соучастником в нарушении правил. - И в его дежурство утром не мылся.
Умывшись и приведши себя и камеру в порядок, я, совершенно не боясь совершал утреннюю молитву до проверки. Редко когда не успевал их прочитать, тогда доканчивал после проверки, когда все были заняты умыванием, получением хлеба, сахару и кипятку, а дежурные сменяли дежурство.
    Очень большое лишение применяла тюрьма запретом иметь в камере священные книги. По этому поводу Владыка вспоминал: «по Ленинградскому примеру, где следователи разрешали получить и Библию и Новый Завет и молитвослов, а у меня в 1925 году в ДПЗ была и Триодь Постная, я думал, что и в Устюге разрешат пользование священными книгами. Об этом я и попросил следователя, но получил ответ, что книг «с воли в тюрьму не пропускаем». Когда об этом приходилось говорить с начальником тюрьмы, то в ответ на вопрос его: «нет ли у меня к тюрьме каких претензий?» - тот отвечал, что в тюрьму пропускают из дому только под тем условием книги, если они потом останутся в тюрьме. Я тогда говорил ему, что я согласен и на эти условия, лишь бы только допустили получить в тюрьму Библию, хотя эти книги и представляют теперь редкость и ценность. Когда одна какая-то комиссия обходила тюрьму и тоже вопросила, нет ли у меня претензий, то я передал ей это слово, лишение и недоразумение по этому поводу. Один из членов комиссии, восточного или кавказского происхождения (а потому и говорил с акцентом, при смущении членов), сказал: «И правильно не разрешают. Мы искореняем суеверия, а не поддерживаем». Я возразил ему: «а почему же в Ленинграде, Москве разрешают иметь в тюрьмах эти книги». Он не ответил мне на это. Впоследствии, когда уже окончилось следствие наше (после 15 февраля) и наступил Великий пост, я подавал Шебневу письменное заявление, даже по совету районного прокурора Федорова, о котором я уже упоминал, что он казался сочувствующим мне, о разрешении мне получить ради Великого поста, когда полагается усиленная молитва, о получении Библии или Нового Завета, но даже не получил никакого ответа на это заявление. Поэтому приходилось только молиться по памяти. Молитвы утренние и вечерние, конечно, я знал наизусть и потому читал их всегда. Каноны же, псалмы, акафисты, из чего состояло келейное мое правило, всего этого не было. Обыкновенно с начала седмицы начинаешь вспоминать ирмосы воскресные, гласы грядущей недели и не всегда легко это давалось, или просто никак не приходили на память, или спутывались с ирмосами других гласов. Псалмы богослужебные тоже не все восстанавливались в памяти. Зачитаешь один или остановишься, дальше текст не дается или перейдешь на другой.
    Из Шестопсалмия, второй по порядку (37) и четвертый (87) никак полностью не удавалось вспомнить. Так постепенно, по мере затяжки моего пребывания в тюрьме, слагалось мое молитвенное правило. После утренних молитв, я читал псалмы, какие знал наизусть, либо начала их, либо отдельные стихи, пересыпая их отдельными речениями других псалмов, и сам не знаю как сказать, от чего зависело и в чем объяснялось припоминание тех или других стихов и вплетение их в другие псалмы.
    Конечно, не все перечисленные псалмы я прочитывал в один день. Обыкновенно я читал их в канонах, вместо неизвестных мне тропарей канона. Кончал же утреннее правило «помянником живых и усопших». Вечернее правило, после молитв на сон грядущий, обыкновенно слагал свой канон Богородице, причем к ирмосам - «Отверзу уста моя», - вместо тропарей прилагал отдельные молитвы богородичные, какие я знал наизусть, тропари богородичным праздникам иконам, вместо катавасий вспоминал догматики. В течение дня, или правил часы, хотя часовые псалмы не все легко приходили в мою память, или, ходя по камере, беззвучно пел молебны дневным или календарным святым, или панихиды в дни памяти родных или близких людей. В праздничные и воскресные дни читал правило ко Святому Причащению. Канон, кроме седьмой песни мне припоминался легко, а молитвы ко Причащению не все вспоминались текстуально, а с одной молитвы переходила память на другую и составлялась уже «моя», а не правила молитва.
    Не вдруг, а по мере продолжения заключения в тюрьме, чтобы удовлетворить хотя как-нибудь желание причаститься Святых Таин, я стал в воскресные и праздничные дни по памяти справлять Литургию, мысленно переносясь в храм Иоанна Праведного, совершать проскомидию, служить обедню, стараясь по времени совпасть с ранней Литургией, там мысленным взором я зрил Святый Агнец и Святую Чашу, священнодействовал их, как это бывает в соборном служении Литургии, и в момент по моим предположениям и расчетам церковного приобщения духовенством Святых Таин, мыслию и сердцем и я принимал Пречистое тело и Честную Кровь Господа. В душе своей переживал тогда такую отраду, что и описать не могу. Подлинно, как говорится в 3-й благодарственной по Причащении молитве, Господь проходил во все мои уды, утробу, сердце, попалял терние моих грехов, очищая, освещая, умиряя душу, укрепляя тело и наводя мир и покой во всем существе. Это блаженное состояние побуждало меня ввести в обдержную практику тайное служение Литургий в праздники, но не всегда я испытывал такое состояние после службы в тюрьме. Нередко душа оставалась или безчувственной, или незатронутой благодатью духовного приобщения. Может быть и я грешил в этом случае, или восхищал Тайны Божии из храма, если время моего мысленного служения не совпадало, а упреждало служение в храме: или оправдывая такое свое действование историческим припоминанием наших раскольников безпоповцев, которые, очутившись без священства и таинств, успокаивали себя в лишении причастия Святых Таин заменою его «огнепальным желанием причастия в душе», или наконец вспоминал тайные («шептальные») мессы католиков, однако и там патер служит хотя один сам по себе, но на действительном, а не умопредставляемом веществе. Может быть, враг окрадывал меня расеянием в таких случаях и мое «духовное приобщение» оставалось безплодным, или же то блаженное состояние было мнимым, наваждением врага (сатана преобразуется в ангела света) - не знаю что сказать. Переселяясь в 14 камеру, я получил возможность совершать свое правило свободнее и безконтрольно. Там печка делала большой выступ в камеру и с боковой стеной камеры делала глубокий угол, вставши в который я делался невидимым для глаз наблюдающего в коридоре наблюдателя. Поэтому мог целостнее погружаться в молитву, не тратя внимания на прислушивание к шагам наблюдающего дежурного...».
    Далее, воспоминания архиепископа Николая потеряли стройную хронологическую непоследовательность. Записи безсистемно перемежали друг друга. Вначале, он вспоминал приезд дочери в Устюг, затем события происходящие в ссылке, далее снова возвращался памятью о времени пребывания в устюжской тюрьме. Например, начальник тюрьмы Щебнев, на допросе 1-го января 19З6 г. упорно искал политику в проповедях Владыки, и таки нашел ее. В праздник, на Казанскую икону Божьей Матери – 22 окт. 1934 г., и ранее, на Владимирскую икону, архиепископ Николай оговорился, что – «наше время хуже татарщины».
    Дочери Владыки, по приезде в Устюг, пришлось долгое время добиваться разрешения на то, чтобы передать передачи и постельные принадлежности. Этими продуктами, что передавала дочь, Владыка делился, под страхом разоблачения, с другими заключенными священниками.
    По окончании следствия, решением суда, Владыка сначала был сослан в Актюбинскую область, куда часто ездили его духовные дочери. Но с сентября 1936 г. он был отправлен в Южный Казахстан, в село Ванновку, Тюлькубасского р-на, Чимкентской обл. В Ванновке условия жизни были гораздо более худшие. Например, был такой случай, когда Владыка обратился по причине болезни к врачу Регову, но тот жестокосердно отнесся к болящему ссыльному. Вскоре, сей, с позволения сказать врач, застрелил на охоте товарища. На него было заведено уголовное дело, отчего Регов повредился рассудком и попросту стал душевно больным. Воистину, вспоминается Евангельское: «Мне отмщение Аз воздам, глаголет Господь» (Рим. 12; 19. Втор. 32; З5).
    Расстрелян архиепископ Николай был ровно в полночь с 31 декабря 1937 г. на 1-е января 1938г. В выборе времени расстрела (на рубеже уходящего и наступающего годов) есть определенный мистический смысл. Смысл некоего прикровенного ритуального действия. После смерти Владыки были найдены его записи, которые затем переписали в отдельную тетрадь и частично перепечатали на машинке. Далеко не все еще письма найдены исследователями и, возможно, будут обнаружены только после смерти их хранителей. Известно только одно, эти письма существуют, но до времени сокрыты.
    В завершении настоящей главы, хотелось бы сказать несколько слов еще об одном архиерее, который подвергся гонениям уже в наши дни. Это епископ Вологодский Гавриил (Огородников). Судьба Владыки Гавриила более, чем удивительна. В прошлом, полковник Белой гвардии, в начале двадцатых годов ушел с отступающими частями в Манчжурию. Здесь в Манчжурии, он занимался разведывательной деятельностью, по всей очевидности в пользу Советского Союза, хотя эта версия не подтверждена документально. В конце концов, он был арестован японскими властями, которые повели дело так, чтобы вынести полковнику Огородникову смертный приговор. От советской стороны, в его камеру была доставлена информация, что спасти его может только принятие священства, ибо японцы священников не казнили. Это был момент выбора, время перемены участи, или, если можно сказать – время личных «Гефсиманских борений». После ночи проведенной без сна, полковник написал письмо на имя епископа Шанхайского, с просьбой о рукоположении его во священники. Там же, в тюрьме, его и рукоположили.
    В Харбине священник Гавриил развернул бурную миссионерскую деятельность, да так, что и многие китайцы стали принимать Православие. Разумеется, что японским властям это понравиться не могло. После войны, перед отцом Гавриилом снова встал выбор – эмигрировать из Китая за рубеж, либо попросить убежища в СССР. После возвращения в Советский Союз, он был вызван Патриархом Алексием (хотя, скорее всего, он сам приехал к Патриарху на прием), после чего отец Гавриил был рукоположен во епископа и направлен на Вологодскую кафедру.
    В Вологде Владыка также развернул бурную миссионерскую деятельность. Миссионерство его заключалось исключительно в проповедничестве, но слушать его проповеди ходила интеллигенция и молодежь; это тоже не могло понравиться властям. Поэтому, неудивительно, что в годы правления Хрущева Владыку Гавриила сослали в Среднюю Азию, где он и окончил свои дни.
    На епископе Гаврииле завершается список Вологодских и Велико-Устюжских архиереев, подвергшихся гонениям от богоборческих властей.


    Глава 5: «Культура и просвещение» 

    Если говорить о культуре Великого Устюга, то должно отметить, что этой теме уже посвящено немалое количество книг, статей и рефератов. Культура Северо-Двинского края, даже условно разделенная по различным формам ее проявления, как то – народное творчество и ремесла, либо – живопись, литература и искуство, либо то, что касается просвещения, так или иначе уходит к основам духовным, неразрывно  с ними связана, исходит от этих основ, и даже если это касалось чисто народных промыслов, то так или иначе они находились под воздействием православной духовности, которая преображала, или по крайней мере благотворно влияла на произведения народного творчества.
    Невозможно уместить в одной главе рассказ о культурной жизни даже и одного города, тем более если это касается Великого Устюга, ибо тема эта слишком обширна и многообразна. Уместным будет разделить рассказ о культуре Северо-Двинской столицы на три самостоятельные главы, выделяя и высвечивая, таким образом, отдельные фрагменты или грани ее, чтобы посредством их составить некий абрис, этой поистине необъятной темы.
    Всякая культура, как известно, вырастает из триединства таких фундаментальных основ, которыми являяются духовность, традиции и просвещение. Вырастая из корневой системы этого триединства, даже если она становится светской, культура, так или иначе, питается живительными токами от возрастивших ее корней. Всякий раз, когда это триединство нарушается, происходит упадок культуры, ее вырождение, либо переход в некую неизменяющуюся мертвую традицию.
Всякая культура связана, как с народом, который является хранителем традиции, так и с личностью, привносящей в культуру нечто новое и поднимающей ее на иную высоту. Личность всегда есть главный движущий фактор в развитии культуры. Безличностной культура не бывает. Поэтому, рассказу о людях, благодаря которым жила и развивалась культура Великого Устюга (конца XIX – начала XX веков), мы и посвятим свое повествование.

    Во второй половине XIX столетия, в соответствии с Высочайшей волей Русских Самодержцев, были начаты активные преобразования на ниве просвещения, прежде всего простого народа. Открывались не только новые университеты и гимназии, но в первую очередь, во множестве – реальные училища, а также, земские и церковно-приходские школы. Царское правительство заботилось о том, чтобы в соответствии с требованиями жизни повышался образовательный уровень не только высших и средних сословий, но и среди широких народных масс. Этот процесс активно происходил и в Северо-Двинском крае. Прежде всего, касался он духовного образования. Например, в конце XIX столетия в Великом Устюге были открыты, духовное училище и епархиальное женское училище. А в начале XX века уже действовала сеть народных училищ: женская учительская семинария, мужская гимназия, женская гимназия, женская прогимназия, Аверкиевское земское училище. При этом, в самом Великом Устюге находились – Третье мужское приходское училище и Высшее начальное училище. Всего, в уезде, на 1913 г. существовало церковно-приходских училищ – пять мужских и четыре женских. Из церковно-приходских и ремесленных школ можно особо выделить Дымковскую двухклассную церковно-приходскую школу и Шемогодскую ремесленную школу.  Существовали ремесленные школы в Красавино на ткацкой фабрике, а также, паровозное училище в Котласе.
    Ко всему, по всей России создавались во множестве, благотворительные и попечительские организации. Создавалась обширная сеть народных земских больниц и клиник. Например, до революции в Устюге существовал уездный оспенный комитет, а также – комитет общественного здравия при земской городской больнице. Для помощи беднейшему населению было создано Велико-Устюжское благотворительное общество. В соседнем Никольском уезде существовал комитет попечительства о народной трезвости. А в годы Первой Мировой войны было создано уездное попечительство по призрению семейств нижних воинских чинов.
    Также, в Великом Устюге существовало попечительское общество, занимавшееся благотворительностью в духовной сфере. Им являлось Стефано-Прокопьевское братство, с филиалами в Никольске и Усть-Сысольске. Над всем этим стояли такие органы управления, как Велико-Устюгская духовная консистория, уездное духовное управление, канцелярия епископа Великого Устюга, которые в свою очередь руководили благочинническими округами подчиненной им епархии. Руководство же учебными заведениями осуществлялось через уездное отделение Вологодского губернского епархиального училищного совета.
    О просвещении Великого Устюга, думается, более всего могут рассказать не сухие цифры статистических данных, а биографии трудившихся на этой ниве людей. Наиболее яркими ее представителями являлись – председатель Стефано-Прокопьевского братства иерей Константин Богословский и начальница женского епархиального училища Валентина Петровна Шляпина. Будет нелишним напомнить благочестивому читателю, что под началом В.П. Шляпиной, в течение нескольких лет обучалась Серафима Васильевна Яхлакова-Углецкая, а ближайшими сподвижниками в сфере духовного образования о. Константина Богословского, являлись – ее отец, прот. Василий Углецкий, и родной дядя – иерей Александр Углецкий.
    Биографический очерк о Валентине Петровне Шляпиной написал ее брат Вениамин Петрович Шляпин, тоже являвшийся неординарным человеком, много работавшем не только на ниве просвещения, но был в свое время более известен, как историк-краевед, а также как один из создателей Велико-Устюжского историко-архитектурного и художественного музея-заповедника. В контексте этой главы будет уместным сказать несколько слов о самом В.П. Шляпине.
    Вениамин Петрович Шляпин родился в 1861 г., в Грязовецком уезде Вологодской губернии, в семье священника. Образование он получил духовное. В Вологде закончил духовное училище и духовную семинарию, после чего поступил в Московскую Духовную Академию, которую закончил в 1887 г. В 1888 г. поступил на службу в Велико-Устюжское женское епархиальное училище (т.е. – там, где директорствовала его сестра – прим. авт.), затем в течение восьми лет находился на преподавательской работе в духовном училище Усть-Сысольска (1890-1898 гг.), а в 1899 г. перешел на службу в духовное училище Великого Устюга, в котором служил до самого его закрытия в 1918 году. За свои ревностные труды В.П. Шляпин был возведен в статские советники, то есть, согласно табели о рангах, стал принадлежать к категории лиц служилого дворянства, и, вне сомнения, только революция помешала ему дослужиться до действительного статского советника, что давало право на дворянство потомственное. Когда в 1910 г. в Михайло-Архангельском монастыре было открыто древнехранилище, или иначе – первый музей Устюга, то Вениамин Петрович был избран товарищем (заместителем) председателя древнехранилища, священника Константина Богословского. Отец Константин Богословский являлся тогда смотрителем духовного училища Великого Устюга, а в 1914 г. был избран в председатели Стефано-Прокопьевского братства.
    После революции В.П. Шляпин перешел на работу в Северо-Двинский губернский архив (1920-30 гг.) и одновременно с этим принимал активное участие в жизни и деятельности Велико-Устюгского музея. В 1923 г. Шляпин был принят в состав Северо-Двинского общества изучения местного края, а в следующем году был избран председателем правления этого общества, исполняя обязанности председателя до 1929 г. То есть, до времени упразднения Северо-Двинской губернии. В годы председательства В.П. Шляпина регулярно издавались «Записки Северо-Двинского общества изучения местного края». Но административная работа не являлась главной для Шляпина, за свою жизнь он написал около сорока работ по истории местного края. Например, такие, как: «Акты Велико-Устюжского Михайло-Архангельского монастыря», или – «Орловская Всехсвятская церковь» (несколько сведений из прошлого церкви и прихода), изданных, соответственно в 1900 и 1912 годах. Его перу принадлежит также «Житие св. прав. Прокопия Устюжского и историическое описание Устюжского Прокопьевского собора» (изд. СПб. – 1903 г.). До революции, его работы публиковались в «Вологодском епархиальном вестнике», «Вологодском губернском вестнике», после революции в журналах – «За работу», «Богатства Севера», «Север», «Записки Северо-Двинского общества…».
    Вениамин Петрович Шляпин скончался в Великом Устюге в 1943 г. Из родственников, у него был еще старший брат – Анфал, умерший в 1922 г., также младшая сестра Людмила, которая жила в одном доме с Вениамином Петровичем и отошла ко Господу на год раньше своего брата. Рассказу же о старшей сестре В.П. Шляпина предоставим слово ему самому.

    «Валентина Петровна Шляпина – моя старшая сестра»

    Родилась 2 февраля 1859 года в селе Покровском Грязовецкого уезда, у бабушки Ансефы. Кончила Смольный институт, куда поступила благодаря хлопотам дяди Федора. Была гувернанткой в частном семействе, потом учительницей в Жерноковском земском училище Грязовецкого уезда и затем начальницей Велико-Устюжского епархиального женского училища с момента его открытия (1-го окт. 1888 г.) и по день его закрытия (1918 г.), в течение тридцати лет. Пять лет работала при советской власти: учительницей французского языка в школах второй ступени, секретарем в губпрофе и статистиком в губстатбюро. С 1924 года состояла на социальном обеспечении. Скончалась 2/15 августа 1938 года. Погребена в Устюге на Стефановском кладбище.
    Является вопрос: была ли она счастлива в своей жизни?
    Первые годы ее жизни, с момента рождения и по день смерти папаши (4-го апр. 1868 г.), были счастливейшими годами, проведенные в счастливом и полном довольства семействе. Смерть папаши явилась великим ударом, была тяжким горем, но благодаря малолетнему возрасту и тому, что с нами осталась еще мамаша, удар этот не отразился чрезмерно тягостно, и после него жизнь опять-таки потекла в своем семействе спокойно и счастливо. Затем перемена жизненной обстановки – переезд на житье из Селезнева в Вологду, где для нас был куплен собственный домик, поступление в женскую гимназию, жизнь с мамашей в своей родной семье были условиями, дававшими возможность чувствовать себя более или менее счастливо. Потом новые жизненные удары. 12 сентября 1869 года померла мамаша, 9 ноября 1869 года помер дедушка Флегонт Александрович Авессаломов, переселившийся из Покровского к нам в Вологду для нашего воспитания и обучения. Валентине в то время было 10 лет. По беззаботности возраста и эти тягчайшие удары переносились более или менее легко. Ведь с нами оставалась бабушка Асенефа, на плечи которой и легли все заботы по нашему кормлению и воспитанию. В то время наш дядя Федя (Федор Флегонтович Авессаломов, брат мамаши) служил аудитором в военном окружном суде в Финляндии. Главный начальник его относился к нему весьма благожелательно. И этот начальник был в прекрасных отношениях с принцем Ольденбургским – главным начальником женских учебных заведений в Петербурге. Дядя объяснил своему начальнику печальное положение своей крестницы Валентины. Начальник обратился к принцу Ольденбургскому, который сделал распоряжение о принятии Валентины в Смольный институт на Александровскую половину. Когда получено было в Вологде это распоряжение, то все в один голос сказали: какое счастье, какая Валентина счастливица. Начальница и учителя гимназии поздравляли ее с таким особенным, выпашем на ее долю счастьем.
    В Питер, в Смольный, увез Валентину дядя Иван, поехавший тогда в Питер на житье. Из Вологды до железной дороги поехали в дилижансе, так как тогда от Вологды железной дороги еще не было. В Смольном Валентина безвыездно училась 8 лет. И здесь на нее смотрели как на счастливицу. Но эта счастливица, не подавая вида о сокрушающем ее горе, очень часто ночами спала на мокрых от слез подушках. Отрыв от родной семьи и целые 8 лет невозможность повидаться с нею особенно удручали Валентину. На Рождество, масленицу, Пасху, летние каникулы товарки разъезжались по домам, а она с немногими подругами должна была все время проводить в Смольном, и только ночами смоченная слезами подушка знала, насколько счастливой чувствовала она себя в это время. Но вот учеба кончена. С какими мечтами и радостью ехала она на родину, в родную семью. Но оказалось, что семьи уже нет, все разъехались по учебным заведениям. В Смольный за Валентиной ездила мать ее крестная, тетушка Софья Петровна Брянцева. Решили, что Валентина будет жить у нее, старой девы – за дочку. Сначала все было хорошо. Но вскоре обнаружилась громадная разница в воспитании, вкусах, понятиях, идеалах, жизненной обстановке между тетушкой и моей сестрой. В Смольном Валентина была воспитана как барышня, предназначенная для жизни в большом свете. О действительной жизни, с какой она неминуемо должна была столкнуться, не было дано ей решительно никакого понятия.  Даже Петербург смолянки видели из окон карет, когда их перевозили из института во дворец или катали по городу. У тетки Софьи вся жизнь была, как в мещанской семье, в мизерных размерах, на грошовых расчетах, причем громадное значение придавалось ценности каждой копейки. Окружающая среда была мелкочиновничья и бедномещанская. Кроме того, тетка Софья считала себя причастной к тогдашнему либеральному течению.
    Она, например, обзывала Валентину барышней и сразу же поясняла: «Смотри, барышня – это слово ругательное». А Валентина о барышне имела совершенно противоположное представление, не как о чем-то достойном ругани или посмеяния, а как о чем-то хорошем, желательном, прекрасном. Получилось полное несходство одной с другой. Валентина говаривала впоследствии: «Если бы прежде, чем брать меня из Смольного, перед окончанием, хотя бы на одну вакацию взяли меня погостить в Вологду и увидала бы я эту жизнь, ни за что бы по окончании Смольного не поехала в Вологду». Смольный устроил бы ее на подходящее к данному ей воспитанию место и следил бы за последующей ее жизнью. Таким образом, приезд в Вологду считала она своей первой жизненной ошибкой.
    Менее полгода прожила Валентина у тетки Софьи. Пришлось поступать на самостоятельную работу. С 26 февраля 1879 года по 4 января 1882 года была она учительницей и воспитательницей девочки в частном доме г. Вологды у служащего винокуренного завода, в семье, можно сказать, среднемещанской. Затем с 4 января 1882 года по август 1882 года состояла учительницей Жерноковского сельского училища Грязовецкого уезда, причем как хорошая учительница она была на виду у своего начальства.
    В 1888 году вновь открыто было в Вологодской епархии Великоустюжское викариатство. Первый епископ Великоустюжский Иоанникий ехал устраивать и открывать викариатство. В его заботу входило и открытие епархиального женского училища в Устюге. Случилось ему узнать о существовании кончившей Смольный институт и имеющей десятилетний педагогический стаж Валентине Шляпиной, и решил он определить ее начальницей женского училища. Все смотрели на новое определение Валентины как на громадный в ее жизни успех.
    При этом определении Валентины случилось несогласие двух епископов. Вологодский епархиальный епископ Израиль, первый начавший дело об открытии в Устюге епархиального училища, полагал его устроить в узких рамках трехклассного училища с шестилетним курсом, а не шестиклассного, т.е. как по числу учениц, так и по размерам помещения, вдвое меньшем виде. Поместить его он решил обязательно в женском монастыре, чтоб водворить в нем монастырские порядки. Уговорил он игумению Устюжского Иоанно-Предтеченского монастыря Флорентию построить внутри монастыря деревянное помещение для училища и обещал эту шестидесятилетнюю старуху определить начальницей училища. Пища для воспитанниц предполагалась близкая к монастырской, с отсутствием среди кушаний мясных блюд.
    Преосвященный Иоанникий был совсем другого направления. Дело представлено было в Святейший Синод, причем расписаны были в надлежащем свете обе кандидатки в начальницы. Определением Св. Синода от 8 марта 1889 года Валентина утверждена была в должности начальницы Устюжского епархиального женского училища. В этот-то момент она, конечно, была счастлива.
    Помещено было епархиальное училище в женском монастыре. Так как начальницей предполагалась игумения, то помещение для начальницы приготовлено не было, а только для классов и общежития. Преосвященный предложил игумении освободить под квартиру начальницы очень удобный отдельный домик внутри монастыря. Квартира оказалась хорошей. Годы, когда епископствовал в Устюге преосвященный Иоанникий, прошли для училища и его начальницы прекрасно, так как епископ заботился о благополучии училища. Состав преподавателей весь был набран с академическим образованием, равно как инспектор классов (он же законоучитель) и председатель совета училища. Хотя училище и помещалось в монастыре, но постановка дела в нем была не монастырская, и заботы епископа направлены были на то, чтобы соорудить вне монастыря собственное для училища здание и преобразовать училище из трехклассного в шестиклассное. Со временем все это и устроилось.
    Непосредственные начальники над училищем были местные епископы. За время существования училища их сменилось шесть: Иоанникий (Казанский), Петр (Лосев), Варсонофий (Курганов), Антоний (Коржавин), Гавриил (Голосов), и Алексий (Бельковский), причем первый и пятый имели степень кандидата богословия, второй, третий и четвертый были магистры богословия и шестой – выпускник духовной семинарии. Каждый из них был со своими особенностями и, следовательно, к каждому из них необходимо было приноравливаться. Особенно благожелательно к училищу и его начальнице относились первый и шестой епископы, а особенно трудно было жить при третьем епископе. Этот, по ученой степени магистр богословия, до получения степени магистра служил в Казанской духовной академии помощником инспектора академии и потому был довольно известен казанским студентам. И вот, говорят, что во время магистерского его диспута на двери в его квартиру появилась надпись: «Осел останется ослом, хоть и с магистерским крестом». И вот этот-то магистр-осел в Устюге вообразил почему-то, что епархиальное училище – это лишняя тяжесть на его плечах, и потому направил свою деятельность к закрытию училища. Стал сокращать прием в училище, чем вызывал ручьи слез у приехавших издалека с целью поступления в училище и не принятых в него. Затем вздумалось ему сделать училище закрытым заведением и всех воспитанниц загнать в общежитие, а не поместившихся уволить из училища. Потребовал, чтобы и городские устюжские священники поместили своих дочерей в общежитие. Опять горе и слезы, потом жалобы в Синод. Неправильные распоряжения епископа отменялись, но на все это требовалось довольно продолжительное время, которое и приходилось переживать тяжко и прискорбно вместе с удрученными и начальнице училища. Епископ Варсонофий из Устюга переведен был во вторые викарии в Вятскую епархию. Понижение очевидное, полученное им по заслугам. Когда он уезжал из Устюга, то телеграммой известил бывшего своего начальника, Вологодского епископа: «Еду в Вятку, Сергию под пятку». В Вятке он и скончался, не дослужившись до самостоятельной епархии.
    Кроме епископов, на жизнь училища влияли председатели педагогического совета училища. Среди них также попадались очень неловкие люди, с которыми необходимо было ладить. Одно время председателем был смотритель духовного училища Смирнов Дмитрий Александрович. Наружно приличный в отношениях, внутренне был он мало расположен к начальнице, что и проявил при постройке здания для епархиального училища. Когда строил он достаточно большое каменное здание для своего духовного училища, то более четверти здания отвел под личную себе квартиру, как смотрителю училища. При постройке же здания для епархиального училища он, при всей возможности построить приличное двухэтажное каменное здание, настоял и построил полукаменное, мотивируя тем, что деревянные постройки живут столетия и в гигиеническом отношении полезнее каменных. Для начальницы он отвел в этом здании, в нижнем, каменном этаже, по его же представлению малогигиеничном, две мизерные клетушки с выходом окон на задний двор, чем и подчеркнул не совсем благосклонное отношение лично к начальнице. Затем, конечно, уже непреднамеренно, здание для епархиального училища он построил так, что оно непременно должно было сгореть, оно не могло не сгореть. Дело в том, что одна дымовая труба заключена была внутри капитальных стен в такой футляр, что до нее нельзя было добраться ни для осмотра, ни для поправки. Опытный плотник после постройки здания прямо предсказал, что годов пять – шесть постоит, а потом сгорит. И, действительно, здание сгорело. При посадке деревянной части здания труба дала трещины, от которых стена здания загорелась, а пожарные не могли найти место загорания, пока не обняло огнем внутренние стены училища. Отстоять здание не смогли. Пожар этот был великим ударом для начальницы училища.
    Положение начальницы, как определенной Священным Синодом, было в высшей степени прочно. Держала она себя замечательно, тактично и твердо, так что не было причин и оснований для открытой борьбы с нею. Но вот нашелся председатель совета, который прибег к анонимным доносам на начальницу в Синод. Доносы эти были явно лживые, из Синода препровождались Устюжскому епископу, опровергнуть их было легко, и явного вреда они не причиняли, однако волновали и заставляли переживать многие неприятные минуты.
    А состав преподавателей училища? Только в первые 4-5 лет он был целиком из лиц с высшим образованием, я затем в большинстве своем состоял из людей с семинарским образованием, с весьма ограниченными познаниями и громадной амбицией. Много нужно было иметь такта и выдержки, чтобы не уронить свой престиж среди подобной братвы. Где уж тут говорить о спокойной и счастливой жизни?!
    А надзирательницы за ученицами? Среди них попадались несноснейшие характеры, доставлявшие громадные хлопоты и прямо настолько отравлявшие жизнь, что временами у Валентины Петровны являлось желание бросить все и уйти из начальниц на менее ответственную работу. Недаром Валентина в самое последнее время, вспоминая пройденную свою жизнь и перечисляя жизненные свои ошибки, говорила, что грубейшей с ее стороны ошибкой было данное ею согласие на занятие должности начальницы училища. Я, со своей стороны, с этим ее заявлением согласен не был. Во всяком случае, она начальницей прожила в видимом почете и материальной обеспеченности ровно тридцать лет, принося несомненную пользу своей деятельностью.
    Не все огорчения были в жизни Валентины, выпадали и счастливые минуты, и совсем не редко. К таким минутам необходимо отнести, например, празднование двадцатипятилетнего юбилея училища 1-го октября 1913 года, а одновременно с тем и юбилея служения Валентины в училище. При этом случае была поднесена Валентине икона Покрова Пресвятой Богородицы с надписью: «Начальнице училища Валентине Петровне Шляпиной в двадцатипятилетний юбилей 1888 - 1/X – 1913 г. от Съезда духовенства Великоустюжского викариатства». От сослуживцев поднесен был благодарственный адрес в бархатной папке, украшенный тремя под чернетью серебряными пластинками, с многочисленными подписями коллег.
    От очень многих бывших воспитанниц училища в юбилейный день поступили письменные поздравления начальнице, в которых питомицы вспоминают приют и ласку, виденные ими в училище, благодарят начальницу за неусыпные ее труды и заботы о благе училища и за доброту души, проявленную в сердечном, материнском попечении о вверенных ей воспитанницах.
    Училище дожило до дней революции и вынужденно прекратило свое существование в 1918 году (Располагалось училище на Красной горе, ныне – здание сельхозтехникума – прим. авт.). Валентине Петровне пришлось пережить последние дни училища, видеть его постепенное разорение и окончательное уничтожение, самой же при этом пережить не одно притеснение, выселение, уплотнение, переселение. Был момент, когда приехавший на автомобиле какой-то мальчишка лет 19-20 с револьвером в руках бегал по училищу, разыскивая начальницу, а она стояла за дверью в подвальном этаже. Что она должна была перечувствовать в это время?!
    В 1924 году Валентина вышла на пенсию, как инвалид труда. Сначала получала пенсию по 10 рублей в месяц, с 1-го октября 1926 года – по 20 рублей в месяц и в последние годы – по 28 рублей в месяц. Само собой понятно, что для прожития пенсии этой далеко было недостаточно, однако она весьма дорожила ею, о прибавке не помышляла, а заботилась только о том, как бы не лишиться и этой мизерной пенсии.
    В конце жизни пришлось ей испытать и тюремное заключение. В 1931 году 1-го июля она была арестована, увезена в Котлас и здесь, в доме предварительного заключения, продержана до 12 августа, когда освобождена была без предъявления какого бы то ни было обвинения, так что даже догадываться не могла, за что она высидела целых 42 дня. Впрочем, это сидение прошло для нее настолько легко, что впоследствии она вспоминала о нем, как о времени проведенном «на курорте».
    В последние годы жизни она стала замечать, что психические силы ее покидают, память ослабела, и толку совсем не стало, физические силы тоже ослабли. С полгода она уже не спускалась вниз с мезонина, в котором жила, иногда даже просила покормить ее, так как сама не могла, да и не знала, как нужно есть. Говорила, что ничего у нее не болит, временами же жаловалась на боль в костях, так что становилось совершенно невтерпеж, и в эти минуты хотела поскорее умереть, но желанная смерть не приходила. В последнее время недостаточность отпускаемого пайка вынуждала ее время от времени выкрикивать: «Жрать хочу», но на это хотенье приходилось в помощь призывать терпенье.
    Дожила она до библейского предела человеческой жизни, когда на долю человека выпадает «труд и болезнь».

    В контексте нашего повествования необходимо сказать отдельное слово о музее Великого Устюга, ибо сохранить  культурные и духовные ценности в этом городе, удалось во многом благодаря созданию историко-архитектурного и художественного музея-заповедника. Тому способствовал и указ советского правительства, причисливший Великий Устюг к городам-музеям. Первый музей – древнехранилище – был открыт в Утюге 3 октября 1910 года в здании Введенского храма Михайло-Архангельского монастыря. Учрежденное при Великоустюжском православном Стефано-Прокопьевском братстве в 1909 г. церковное древнехранилище создавалось «для собирания и хранения древних церковно-исторических памятников Великоустюжского викариатства, с целью лучшего сбережения их и доставления любителям таковых памятников удобства знакомиться с ними, а равно и для пользы церковно-исторической науки».
    Всю работу по созданию музея древнерусской старины возглавил комитет, председателем которого избрали смотрителя духовного училища, священника К.А. Богословского, товарищем председателя – преподавателя духовного училища, статского советника В.П. Шляпина, обязанности заведующего были возложены на помощника смотрителя духовного училища В.В. Комарова. За время существования древнехранилища в него были переданы замечательные предметы древности из Михайло-Архангельского монастыря, Иоанно-Предтеченского и Троице-Гледенского монастырей, также из Успенского кафедрального собора, из Кирилло-Мефодьевской, Спасовсеградской и Сретенской Мироносицкой церквей. Много ценных экспонатов поступило от членов комитета, от священников Устюжского и соседних уездов. К 1918 году собрание музея древнерусской старины насчитывало более шестисот уникальных памятников истории и культуры: древних рукописей, старинных книг икон, крестов, деревянной скульптуры.
    Восьмого ноября 1918 года, выставкой картин известного художника А.А. Борисова в Великом Устюге был открыт музей Северо-Двинской культуры. Выставка была организована по инициативе и при активнейшем участки художника Н.Г. Бекряшева. Устюжане смогли увидеть около двухсот картин, однако мало кто знал тогда, что благодаря выставке, эти картины были спасены от гибели.
    Основой фондов нового музея стали переданные ему в декабре 1918 года ценнейшие коллекции древнехранилища. Многие из тех, кто занимался его созданием, приняли активное участие и в создании музея Северо-Двинской культуры. Лучшие представители устюжской интеллигенции Н.Г. Бекряшев, Е.А. Бурцев, В.П. Шляпин, В.В. Комаров,  Э.Ф. Глезер, К.В. Шляпина, Г.И. Матвеев и другие, объединились вокруг музея, возложив на себя всю заботу о сохранении культурных и духовных ценностей города.
    Первым заведующим музея стал Е.А. Бурцев, после смерти которого, в 1924 году музей возглавил Николай Георгиевич Бекряшев и был его директором более 20 лет. Все они прекрасно понимали уникальность Великого Устюга как национальной сокровищницы северного древне-русского искусства. Ведущими отделами музея стали художественный, рукописно-библиотечный, церковно-археологический, этнографический, и естественно-исторический. Первые выставки и экспозиции создавались в необыкновенно трудных условиях, ибо шла гражданская война, кругом царили голод и разруха, тем не менее, за короткий срок был создан ценнейший фонд, определивший профиль музея. Кроме коллекций, переданных из церковного древнехранилища, много экспонатов было получено от комиссии по изъятию ценностей и предметов религиозного культа из церквей. По сути дела, музей спас многие иконы и богослужебные предметы от уничтожения. Также, некоторые ценности были переданы московским Госфондом – это касалось живописных картин и фарфора. Были переданы музею и большие личные коллекции: нумизматики, принадлежащей врачу И.А. Бурцеву и купцу А.А. Азову, палеонтологическая коллекция орудий и черепков каменного века, собранная врачом Линовским. В 1923 году в музей поступили 963 книги из фабричной Грибановской библиотеки, а фактически – библиотеки первенствующего директора Российско-американской компании М.М. Булдакова. С 1924 года развитие фондов происходило в основном за счет передачи музею из закрывавшихся монастырей и церквей культового имущества. Но происходило это не само собой, а благодаря усилиям руководителей Устюжского музея. Например, Николай Георгиевич Бекряшов всегда настойчиво добивался своего включения в состав ликвидационных комиссий и отбирал для музейных коллекций наиболее ценные памятники истории, культуры, а также то, что касалось предметов культового назначения. По сути дела, спасал их этим от гибели.
    В 1924 году в ведение музея Северо-Двинской культуры были переданы Михайло-Архангельский собор, Владимирская церковь Михайло-Архангельского монастыря и более ста предметов из его имущества. В 1926 году, по настоянию директора и членов музейной коллегии, также были переданы музею Троицкий собор Троице-Гледенского монастыря с его уникальным иконостасом, иконами и колоколами. В 1927-29 годах из Успенского собора поступили иконы, кресты, плащаницы и соборная библиотека, насчитывавшая 3345 книг, среди которых была и знаменитая Библия Пискатора XVII века.
    Сейчас можно сказать прямо, что краеведы Устюга совершили тогда подвиг, потому что благодаря их усилиям, их безкомпромиссности, историческое лицо города сохранилось без особых изменений. Краеведы выступали против приспособления самых ценных памятников под учреждения и организации, просили о полной передаче их в ведение музея. Это стремление затруднялось еще тем, что с середины 20-х годов губисполком все чаще начал настаивать на снятии охраны со многих памятников архитектуры, а также требовать ликвидации некоторых церквей в городе и районе. Но музей делал все, чтобы этого не допустить. Благодаря Бекряшеву и его сподвижникам, к концу 1933 года в Великом Устюге были приняты под государственную охрану 12 памятников архитектуры: соборы – Михайло-Архангельский, Троице-Гледенский, Успенский, церкви Вознесения, Спасо-Преображенская, Иоанна Праведного, Сретения, Мироносицкая, Симеона Столпника, Димитрия Солунского и Сергия Радонежского. Все они сохранились до наших дней. Однако не все удавалось спасти. Борьба за историческое лицо города в 30-х годах достигла крайнего накала и предельного напряжения. Например, в отчете о работе музея за 1934 год записано: «О непорядках по охране памятников музей сообщал в комитет по охране памятников при Президиуме ВЦИК, в Севкрайоно. Музей на месте принимал все меры к тому, чтобы была налажена охрана памятников, но ко всем его просьбам Великоустюгский горсовет был глух. В конце концов, все дело по плохой охране памятников музей передал районному прокурору».
    За такие смелые действия местные власти музей не жаловали. Главный ответ держал директор, который оставался до конца верен своему долгу. Его арестовали 20 февраля 1938 года. Бекряшов был объявлен врагом народа и приговорен к трем годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. 6 апреля 1939 года он умер в Онежском ИТЛ (станция Плесецкая Архангельской области). За отсутствием состава преступления, первый директор музея в 1978 году был реабилитирован.
    Трудами Н.Г. Бекряшова и его соратников был спасен архитектурно-исторический облик Великого Устюга, собраны и сохранены для потомков уникальные коллекции.

    Мученически закончил свою жизнь и основатель музея Великого Устюга, или древнехранилища – как музей назывался до революции, священник Константин Богословский. Также, как и у Бекряшева, его жизненный путь закончился в конце 30-х годов ХХ столетия. Во 2-м выпуске сборника «Великий Устюг» была опубликована статья вологжанина Константина Козлова о священномученике протоиерее Константине Богословском, написанная на основании архивных документов, с целью канонизации его в лике святых. Отец Константин премного потрудился на ниве как духовного просвещения, так и в деле сохранения культурных и духовных ценностей. В конце жизни отец Константин получил высшую награду от Бога, он удостоился мученического венца.

    «Судьба прот. Константина Богословского»

    30 октября 1998 года Великоустюгская дума приняла решение увековечить память пяти выдающихся устюжан через установление мемориальных досок. Среди отмеченных «за заслуги перед городом и устюжанами» людей есть имя православного священника, митрофорного протоиерея Константина Александровича Богословского. Этим постановлением дума высоко оценила его большой вклад в создание церковного древнехранилища, открывшегося за 90 лет до того в городе Великий Устюг. Таким образом, имя расстрелянного в годы репрессий священнослужителя, которое не упоминалось в течение десятилетий, вновь начинает звучать в городе для которого он трудился на протяжении пятнадцати лет.
    Константин Александрович Богословский родился 7 февраля 1871 года в селе Борисоглебское Грязовецкого уезда Вологодской губернии в многодетной семье сельского священника. Окончил Вологодскую духовную семинарию (1891 г.) и Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия (1895 г.). Удостоился права быть освобожденным от экзаменов при соискании степени магистра богословия. В 1895-96 годах преподавал Закон Божий и русский язык в Вологодском епархиальном училище. В 1896-99 годах преподавал русский и церковнославянский языки, чистописание и в последний год арифметику в Усть-Сысольском духовном училище. В 1898 году в Харькове была издана его монография, основанная на материале кандидатской диссертации «Государственное положение Римско-католической церкви в России от Екатерины Великой до настоящего времени». По видимому, в издании книги Константин Александровичу помог его семинарский товарищ – преподаватель Харьковской духовной семинарии Павел Федорович Кратиров, будущий епископ Вологодский Павел.
    Приказом обер-прокурора Синода от 15 октября 1899 года К.А. Богословский был назначен преподавателем на кафедру истории и обличения русского раскола Вологодской духовной семинарии. С 1899 по 1907 год он преподавал в семинарии обличительное богословие, историю и обличение русского раскола и местных сект, а в последние полтора года – Священное Писание. Параллельно с семинарскими занятиями он вел в 1903-1907 годах уроки русского языка в Вологодском епархиальном женском училище и в 1907 году – уроки Закона Божия в Вологодской губернской гимназии.
    Высочайшими указами, приуроченными к 6 мая – дню рождения Императора, Богословский был удостоен орденов Святого Станислава 3-й степени (1902 г.) и Святой Анны 3-й степени (1907 г.). С 1904 года он носил звание коллежского советника.
    К.А. Богословский вел активную церковно-общественную деятельность. В 1900-1907 годах входил в Вологодский комитет Православного Миссионерского Общества и одновременно был делопроизводителем совета Вологодского православного церковного братства во имя Всемилостивого Спаса. Он вносил свою лепту в суммы Попечительства о бедных воспитанниках Вологодской духовной семинарии, как это было, например, в 1905 и 1908 годах.
    По указу Синода от 5 июня 1907 года Константин Александрович получил новое назначение – на должность смотрителя Устюгского духовного училища. По существовавшим правилам, это место мог занимать только облеченный священным саном человек, поэтому, несмотря на врожденную довольно сильную хромоту, К.А. Богословский 30 июля 1907 года был рукоположен в сан диакона, а 1 августа – в сан иерея епископом Вологодским и Тотемским Никоном (Рождественским).
    Священник К.А. Богословский преподавал в Устюгском духовном училище различные дисциплины, с 1907 года вплоть до его закрытия в 1918 году. В 1910 году он был назначен председателем Совета Устюгского епархиального женского училища и нес это послушание до 1912 года, когда был освобожден от упомянутой должности по прошению. В 1908 и 1914 годах в Великом Устюге проходили краткосрочные педагогические курсы для учителей и учительниц церковноприходских школ Великоустюгского викариатства. Константин Александрович был инспектором этих курсов. В 1911 году по резолюции епископа Никона К.А. Богословский возглавил Комиссию для производства пастырского экзамена у кандидатов в священники, не получивших полного семинарского образования. С 1912 года он состоял представителем епархиального ведомства в уездном училищном совете. Кроме того, в 1914-1917 годах Богословский был цензором проповедей по городу Великому Устюгу.
    Как священник К.А. Богословский последовательно отмечался наградами: набедренником (1907 г.), скуфьей (1909 г.), серебряной медалью в память 25-летия существования церковноприходских школ (1910 г.), камилавкой (1911 г.), наперсным крестом от Синода (1914 г.).
    С 1908 года К.А. Богословский состоял членом совета Великоустюгского православного Стефано-Прокопьевского братства, а в 1912 году стал его председателем. В начале 1909 года вышел указ Синода об учреждении в Великом Устюге при Стефано-Прокопьевском братстве церковного древнехранилища для сбора и хранения памятников старины. Вскоре с участием Богословского был выработан устав музея и создан Комитет по заведованию древнехранилищем, председателем которого был избран отец Константин, а товарищем председателя – преподаватель духовного училища В.П. Шляпин. Заведующим церковным музеем был определен помощник смотрителя духовного училища В.В. Комаров. Помещение под музей было выделено во Введенской церкви Михайло-Архангельского монастыря, рядом с духовным училищем. Резолюцией епископа Никона от 1 октября 1909 года К.А. Богословский был утвержден в должности председателя Комитета по заведованию древнехранилищем. А через год, 3 октября 1910 года, в Михайло-Архангельском монастыре состоялось открытие этого музея.
    По уставу, в древнехранилище поступали древние рукописи, старопечатные церковные и светские книги, иконы, Евангелия, священные сосуды и церковная утварь, рисунки, фотографии, модели памятников древнего искусства. Среди первых пожертвований был и вклад священника Константина – коллекция старинных монет, рукописи, книги. К 1918 году собрание музея насчитывало 601 экспонат. В декабре 1918 года все коллекции были переданы председателем Комитета по заведованию древнехранилищем отцом Константином Богословским в новый музей отдела культуры Северо-Двинского губисполкома и, таким образом, легли в основу фондов одного из богатейших музеев на севере России – Великоустюгского музея-заповедника.
    С 1915 года отец Константин состоял товарищем председателя Великоустюгского епархиального комитета по оказанию помощи беженцам. В 1917 году Великоустюгский уездный съезд духовенства и мирян поручил отцу Константину быть участником Всероссийского Собора духовенства и мирян г. Москвы, который проходил с 1 по 10 июня. Вернувшись в Устюг, отец Константин принял участие в съезде духовенства и мирян Великоустюгского викариатства, который состоялся 10-24 июня и на котором он был избран почетным председателем.
    15 августа 1917 года избранный Вологодским епархиальным съездом духовенства и мирян К.А. Богословский вместе с четырьмя другими представителями епархии был делегирован на Всероссийский Церковно-Поместный Собор в Москву. Хотя избрание вологодских делегатов происходило не на специальном епархиальном избирательном собрании, а на епархиальном съезде, Собор на заседании 20 сентября 1917 года утвердил их полномочия. А 19 января отец Константин записал в дневнике: «Мне надо ехать в Москву на Собор, завтра первое заседание второй сессии, но говорят, что в Москве дают только по 1/8 фунта хлеба и жизнь там тяжелая и неспокойная». Впрочем, он все-таки поехал на Собор...
    4 апреля 1918 года определением Патриарха Тихона и Священного Синода К.А. Богословский был награжден саном протоиерея, и 22 июля епископ Вологодский Александр (Трапицын) возвел его в этот сан. В этот период жизни, отец Константин вынашивал мысль о необходимости создания на основе Великоустюгского викариатства самостоятельной епархии. При огромных размерах Вологодской епархии, связь центра с восточными ее регионами была по существу формальной и только обременяла их. Еще в 1916 году, 15 октября, возвратившись домой от викарного епископа Великоустюгского Алексия (Бельковского), отец Константин записал в дневник: «С архиереем говорили о самой епархии. Я для нее начерно набросал несколько моделей о необходимости самостоятельности епархии». И вот – новая запись об этом от 20 мая 1918 года: «В прошлое воскресенье 12 мая ст. ст. в благочинном собрании состоялось собрание для выбора делегатов на Епархиальное собрание, назначенное на 4 июня. Я поднял вопрос о самостоятельности епархии, проголосовали, и прошло единогласно. Делегатом от духовенства хотели избрать меня, но я отказался, выбрали других, Гр. Чистякова, Дербенева и др.».
    17 (4-го) июня 1918 года в Вологде в здании епархиального женского училища открылось Чрезвычайное Епархиальное собрание духовенства и мирян. На организационном заседании делегат от Устюгского духовного училища священник Константин Богословский был избран, как получивший абсолютное большинство голосов, товарищем председателя собрания – епископа Александра. На втором заседании, проходившем утром следующего дня, К.А. Богословский поставил перед собранием давно назревший вопрос об отделении Великоустюгского викариатства и преобразования его в самостоятельную епархию и предложил создать специальную комиссию. Собрание постановило образовать комиссию по выделению Великоустюгского викариатства в самостоятельную епархию и поручить ей детальную разработку вопроса. Председателем этой комиссии был избран К.А. Богословский.
    В том же июне 1918 года восточная часть Вологодской губернии была превращена в Северо-Двинскую губернию. Так был решен вопрос о церковной независимости Великого Устюга.
    С 1918 года К.А. Богословский являлся председателем Великоустюгского епархиального совета. В 1920-1921 годах он работал архивариусом в Северо-Двинском губернском архиве и одновременно служил по вольному найму в Мироносицкой церкви города Великого Устюга.
    1922 год, как известно, был отмечен двумя печальными событиями в жизни Церкви: кампанией по изъятию церковных ценностей и началом движения обновленцев. В этот период К.А. Богословский, служивший настоятелем Великоустюгского Успенского собора, был арестован. По преданию, сохранившемуся в семье Богословских, его арест был связан с кампанией по изъятию церковных ценностей. Некоторое представление об атмосфере того времени и о положении дел в Северо-Двинской губернии на 21 марта 1922 года дает внутренняя «Ежедневная сводка Информационного отдела ГПУ по вопросам об изъятии церковных ценностей»: «Работа комиссии по изъятию вызывает большое недовольство среди верующих. Работы проходят успешно и скоро будут закончены. В Великом Устюге собрано (...) серебра».
    По отношению к обновленцам К.А. Богословский с самого момента возникновения этого течения являлся твердым его противником. Идеологи не только критиковали «контрреволюционных иерархов», но и посягали на основы православного учения, его канонические и даже догматические нормы. Так, Вологодская обновленческая группа в 1922 году заявила о пересмотре «легенды» о грехопадении и подвергла сомнению один из основных догматов Христианства – об искуплении. Подобные выступления, направленные на раскол, не могли не вызвать острую критику со стороны православных хранителей благочестия. Великоустюгское обновленчество заявило о себе летом 1922 года. Внутренняя сводка 6-го отделения Секретного отдела ГПУ «О расколе духовенства», составленная по сообщениям с мест, поступавшим с 15 июля по 20 августа 1922 года, и датированная 14 сентября, зафиксировала ситуацию в губерниях. Процитируем справку по Северо-Двинской губернии: «Под председательством прот. ЕРМОЛАЕВА организован епархиальный комитет из 10 человек. Комитетом выпущена листовка под названием «Живая Церковь». Упомянутый протоиерей А.Г. Ермолаев имел академическое образование. До революции он был смотрителем Никольского духовного училища, а в 1920-21 годах, как и К.А. Богословский, работал в Северо-Двинском губернском архиве, занимая должность делопроизводителя. В ноябре 1921 года его и отца Константина уволили из архива по сокращению штатов.
    30 марта 1923 года комиссия НКВД по административным высылкам разбирало дело К.А. Богословского. За «систематическую антисоветскую агитацию» он был осужден к двум годам заключения в исправительно-трудовом лагере. По этому приговору он был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения. Тогда, в 1923 году, знаменитый СЛОН только начал свою страшную работу, и Константин Александрович попал туда с одной из первых партий заключенных. По воспоминаниям родных, этот прежде веселый, общительный человек вернулся домой молчаливым и замкнутым.
    По возвращении из концлагеря, отец Константин поселился в Вологде. Он продолжил священнослужение в качестве настоятеля Вологодской Благовещенской церкви, а после ее закрытия в 1930 году был назначен настоятелем Богородицко-Рождественской кладбищенской церкви в сане митрофорного протоиерея. Каждая из этих церквей в разные годы считалась кафедральным храмом города. Будучи настоятелем, отец  Константин одновременно являлся председателем Вологодского епархиального совета. Эта должность, возможно, и предопределила его дальнейшую судьбу. 2 июля 1937 года он вновь был арестован. Тройка при УНКВД СССР по Северной области приговорила его 19 сентября 1937 года к высшей мере наказания – расстрелу. Отец Константин Богословский обвинялся в том, что он якобы являлся организатором и руководителем церковно-монархического подполья, вел контрреволюционную агитацию против мероприятий советской власти. Как было указано в документах, приговор привели в исполнение 19 сентября 1937 года. Однако потомки священника знают, что это не так. По свидетельству очевидцев, 24 сентября, отца Константина, вместе с другими заключенными посадили в вагон поезда, который отправился в северном направлении.
К.А. Богословский полностью реабилитирован в 1970 и 1993 годах.
    На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года, отец Константин, с сонмом Новомучеников и Исповедников Российских, был причислен к лику святых.


    ГЛАВА 6: «Литература. Философия»   

    Если говорить о литературе Северо-Двинского края, то Великий Устюг является едва ли не самым литературным городом Вологодской области. В оценке творчества писателей дореволюционного периода, в первую очередь необходимо выделить Павла Владимировича Засодимского и Александра Васильевича Круглова.
В развитии же философской мысли, совершенно особо стоит личность Питирима  Сорокина.  На первый взгляд, в творчестве «неистового» Питирима, как если-бы нет никакой связи с традициями древнего патриархального города. Но эта связь, конечно, существует. Вспомним, что во время татаро-монгольского нашествия, монахи-книжники ушли, в основном, на север. Многие из них осели в Устюге Великом. Именно эти книжники сохранили на сокрушаемой политическими ураганами Руси богословскую мысль, знание Священного Писания и предание святых отцев. И, лишь только в XVI веке, значение Великого Устюга, в духовном плане, стало угасать; на смену пришла эпоха великих географических открытий, покорения новых земель, эпоха отважных путешественников, многие из которых были родом из Северо-Двинской столицы.
    В творчестве Питирима Сорокина, неистовость первопроходца и отважность покорителя земель сочетаются вполне, поэтому сей гений русской философии родился здесь не случайно.
После Вологды, Великий Устюг, едва ли не самый литературный город области. Еще в  XV веке здесь жил летописец Иван, священник Успенской соборной церкви, а в середине XVI века создавался Устюжский летописный свод. В конце 1837 г. побывал в Великом Устюге  Николай Иванович Надеждин (1804 – 1856) и оставил описание города.
    Этот город также является родиной писателя-народника Павла Владимировича Засодимского (1843 – 1912), автора романов «Хроника села Смурина», «Кто во что горазд», «Степные тайны», «По городам и весям», повестей, рассказов, книг для детей. Жил он позднее в Никольске, потом в Вологде, в усадьбе Горка, и одно время, как бы вспоминая о своей малой родине, подписывался псевдонимом «П. Вологдин».
    Другим его современником являлся Александр Васильевич Круглов (1853 – 1915). Сын смотрителя народных училищ, он подростком уехал в Вологду, где закончил губернскую гимназию. Здесь он познакомился с Владимиром Гиляровским, и с другими интересными людьми, еще в молодом возрасте начал писать рассказы, очерки и стихи. Первая публикация Круглова (в журнале «Искра») относится к 1871 году. А уже через год он познакомился с Ф.М. Достоевским, учеником и последователем которого чувствовал себя всю жизнь. Подражание было иной раз настолько буквальным, что с 1907 по 1912 гг. он издавал «единоличный» журнал «Дневник писателя» (с 1910 г. – «Светоч и дневник писателя»). Перу А.В. Круглова принадлежат романы «Свои и чужие», «Немудреное счастье», повести и рассказы, собранные в книгах «Лесные люди» и «В северных лесах», также очерки о зырянах, произведения для детей.
    В 80-е годы XIX столетия в Великом Устюге жил недолго фольклорист Николай Александрович Иваницкий (1847 – 1899). А в конце века здесь родился поэт и известный биохимик Сергей Сергеевич Перов-Стрибожич (1889 – 1967), автор нескольких поэтических сборников, вышедших с 1915 по 1927 гг.
Особенно бурной была литературная жизнь города в первое десятилетие после революции. Собственно, Устюг здесь не являлся исключением: творчество масс носило в те времена характер стихийного бедствия. Например, чего стоила литературная группа «Октябрь», которой руководил поэт-кочегар Василий Веселков. Впрочем, из этой группы вышли поэты, добившиеся впоследствии признания. Это, Павел Вячеславов, Павел Палемский, а также М. Запрудный, Ф. Леонтьевский, А. Косова, Н. Зноева. В то время, продолжал действовать, созданный еще в царское время, народный театр. Создателем его являлся Петр Козлов (1886 – 1935), рассказы которого еще до революции хвалил  А.М. Горький, и который написал более двух десятков пьес, причем некоторые из них с успехом ставились на сцене петроградских театров.
    В 1925 г. в городе создалась литературная группа «Северный перевал», куда, кроме Веселкова, Вячеславова и Палемского, входили Н. Тарусский и Н. Молоков. Из этой же среды вышел и поэт Александр Яшин (1913 – 1968).
    Заметную роль сыграл Великий Устюг и в жизни писателя Сергея Николаевича Маркова (1906 – 1979), который жил здесь несколько месяцев. Изучая библиотеку Михаила Булгакова, он при этом написал более двадцати статей в местную газету, а также очерк о городе для журнала «Наши достижения».
    Также, в Великом Устюге родился (1917 г.) поэт Николай Кутов, автор сборников стихов «Новый край», «Утро», «Весенние зори», «Расставания и встречи» и переводов зарубежных авторов.
    Писатель Юрий Пиляр также родился в Великом Устюге (1924 – 1978), хотя здесь прошло лишь его раннее детство. В дальнейшем его жизнь связана с Явенгой Вожегодского р-на, затем был фронт, фашистский плен, в последние годы Ю.Е. Пиляр жил в Москве.
    В 1937 г. в Великом Устюге родился писатель и сценарист Борис Шустров, автор книг «Красные острова», «Белые ночи», повести «Красно солнышко» и других произведений.
    В годы войны в Великом Устюге жил известный писатель Леонтий Раковский (1896 – 1979 гг.), автор романов «Генералиссимус Суворов», «Кутузов», «Адмирал Ушаков». Бывал в Устюге и молодой тогда писатель из Верховажья Владимир Тендряков (1923 – 1984). Жил и работал с 1938 по 1941 и с 1948 г. до конца жизни, писатель Николай Угловский, уроженец деревни Угол  Великоустюжского р-на, автор книг «Наступление продолжается», «Огни в Снежном», «У нас на Севере», и других.
    Автор настоящей книги не ставит своей целью подробного исследования творчества писателей этого края. Хотелось бы лишь рассказать о тех, кто оставил заметный след в литературе конца XIX и начала ХХ веков, не только Северо-Двинского земли, но и в России. Это, несомненно, связано с именами Павла Засодимского, Александра Круглова и Питирима Сорокина.
 

    ПАВЕЛ  ЗАСОДИМСКИЙ.
         
    Первым большим произведением Павла Владимировича Засодимского стал роман о крестьянской жизни «Хроника села Смурина». Следуя веяниям времени, он первоначально хотел дать ему название «Печать антихриста». Роман этот принес ему славу как писателю и стал главной его книгой. Написан он был за полтора года и в апреле 1874 г. рукопись была передана в самый передовой журнал того времени «Отечественные записки», возглавляемый Н.А. Некрасовым и М.Е. Салтыковым – Щедриным.
    К слову сказать, несмотря на то, что Засодимский являлся писателем-народником, или «народолюбцем» как он сам себя называл, описывая подчас тяжелое положение народа, рассказывая об изнанке жизни, он не скатывался подобно Салтыкову-Щедрину до глупого ерничанья и карикатурных издёвек. Здесь Засодимский выступает как художник реалист, который любит свой народ, хотя и с позиций гуманистических, с позиций писателя-народника. Для примера, приведем выдержку из главы романа «Хроника села Смурина», с патриархальным названием – «Никола Вешний»:

    «Денек выдался красный. Солнце взошло над Смуриным, и в синем небе не видать было ни одного облачка. В урочный час пробрел церковный сторож, стуча ключами, и полез на колокольню, вспугивая мимоходом приютившихся там галок. В урочный час раздался над  смуринским приходом первый удар колокола, звавшего к заутрене. Мерно и ровно гудел колокол в свежем утреннем воздухе, и гудел не напрасно. По всем проселочным дорогам и тропинкам, по полям и перелескам по направлении к Смурину двигались поодиночке и толпами  крестьяне, бабы, парни и девки. Приумылись для праздника деревенские люди, попригладили взъерошенные волосы, а на плечи себе натянули самую нарядную одежду. Везде мелькали пестрые платки и красные рубахи. Зажиточный богатый люд катил в телегах на крепких рысистых лошадках, серой пылью обдавая нарядных пешеходов. А пешеходы кланялись вслед телегам…
    Народу в то утро двигалось к Смурину больше, чем обыкновенно в праздник, по двум важным причинам. Во-первых, в смуринской церкви один из приделов был посвящен Николаю Чудотворцу, и потому смуринцы на Николу Вешнего варили пиво, а соседи, ближние и дальние, в тот день приходили гулять на Смурино и гостили кто день, кто два, и кто и долее. На праздник приезжал сюда из города торгаш и неподалеку от церкви на лугу, раскидывал свою походную палатку, служившую центром гульбища и игр. Приезжали также из города купцы в Закручье, наезжал становой, а в Грайвороново в прежнее время много собиралось соседнего помещичества. Во-вторых, по деревням прошел слух, на Смурино в Николин день будут открывать кассу и выдавать крестьянам деньги, что всем этим делом орудует Дмитрий Кряжев и что закручьевцы на это шибко серчают.
    Той порой, как шла заутреня, торгаш возился на лугу, уставляя свою палатку и располагая в ней лотки с пряниками, леденцами, орехами и моченой грушей. Позади палатки стояла телега, тут же ходила стреноженная рыжая лошадка. Несколько мальчишек, шедших к заутрене, остановились и глазели на груды сусляников.
    - Больше пуда, поди! - заметил один.
    - Э-эх ты, фитюй! Пудов десять тут! - возразил другой.
    - Ну, брысь вы! Бежи в церковь! - крикнул торговец, когда один востроглазый парнюга слишком близко подобрался к лоткам.
    - А сам-то что? - крикнули ребята, пятясь назад.
    - Вот я вас, голь озорная! - рявкнул торгаш, приподнимаясь изза лотков и оборачивая к ребятишкам свое красное вспотевшее лицо.
    Ребята убежали… Смуринская церковь стояла на холме и была видна издалека. С северной стороны холм, незаметно понижаясь, сливался с лугом, а с остальных трех сторон обрывался совершенно крутым уступом, и бока его были выложены серым камнем. Кроме главного входа, с железными решетчатыми воротами и с широкими каменными ступенями, на погост вела еще с поля маленькая каменная лестница и калиточка без запора – это с полуденной стороны. По самому краю обрыва проходила деревянная ограда… Церковь была каменная, старенькая, с узкими окнами, с красной кровлей. Кладбище по недостатку мест лет пятьдесят тому назад было перенесено с холма поближе к лесу; лишь для грайвороновских владельцев еще оставалось местечко, обнесенное чугунною решеткой, за которой уж серело несколько тяжелых плит. Грайвороновским владельцам предоставлялось место для вечного покоя при церкви в уважение того, что храм создал один из их предков… Все-то на погосте выглядело ветхо и сумрачно. Деревянная ограда совсем потемнела, поросла мохом; ворота поржавели; каменные ступени у входа расщелялись, поопустились, и в черных трещинах их прозябала зеленая травка. Церковная крыша полиняла; на стенах ясно обозначились красные ряды кирпичей; старые стекла в окнах отливали из-за решеток всеми цветами радуги. Кусты ив, разметавшиеся во все стороны у главного входа, не слишком веселили это место. Но яркое майское солнышко и кругом свежая зелень скрашивали смурнинский погост. Смурнинцы же всегда смотрели с почтением на свой старый, развалившийся храм. Ребятиш-ками они бегали играть на этот погост; в этих старых стенах они венчались со своими суженными, крестили ребят, приносили отпевать своих покойничков…»

    Предки Засодимского и по отцовской, и по материнской линиям были коренными вологжанами. Сама фамилия Засодимский происходит от названия реки Содимы, протекающей недалеко от города Кадникова. За ней находилась Ильинская церковь, в которой служил дьячком прадед писателя Андрей Ильинский. Сын Андрея Ильинского Михаил носил уже фамилию Засодимский. Это был замечательный для своего времени человек. Окончив Вологодскую духовную семинарию, он, подобно Ломоносову, пешком отправился в Москву и был принят в Славяно-греко-латинскую академию. По окончании академии он вступил в Императорский Московский университет студентом, где обучался у разных  профессоров элоквенции, истории и математике. Возвратившись в Вологду, М.А. Засодимский преподавал в местной духовной семинарии, служил в губернском магистрате и одновременно занимался литературным творчеством: писал в прозе и стихах. Павел Владимирович гордился своим дедом и считал, что любовь к литературе и склонность к писательству у него от деда по отцу.
    По материнской линии Засодимский происходил из старинного дворянского рода Засецких, с давних пор обосновавшегося на Вологодской земле. В алфавитном списке помещиков Вологодской губернии первой трети XIX века числилось до двух десятков дворянских семей Засецких. Среди них дед Засодимского, Павел Михайлович, морской офицер в отставке, владелец богатой усадьбы Фоминское, в пятнадцати километрах от Вологды.
    Младшая дочь П.М. Засецкого, Екатерина, вышла замуж за небогатого чиновника Владимира Михайловича Засодимского. В последние годы своей службы, отец будущего писателя, получивший к тому времени надворного советника, был окружным начальником по министерству государственных имуществ в г. Никольске Вологодской губернии. Вместе с женой они часто бывали в старинном русском городе Великом Устюге. Здесь, 1/13 ноября 1843 г. родился у них сын Павел.
    Раннее детство Засодимского прошло в уездном городке Никольске, затерявшемся среди северных лесов. Это была самая безоблачная пора его жизни. В семье росло три дочери и два сына, Павел был младшим. Окруженный лаской нежно лубящих его матери и няни, он чувствовал себя вполне счастливым. Особенно благотворным было влияние матери, женщины редкой душевной красоты, целиком отдавшей себя семье, воспитанию детей. Добрая от природы, Екатерина Павловна привила детям гуманные чувства – любовь к  природе, сострадание к  бедным. Она же научила сына  читать и писать. Под ее влиянием он пристрастился к книгам. Чтение стало его любимым занятием.
    «Я зарывался в книги, создавал свой особенный мир и жил в нем и чувствовал себя отлично», -  вспоминал позднее Засодимский. Читал все, что было в библиотеке отца: «Жизнеописания великих людей древности» Плутарха, «Робинзона Крузо», романы Вальтера Скотта, «Историю Наполеона I-го», сочинения Державина, Пушкина, Гоголя. Под влиянием прочитанного возникло желание сочинять самому.
Видя способности сына, Екатерина Павловна стала готовить его в гимназию. В феврале 1856 г. он поступил в дворянский пансион при Вологодской гимназии «своекоштным воспитанником» и пробыл в нем семь лет.
    Среди его учителей были, учитель русской словесности Н.П. Левицкий и учитель истории Н.Я. Соболев. Будучи талантливыми педагогами, они, тем не менее, были заражены модными веяниями времени. Благодаря Левицкому, Засодимский познакомился с сочинениями Герцена. Соболев, в начале 60-х годов примыкал к революционной организации «Земля и воля», возглавляемая Чернышевским.
    Когда Засодимский вышел из гимназии, ему было девятнадцать лет. Родители к этому времени совсем разорились, и отец посоветовал сыну остаться в Вологде и стать чиновником. - Идти в чинуши? Ни за что! - таков был его ответ, и он отправился в Петербург, поступать в университет.
    Проучившись один год на юридическом факультете, из-за отсутствия средств, он был вынужден временно оставить учебу, и выехать в провинцию, в качестве домашнего учителя. По возвращению в Петербург, продолжил учебу, но при этом сильно бедствовал, голодал неделями, пробавляясь чаем с ржаным хлебом. В тяжелую для себя пору он обратился к литературе. Начал с публицистики. Первым выступлением в печати было письмо Засодимского в защиту болгарского народа («Голос»,1867 г. 20 июля). В нем с присущей молодому человеку страстностью он призывал русских граждан помочь угнетенному народу, страдавшему от турецкого владычества.
    К сожалению, просвещенное общество, особенно это касалось выходцев из среды разночинцев и мелкопоместных дворян, видели только один выход в разрешении проблем трудящегося народа – революционный. Поэтому, неудивительно, что пылкий по натуре народоволец, свою литературную работу начал в полулегальном журнале «Дело». Во главе его стоял бывший редактор «Русского слова» Г.Е. Благосветлов, один из активных членов организации «Земля и воля». В этот период Засодимским была написана повесть «Темные силы». Здесь же в Петербурге, он познакомился со своей будущей женой, Александрой Богдановой, во всем разделявшую его убеждения.
В 1870 г. Засодимского начинают привлекать к активной политической жизни.  Например, на съезде заводчиков и фабрикантов, в июне того же года, он выступает с пламенной речью, о необходимости сокращения рабочего дня, увеличения заработной платы, о праве на стачки и демонстрации.
    В те же годы, Федор Михайлович Достоевский пишет свой пророческий роман «Бесы», где в образе Верховенского – отца, представлены все народовольческие течения того времени, а в образе Верховенского – сына, те, кто уже с оружием в руках воплощал в жизнь идеи своих духовных вождей. Лозунги, озвученные народовольцами через Засодимского в 1870 г., обрели реальность в годы революции 1905 года.
    В литературном же творчестве, Засодимский выступает не как пропагандист, а как просветитель. Уже в ранний период его творчества намечается крестьянская тема (повесть «Волчиха», статьи «Одно из крестьянских зол» и «Хлебная житница»). Впоследствии, эта тема целиком захватит писателя.
    Но, по большей части, народники имели утопический взгляд на политику, и не ведали, что творили. После знакомства с П.Л. Лавровым, автором лозунга «интеллигенция в долгу перед народом, и должна идти в народ», он откликается на призыв профессиональной революционерки С.А. Лешерн, и едет в Новгородскую губернию, в село Большие Меглецы, в школу открытую Лешерн. Если «народники» желали нести просвещение, ибо они любили народ, то напротив, революционеры уже сеяли зерна для будущей «жатвы скорби». К счастью, в школе Лешерн, Засодимский долго не задержался.
    Главной книгой Павла Засодимского стал роман «Хроника села Смурина». Как упоминалось выше, он был опубликован в «Отечественных записках» и в основу его сюжета лег острый социальный конфликт борьбы части крестьянской бедноты с кулаками. Об этом, Засодимский так писал в своих воспоминаниях о периоде сотрудничества с «Отечественными записками»:
    - Вчера я перечитывал последнюю главу вашей «Хроники»… -  сказал он (М.Е. Салтыков-Щедрин – прим. авт.), хмуро посматривая на ворох лежавших перед ним корректурных листов.  - Невозможно ее пускать… я сократил ее! Жаль, а сократил…
    - В отдельном издании, Михаил Евграфович, я восстановлю все, что вы из этой главы выбросите! - самым решительным тоном заметил я.
    - Восстанавливайте, восстанавливайте! Сделайте милость… -  насмешливо промолвил Михаил Евграфович, сердито комкая корректуры и что-то разыскивая под ними, - одной сожженной книгой будет больше, а вы при своей храбрости останетесь… Что ж, восстанавливайте! Дело ваше…
    Из последней главы моего романа Салтыков оставил лишь одну страницу. Все пропущенное им, как я сказал, мною было восстановлено в отдельном издании. В последних числа декабря «Хроника села Смурина» была послана в цензуру.
Начальник  Глав. Упр. по делам печати перед этим только что умер, другой не был еще назначен, и книга моя попала в цензурное чистилище во время смут междуцарствия.
    Кажется 4 или 5 января 1875 г. «Хроника» поступила в мое распоряжение или, как говорится, «вышла в свет». С торжествующим видом я принес книгу Михаилу Евграфовичу.
    - Ну, счастлив ваш Бог! - сказал он, просмотрев окончание романа, за которое он так опасался. - Видно, под благоприятным созвездием вы родились… Рад, очень рад, что вышло так счастливо! - И было видно, что он не пустую фразу говорил, а действительно от души, искренно порадовался со мною по поводу того, что мою книгу «черти цензурные не слопали»…
    Современники вынесли обвинение писателю, в придуманности  фигуры главного героя. На что Засодимский отвечал, что крестьянский вожак Дмитрий Кряжев списан им с крестьянина Псковской губернии Максима Бурунова, обвинявшегося в политическом преступлении. Писатель тщательно изучил материалы суда, и на их основе создал образ главного героя. В патриархальной России медленно вызревали «гроздья гнева», приведшие к великим потрясениям Двадцатого столетия.
Главным отличием романа «Хроника села Смурина» являлось то, что он явился первым романом о народной жизни, ибо писатели народники работали, в основном в жанрах очерка, рассказа и повести.
    Засодимский в своем романе отображает действительно существующий конфликт между кулаками и беднейшим крестьянством. Когда Кряжев пытается создать ссудо-сберегательную кассу, общественную лавку, кузнечную артель, то встает на пути у кулаков Закручья, живших на окраине Смурина. В конце концов, кулаки вступают в сговор с властями, обвиняя Кряжева в том, что он подбивает крестьян не платить подати. Кряжева арестовывают, против него заводят дело, и все его инициативы разбиваются в прах.
    Кулаки в романе Засодимского изображаются в откровенно обличительной, щедринской манере. Писатель смотрит на них глазами беднейшего крестьянства и не скрывает к ним своей антипатии. Но антагонизм между кулаками и бедняками он представлял несколько упрощенно. У него, как и у других писателей-народников, есть только два героя: эксплуататор и эксплуатируемый. Эти герои отделены друг от друга целой бездной и никаких переходов от одного к другому, никаких связующих звеньев не замечается.
    Отсюда, можно сделать вывод, что консервативная критика, была в известной степени права, называя роман тенденциозным, обвиняя писателя в незнании крестьянской жизни. В определенной степени «Хронику села Смурина», хотя и не напрямую, можно назвать про-граммным произведением. Романом зачитывалась молодежь, отыскивая в книге ответы на волнующие вопросы, главным образом, на вопрос: «Что делать?», причем решала этот вопрос в пользу революционной деятельности. Так, творчество Верховенских-отцов, подвигало к активной деятельности Верховенских-сыновей.
    Сам Засодимский, с годами стал все больше склоняться к мысли о необходимости активных революционных действий, которые должны придти на смену периода просвещения народных масс. К этому его подвигало близкое знакомство с литератором А.И. Эртелем, автором романа «Гарденины», также с народниками Л. Бух и В. Луцким, устроивших в частной библиотеке, открытой писателем, конспиративную квартиру. В этот период расширяются связи Засодимского с подпольем. Например, в 1876 г. в тайной политической газете «Начало» выходит его статья «Бойня 31 марта», в поддержку Веры Засулич. Сотрудничает он и с журналом «Слово», до его запрещения в 1881 г.
    Пожалуй, главная беда Засодимского, что судит он о проблемах современности, с позиций гнева и мести, с позиций поиска справедливости, здесь на земле. Забывая, как и все просвещенные писатели, сказанные в Евангелии слова: «Не ведаете, какого вы духа» (Лк. 9; 55), и - «Мне отмщение, Аз воздам» (Рим. 12; 19).
    Тем не менее, он довольно правдиво отобразил проблемы пореформенной русской деревни, ибо расслоение крестьянства стало во многих случаях вопиющим. Сельская буржуазия – кулачество крепло за счет других крестьян, которые продавали за долги свои земли и, либо становились батраками, либо уходили в город, пополняя число заводских рабочих. Народники, видя это расслоение, не хотели понять, что обезземеливанию подвергались, в основном, не крепкие крестьянские семьи, а маргинальные, привыкшие выживать за счет крестьянской общины. Именно эта прослойка крестьян попадала в кабалу набирающей силу сельской буржуазии. Тем не менее, роман Засодимского «Кто во что горазд», правдиво отобразил эту тенденцию в пореформенной деревне.
    Следующий его роман «Степные тайны» был наиболее острым, в плане реалистического описания действительности. Не случайно, что в 1881 г., через год после его публикации, роман был запрещен «Высочайшим повелением». 
    Написанный в 1885 г. роман «По городам и весям», продолжал традиции предыдущих романов. Главный герой романа Верюгин, являлся прототипом его покойного друга, народника Феофана Лермонтова. Под видом землемера, Верюгин странствует по городам и весям, но в отличие от ранних произведений Засодимского, герой видит только один унылый пейзаж: «серое небо, серую землю, стаю ворон над полем и мужика за сохой». Автор приходит здесь как-бы к пониманию бессмысленности дела всей его жизни, дела просвещения народных масс. Все усилия просветителей, превращаются в конечном итоге, в это: «серое небо, серую землю, и согбенного мужика за сохой».
    Собственно, такой итог неудивителен, ибо идущий в народ барин не знает того, что мужик живет по иным законам, и которому не нужно это вымороченное барское просвещение, и который знает то, что давно забыли их образованные учителя. Мужик знает Бога, а потому, небо для него место, где «несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная», и земля для него – подножие Престола Господнего, а сам он – Божий раб, соработник Христов, в деле спасения своей души.
    Пожалуй, в этом главная трагедия всех народников, а значит и самого Засодимского. Например, приезжая к себе на родину, в усадьбу Горки, где были написаны почти все его романы, многие рассказы и очерки, видя обнищание крестьянства, он в отчаянии назвал свой край «Богом обиженным».   
    Пожалуй, единственным светлым пятном в творчестве Засодимского, можно назвать сборники детских рассказов и сказок. Еще при жизни, его детские сборники получили широкий доступ в народную школу и стали настольными книгами для многих поколений детей дореволюционной России. Темы его детских рассказов очень разные: он пишет о жизни городской и деревенской бедноты, о школе, о животных. В художественном отношении рассказы неровны. Но во всех произведениях проявляется горячая любовь писателя к детям, стремление пробудить в отзывчивой, впечатлительной душе юного читателя гуманные светлые взгляды. Создать около него атмосферу человеческой любви, деятельной и сильной.
    Как все писатели-народники, П.В. Засодимский пережил увлечение толстовством. Влияние идей Толстого ярче всего проявляется в романе «Грех» (1893), где идет речь о нравственном возрождении человека. Завершен роман был уже тогда, когда народническое движение в России окончательно изжило себя. Как писал о том вождь пролетарской революции: «произошло вырождение народничества в мещанский оппортунизм». Значительная часть интеллигенции осознала свои заблуждения, и продолжила работу на ниве просвещения в соответствии с исконными русскими устоями и традициями. Благо, тому способствовала и политика государства, ибо в период правления Императора Александра III было открыто много земских школ, училищ и гимназий. Тем не менее, Засодимский с резкостью отзывался о своих бывших соратниках, называя их оппортунистами и предателями.
    В начале девятисотых годов он близко сходится с редактором журнала «Научное обозрение» М.М. Филипповым, начав под его влиянием изучать труды Маркса и Энгельса. Например, в 1901 г. он пишет письмо редактору монархической газеты «Новое время» с резкой критикой Самодержавия. С началом революции 1905 г. пишет обличительные статьи, о жестокостях полиции, казаков, при подавлении восстания. В письмах же последних лет уже чувствуется смертельная усталость человека, который пережил крах всех своих чаяний и надежд. Слава Богу, писатель не дожил до тех дней, когда чаяния народников реально воплотились в жизнь, и когда сами они почти все  сгинули во чреве Молоха, которого создали своими же руками.
В последние годы жизни Засодимский все чаще говорит о своем желании оставить столицу с ее шумом и суетой и поселиться в деревне, с которой он не порывал связи никогда. Хотелось на склоне лет вернуться на родину, в Вологодский край. Возможно, это был призыв Господа к покаянию. Призыв к заблудшей овце, чтобы в родных пенатах, среди простого народа, с его вековыми незыблемыми устоями, придти к чистым незамутненным истокам, дабы со спокойной душей и примиренным сердцем отойти в вечность. К сожалению, этого не случилось. Последние годы жизни он провел в Новгородской губернии. Умер П.В. Засодимский в Опеченском Посаде Боровичского уезда 4/17 мая 1912 года.
    И, все-таки, Засодимский до конца дней оставался романтиком, непоколебимо верящим в русский народ. Это был краеугольный камень его убеждений, главное его жизненное «кредо», и все шатания и крайности биографии Засодимского, обусловлены именно этой верой и этим – «кредо». Ибо, как он сам писал в своих «Воспоминаниях» о периоде работы в школе, организованной С.А. Лешерн (1872 г.): «Я пришел в школу уже в то время, когда знал деревню, когда народ со всем его складом духовной и внешней жизни, с его взглядами и мировоззрением, с его нуждами и потребностями, с его радостями и горем не был для меня тем таинственным незнакомцем, каким он был и остался для многих моих сверстников и коллег».
    И, последнее, что все-таки отличает Засодимского от многих  высоколобых просветителей из столиц, совершенно не знающих народа и не любящих его, это слова писателя из тех же «Воспоминаний», в которых со всей пронзительностью отражены его жизненные убеждения:
    «Иные кичатся знанием народа, выставляют это знание как бы заслугу, как некий патент на получение каких-то особенных привилегий при собеседовании о том или другом вопросе из народной жизни. Для меня же знание народа было совершено естественным последствием всей моей известным образом сложившейся жизни. Я никогда не поставлял себе задачей изучение народа, никогда я не смотрел на народ как на объект, подлежащий исследованию, никогда я не подходил к народу с заранее выработанной программой «для собирания сведений», но я был бы совсем неумным человеком, если бы не узнал народа, целые годы – с раннего детства – живя с ним вместе. Я никогда не смотрел на людей из народа как на каких-нибудь замечательных козявок, которых нужно рассматривать чуть не под микроскопом, а затем, уехав в Москву или в Петербург, писать в журналах по поводу их глубокомысленные трактаты или весьма легкомысленные повести и рассказы…
    Конечно, я не всегда сидел с народом на трехногой скамье, в курной хате, не всегда питался хлебом из лебеды или из ильмовой коры. Но, тем не менее, с малых лет я сиживал с ним и в курной избе, и в овине у дотлевшей теплины, спал с ним в степи и в лесу у разведенного костра, ночевал с ним и в землянках на берегу Волги, ел и «лебедовый» хлеб, и знаю вообще вкус этой пищи, какую он ест, на опыте знаю всю тяжесть его работ в лесу и на поле – во все времена года. С малых детских лет я жил среди народа, узнал его и полюбил, узнал его слабость и мощь – одним словом, узнал его настолько, насколько возможно узнать его человеку, по своему общественному положению стоящему вне крестьянской среды».

    Интересным, с точки зрения сопоставления судеб и биографий, могло стать рассмотрение творческого пути современника Засодимского, писателя Александра Васильевича Круглова.
    Родился Александр Васильевич в 1853 г. в Великом Устюге, в семье смотрителя народных училищ. В Вологде закончил губернскую гимназию. Здесь же стал писать рассказы, очерки, стихи. После знакомства с Владимиром Гиляровским и другими литераторами, опубликовал свой первый рассказ в журнале «Искра». В 1872 г. состоялось его знакомство с Ф.М. Достоевским, которое стало определяющим на всю его последующую жизнь. Также как и Засодимский, Круглов был писателем-почвенником, но не революционно-просветительского крыла, а противоположного ему традиционалистского направления. Того направления, к которому принадлежал и Достоевский, и другие русские славянофилы. Перу Круглова принадлежат романы «Свои и чужие», «Немудреное счастье», также повести и рассказы, собранные в книгах «Лесные люди» и в «Северных лесах».
    К сожалению, его творчество и биография остались малоизученными, книги по понятным причинам в советское время не переиздавались, а потому, нет возможности дать развернутого обзора его литературных произведений. Тем не менее, сопоставление судеб литераторов-современников весьма интересно, и по всей очевидности, еще ожидает своего исследователя.
    Третьим выдающимся современником упомянутых авторов явился также уроженец Северо-Двинского края, Питирим Александрович Сорокин. Как и Засодимский, рано увлекшись революционными идеями, став их пламенным адептом, он подобно Достоевскому, а значит и его ученику А.В. Круглову, переходит на позиции славянофилов, и остается на этих позициях уже до конца своих дней. В судьбе Питирима Сорокина просматривается особый Промысел Божий, позволивший ему на малое время стать последователем ложных социальных учений, вариться в самой гуще их, для того, чтобы изучив их изнутри, стать позднее разрушительным критиком этих доктрин.
    Судьба «неистового» Питирима, в своем роде уникальна, его научное наследие огромно, оно составляет более 50-ти книг и монографий. Без его трудов, и это можно сказать с полной уверенностью, мировая социологическая дисциплина потерпела бы невосполнимый ущерб. Дальний потомок пращуров, осваивавших необозримые просторы Русского Севера, он в своем творчестве охватывает также необозримые, уходящие в глубь тысячелетий исторические процессы, связывает их с современностью, более того, выступает как пророк, как пламенный проповедник, неустанно бьющий в набат. До конца дней своих, он трибун, он борец. Таково было время, время глобальных политических и социальных изменений. Таков был и сам Питирим, философ, политик, ученый, великий сын Великого народа.


    ПИТИРИМ  СОРОКИН.

    «Со времени становления русской нации в девятом веке и приблизительно вплоть до восемнадцатого века, господствующее умонастроение и господствующая надстроечная система (в науке, религии, философии, этике, праве, изящных искусствах, политике, экономике, в их идеологической, бихевиористской и материальных формах) формировали идеи или носили религиозный характер, опираясь на тот основополагающий принцип, что подлинной действительностью и высшей ценностью являются Бог и Божье Царство в том виде, как они  «раскрываются» в Библии (особенно в Новом Завете), сформулированы в христианском «Кредо» и развиты в учении великих духовных отцев. Господствующий русский склад ума и все отделения русской культуры и социальной организации, а также  вся система великих ценностей были идеологическим, бихевиористским и материальным выражением и развитием этого главного положения (христианской религии)…»
    Пишет в одной из главных своих работ «О русской нации: Россия и Америка», выдающийся мыслитель Русского зарубежья, Питирим Александрович Сорокин. Лейтмотив противопоставления западной и восточной цивилизаций, проходит красной строкой через все наследие философа, и в этом он является продолжателем традиции философов-славянофилов, в особенности Данилевского и его главного труда «Россия и Европа». Критика западной цивилизации у Сорокина разрушительна, ибо он не оставляет для современного европейского мира никакой надежды на будущее. Здесь он стоит на одних позициях как с западными мыслителями А. Тойнби и О. Шпенглером, так и с нашим русским философом Константином Леонтьевым. Цивилизация, по Леонтьеву, это последняя стадия развития общества. Цивилизация неизбежно заканчивается катастрофой, потрясениями, кризисами и в конечном итоге, гибелью государств, империй, а значит, гибелью культур и самих цивилизаций. Цивилизация, по Леонтьеву, а Сорокин полностью солидарен с ним, это начало конца. Причины крушения цивилизации, выдающийся мыслитель Зарубежья раскрывает в той же своей работе «Россия и Америка»:
    «В Европе господство этой мировоззренческой надстроечной системы (христианско-религиозной – прим. авт.) почти прекратилось в XII веке, после чего в XIII и XIV веках господствующей надстроечной системой стала идеалистическая или интегральная система, основанная на том главном допущении, что подлинная действительность и истинные ценности заключаются в бесконечном разнообразии, в котором можно выделить три главных характеристики – суперсенсорную, рациональную и сенсорную (чувственную – авт.). После  XV века господство этой идеалистической или интегральной надстроечной системы сменилось сенсорной, основанной на том главном положении, что подлинная реальность и истинная ценность носят сенсорный характер: реально и имеет ценность только то, что мы можем видеть, чуять, слышать, осязать, пробовать и воспринимать посредством наших органов чувств. Помимо таковой действительности и ценности, либо вообще ничего нет, либо, если что-нибудь и есть, мы не можем это воспринимать и потому это равнозначно нереальной фикции, вымыслу или несуществующей псевдореальности и псевдоценности. Эта сенсорная надстроечная система господствовала в Западном мире вплоть до конца девятнадцатого столетия, когда она начала рушиться и деградировать. В XX веке Западный мир вступил в длительный переходный период к новой форме господствующего умонастроения, культуры, систем ценностей и к новым формам социальной организации. Поскольку огромный старый сенсорный (чувственный) дом развалился, а новая надстроечная система еще не была построена, то последовали духовное, моральное, социальное и культурное смятение и анархия, выразившиеся в необычайном взрыве мировых войн, малых войн, кровавых мятежей, революций и бесконечных междоусобных «войн всех против всех» (говоря словами Гоббса). Это крайне критическое положение Запада и  всего человечества существует и поныне в человеческом мире…»

    Даже такое солидное издание, как «Международная энциклопедия социальных наук», в статье, посвященной Сорокину, лишь скупо сообщает, что он родился «в 1889 году на деревенском севере России в бедной семье».
    Архивные исследования позволили узнать, что он родился в 1889 г. в с. Турья, Яренского уезда Вологодской губернии. Как пишет сам Питирим Сорокин, находясь на кафедре Петроградского университета в 1920 г. о своих родителях: «отец – маляр, мать – зырянка-крестьянка». Об образовании своем пишет: «случайно выучился грамоте. Обучался в Гамской второклассной школе, по окончании ее поступил в Хреновскую церковно-учительскую школу. Не закончив ее по независящим обстоятельствам (арест), прибыл в Петроград. Здесь слушал полтора года лекции на общеобразовательных курсах Черняева. В 1909 г. сдал экзамен экстерном на аттестат зрелости при Велико-Устюгской гимназии и поступил в Психо-Неврологический институт. В 1910 г. перешел на юридический факультет Петроградского университета. В 1914 г. его окончил с дипломом 1-й степени и был оставлен при кафедре уголовного права и процесса для подготовки  к профессорскому званию. В 1916 г. был зачислен в приват-доценты Петроградского университета. В 1914-1915 гг. по предложению М.М. Ковалевского и Е.В. Де-Роберти был избран в ассистенты по кафедре в Психо-Неврологическом институте, а в 1915-1916 гг. – в преподаватели социологии при том же институте. В настоящее время состою профессором социологии Сельскохозяйственного института и преподавателем социологии Петроградского университета и институтов  «Живого слова», «Истории искусства» и «Народного хозяйства», членом Русского социологического общества имени М.М. Ковалевского и Социологического института…»
Эта автобиография Сорокина заведомо неточна и грешит неполнотой. Например, его родитель являлся реставратором-иконописцем, а не маляром, к тому же, по вполне понятным причинам, профессор опускает такие факты биографии, как участие в сопротивлении большевистскому правительству. В метрической ведомости села Турья, за январь 1889 г., записаны точные факты его рождения и происхождения: «23 января родился, 24-го крестился младенец Питирим, сын мещанина Устюжского уезда города Великоустюга Александра Прокопьевича Сорокина и его законной жены Пелагеи Васильевны». Несмотря на то, что отец ученого-социолога был жителем Великого Устюга, сын его родился в трехстах километрах от родины родителя, то есть в селе Турья, Яренского уезда, Вологодской губернии. Здесь, над будущим ученым как-бы проявился промысел Божий, ибо уже в утробе матери он начал совершать движение по дальней дороге, которую Бог ему уготовал в последующей жизни.
    Отец Питирима был странствующим ремесленником по части реставрации и осветления церковной утвари, риз, икон и окладов. Выучившись ремеслу у знаменитых мастеров, он перебрался за триста верст в отдаленный уезд Вологодской губернии, где была меньшая конкуренция, нежели в более обжитых районах Русского Севера. Яренский уезд, бассейн рек Вычегда и Вымь, являлся в то время уникальным бикультурным оазисом Коми края, где Яренский уезд был своеобразной «контактной зоной» для русских и нерусских жителей Севера.
    Начиная свои странствия в поисках заработка, отец Питирима Сорокина вскоре приехал в село Жешарт, расположенное в тридцати километрах от Яренска. Здесь А.П. Сорокин познакомился со своей будущей женой, и после окончания реставрационных работ, молодые перебираются в село Гам, вверх по реке Вычегде. В 1885 г. у них родился первенец Василий, и из Гама они переезжают в другие села и деревни, пока к зиме 1888 г. не попадают в большое село Турья. Здесь у них рождается второй сын – Питирим.
    Весной, по окончании работ в Турье, семья Сорокиных двинулась дальше. Последние два пункта путешествия к истокам Выми – села Кони и Весляна. Выше по реке, обжитых человеком мест не было и семья Питирима повернула обратно. К осени 1892 г. Сорокины добрались до села Коквицы. Где мать Питирима родила третьего сына, Прокопия и где вскоре скончалась в  возрасте 34 лет (7 марта 1894 г.). С этого трагического и, по существу, первого сознательного воспоминания начинается автобиографическая книга П. А. Сорокина «Дальняя дорога».
    Несмотря на кочевой образ жизни, семья Сорокиных считалась вполне благополучной. Отец Питирима, в меру образованный и культурный, благодаря своей профессии легко входил в круг общения сельской элиты. Однако несчастье, случившееся с женой, подорвало благополучие семьи и фортуна отвернулась от Сорокиных. После смерти матери, братьев забрала на воспитание тетка Анисья, которая была бездетна и жила с мужем Василием Ивановичем Римских, в деревне Римья в пяти верстах от Жешарта.
    По описанию Сорокина, дядя Василий умело добывал зверя и рыбу, хорошо знал повадки животных и местный растительный мир, успешно лечил вывихи, переломы и смещения позвонков. Кроме того, он был для Питирима ходячей энциклопедией по зырянской мифологии и обычаям, фольклору и верованиям. Жители Римьи вспоминают, что и он, и Анисья знали множество сказок и легенд, которые по вечерам рассказывали приходившим послушать детям. Но главное, что отмечает в автобиографии Сорокин, Василий Римских являлся одновременно мудрецом, философом и поэтом в душе, удивительно целостной, гармоничной личностью, в ладу с самим собой и окружающим миром.
    Глубина влияния Василия Ивановича и Анисьи Васильевны Римских, а через них и всего зырянского микрокосма на мировоззрение Питирима Сорокина еще ждет своего исследователя. Однако можно с уверенностью сказать, что целостное и гармоничное мироощущение зырян, усвоенное в детстве, несомненно способствовало становлению Сорокина-ученого и созданию им впоследствии интегральной социологической теории.
Странным образом, пережитки язычества не мешали зырянам ревностно исповедовать православие, и Питирим, сызмальства работая с отцом и братом в храмах, также испытал мощное воздействие ортодоксального христианства. Душа и разум его жадно впитывали и интегрировали оба взгляда на мир, закладывая основы будущего, собственно сорокинского мироощущения.
    Без сомнения, большое влияние на личность Сорокина оказали и суровые бытовые условия, рано воспитавшие в нем самостоятельность и твердость характера. С другой стороны, дух вольности, живший в широких просторах края, неизбывное самоуважение и терпимость к другим людям, характерные для зырян, самосознание этноса не знавшего крепостного права, также формировали его личность. Можно сказать, что жизнь в Римье полноправным членом земледельческой общины и бродяжничество по дорогам края в поисках заработков, внесли равную лепту в становление социолога, ученого и политика, сохранившего глубокое сочувствие, любовь и уважение к крестьянам и твердо усвоившего основополагающие принципы зырянской общины – труд, справедливость, равенство, но, в то же время сумевшего преодолеть «притяжение земли» и уйти в большой мир науки и политики, навстречу всеобщему признанию, славе и персональной легенде.
    После смерти матери, отец Сорокина продолжал заниматься ремеслом, обучая основам мастерства Василия и Питирима, у которых оказались недюжинные художественные способности, а младший Прокопий жил в Римье у Анисьи. Отец не женился и пытался залить тоску по жене водкой, и в 1899 г. 14-летний Василий и 10-летний Питирим ушли от отца и начали самостоятельную жизнь бродячих ремесленников, наведываясь между походами в Римью. Чтобы не встречаться с отцом, который уже почти не выходил из состояния запоев, отчего и погиб вскоре, они пошли по самостоятельному маршруту, вверх к истокам реки Вычегды, где им в нескольких селах заказывали работу.
    После выполнения подряда в Палевицах, они вернулись в Римью, и вскоре были наняты для покраски стен и куполов кафедрального собора в Яренске, несмотря на то, что им едва исполнилось 15 и 11 лет. По окончании работ летом 1901 г. Василий и Питирим приходят на заработки в село Гам, где произошло событие, ставшее поворотным пунктом в судьбе юного Сорокина.
    Если говорить о начальном образовании Сорокина, то в Римье, его вместе с другими крестьянскими детьми обучала чтению, письму одна из жительниц деревни. Посещал он и школы грамоты в селах, где работал с отцом и братом. Формальное завершение образование  начального образования пришлось на весну 1900 г., когда Питирим работая в селе Палевицы, окончил местную церковно-приходскую школу.
Осенью же 1901 г. в селе Гам проходил набор в только что открытую второклассную школу, прозванную в народе «образцовской», по имени старшего учителя А.Н. Образцова. Она отличалась от обычных церковно-учительских заведений тем, что готовила учителей в школы грамоты сел Яренского уезда. На счастье Питирима, школой тогда руководил священник И. С. Покровский, дальний родственник отца, который и уладил все формальности.
    Учился Питирим блестяще, но учиться было тяжело в материальном плане, ибо, если бы не поддержка со стороны учителей и Анисьи, снабжавшей его сухарями, то пятирублевой годовой стипендии не могла хватить даже для нищенского существования. После начала учебы, он расстается со своим братом Василием, который начал самостоятельную жизнь, арестовывался за связь с социалистами и был расстрелян чекистами в 1918 г. Первый выпуск Гамской школы состоял всего из пяти учеников, где Питирим Сорокин являлся лучшим. По протекции Образцова, Сорокин  осенью 1904 г. поступает на казенный кошт в Хреновскую учительскую семинарию села Хреново Костромской губернии. Статус семинарии был на порядок выше Гамской, но ко всему, окончивший ее имел право продолжать образование в светском учреждении, то есть в старших классах гимназии, и далее в университете. Здесь уже выразилась сознательная воля Питирима, а иначе, стоило ли «ехать за семь верст киселя хлебать». Поступлением в Хреновскую семинарию, определился уже сознательный выбор будущего ученого, его стремление заниматься наукой.
Стремление учить, проповедовать, делиться знаниями, т. е. типичный профессорский комплекс, рано проявилось у Сорокина. Еще в Гамской школе одно из любимых занятий в летние каникулы и зимние вечера, были – беседы с крестьянами о Священном Писании, ответы на их вопросы, разговоры о жизни, которые мужики на равных вели с двенадцатилетним мальчишкой. Ему нравилось собирать вокруг себя слушателей, нравилось быть в центре внимания, нравилось играть в проповедника, ибо это у него хорошо получалось и незаметно становилось ролью, которую он добровольно примет на всю оставшуюся жизнь.
    В 1905 г. всеобщее брожение умов охватило и школу в Хреново, где он учился. Питирим быстро изучил  программы различных партийных течений и приняв сторону эсеров, стал вскоре лидером эсеровской организации. По словам Сорокина, здесь ему больше импонировала «борьба за индивидуальность», чем «борьба за существование». В декабре 1906 г. Сорокина арестовывает полиция, после чего следуют три с половиной месяца тюрьмы в Кинешме, после которой он уезжает к знакомому преподавателю в Иваново-Вознесенск, тоже эсеру. Тем не менее, период отбытия наказания не прошел даром. В тюрьме он общался со многими революционерами-социалистами, познакомился с трудами революционеров различных направлений, ибо книги свободно переправляли с воли. Изучение различных социальных теорий, помогло ему впоследствии, когда он уже отошел от революционной деятельности, стать ученым-социологом. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», как говорит народная пословица. Впрочем, жить на свободе становилось все труднее, ибо полицейский сыск усиливался, а потому, уехав на лето к тетке Анисье и брату Прокопию, он решил порвать с социалистическими кругами, так как «подрывная деятельность» ставила крест на его мечте об образовании.
    Почти не имея денег на проезд, в сентябре 1907 г. Питирим плывет пароходом до Вологды, где покупает билет на плацкарту до ближайшей станции и после Рыбинска уже едет «зайцем». В Бежецке, однако, контролеры обнаруживают безбилетника, но проводник оставляет его в поезде, обязав следить за чистотой в вагоне, драить туалеты и кипятить титан. В первых числах октября Питирим Сорокин благополучно сошел на перрон Николаевского вокзала Санкт-Петербурга.
Большую помощь в столице Питириму оказывает К.Ф. Жаков, философ и этнограф, первый профессор из числа зырян. По протекции ученого, Сорокина бесплатно принимают в число слушателей вечерних Черняевских курсов, где преподавал и сам Жаков. Здесь он познакомился со многими учеными, издателями, с Петербургской интеллигенцией. Но для обучения в университете необходим был гимназический диплом, для чего в феврале 1909 г. он едет в Великий Устюг, чтобы в гимназии экстерном сдать экзамены за восемь лет обучения.
    В сентябре того же года, после некоторых колебаний, Сорокин поступает в Психоневрологический институт. Вместе с ним туда же поступил и Н.Д. Кондратьев, вышибленный вместе с ним за политику из Хреновской семинарии. Впрочем, институт этот не являлся государственным, плата за обучение составляла триста рублей в год, поэтому, в следующем году Сорокин поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, где также много места уделялось изучению социологии. Вместе с ним, в университет перешел и неразлучный Кондратьев.
Уже во время учебы Сорокин начал писать статьи и научные работы. Материал для написания работ он собирал во время поездок по Коми краю, которые либо совершал один, либо сопровождая К.Ф. Жакова, заведовавшего статистикой в Печерской экспедиции. Самой крупной работой студенческого периода, можно считать монографию «Преступление и кара, подвиг и награда», пятисотстраничный социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали (СПб., изд-во Долбышева, 1914, январь). Мнения о монографии были очень полярны. С одной стороны, благожелательное отношение даже со стороны известных ученых, с другой, разрушительная, и как если бы обоснованная критика его работы. Тем не менее, идеи Сорокина становятся популярны, и их автор приобретает репутацию самого способного социолога новой волны.
    В 1913 г., еще будучи студентом, получил место ассистента на кафедре социологии Психоневрологического института и, вскоре стал личным секретарем М.М. Ковалевского. Кроме этого, вошел в редколлегию сборников «Новые идеи в социологии», «Новые идеи в правоведении» и руководимого  Бехтеревым журнала «Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма». На страницах этих журналов, периодически выходят его работы, как впрочем и в брошюрах рижской серии «Наука и жизнь». В 1914 г., вслед за работой «Преступление и кара…», появляются еще две солидные статьи: «Обзор теорий и основных проблем прогресса», а также «Эмиль Дюркгейм о религии».
    В 1914 г. П. А. Сорокин закончил университет с дипломом 1-й степени и был оставлен при кафедре уголовного права и судопроизводства для подготовки к профессорскому званию с ежегодной стипендией в 1200 руб. К этому времени мировозрение ученого окончательно сформировалось в интегральную и универсальную систему взглядов, своего рода синтез эмпириокритического позитивизма с достижениями социологической мысли Конта, Спенсера, Тарда, Дюркгейма, Зиммеля, Вебера, Штаммлера, Парето, Михайловского, Лаврова, Де-Роберти, Ковалевского, Пертражицкого, Ростовцева и др. С политической точки зрения это была разновидность социалистической идеологии, в основании которой лежала усвоенная в детстве этика солидарности, взаимопомощи и свободы. По словам самого Сорокина, его Weltanshauung представляло собой вполне оптимистическое видение мира, сходное которому имели многие русские и западные  мыслители начала ХХ века.
В ноябре 1916 г., после изучения огромного списка книг, не менее тысячи наименований, Сорокин первый в группе соискателей сдает магистерский экзамен и в январе 1917 г. получает звание приват-доцента Петроградского университета. Надо сказать, в группе соискателей вместе с Питиримом работали такие, ставшие впоследствии известными ученые, как Тимашев, Гурвич, Райнов, и его друг Н.Д. Кондратьев.
    Ко всему, в период 1915 – 1916 гг. Сорокин ухитрился издать множество статей по специальности, читать лекции по социологии в Психоневрологическом институте, создать Русское социологическое общество имени М.М. Ковалевского и даже написать фантастическую повесть «Прачечная человеческих душ». В марте 1917 г. намечалась защита им магистерской диссертации, но февральская революция спутала все планы и защита не состоялась.
    Во время учебы в университете Питирим Сорокин отошел на время от политики, хотя продолжал общение с некоторыми руководителями партии эсеров, также с сокурсниками, входивших в различные социалистические группы. В 1910 г., когда в связи со смертью Льва Толстого поднялась волна студенческих беспорядков, Питирим успел вовремя уехать за границу, как бы сопровождая туберкулезного больного, иначе он был бы неизбежно арестован. В феврале 1913 г., в целях предотвращения манифестаций, связанных с 300-летием Дома Романовых, полиция арестовала руководителей эсеровской партии, призывавших к однодневной забастовке. В число арестованных попал и Питирим Сорокин. По прошению М.М. Ковалевского, у которого он был секретарем, Сорокина освободили за недостатком улик. На этом, его участие в политике, в царское время и ограничивалось. Когда же произошла февральская революция, то он с головой ушел в революционную деятельность.
    Примкнув к патриотическому, правому крылу эсеров, он возглавил редакцию газеты «Воля народа», был также избран депутатом Учредительного собрания от партии эсеров по Вологодской губернии, а также назначен секретарем министра-председателя А.Ф. Керенского по вопросам науки. Сорокин неоднократно выезжал в Великий Устюг, Яренск, Усть-Сысольск и, как член оргкомитета крестьянского съезда и, как комиссар Временного правительства, подготавливавшего выборы в Учредительное собрание. Однако, первоначальный энтузиазм уступал место скепсису. Занимаясь политической деятельностью, он пишет также много статей, исследовательских работ, но уже в 1918 г. он постепенно приходит к выводу о бессмысленности борьбы с большевистским режимом.
    1917 год для Сорокина – это и начало его семейной жизни. Супругой ученого стала 26 мая Елена Петровна Баратынская, выпускница Бестужевских курсов, дочь поместного дворянина Таврической губернии (1894 – 1975). Они познакомились на литературных вечерах у К.Ф. Жакова. Елена Петровна, ботаник-цитолог по образованию, получила докторскую степень в США в университете Миннесоты (1925 г.), преподавала в ряде университетов и колледжей Америки. Об их семье можно сказать: «они жили долго и счастливо».
    Октябрьский переворот 1917 г. резко обострил поляризацию политических сил в стране и поставил под вопрос созыв Учредительного собрания. П.А. Сорокин активно выступал в прессе против партии большевиков, поэтому неслучайно, что 2 января 1918 г., за три дня до открытия Учредительного собрания, его вместе с А.А. Аргуновым арестовали прямо в редакции и препроводили в Петропавловскую крепость. Там, к тому времени, уже в полном составе находились члены «Временного правительства», думские лидеры и царские министры. После расстрела 5 января демонстрации жителей Петрограда и роспуска, в ночь с 6 на 7 января парламента России, по сути, началась гражданская война.
    1-го марта Сорокина освободили по настоянию меньшевика-интернационалиста Г.М. Крамарова, сотрудничавшего с большевиками. Через неделю Питирим Александрович с женой уехали в Москву, где еще продолжали борьбу антибольшевистские организации. Сорокин участвует в работе этих организаций, пытается издавать газету «Возрождение», но власти не позволяют действовать легальной оппозиции. И сопротивление уходит в подполье. В Москве происходит и последняя встреча с Керенским, жившим на нелегальном положении. Бывший премьер попросил вывезти из Петрограда в безопасное место его жену и детей. Сорокин выполнил просьбу, отправив Ольгу Львовну Керенскую в Коми край, где она жила в селе Копчон в доме родственников архитектора Холопова, с которым дружил Сорокин. Осенью 1918 г. уездная ЧК арестовала ее и отправила в губернскую чрезвычайку в Великий Устюг. Однако здесь он ничем помочь уже не мог:  за ним также шла самая настоящая охота, и Сорокину приходилось скрываться.
    В конце мая 1918 г. Питирим Александрович вместе с другими заговорщиками выезжает на места для подготовки восстания против большевиков. Его направили в район Вологды и Великого Устюга. Сорокин разъезжает по уездам, агитируя  народ  за сопротивление новой власти, непризнания ее декретов и повторный созыв Учредительного собрания. Однако и в такой ситуации Сорокин остается ученым. В Яренске он издает и распространяет «Программу по изучению зырянского края» – подробный вопросник для сбора этнографического и статистического материала. Заговорщики ставили целью прежде всего захватить Сухонские склады, где хранилось резервное военное имущество всей Русской армии. Однако нехватка сил и нерешительность, не позволили добиться успеха. После 2-го августа 1918 г., когда началась высадка английского экспедиционного корпуса в Архангельске, окрестности Великого Устюга превратились в прифронтовую зону, наводненную чекистами и латышскими стрелками, которые проводили повальные аресты среди населения, расстреливая сотнями без суда и следствия. В этой мясорубке погиб старший брат Сорокина Василий. Позднее, в тюрьме умирает и младший – Прокопий, взятый по подозрению за одно только родство с «врагом советской власти № 1», каковым объявил Питирима начальник особого отдела ВЧК в северных областях М.М. Кедров.
Когда наступление англичан в Архангельске провалилось, и не осталось никакой реальной надежды на борьбу с большевиками, Питирим, обсудив с женой и друзьями положение, решил идти каяться и написал «отречение» от борьбы с советской властью и от политической деятельности вообще. С ним он направился в газету «Крестьянские и рабочие думы» г. Великого Устюга, которое было напечатано 29 октября 1918 г. Поскольку газета являлась органом Северо-Двинского губисполкома, то надо полагать, что такой шаг был заранее согласован с его председателем И.М. Шумиловым, который был женат на Екатерине Покровской, дочери И.С. Покровского, того самого священника, руководителя Гамской школы и дальнего родственника Сорокина. Кстати, в газете сотрудничали и оба сына Покровского, активные борцы за советскую власть, большевики с дореволюционным стажем.
    Дождавшись публикации своего «отречения», Питирим идет на следующий день сдаваться в ЧК, где на него заводят дело № 617. В этот же день, 30 октября, Шумилов звонит в Вологду М.К. Ветошкину, также хорошему знакомому Питирима, работавшего тогда председателем Вологодского губисполкома и просит его связаться с Шотой Элиавой, бывшим в то время вологодским губернским продкомиссаром. Этот план разработан явно самим Сорокиным, ибо Элиава был его другом по учебе в Петербурге. Элиава связался с Пятаковым, который, захватив с собой Карахана, отправился к Ленину, просить за однокашника по университету.
    20-го ноября газ. «Правда» публикует по указанию Ленина «Отречение», вернее, просто перепечатывает его. По всей очевидности, вождь мирового пролетариата решил, после того как 13 ноября был аннулирован Брест-Литовский договор, использовать это письмо, чтобы договориться с германофобами, каковыми являлись правые эсеры. Тут оказалось кстати и письмо Сорокина. При этом, Ленин пи-шет свою статью, где призывает всех образумиться и приглашает к сотрудничеству.  Статью под названием «Ценные признания Питирима Сорокина» публикуют в «Правде» 21 ноября. Вскоре после публикации, Питирима увозят в Москву и там выпускают на свободу.
    Надо сказать, что шумиха, поднятая большевиками вокруг письма, нанесла политической репутации Сорокина тяжелый удар. Непримиримая эмиграция холодно, если не враждебно, встретила его в 1922 г. после высылки из России. В немалой степени еще и поэтому он отправился из Европы в США. Также и для эсеров в России Сорокин просто перестал существовать. Как говорит известная пословица: «О мертвых, либо хорошо, либо ничего». Во всяком случае, из Москвы он возвращается в Петроград, где после восстановления его 23 декабря 1918 г. в числе преподавателей юридического факультета университета, вновь приступает к преподавательской деятельности.
    Несмотря на бедственное положение ученых в Петрограде в 1919 г., Сорокин работает так же неистово, как и раньше. Кроме преподавания, он много пишет, готовит сразу несколько книг, в первую очередь учебники новой дисциплины. Выходит в свет  «Элементарный учебник общей теории права», готовится «Общедоступная учебная социология» и двухтомная «Система социологии», вышедшие из печати в 1920 г. Тогда же Сорокин становится руководителем созданной им кафедры социологии университета и в конце года избирается профессором без защиты, по совокупности трудов. Случай, в своем роде, редчайший.
    Здесь Сорокин снова начинает заниматься публицистикой, изза чего навлекает на себя лютую неприязнь Григория Зиновьева, фактического диктатора Петрограда. Еще более бурным  оказался 1921 г., когда Сорокин вплотную приступил к изучению проблемы массового голода в стране и его влияния на поведения человека и общественную жизнь. Сорокин пишет книгу «Голод как фактор», при написании которой он активно взаимодействует с такими видными учеными, как В.М. Бехтерев и И.П. Павлов. Для сбора материала он выезжает в Поволжье, работает в комитете помощи голодающим. Дважды выезжает на Тамбовщину, где происходит восстание Антонова. Официально: для чтения лекций в тамошнем университете.
    В августе 1921 г., по обвинению в деятельности «Национального центра» были расстреляны более 60 человек, в число которых входили профессор Таганцев с женой, профессора Лазаревский, Гизетти, поэт Николай Гумилев, и многие другие интеллигенты. Здесь логика «отрицания отрицания» работала уже в максимально полной степени, когда следуя учению Достоевского, Верховенские-сыновья безжалостно расправлялись с Верховенскими-отцами. Сорокин, знакомый практическими со всеми обвиняемыми, тоже попадает под подозрение. В конце года ему запрещают преподавать в университете.
    Противостояние властям входит в критическую стадию. 21 февраля 1922 г. Сорокин произносит  речь на торжественном собрании, посвященном 103-й годовщине Петербургского университета. Это страстное обращение к российской молодежи было проникнуто духом неприятия  большевистской идеологии, звало к возрождению духовности нации. Печать как по команде развернула травлю Сорокина. Масла в огонь подлил  также его благожелательный отзыв на книгу Н.И. Бухарина «Теория исторического материализма».
    Питирим Александрович тем временем выдвигает на защиту магистерской диссертации свою «Систему социологии» и в апреле 1922 г. в шестичасовом диспуте блестяще защищает ее. Уровень диссертации был настолько высок, что многие друзья и почитатели таланта Сорокина твердо верили, что тогда шла защита докторской диссертации. Тем не менее, в апреле 1922 г. он стал не доктором, а магистром социологии. Уникальность ситуации состоит в том, что Сорокин – один из величайших ученых мира, президент Американской социологической ассоциации, основатель и руководитель Гарвардского факультета социологии, всю жизнь имел степень магистра. Хотя следует отметить, что в 50-е годы один мексиканский университет все же присвоил ему звание почетного доктора, а ряд научных обществ и академий избрали его своим членом.
    После защиты Сорокин вплотную занимается изданием книги «Голод как фактор». Но, к моменту высылки автора, книгу отпечатали только наполовину. Хотя, он увез с собой и рукопись и гранки (корректуру) всей книги, она никогда не была напечатана за границей.
    Тем временем готовилась высылка общественно активной интеллигенции, в первую очередь профессуры и писателей, чье воздействие на умы казалось Ленину опасным. Еще в мае 1922 г., в письме к Дзержинскому, Ленин дает указание готовить проскрипциионные списки. В них попал и Сорокин, а в общей сложности к высылке приговорили около 200 человек.
    Высылали только самых известных, остальных же ждала участь ссылок в сибирские лагеря. На свое счастье Сорокин оказывается тогда в Москве, где пересидев первую волну репрессий, возвращается в Петроград и посоветовавшись с женой, собирает вещи и едет в Москву. Там он является в ЧК, чтобы дать подписку с обязательством через десять дней покинуть страну. Дабы ускорить получение паспортов и виз, он обращается к Карахану, ответственному чиновнику комиссариата иностранных дел, который помогает Сорокину быстро закончить все формальности. 23 сентября Питирим Александрович и Елена Петровна навсегда покидают пределы России.
    После прибытия дипломатического вагона в Берлин, Сорокин по приглашению своего друга, чешского президента Масарика, вместе с женой выезжает в Прагу. Здесь он читает лекции в Карловом университете, издает несколько книг, в том числе «Современное сос-тояние России», работает в эмигрантской прессе. В Праге он встречается с американскими учеными, труды которых он изучал и рецензировал, профессорами Хайесом и Россом. От них он получает приглашение в Америку для чтения лекций по проблемам русской революции в университетах штатов Иллинойс и Висконсин. В 1923 г. Сорокин уезжает в США. Жена его временно остается в Праге, продолжая работать в лаборатории профессора Богумила Немеца, основоположника экспериментальной цитологии растений, и готовя свою диссертацию. Весной 1924 г. она также выехала в США.
    Сорокин за 1924 г. написал две книги: «Социология и революция» и «Листки из русского дневника», подготовил курс социологии революции, который прочитал во время летнего семестра в университете штата Миннесота. Вскоре Сорокины переезжают из Нью-Йорка в Миннеаполис, и через год университет продляет контракт еше на несколько лет. В 1925 г. защищает диссертацию его жена и начинает преподавать в одном из соседних университетов. Сорокин снова возвращается к проблемам теории социологии, много работая помимо занятий со студентами. В эти годы он пишет такую значи-тельную книгу, как «Современные социологические теории». В начале 30-х годов Сорокины переезжают в штат Массачусетс в Гарвардский университет. Тогда же они получают и гражданство США.
    Руководство самого престижного в Америке университета решило, что именно Сорокину надо доверить создание факультета социологии в Гарварде. В 1931 г. он начал преподавание на новом факультете. Он бессменно руководил им в течении 12 лет и воспитал немало выдающихся социологов современности. Стиль лекций Сорокина был очень запоминающимся. Рассказывают, что через минуту после начала объяснений у доски, его окутывала меловая пыль. Питирим с такой страстью и силой рисовал схемы и цифры, что мел крошился и летел во все стороны. Так же яростен он был и в научной полемике, что иногда служило причиной появления недоброжелателей.
В 30-е годы Сорокин создает свой главный труд – «Социальную и культурную динамику» (в 4-х томах), где проанализированы закономерности циклической флуктуации европейской культуры в течении трех тысячелетий. Идея этой книги зародилась под влиянием Н.Д. Кондратьева, изучавшего циклы экономического развития и открывшего большие коньюктурные волны. Последний раз они встречались в 1924 г. во время поездки Кондратьева по университетам США (в 30-е годы друг Сорокина был репрессирован). Разработанная П.А. Сорокиным концепция исторического развития рассматривает изменения в обществе как процесс колебательного характера с очень длительными циклами. Динамические изменения происходят с социо-культурными системами, ядро которых составляют определенные мировоззрения. Сорокин называет это «суперсистемами». К таким супер-системам он относит бездуховную или чувственную («сенсативную»), духовную или умозрительную и рациональную или чувственно-интеллектуальную. В рамках первой суперсистемы реальность воспринимается чувствами, в духовной познается при помощи интуиции, а в рациональной – интеллектом. Господствующее в обществе мировоззрение и организованная вокруг него социокультурная система постепенно исчерпывают свои возможности для познания реальности и заменяются одним из двух других альтернативных мировозрений. Эти изменения происходят ритмически и периодично, что и показал на огромном фактическом материале Сорокин. Процесс перехода из одной суперсистемы к другой сопровождается радикальным изменением социальных институтов, ценностей, норм, что, естественно, влияет на поведение людей.
После отхода от руководства факультетом, Сорокин продолжает читать лекции в Гарварде, однако все больше времени занимает у него создание Центра по изучению созидательного альтруизма. Духовная и идейная эволюция ученого подвела его к разработке в конце 50-х годов проблемы бескорыстной любви (в этическом смысле), ее природы, способов проявления, возможностей. Это было логичным результатом теоретических положений, выдвинутых ученым в «Социальной и культурной динамике» и касающихся характера современного кризиса – его причин, последствий и пути преодоления. Он шел к этой теме почти десяток лет, написав такие труды, как «Кризис нашего века» (1941), «Человек и общество в эпоху бедствий» (1942), «Россия и Соединенные Штаты» (1944), «Общество, культура, личность» (1947), «Восстановление гуманности» (1948), «SOS. Смысл нашего кризиса» (1951), «Социальная философия в век кризиса» (1950).
    С началом исследований в области созидательного альтруизма Сорокин все больше расходится с основным течением американской теоретической социологии во главе с Т. Парсонсом. Тогдашняя наука просто не воспринимала ничего связанного с религией. Сорокин приобретает репутацию старого чудака. Однако, как часто бывает, он обогнал современников в изучении этих проблем примерно на 20 лет. В последние годы начался ренессанс его идей.
    Сорокин продолжает писать книгу за книгой. Вот только некоторые из них: «Виды любви и ее сила» (1954), «Причуды и недостатки современной социологии и смежных наук» (1956), «Американская сексуальная революция» (1956), «Власть и нравственность» (1959). В конце 1959 г. Сорокин выходит в отставку и получает звание почетного профессора Гарварда. В 60-е годы ученый закладывает основы теории конвергенции в книге «Взаимная конвергенция США и СССР в направлении смешанного социокультурного типа» (1961), пишет автобиографию «Дальняя дорога» (1963), издает труды «Главные тенденции нашего времени» (1964) и «Социологические теории сегодня» (1966).
    Особо следует сказать о «Дальней дороге», книге, в которой он размышляет о пройденном пути, подводит итоги, еще раз прощается с погибшими, пропавшими в огне безбожных революций и просто тихо ушедшими из жизни друзьями, родственниками, знакомыми. Он старается вспомнить всех поименно, сказать каждому: «Вечная память. Мир праху твоему», чтобы произнесенные имена оставались в вечности. С этой же целью он каждую свою работу посвящал дорогим ему людям. Так, «Система социологии» имеет посвящение учителям Сорокина М.М. Ковалевскому, Е.В. Де-Роберти и близкому другу Петру Зепалову. Зепалов был расстрелян в Великоустюгской тюрьме на глазах Сорокина.
    Много теплых слов сказано в «Дальней дороге» о тех друзьях, которые в эмиграции составляли круг общения Сорокина: Ростовцевы, Кузевицкие, Тимашев и многие другие соотечественники. Однако, он прощается не только с людьми, но и с самим собой, со своими воспоминаниями, молодостью и родиной. В книге есть такие слова: «Сейчас у меня есть страстное желание посмотреть любопытства ради на некоторые из сделанных мной риз и икон… До сих пор с момента моей высылки я  не имел возможности вернуться в Коми край. Возможно, это и к лучшему… исполнение подобного желания было бы данью сентиментальности, а это, как  нас уверяют, - горько подытоживает он, - не имеет никакой ценности в атомный век».
    Действительно, если бы Сорокину довелось побывать на родине, он ужаснулся бы тому, до чего довели Коми край за годы советской власти. Загаженные реки, вырубленные леса, грязные села, разбитые дороги, отсутствие продуктов, пьянство и, главное, порушенные заброшенные храмы, где когда-то трудился Питирим.
    В конце жизни Сорокин начал переписку с некоторыми советскими социологами, следил за развитием науки в СССР, дважды порывался приехать на родину, но каждый раз натянутые отношения между державами мешали этому осуществиться. В 1964 г. он был избран президентом Американской социологической ассоциации, что было высшим признанием его заслуг перед социологией. Умер Сорокин в своем доме в маленьком городе Винчестер рядом с Гарвардом 10 февраля 1968 г. Жена и двое сыновей, Сергей и Петр, передали часть архива Сорокина в канадский университет провинции Саскачеван. Часть бумаг осталась в Гарварде. Елена Петровна Сорокина скончалась в 1975 году.

    В исторической памяти народа сформировались две легенда о Питириме Сорокине. Официальная версия упорно рисовала его ярым врагом народа, а коми-фольклор, наоборот, превращал его в нечто среднее между Робин Гудом и «парнем из нашего города». После высылки за границу упоминать о Сорокине запрещалось, в то же время у себя на родине «Сорока-Пит», как звали его земляки, все эти годы был предметом тайной гордости коми. Рассказы о нем в народе ходили самые невероятные. Например, бытует убеждение, что он был женат на дочери купца из Великого Устюга и бежал за границу с мешком золота. (Здесь ему явно приписывают биографию Степана Осиповича Латкина, председателя Усть-Сысольской уездной земской управы, близкого знакомого Сорокина по учебе в Петербурге). А также, что на деньги Питирима построен университет в Усть-Сысольске (ныне – Сыктывкар). Что он внимательно следил за событиями в крае и заступался за земляков (действительно, несколько раз выступал по «Голосу Америки», касаясь в том числе слабого развития социальной инфраструктуры в Коми крае и обнищания местных жителей). Коми уверены, что он хотел перед смертью приехать на родину, но сыновья – «генералы в Пентагоне», не пустили. Хотя, к слову отметить, сыновья Сорокина пошли по стопам родителей: оба они доктора наук, один – физик, другой – биолог.
    Многие считают Питирима старшим из братьев; характерно, что Прокопия, дольше всех жившего в Римье, не помнят вовсе. Часто собеседники намекали, что являются дальними родственниками Сорокина, что конечно не подтверждалось при проверке. Единодушно описывается, что Питирим был человеком очень высокого роста, большой физической силы и выносливости, что в общем-то соответствовало действительности. Предмет особой гордости – отличная учеба Питирима и занятия наукой, хотя о подробностях этих занятий говорили только то, что он резал лягушек и собирал черепа в могильниках. Но при этом им был важен не род научных занятий, а результат, когда он из простого деревенского парня превратился в ведущего ученого не только Европы, но и Америки.
   Кстати, одно из наиболее загадочных явлений – это переписка с земляками, продолжавшаяся до начала войны. Трудно понять, как она осуществлялась в годы разгула репрессий. Сорокин присылал Анисье не только письма, но и муку (!), из которой она пекла «французские булки» и угощала односельчан. Об этом рассказывали несколько человек в Римье и Жешарте, бывших детьми в 30-е годы. Присылал он и доллары, и ценные подарки, например набор золотых ложек. Сама Анисья была неграмотной, так что по получении посылок и пи-сем приходила в Жешарт, ходила из дома в дом, и везде просила читать то, что написал Питирим. Ответы под ее диктовку писал Павел Иванович Климушев, учитель Жешартской школы, Георгиевский кавалер и первый работник народного образования в Коми крае, награжденный орденом Ленина.
    В целом бытующие представления о Сорокине являют пример классического мифотворчества, былинного сказания, с непременной героизацией главного персонажа с переносом отсвета харизмы героя на рассказчика. Во всяком случае, в чем сходятся все земляки Сорокина, и знавшие, и не знавшие его лично, так это в том, что «Сорока-Пит» был «Ыджыд морт», что означает «большой человек».
    Для настоящей же популяризации Сорокина и его трудов в России, придется еще немало поработать. И вернуться он должен таким, каким был на самом деле: глубоких знаний, демократических убеждений и большой души человеком, настоящим патриотом России. Например, во время войны с фашизмом, Сорокин, в противность колобрационистам из числа эмигрантов белогвардейцев, сотрудничал с Комитетом помощи России. А потому, теперь пришло время, когда его труды и идеи должны помочь духовному возрождению нации.
    Питирим Сорокин выступал в своих трудах, часто, не только как ученый, философ, социолог, но более того, как пророк, с разящей точностью указывающий на главные проблемы и болезни своего времени. Одной из главных таковых проблем, причине приведшей к катастрофическому состоянию во всем мире, он считает падение и деградацию в сфере духовности. В одной из своих итоговых книг «Главные тенденции нашего времени» он посвятил целую главу освещению этого вопроса. Для более полного знакомства с ней, приведем часть вышеупомянутой главы, на страницах этой книги.

    «…Обычно негативная поляризация превалирует над позитивной в начальный период бедственных времен, в то время как позитивная поляризация становится превалирующей на последнем этапе критического периода и после его завершения… С 1914 г. до настоящего времени человек был и все еще находится, вероятно, в наиболее критическом периоде всей своей истории. Именно сейчас, при реальной угрозе самоубийственной кремации, этико-религиозная поляризация людей приобрела гигантские масштабы. Это проявляется во всех сферах социальной, культурной и личной жизни. Особенно огромной и все еще превалирующей является негативная этико-религиозная поляризация.

    «Негативная религиозная поляризация»

    Из тысяч проявлений необычайного роста нерелигиозности и упадка, особенно в институциональных формах религии, можно отметить следующие существенные симптомы:
    а) Громадный рост и распространение различных форм атеизма среди десятков миллионов населения коммунистических стран. Едва ли такой большой и такой быстрый рост воинствующего и радикального атеизма имел когда-либо место во всей человеческой истории.
    b) Устойчивый  рост различных материалистических, агностических и родственных философий происходил параллельно с упадком различных религиозных и идеалистических Weltanschauungen начиная с XIII столетия. В средние века на Западе, с 500 до 1300 г., едва ли существовала какая-либо материалистическая система философии; с XIII столетия обе формы материализма – гилозоистская и механическая – неуклонно усиливались и в XIX и XX столетиях они уже составляли до 12,7 и 23,3 процентов соответственно от всех философских систем, представленных в наиболее полных историях философии. Напротив, доля идеалистических философских Weltanschauungen, которые в прошлом повсеместно господствовали на средневековом Западе, сократились до 55,9 процента в девятнадцатом и 40,3 процентов в двадцатом веке. Если к материалистическим философиям прибавить различные агностические, «критические», «позитивистские», «натуралистические» и «научные» философии, которые отвергают почти все догматы институцииональных религий и которые, в лучшем случае, устраняют Бога, как отставного профессора, от действенного контроля над природой и человечеством, то рост нерелигиозности в этом столетии окажется еще больше, чем это доказывает появление строго материалистических философий.
    c) Это заключение подкрепляется практически всеми исследователями действительной веры или неверия в главные религиозные догматы и ритуалы разными группами населения Запада. Уже труды профессора Дж. Лейба (The Belief in God and Immortality. Бостон, 1916 и его более поздние работы), что от 40 до 60 процентов американских профессоров и студентов не верили в бессмертие души, божественную природу Христа, концепцию непорочного зачатия Иисуса и некоторые другие догматы христианской религии.
    Более поздние исследования, по сути дела, подтвердили эти результаты. Недавно проведенный Международной Ассоциацией исследователей широкий опрос населения разных европейских стран обнаружил, что в Италии лишь 51 процент верит в эти догматы, в Норвегии 42 процента, в Бельгии 33 процента и во Франции 30 процентов; и в Европе в целом около 70 процентов всех опрошенных объявили себя агностиками и неверующими в эти догматы. Все эти исследования подтвердили значительный упадок веры в главные христианские догматы и в эффективность религиозных ритуалов на Западе в двадцатом веке и особенно в последующие несколько десятилетий.
    d) Следующие признаки упадка институциональной религиозности свидетельствуют о значительном и систематическом уменьшении религиозных шедевров во всех областях изящных искусств, включая архитектуру, и в заметно ослабленной институциональной религии во всей западной социальной и культурной жизни. В области исторически известной западной живописи и скульптуры с десятого до пятнадцатого века, религиозная живопись и скульптура составляли от 81 до 97 процентов всех значительных произведений живописи и скульптуры, известных в истории изящных искусств; затем, на протяжении последующих столетий, эти показатели систематически снижались до 64 процента в шестнадцатом веке и до 50, 24, 10, и 4 процентов соответственно в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом веках. Так же и в области великой западной музыки – средневековая музыка бы-ла почти на сто процентов религиозной; после двенадцатого века ее доля систематически снижалась, и составила до 42 процентов в семнадцатом и восемнадцатом веках, до 21 процента в девятнадцатом веке и до 5 процентов в двадцатом веке. И в архитектуре почти все великие сооружения средних веков – это кафедральные соборы, церкви, монастыри и аббатства. Они доминировали своими очертаниями на фоне неба над деревнями и городами. В течении последних нескольких десятилетий доминировавшие ранее религиозные сооружения начали систематически замещаться светскими зданиями – дворцами светских правителей, особняками богатых и могущественных, городскими и деловыми зданиями, театрами, железнодорожными станциями и т.д. Среди таких конструкций, как Эмпайр Стейт Билдинг, Крайслер Билдинг, Мюзик Холл Радио Сити, и небоскребов больших муниципальных ежедневных газет теряются даже огромные кафедральные соборы наших городов. Та же тенденция отразилась  и в литературе, театре, драме, кино и телевидении. Великая средневековая литература и драма были почти на сто процентов религиозными. Их герои были божественными и духовными существами – Бог, ангелы, святые. Эта литература обращалась к трансцендентальным мистериям сотворения, воплощения, искупления, воскрешения, спасения человеческих душ и тому подобным темам. После двенадцатого века пропорции великой религиозной литературы постепенно уменьшались, пока в настоящем столетии не стала незаметной частью современной литературы, драмы и театра, не говоря уже о кино, теле – и радиопостановках. В соответствии с этой секуляризацией мир литературы и его персонажи из Божьего Царства опустились в мир полубожественных героев, служивших образцом для подражания по примеру рыцарей Круглого Стола при дворе короля Артура, затем в мир обычных человеческих существ и, наконец, в двадцатом столетии – в субсоциальные отстойники преступности, нечистот и патологии.
Подобный же упадок имел место в области западной этики и права. Среди всех этических систем двадцатого века, доля этики как системы абсолютных моральных принципов, неэгоистической христианской любви и священного права за период с 400 до 1400 гг. снизились со 100% до 57% в двадцатом веке; в то же время доля секулярной, утилитарной гедонистической, релятивистской этики, отсутствовавшей в тот же период с 400 до 1400 гг., возросла и составила примерно 43%. Священное право, основанное на божественных заповедях, практически исчезло в двадцатом веке и было заменено чисто светскими правовыми кодексами.
    Наконец, практически влиятельные и престижные институциональные религии были во многом заменены наукой, и ее эффективным контролем над социальной жизнью, мышлением и поведением индивидуумов и групп.
    Отделение церкви от государства и объявление религии частным делом; замена церкви государством в регистрации рождений, браков и смертей; устранение религиозного образования из общественных школ, вплоть до недавнего решения Верховного Суда Соединенных Штатов, объявившего даже молитвы в школах неконституционными, - эти и легион подобных фактов дополнительно подтверждают упадок институциональной религиозности в последнее время.
    Совокупность упомянутых тенденций вместе со многими другими, оставшимися неупомянутыми, делает тенденцию упадка институциональной религиозности или роста нерелигиозности в двадцатом веке совершенно очевидной. Хотим мы того или нет, но негативная религиозная поляризация нашего времени несомненна. Она имела место не только в «атеистических» коммунистических странах, но едва ли в меньшей степени и в так называемых христианских странах Запада».


    ГЛАВА  7: «Искуство. Живопись»

    Великий Устюг, конца XIX, начала XX столетия представлял собой город с развитой экономикой, промышленностью, народными промыслами, ремеслами, торговлей. В соответствии с многовековыми традициями развивались здесь искусство, литература, живопись. Несмотря на патриархальность города и удаленность его от магистральных путей развития России, здесь было налажено свое книгоиздательство (промышленник Лагирев), существовал созданный еще до революции народный театр, безсменным руководителем и создателем которого явился драматург Петр Сидорович Козлов (1886 – 1935 гг).  Рассказы, написанные им в молодости, хвалил А.М. Горький, при этом, сам он написал более двух десятков пьес, из которых некоторые с успехом ставились на сцене петроградских театров. Например, из театральной среды Великого Устюга вышел заслуженный артист России Авакумов Зосима Яковлевич. Его известная роль – Патриарх Гермоген в опере «Комаринский мужик». Существовали в Устюге и народные библиотеки, читальни. После 1910 г. в городе появился свой кинотеатр. Но, особое слово  здесь необходимо сказать об искусстве живописи, которое связано с именами Платона Тюрина, Александра Борисова, Феодосия Вахрушева.
    Если говорить об искусстве академической живописи, то, как в России, так и в Западной Европе, оно целиком выросло из недр искусства иконописания. Искусство светское возникло и развивалось на твердом фундаменте религиозной живописи, и в течение столетий, пусть опосредованно, но развивалось в русле тех канонов гармонии, которые были выработаны искусством духовным.
    С появлением в северных пределах Руси города Устюга и с устроением в нем храмов и монастырей, в нем появились и иконописцы. Мастера духовной живописи, как правило, были люди пришлые, в основном из Новгорода Великого. Первые иконописцы появились в Великом Устюге еще в XIII веке. Иконописание же XIV-XV веков, не только Северо-Двинского края, но и всей Вологодчины, связано с именами преподобного Дионисия Глушицкого, а также монаха Дионисия, окончившего свой жизненный путь в Ферапонтовом монастыре.
    В XVII веке в Устюге было уже такое множество мастеров иконописания, что некоторые приходы имели своих постоянных иконописцев, тем не менее, среди этого множества можно выделить таких мастеров, как Феодор Зубов и Федор Евтихьев. Они писали образа для Русских государей и были жалованными живописных дел мастерами Оружейной палаты. Надо отметить, что устюжанину Федору Зубову и живописцу из Вологды Григорию Агееву было доверено создание надгробного портрета царя Михаила Феодоровича и портрета царя Алексея Михайловича.
    Искусство иконника являлось наследственным, со строго хранимыми секретами мастерства, известными только одной семье. Нередко иконописцы вызывались в Москву и в другие крупные города. Устюжские и вологодские иконописцы работали над росписями Успенского и Архангельского московского Кремля, в Новодевичьем монастыре, в Коломенском дворце и т. д.
    Наиболее известным иконописцем начала XVII века был Стефан Соколов, написавшем такие шедевры как иконы «Вознесения Христова» церкви Вознесения, и образ Божьей матери «Одигитрия». Его кисти принадлежит, по сути, весь иконостас Воскресенского придела Вознесенской церкви. Современниками Соколова были такие мастера, как Иван Кондаков, Василий Колмогоров, Козьма Березин, Афанасий Аленев. В церкви Симеона Столпника сохранились две подписные иконы Василия Колмогорова «Спас Вседержитель» и «Рождество Богородицы» (1765 г).
    Если говорить о более позднем периоде школы иконописания, то оно связано с именем протоиерея Успенского собора Устюга, Василия Афанасьева Аленова, давшего новое для Устюжской школы академическое направление. Например, его руке принадлежит икона Успения Божьей Матери в Успенском соборе, а также уникальная стенопись из галереи портретов архиереев Великоустюгских и Тотемских. В XVIII столетии, когда жил и работал Василий Аленов, такая стенопись не имела себе равных. В числе его современников были такие иконописцы, как Козьма Волков и Егор Шергин, работавшие в артели по росписи Успенского собора, а также Алексей Колмогоров, сын Василия Колмогорова, написавший ряд икон для иконостаса  Троице-Гледенского монастыря. Отличительной чертой его творчества, являлась особая тонкая техника колорита, заимствованная частью у западных мастеров.   
    В XIX веке, в Устюге продолжали работать многие артели церковных живописцев. Списки говорят о том, что в городе иконописцев было, числом в 25 человек. Довольно известной среди них была династия Костровых.
    Точкой же отсчета, когда светское искусство на Руси стало постепенно отделяться от искусства духовного, это середина XVI века. Именно тогда, на Стоглавом соборе в 1551 г. было разрешено художникам писать портреты (парсуны) царей, князей, членов их семей и даже обычные, а не только библейские сюжеты.
О периоде развития живописного искусства, близкого к нашим дням, можно говорить в связи с такими именами, как Платон Тюрин и Александр Борисов. Но прежде, чем перейти к рассказу о творчестве и жизни современных мастеров Северо-Двинского края, необходимо сказать слово и об истоках живописного искусства, которое с древних времен существовало  в Великом Устюге.

    «Преподобный Дионисий Глушицкий  -  основатель школы Северного  письма»

    «Не из Иерусалима и не от Синая возсиял нам сей великий светильник, но из родной страны и в наши времена явился», - так начинает житие Дионисия Глушицкого инок Иринарх. Дионисий родился недалеко от Вологды в 1362 году. В известном в то время Спасо-Каменном монастыре он провел свыше девяти лет, и вероятно, именно здесь в монашестве Дионисий и учился искусству писать иконы, переписывать книги, резать по дереву. О том же повествует и житие преподобного Дионисия: «Имяше же художество живописца – писаше иконы, и млатобойца бяше и спириды делаше».  В контексте нашего повествования, будет полезным, хотя и в некотором сокращении, привести житие преподобного Дионисия:
    «Полагая несправедливым утаивать в молчании то, что способно принести пользу слушающим, -  пишет инок Иринарх, - и, боясь подвергнуться, как раб, закопавший в землю талант, осуждению и смерти, опасаясь за ослушание, я изо всех сил постарался разузнать о преподобном Дионисии, о его трудах и хождениях, и мне рассказали о нем отцы мои, многие лета жившие со святым – я имею в виду Амфилохия и Михаила, долго наблюдавших его жизнь, а сверх того и о чудесах, происходивших у гроба святого: некоторые своими глазами я видел и удивлялся и, помощи у Бога испросив и на могилу святого понадеявшись, дерзнул записать все, что слышал: да не будет предано забвению житие святого, которое прошел он, истинным и немятежным путем шествуя, с помощью Божественного писания направляя свою жизнь.
    Я очень старался разыскать сведения о рождении и детстве святого, но не смог найти ничего, все оказалось позабытым. Узнал лишь, что рассказали мне его ученики о его постнической жизни – малое из многого.
    Преподобный этот отец наш Дионисий обходил многие святые места вокруг большого озера, называемого Кубенским, к северу от матери городов Москвы, в сорока поприщах от города Вологды, стараясь найти спокойное место, где бы ему возможно было поработать Богу. Наконец пришел он, руководимый Богом, на место, называемое Святая Лучица, и полюбил его. С ним был брат по имени Пахомий. На том месте не было тогда церкви. И сотворили они молитву, и сначала построили для себя келейку, чтобы покой находить от трудов, а потом начали строить церковь во имя святого Николы. И, приняв благословение от епископа города Ростова Григория, в 1393 году они освятили алтарь.
    И начал преподобный совершать подвиги, изнуряя свое тело постом, жаждой и трудами, хлеб принимая единожды в день, и воду пия помалу. И по тому узнали люди о его величии, и стали все его восхвалять. Он же, ненавидя славу от людей, почитал ее за грех и стыд, и возымел желание бежать от славы, предпочтя работать Богу в пустыни. Всевидящее же Око, видя, что святой готов быть сосудом Святого Духа и способен управлять стадом Христовым, вложило ему помысел создать в пустыни общежительный монастырь, чтобы там было прославляемо имя Христа Бога вовеки, и многие души сделались невестами Христовыми.
    Через несколько лет пребывания на том месте, святой принял священнический чин и жил, чисто принося жертву Богу. В посте, молитвах и смирении преподобный отец наш Дионисий воспринял помышление создать общежительный монастырь. И прежде всего он сказал самому себе: «Если будет на то воля Господня, то может замысел и в дело перейти». И Пречистей Богородице он помолился: «О Всемилостивая и Милосердная Помощница уповающим на Тебя! Ты имеешь великую свободу, какой ни у кого другого нет, обращаться к родившемуся из тебя Богу. Будучи Материю Божией, Ты можешь все, поддерживая тварь. Помилуй и посети, сохрани и соблюди, и избавь от всего постыдного народ и князя, воинов и простых людей, мужчин и женщин всякого возраста, чтобы, со страхом служа Тебе, обрели мы многое Твое милосердие. Нет ведь для Тебя ничего невозможного, стоит лишь Тебе захотеть. Я задумал создать общежительный монастырь. Но без Твоей помощи, Владычице Богородица, Мать Христа Бога нашего, невозможно мне грешному об этом и помыслить, разве только Ты Сама направишь меня к исполнению моего желания».
Брат Пахомий, глядя, что стал он так молиться, и видя труды его и подвиги, начал его стесняться и избегать. Заметил Дионисий, что Пахомий его стыдится, и сказал ему: «Брат Пахомий, я вот что думаю: хочу и помышляю, если изволит Бог и Пречистая Богородица, создать общежительный монастырь. Слышал я от некоего христолюбивого человека, что в поприщах пятнадцати к востоку от этого большого озера, на реке Глушице, есть подходящая пустыня. Я хочу туда пойти. А ты, брат Пахомий, оставайся здесь, вместе с другим братом. Бог да будет вам помощником, прибежищем и силой против врагов».
    Встав, они сотворили общую молитву и поцеловали друг друга. И Дионисий ушел от них и устремился в пустынь, молясь в себе: «Пречистая Владычица Богородица, будь уповающему на Тебя скорой Помощницей».
    Не дойдя до пустыни, он остановился на ночлег и в молитве уснул легким сном. И во сне он услышал  как будто бы звон в пустынь на реке Глушице. Быстро встав, он начал воссылать молитвы ко Всемилостивому Богу: «Христос Царь, Боже наш! Приими мольбу мою, недостойного  раба Твоего: удостой меня достичь места, на котором будет прославляемо имя Твое и Пречистей Твоей Матери. Ниспошли, Человеколюбец, милость и благодать Твою на то месте!»
    И пришел он, будто Богом наставляемый, на место, подходящее, как он усмотрел, для устроения лавры. Поставил там крест, который носил с собой и, преклонив колени, помолился: «Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Живаго, упование всех концов земли! Призри с небес, взгляни на это место и благослови его и меня, недостойного, и удостой меня создать на этом месте храм Пречистой Твоей Матери в честь словного Ее Покрова и основать общежительный монастырь. Но не по моему желанию да будет, но как Ты, Христос, изволишь. И Ты, Всемилостивая Мати Христа Бога, Владычица Богородица, услышь мои молитвы, грешного раба Твоего. На Тебя уповает душа моя. Ты Сама наставь и сохрани меня от зияющей пасти всепагубного змея, старающегося меня проглотить. Сохрани, Владычица! Сохрани и тех, кто будет трудиться на этом месте Бога ради, кто будет молитвы Всещедрому Богу воссылать о благоверных христолюбивых князьях и за всех христиан об их спасении и утверждении, потому что их спасение и укрепление – залог нашего покоя и безпечалия. Дай нам жить здесь тихим и безмятежным житием, преисполненным благой верой. Бог ведь хочет, чтобы все люди спаслись и в разум истины пришли». И, встав от молитвы, он сказал «Аминь», обошел место и разметил его для устроения лавры.
    Первым делом он построил маленькую келейку и начал жить в ней в трудах и бдении, со слезами молясь Богу. Та маленькая келейка находилась около некоего дерева – дерево то стоит внутри монастыря и по сей день, ягоды у него черные, называются черемухой. У одного человека болели зубы, и он верою поел ягод с того дерева и тут же  выздоровел.
    Поселившись под тем деревом, преподобный отец наш Дионисий, крепкий душой, как алмаз, зажил постнической жизнью, прилежа строгому воздержанию, всенощному бдению, посту и молитве. Кто может поведать, сколько этот добрый муж усердия проявил и как много напастей от бесов претерпел! Труды его, хождения и поты, пролитые ради создания монастыря, неисчислимы. Своими руками он делал все необходимое для монастыря.
    По прошествии небольшого времени пришел к нему некий старец. Преподобный, увидев его, обрадовался, принял как Божьего посланца и умолял с ним остаться. Старец, посмотрев, как святой старается и усердствует ради него, остался с ним жить. Начали и другие к нему приходить, то по одному, то по два, а то и по три.
Пробыл с ними преподобный небольшое время, а потом сказал им: «Братия, в моем уме есть помысел, что если это будет угодно Богу и Пречистой его Матери, то сможет и в дело перейти: я хочу устроить на этом месте монастырь». Они ответили ему: «Достойный отец, да будет воля Господня, чтобы на этом месте прославлялось имя Его и Пречистой Его Матери отныне и до конца веков».
В 1400 году преподобный обратился к князю Димитрию, владевшему в то время землями вокруг Кубенского озера, с просьбой об очищении территории обители от деревьев, так как уже тогда задумал строить церковь и келии для братий. Князь с радостью воспринял  желание святого и дал на то свое разрешение.
Спустя два года преподобный Дионисий отправился в Ростов Великий, к епископу Григорию, который, в ответ на прошение игумена о создании обители, ответствовал ему такими словами: «Мир и милость Божия и наше благословение да пребудет с вами».
    В 1403 году началось с Божьей помощью строительство монастыря. Первой была выстроена маленькая церковь, в честь Покрова Богородицы, затем поставили трапезу и кельи для братии. Заповедал тогда преподобный, чтобы никто ничего потребного не держал у себя и не звал ничего своим, но чтобы все было общим.
Народ православный прослышал о появившемся на реке Глушице подвижнике, после чего многие стали приходить к нему за духовным окормлением, а также снабжая обитель всем для нее потребным. Через несколько лет братия монастыря умножилась, а потому возникла нужда в строительстве новой церкви.
    В одну из ночей, когда святой молился, то погрузившись после трудов в легкий сон, он увидел некоего очень красивого юношу. Юноша сказал ему: «Подобает тебе другую церковь, большую этой построить, потому что братия твоя множится. И ты будешь иметь Заступницей и помощницей Пречистую отныне и до конца веков».
С Божьей помощью в 1412 году была возведена большая прекрасная церковь, также во имя Покрова Пречистой Богородицы. Во время строительства, преподобный своими руками делал работу живописца, писал иконы, и как кузнец работал и рипиды изготовлял.
    В монастыре он ввел строгий устав, где каждый исполнял послушание в соответствии с установленным чином. При этом, всячески наставлял братию ко спасению, поучая их таким образом: «Братия, за что беретесь, в том подвизайтесь и о своем спасении не забывайте. Каждую минуту подобает нам быть бодрыми, ибо сказано: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение».
Слыша о житии, терпении и смирении святого, большое число людей начало постригаться в монашество. И таким образом братия умножалась в числе и преуспевала благостию Божией.
    Видя же столь великое умножение благочестия в обители, враг спасения рода человеческого поднял против святого брань. Однажды, когда он собирался идти в церковь, на него напало множество полков бесовских, которые избили  устроителя обители и, подняв пол, бросили его под доски. Братия, обеспокоенная долгим отсутствием игумена, пришла в его келью и, увидев отца придавленным, с большим трудом достали его из под пола. Преподобный, напротив, ободрял монахов, говоря им: «Братия, видите врагов наших: супостат борется с нами. Но не устрашимся, не убоимся, Господь мне помощник».
    По прошествии времени, святой Дионисий, опечаленный отсутствием возможности предаваться безмолвию и уединенной молитве, решил создать пустынь. В четырех поприщах от обители он построил церковь во имя Иоанна Крестителя, куда переселил несколько человек из монастырской братии.
    Тем не менее, преподобный не оставлял без попечения и первый монастырь, говоря в назидание: «Братия, я вместе с Богом забочусь о ваших потребностях телесных, вы же пекитесь о своих душах». Сам же подвизался в своей пустыни жесточайшим образом: мог проводить в бодрствовании всю ночь, ел раз в день, его едою были хлеб да соль, а пил одну воду, да и то в меру.
    Видя труды преподобного, Бог послал ему достойного преемника. Когда святой Дионисий находился в Ростове, в гостях у своего почитателя Агафона, то его родной брат имел сына с именем Матфей, двенадцати лет от роду. Преподобный духом прозрел в нем будущего подвижника, и призвал его к монашеской жизни. Видя же колебания отрока, он приводил ему слова Евангелия, где Христос Спаситель говорил: «Мать Моя и братья Мои суть те, кто исполняет волю Отца Моего небесного».
    Матфей почувствовал в словах святого правду Божию, и ответствовал ему так: «Я хочу, чтобы ты был моим учителем, соответствующим твоим словам». «А я хочу, -  ответил ему преподобный, - чтобы ты был моим учеником». В монастыре Матфей был пострижен с именем Макарий, после чего стал келейником старца. Наученный же благочестию от преподобного, он впоследствии был рукоположен во священника епископом Ростовским Дионисием, и стал игуменом первого монастыря, продолжив тем дело преподобного.
    Большое попечение о благоденствии обители совершал князь Юрий Бохтюжский, который снабжал монастырь всем необходимым. Святой благословил князя оказывать таковое попечение, единственно по причине заботы о спасении души князя, так как устав обители исповедовал постничество и нестяжание.
    О случаях, когда святой строго наказывал за грехи стяжательства, как равно и ослушания, следует упомянуть особо. Так было, когда некий инок утаил у себя в келье десять ногат денег, которые были обнаружены после его смерти. Святой приказал бросить эти деньги к нему в могилу. И, лишь только за молитвы братии, он простил инока, но ногаты приказал выбросить вон. При этом, преподобный произнес слова поучения: «Чада, ослушание навлекает смерть. Послушания Бог хочет, а не жертвы».
    Аналогичный случай был с монахом Онуфрием, который наловил много рыбы, не взяв благословения у отца. Увидев же принесенную рыбу, святой сказал: «Это смертельная отрава, плод ослушания». После чего, святой отлучил ослушника от церкви. И, лишь по молитвам братии за Онуфрия, простил его со словами: «Послушания Бог хочет, а не жертвы… Следи за собой, чадо, и отныне этого не делай».
    Когда же некие тати и конокрады увели из обители семь коней, святой с улыбкой ответствовал брату, рассказавшему о том: «Брат, мы ведь странники-пришельцы на этой земле, через малое время уйдем отсюда туда, где наше житие во веки. Не беспокойся, брат, о земном». При этом, дополнил сказанное словами Евангелия: «Благословляйте проклинающих вас, молитесь за творящих вам обиду и делающих пакости».
    Бог же, который  есть не только Милосердный Отец, но и Грозный Судия, не оставил сих конокрадов без наказания, как сказал о том святой Дионисий: «За то, что окрадывали убогих».
    Случился с Дионисием еще один случай, когда от нападения вражьего, святой едва остался в живых. На вопрос пришедшего к нему в келью послушника Макария, которого Господь направил к старцу промыслом своим, святой отвечал: «Чадо, если этого не сможем стерпеть, то как сможем вытерпеть тамошнее мучение?» С тех пор даровал Господь преподобному власть над нечистыми духами, так что они не смели приближаться к нему.
    Благодаря молитвам и благословению преподобного, была основана еще одна обитель, что на реке Пельшме. Основал ее некий Григорий из города Галича, бывший архимандритом в городе Ростове. Святой Дионисий провидел, что Григорий должен стать основателем обители, а потому всячески с кротостью наставлял его.  Например, говорил такое: «Особенно, отец Григорий обращай внимание на то, чтобы совершенно не иметь в душе никакого возношения. А помыслы, с корнем выкапывая, очищай, со страхом, трепетом и умилением служа Господу». Говорил, также и такое: «Заставь свой ум изо всех сил искать одного только Бога и прилежать к молитве. И давай постараемся еще больше помогать нищим, сирота и вдовицам. Пока имеешь время, делай добро…»
    Григорий же открыл святому помысел об устроении обители. Преподобный благословил его и отпустил. Пельшемская обитель была устроена на расстоянии двадцати восьми поприщ от пустыни, где подвизался святой Дионисий.
Уже за семь лет до своей кончины святой выкопал для себя гроб и завещал похоронить его на месте сем, рассуждая, что если останется тело его в пустыни, то Бога ради останется здесь и братия.
    Устроил Дионисий еще одну обитель на расстоянии двух поприщ к северу от большой лавры. Ибо, стоящие вблизи монастыря деревни стали умножаться, и храма Покрова Богородицы в первом монастыре стало не хватать. В новом монастыре была построена церковь во имя святителя Леонтия епископа Ростовского, при которой подвизались инокини, наставляемые старцем, возводящим их ко спасению души.
В те годы случился в той стороне голод. Люди, приходившие в монастырь к преподобному, брали у него, как из неисчерпаемого источника. К нему стало приходить еще большее число нуждающихся, но преподобный раздавал и им. Когда же к преподобному пришел эконом и сказал: «Совсем немного, честной отец осталось для помощи просящим». То, услышав это, святой возмутился духом, обличив эконома в немилосердии и, как не желающего исполнять Заповеди Божии.
    Услышав столь страшное обличение, эконом припал к ногам преподобного, прося благословения. Преподобный благословил его и сказал: «Никогда не отчаивайся, но всю печаль возлагай на Бога, ибо Тот печется о нас». Бог молитвами святого  и далее все потребное подавал нуждающимся.
    Преподобный Дионисий до конца своих дней подвизался в устроении обителей и строительстве церквей. Так, была построена церковь во имя Воскресения Господня, вниз по реке Глушице, в восемнадцати поприщах от большой лавры. Церковь эта была устроена во всем благолепии и украшена иконами, которые он писал сам. Также, им была устроена церковь во имя святителя Николая, по просьбе жителей села Двинцы, которую также украсил иконами собственного письма.
    В то время, произошло это в 1417 году, из Великого Устюга прибыл в обитель некий священноинок, по имени Амфилохий. Инок сей, поклонившись Пречистой Божьей Матери и преподобному, испросил благословения принять его в обитель. Старец увидел в Амфилохии сподвижника в постах и молитвах, и принял его в обитель. Преподобный, испытывая Амфилохия, дал ему трудное монашеское правило и благословил исполнять обеты, которые были под силу лишь ему одному. Но Амфилохий все исполнял с огромным смирением. Видя сие, преподобный возрадовался сердцем и, до конца дней пребывали они в постах и молитвах, угождая Богу.
    Однажды призвал преподобный своего духовного сына Амфилохия и сказал ему: «О возлюбленный Амфилохий! Я вижу, что время моего ухода теперь при дверех. Ты – чадо, друг и советник мой в желании моем. Сколько Бог повелел, мы жили вместе. Ты и тело мое покрой землей, отдав прах праху. Пребывай, чадо духовное, и дальше на этом месте, держись духовной жизни и поминая мое смирение…»
    Услышав это, Амфилохий горько заплакал, и видя это, старец утешал его духовными речами. До самого вечера и всю ночь провели они в прощальной беседе и, лишь затем старец благословил Амфилохия отойти в свою келью. Но, Амфилохий тайком стал смотреть на молитву преподобного, а затем и другого брата позвал, Макария. Когда же старец перестал молиться и погрузился в легкий сон, то услышал голос, говорящий: «Услышана молитва твоя о братиях, о которых ты молился. И Я неотступно буду в этой обители, заботясь о ней и защищая ее от всех бед, и не будет в ней оскудения вовеки».
    Святой тут же проснулся и призвав Амфилохия, рассказал ему об услышанном во сне голосе. Амфилохий, узнав об обещании Богородицы оказывать попечение обители, исполнился радостью и, вместе со старцем они прославили Бога. После этого преподобный призвал братию и произнес им подобающее наставление. Ученики отошли из кельи преподобного со слезами, скорбя о скорой его кончине. Святой же, узнав о дне своего отшествия ко Господу, наложил на себя обет молчания.
    Почувствовав близкую кончину, святой призвал все священное собрание и повелел верному ученику Макарию совершить Божественную службу в самый момент его отхода. Перед тем, как разрешиться телесному союзу, он причастился Владычнего тела и крови Христа Бога нашего, и заповедовал похоронить его тело там, где он за семь лет до того выкопал себе гроб. Произнеся напутственное слово братии, он в довершение сказал: «Братия, если будет мне милость от Бога, то не отступлю я от этого места и буду молить Бога и Пречистую его Мать, чтобы оно не оскудело».
В это время Амфилохий видел на голове его венец, как солнце сияющий, а лицо его будто снег светилось.
    Всего же преподобный прожил семьдесят четыре года и шесть месяцев. Преставился он в 1437 году, месяца июня в первый день».
    Как утверждают искусствоведы, в иконописи Дионисия Глушицкого присутствуют элементы народного творчества возросших в русле традиций древнего славянства. В отличие от икон Новгородской школы, сухих и графически резких, работы преподобного Дионисия выделяются почти монохромными тонами, более плотной палитрой и плавными свето-теневыми переходами.
    В Вологодском краеведческом музее находится ряд икон, приписываемых Дионисию Глушицкому: «Покров Божьей Матери», «Божья Матерь с Младенцем» и другие, но наиболее значительные из его работ хранятся в Государственной Третьяковской галерее: «Успение Божьй Матери», «Иоанн Предтеча в пустыне», «Портрет-икона прп. Кирилла Белоезерского».
    Высокую оценку иконе «Предтеча в пустыне» дает знаток древнерусского искусства В.Н. Лазарев в статье «Живопись и скульптура Новгорода» («История русского искусства», Т. 2-й, 1954 г.) Он пишет: «Предтеча в пустыне» отличается изумительным лаконизмом форм. Фигура Крестителя настолько ритмична по силуэту и так хоро-шо вписана в просвет между деревом и скалами, что она могла бы оказать честь самому Рублеву».
    О портрете-иконе Кирилла Белоезерского, писанным еще при жизни преподобного, в описи Кирилло-Белоезерского монастыря сказано: «Писал ту икону преподобный Дионисий Глушицкий еще живу сущу чудотворцу Кириллу в лето 6932» (1424 г.)  Этот поразительный  портрет мало напоминает обычную икону. Он изображает величавого старца с умными, пытливыми глазами и кряжистой фигурой. Вероятно, этот портрет написан по наблюдениям, потому что в традициях того времени, написание «парсун», то есть – портретов духовных людей, не было принято. Искусствовед Ф.И. Буслаев называет  это произведение «идеальным воссозданием личности по характеристическим ее приметам, удержанным в памяти».
    В позднейшее время многие черты мастерства святого Дионисия переходят в традиции местного иконописания, что позволяет говорить о своеобразной Вологодской школе иконописи XIV-XV веков.

    Если говорить о школе Северного иконописания XV века, то оно связано с именем еще одного Дионисия, уроженца Великого Новгорода. В последние годы жизни инок Дионисий подвизался в Ферапонтовом монастыре, где в конце XV века, вместе с сыновьями расписал отстроенный к тому времени собор Рождества Пресвятой Богородицы.
    На Севере бытует легенда, будто в молодости был Димитрий (так в молодости звали будущего иконописца) именитым купцом. Счастливо ходил он в заморские страны, с выгодой продавал соболей, куниц, воск и мед. В Новгороде его хоромы славились гостеприимством. Всем находилось у него доброе слово и щедрое угощенье. Большим почетом  пользовались у него разные умельцы: иконописцы, позолотчики, искусные кузнецы и плотники. Говорили, будто Димитрий и сам учился писать иконы у старого новгородского иконописца.
    Как-то собрал Димитрий два богатых корабля и отправился за море. И застигла купца буря. Потонул первый корабль. Сломан руль у второго. Забыл купец о товаре. Захотелось хоть раз еще увидеть Новгород. Поклялся Димитрий сильной клятвой, что если вернется домой, всю жизнь свою и жизнь детей отдаст прославлению Заступницы Усердной – Богоматери… Через пять лет в рубище он вернулся в Новгород и стал великим иконописцем.
    Вскоре у Дионисия появились ученики, среди первых здесь были его сыновья. Слава его стала распространяться далеко за пределы Новгорода. В отличие же от строгих канонов Византийской иконописи, в творчестве Дионисия чувствуется Западное влияние, влияние мастеров эпохи Возрождения.
    Дионисий был одним из любимых иконописцев Великого князя Иоанна III. Со своими сыновьями, Феодосием и Владимиром, он работал во многих монастырях Московского царства. Узловым моментом в биографии Дионисия явилась работа по росписи фресок в Рождества Богородицком соборе Пафнутьев-Боровского монастыря, где тогда игуменствовал преподобный Пафнутий.  По уставу этого монастыря, который являлся особо строгим, никто из насельников не имел права вкушать скоромную пищу. Не привыкший к столь строгим подвигам Дионисий нарушил пост, после чего заболел ногами, и далее уже не в силах был продолжать работу. Пришлось Дионисию исповедовать свой грех, и по молитвам игумена и братии, снова получил здравие.
    Одновременно с телесным здоровьем, Дионисий получил и дары от Господа, выразившихся в способности тонкого отражения в видимых образах реальностей мира невидимого. Через некоторое время чревное искушение вновь напало на Дионисия, в результате которого, он тайно принес в монастырь «ходило агнче с яйцы учинено», то есть, зажаренную в яйцах баранью ногу, которая и была съедена. На этот раз, от Господа последовало более строгое наказание: Дионисий заболел чесоткой. Но, вновь, после покаяния, и молитв преподобного Пафнутия, он получил телесное здравие. Возможно, после вторичного своего выздоровления, ему был дарован этот радостный, торжественный стиль иконописания.
    Как пишут о Дионисии современники, художник работал легко. Его иконы отличаются светло-мажорной красочной гаммой, а также общим грациозным и возвышенным характером, являя собой зримое отображение Славы Господней и Славы Пресвятой Богородицы.
    В Ферапонтов монастырь он был приглашен уже будучи старым человеком и прославленным мастером. Роспись монастыря – последняя, «лебединая песня» его творчества.
    В лето 7088 (1500 г.) месяца августа в 6 день на Преображение Господа нашего Иисуса Христа начато бысть подписывати церковь и кончена на 2-е лето месяца сентября в 8-й день на Рождество Пресвятые Владычицы нашей Богородицы Марии… а писцы Дионисий иконник со своими чады…». Так говорит надпись о росписи собора. Это единственный в истории древнерусской иконописи случай, когда авторы решились подписать фрески своим именем.
    В литературе о Дионисии, начиная от В.Т. Георгиевского («Фрески Ферапонтова монастыря». 1911 г.) и до наших дней существует мнение, о главной цели творчества Дионисия, ставившего целью прославления Божьей Матери, как Царицы Небесной. Отсюда происходит мажорность и красочность колорита созданных им фресок. Хотя, как отмечают авторы исследований, некоторые Евангельские сюжеты росписей, особенно, когда это касается детских лет Богомладенца, либо сюжета Каны Галилейской, глубоко лиричны. Очевидно, здесь, хотя и в опосредованной форме, проявляется влияние школы Западных мастеров.
    Нередко фрески Ферапонтова монастыря сравнивают с работами итальянских мастеров эпохи Возрождения. Здесь Дионисий особенно близок к гениальному итальянскому художнику Джотто. По всей очевидности, находясь во время странствий в заморских странах, он видел работы этого гениального мастера, как впрочем, и других иконописцев.
    Отличие же стиля Дионисия от религиозной живописи Запада, состоит в том, что события происходящие в период земной жизни Богородицы, описываемые им, не есть события земные, или человеческие, но напротив, наполненные духовным содержанием, они отображают образ Царства Небесного на земле.
    В отличие от фресок с изображением Богородицы, образ святителя Николая написан в строгой, если не сказать – суровой трактовке.
    Фрески Дионисия невозможно передать словами. Ибо, невозможно рассказать о тех неповторимых замечательных красках, и о том внутреннем восторге художника, который он выражал в линии и цвете.
    В соседстве с Ферапонтовым монастырем, на Бородавском погосте, северные умельцы в 1485 году построили небольшую церковку. В этой церкви, вплоть до второй половины  ХХ столетия хранилось до десятка лучших произведений древнерусской станковой живописи школы Дионисия. В наши дни иконы Бородавской церкви, расчищенные опытными мастерами В. Брагиным и С. Чураковым, заново «воскресли».
    В завершение следует сказать, что Северные иконы Дионисия демонстрировались на Всемирной выставке в Брюсселе.

    «Академики из народа».

    Земля Вологодская и Северо-Двинская всегда была богата талантами, но если говорить о первом, получившим звание академика, художнике из народа, то им является сын крепостных крестьян из села Архангельского Платон Тюрин.
Рано оставшись без родителей, отец погиб на лесозаготовках, Платон был взят на воспитание барским столяром, дедом Игнатом. Там, в его мастерской, сам не зная почему, постепенно приучился рисованию. Впрочем, рисунки приходилось прятать, потому что барин, Алексей Григорьевич Холмов, был строг.
    Когда скончался барин, то имение перешло к его сыну Александру. Платон к этому времени уже превратился в статного юношу. Несколько раз он просил барина отпустить его в Вологду, научиться иконописанию, но всякий раз получал отказ. Так бы и продолжалась его безысходная жизнь в селе Архангельском, если бы не случай. В начале осени 1843 года к Холмову приехал давний друг и однополчанин, отставной кавалерийский полковник Александр Францевич Таранов.
    Таранов, также как и Холмов, являлся участником войны с Наполеоном, и после выхода в отставку, поселился в Петербурге. В Архангельское же приехал, чтобы повидаться с боевым товарищем и другом молодости. Гуляя однажды по саду усадьбы, он набрел на ветхую охотничью избушку. Дверь была открыта и, Александр Францевич вошел. В глубине, у окна, положив на колени доску, сидел Платон Тюрин, он рисовал акварелью портрет девушки. Испуганные художник и натурщица вскочили.
    - Рисуешь? - с удивлением спросил Таранов, переводя взгляд с парня на рисунок и девушку.
    Платон опустил голову.
    - Так, так! Не дурственно, совсем не дурственно! Даже отлично! Кто ты такой?
    Пришлось Платону рассказать незнакомому барину о своей любви к живописи, о стремлении стать художником.
    - Похлопочите, барин, может, в Петербург, в Академию отпустят!
    - В Петербург? В Академию? Нет, в Академию не примут. Нужна вольная.
    - Вольная!..  - Платон горько вздохнул и пальцы до боли сжали кисть.
    Прошел месяц. В середине ноября по селу разнесся слух: Платошку Тюрина за  200 рублей продали приезжему барину. А тот, говорят, отпускает его на волю – пусть, дескать, в столице искусствам обучается.
    Еще около двух лет ушло на то, чтобы наверстать упущенное, и лишь только в 1845 году он был принят в Академию художеств вольноприходящим учеником. Проходит еще 14 лет, и Академия признает Платона Тюрина своим академиком.
    За эти годы Тюрин достиг некоторой известности. Академия поручала ему писать портреты высокопоставленных лиц. Жизнь налаживалась, но благополучие было только кажущимся. Огромное напряжение сил подорвало здоровье. Врачи определили чахотку. Ко всему, художник увидел невозможность осуществления своих творческих планов в столице; ему хотелось рассказать в своих картинах о северной природе, об истории края, о людях населяющих его, а он же занимался в основном написанием помпезных портретов. Того ли он искал. Получив от Академии ходатайственное письмо на адрес Вологодских властей, Тюрин в 1864 году уезжает к себе на родину.
    Имением в Архангельском теперь владела вдова статского советника А.Ф. Золотилова. Новая «матушка барыня» пригласила к себе на званный обед столичного художника.
    У ворот усадьбы Платон встретил незнакомую девушку. Она осторожно прижимала к груди большой сверток, завернутый в чистую простыню. Платон окинул взглядом ее стройную фигуру, небольшую красивую голову с тяжелыми косами каштановых волос, приподнял шляпу, пожелав ей доброго утра.
    В гостиной, ведя пустой разговор с дородной, обрюзгшей, небрежно одетой вдовой статского советника, Платон не мог забыть ее – девушку с тяжелыми косами. Художник искал ее глазами, отвечая не-впопад не в меру любопытной вдове… Кто она?
    Через несколько дней они встретились снова. Она шла из церкви с небольшим букетом желтых листьев клена.
    Агния Эльпидифоровна Карабанова, белошвейка Золотиловой, воспитывалась в усадьбе под строгим надзором самой матушки-барыни.
    Вдова статского советника и слышать не хотела о замужестве своей портнихи. А когда Платон пытался вторично поговорить о женитьбе, оскорбленная вдова приказала не принимать художника, а невесту запереть под замок.
    Когда же легкий морозец покрыл лужи тоненькой корочкой льда, тайно, в небольшой церкви соседнего села, Платон Тюрин и Агния обменялись обручальными кольцами. После женитьбы художник поселился в Вологде.
    Город Вологда разбросал свои низенькие домики по грязным улицам и закоулкам. Около домов бродили козы в поисках травы, в лужах квакали лягушки.
    В то время, правящим архиереем в Вологде был епископ Палладий (Раев), известный как крупнейший деятель Русской Православной Церкви, ставший впоследствии митрополитом Санкт-Петербургским и членом Синода.
    Было в Вологде немало иконописных мастерских, но иконописцы встретили Платона Тюрина враждебно. При попытке познакомиться с ними и их работами – перед ним закрывались двери темных мастерских, а руки поспешно прятались за спины. Он был чужим для них.
    Вскоре, Платон Тюрин получил приглашение от чиновника особых поручений Петра Ивановича Бобарыкина, прежде занимавшегося живописью.
    Дверь открыл сам хозяин, толстый, но исключительно подвижный, немолодой уже человек. Улыбаясь, он провел художника в кабинет.
    - Очень рад, очень рад! Вы принесете большую пользу для нас. Я докладывал губернатору о вашем приезде. Он приветствует и заранее одобряет ваши творческие замыслы.
    Платон рассматривал акварели, миниатюры и рисунки, со вкусом  развешенные на стенах кабинета.
    - Вот мои работы! Мой учитель в Париже очень ценил мои вещи. Французы умеют ценить легкость, светскость, изящество! О… Париж, Париж! - вздыхал Бобарыкин, театрально ломая пальцы, унизанные кольцами.
    - Надо серьезно заниматься искусством. Живопись не терпит небрежности мастерства и мысли, - резко возразил Тюрин.
    - Это вы серьезно? Я не разделяю точку зрения господ класссиков и ненавижу идейность. Искусство должно быть легким, как хорошее вино, искусство – отрада души и глаз. Отдых от трудов.
    - А, что же вы скажете о полотнах гениев – Джорджоне, Леонардо, Тициана, Рембранта, Веласкеса?
    - Старье! Хлам! Они отжили свой век!
    - А Россия? К какому разряду отнесете русских художников?
    - Русские ничего не создали и не создадут в живописи! Наша бедная талантами земля отстала от Европы не на один век.
    - Не талантами бедна наша земля, а ценителями талантов! У нас дороже дают за рисунки для прошивки дамских панталон, нежели за картину! А пить, есть надо! И тащит русский художник с горя да с голодухи последний грош в кабак, пропивая талант.
    Нервно, приличия ради, Платон пролистал альбом бойких рисунков, «откушал» кофе. Недовольные друг другом – разошлись…
    «Убиение Глеба Святославовича» – первое полотно задуманного Тюриным цикла картин из истории местного края – быстро подвигалось вперед. Содержанием картины послужило далекое прошлое истории Вологодской земли. Новгородский князь Глеб Святославович в 1078 году решил со своей дружиной подчинить местных жителей и собрать с них богатую дань. Население оказало сопротивление дружине, князь был предан смерти.
    Темой следующей картины «Изгнание Димитрия Прилуцкого» послужило клеймо иконы святого Дионисия «Димитрий Прилуцкий». В 1372 году пришедший из Москвы на север старец Димитрий решил основать монастырь на берегу реки Комелы, куда стали стекаться другие монахи. Местные крестьяне, опасаясь, чтобы монастырь не завладел их землею, восстали против нежелательных соседей и прогнали монахов.
По свидетельству краеведа С.В. Клыпина, обе картины, ныне затерянные, были написаны в духе традиций старой академии.
    Мастерскую художника часто навещал протоиерей кафедрального Софийского собора – Нордов, интересуясь его работами и творческими замыслами. Платон понял, что протоиерей приходит не по личному желанию, что за его спиной стоит епископ Палладий.
    В знак особой милости Владыка поручил художнику написать свой портрет. Это послужило сигналом к получению и других заказов от влиятельных вологжан – губернатора, предводителя дворянства и помещиков. Вскоре Платон Тюрин был приглашен писать портреты в село Никольское, в имение крупного помещика А.П. Межакова.
    Здесь он выполнил большой портрет Межаковых. В образе Межакова художник дал полную характеристику изнеженного барина-«сибарита» с мечтательными глазами поэта. У ног хозяина сидящего в кресле – любимая собака. Жена стоит рядом в бальном атласном платье. Весь портрет написан в свободной манере, холодных тонах серебристой гаммы, чем еще больше подчеркивается характеристика портретируемых.
Здесь же был написан и ряд других портретов: групповой портрет «Дети Межаковых», «Портрет мальчика». Среди них особенно выделяется небольшой поколенный портрет младшего брата хозяина – Александра Межакова, страстного охотника за лисицами.
В 1870 году в Вологду прибыл Великий князь Алексей Александрович Романов. Местная администрация, в связи с этим, приготовила грандиозную встречу с участием помещиков, купцов, государственных служащих, которые съехались со всего Вологодского края.
    В центре города ремонтировались деревянные панели, отсыпались песком улицы, и когда августейшая особа прибыла в Вологду, то на всем протяжении пути следования князя стоял усиленный наряд солдат.
    После банкетов, следовавших один за другим, Алексей Александрович захотел посмотреть достопримечательности города и изъявил желание посетить мастерскую художника – академика Тюрина.
    В маленькой мастерской для всех не хватило места. Молча, с видом большого знатока, князь рассматривал этюды и начатые большие картины. Увидев приготовленные к отправке на академическую выставку картины «Убиение Глеба Святославовича» и «Изгнание Димитрия Прилуцкого», Великий князь резко упрекнул художника в неверном понимании исторических событий.
    Через некоторое время Платон Семенович был вызван в консисторию. Новый епископ, заменивший Владыку Палладия, долго беседовал с художником о дальнейшей работе, намекнув, что Тюриным очень недовольны светские власти и церковь не может его больше поддерживать. Картины, компроментирующие власть и церковь, следует не посылать на выставку, а уничтожать.
    Посещение Великим князем мастерской Платона Семеновича и беседа в консистории не замедлили сказаться на материальном положении художника. Его избегали, заказы почти прекратились. Небольшие сбережения были израсходованы.
К этому времени относится семейный портрет Платона Тюрина, написанный на картоне. Сам художник сидит, облокотясь на простенький дощатый стол. На усталом лице застыло горькое выражение. Тронутые сединой волосы свисают на лоб. Жена, молодая женщина, держит на руках кружевное шитье. На коленях у Тюрина играет бумажкой ребенок – дочь Софья.
    Здоровье художника ухудшалось. Чахотка подтачивала силы и приковывала к постели. Незаконченные полотна стояли в углу, покрытые пылью.
    В попытке поправить материальное положение, Тюрин решил заняться книгопечатанием, для чего был приобретен печатный станок «Кениг-Бауэр». Пришлось взять кредит, продать что-то из своих вещей, но уже через два года станок был продан за долги богатому предпринимателю Гудкову-Белякову.
    Прошло еще десять тяжелых лет. Несправедливость и жизненные лишения, неумение найти выход из того тупика, в который он попал, убивали в Тюрине художника. Он продавал свои картины за гроши, писал иконы (образ «Вознесение» в церкви Богородского кладбища), расписывал и поновлял церковные росписи.
    Правда, бывали редкие дни творческого подъема, когда в больном Тюрине пробуждался художник. Тогда старый мастер писал портреты. К таким работам последнего периода относятся два овальных портрета местных небогатых помещиков Зубовых, датированных 1880 годом. Потомки сиятельных фаворитов Екатерины Второй грустными глазами смотрят с полотна. Зритель так и воспринимает их, как «тень давно минувших дней».
    В последний год художник не вставал с постели. Нудный кашель раздирал легкие. В комнате холодно, пусто. Молодой земский врач предупредил родных о скорой смерти больного.
    В 1882 году, весной, когда деревья покрылись свежей зеленью, Платон Семенович умер.
    На Горбачевском кладбище Вологды, среди густо разросшейся зелени, лежит тяжелая чугунная плита. И если посетивший это место подойдет поближе, то увидит хорошо сохранившиеся выпуклые буквы: «Императорской академии художеств – академик живописи портретной и исторической – Платон Семенович Тюрин».

    Младшим современником Платона Тюрина был Александр Алексеевич Борисов. Также, как и его предшественник, он был выходцем из простого народа, и также как и он, закончил Петербургскую Академию художеств.
    Родился Александр Борисов в 1866 г. в небольшой деревушке Глубокий Ручей Сольвычегодского уезда, близ Красноборска, в бедной крестьянской семье. С детства он рос болезненным ребенком, и его родительница, набожная женщина, дала обет Богу, в случае исцеления, отдать сына на один год в монастырь на послушание.
    Будучи ребенком, Санька и сам много молился перед иконой целителя Пантелеимона, которая находилась у них в доме. При этом, одной молитвой он не ограничивался, но старался карандашем или углем рисовать на обрывках старых газет изображения святого.
    Этими изображениями он облепил все стенку напротив своей кровати, но целитель как бы с укоризной смотрело на него, и будто говорил: «Не выходит! Не выходит!» Но, Санька писал лик святого вновь и вновь, да, так постепенно и привык к карандашу и бумаге.
    По молитвам ли матери, или по детской вере самого Саньки, здоровье ему было даровано, но лишь только по исполнении ему пятнадцати лет, мать решилась отдать его на год в монастырь, ради исполнения обета.
    В Соловецком монастыре, куда и раньше они совершали паломничества, Саньку определили в Зосимо-Савватиеву пустынь, где он наравне с монахами исполнял послушание на рыбной тоне, а в свободное время рисовал монахов, церковь, природу. 
    Именно с этого времени он стал грезить мечтаниями о путешествиях на Новую Землю и на Груманд (Шпицберген). В Савватиевой пустыни Санька встретился с иеромонахом Ионафаном, который и определил его судьбу, как художника-живописца. Заметив дарования юного послушника, он стал заниматься с ним церковной грамотой, давал для прочтения духовные книги, но занятия эти не были продолжительными, ибо когда началась русско-турецкая война, отец Ионафан отправился добровольцем на фронт, в качестве полкового священника.
    По прошествии же года, Санька вновь вернулся в деревню Глубокий Ручей, но вскоре убежал оттуда в Архангельск, из-за голода, холода и бесчинств местных работодателей.
    Вскоре, по окончании войны, вернулся и отец Ионафан, который на Балканах встретился с художником-баталистом Верещагиным (тоже, уроженцем Вологодской земли), видел его картины и высоко о них отзывался.
    Именно, отец Ионафан определил Саньку в иконописную мастерскую, при этом нередко говорил о нем: «Как знать, может, второй Верещагин из тебя выйдет!» - Слова эти оказались пророческими, потому что, также как Верещагин являлся певцом военных баталий, так и Борисов известен нам как певец Русского севера, певец Арктики.
    На счастье будущего художника-академика, в иконописной мастерской побывали Великий Князь Владимир Александрович с супругой Марией Павловной. От их имени, на адрес президента Академии художеств было направлено ходатайственное письмо, но ответа, увы, не последовало. Через два года, Александр Борисов едет сам в Санкт-Петербург, заручившись письмом отца Ионафана.
    Учиться было трудно, из-за отсутствия заработка и средств к существованию. В Академию сразу поступить не удалось, сначала пришлось окончить классы рисования Общества поощрения художеств. При поступлении в Академию, он попадает в классы таких прославленных мастеров, как И.И. Шишкин и А.И. Куинджи. Небезынтересным является тот факт, что в 1896 г., на последнем предконкурсном курсе он учился с Н.К. Рерихом, который в то время работал в Русской традиции, и картины которого были тогда наполнены былинными мотивами и посвящены русской старине.
    В Академии художеств существовала со времен основания традиция, выезжать на каникулах – «на этюды». И, в то время, когда большая часть студентов выезжала в Крым, либо на Кавказ, Александр Борисов неизменно отправлялся на Север.
    В 1894 году, вместе с экспедицией министра финансов С.Ю. Витте, обследовавшей Мурманское побережье в поисках удобной морской гавани для военного флота, Борисову, приглашенному в качестве рисовальщика, удалось совершить поездку вдоль Мурманского побережья и Скандинавии до Трохейма.
    В 1896 году он вновь едет на Мурман, где проводит три весенних месяца, а затем с астрономической экспедицией Академии наук впервые отправляется на Новую Землю. В течение трех месяцев художник работает на Новой Земле в районе пролива Маточкин Шар. Здесь, по настоятельной просьбе профессора Казанского университета Д.И. Дубяго Борисов пишет картину «Полное солнечное затмение на Новой Земле», которая позже имела успех на выставках художника.
    Репин, Васнецов и Куинджи высоко отзывались о творчестве молодого художника. Репин, например, писал по этому поводу: «Это все превосходные и верные, как зеркало, картинки, строго нарисованные и необыкновенно правдиво написанные, в них ярко выразилась любовь этого русского Нансена к черной воде океана с белыми льдинами, свежесть и глубина северных тонов, то мрачных, то озаренных редким светом низкого солнца».
    Вернувшись в Петербург, Борисов весь ушел в работу над конкурсной картиной  «В области вечного льда». По замыслу, дипломная картина должна была рассказать о не обжитых еще человеком островах Новой Земли. Тяжелый влажный воздух, низко нависшие тучи, свинцово-серая вода, плавающие льдины… Работа шла трудно. Художник вновь и вновь принимался за работу, но… Борисов решил временно бросить работу над картиной. Когда, через полтора месяца он вернулся в мастерскую, то увидел на дверях Академии тяжелые замки.
    Борисов отправился в кафе Бернеров, где художественная молодежь и раньше проводила время в свободные от занятий часы. Посетители кафе, на этот раз были необычно взволнованны. Расположившиеся недалеко от стойки в полном составе «куинджисты», были возбуждены более других. Они сообщили Борисову печальную новость, об увольнении из Академии их учителя, Архипа Ивановича Куинджи и о приказе премьер-министра Плеве «закрыть Академию».
    Через пару дней, «куинджисты» снова собрались в кафе Бернера. Решили держаться всем вместе, и вопреки воле начальства, просить Архипа Ивановича, и далее быть их учителем.
    Приняв решение, все смеялись, шутили, но едва им принесли по третьей кружке пива, как в кафе вошел Куинджи.
    Иван Архипович был похож на больного. Он сел отдуваясь на стул и вытерев лицо большим клетчатым платком, спросил: «Что вы собираетесь делать?»
Заговорили все сразу, перебивая друг друга. Куинджи поморщился и, чуть приподняв руку, произнес глухо: «Вы все должны подать прошение о допущении к занятиям, подать сегодня же. Я знаю, вам не откажут… Я настаиваю на этом!.. Вам нужен диплом, нужна бумажка. В России всюду нужна бумажка, без нее нельзя жить». - Он замолчал на некоторое время и, затем добавил с волнением: «Если вы меня любите… подайте прошение… А я, как член Совета Академии, я вправе быть с вами, помогать вам!..»
    Борисов продолжил работу над конкурсной работой. Вместе с ней на выставке была картина «Весенняя полярная ночь» и целая се-рия новоземельских этюдов. Все эти картины были куплены П.М. Третьяковым. Художник, в кругу друзей так вспоминал об этом:
    «Мыл я в мастерской кисти. На табуретке ведро с керосином, в руках тряпка. Вбегает Миша Латри.
    - Иди скорее, тебя Архип Иванович зовет.
    Не знаю почему, но я оробел. И, как  был с грязными, пахнущими керосином руками, так и побежал вниз, в античный зал, где выставка. Около моих работ стояли Куинджи, Репин и еще кто-то, я не разглядел.
    Подхожу, спрашиваю: «Архип Иванович, вы меня звали?»
    - Нет, - говорит, - не я, а вот Павел Михайлович.
    Знакомит с высоким худым человеком. Третьяков! Ахнул я. Вспомнил, что руки у меня грязные, в керосине, покраснел и стал вытирать их не менее грязной тряпкой, которой вытирал кисти.
    - Вы не возражаете, если я куплю ваши вещи. Вы их не продали?
Стою я, как оглашенный, не знаю, что и говорить, кругом нас стоят товарищи, смотрят, кое-кто смеется, а я как будто языка лишился…»
    На деньги, полученные от продажи коллекции картин Третьякову, Борисов готовился к вторичной, более длительной поездке на Новую Землю. Он решил переправиться по проливу на Карскую сторону и по восточному берегу Новой Земли, на собаках подняться до мыса Желания – самой северной точки острова.
    Впрочем, Александр Борисов готовился к экспедиции, вовсе не для написания этюдов. Он скрупулезно изучал литературу по вопросам ледникового образования и истории оледенения. Весной 1899 г. он начал строить дом на Маточкином Шаре, при этом попутно писал картины. Так родилась серия картин «Полярные ледники». Денег на подготовку экспедиции не хватало, поэтому Борисов прибег к помощи заимодавцев. К осени в Архангельск прибыла, построенная для этой цели одномачтовая яхта «Мечта».
    В середине августа 1900 г., Борисов, зоолог Тимофеев и пять здоровых, выносливых матросов вышли на яхте на Новую Землю. В становище Маточкин Шар их ожидал опытный проводник Устин Ханюков, охотник-следопыт.
    Но время для выхода уже было выбрано неблагоприятное. Пролив Маточкин Шар уже был забит мелким льдом, занесенным ветром из Карского моря. Стокилометровый пролив пришлось преодолевать две недели. Еще несколько дней понадобилось, чтобы войти в ледяной мешок Карского моря. На пятые сутки продвижения на север разыгралась настоящая пурга. Температура воздуха быстро понижалась и, произошло самое страшное – море стало сковывать льдом.
    Спасая провизию и снаряжение, срочно загрузили их в шлюпки и, впрягшись в ремни, поволокли их к берегу. Наконец, из-за движимой ураганом массы льда, не стало никакой возможности тащить за собой шлюпки. Часть провизии перегрузили на нарты, но вскоре они провалились под лед. Спасти смогли только проводника, а собаки и вся провизия погибли.
    Наконец, вступили, как им казалось, на берег. Сил больше не было. Как по команде повалились в снег, а проснувшись, увидели вокруг себя только море да толстые льдины. Нет воды, нет пищи, нет огня. Кругом только лед, море…
Александр Борисов так вспоминал об этом периоде:
    «Сидишь, уткнувшись в снег, и не хочешь ни говорить, ни смотреть друг на друга. Да, и о чем говорить? Все уже переговорено. У всех одна мысль – о смерти. Засыпая вечером, не надеемся еще раз увидеть рассвет… И так, медленно, целой вечностью, тянутся минуты безмолвия, нарушаемого лишь треском льдов. Меня это чувство угнетало больше всех. Я ведь главный виновник. Я привел их сюда. И это сознание страшной ответственности за семь человеческих жизней не отнимало у меня надежды до последней минуты».
    Лишь на пятые сутки Устин, всматриваясь в мутную даль, закричал, показывая  в сторону рукой: «Там собаки лают. Я чую дым чума!» Устин несколько раз выстрелил из ружья. Послышались ответные выстрелы. Громкое  «ура» восьми человек огласило воздух.
    В апреле 1901 г., покинув зимовье, Борисов, Тимофеев и проводник Устин санным путем  добрались по почти неисследованному восточному берегу до заливов Чекина, Канкрина, Медвежьего и потом, до мыса Пяти Пальцев. На протяжении всего пути художник писал этюды о жизни трех смельчаков на берегу Карского моря. Все лето работал художник на Новой Земле, передвигаясь с места на место. Осенью 1901 г. экспедиция начальника гидрографического управления А.И. Вилькицкого сняла и доставила в Архангельск Борисова и зоолога Тимофеева.
    По прибытии в Санкт-Петербург, Борисов начал готовить выставку своих картин. Но еще задолго до выставки, о Борисове говорила вся столица.
    29 апреля 1903 г. художнику было предложено развернуть свои работы в Белом зале Зимнего дворца. Первого марта, в назначенный час, выставку посетили Государь Император Николай Второй с Государыней Императрицей Александрой Федоровной, с Цесаревнами и Императорской Свитой. Художник так вспоминал об этом событии:
    «Торопливой походкой Император Николай переходил от одной картины к другой. Его голубые глаза не выражали ни интереса, ни любопытства. Перед большой картиной «Страна смерти» он остановился, зябко повел плечами и, переводя взгляд с картины на художника, не то спрашивал, не то отвечал сам на свой вопрос: «Кому нужна эта мертвая страна?» 
    Борисов попытался рассказать о Севере, о своих картинах, но Император легким взмахом руки остановил его. Царь, казалось, был недоволен. Но у дверей Он обернулся к художнику и сказал: «Благодарю вас и желаю вам блестяще выполнить и вторую поездку».
    В тот же день через Министерство финансов Борисову сообщили, что его большую картину «Страна смерти», Их Императорскому Величеству благоугодно повелеть приобрести для музея Императора Александра Третьего.
    Выставки в Академии художеств и залах музея Императора Александра Третьего имели шумный успех. Картины вызвали много разноречивых толков. После доклада о Севере художник сам пояснял работы. Посетители, особенно студенты, интересовались природными богатствами земли, условиями жизни ненцев, их обычаями. Центром внимания было полотно «Страна смерти».
    В этой картине Борисов продолжает разрабатывать найденный Куинджи красочный метод воздействия на зрителя сочетанием яркого света и темноты. Темное небо и догорающая заря, отражение ее лучей на глыбах льда создает впечатление тревоги, холода и жуткого кошмарного сна. Гигантские ледники давят человека.
    По поводу картины «Страна смерти» исследователь Крайнего Севера Н. Пинегин писал: «Борисов лгал! Необходимо показать всем, что такое Север. Эта одна из привлекательнейших стран… Какая же это пустыня? Море и земля полны живых существ. Колонисты ловят рыбу в реке пудами. Здесь может жить человек. А пейзаж блещет светло-серыми и голубыми красками… Нет, Север – прекрасная страна! Об этом должны говорить все!..»
    Впрочем, Пинегин, посетивший Новую Землю в 1910 г. вместе с Седовым на корабле «Святой Фока», видел Север с позиций гораздо более комфортабельных, чем Борисов, который, ежечасно рискуя своей жизнью, потратил целый год, исследуя царство камня и льда. Что же касается названия картины, то необходимо вспомнить, что страной ужаса и смерти, страной страшных трагедий впервые назвал Север не Борисов, а Фритьоф Нансен.  Художник озаглавил картину словами этого знаменитого полярника.
    «Во дворце недовольны картинами Борисова. Они скучны и неинтересны!» - передавали друг другу светские любители искусства. Великий Князь Георгий Михайлович, на предложение Всероссийского географического общества, приобрести коллекцию картин Борисова, ответил: «Об этом надо подумать, я лично не люблю Севера, как уроженец Кавказа, но сейчас только о Севере и говорят. Картины без сомнения интересны, я поручаю это дело графу Дмитрию Ивановичу Толстому».
Толстой, в свою очередь, ссылаясь то на военное положение в России, то на малые средства музея, вежливо, но упорно отказывался от их покупки. 
    Видя равнодушие в музее и Академии, художник решил отъехать за границу. Вскоре он получил приглашение организовать выставку в Европе и Америке. Весной 1904 года Борисов отбыл из России.
    Выставки за границей превзошли все ожидания художника. Впервые в истории живописи русским художником был показан Крайний Север. В Европе и Америке о Борисове было написано много статей. Его называли «Русским Нансеном», «Северным Рембрантом», «Полярным Данте».
    В Париже выставку посетил президент Французской республики, в Лондоне – король Эдуард Седьмой. В Вашингтоне выставку развернули в Белом Доме президента. За выставку в Париже Борисов был награжден орденом Почетного легиона, в Норвегии – орденом св. Олафа 2-й степени. Выставка побывала Вене, Праге, Мюнхене, Берлине, Гамбурге, Кельне, Дюссельдорфе и т.д.
    Вслед за этим, пришло и долгожданное признание в России. В марте 1906 г. Правительство России пожаловало Борисову орден святого Владимира 4-й степени – «В воздаяние особых заслуг в исследовании Северного края и ознакомления с ним путем художественных произведений».
    Музеи Англии, Франции, Норвегии предлагали Борисову купить его работы. Огромная сумма денег могла оказаться на чековой книжке у художника. Но Борисов отказался от продажи, говоря: «Картины о Русском Севере должны быть только в России». По этому поводу, в марте 1905 г. художнику пришло похвальное письмо от выдающегося русского физика, основателя сейсмологии Б.Б. Голицына.
    Борисов не мог долго жить за границей, его тянуло в Россию. С 1904 по 1908 год он несколько раз ездил в различные города Западной Европы и Америки, куда переезжала его выставка, и снова возвращался на родину. «Душно там истинно русскому человеку, воздуху не хватает», - смеясь, говорил он своим друзьям, оправдывая свой очередной приезд.
    В мае 1908 года художник побывал в США, где был принят президентом Теодором Рузвельтом и демонстрировал ему свои работы. Выставки прошли в ряде городов США и всюду имели исключительный успех. Американцы также предлагали художнику продать свои работы, но он категорически отверг эти предложения, заявив, что его работы должны принадлежать только России.
    Вернувшись из Америки, Борисов в декабре 1908 г. организует выставку своих работ в Берлине. На этой выставке он встречает вдову профессора Берлинского университета Забулдовского, русскую по происхождению (из крестьян Тверской  губернии), которая в январе 1909 г. становится его женой.
    После женитьбы Борисов поселился в Берлине. Жил он здесь ради жены, привыкшей к этому городу. Работа над картинами хотя и не прекращалась, но не была столь активной, как раньше. Благодаря большому количеству этюдов он писал новые работы и, таким образом,  его большая квартира превратилась в настоящую картинную галерею. Главной работой здесь стало обширное полотно «Полуночная заря». Исключительный восторг она вызвала у Ф.И. Шаляпина при посещении им квартиры Борисова. Рядом с этим полотном находились картины «Весенняя полярная ночь», «К Северному полюсу» и другие.
    Но, несмотря на то, что таланту художника рукоплескал весь мир, он не забывал и родные места. Частым гостем он был в городе Вологде. Вместе с профессором Академии художеств А. Киселевым, вологодскими художниками и любителями живописи, он принимает деятельное участие в организации «Северного кружка любителей изящных искусств», и решает строить в родном Красноборске доммастерскую, чтобы окончательно переехать туда на постоянное место жительства.   
Стремясь ближе ознакомить русский народ с богатствами Севера, в Красноборске художник обрабатывает свои записи и дневники путешествий, подготавливая их к печати. Впоследствии, книга «От Пинеги до Карского моря» была издана А.Ф. Дервиеном в Санкт-Петербурге.
    После шумного успеха картин Борисова за границей, снова возбуждается ходатайство о покупке их для отдела этнографии музея Императора Александра Третьего. На покупке картин настаивают Географическое общество, художники, ученые. К руководству музея обращаются Илья Репин и Виктор Васнецов, а также сын художника Аполлинария Васнецова, известный исследователь Арктики Всеволод Васнецов. Ответом было – молчание.
    Но художник продолжает работать, приезжая периодически из-за границы в Вологду и Красноборск. Так появляются картины «Зимняя сказка», «Лес зимой», «Лесные дали», «Зимние грезы» и другие. В июне 1913 г. новые работы, вместе с полярными картинами и этюдами были показаны на выставке северных художников в Вологде, в доме торговца швейными машинами Шрама. Картины и этюды вологодских лесов были подарены художником Вологде и хранились в фондах «Северного кружка любителей изящных искусств».
    Последняя дореволюционная выставка картин Борисова состоялась в феврале 1914 года в Санкт-Петербурге.
    У подъезда дома князя Юсупова, по адресу: Литейный – 42, толпился народ. Здесь открылась последняя полная выставка картин Борисова. Подражая своему учителю А.И. Куинджи, художник задрапировал темным крепом стенд картины «Страна смерти», дал электрическое цветное освещение. Впечатление от картин было потрясающее. Снова Борисов заставил говорить о себе весь Петербург. Снова возбудили ходатайство о покупке картин для этнографического отдела. Государственная дума готовит законопроект о покупке полотен Борисова. В газетах и журналах пишут статьи о новом приобретении.
    Однако директор музея Толстой высказался, что «фотографии, снятые с натуры по строго научной программе, дадут больше знакомства по изучению природы родины, чем этюды и картины талантливого художника, написанные с натуры».
    Вслед за Борисовым, ряд других художников посетили Крайний Север. Это были В. Серов, К. Коровин, Е. Столица, В. Переплетчиков, но для них северный мотив был лишь мимолетным эпизодом творческой биографии. Борисов же являлся не только певцом Арк-тики, но и пионером ее живописного освоения. Всеволод Аполлинарьевич Васнецов, в своей книге «Под звездным флагом Персея», пишет о художнике такие слова:
    «Борисов был замечательным художником, прекрасно знавшим Север… В Арктике Борисов был не быстролетным туристом, он был в ней своим. Художник не только видел Север, он чувствовал его всем своим существом. И нет лучше художника, который бы с таким знанием и чувством умел передать в своих произведениях красоту полярных пейзажей, их величие, их настроение».
    Но, личность художника не ограничивалась его художественным талантом. Еще задолго до окончательного поселения своего в Красноборске в 1914 году, он начал выступать в печати о необходимости построения на Севере разветвленной сети железных дорог, которые бы связали его с Сибирью, а также с центром России. Так появился проект дороги «Великий Северный железнодорожный путь». Он включал в себя три направления: Обь – Котлас – Сорока – Мурман; Котлас – Вельск – Коноша – Санкт-Петербург; Котлас – Великий Устюг – Кострома. Проектируя, Борисов руководствовался не только экономически, но также и военно-стратегическими соображениями.
    Одновременно художник выступает в печати с вопросом о создании речного пути из Сибири в Европу. При этом, он был не только пропагандистом новых идей, но прежде всего являлся человеком пра-ктического действия. Достаточно сказать, что еще в 1915 году на его средства были проведены изыскания для проектируемой железной дороги. Свою брошюру «Обь – Мурманская железная дорога», изданную в 1915 году, Борисов заканчивает словами: «Мы непростительно опоздали с постройкой железной дороги от Петрограда на Мурман и начали строить после того, как грянул гром. Сдается мне, что железную дорогу Обь – Котлас – Сорока мы начнем строить после второго громового удара». Так оно на деле и вышло. Дороги: Беломорск – Обозерская и Котлас – Вельск – Коноша, действительно были построены в Великую Отечественную войну.
    Этот свой проект Борисов предложил советскому правительству сразу после революции 1917 года. Рассмотрение его происходило в различных правительственных инстанциях, вплоть до Совнаркома, например, 4 февраля 1919 г. этот проект обсуждался на заседании СНК под председательством Ленина. Нелишне отметить, что накануне этого заседания, Борисов был вызван в Кремль, где в течение нескольких часов, в кабинете «вождя» происходило обсуждение плана строительства железной дороги. Совнарком признал направление дороги по проекту А.А. Борисова приемлемым. Но, несмотря на то, что Обь – Беломорская магистраль была включена в план ГОЭРЛО, средств для ее строительства не хватило.
    Жизнь и деятельность Александра Борисова, если говорить о послереволюционном периоде, была связана не только с Красноборском. Родина художника административно входила тогда в состав Северо-Двинской губернии, центром которой являлся Великий Устюг. Поэтому, не случайным является то, что художник был избран делегатом 12-го Северо-Двинского губернского съезда советов в марте 1927 года, в работе которого принимал активное участие.
    Но, участие в общественно-политической жизни было частным штрихом его биографии. Во все периоды своей жизни, он оставался прежде всего художником. Например, нельзя забыть, что выставка картин Борисова в Великом Устюге, послужила причиной для создания Великоустюгского краеведческого  музея.
Умер Александр Алексеевич Борисов 17 августа 1934 года у себя в мастерской, во время работы над картиной об Арктике.
    Говорят, что расстояние от рождения до смерти измеряется не годами, а тем, как человек жил и что он сделал. Художник Борисов сделал очень много, причем не только того, что касается сферы живописи.               

    Конечно, культурная жизнь Вологды и Северо-Двинского края, не ограничивалась творчеством только этих двух выдающихся мастеров. Существовал определенный круг художников второго плана. К этому окружению принадлежали Феодосий Вахрушев, Анатолий Белозеров, Анна Каринская, Александр Киселев, Николай Бекряшев и Александр Брягин.
    Феодосий Михайлович Вахрушев родился в городе Тотьме, расположенном в среднем течении реки Сухоны, в двухстах километрах от Устюга. Пожалуй, спокойное течение этой реки, просветленность природы Севера, неспешный быт провинциального городка,  сформировали его как созерцательную натуру, а потому не случайно Феодосия Вахрушева называют «лириком Северного пейзажа».
    В августе 1888 года он поступил вольнослушателем Императорской Академии художеств, в 1894 г. сдает экстерном гимназический курс без знания древнейших языков, а 5 ноября того же года заканчивает художественные классы, со свидетельством «классного художника 3-й степени» с правом поступления в мастерскую». После сдачи экзаменов Вахрушев поступает в мастерскую И.Е. Репина, но в декабре 1897 г. вынужден уехать домой, по причине болезни отца. Последующие годы жизни Вахрушева проходят в Тотьме, где он жил до своей смерти в 1931 году.
    Наиболее значительными его работами, можно назвать такие, как «Портрет матери» - 1899 г., «Ранний снег» - 1907 г., «Спас на Кокшеньге» - 7-я периодическая выставка с Санкт-Петербурге», акварель «Тишина» («Богоматерь»), где изображена кладбищенская церковь на берегу Сухоны, картина «Крестьянская девочка» - 9-я периодическая выставка в Санкт-Петербурге в 1910 году, «На Дальнем Севере» - принимавшая участие на 22-й выставке Санкт-Петербургского общества художников в 1913 году; эта работа была приобретена для галереи Академии художеств.
    С этого времени Феодосий Вахрушев становится известным пейзажистом. Из его работ, картину «Под лучами весеннего солнца», можно назвать самым поэтичным его произведением. То же самое можно сказать и о пейзаже «Река Сухона» («Осень»), который сейчас находится в Вологодской картинной галерее. Поэтическое дыхание исходит и от его этюда «Ночь рыбака».
    В 1925 году Вахрушев несколько отступает от избранного им жанра, он пишет большую картину для Академии Наук – места раскопок профессора В.П. Амалицкого на берегу Северной Двины. Это произведение можно назвать одним из последних значительных его произведений.
    Вологодские художники Александр Александрович Киселев, Анатолий Николаевич Белозеров, Анна Николаевна Каринская, вместе с Александром Борисовым разработали устав «Северного кружка любителей изящных искусств», который начал работу в 1906 году. В 1909 году, благодаря усилиям этого кружка, в здании Вологодского Дворянского собрания была устроена выставка картин, в которой, кроме указанных авторов, были представлены работы Ф.М. Вахрушева, Д.Н. Кардовского и Н.П. Богданова-Бельского.
    Из художников 30-40-х годов можно назвать вологжанина Александра Ивановича Брягина, написавшего такие картины, как «Александр Ярославович Невский призывает новгородских граждан на борьбу с псами-рыцарями», а также «Постройка царем Иваном Грозным флота в Вологде». По слову писателя Д. Семеновского, в книге «Мстера»(1933 г.): «Брягин – непревзойденный мастер лирики красок… Брюллов русской миниатюры».
    В картинной галерее государственного краеведческого музея-заповедника  Великого Устюга выставлены также картины Николая Георгиевича Бекряшева, который в течение двадцати лет, до своей смерти в 1938 г. являлся директором музея. Из них можно назвать большое живописное полотно «Выбор приданного» и портрет первого директора музея Е.А. Бурцева.
    Разумеется, сей краткий очерк, не может во всей полноте рассказать о творческом наследии Северо-Двинского края. Его объем будет недостаточным даже для рассказа о жизни одного человека.  Главное, здесь, отразить грани культурной жизни этого древнего города.  Культура которого всегда была не только на очень высоком уровне, но, что не менее важно – самобытной, имеющей свой почерк, свой особый характер. Вот почему, даже и в наши дни, если говорить о творчестве устюжан, можно сказать главное – здесь нет усредненности, нет приземленности провинции, а уж тем более нет того, что характерно для некоторых западных областей – испорченности нравов, напротив – здесь простота, здесь искренность, здесь высокое дыхание Русского Севера.


    ГЛАВА 8: «Ремесла и народные промыслы»

    О Великом Устюге, как говорят о том искусствоведы, можно писать бесконечно. И сколько бы ни проводилось исследований, о духовной жизни Северо-Двинской столицы, ее культуре, зодчестве, эти исследования все-равно будут страдать неполнотой. То же, пожалуй, можно сказать и о ремеслах и народных промыслах, процветавших на этой земле.
    Один только список названий промыслов, говорит о многом. Это и гончарное производство, и изразцы – цветные и узорные кафели, и узорное ткачество, и такой вид народного творчества, как кружево на бересте. Успешно работали в Устюге и артели резчиков по дереву. Например, иконостас в Троицком соборе, Троице-Глединского монастыря, создан мастерами резчиками. До самой революции процветали мастерские каменотесов, изготовлявших надгробные памятники. Процветало и такое, характерное для Севера искусство, как резьба по кости. А, также, и вовсе экзотические, как «мороз по жести» и, «серебряная чернь».
Для понимания, насколько была развита культура в среде народа Северо-Двинского края, необходимы исследования профессиональных искусствоведов, поэтому настоящая глава будет иметь ознакомительный характер, чтобы пробудить интерес читателя к этой теме.

    «Ткачество»

    С давних пор русские крестьянки украшали свою одежду узорами, придавая ей нарядный праздничный вид. Домотканые рубахи, сарафаны, фартуки в умелых руках мастериц превращались в красочные, радующие глаз произведения искусства.
В долгие зимние вечера при лучине ткали чудесные узоры. Безвестные мастерицы хранили в своей памяти  издавна выработанные приемы узорного ткачества, традиции художественного оформления, создавали и новые композиции и расцветки.
Устойчивость традиционных форм в народном декоративном искусстве объясняется стремлением народных мастеров исходить из ранее созданного, усовершенствованного и устоявшегося образа. Причина же многовековой устойчивости традиций, кроется вовсе не в слепом исполнении традиций а, прежде всего, в незыблемости духовных и нравственных норм, которым народ следовал в течение многих столетий. Несмотря на красочность узоров, одежда была все-таки строга, подчеркивая внутреннее благочестие тех, кто ее носил. Одежды праздничные, то же имели благочестивый характер, указывая на внутренние красоту и христианские добродетели обладателей этих одежд.
    Если проследить историческое развитие народов в их бытовом, внешнем выражении, то нетрудно увидеть, что отказ от духовных и нравственных норм, приводил всегда и к изменению внешнего облика, к деградации, приводил к изменению и бытовых условий.
    Ткачество для мастериц крестьянок было составной частью, как трудовой жизни, так и быта. Работа на ручных станках – кроснах, либо долгими вечерами на прялках, сопровождались пением народных песен, которые они знали во множестве, либо нескончаемым повествованием былин и сказов, либо пением духовных песен и молитв. Ткани вырабатывались при этом из различного сырья: лен и конопля, выращенные в своем поле, шерсть, полученная от своей овцы. При  этом, обработка волокна и шерсти, окраска их красителями или цветными глинами также производилась силами семьи.
    Сама природа Севера, величавая, суровая, сдержанная по краскам, во многом определила характер изделий народного искусства. В тканях Великоустюжских мастериц чувствуется некая строгость общего оформления: цветным узором украшается обычно только небольшая часть изделия, чаще всего край, основное же поле остается гладким, белым. Цветовая гамма тканей скупа, рисунок ткется  почти всегда красным утком по белому или серовато-суровому фону, а иногда и просто белым по белому. Мастерицы умело использовали материал, они чувствовали его возможности и свойства, извлекая большой декоративный эффект порой из чисто технических приемов (использование чередующихся переплетений полос или нитей). При этом, существовала разные по  технике исполнения ткани: браные и ремизные.
Браное ткачество получило название от слова «брать». Бральница – особая дощечка, при помощи которой на стенке разделялись, то есть брались, нити основы для подъема. Дощечка становилась на ребро, образовывался зев, в который прокладывали узорный уток, а потом она вынималась. Приспособление это несложное, но способ тканья на нем очень трудоемок.
    Браные узорные ткани XIX века чаще всего решены в два цвета: белый и красный, при этом красным обычно был узор, белым – фон. Браная техника интересна тем, что позволяла выполнять самые разнообразные, сложные и тонко разработанные орнаменты. C использованием браной техники ткались скатерти, полотенца, рубахи, косынки, фартуки и многое другое.
    Браная техника ткачества позволяла использовать в орнаменте не только геометрические узоры – ромбы и полуромбы, но и более сложные фигуры – геометризированные фигуры людей, животных, птиц, изображения деревьев. Например, часто применяли такой сюжет, как – «кавалеры и барышни». Такие узоры Великого Устюга – явление своеобразное, не имеющее аналогий в других районах.
Ко всему, следует отметить, что в Великоустюжском узорном ткачестве встречается так называемая выборная техника. Это разновидность браной ткани с той лишь разницей, что здесь фигуры исполняются разными по цвету нитями.
Ткани с выборным узором многоцветны и красочны. В первую половину XIX века льняная и шерстяная пряжа, идущая на узор, окрашивалась растительными красителями, что придавало тканям, при всей их яркости и насыщенности, особую мягкую тональность.
    Необходимой частью костюма северянок был тканый узорный пояс. В противоположность самому костюму, скромному и сдержанному по цвету, пояс делался ярким, красочным и украшался большими пышными кистями. Ткали пояса из лучшего сорта крашеной шерсти. Техника их выработки совершенно особая – ткались они в маленьких бердыщках с отверстиями в зубьях без применения ткацкого станка и без ремизок.
    Характерным примером выборного узора можно назвать пояса, которые ткали поперек красными и голубыми полосами. Причем в каждой полосе цвет, начиная от края, усиливался к середине до очень интессивного и опять слабел к другому краю, и заканчивался пояс, неизменно, пышными кистями. Также, нередко, по концам поясов, на фоне полос, гарусом ярких цветов вышивался ряд женских фигурок, так называемых великоустюжских «ефимок» – излюбленного мотива мастериц Северо-Двинского края.
    Второй вид узорного ткачества именовался ремизным. Ремизками, или «ниченками», называют приспособления для поднятия нитяной основы в ткацком станке. Вначале употреблялась всего одна их пара, и служили они только для поднятия четных или нечетных нитей основы при выработке простого гладкого полотна без рисунка. Впоследствии производство усложнилось, ремизок стали применять больше (от 3-х до 4-х пар) для получения мелких несложных рисунков переплетения ткани. Оно отличается четким, ясным рисунком, насыщенным  сочной цветовой гаммой. Прелесть ремизных рисунков состоит в своеобразной игре самых различных переплетений, то фактурных, то гладких, то плотных, то совершенно прозрачных. Эффект которых усиливается естественным блеском льна.
    Бытовало в Великом Устюге и производство таких тканей, как – пестрядь, вышивка и набивные ткани. Пестрядь представляла собой льняную ткань, рисунок которой состоял из клеток разной величины и различных расцветок. Употреблялась пестрядь в основном на сарафаны – «пестрядники», а также на рубахи, фартуки и детскую одежду.
    Среди способов украшения одежды, с давних времен распространена ручная вышивка. С большим художественным вкусом мастерицы вышивали свою одежду, полотенца, подзоры, стремясь показать свое умение, талант, способности.
Для Великого Устюга была характерна вышивка росписью, выполняемая одним красным цветом по белому фону, а также белая сквозная строчевая вышивка. Среди узоров основное место занимают изобразительные мотивы: фигуры людей, львов, барсов, коней, птиц.
    Особенно часто устюжские вышивальщицы применяли изображения барса – сказочного зверя. При этом, рисунок выполнялся не только росписью, но также крестом и вышивкой белой перевитью.
    К более позднему периоду относится техника набивных тканей. В народе – набойка, или «кубовка». Кубовой (темно-синий) цвет здесь был основным, а наиболее распространенным материалом для набивки был холст.
    Первоначально узоры на ткани рисовали кистью от руки, но ради ускорения производства, впоследствии стали применять трафареты. Далее, для изготовления набивных тканей стали применять деревянные формы, что позволяло поставить изготовление «кубовки» на промышленную основу.
    Но, если изготовление ткани среди простого народа было повсеместным, то о других промыслах можно сказать, как о цеховых, или даже семейных. К таковым относятся – гончарное ремесло, резьба по дереву, резьба по кости, «серебряная чернь».

    «Изразцовое творчество и гончарное производство»

    Изразцы по праву относят к художественной керамике. Изготовление их – одно из декоративных ремесел гончаров Великого Устюга.
    Обычно изразец – это обожженная глиняная облицовочная плитка, лицевая поверхность которой полита глазурью, а с противоположной стороны устроена специальная коробочка, называемая печниками «рындой» или «рампой». При помощи проволоки, продетой в отверстия рынды, облицовки соединяют с корпусом печи. На облицовку зеркала печи идут и другие изразцовые детали – полукруглые угловые плитки, фасонные плитки для карнизов, цоколя. Лицо изразца покрывают цветным орнаментом, иногда перемежающимся изображениями птиц и зверей, рисунками на религиозные либо мифологические сюжеты, бытовыми сценами. Рисунок же или рельефный сюжет заливали цветной прозрачной эмалью или глазурью.
    Для изготовления цветной глазури использовали окиси металлов и глиноземы, с помощью которых опытные мастера создавали изразцы во всей палитре цветов. При этом, у каждого художника-гончара  существовал свой традиционный узор, свое излюбленное  сочетание красок.
    Производство же изразцовой плитки было искусством довольно сложным. Достаточно было чуть нарушить тональность одного из цветов, количественную пропорцию глазури, и привлекательность цветового рисунка неизбежно разрушалась. Искусство цветной глазури было потомственным, и секреты этого ремесла передавали из поколения в поколение.
    Искусство художественной керамики и изразцовой плитки известно с древних времен. Изразцы изготавливали еще в древнем Египте, оттуда художественная керамика пришла в европейские страны античного периода. В средние века, этот вид декоративного ремесла стал распространяться и на Руси. В начале XVII века изразцы провозили с Украины, затем из Москвы. В середине XVII века в Великом Устюге были уже свои мастерские по изготовления изразцов и росписных кафелей.
Для того были все условия. Город богател, усиленно строился, вместо деревянных церквей возводились каменные храмы. В окрестностях находились большие залежи глины. Гончары издавна жили в Устюге, ко всему, местные купцы были заинтересованы в производстве новой для Северного края продукции.
Цветными изразцами в Великом Устюге украшали карнизы, стены, наличники и целые пояса нижних этажей церквей. Примером  этого служат капители храма Симеона Столпника и карнизы Вознесенской церкви. В солнечные дни  изразцы создавали великолепную игру световых бликов, которую не способен был дать ни резной белый камень, ни фигурный кирпич. Недаром изразцы называли «солнечными плитками».
    Изготовление же «красных изразцов» – плитка с тисненым узором из обожженной красной глины, существовало в Устюге довольно давно, по крайней мере, в XVI веке этот промысел был дово-льно развит. Столетием позже, гончары уже умели покрывать «красные изразцы» цветной глазурью, причем со сложным красочным рисунком и орнаментом. В XVIII веке налаживается производство белой кафельной плитки, технология которой проникла в Россию из Голландии в эпоху Петра Первого.
К сожалению, после революции этот промысел в Великом Устюге угас и, память об экзотическом ныне гончарном искусстве сохранилась лишь благодаря нескольким изразцовым печам, находящихся в Михайло-Архангельском и Гледенском монастырях, а также в Вознесенской церкви и некоторых других церквях.
    Об истоках же гончарного промысла можно сказать, что появился он в Устюге почти одновременно с появлением этого города. Если, первоначально изделия имели грубую форму и темно-бурый цвет, то в XV веке возникают уже изделия из белой глины.
    Тогда же, в XV веке, происходит радикальный поворот в гончарном производстве. Устюжане стали повсеместно применять гончарный круг, что привело к облагораживанию форм изделий. Одновременно с этим стала внедряться техника лощения изделий – красной, белой  и черной.
    Черная лощеная керамика получила наибольшее распространение в XVIII веке. Здесь применялась особая техника обжига или сильного копчения на пламени без доступа кислорода. Черная мореная посуда пользовалась тогда большим спросом. Это были и кувшины, и миски, и сковороды, и шаровидные бутыли, а также фляги, рукомойники, ендовы, кружки и другие изделия.
    К концу XIX века кустарное производство вытесняется из обихода и на смену им пришли крупные промышленники. Одним из них был Николай Кушеверский, который не только производил продукцию, но и сбывал ее через сеть своих магазинов. После революции, Кушеверского оставили на его производстве, как опытного специалиста, и даже по приглашению перевели в Петроград, где он работал мастером на фарфоровом заводе им. М.В. Ломоносова.
    Гончарное же производство в Великом Устюге продолжало действовать, сначала как артель «Северный гончар», затем как артель «Октябрь». Ведущим специалистом на этом производстве был ученик Кушеверского Николай Чернецкий. Изделия Н.В. Чернецкого экспонировались на крупных выставках народных промыслов в Вологде, Ленинграде, Москве.

    «Кружево на бересте»

    Мастерство берестяной резьбы в народе называлось шемогодским. Произошло название от наименования реки Шемоксы, впадавшей в Северную Двину, всего в десяти верстах от Устюга. Крестьяне, жившие  в деревнях по течению Шемоксы, испокон веков славились своим столярным и плотничьим умением. Традиции эти не утрачены и до сего дня, тем более, что лучшие столяры-краснодеревщики, работающие по отделке салонов пассажирских теплоходов на судостроительном заводе Великого Устюга – это шемогодские.
    Здесь в Шемогодской волости, в деревне Курово-Наволок еще в XVIII веке крестьяне научились искусству сквозной прорези и тиснения на бересте, которое со временем оформилось в художественный народный промысел. Из березовой коры делали туески, детские погремушки и шкатулки, а позднее даже чемоданы. Одни предметы плелись из узких полос коры, другие, сделанные из дерева, склеивались ажурной резной или тисненой берестой.
    Изготовление прорезного орнамента состояло из нескольких этапов. Сначала мастер  наносил на гладкую с молодого дерева берестяную полосу рисунок, который выдавливался тупым шилом, либо прорисовывался через копировальную бумагу. Затем рисунок искусно вырезался с удалением фона специальным ножом. Работа эта тонкая и сложная, требующая больших навыков, терпения и фантазии. Здесь требуется степень мастерства ювелира и гравера одновременно.
    Затем берестяная полоска с вырезанным орнаментом вклеивалась в гладкие углубления между рамками на стенках украшаемого предмета. Поверхность перед этим тонируется, либо покрывается цветной фольгой, что создает красивую игру рисунка и его фона. Со временем берестяной промысел распространился на Урал и в другие районы Севера, но Шемогодье все-равно сохранило в этом деле свою самобытность и первенство.
    Основатели Великоустюжского музея В.П. Шляпин, В.В. Комаров, и Е.С. Мансветова считают, и это мнение подтверждено серьезными исследованиями, что шемогодская прорезная береста возникла параллельно с просеченным железом в Устюге в XVIII веке, когда этот промысел уже стал постепенно угасать и вырождаться. Искусство просечного орнамента на железе как бы перешло на другой материал – бересту. Этот вывод сделан исследователями в начале XX столетия, в противовес более поздним исследователям, выдвигавших версию о привнесенности этого промысла из новгородских земель.
    В конце XIX века в Шемогодской волости над берестяными изделиями работали 168 человек из 110 домов. Но выбор предметов, тем не менее, был ограничен. В основном делали туески, погремушки, табакерки.
    По утверждению старожилов, зачинателями сложного узора были мастера Вепревы. Но фамилию Вепревых носили все жители деревни Курово-Наволок. Тем не менее, особой известностью в этой династии пользовались мастера Иван Афанасьевич, Николай Васильевич и Александр Иванович Вепревы.
    Шемогодские изделия пользовались популярностью не только в своем Северном крае. Например, на Всероссийской промышленной выставке в Москве в 1882 году Иван Афанасьевич Вепрев был награжден Большой медалью. В следующем, 1883 году на Вологодской сельскохозяйственной выставке ему присуждают серебряную медаль.
На Всемирной выставке в Париже в 1900 году И.А. Вепрев награждается дипломом с похвальным отзывом. Спрос на работы мастера был столь велик, что он привлек к промыслу всю семью, чтобы выполнять заказы на экспорт.
    Дальнейшая судьба промысла, в послереволюционный период, было очень непростой. До Великой Отечественной войны существовало две артели, из них выстояла и продолжила свое существование только одна артель «Художник». В 1964 году, когда происходила ликвидация промысловых артелей и производственных кооперативов, цех берестяных изделий был закрыт. Но уже спустя три года он возобновил свою деятельность при Кузинском механическом заводе. Несколько позднее, цех берестяных изделий открылся  также при Великоустюжской фабрике художественных кистей. Продукция берестяного промысла стала пользоваться спросом не только в России, но и Зарубежом.

    «Резцом и кистью по дереву»

    Об искусстве резьбы по дереву и о высоком мастерстве резчиков можно судить по резным украшениями церковных иконостасов. Наиболее наглядным примером здесь может служить иконостас Троицкого собора Гледенского монастыря.
Четырехъярусный иконостас собора  напоминает деревянное золоченое кружево, затканное гроздями винограда, завитками, мелкими цветами и листьями. При этом, иконостас не кажется перегруженным деталями, но напротив, от композиции исходит ощущение легкости, при общей гармонии формы и цвета.
    На высоком художественном уровне выполнены Царские врата иконостаса. Живописные работы выполнены устюжскими мастерами Алексеем Колмогоровым, Стефаном Соколовым и изографом монахом Сергием. К сожалению, история не сохранила имен мастеров художественной резьбы. Сам иконостас выполнен в сдержанных формах барокко XVIII века. Можно добавить, что с высоким мастерством выполненные фигуры ангелов, прекрасно дополняют общую художественную композицию.
    Не менее великолепен здесь золоченый резной иконостас Прокопьевского собора. Композиция имеет некоторое отличие от иконостаса Троице-Гледенского монастыря, хотя исполнен он в том же стиле и возможно, теми же мастерами.
    Особый интерес представляют деревянные скульптуры устюжских мастеров. По всей очевидности, эта традиция пришла на Север с Украины в конце XVIII века. Например, в Михайло-Архангельском монастыре сохранилась композиция на евангельский сюжет: «Не рыдай мене, Мати», представляющую Деву Марию, в глубокой скорби склонившуюся  над лежащим у Нее на коленях Христом. Прекрасно выполнены и предстоящие пред Ними апостолы и евангелисты. К сожалению, история не сохранила имен создателей этих высокохудожественных произведений. Церковные иконостасы, без сомнения, являются шедевром искусства устюжских  резчиков по дереву. Но не меньший интерес представляет и самобытное искусство деревянной резьбы, распространенной в народном быту. Дерево всегда было наиболее доступным материалом, поэтому естественно, что деревянное крестьянское зодчество, резьба и роспись по дереву получили широкое развитие на Севере.
    Северный крестьянин привык украшать свою избу резными фигурами и деревянным орнаментом. Это можно увидеть и в наши дни, стоит лишь пройти или проехать по тракту Великий Устюг – село Усть-Алексеево. До сих пор, над фронтоном деревянного дома, здесь можно увидеть голову коня, петуха или другой птицы, вырезанную из корневища. По скатам крыши на фронтоне размещаются резные доски – причалины. Их обычно украшают прорезки в виде треугольников, ромбов или квадратов, образующих гармоничную по рисунку решетку. Хотя встречаются и более сложные орнаменты.
    Ажурной резьбой и красивыми точеными столбиками украшаются балконы, наличники окон, крылечки крестьянских домов. Резные изделия в крестьянском быту находили очень широкое применение. Это ковши, ложки, черпаки, братины – заздравные чаши, также ендовы, солоницы в виде птиц, кубки, столовые миски, прялки, коромысла, вальки для катания белья, трепала для ручной обработки льна, не говоря уже о стульях, скамейках, которые тоже украшались резьбой.
    Большой интерес для изучения плоскорельефной резьбы представляют набивные и пряничные доски. Набивные узорчатые ткани можно увидеть в каждом магазине. В старину не было современных печатных станков, поэтому выпуклый узор вырезался на особой доске. Доска накатывалась краской с помощью ручного валика, и с нее делался оттиск на ткань.
    Аналогичным образом изготавливали формы для пряников. Ибо пряники в пекарнях печатали с помощью особых рельефных досок, на которых вырезали орнамент или имя. Штампов делалось обычно много. Эти предметы – являются немыми свидетелями существовавших некогда промыслов, распространившихся по самым глухим районам Севера, часто отдаленным друг от друга длинными лесными волоками.

    «Ваятельное искусство. Фресковая живопись»

    В сооружении зданий Великого Устюга, в их архитектурный декор вложили труд и творческий талант многочисленные каменщики и плотники, кузнецы и литейщики, резчики по дереву и живописцы, скульпторы и златошвеи. При интессивном строительстве культовых и гражданских зданий в XVII-XVIII веках широкое применение получила каменная резьба и декоративная лепнина, ставшие основным видом оформления фасадов. Они гармонично увязывались с архитектурной планировкой как отдельных сооружений, так и целых ансамблей, с монументальной живописью интерьеров и деревянной резьбой.
    Одним из ярких примеров архитектурного декора служит Вознесенская церковь, построенная в 1648 году на средства купца Никифора Ревякина. Ее внешний облик говорит о богатой художественной одаренности строителей – архитектора  и каменных дел мастеров. Стены и купола церкви обрамлены каменным кружевом. На глади стен размещены многочисленные архитектурные детали в сочетании с зелеными изразцами.
    Недаром, по богатству отделки, Вознесенская церковь считается одним из редчайших памятников архитектуры в нашей стране. Ни одна из стен в своем оформлении не повторяет другую и, декоративные возможности кирпича здесь использованы сполна.
    В этом плане, большой интерес представляет небольшая одноглавая Владимирская церковь Михайло-Архангельского монастыря. Художественное оформление ее фасадов, состоящее из пояса ширинок и наличников окон, лопаток и пилястр, типично для русской церковной архитектуры конца XVII века. Стены здания завершаются декоративными закомарами  по три на каждой стороне. Стройность форм и художественная отделка с ее бусинками, кубышками, балясинами портала и полуколоннами придают церкви особую нарядность.
    Впрочем, превосходные декоративные детали встречаются в архитектуре многих храмов Великого Устюга. Из гражданских зданий особый интерес вызывает лепной и каменный декор фасада дома Шилова на улице того же названия. Здесь богато и разнообразно украшены скульптурными деталями оконные наличники. Убранство дополняют лепные гирлянды, срезанные выкружкой углы придают сооружению особую выразительность. Также были пышно украшены лепниной здания купцов Усова, Азова и других.
    Большое место в архитектурном декоре устюжские зодчие отводили изразцовой керамике. Кроме Вознесенского храма керамические плитки широко использовались в оформлении Троицкого храма Гледенского монастыря, Спасо-Преображенского храма, Георгиевской и других церквей. Особую роль в убранстве Спасо-Преображенского храма играет многоцветная поливная керамика. Сплошной сверкающей лентой изразцы опоясывают поверху всю галерею. Ими украшены карнизы основного здания и центрального барабана, наличники окон. Глазурованной черепицей были украшены главка и шатер колокольни. Благодаря этому создавалось впечатление особой нарядности храма.
    В украшении внутренних стен храмов почти повсеместно использовалась фресковая живопись – роспись по сырой штукатурке. Ее можно видеть в Прокопьевском соборе, Михайло-Архангельском и Троице-Гледенском монастырях, в других храмах.
    В первой половине XVIII века Устюг был одним из крупных центров северной иконописной живописи, где продолжала свое развитие школа письма преподобного Дионисия Глушицкого. Историк Поморья И.К. Степановский в историко-археологическом сборнике «Вологодская старина» (Вологда. 1890) отмечает наличие «местных образов превосходной устюжской живописи первой половины XVII века».
В писцовой книге упоминаются пять известных иконописцев: Семен Иванов Гольцов, Иван Иванов Гольцов, Пятой Самсонов, Никита Иевлев Стрекаловский и Яков Кузьмин. Упоминаются также два живописца – отец и сын Ключаревы. В переписной книге за 1646 год назван Афанасий Огнев, Илья Логин Михайлов и Иван Пятого сын иконописец. Согласно подсчетам историка И.Е. Забелина в Устюге было более двух десятков иконников. Эти же данные приведены и в «Словаре северных иконников», где говорится о 25-ти иконописцах, живших в середине XVII века.
    В 1642 году устюжские иконники работали в Москве и занимались росписями Успенского собора Кремля. Среди них особенно прославился Федор Евстифеев Зубов. В 1644 году Федор Зубов стал жалованным иконописцем Оружейной палаты. Высокой оценки заслуживали и другие мастера. Симон Ушаков, например, похвально отзывался о работах И. Гольцова, К. Ключарева. В Устюге много заказов на иконы для Гледенского монастыря выполняли Семен и Иван Гольцовы. Есть предположения, что в Прокопьевской церкви фрески на евангельские сюжеты выполнял Ф.Е. Зубов. Но позднее эти фрески были записаны росписями на темы жития преподобного Прокопия Христа ради юродивого.
    В конце XIX и начале XX веков в Великом Устюге имелись мастерские, в которых изготовлялись мраморные скульптуры, саркофаги, киоты, кресты, мелкая пластика. Их существование было недолгим, и создать что-либо значительное, кроме надгробных памятников для богатых заказчиков, мастера не могли. Из сохранившихся памятников заслуживает внимание статуя молящегося ангела, выполненная ваятелем Михаилом Алексеевичем Морозовым.
    Другим выдающимся мастером был Самсон Ксенофонтович Суханов, получивший известность как талантливый каменотес-ваятель. Родился он в 1769 году в деревне Новотежица Великоустюжского уезда, в семье бедного крестьянина. С ранней юности за гроши работал по найму, бурлачил на Сухоне и Северной Двине, ходил на судах устюжских купцов промышлять в Белое и Баренцево море. Бывал на острове Шпицберген.
    Творческий талант Самсона Суханова проявился в создании крупнейших сооружений Петербурга, куда он прибыл в 1800 году и проработал там каменотесом-ваятелем около сорока лет. Он участвовал в строительстве Адмиралтейства, Биржи, Горного института, Казанского и Исаакиевского соборов, гранитной набережной Стрелки Васильевского острова. Под его руководством созданы колонны Исаакиевского собора, символические скульптурные изображения рек Волги, Невы, Волхова и Днепра в виде человеческих фигур, стоящих у подножия ростральных колонн, выполнены многие отделочные и декоративные работы. Умер С. К. Суханов в Петербурге в сороковых годах XIX века.

    «Художественная резьба по кости»

    Говоря об искусстве резьбы, следует хотя бы несколько слов сказать о косторезном народном ремесле. Если посмотреть на современные статуэтки, посуду, мундштуки, шкатулку, то увидим, что нередко форма и рельефный орнамент на этих изделиях взяты из накопленного веками народного опыта. Поэтому, не будет лишним вспомнить о первоисточниках.
    В экспозициях Великоустюжского музея немало изящных вещей, вырезанных из кости. Среди них ножи для разрезания книг, ларцы, броши, шкатулки, пудреницы, украшенные тончайшей резьбой. Там же мундштуки и курительные трубки, фигуры для шахмат, рамки, веера и другие предметы.
    Техника резьбы по кости имела, как минимум, четыре различных метода обработки. В одном случае, это была объемная резьба – речь идет о шахматных фигурках или статуэтках. В другом – рельефная или сквозная ажурная резьба, которая применялась при изготовлении брошек и шкатулок. В третьем – гравировка на рукоятках ножей, на мундштуках и трубках. Иногда применялась инкрустация, когда узор составлялся из отдельных костяных пластинок.
    Обработкой кости издавна занимались народы, живущие по берегам Ледовитого океана, от них этот промысел пришел и к русским жителям Северо-Двинского края. Сырьем обычно служили клыки морского зверя – моржа, во множестве добываемого охотниками. При этом, моржовая кость, как предмет торговли, проникала и в более южные районы России. Не редкостью, в давние времена, была и ископаемая кость мамонта, главным образом его бивни. (Кстати говоря, в конце 60-х годов, хорошо сохранившиеся бивни мамонта были найдены при земляных работах в г. Красавино, что находится в 30 километрах от Великого Устюга).
    Конечно, за неимением столь ценного сырья, как кость мамонта, или даже моржовой кости, мастера употребляли и простую животную кость. В этом случая обычная кость подвергалась тщательной обработке: полировке, окраске, отбелке, в результате которой ее иногда трудно было отличить от кости мамонта. Чтобы кость лучше поддавалась резцу, ее пропаривали в горячей воде.
    Центром резьбы по кости в Северо-Двинском крае издавна являлось село Холмогоры. Этот промысел в Холмогорах процветает и поныне. Позднее, мастера резьбы по кости появились и в Великом Устюге. В очерке «Резьба по кости», С.М. Тамерман называет, кроме Холмогор, также Новгород, Вологду, Великий Устюг и Сольвычегодск, в «которых это искусство стояло высоко в XV-XVII веках, но со второй половины XVIII века перестает играть былую роль!» (Русское декоративное искусство. XVIII. Т. 2, изд. Акад. художеств СССР, М., 1963, с. 482).
    Еще  раньше подобное мнение высказал автор книги «Северная кость. Холмогоры» Василенко. Он писал: «С конца XVI века изделия из кости становятся очень популярны. Режут из кости на Севере в Холмогорах, Сольвычегодске и Великом Устюге». Однако во второй половине XVIII века косторезный промысел в Устюге и Сольвычегодске приходит в упадок. Объясняется это тем, что вопервых, оба города находились в стороне от торгового пути, а во вторых, оставаясь на прежних традициях, не восприняли новых форм и мотивов своего времени.
    В документах ЦГАДА по Оружейной палате за 1660 – 1664 годы упоминаются мастера косторезного промысла в Великом Устюге. Это Семен и Евдоким Шешенины, Иван и Василий Шешенины, Иван Дракула. В книгах за 1676 – 1677 годы указаны косторезы Кирилл Толкачев, Иван Никитин, Данило Какотка, Самойло Богданов. В списке же чинов  служителей и мастеров Мастерской и Оружейной палаты за 1754 год назван лишь один представитель косторезного ремесла ученик Семен Яковлев.

    «Мороз по жести»

    Если осмотреть ларцы или шкатулки, изготовленные по столь редкой технике как «мороз по жести», то каждый заметит, что металл покрывающий ларец, не простой. Золотистый по цвету, он отливает игрой снежинок и лучистых звездочек, точь-в-точь как морожный узор на зимнем окне. Декоративным элементом при изготовлении шкатулок применяется обыкновенная жесть. А вот узор, или, как его называют на Севере, «мороз по жести», это искусство довольно тонкое и хитрое.
Последним чародеем-шкатулочником, потомком старых мастеров этого промысла, был Пантелеймон Антонович Сосновский. Жил он в Великом Устюге на улице Водников и умер на 97-м году жизни. При жизни он был известен по всей стране, нередко в музей приходили письма с просьбой о посредничестве в приобретении шкатулок с «морозом».
    После кончины мастера некоторое время казалось, что этот истинно устюжский промысел безвозвратно погиб, но вскоре нашлись его продолжатели.
    «Мороз по жести» изготовить не просто. Необходимо знать и нагрев жести, и состав смеси кислот, и время натирания жести, чтобы получить морозные узоры. Секрет мастерства передавался от отца к сыну и был достоянием небольшой группы семейных династий Великого Устюга. Кто первый положил ему начало, остается неизвестным. Сохранилось лишь несколько фамилий мастеров, работавших в начале XIX века. Это Насоновский, братья Иван и Николай Старковские, Савватий Николаевич и Николай Петрович Цыбасовы, Георгий Николаевич Булатов и другие. В середине XIX века шкатулки с «морозом» производили братья Павел и Виктор Ермиловы, Н. Бобков, Богатырев, Башарин, Н.Н. Торлов, З.П. Волков, П.А. Сосновский.
    Шкатулки с «морозом» обычно имели несколько хитроумных секретных запоров. Нужно было нажать на незаметный, известный одному лишь владельцу выступ, сдвинуть с места часть кромки, обнаружить и открыть тайную защелку, и… лишь после этого открывалась миниатюрная крышечка, из под которой пружинка выбрасывала ключик. Ключик надо было вставить в замочную скважину, после поворота которого раздавался мелодичный звон.
    Шкатулки обивались, при этом, не только жестью с морозным узором, но по углам и просечным железом. В них хранились деньги, ценные документы. В прежние времена они пользовались большим спросом. Тысячи этих шкатулок устюжане вывозили на Ирбитскую и Нижегородскую ярмарки, в Архангельск и за границу.
    Во второй половине XX века делались неоднократные попытки восстановить редкий старинный промысел. П.А. Сосновский не скрывал секретов и стремился передать свое умение молодежи. Несколько раз собирали молодых рабочих для обучения, но всякой раз вставало препятствие – из-за бумажной волокиты и отсутствия финансирования невозможно было открыть производство.
    После смерти Сосновского энтузиасты продолжали искать секреты технологии морозного узора. Удалось это сделать Борису Алексеевичу Колмогорову, талантливому художнику-самоучке, пытливому искателю и любителю народного художественного творчества. Колмогоров являлся одним из ведущих мастеров цеха сувениров на Великоустюжской фабрике художественных кистей. Под его руководством, а также с помощью начальника этого цеха М.И. Шемякинского, производство было налажено, хотя и без таких тонкостей, как секретные замки.
Благодаря усилиям энтузиастов было восстановлено и искусство финифти – старинного промысла, который тоже считался давно утраченным и забытым.

    «Серебряная поэма»

    Еще одним из старинных видов народного искусства устюжан, является ювелирное дело, главными из которых были финифть, филигрань и чернение по серебру. Местные мастера внесли много нового в технику обработки благородных металлов. Здесь применялась своя рецептура, характерная только для Великого Устюга. Еще в XVII веке устюжане использовали миниатюрное письмо в рисунках для черни по серебру и многоцветной эмали.
    Что же представляло из себя искусство финифти? Финифть – это разноцветная эмаль, представлявшая собой стекловидную массу, окрашиваемую в разные тона окисями металлов. Порошок финифти, растворенный в виде кашицы, намазывался на предмет и обжигался в печи до тех пор, пока не превращался в твердую и блестящую эмаль. При этом, финифть обжигалась по нескольку раз и, в зависимости от присутствия различных окисей металлов, делалась многоцветной. Палитра красок была очень богатой – белая, желтая, черная, бирюзовая, лиловая, красная, зеленая, голубая, под цвет морской волны – что позволяло создавать на изделиях узоры с переливом многих цветов.
    Эмальерное искусство на Руси возникло давно, еще в XI-XII веках. Оно было известно в Киеве, Владимире, но наивысшего расцвета достигло на Севере в XVII в городах Сольвычегодске и Великом Устюге. В литературных источниках указывается, что начало производства эмали в Великом Устюге относится в 30-40-м годам XVIII века, когда устюжский мастер Михаил Климшин и сольвычегодский мастер С. Попов были направлены в 1745 году в Москву для налаживания там ювелирного дела. Однако более ранние изделия устюжских умельцев, в частности оклад на иконе святых праведных Прокопия и Иоанна Устюжских 1679 года, свидетельствуют о возникновении этого вида искусства еще во второй половине XVII века. Сам оклад, находящийся в Государственном историческом музее, является единственным памятником финифтяного искусства того времени.
    На белоснежном фоне эмали, чередующимся с черным, развернуты сканые узоры. Цветовые гаммы, орнамент, технические приемы устюжан отличаются оригинальностью. Пожалуй, нигде в другом месте не было подобных изделий.
    Расцвет ювелирного искусства в Великом Устюге наступил в XVIII веке. В этот период широко распространилась техника цветной и белой эмали на медной основе с серебряными и золочеными накладками. Особенно прославилась эмалями фабрика серебряной, черневой, обронной и финифтяной работы, открытая братьями Афанасьевыми и Степаном Поповым в 1761 году. Здесь работало около 30 мастеров ювелиров различных специальностей. К сожалению, она просуществовала недолго, в 1776 году фабрика сгорела, и из-за финансовой несостоятельности хозяев, производство не смогло восстановиться.
    На этой же фабрике, кроме финифтяных изделий, и серебряной черни, производились такие образцы филигранного искусства, как коробки, кубки, табакерки и другие мелкие изделия. Их теперь можно встретить в ряде музеев Санкт-Петербурга и Москвы.
    Филигрань, или ювелирная скань, занимала большое место в искусстве устюжских мастеров. Скань происходит от слова «скать» – свивать нитки. Мастера-художники из тончайшей как нитка, золотой, серебряной или медной проволоки в сочетании с металлическими шариками сплетали сложнейшие рисунки – узоры, выделывали подстаканники, коробочки для дамских шпилек, брошки, браслеты, портсигары, шкатулки и другие изделия.
    Несложность оборудования для изготовления золотой и серебряной проволочки, простота технологии производства сделала этот чудесный вид ювелирного дела наиболее распространенным на Руси. Техника волочения проволоки из золота и серебра была известна в Киевской Руси еще в X веке. Широкое развитие филигранное искусство получило в России XVI-XVII веках.
    Основными центрами сканого дела были Великий Новгород, Москва, а на Севере – Великий Устюг и Сольвычегодск. При этом, в каждом городе была своя школа, которые имели свои особенности в орнаменте скани.
    Часто устюжские ювелиры применяли скань в сочетании с финифтью. Обрамления сканью нередко делались при изготовлении небольших костяных, деревянных или каменных образков, наперсных крестов и архиерейских панагий с рельефным изображением Божьей Матери.
    В XVIII веке в Устюге ажурную скань сочетали с вкладышами из позолоченного серебра, покрытую цветной эмалью. Часто в орнамент вводились медальоны с черневым рисунком или же широкие полосы плетения.
    В филигранных изделиях рисунок играет ведущую роль. В нем чаще всего встречаются свернувшийся в виде круга лист, грозди ягод, цветы. При этом рисунок всегда спокоен, плавен и легко читается. Изделия устюжан отличаются от изделий мастеров других ювелирных центров особым почерком. Это, прежде всего густой филигранный орнамент из фантастических цветов и трав, положенный на гладкий золоченый фон. Стебли цветов выложены обычно из толстой сканой проволоки, а контуры цветов и листьев обведены гладкой плющеной проволокой и заполнены порой кружками и завитками  разнообразной формы. Характерно, что мотив свернувшегося листа, образующего круг, является отличительной частью стиля не только для мастеров Великого Устюга, но и для других северных художников, занимавшихся росписями ларцев и сундуков.
    После революции этот промысел угас, и возрождение его началось лишь в конце 60-х годов в художественном цехе при Кузинском механическом заводе, а также в цехе сувениров фабрики художественных кистей Великого Устюга.
    Особой темой можно выделить рассказ о таком ювелирном промысле, как чернение по серебру, тем более, что после революции, несмотря ни на что этот промысел не погиб, но напротив, получил большое развитие.


    ГЛАВА 9: «Северная чернь»

    Искусcтво черни было хорошо известно на Древней Руси. Почти во всех центрах серебряного дела с давних времен уже выделывали превосходные изделия из золота и серебра, украшенные черневыми узорами. Об этом свидетельствуют сохранившиеся памятники ювелирного искусства Киева, Владимира, Новгорода и других городов.
В XVI-XVII веках искусство черни достигло своего расцвета и в Москве. Но уже спустя столетие, оно почти заглохло по всей Центральной России, как впрочем, и в Западной Европе. Зато в Великом Устюге этот промысел получил широкое развитие.
К сожалению, до революции фундаментальные исследования о производстве черневых изделий не проводились. Упоминания об этом промысле присутствует в трудах академика Лепехина, приезжавшего в Великий Устюг в 1772 году. Периодически в «Вологодских губернских новостях» публиковались заметки о производстве черневых изделий. Особое место, в этом плане, занимает работа писателя-краеведа В.П. Шляпина «О финифтяной фабрике, существовавшей в городе Великом Устюге в XVIII веке и о черневой на серебре работе». Но, к сожалению, и в его исследовании данные не полны. Особенно, это касается списка имен мастеров-ювелиров. Также неполны сведения и в книге «Народное искусство СССР в художественных промыслах», вышедшей в 1940 году.
    XVIII век, несомненно, являлся эпохой наибольшего расцвета искусства черни в Великом Устюге. Образцы работ лучших мастеров того времени являются произведениями глубоко национальными. В этих образцах, наряду с присущими всему декоративному искусству XVIII века общими стилистическими чертами, четко проявлялась манера мастеров, вносивших свои индивидуальные особенности в создаваемые ими изделия. Уже в работах мастеров Михаила Климшина, Алексея Мошнина, братьев А. и С. Поповых появляются новые технические приемы. Например: опущенный канфаренный фон, заштрихованный фон, двухцветные детали фона, золотые и серебряные строения, облака и птицы.
    На вопрос: откуда в Великий Устюг впервые было занесено искусство черневого орнамента, в точности установить не удается. Возможно, что его исток появился в Великом Новгороде, где этот промысел известен очень давно. По местному преданию, в 1570 году партия выходцев из Новгорода числом в 60 человек, в поисках новых мест, осела в районе верхних притоков Северной Двины, на берегах реки Лалы.
    Со времени освоения беломорского пути, Великий Устюг стал первым после Вологды торговым пунктом на дороге из Москвы в Архангельск, а после разорения Вологды в1612 году, его значение еще более выросло. Устюжские торговые люди ездили на ярмарки в Сибирь, в Кяхту. Отсюда не случайно, что большинство купеческих сибирских родов и сибирских мастеров, происходят своими корнями из Великого Устюга.
    Значительность серебряного производства в Великом Устюге подтверждается тем, что уже в XVII веке в местном Серебряном ряду насчитывалось десять лавок, которые торговали изделиями из золота и серебра. Что же касается первой половины XVIII века, то наиболее ранние из имеющихся сведений относятся к сороковым годам этого столетия. Уже исходя из этого можно с полным правом заключить, что старые традиции Устюга не только не угасли, но привели к расцвету этого промысла.
В 1744 году, августа 4-го дня, великоустюжские купцы, ларечный Василий Бабкин и целовальник Михаил Куниверов, прибывшие в Москву из Устюжской провинциальной канцелярии для сдачи на Монетный двор серебряных копеек для денежного передела, были вызваны в Главный магистрат. Их приезд совпал с моментом усиленных поисков хороших черневых и финифтяных дел мастеров, в целях возрождения в Москве этих, явно угасших здесь отраслей серебряного дела.
    Опрошенные по этому поводу купцы указали, что в городе Великом Устюге есть черневых дел мастера «купцы Михайло и Андрей Матвеевы дети Климшины, из которых Михайла лутчий мастер,и Осип Васильев сын Малаков, который ныне живет за своими нуждами у города Архангельского». О финифтяных дел мастерах Бабкин и Куниверов совсем не упоминали, из чего можно заключить, что таких мастеров в Устюге не было, и если же они и были, то качество их изделий было очень невысокое. Со своей стороны, воеводский подъячий Соли Вычегодской Иван Семенов Моисеев, приехавший в Москву одновременно, также для сдачи монет, объявил, что «финифтяного дела мастерства в Соли Вычегодской посадские люди Яков да Леонтий Григорьевы дети Поповы. Да Леонтий Федоров сын Попов, из которых Яков лутчий мастер, да черневого же мастерства купец Устюга Великого Никита Иванов сын Буравкин, который жительство имеет в Соли Вычегодской».
    По всей очевидности, в других города поиски хороших мастеров успехом не увенчались, ибо в тот же день в журнал решений магистрата была внесена следующая запись: «Приказано на вышеуказанных лутчих мастеров, а именно: черневого мастерства из  г. Устюга Великого Михайла Матвеева сына Климшина, финифтяного – из Соли Вычегодской Якова Григорьева сына Попова взять в Москву на время для обучения оного мастерства московских жителей из купечества серебряного мастерства, и о высылке оных из тех мест в Главный магистрат на срок по генеральному регламенту в великоустюжскую и сольвычегодскую ратуши послать указы». По прибытии в распоряжение Главного магистрата оба мастера были отданы московскому купцу Василию Кункину для его обучения, согласно его прошению.
Надо думать, что Климшин прекрасно справился с возложенным на него поручением. По окончании срока обучения, 30 декабря 1745 года, он получил паспорт для отъезда в Великий Устюг. О судьбе Попова нам ничего не известно, но при этом есть основания полагать, что финифтяные изделия того времени, с клеймом «ИП», принадлежат упомянутому здесь Иакову Попову.
    По возвращении из Москвы Климшин продолжал жить и работать в Великом Устюге. В настоящее время известны две его работы: посох епископа Варлаама и черневая табакерка. Должно отметить, что в этой работе ярко выражены те технические и художественные приемы, которые позднее будут широко применяться велико-устюжскими мастерами. Если говорить о качестве этих изделий, то следует отметить, что они значительно превосходит иноземные образцы черневого серебра того времени. Есть основания полагать, что Климшин был не только выдающимся мастером, но и создателем нового стиля чернения серебра, ибо он передавал свой опыт работавшим у него ученикам. Они то впоследствии и распространили его стиль чернения.
    В этом контексте интересна судьба морехода Михаила Неводчикова. Он с юности был обучен ремеслу чернения, но потом, в поисках лучшей доли, что было традицией среди промысловиков устюжан, отправился в Сибирь и далее на Восток. В 1745 году он уже управлял небольшим судном на Камчатке. В. Берх в «Хронологической истории открытия Алеутских островов» пишет: «Неводчиков был серебряник из Устюга и пошел искать фортуну в Сибирь; не встречая ее нигде, пришел он на Камчатку, и здесь, как безпашпортный, взят был в казенную службу. Лапин показывал серебряную табакерку работы Неводчикова».
    В 1745 г. он был в экспедиции Беринга. Сергей Марков в книге «Летопись Аляски» пишет, что деятельность Михайлы Неводчикова была заметной, он был мастером чернения по серебру и за заслуги во время плавания с Берингом был произведен в подштурманы в Охотском порту. Плавая на промысловых судах Чупрова, Чабаевского и Трапезникова, он побывал на Ближних островах Алеутской гряды. Зная графику, как мастер чернения серебра, Неводчиков составил чертеж островов Агату, Атту и Семичи. Эта карта была отослана в Сенат. Неводчиков был неплохим мастером чернения серебра и очень дея-тельным человеком.
    В марте 1761 года, согласно Указа Мануфактур-коллегии, по челобитью купцов Афанасия и Степана Поповых в Устюге была открыта финифтяная фабрика. Просуществовала фабрика до 1776 года, которая погибла во время пожара. Сами Поповы «пришли в несостояние и самую бедность и по сей причине означенная фабрика вновь заведена не была, а они Поповы в недолгом времени померли».
Городская дума сообщала тогда губернатору, что на фабрике Поповых черневую работу выполняли 20 человек, а финифтяную десять. На этой фабрике  выделывались самые разнообразные изделия, начиная с огромных окладов Евангелий, церковных сосудов, до крошечных флакончиков для духов, также табакерок, коробочек и других предметов туалета и обихода светской знати. Должно отметить, что Евангелия с окладами, сделанных на фабрике Поповых, хранятся в Оружейной палате и в музее Новодевичьего монастыря.
    Если говорить о периоде конца XVIII века, то можно отметить работы Ивана Пестовского. Очевидно ему принадлежат две табакерки. Одна с изображением Чесменской битвы, происшедшей 7 июня 1770 года, другая с изображением Архангельской судоверфи и планом Архангельска.
    К мастерам XVIII века относятся также братья Илья и Василий Романовы. Из работ старшего брата Ильи сохранился оклад Евангелия, который находится в Государственной Оружейной палате. Имя Ильи Романова упоминается в последний раз в «Общезаручном мастеров и подмастерьев реестре» 1791 года, тогда как брат его Василий в качестве самостоятельного мастера в реестре не фигурирует. Тем не менее, из его работ известен образ «Двунадесятые праздники», изображения которого сделаны в плоской гравюрной манере.
    В среде серебряников конца XVIII века выделилась семья Жилиных. О них пишет исследователь И. Евдокимов: «Основоположником и изобретателем  способа устюжского чернения по серебру был устюжанин Жилин, живший в конце царствования Елизаветы…
    В течение нескольких десятилетий секрет чернения по серебру тщательно хранился и оберегался в роду Жилиных. В первой четверти XIX века, когда, видимо, род Жилиных вымер, секрет был передан одному из родственников Жилиных Кошкову. От Кошкова он перешел к роду Чирковых».
    На самом деле, исследования показывают, что с мастерами семьи Жилиных успешно конкурировали Алексей Мошнин, Федор Бушковский, Островский, Степан Минеев, от которого произошла династия Минеевых. Также, в середине XVII века, в Сольвычегодске были  известны такие мастера, как Томилко Васильев и Федор Суворов, которые были выписаны в Москву, для работы над окладами Успенского собора. При этом, надо отдать должное, что мастера из семьи Жилиных сыграли большую роль в развитии  искусства черни в Великом Устюге.  Петр Жилин (род. 1713 г.) стал родоначальником многих поколений черневых дел мастеров. О старшем сыне Петра Жилина Михаиле сведений не сохранилось, но до наших дней дошло несколько вещей его работы.
    Второй сын Жилина Иван, тоже стал родоначальником целого ряда черневых дел мастеров. Его сын Александр был одним из лучших мастеров первой половины XIX века, а внук и правнук работали во второй половине того же века, ничем, впрочем, не выделяясь среди других мастеров.
    Изделий Ивана Жилина сохранилось довольно много, в частности в собрании Государственного Исторического музея хранится 18 предметов с его именниками. Вполне возможно, что некоторые изделия без клейм также вышли из его рук.
После расцвета черневого искусства в XVIII и первой половине XIX веков, промысел чернения по серебру стал приходить в упадок. Кроме указанных уже мастеров, в XVIII веке были известны династии Гущиных, Торловых, Молоковых. Торокановских, Ординых, Потаповых. Их потомки, как впрочем, и другие мастера, работали и в XIX веке. Но, в конце XIX столетия  в этом производстве начал происходить заметный спад. Всего же, если говорить о поименованных в списках мастеров черневого искусства, в Устюге, начиная с середины XVII века, работали и жили около сотни серебряников.
    Последним из числа выдающихся мастеров черневых дел XIX века был Михаил Иванов Кошков, родившийся в 1816 году в семье сына великоустюжского купца и черневых дел мастера Ивана Алексеева Кошкова. Тот, в свою очередь был учеником Якова Моисеева и подмастерьем у Александра Жилина. Рано оставшись сиротой и работая подмастерьем, благодаря упорству и врожденному таланту, он уже в 22 года он получил звание мастера. По количеству сделанных в 1840 году вещей Кошков не только не уступал Минееву и Мотохову, но даже превосходил их. Открыв вскоре свою мастерскую, он во все последующие годы упоминался в списке цеховых мастеров на первом месте. В 1882 году, на Первой Всероссийской художественной промышленной выставке в Москве Михаил Кошков получил награду. В собрании Государственного Исторического музея есть 6 предметов работы Михаила Кошкова.
    Последний из мастеров XIX века Михаил Павлович Чирков, был внуком Михаила Кошкова, у которого он научился этому искусству. Самостоятельно стал работать с 1885 года. В 1897 году он уже был единственным черневых дел мастером в Великом Устюге.
    После революции, когда стала возрождаться хозяйственная жизнь, в Великом Устюге была организована артель «Северная чернь». Туда, для обучения молодежи был приглашен этот прославленный мастер. Драматизм ситуации состоял в том, что коллектив для обучения мастерству, был сформирован целиком из молодых женщин. По неписанным правилам черневого искусства, секреты мастерства можно было передавать только по мужской линии. Для Чиркова это был момент выбора. После напряженных и мучительный размышлений, он решил начать обучение женщин этому непростому ремеслу.
    Первым мастером черневых дел, получивших это звание в 1935 году, была 20-летняя Мария Угловская. За нею овладели искусством ряд других девушек-устюжанок. Среди которых лучшими граверами были Мария Подсекина, Попова Павла Алексеевна, Лидия Хохлова, Валентина Угловская, Лидия Ядрихинская, Н. Макеевская, Сверкунова, Бондаренко, Заглубоцкий Симон, другие мастера. Бес-сменным художником артели стал Евстафий Павлович Шильниковский.
    Изделия артели очень скоро стали известны за границей. В 1935 году ею был выполнен заказ из 130 предметов для Китая, украшенных стилизованным китайским орнаментом.
    Для Всемирной выставки в Париже в 1937 году была сделана «Пушкинская серия», приуроченная к юбилейной дате – столетию со дня смерти поэта. На Всемирную выставку в Нью-Йорке в 1939 году, артель отправила 32 предмета, украшенные изображениями на тему «Открытие Северного полюса». К юбилею баснописца И.А. Крылова были изготовлены 32 предмета с черневыми рисунками.
После войны, производство с прежней силой возобновило свою работу, при этом, мастера Великого Устюга совершали неоднократные поездки в Государственный Исторический музей Москвы, для детального изучения наследия мастеров прошлого. При этом можно сказать, что главным вдохновителем и движителем артели «Северная чернь», в течение многих десятилетий являлся Евстафий Павлович Шильниковский.

    «Серебряных дел художник»

    Евстафий Павлович Шильниковский родился в 1890 году в семье крестьянина деревни Кузнецово, находящейся в двадцати километрах от Великого Устюга.  Детство и годы его учения прошли в этом небольшом и тихом городе, куда переехала в 1895 году семья будущего художника. В далеком прошлом, расположенный на берегу реки Сухоны город, был одним  из оживленных пунктов на торговом пути, соединявшем Север с центральными районами Древней Руси. Самые разнообразные ремесла процветали тогда в Великом Устюге, среди которых обработка металла занимала не последнее место. Старинная архитектура Великого Устюга – нарядные церкви XVII века и особняки XVIII столетия, живописные берега Сухоны составляют красивую панораму, изображение которой стало одним из традиционных рисунков великоустюжского черневого серебра.
    Своеобразный облик города по своему влиял на развитие вкуса и фантазии Шильниковского. Художник с молодых лет изучил архитектуру родного города, более того, любил эти старинные храмы и особняки, всегда говорил о них с теплотой.
    Евстафий Павлович довольно рано проявил склонность к рисованию, что побудило его родителей дать ему специальное образование. Окончив четырехклассное городское училище, Евстафий Павлович поехал в Москву с надеждой поступить в Строгановское училище. Однако это ему не удалось. У Шильниковского было письмо к заведующему городскими классами рисования в Ярославле П.А. Романовскому. Решив воспользоваться этим письмом, он отправился в Ярославль. Романовский принял сердечное участие в его судьбе, и Шильниковского зачислили на курсы рисования. Курсы были вечерние, но с разрешения заведующего он мог приходить в классы с утра. Евстафий Павлович вспоминал, как целыми днями он просиживал за работой, а вечером показывал учителю сделанное за день.
    Это время прошло для него с большой пользой, ибо в Ярославле Шильниковский очень много работал над рисунком, что окончательно определило избранный им путь художника.
    Осенью 1907 года, несмотря на большой конкурс, ему удалось  поступить в Пензенское художественное училище, где начал учиться под руководством опытных преподавателей.
    С большим упорством и настойчивостью, свойственными его характеру. Он работал, как и раньше, над рисунком. Здесь, в училище, Шильниковский впервые познакомился с гравюрой и офортом. С тех пор они стали самой большой его привязанностью.
    Окончив Пензенское училище, Евстафий Павлович получил рекомендацию для поступления без экзамена в Петербургскую Академию художеств. Летом, до начала учебы, со своим товарищем Поповым, он совершил путешествие по Кавказу и Крыму, зарабатывая деньги копиями с картин. За три месяца молодые художники исходили много живописных мест, получили незабываемые впечатления, сделали массу зарисовок.
    Природа Кавказа ошеломила Шильниковского невиданной красотой и декоративностью. «Это тебе не серенький Север, здесь все сверкает яркими красками!» - не уставал восклицать Попов. Евстафий был согласен. Горы со снежными вершинами, густая зелень раскидистых чинар, окутанное дымкой море – все предлагало великолепные мотивы, созвучные нынешнему его настроению.
Этюды, этюды, этюды… их много, целая коллекция. Взять хотя бы этюды аула Алжария: как красиво лепятся друг к другу дома, уходят вдаль, взбираясь на подъем. Среди домов мелькает извилистая, узкая лента дороги. Аул венчают обрывистые горы («Аул», 1913). Другой этюд: на берегу небольшой речки приютилась ветхая водяная мельница; выше молодцевато, будто грузины в сдвинутых на брови папахах, стоят домик мельника, сараи. Реку огораживают давно не менявшиеся колья («Водяная мельница», 1913). Или этот – полный солнца, синих и голубых красок пейзаж («Сухуми», 1913).
    На Шильниковского накатил пьянящий голову хмель. Он работал упорно. Ничего, кроме творчества, сейчас для него не существовало. Потом пришло отрезвление. Евстафий понял, - как ни хороша природа Кавказа, но она чужда ему. 
    «Я любил разглядывать там старину, - вспоминал Шильниковский,  -  полуразрушенные крепости, храмы. Во всех много солнца, южной красочности, загадочности, но все не наше, не северное. Моя душа молчала. Тянулась на Север с его лесами, деревнями и их гостеприимными людьми».
    Путешествие продолжалось около трех месяцев и, к началу занятий Евстафий Шильниковский был уже в Петербурге. Осенью 1913 года он поступает в Петербургскую Академию художеств. А через год, после второго своего путешествия по Кавказу, окончательно решает перейти в мастерскую Василия Васильевича Матэ.
Мастерская Матэ была известна своей деятельностью не только в России, но и далеко за ее пределами, а сам профессор считался одним из крупнейших офортистов в мире. Обычное количество младших учеников у Матэ всего восемь-девять человек. Но мастерская постоянно заполнена народом. Мастерскую посещали даже известные художники, давно закончившие академию. Они гравировали наравне с учениками под руководством профессора.
    После начала Первой мировой войны, жизнь стала еще более трудной. Шильниковский почти все деньги от оплачиваемых заказов отсылал отцу в Великий Устюг. Видя его трудное положение, Матэ посоветовал ученику начать сотрудничество с иллюстрированными журналами.
    В начале 1915 года Шильниковский пришел на квартиру художника И.Я. Билибина и предложил ему посмотреть свои работы. Иван Яковлевич дал высокую оценку рисункам молодого художника и, уже на следующий день состоялась встреча Шильниковского с главным редактором журнала «Аргус». С этого дня началось сотрудничество с иллюстрированными журналами «Аргус» и «Лукоморье».
    Техника офорта требует нанесения изображения на медную либо цинковую пластинки. Шильниковский в совершенстве овладел премудростями этого, требующего твердости руки и точности глаза искусства. Например, нередко, выполняя портрет, он гравировал на пластинку прямо с натуры. В мастерской Матэ, Евстафий Павлович был единственным учеником, владеющим этими способом. Его работы отличались смелостью штриха и отточенностью художественно-композиционного решения. Из офортов этого периода можно назвать такие, как: «Портрет бабушки» (1915) и «Грузчик» (1916).
    9 апреля 1917 года Василий Васильевич Матэ умер. Мастерская, после его смерти закрылась, и Шильниковский, собрав свой немудреный багаж, едет в Великий Устюг. После Октябрьской революции он снова возвращается в Петербург, но прожив здесь месяц, воз-вращается назад.
    Уездный древний городок, с приданием ему после революции статуса губернского центра, неожиданно для всех зажил бурной насыщенной жизнью. Открылся драматический народный театр под руководством режиссера Е. Смородского, организовался симфонический оркестр в составе сорока человек под управлением Т. Асламазяна, открылась художественная студия для рабочих, начинает работать краеведческий музей, выходит местная газета «Советская мысль». Люди, привыкшие к тихой размеренной жизни, как если бы торопились все увидеть и познать.     Шильниковский тоже был втянут в этот стремительный поток. Вскоре Евстафий Павлович становится инструктором изобразительного искусства при отделе народного образования, одновременно с этим художником-декоратором при вновь организованном народном театре и руководителем художественной студии для рабочих.
    Репертуар театра был невелик: «Ванька-ключник», «Каширская старина», «Василиса Мелентьева». Спектакли устраивались в холодном небольшом помещении. Вместо электрического освещения пользовались керосиновыми лампами. Единственное, что выделялось в народном театре, это декоративное оформление спектаклей, которое было высоко оценено не только артистами любителями, но и руководством города.
    С 1920 года Евстафий Павлович в качестве художника работает в великоустюжской газете «Советская мысль». Фотография тогда применялась не везде, поэтому портреты вырезались на куске линолеума. Работа эта была кропотливая, хотя и малооплачиваемая. Но за это время, им была создано огромное количество портретов и зарисовок. За семнадцать лет сотрудничества – более тысячи клише.
    Среди них можно особо назвать линогравюры «На запани» и «Смена». Или, скажем, особо выразителен офорт «Деревья. Тотьма». Два могучих дерева, изображенные здесь, кажутся одухотворенными; как два богатыря стоят они на открытой местности, под низко нависшим небом, выдерживая натиск северной бури.
В Великом Устюге Шильниковский возвращается к масляной живописи. В композиционно сложных работах, как и в линогравюрах, художник берет злободневные темы современности: «Субботник», «Трактор на селе», «Первый съезд советов в Великом Устюге». Возможно, эти работы были заказом руководства города, также, как являлись заказом работы в «Советской мысли».
    В жанре портрета Шильниковский работал более свободно, в соответствии со своими вкусами и симпатиями. Среди них можно выделить портреты Н.И. Казаковой, портрет жены – Юлии Николаевны, артиста Н. Свирского, М. Охлопковой, артиста Н. Юрина.
    В 1936 году художники Вологды, Архангельска и Великого Устюга организовались в Союз северных художников. В Архангельске открылась первая краевая выставка картин. Шильниковский выставляет тридцать произведений. Жюри выставки единогласно присуждает художнику денежную премию за настойчивую разработку тем и упорный творческий труд.
Еще будучи учеником Академии художеств, Шильниковский познакомился с мастером   Велико-устюгской черни Михаилом Павловичем Чирковым. Часто заходил к нему в небольшую полутемную мастерскую, садился напротив мастера и смотрел, как тот готовил серебряную пластинку, переводил рисунок. Молодой художник всегда поражался чуткости его пальцев, пониманию гармонии и красоты линии, безграничному уважению к своему делу. Прежде чем приступить к серебряной хитрости, старый мастер замирал на несколько минут в безмолвной молитве, прося от Бога помощи, и уже потом делал первые штрихи.
    Чирков копировал простенькие готовые рисунки, потом заключал композицию в орнаментальное оформление. И чем больше любовался художник голубоватым блеском черни с четким выгравированным на изделии узором, тем больше опытный глаз раздражала слабость рисунка. Черни нужен рисовальщик! Иначе черневое искусство будет малоинтересным, безжалостным!
    Окончательно поселившись в Великом Устюге, Шильниковский задумал написать портрет старого мастера. Сделав несколько карандашных набросков, художник подарил один из них Михаилу Павловичу. Мастер долго, придирчиво рассматривал рисунок и думал о чем-то своем, наконец, по обычаю, хмыкнул и, осторожно, как все старики, соблюдая достоинство, заговорил о черневом деле. Разговор кончился предложением Шильниковскому сделать несколько рисунков для колец, серебряных ложек, салфеточных колец. Неожиданная просьба вначале озадачила Евстафия Павловича. «Вечный рисунок». Заманчиво, немного страшно. Молодой художник согласился.
    Это был дебют Шильниковского в Северной черни. В России серебро, украшенное черневым рисунком – узором или миниатюрной жанровой сценой, было распространено очень широко. Броши, кольца, очешники, флаконы для духов, табакерки находили спрос в крупных городах, столице и за границей. Немало черневого серебра скопилось в кладовых монастырей. На протяжении многих веков черневым промыслом занимались мастера Киева, Новгорода, Великого Устюга, Москвы, Вологды, Архангельска, Сольвычегодска и других городов. Особой известностью исполнения изделий пользовались умельцы Великого Устюга.
    В середине XIX века этот промысел стал постепенно угасать. До XX века, Великоустюгская чернь, обрастая поэтическими легедами, дожила в лице единственного мастера М.И. Кошкова. Будучи уже глубоким стариком, он раскрыл тайну черневого ремесла своему внуку М.П. Чиркову. В 1929 году Михаилу Павловичу было предложено организовать кустарную мастерскую из пяти человек: четыре подмастерья и сам мастер. Затем мастерскую преобразовали в промысловую артель, назвав ее «Северная чернь». Последний хранитель состава черни – Чирков передал секрет молодым мастерам, которые, вопреки традиции, все были девушками и молодыми женщинами. Для Чиркова это был предмет серьезных раздумий, ведь при посвящении в тайны мастерства, серебряники связывали себя определенными клятвами, но все-таки он решился; ради сохранения угасающего искусства, Чирков передал секреты мастерства женщинам.
    В 1935 году артель получила первый крупный заказ на изготовление набора серебряных столовых ложек для Западного Китая. Набор получил название «Синцзянская серия». Нужно было срочно решать вопрос об авторе рисунков. В артели хорошего рисовальщика не было, попросили Шильниковского. Евстафий Павлович согласился.
    По замыслу  художника «Синцзянскую серию» решено было украсить традиционным китайским орнаментом. Альбомы китайско-японского народного творчества дали обильный материал. На эскизах и набросках появились пышные фантастические цветы, ветки цветущих яблонь, порхающие бабочки. Шильниковский сам перевел рисунок на серебро, следил за каждой линией, движением рук граверов-исполнителей П.А. Насоновской и Н.В. Тропиной.
    Наконец, китайская серия, которая была во многом экспериментальной, окончена. Но только здесь художник стал понимать, что допустил в ней немало ошибок. Восточный орнамент являлся новым, поэтому, из-за отсутствия опыта, не удалось связать композицию с формой предмета. Ко всему, Шильниковский подошел к оформлению серебра как офортист. Рисунок получился тонкий ажурный, но не связанный в единую композицию. Было очевидным, что обращение к китайскому орнаменту ошибочно. Северная чернь и вдруг с китайскими орнаментами? Изделия тем и ценны, что имеют свою национальность, свою родину. После завершения серии, художник понял свои заблуждения, страдал и мучался от этого, но исправить уже ничего было нельзя.
    И, все-таки, китайская серия принесла пользу. Сам Шильниковский начинает овладевать специфическим приемом оформления деталей, где точность линии, насыщенность рисунка, его плотность и заполнение фона чернью играют главенствующую роль. Мастера артели и граверы, занятые в китайской серии, получили опыт работы над сложной орнаментальной композицией. А артель в целом – возможность выполнять крупные серийные заказы, тем самым укрепив себя экономически. Время случайного, копийного украшательства Великоустюгского черневого серебра кончилось. Молодое поколение мастеров чувствовало потребность идти дальше своих учителей, искало в Шильниковском опору и пример подлинного творческого труда.
    С этого времени начинается второй большой этап в жизни художника. Теперь он уже навсегда связал свою жизнь с Великоустюгской чернью. Он вернул оформлению серебра повествовательность сюжетов, приблизил его к классической поэзии, графике в ее современном понимании. Как художник «Северной черни», Шильниковский разработал несколько тем: иллюстрирование литературных произведений, исторические памятники и исторические места России и тему Севера.
    Первым опытом были рисунки к серебряным изделиям на сюжеты сказок, стихотворений А.С. Пушкина, посвященные столетию со дня гибели великого поэта.
Больше полугода готовил художник рисунки. Он без конца делал наброски, эскизы. Это была та черновая работа, о которой, как правило, никогда не подозревает зритель. Огромный, медленный, кропотливый труд! Не раз туманный запоздалый зимний рассвет заставал художника, все еще сидящего за столом. Он гасил свет, уходил на берег Сухоны, подолгу стоял на холодном ветру и, изрядно продрогнув, шел обратно и снова садился за стол. «Когда я работаю над пушкинскими сюжетами, я не чувствую своих лет, - говорил Евстафий Павлович корреспонденту газеты «Правда Севера» (6 февраля 1937 г.), - возьмем любую поэму, любое стихотворение Александра Сергеевича, в них столько увлекательных сюжетов, что хочется работать, работать, не уставая…»
    Всего было создано свыше тридцати рисунков для пушкинской серии, но в работу принято только семнадцать.  Каждый из рисунков являлся законченным художественным произведением, отличным друг от друга по типажу, подходу и характеру произведения.
    Во всех изделиях Шильниковский вкладывал немало остроумия и изобретательности. Создавая рисунок, скажем, для изделий прикладного искусства, художник обязан учитывать форму предмета. Взять, хотя бы, обычную суповую ложку. Здесь украшается сферическая сторона ложки и черенок. Главную сцену композиции Шильниковский размещает на выпуклой части ложки, узкий орнамент связывает главную сцену с рисунком на черенке.
    В зависимости от того, какое настроение хочет передать художник, он изменяет и фон рисунка, делая его или совершенно черным, или оставляет светлым, радостным фоном серебра.
    Из числа работ, принадлежащих к пушкинской серии, можно выделить такие, как: кубок «У Лукоморья», сервиз посвященный поэме «Руслан и Людмила», также композиции иллюстрирующие такие произведения, как  «Сказка о царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Фонтан Бахчисарайского дворца», миниатюры к произведениям «Бесы», «Русалка», «Сказка о золотом петушке». Неоценимую помощь в работе над  пушкинской серией оказал старый мастер черни М.П. Чирков.
После окончания работ, изделия были отправлены в Москву, откуда вскоре пришла телеграмма: «Пушкинская серия изделий «Северной черни» принята на Всесоюзную выставку, посвященную памяти А.С. Пушкина». Это была первая крупная победа коллектива артели. Прошло еще немного времени, и следующая новость – артели предложили принять участие на Всемирной выставке художественных  промыслов в Париже.
    В Париже великоустюгское черневое серебро награждается золотой медалью и дипломом, а Евстафий Павлович – серебряной медалью и дипломом.
После Пушкинской серии М.П. Чирков, окончательно поверив в Шильниковского, все реже посещал мастерские. Художественное руководство артели «Северная чернь» окончательно перешло к Евстафию Павловичу.
    Во время войны, работы по изготовлению  черневого серебра почти полностью прекратились и, лишь в 1946 году артель вновь приступила к работе. Но годы вынужденного бездействия не прошли для Шильниковского напрасно. Это было время напряженной внутренней работы, в результате которой рождались новые замыслы.
После войны началась работа над серией по произведениям баснописца И.А. Крылова. Крыловскую серию было решено изготовить из 32 различных серебряных предметов. Ни один сюжет  не должен повторяться. Вместе взятые, они должны дать полное представление о баснях Крылова.
    Среди них, особо можно отметить такие работы, как «Демьянова уха», «Мартышка и очки», «Лебедь, Рак и Щука», «Чиж и Голубь», «Ворона и Лисица», «Волк и Журавль», «Волк на псарне», «Слон и Моська», и другие.
    Работая над рисунками к басням Крылова, художник со свойственным ему упорством сумел преодолеть многие недостатки предыдущих гравюр. Его рисунок стал богаче по своим выразительным возможностям. Тонкое сочетание штрихов, линий, света и тени де-лают изображение осязаемым, весомым, придавая силу, остроту и сдержанность образа, ясность формы. Здесь он в большей степени, чем в «Пушкинской серии», отводит место орнаменту.
    После «Крыловской серии» Шильниковский обращается к известной сказке П.А. Ершова «Конек-Горбунок». В работе над этой серией оказали влияние впечатления детства и юности, когда художник увидел книгу с иллюстрациями А.Ф. Афанасьева. Во время работы над этой серией пришло понимание, о необходимости изучения техники  старинных мастеров. Вместе с граверами, Евстафий Павлович прибыл в Москву, в Государственный  исторический музей, где хранится коллекция русского черневого серебра. Здесь, Шильниковский и работники артели, внимательно изучили приемы и навыки своих предшественников, усвоили все лучшее из художественного наследия прошлого. В результате, в произведениях артели был введен опущенный золоченый канфарный фон, так эффектно выделяющий основные мотивы и окружающее их обрамление в работах старых мастеров.
    Золотой канфарный – то новое, что впервые применяется Шильниковским  в серии «Конек-Горбунок».  Канфарение – декоративная разработка поверхности серебра, применявшаяся мастерами черни во второй половине XVIII века. Заключается этот прием в том, что поверхность серебра отбивается небольшим чеканом-канфарником. Получается мелкая рельефная поверхность. Потом поверхность золотят. Канфарение подчеркивает декоративность черни, делая рисунок более броским.
    В серию, оформленную по мотивам  сказки Ершова (1947 г.) входило 36 предметов. Эта серия, по слову искусствоведа Т.М. Разиной, «…является вполне законченным и цельным ансамблем». Эту работу, по праву, можно считать творческим взлетом художника и всего коллектива артели. Характерной, для этой серии, является графическая заставка, применяющаяся на всех изделиях, это изображение головы Конька-Горбунка и смеющееся лицо Ивана.
    В декоративном украшении серии «Конек-Горбунок» особую роль играет стилизованный древнерусский орнамент, подчеркивающий народность, сказочность сюжета. Своей природой орнаментальные мотивы серии происходят от мотивов книжных деревянных гравюр XVIII века.
    К столетию со дня рождения Н.В. Гоголя, Шильниковский выполнил несколько десятков набросков для подстаканников, кубков, которые положили начало новой серии. В большинстве, это контурные наброски действующих лиц комедии «Ревизор» и поэмы «Мертвые души». К сожалению, закончить и воплотить иллюстрации в серебре не удалось Из задуманной серии были награвированы только два рисунка для подстаканников.
    Не полностью осуществился замысел награвировать иллюстрации к произведениям Н.А. Некрасова. Портрет поэта для подстаканника, да три сюжетных наброска – вот все, что осталось от замысла.
    Большое место в творчестве Шильниковского занимали северные сюжеты. Например, на Всемирной выставке в Париже (1937 г.) было представлено 26 предметов с северными сюжетами.
    В числе изделий серии «Север» есть очень интересный по композиции рисунок «Охота на Севере», выгравированный на столовой ложке. Наиболее интересное  по рисунку салфеточное кольцо «Олени». Выразительно выполнена и пластинка для портсигара «Белые медведи». Но художник не был удовлетворен этими изделиями, так как они являлись слишком общими, не связанными единой композицией. Возможно, это подтолкнуло к разработке и созданию серии «Открытие Северного полюса». Здесь был воспет подвиг героев Арктики папанинцев. В 1939 году изделия были отправлены на Всемирную выставку в Нью-Йорк, где имела заслуженный успех.
    Из послевоенных работ художника можно назвать рисунки для портсигара «Олени», «Север», рисунок для пудреницы «Лебеди».
    В год 800-летия Москвы артели «Северная чернь» поручили изготовить серию юбилейных изделий широкого потребления и подарочные ларцы «Москва». Композиционным центром каждого рисунка художник берет панорамный вид московского Кремля, обрамляя его соответствующим симметричным эмблемно-декоративным орнаментом. Суть композиции состоит в сопоставлении Москвы современной и Москвы – как древней Русской столицы.
    Из более поздних работ мастера можно отметить такие, как кубок «Изобилие» (1952 г.) и «300-летие воссоединения Украины с Россией» (1954 г.).
    В числе наиболее совершенных произведений Шильниковского  относится кубок «Москва» (1956 г.). Для его оформления используются изображения архитектурных ансамблей Москвы: Красной площади, университета на Ленинских горах, входа  на ВДНХ, композиционно связанных с небольшими изящными клеймами, расположенными в верхнем и нижнем поясках тулова кубка. В клеймах – изображения Большого театра, Крымского моста, станций метро и другие. По тонкости выполнения, по цвету и игре света и тени, кубок  «Москва» намного превосходит прежние работы фабрики «Северная чернь».
    Пожалуй, можно с уверенностью сказать, что благодаря таланту и художественному руководству Шильниковского, артель превратилась в экономически сильную, оснащенную самой передовой техникой фабрику. Великоустюгская чернь демонстрировалась  на ярмарках Лейпцига и Праги, Пловдива и Милана. Ее видели  в крупнейших городах Китая, Индии, Южной и Северной Америки, Индонезии, Бирмы, Европы и Египта. Кажется нет ни одной выставки, конкурса, в которых бы не принимала участия фабрика «Северная чернь», где бы ее изделия не получили высокой оценки. В успехе черни – непревзойденная заслуга Евстафия Павловича Шильниковского. Больше десяти тысяч изделий выполнено мастерами-граверами по его рисункам.
    Еще одним аспектом творчества Шильниковского, является его помощь в возрождении промысла резьбы по бересте. После Отечественной войны промысел был почти забыт и, Шильникоского попросили помочь артели.
Для мастеров резьбы по бересте Шильниковский задумал три сложные композиции на тему «Наши славные земляки». Сюда должны были войти рассказы о знаменитых исследователях Севера: Атласове, Дежневе, Хабарове. Но, замысел осуществился только в одном рисунке «Землепроходец С. Дежнев».
    Круглое блюдо размером  в 430 миллиметров художник разделяет на три пояса. В центре он помещает протрет Дежнева на фоне географической карты. В первом поясе от центра – миниатюры из жизни землепроходца: деревянный острог XVII века, пейзаж, устье реки Колымы, схватка с враждебными племенами и сцена в тронном зале на приеме у Государя Всея Руси. Во втором поясе блюда изображены кочи, тюлени на льдине, белые медведи. Силуэтность рисунка, динамичность орнамента подчеркивают эластичность и красоту материала – бересты.
    Блюдо «Землепроходец С. Дежнев» обошло многие выставки и всюду вызывало восхищение зрителей. В настоящее время оно хранися в краеведческом музее Великого Устюга.
    В 1956 году, по ходатайству научно-исследовательского института художественной промышленности, Евстафию Павловичу присваивают почетное звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР.
    После выхода на заслуженный отдых, Евстафий Павлович вновь начинает работать над живописными картинами, которые любил писать в молодости. В основном, это малая форма. Сказывалась многолетняя привычка работать с миниатюрами. К ним можно отнести такие акварели, как «Великий Устюг. Катышево». Или – «Улица в Великом Устюге».
    Художник задумывался над прожитой жизнью. Итогом воспоминаний были картины «Старая мельница. Воспоминания детства», и – «Набережная старого Великого Устюга». Это одна из лучших работ художника последнего периода. В ней он восстановил город Великий Устюг своего детства.
    До последних дней Шильниковский сохранил ясность ума, твердость руки и зоркость глаза, качества необходимые художнику. В одном из последних писем он писал: «…После небольшого перерыва я начал усиленно работать. Увлекся портретами, да так, что готов, не отрываясь, сидеть за ними с утра до вечера. Чувствую, кое-что мне удается. И, конечно, как правило, дарю их тому, кто позирует. Работаю над пейзажами, архитектурными памятниками Устюга. В общем, работаю, читаю. По мнению врачей, мне все это противопоказано, ну и что же, иначе жить не могу, не интересно…»
    Умер художник в 1980 году, в Великом Устюге, в возрасте девяносто лет.



БИБЛИОГРАФИЯ:

ГЛАВА 1: «Великий Устюг в историческом отношении»

1. «Великий Устюг». Выпуск 2. Вологда. «Легия», 2000 г.
2. «Великий Устюг». Н. Батаков, Е. Мансветова, В. Широков.
Северо-Западное книжное изд-во. 1976 г.
3. «Бысть на Устюзе» (историко-краеведческий сборник).
Вологда. Изд-во «Л и С». 1993 г.
4. Карамзин Н. М. «История Государства Российского».

ГЛАВА 2: «Землепроходцы Великоустюжские»

1. Сергей Марков. «Вечные следы». Москва. «Современник». 1982 г.
2. Сергей Марков. «Земной круг». Москва. «Современник». 1976 г.
3. Белов М.И. «По следам полярных экспедиций».
Ленинград. «Гидрометеоиздат». 1977 г.
4. Алексеев А.И. «Колумбы Росские». «Магаданское книжное изд-во». 1966г.
5. Алексеев А.И. «Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки».
Москва. «Наука». 1982 г.
6. Лебедев Д.М. Есаков В. А. «Русские географические открытия и исследования».
Москва. «Мысль». 1977 г.
7. Авдеев В.А. и др. «Русские землепроходцы и мореходы». Москва. «Воениздат». 1982 г.
8. Семенов А. В. «Край земли». (истор. повесть.) Хабаровск. 1975 г.
9. Белов М.И. «Семен Дежнев». Москва. 1955 г.
10. Демин Л.М. «Семен Дежнев». Москва. «Молодая гвардия». 1990 г.
11. Даниил Романенко. «Ерофей Хабаров». «Московский рабочий». 1969 г.
12. Алексеев А.И. «Хождение от Байкала до Амура».
Москва. «Молодая гвардия». 1976 г.
13. Николай Внуков.  «Великие путешественники». (Биографический словарь).
С-Петербург. «Азбука». 2000 г.
14. «300 путешественников и исследователей». (Биографический сло-варь). Москва. 1966 г.
15. Сто Великих казаков». Москва. «Вече». 2007 г.
16. «История Русской Америки» (1732-1867 гг.) в 3-х томах. Москва. «Международные отношения». 1997 г.

ГЛАВА 3: «Духовная жизнь Великого Устюга»

1. «Великий Устюг» Н. Батакова, Е. Мансветова, В.Широков.
«Северо-Западное книжное изд-во» 1976 г.
2. «Великий Устюг». Вып 2. Вологда. «Легия». 2000 г.
3. «Святые Устюжской земли». (Праведные Иоанн и Мария Устюжские; преп. Киприан Устюжский; прав. Иоанн Устюжский,  Христа ради юродивый). Сост-ль: свящ. Иоанн Верюжский. Изд. Вологда. 1880 г. Переиздание: Великий Устюг. 2001 г.
4. «Великий Устюг». Шильниковская В.П. Москва. «Стройиздат». 1987 г.
5. «Святитель Стефан Пермский». С-Петербург. «Глагол». 1995 г.
6. «Житие свт. Стефана Великопермского. «Жития святых свт. Димитрия Ростовского». Апрель, 26-й день.
7. «Святой праведный Прокопий, Христа ради юродивый, Устюжский чудотворец». Сост: священник Иоанн Верюжский. Великий Устюг. 1903 г. Переиздание: Великий Устюг. 2000 г.
8. «Житие свят. прав. Прокопия, Христа ради юродивого, Устюжского чудотворца». Москва. 2003 г.
9. «Описание Велико-Устюжского Иоанно-Предтеченского девичьего мон-ря». «Прибавление к Вологодским епархиальным ведомостям». 1877 г. № 14, 15.

ГЛАВА 4: «Архиереи Великого Устюга в годы гонений»

1. Описание храмов и монастырей:
а) «Великий Устюг». Вып. 2. Вологда. «Легия». 2000 г.
б) «Бысть на Устюзе». Вологда. «Л и С». 1993 г.
в) «Великий Устюг». Шильниковская В. П. Москва. «Стройиздат». 1987 г.
2. Жизнеописание свщмч. Алексия (Бельковского):
а) «Русские православные иерархи периода 1893-1965 гг.» митр. Мануил (Лемешевский). «Erlangen». 1979-89 гг. Том 1.
б) «Акты Святейшего Тихона Патриарха Московского и Всея Руси». (1917-43 гг.) Сост: Губонин М. Е. Москва. 1994 г.
в) «Деяние Юбилейного Освященного Архиерейского Собора РПЦ МП о соборном прославлении Новомучеников и Исповедников Российских ХХ века». Москва. 12-16 августа 2000 г.
г) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия». Сост: игумен Дамаскин (Орловский). Книга 5. Тверь. 2000 г.
3. «Жизнеописание свщмч. Александра (Трапицина):
а) То же, что и 2 – а), б), в).
б) данные: www. pstbi. ru
в) газ. «Благовест» (Самара). 2003 г. № 4.
г) журн. «Лампада» (Самара). 2003 г. № 7.
4. «Жизнеописание свщмч. Николая (Караулова).
а) То же, что и 2 – а), б), в).
б) данные: www. pstbi. ru (сост: Константин Козлов. г. Вологда).
5. Архиепископ Софроний (Арефьев).   
а) То же, что и 2 – а).
б) «Екатеринбургская епархия (события, люди, храмы)». Сост: прот. Валерий Лавринов.
Екатеринбург. «Изд-во Уральского Университета». 2001 г.
6. Архиепископ Питирим (Крылов). То же, что и 2 – а).
7. Священномученик Николай (Клементьев).
а) То же, что и 2 – а), б), в).
б) Материалы из личного архива А. А. Мартюкова, корр. газ. «Советская мысль» г. Великий Устюг.
в) «Синодик гонимых, умученных, в узах невинно пострадавших Православных священно-церковнослужителей и мирян Санкт-Петербургской епархии ХХ столетия». 2-е издание дополненное. С-Петербург. 2002 г.
г) «История Русской Церкви 1917-1997 гг.» Том 9. прот. Владислав Цыпин. Москва. 1997 г.
д) «Санкт-Петербургский мартиролог». С-Петербург. Изд-во «Мир», «Общество свт. Василия Великого». 2002 г.
е) данные: www. pstbi. ru  (сост: Константин Козлов г. Вологда).

ГЛАВА 5: «Великий Устюг: культура, просвещение»

1. «Великий Устюг – северные лики». С-Петербург. 2003 г.
2. «Бысть на Устюзе». Чебыкина Г.Н. Вологда. 1993 г.
3. «Вологжане – краеведы». Веселовская А. Вологда. 1923 г.
4. «Биография Шляпиной В.П.» - «Великий Устюг». Вып. 1-й.
«Вологодский Государст. Пед. Университет», изд. «Русь». 1995 г.
5. «судьба прот. Константина Богословского». Козлов К.О.
«Великий Устюг». Вып 2. Вологда. Изд «Легия». 2000 г.

ГЛАВА 6: «Литература. Философия»

1. «Сто литературных мест Вологодской области». Пудожгорский В.
2. «Хроника села Смурина». Засодимский П.В. (биографический очерк Шеляпиной О.) Архангельск. «Северо-Западное книжное изд-во». 1986 г.
3. Питирим Сорокин. «Долгий путь» (автобиография). Сыктывкар. 1991 г.
4. Питирим Сорокин. «Система социологии». Том 1-й. (вступительное статья и жизнеописание – Липского А.В.  Москва. «Наука». 1993 г.
5. Питирим Сорокин. «Главные тенденции нашего времени». Москва. «Наука». 1997 г.
6. Питирим Сорокин. «Россия и Америка: о русской нации». Москва. «Наука». 1997 г.

ГЛАВА 7: «Искусство. Живопись»

1. «Великий Устюг». Батаков Н. Мансветова Е. Широков В. Архангельск. «Северо-Западное книжное изд-во». 1976 г.
2. «Художники Вологжане». Мунин А. «Вологодское книжное издво». 1959 г.
3. «Великий Устюг». Вып. 3-й. Вологда. «Русь». 2004 г.
4. «Дионисий иконник и фрески Ферапонтова монастыря». Л. Нерсесян.
Москва. «Северный паломник». 2002 г.
5. «Святые подвижники и обители Русского Севера». С-Петербург. «Изд-во Олега Абышко». 2005 г.
6. «Жития Димитрия Прилуцкого,  Дионисия Глушицкого и Григория Пельшемского». «Изд-во С-Петербургского универ-та». 2003 г.

ГЛАВА 8: «Ремесла и народные промыслы»

1. «Умельцы Великого Устюга». Лукин М.П. Давыдова Н.М.
Архангельск. «Северо-Западное книжное изд-во» 1977 г.
2. «Северная чернь». Рехачев М. «Архангельское обл. гос. изд-во». 1952 г.

ГЛАВА 9: «Северная чернь»

1. «Северная чернь». Рехачев М. «Архангельское обл. гос. изд-во». 1952 г.
2. «Е. П. Шильниковский». Разина Т.М. Москва. 1959 г.
3. «Серебряных дел художник». Мунин А.Н.
Архангельск. «Северо-Западное книжное изд-во». 1979 г.

 

    ЧАСТЬ  III:

    «Предисловие».

    Жизнь семьи за пятнадцать послевоенных лет постепенно наладилась. Уже стало забываться время, когда приходилось думать о жилье; в доме, по  адресу: ул. Манчажская – 4, на втором этаже была собственная квартира. Из окон ее открывался прекрасный поэтический вид на реку Уфу, величаво несущую свои тихие воды, и как если бы тысячами зеркал сверкающую на солнце в погожие дни. В заказах от монастырей и храмов также не было недостатка. На Урале, Михаил Самуилович уже давно считался мастером иконописания, поэтому его охотно приглашали для совершения реставрационных работ и для исполнения заказов по написанию икон. Жизнь наладилась, и теперь стал забываться предназначенный для рынка промысел, когда, благодаря продаже крашеных игрушек и одеял расписанных по трафарету, удавалось содержать семью.
    Но… время уже наступило другое. В начале 60-х весь мир праздновал свою величайшую победу: совершился первый полет человека в космос. Именно в эти годы, власти СССР, обеспокоенные подъемом духовного самосознания народа, начали второй крестовый поход против религии. Глава государства даже договорился до того, что пообещал к 80-му году показать по телевидению последнего попа.
    Полет в космос являлся крупной победой человеческого духа, и уже сама логика победы требовала решительных шагов. Выход в околоземное пространство, как бы обязывал духовных последователей Нимрода (не случайно, что Вавилон являлся первым социалистическим государством), совершить расправу над своими извечными врагами, служителями Бога Истинного. Девизом к этой расправе, по иронии судьбы, явились слова первого космонавта Ю. А. Гагарина, о том, что Бога он в космосе не увидел. Ирония состояла в том, что воспитанный в православных традициях, Юрий Алексеевич, в отличие от  вопрошавших знал, что – «Бог не в рукотворных храмах живет, а в сердцах человеческих», и что Царствие Небесное и безжизненный холодный космос, это совсем не одно и то же.
    В тот день, в августе 1961 года, Михаил Самуилович, вместе с сыном Михаилом, шел через весь город, в кладбищенскую церковь, с отреставрированной иконой Георгия-Победоносца. Иконы на реставрацию он всегда носил к себе домой, а потом, по окончании работ, водрузив образ «яко древа на рамена», возвращал обратно в храм. То же было и сейчас. Как всегда, шли по  ближнему пути, по той самой Интернациональной улице, где 26 сентября 1942 г. был убит отец Златы Сергеевны, протоиерей Сергий Яхлаков. Дом этот, так и стоял с тех пор, заколоченный, с дырявой крышей, чертополохом во дворе; ни одна порядочная семья в нем не могла жить подолгу, все стремились отыскать другое жилище.
    Тот августовский день был как никогда жарким, и Михаил Самуилович, после часа ходьбы с тяжелой ношей «на раменах», выбился из сил. Отдохнуть решили на пригорке, откуда открывался вид на городское кладбище, с деревянной церковью прп. Иннокентия Комельского в глубине. Внизу располагалась ветка железной дороги, на полотне которой, в сентябре 1942 г. было найдено тело настоятеля этой церкви. Стоял неподвижный полуденный зной, ни ветерка, как перед бурей. Вдруг, отца и сына обдало, словно порывом ветра; мимо них стремительно прошла высокая Женщина вся в черном и с большим крестом на груди. Ее шествие было скорым, но в тоже время, спокойным и величавым. Она двигалась, будто не касаясь земли.
    - Кто это?! - с изумлением подумал иконописец, - цыганка, может, какая? - Но, волна изшедшей от Гостьи благодатной прохлады, показывала: это, необычная Женщина.
    Отец и сын смотрели ей вслед. А Незнакомка, этим временем, быстро следовала в сторону кладбища, а затем, к храму, находящемуся в его глубине.
Еще минуту-другую они пребывали в тишине и неподвижности, но вдруг разом поднялись и, забыв про усталость, устремились по дощатому тротуару, вниз к железнодорожному полотну. Двигаясь едва не бегом, они никак не могли догнать необычную Гостью. Самое же странное состояло в том, что никто из находящихся у кладбищенских ворот, не видел никакой Женщины в необычном наряде. Не веря себе, отец и сын пытались продолжить поиски, но лишь через некоторое время явилось понимание, Кого они удостоились видеть.
    По возвращении домой они рассказали Злате Сергеевне об этом необычном посещении. Злата внимательно выслушала рассказ мужа и сказала, что тоже видела на рынке странную Гостью, которая ни от кого не пряталась, но тем не менее, никто кроме Златы не замечал этой высокой Игумении с большим крестом на груди.
Вызов в соответствующие инстанции последовал на следующий день.


    Глава 1: «Исход»

     От уполномоченного по делам религии Михаил Самуилович вернулся в подавленном состоянии духа. Ему было предложено покинуть Красноуфимск в течении одной недели. Иконописцу без обиняков высказали то, о чем до времени помалкивали: религиозный фанатизм, воспитание детей в духе суеверий и заблуждений, ко всему, присовокупили факт религиозной пропаганды, что строго запрещалось советскими законами. На вопрос иконописца: «Где же эта пропаганда?» - ему припомнили вчерашний случай перенесения иконы Георгия-Победоносца из мастерской в кладбищенскую церковь.
    Делать было нечего, пришлось за бесценок продавать квартиру, упаковывать вещи и собираться к переезду на другое место.
    Ехать было совершенно некуда. Благо, что в Молдавии, вблизи Тирасполя, проживали давние знакомые. Решили временно переехать туда, а дальше, положиться на волю Божью. В деревне Гниляны сняли для жительства глиняную хату, внешне очень похожую на загон для скота. По всей очевидности, хату, действительно, использовали не по назначению, потому что в стенах ее расплодилось множество насекомых, которые страшно досаждали по ночам. Ко всему, помещение не отапливалось, и в ночное время, для того, чтобы поддержать в комнате плюсовую температуру приходилось включать электрическую плитку. Промучавшись так в Гнилянах целую зиму, решили снова вернуться в Красноуфимск.
    Для приобретения собственного дома средств уже не было, ко всему, значительную часть вещей и мебели пришлось также продать за безценок. Для жилья, в Красноуфимске сняли часть дома, состоящую из комнаты и кухни. Давно забытая нужда снова постучалась в двери. Ко всему, пришла новая беда.
    В начале 60-х годов, по решению советского правительства, было начато укрупнение колхозов, с переименованием их в госхозы. В большинстве случаев это укрупнение не оправдало себя. Происходил сознательный слом уже устоявшейся колхозной системы, которая, не являясь идеальной, не только себя оправдывала, но и была во многих отношениях прибыльной. Разрушение же колхозной системы было выгодно тем, кто хотел приравнять крестьян к наемным работникам, получавших строго установленную плату, а значит, и незаинтересованных в процветании своего села, хозяйства, незаинтересованных в благополучии малой родины. Сказано в Евангелии: «а наемник – бежит». Вот, и побежал крестьянин из деревни в город.
Одновременно с упразднением колхозной кооперации, упразднялось и всякого рода иное предпринимательство. Это касалась не только частных предпринимателей: разного рода мастерских, цехов, артелей, но огульно упразднялись патенты всех кустарей, а также «частников» пытавшихся жить делами рук своих.
    Патент у Михаила Самуиловича был отнят. Решение горисполкома было крайне жестким. Оно обязывало устроиться на работу в пятидневный срок. С Божьей помощью иконописец устроился на фабрику, дома же продолжал расписывать по трафарету ковры. Работа знакомая, таких ковров, в свое время, сделал сотни из старых одеял; после войны, настоящий ковер купить было невозможно, поэтому, применявшаяся с конца XVIII века техника – роспись ткани с помощью трафарета, пригодилась вполне.
    Материальная сторона жизни, при возвращении в Красноуфимск, постепенно наладилась, но начались другие испытания – открытые преследования за веру. Детей в школе изводили насмешками. Кличка – «богомолы», прочно приклеилась за каждым из них, хотя «богомолы» устойчиво получали отличные оценки, как за учебу, так и по поведению. По человеческим меркам, третировать их было не за что – брань шла на духовном уровне. Старшая дочь отца Михаила, Татьяна, рассказывала, что одноклассники, еще перед первым отъездом говорили ей: «Если останешься богомолкой, то к нам в школу больше не возвращайся!»
    Причиной тому был один случай. Татьяна училась тогда в пятом классе. Однажды, учительница вызвала ее к доске, после чего во всеуслышание объявила, что их одноклассница ходит в церковь и верит в какого-то Бога. Когда всеобщий смех затих, то учительница строго спросила: «Считаешь ли ты, что Бог есть?!»
Растерявшаяся девочка не знала что ответить, но вопрос был повторен с той же ригористичностью.
    Сорок пар смеющихся глаз в упор смотрели на нее и, Татьяна начала искать приемлемую форму ответа.
    - Я, сейчас, не вижу Бога, но… может быть, он где-то далеко.
    - Так, есть Бог, или нет?!
    - Я… я, не знаю.
    - А, как же ты веруешь и, не знаешь?!
    Удушающий комок подкатил к горлу Татьяны. Она подбежала к своей парте и, схватив сумку, выбежала из класса.
    С горьким плачем Татьяна бежала по улице, и пришла в себя где-то на пустыре. Вдруг, почти зримо она почувствовала чье-то присутствие. Душой она поняла, что это отец Сергий, ее дедушка. И, даже лицо его видела почти явственно. Печально он смотрел на внучку, его взгляд словно говорил: «Как же ты могла?»
Татьяна понуро склонила голову и, тихо произнесла: «Прости меня, дедушка, прости».
    После этого, она дала себе клятву, никогда больше не идти на сделки с совестью.
Первым побуждением одноклассников, по возвращении верующей ученицы, было стремление узнать: продолжает ли Татьяна верить в Бога?..
    Два или три дня они потратили на дружеские увещевания. Вскоре посыпались угрозы и оскорбления, но, Татьяна хранила веру в себе и уже не пыталась ни перед кем оправдываться. Видя безуспешность своих усилий, недоброжелатели отступились от девушки, но еще целых два года ей пришлось провести за глухой стеной неприязни.
    Меры, принимаемые по отношению к братьям, были еще жестче. Сергий и Михаил рассказывали, что после занятий надо было бегом бежать домой, при этом, какими-нибудь  дворами, что не всегда удавалось; одноклассники, нередко ожидали их где-нибудь по дороге, чтобы навешать «богомолам» тумаков.
    Зимой, за несколько месяцев до отъезда, начались другие искушения. Ученики той же школы стали периодически приходить групппами к дому, где жила семья иконописца. Молодые люди, совсем в духе комсомольцев 20-х годов выкрикивали кощунственные лозунги, стучали в окна, посылали проклятия. Если отец семейства выходил на улицу, они с хохотом разбегались. Среди них был и сын одного высокого начальника. Прекратить эти безчинства не представлялось никакой возможности, но Бог Сам прекратил их. Причем, властно, и как бы одним взмахом меча.
    Зимы на Урале в то время стояли суровые. Сорокоградусные морозы в январе были отнюдь не редкостью. В один из таких январских вечеров, вся семья стояла на коленях, в чтении акафиста Иисусу Сладчайшему. Дома было холодно, потому что накануне закончились дрова. Чтение акафиста уже подходило к концу, как вдруг раздался страшный удар в окно и, секунду спустя, вместе с разбитыми стеклами, в комнату влетело тяжелое полено. Вместе с хлынувшей в дом стужей, в комнату ворвался дикий хохот. Старший сын, Сергей, в чем был, выбежал на улицу. В удаляющихся фигурах он узнал заводилу из своего класса, а также сына высокого начальника.
    Сын начальника получил укус энцефалитного клеща весной того же года. После смерти сына, мать этого руководителя сама пришла домой к Злате Сергеевне, и со слезами попросила у нее прощения. Здесь она открыла истинную причину бесчинств, которую совершали дети против верующей семьи: все это делалось по ее инициативе, и по инициативе ее мужа.
    Аналогичный случай произошел в Красноуфимске с учительницей истории. По всему Советскому Союзу, учителя, даже веруя в душе, всячески изворачивались, чтобы угодить атеистически настроенным властям. На уроке истории, Мария Васильевна, добрая по природе женщина, рассказывая об эпохе раннего христианства, вдруг заявила, что христиане лгут. Аргументом утверждения служил якобы доказанный наукой факт, об отсутствии гвоздей в эпоху Христа. Поэтому, если не было гвоздей, то и не было Распятия. Услышав явную ложь, Михаил заявил с места: «Как же не было гвоздей, если много раньше люди научились ковать наконечники стрел и копий? Кроме того, с древних времен были мечи, шлемы и кольчуги?»
    На возражение ученика, учительница безапелляционно заявила: «Раз наука утверждает, что гвоздей не было, то науке надо верить».
    Об этом случае можно было бы забыть, ибо таких эпизодов с нападками со стороны педагогов на христианство было немало, но история эта имела продолжение. В одну из Родительских Суббот, Михаил вместе со своим отцом пошел в храм. Отрока почему-то всегда тянуло находиться рядом с Распятием, на котором Спаситель истекал кровью от четырех гвоздиных ран. В эту субботу Михаил также стоял на своем месте, и глядя на Распятие, он недоумевал, вспоминая слова учительницы истории.
    Ко всему, если говорить с эстетических позиций, сам Крест был написан мастерски. Чего стоила одна только чеканка. Народу в тот раз, по причине Родительской Субботы, было много, поэтому, среди множества людей Михаил оставался незамеченным.
    Вдруг, перед Распятием появилась Мария Васильевна, вся в слезах, и в черном платке. Не замечая своего ученика, она зажгла дрожащей рукой свечу и поставила ее на панихидный стол. Когда же Мария Васильевна направилась к выходу, то увидев Михаила, пришла в замешательство. Через некоторое время, овладев собой, она вымученно произнесла: «Миша, не говори никому, где ты меня увидел. У меня умер сын». Михаил обещал никому об этом не говорить. Да, и не было нужды в каких-либо словах, ибо, через смерть сына Господь показал строптивой атеистке, что духовная реальность сильнее любой безбожной идеологии.
    Злата Сергеевна всегда молилась о покаянии своих гонителей, ибо еще в детстве видела, как наказывает Господь окаянных грешников. В 1931 году, накануне переезда семьи отца Сергия в Воткинск, она стала свидетельницей одного знаменательного случая.
    Это событие происходило в Вологде 1931 года. На центральной площади Вологодского кремля стоял храм с высокой колокольней XVI века. Площадь была выложена гранитной брусчаткой, наподобие Красной площади в Москве. Должно сказать, что, и колокольня и кремль, и сама площадь, были созданы по указу Царя Иоанна Грозного. А потому, на всех этих строениях лежала печать монументальности, как бы в подражание Москве. Соответственно, и многопудовые колокола на колокольне, соответствовали кремлевской архитектуре.
    В тот памятный день на колокольне с утра кипела работа. Когда народ собрался на площади, то Большой колокол уже сняли с подвески и поставили на специальную платформу, расположенной на выдвигавшейся за пределы колокольни рельсах. Народ на площади находился самый разный. Одни пришло сами, чтобы поглазеть на такое невиданное событие, другие были согнаны насильно. Участок площади перед самой колокольней ограждали шеренги красноармейцев с примкнутыми к винтовкам штыками.
Находившиеся рядом с красноармейцами зеваки задавали вопросы, о причинах столь необычного события. Ответы они получали односложные, наподобие: «Строим новый мир!» - а также: «Чтобы построить новое, надо разрушить старое». Разрушить, как о том поется в «Интернационале» – «До основания, а затем…»
    Народ сдержанно волновался. Солдаты стояли по стойке смирно. И лишь один человек вальяжно прогуливался по территории, на которую должен был упасть колокол. Это был чекист по фамилии Зайчик. Молодой, щеголеватый, в новой черной кожанке и в таких же новых сверкающих сапогах сотрудник насмешливо поглядывал на толпу. Гладко выбритый и с иголочки одетый, он зримо воплощал образ истинного хозяина жизни. Портрет довершал отливающий вороненой сталью наган. Чекист по фамилии Зайчик ходил перед шеренгами солдат и время от времени его насмешливый взгляд обращался к верхней площадке колокольни.
    Наконец, когда в проеме колокольни показался главный колокол, Зайчик переменился лицом, и теперь уже строго прокричал: «Слушай мою команду! После моего выстрела сбрасывать Большой колокол!»
    После грозного окрика чекиста, колокол еще несколько продвинулся по рельсам, и когда раздался выстрел, на мгновение замер, а затем полетел вниз.
    Многопудовая махина со звенящим грохотом рухнула на гранитную брусчатку, и… о, ужас! От колокола отлетел осколок величиной с буханку хлеба и полетел в сторону Зайчика. Толпа ахнула, и на мгновение замолкла. А, в следующий миг, осколок вонзился в голову самонадеянного чекиста и снесла ему верхнюю часть черепа.
    Зайчик медленно рухнул навзничь, и в это время над площадью раздался истошный женский крик: «Говорила ему – не тронь храм! Говорила ему! Я пятьдесят лет ходила в него молиться!» Это кричала мать Зайчика, но было уже поздно. Чекист лежал на гранитной брусчатке в луже собственной крови.
    Злата Сергеевна была свидетельницей этого события. Случай с молодым чекистом глубоко запечатлелся в ее душе, хотя ей было тогда всего семь лет.
    Следуя заповеди своего родителя, она возносила ко Господу молитвы о прощении своих врагов, и часто, по ее молитвам совершались явные чудеса. Гонители становились покровителями, а кощунники приходили к искреннему покаянию. Такие случаи происходили не только в Красноуфимске, но и на Кубани, на Украине, в Молдавии, и Кабардино-Балкарии, где семья прожила пять лет. Один случай запомнился особо.
    Когда семья переехала в Кабардино-Балкарию, то в их временное пристанище стал периодически наведываться Владимир Михайлович, классный руководитель старшего сына Михаила. Преподаватель был красивый молодой, брызжущий здоровьем, шутки и анекдоты не сходили с его языка. Во время последнего визита, Владимир Михайлович находился в особом ударе, потому что все шутки и байки, как нарочно, были направлены против христианского учения. Педагог сыпал ими направо и налево, несмотря на то, что слушавшие его не проявляли никаких эмоций.
     Неожиданно, Злата Сергеевна скорбно произнесла: «Владимир Михайлович, посмотри на себя. Ты же похож на Пушкина». Классный руководитель осекся на мгновение, ибо он действительно имел вьющиеся волосы и носил бакенбарды. Помолчав некоторое время, педагог виновато взглянул на Злату Сергеевну, и глухо произнес: «Простите меня. Вы правы. Я действительно  не такой, каким себя изображаю. Мне приходится притворяться».
    После этого, Владимир Михайлович рассказал историю, которая случилась с ним во время службы в армии. Служил он в десантных войсках, и однажды, когда во время учений их сбросили с парашютом, Владимир обнаружил, что его парашют не раскрылся. Молодой солдат в ужасе закричал: «Николай Чудотворец – помоги!» Прошло еще одно мгновение, и вдруг раздался мощный хлопок. Над головой солдата раскрылся спасительный купол.
    Рассказав эту историю, классный руководитель вновь попросил прощения и покинул дом Златы Сергеевны. Больше он в дом гонимой семьи не приходил.

    Вскоре власти поняли, что, ни запугивания, ни клевета, не могут поколебать веру гонимой семьи. Поэтому, они решили призвать на помощь советские законы. Однажды, Злату Сергеевну вызвали на заседание в комиссию по делам несовершеннолетних в гор. Свердловск. Причиной вызова послужил факт безвозмездного дарения Михаилом Самуиловичем иконы Божией Матери, которую он написал для церкви. Поскольку, для властей необходима была какая-то зацепка, то они и воспользовались ею. В соответствии с законом, людей, занимающихся религиозной пропагандой, можно было лишить родительских прав.
    Председатель комиссии по делам несовершеннолетних, на вопрос Златы Сергеевны: «По какому поводу их вызвали?» - презрительно ответил: «Мы вас вызвали, потому что ваш муж рисует каких-то там Богородиц!»
    Другие участники заседания добавили, что за это дело, они лишат их сегодня родительских прав. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Прошла минута, но вдруг, какой-то внутренний свет озарил Злату Сергеевну, она с улыбкой посмотрела на председателя комиссии, и произнесла спокойно, с достоинством: «Перед вами, товарищ председатель, могила отрыта и гроб открыт, и как если-бы вы не знаете, что Богородица у нас одна!»
    От такой дерзости, по кабинету мгновенно разнеслись возмущенные возгласы, но председатель, отреагировал на это заявление совсем не как лицо «власть имеющее». Пытаясь что то ответить, он, тем не менее, не мог вымолвить ни слова. От натуги и внутреннего смятения, начальник весь покрылся красными пятнами и, придя через некоторое время в себя, сбивчиво произнес: «На сегодня заседание отменяется, что-то я плохо себя чувствую!»
    Вопрос о лишении родительских прав Михаила Самуиловича и Златы Сергеевны Осипенко, комиссией больше не поднимался.
Аналогичный случай произошел в Краснодарском крае, в станице Новотиторовская, куда они приехали, после недолгого пребывания в Молдавии. Незадолго до этого, на Кубань приезжал генеральный секретарь Н.С. Хрущев, который на краевом пленуме поставил задачу по искоренению религиозных суеверий из жизни советских граждан. Распоряжение генсека надо было выполнять, поэтому из крайкома были спущены циркуляры по всем ступеням партийного аппарата.
    Поскольку «распространителями» суеверий в станице Новотиторовская была недавно приехавшая туда семья, то на очередное заседание комиссии по делам несовершеннолетних вызвали Злату Сергеевну. Возглавлял эту комиссию председатель станичного колхоза, по фамилии Колбаса. Подчиненные, даже между собой называли начальника по имени-отчеству, поэтому, в кругу сослуживцев изъян с фамилией председателя никак не чувствовался.
    На том памятном заседании, перед Златой Сергеевной были пунктуально зачитаны все письма, жалобы, а также текст постановления комиссии. Согласно протоколу, последнее слово предоставлялось обвиняемой.
    - Что вы, гражданка Осипенко, можете сказать в свое оправдание? - не требующим возражения тоном, произнес председательствующий.
    Как и в прошлый раз, в кабинете воцарилась мертвая тишина. Для чиновников, этот вопрос был решен с самого начала, им надо было только исполнить протокол. Но, на удивление всем, внешний вид Златы Сергеевны совсем не соответствовал роли обвиняемой. Она с достоинством вышла из-за стола, насмешливо оглядела скучающие лица чиновников и затем, обернувшись к председателю комиссии, произнесла с тем радостным удивлением и одновременно укоризной, на которые была способна только она: «Товарищ Колбаса, побойтесь Бога!»
    Эффект произошел все ожидания. Шквал смеха ураганом прокатился по кабинету. И, чиновники, которых, наверное, ни один клоун не мог развеселить, теперь, в буквальном смысле валялись под столами. Кто-то из сотрудников, не в силах справиться с собой, выскочил в коридор, но, даже толстая дубовая дверь, не могла заглушить доносящегося оттуда истерического хохота.  Колбаса сидел красный, как рак, бессильно таращась, то на хохочущих сотрудников, то на взирающую на него с укоризной Злату Сергеевну. Вопрос о лишении родительских прав отпал сам собой, но… видимо какая-то перемена произошла в душе этого, крещеного в детстве человека. Через некоторое время, председатель Новотиторовского колхоза распорядился выдать для гонимой семьи несколько детских пальто и пар обуви. Потом, последовало распоряжение на безплатные обеды в столовой местного детдома, для детей семьи Осипенко. В следующем году председателя колхоза перевели на должность директора школы. Понижение в должности председатель воспринял с христианским смирением.
    Злата Сергеевна ни на кого не держала зла, но молилась за гонителей словами Евангелия: «Прости им, Господи, ибо не ведают, что творят». В Красноуфимске, где, после второго возвращения семья прожила два года, на них с особой силой ополчилась сила невидимая. В соседнем доме жили колдуны, которые, став по доброй воле рабами врага рода человеческого, уже ничем другим, кроме как напускать порчу на рабов Христовых, заниматься не могли. Впрочем, все усилия колдунов пропадали втуне, ибо не случайно сказано Псалмопевцем Давидом: «Хранит Господь вся кости их, ни едина от них сокрушится…» - а, также: «Избавит Господь души раб Своих, и не прегрешат вси уповающии на Него» (Пс. 33; 21,23).
    Особенно сильно невидимый враг стал досаждать семье, когда пришла пора во второй раз покинуть Красноуфимск.
    - Даже то малое духовное делание, - как вспоминал впоследствии отец Михаил, - которое мы совершали в те годы, дьяволу было не по нраву. Он гнал нас из родного города любыми способами.
    Однажды произошел такой случай. В один из летних вечеров, после завершения всех дел, отец Михаил и Злата о чем-то разговаривали. Вдруг им обоим захотелось посмотреть в окно. Взглянули… и, оцепенели от ужаса. Прямо на них, из поднебесья, на трех черных огнедышащих конях летел сам князь тьмы, вельзевул. Подлетев к окну, кони стали яростно бить копытами и высекать огонь. С нечеловеческой злобой дьявол смотрел на служителей Христовых, но ничего сделать не мог. Первой начала креститься Злата Сергеевна, затем Михаил Самуилович, и… видение исчезло «яко не бывшее».
    В следующий раз, враг принял образ человека. Михаил Самуилович работал тогда на фабрике, куда был принят по договору. Работой этой он очень дорожил, она обеспечивала достаток семье. Однажды, под вечер, директор производства срочно вызвал Михаила Самуиловича к себе. Странность состояла в том, что не так давно начальник уехал отдыхать на море и, столь поспешное возвращение ничем нельзя было объяснить. Михаил Самуилович собрался и со смутным чувством тревоги пошел на фабрику.
    За все время сотрудничества, Михаил Самуилович не слышал в свой адрес никаких нареканий. Директор, также, неплохо относился к надомному работнику; ибо заказы он выполнял в срок и качественно. Тревожные мысли роились в голове отца семейства: «Что могло послужить причиной столь срочного вызова?». Михаил Самуилович открыл дверь и, застыл от неожиданности. В кабинете сидело некое воплощение злобы. Сверлящим взглядом начальник пробуравил работника и, без всяких объяснений рявкнул с порога: «Гражданин Осипенко, получите расчет, мы с вами договор расторгаем!» После чего выложил на стол какую-то бумагу и ткнул пальцем в место для росписи.
    Михаил Самуилович молча расписался и, забрав документ, пошел в кассу, получать расчет. Домой он вернулся уже безработным. На другой день раздался звонок из конторы. Начальник производственного отдела ругался, почему заказ не выполнен в срок. Отец Михаил напомнил им, что заказ готов, но вчера из отпуска вернулся начальник предприятия, который его уволил. Работники конторы поначалу обрушились на него с бранью, но когда услышали подробный рассказ об увольнении художника, пришли в крайнее недоумение. Тем более, что расчетный лист и приказ на увольнение, действительно находились в кадровом отделе. Суть дела состояла в том, что директор по прежнему отдыхал на черноморском побережье, и в городе его никто, кроме Михаила Самуиловича и работников кадрового отдела не видел.
Устроиться на прежнюю работу главе семейства было уже невозможно, поэтому, пришлось оставить Красноуфимск  и переехать на новое место жительство, в Краснодарский край в станицу Новотиторовку.


    Глава 2: «Странствия»

    Но во всяком событии, каким бы ни было оно прискорбным на первый взгляд, надо усматривать волю Божью. Ибо Он, более чем кто-либо, заботится о судьбах «избранных своих». Переезд на Кубань был не только промыслительным для семьи, но, более того – необходимым. Именно там они узнали о великом подвижнике благочестия ХХ века, Кукше Одесском. Старец Кукша был известен далеко за пределами Одессы, где являлся насельником Успенского мужского монастыря. Его духовные чада жили во всех концах Советского Союза. В том числе, жили они в Краснодарском крае. С одной из его духовных дочерей Злата Сергеевна и познакомилась в Новотиторовке.
    Узнав о старце, Злата Сергеевна решила, во что бы то ни стало поехать к отцу Кукше. В этом тоже был промысел; старец, через цепь событий, как бы позвал ее к себе. Старшая дочь, Татьяна, которая сопровождала маму в поездках к преподобному, говорила, что он называл Злату Сергеевну: «ты мое дитятко, ты мое голубятко». По прошествии многих лет, она вспоминала, что старец вел с мамой духовные беседы – «на равных», в прямом смысле, по слову Спасителя: «Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедаю вам» (Ин. 15; 14).
    Татьяну, которая заканчивала тогда среднюю школу, малопонятные разговоры взрослых вводили в состояние скуки и, видя это, старец отпускал ее погулять по монастырской усадьбе. Девушка, неизменно видела прохаживающегося около кельи высокого дородного монаха, который в летнее время позволял себе невозбранно отдыхать в гамаке, на виду у всех. Татьяна думала поначалу, что это келейник старца, но мама объяснила ей, что разговаривать с этим монахом не нужно, так как он приставлен к батюшке от КГБ. Впрочем, этот «келейник» был настолько ленив, что ни с какими расспросами к Татьяне не приставал, и видимо действовал по принципу: «солдат спит – служба идет».
    Потом, к старцу стал ездить и Михаил Самуилович. Отец Кукша с любовью принял его в духовные чада, порицая иной раз мягко за горячность в религиозных вопросах. Михаил Самуилович уже нажил за это время множество врагов среди высокого начальства: причиной тому был ригоризм и безкомпромиссность в вопросах веры. Если кто-то в его присутствии начинал хулить Бога, то независимо от ранга и положения, мог услышать сказанную в лицо гневную отповедь. Подлецов он ненавидел всей душой, как среди верующих, так и атеистов. Разумеется, подобное прямодушие было многим не по нраву.
     Уже тогда, в середине шестидесятых, Михаил Самуилович стал задумываться о дальнейшей судьбе, и о возможности принятия им священства. Старец Кукша не отговаривал его, но при этом неизменно повторял: «Служить не будет – горячий больно». Так, оно, впоследствии и вышло.
В Новотиторовке прожили около года. Как если бы злой рок гнал семью с места на место. Хотя, все объяснялось гораздо более прозаично. Из соответствующих органов, на каждое новое место жительства, вослед им приходило письмо. В этих письмах, о прибывших «религиозных фанатиках», городским властям и служащим на приходах священникам давались определенные указания.   
По всей очевидности, такое же письмо прислали и настоятелю Новотиторовского прихода. Поведение отца В. с самого начала было странным, что наводило на мысль о его связях со спецслужбами. Например, вызывало подозрение, что все разговоры на духовные темы, он сводил к тому, что начинал ругать власти, в особенности коммунистов, которые всех зажали. Семье же ничего не оставалось, как терпеть странности настоятеля, потому что с его помощью, нашелся сносный домишко рядом с церковью, а сам Михаил Самуилович был принят в эту церковь псаломщиком. Нередко, настоятель заходил к переселенцам на чай, на духовную беседу, становясь постепенно другом семьи.
    До времени, Злата Сергеевна ничего не говорила мужу о своих предчувствиях, и о странностях в поведении настоятеля, давая возможность Богу самому проявить ситуацию. И, такая возможность вскоре представилась.
В связи с деловыми поездками, отец В. часто отлучался из станицы, а если возвращение приходились на позднее время, то на отдых шел почему то в дом иконописцев. Отказывать священнослужителю, который принимал деятельное участие в устроении гонимой семьи, было нельзя.
    Однажды Злата Сергеевна подслушала довольно странный разговор, который вел батюшка с ее дочерью. Священник стал выспрашивать шестилетнюю Варвару, будет ли она терпеть мучения, когда начнутся гонения за веру.
    - А, что, если начнут сильно мучить?.. А, если пальчики ломать будут?.. Или, головку отрубят? - Видя же, что девочка не понимает его речей, он перевел разговор в иное русло.
    - Представь себе, Варя, - стал ласково говорить отец В., - тебе, вместо мучений дают все, что ты захочешь. Например, золотое платьице. Ты хочешь, золотое платьице?
    В конце концов, Варе наскучило это вымороченное сюсюканье. Она внимательно посмотрела на священника и, громко сказав: «Нет, не хочу я никакого золотого платьица!» - убежала из комнаты.
Тактично дождавшись развязки, Злата Сергеевна вошла в комнату. Заметив хозяйку, настоятель храма мгновенно переменил тему и, с видом величайшего радушия стал расхваливать ее детей.
    - Хороших вы детей воспитываете, Злата Сергеевна! Очень хороших! Можно только позавидовать!
    Несмотря на этот случай, отец В. продолжал оставаться другом семьи иконописцев, хотя и вел себя более осторожно. Но, в отличие от домашних, Злата Сергеевна держала себя начеку и, как оказалось, не напрасно.
    Как-то, настоятель вошел в дом к иконописцам, как показалось, в состоянии некоторого возбуждения. Оглядевшись по сторонам, он сделал хозяйке знак и, убедившись, что они одни, достал из под рясы несколько пачек свечей. Глаза его нездорово заблестели и, он произнес свистящим шепотом: «Знаете, я решил вам помочь. Продайте эти свечи. Поторгуйте, где-нибудь на базаре, а… выручку разделим».
    Эти последние два слова: «выручку разделим», - с головой выдали волка в овечьей шкуре и, Злата Сергеевна, понимающе улыбнувшись, произнесла с присущими только ей спокойствием и достоинством: «Нет, мне этого не нужно. У вас есть другие люди. Пусть они и торгуют».
Получив столь серьезный отпор, отец В. вдруг стушевался и пробормотав что то невразумительное, покинул дом. После этого случая, он начал уже напрямую мстить гонимой семье.
    Возможность отомстить вскоре предоставилась. Как-то отец В. обратился к старшей дочери Златы, Татьяне, чтобы она помогла ему довезти на санках мешок картошки. Татьяна пела в храме на клиросе, у нее был хороший голос и, было несколько странно, почему именно клирошанка должна помогать священнику везти картошку на санях. Но, девушка не придала этому значения. Неподалеку от своего дома, священник вдруг остановился и со злобой произнес: «Я приказываю тебе, в моем храме больше не петь!»
    - Почему, я буду петь, - недоуменно произнесла девушка.
Отец В. минуту провел в молчании, а потом ответил еще с большей злобой: «Ну, тогда тебе будет очень плохо!»
    Никто не предполагал, что угроза эта будет выполнена в буквальном смысле.
Как это нередко бывает в зимнее время, Татьяна, простудившись, заболела ангиной. Настоятель, увидев, что певчая отсутствует на богослужении, пришел домой к иконописцам, как это делал всегда по воскресным дням. После нескольких, сказанных при входе, дежурных фраз, отец В. направился к постели болящей.
    - Что, Таня, такая невеселая? - участливым тоном вопросил священник.
    - Болеет ангиной, - ответила за нее мать.
    - Ангиной? - настоятель даже как бы повеселел, - ну, мы сейчас ее полечим. - И, быстро приблизившись к Татьяне, как клешней, взял ее за горло.
    Татьяна почувствовала острую боль в горле и, услышала хруст ломаемых хрящей. Дыхание ее мгновенно перехватило, она даже не смогла закричать, после чего, на минуту потеряла сознание. Военные специалисты, позднее высказывали мнение об этом случае, что подобным методикам обучают либо спецназовцев, либо диверсантов, либо работников КГБ.
    - Теперь, ей наверняка полегчает, - произнес священник в лицо ошеломленной матери, после чего надел шапку и, бросив на ходу, что его ждет машина, спешно удалился.
    Злата Сергеевна бросилась к потерявшей сознание дочери, но, когда та пришла в себя, Татьяна ничего не смогла объяснить – спазм сдавил горло. Больную сразу же повезли к врачу. Врач же поставил неутешительный диагноз: необходима операция, причем срочная и, в краевом центре, иначе голосовые связки порвутся и, голос будет потерян навсегда. В этой ситуации мог помочь только Бог.
Вечером отец и мать стали на молитву. Периодически Татьяна просыпалась ночью и, ускользающим сознанием видела, что родители, не переставая бьют поклоны перед иконами. Проснулась утром, она почувствовала себя полностью здоровой. В больном горле не осталось даже малейших признаков болезни.
    Через неделю отец В. вернулся. Злата Сергеевна встретила его по дороге в церковь. Заметив жену иконописца, священник, вместо приветствия, с какой-то особой приподнятостью вопросил: «Ну, как Татьяна?»
    Человеческая логика подсказывала, что отец В. должен был поинтересоваться ее здоровьем и, по крайней мере, хотя бы внешне выразить соболезнование, но вместо этого, он задал следующий вопрос: «Что, не поет больше?»
    - Отчего же, поет, - смиренно ответила Злата Сергеевна.
    Настоятель застыл как вкопанный и, на его лице отразилось недоумение.
    - Она здорова, и голос у нее в порядке, - пояснила Злата, - а, вы, товарищ капитан, наверное, теперь майора получили?
    Злата Сергеевна и отец Михаил не стали никуда писать об этом случае, но, как всегда, положили все упование на волю Божию. Вскоре, в Краснодаре, по поводу отца В. начался шум, и его перевели, то ли на другой приход, то ли вообще, в другую епархию.
    После случившегося, пребывание в Новотиторовке стало невозможным, поэтому решили переехать в Новороссийск, где в храме Успения Богородицы для Михаила Самуиловича нашлась работа по специальности. Найти жилье в самом Новороссийске было сложно, а когда все-таки нашли квартиру, то милиция, уже через несколько дней приказала выселиться. Пришлось покориться и переехать в поселок Гайдук, а оттуда, на станцию Тоннельная, в ближний пригород Новороссийска.
    В поселке Тоннельный, один благочестивый человек, без всяких просьб по отношении к нему, решил помочь бедствующей семье. Федор Куманин, впоследствии он принял монашеский постриг, пустил семью к себе домой, а затем занял денег для приобретения жилья. На эти деньги удалось найти довольно скромный домишко в городе Крымске. Но, и там семья долго не задержалась. Однажды, в дом пришли представители из горисполкома. С искренним сочувствием они высказались по поводу стесненных жизненных условий, после чего, торжественно объявили Злате Сергеевне, что им будет выделена большая уютная квартира. Когда же Злата Сергеевна поблагодарила представителей власти за заботу, они, уже уходя, как бы дружески посоветовали ей не показывать своих религиозных убеждений, например – закрыть занавеской расположенные в «красном углу» иконы. Злата Сергеевна ответила, что этого она не сделает никогда. Маска доброжелательности мгновенно слетела с лиц делегатов. Теперь, их слова звучали уже в ином ключе: «Мы не позволим творить в нашем городе религиозное мракобесие, а потому, вы должны покинуть наш город в недельный срок».
    Глава семьи, во время этого визита отсутствовал, ибо с утра до вечера был занят на реставрационных работах в храме Успения Богородицы. Каждый день, рано утром, Михаил Самуилович уезжал в Новороссийск, при этом, брал с собой кого-нибудь из детей. Если день был неурочный, брал старших, чтобы приучать их к живописному мастерству. Младшие ездили с ним в будние дни.
    В тот памятный день Варвара поехала вместе с отцом. Весь иконостас Успенского храма был тогда в лесах и, Михаил Самуилович, оставив дочь на попечение церковных бабушек, забравшись наверх, приступил к работе. Впрочем, работать ему пришлось недолго, потому что Варвара вскоре подбежала к лесам и сказала, что Матерь Божия зовет ее домой. Михаил Самуилович вдруг сразу поверил в истинность явления, тревога овладела его душей и, он с дочерью поспешил на вокзал, на электричку.
    Дело же произошло таким образом. Варя играла в то время во дворе и, периодически забегала в храм, где отец работал над иконостасом. Однажды она взглянула на храмовую сень и, вдруг увидела, что фреска Покрова Пресвятой Богородицы ожила и, Матерь Божия, явственно, дважды произнесла: «Варя – домой!»
    Домой прибыли вовремя. Старший сын Сергей лежал без памяти, в бреду. Вызвали скорую помощь. Они установили страшный диагноз – менингит. Вскоре прибыла и Злата Сергеевна, которая в тот день с утра ушла на рынок. Вдвоем они встали на молитву и, уже не смыкали глаз до самого утра. Сергий иногда просыпался ночью и, сквозь горячечный бред видел, как родители неустанно кладут земные поклоны. К утру, он был совершенно здоров.
    Подобный же случай чудесного исцеления произошел с ним, во время проживания в Кабардино-Балкарии, в конце шестидесятых годов. Во время игры в футбол, он неосторожно наступил на доску с гвоздем и проколол большой палец. К вечеру нога распухла, поднялась температура, помощи ждать было неоткуда. Родители, в тот раз отсутствовали и, за детьми поручили присматривать старшим – Татьяне и Сергею. На беду, именно со старшим братом случилось это несчастье. По всему было видно, на ноге началась гангрена. Младшие зарыдали в один голос. Татьяна, Наталья и Михаил встали на молитву. Молились со слезами, как могли…
    Поздно вечером в калитку постучалась женщина средних лет, в простом, как бы монашеском платье. Она поглядела на детей лучистыми глазами и участливо произнесла: «Я слышала, у вас беда?.. Может быть, я чем-то могу помочь?»
    Дети с радостью впустили гостью в дом, которая сразу же начала оказывать врачебную помощь. Незнакомка попросила принести таз с водой и, обработав больную стопу, обвязала ее обыкновенным капустным листом. Обмотав затем ногу чистым платком, она наказала Сергею не вставать до утра. После совершенной процедуры, гостья утешила детей ласковыми словами и, сказав, что ее ждут в другом месте, засобиралась уходить. Дети просили гостью остаться переночевать, но она вновь сказала, что ее очень ждут, после чего удалилась. Кто была сия  незнакомка?.. Свидетели этого события, до сих пор не могут дать ответ.
    В Кабардино-Балкарии и Северной Осетии прожили почти пять лет. Хотя, на одном месте тоже не удавалось остановиться. Переезжали из одного в города в другой: Майский, Прохладный, Ессентуки, Нальчик, Нарткала, Баксан. Больше всего прожили в Баксане. Господь дал передышку. Нередко, всей семьей ездили в Минеральные Воды, на могилку преподобного Феодосия Кавказского. Там, в поселке Красный Узел познакомились с духовными чадами старца и, даже с его келейницей, матушкой Иулией.
    В Ессентуках промысел Божий свел иконописцев с духовной матерью регента хора Троице-Сергиевой Лавры о. Матфея (Мормыля). Благодаря ее рекомендации, отец Матфей взял в свой хор дочь Златы Сергеевны Татьяну. Позднее, когда семья покинула пределы Загорска, регент главного хоры России не хотел отпускать Татьяну, из-за ее сильного красивого голоса.
    Господь так премудро вел гонимую семью, что едва ли не в каждом месте сводил их  с подвижниками благочестия, либо с теми, кто являлся их духовными чадами, либо водил по святым местам, где каждый камень был напоен Божьей благодатью. Таким особым местом была Абхазия, где окончил свой земной путь святитель Иоанн Златоуст. Камни Абхазии помнят седую древность, они были ее живыми свидетелями. По церковному преданию, здесь, в местечке Команы, претерпел страдания за Христа мученик Василиск. Мучители обули его в медные сапоги с железными гвоздями, пробивавшими стопы насквозь, и таким образом, повели на казнь. Вся дорога, на много поприщь была окроплена кровью мученика. Дети отца Михаила и Златы Сергеевны не раз ходили на источник мученика Василиска, где находили камни с кровавыми крапинами. По преданию, на этих камнях запечатлелась кровь свидетеля Христова, во время его шествия в Команы.
    В то время, в Абхазии, в монастыре Симона Кананита, подвизались отцы Иоанн, Антоний, и Вячеслав. Там же подвизалась и легендарная схимонахиня Зосима, которой тогда было 27 лет. О схимонахине Зосиме, иеромонах Меркурий написал в своей книге «В горах Кавказа». Книгу эту печатали тогда в «самиздате», а распространение ее приравнивалось к антисоветской пропаганде. Схимонахиня Зосима, несмотря на молодость лет, несла очень трудный подвиг поста и молитвы. В день, она вкушала немного хлеба и одну кружку воды. Ко всему, мать Зосима трудилась на послушаниях в монастырском саду и огороде. Татьяне тоже захотелось подражать схимонахине, поэтому, однажды она объявила работавшей на кухне экономке гречанке, что как мать Зосима, будет вкушать кусочек хлеба, кружку воды и… может быть, один помидор еще съест.
    Экономка без промедлений доложила игумену о порыве молодой трудницы. Вскоре явился игумен, который поставил перед Татьяной огромную чашку помидор и заставил «за послушание» съесть все, без остатка.   
    Долгий, растянувшийся на четырнадцать лет период странствий, не был лишен и светлых мгновений, а иначе, как перенести нескончаемые лишения. На это не хватило бы никаких человеческих сил. Как вспоминала Татьяна, краткий период пребывания в Абхазии, был одним из самых светлых.
    Но, подаваемые Господом светлые минуты проходили, и  снова начиналась жизнь полная лишений, в скитаниях, в безпросветной нужде, жизнь без надежды на лучшее будущее. Грустные появлялись от этого мысли. Хотелось, как кошмарный сон разорвать череду хождений по мукам, которые, казалось, не кончатся никогда. Хотелось простой человеческой жизни. Происходило нечто странное, не укладывавшееся в сознании. Окружающий мир жил не ведая Бога, хулил Его, надсмехался над религиозными предрассудками, над верующими людьми и, при этом благоденствовал, преуспевал и… даже жил счастливо. И, наоборот, верующие во Христа, терпели поношения, гонения, притеснения и… жили в скудости и лишениях. Старшие дети, повзрослев, пытались прорвать этот порочный круг, ибо, не лишенные талантов, при благоприятных обстоятельствах могли добиться многого. Иногда, лучик надежды появлялся посреди плотной завесы туч и молох судьбы на время прекращал свое действие. Но, всякий раз, когда казалось, что все бедствия позади, тучи смыкались еще плотнее. Все усилия, направленные на преодоление безысходности, заканчивались крахом. Успех тут же предопределял падение.
    Как вспоминала Татьяна, первый такой удар пришлось пережить на краевом конкурсе молодых дарований, проходившем ежегодно в городе Краснодаре. Случилось чудо, и Татьяна вошла в число победителей. Воображение живо рисовало ей перспективу поступления в консерваторию, а затем, по ее окончании, артистический успех и преподавательскую деятельность в престижных ВУЗах страны. Но, при вручении наград оказалось, что лауреатку вычеркнули даже из списков дебютантов. Члены комиссии недоумевали, как страдающую предрассудками школьницу могли допустить на этот конкурс.
    Возможно, таким образом, Сам Господь отучал избранных своих, от стремления к ценностям «века сего», ибо не напрасно сказано: «не знаете ли, что дружба с миром есть вражда против Бога! Итак, кто хочет быть другом миру, тот становится врагом Богу» (Иак. 4; 4). Через эти взлеты и падения, видимо, и происходило научение от Господа. Через безропотное терпение скорбей Он проверял «избранных своих» на верность Ему.
    Один из таких уроков, о котором Апостол сказал: «Не любите мира, ни того, что в мире» (1-е Ин. 2; 15), тоже хорошо запомнился. В Северной Осетии, когда жили в гор. Прохладный и в пос. Майский, Татьяна вела кружок живописи в художественной школе. Все преподаватели школы воспринимали ее, по меньшей мере, как странную. Молчаливая, малообщительная, плохо одетая сотрудница, вызывала у них внутреннее отторжение.
    - А-а, богомолка, - высказывались они презрительно за спиной, - верно, у нее с головой не в порядке.
    Хотя педагоги и держали себя в рамках, но Татьяне трудно было переносить эту обстановку; сама атмосфера неприязни  и отчуждения, действовала давяще. Девушка нередко сравнивала наряды сотрудниц со своим убогим одеянием, что порой повергало ее в уныние. Кому хочется быть «белой  вороной» в цветущем возрасте. Через месяц-другой судьба, как если бы улыбнулась ей.
    Молодой преподавательницей почему-то заинтересовался главный редактор местной газеты со своей супругой, занимавшей должность начальника паспортного стола. Им было уже давно за сорок лет, но при этом они не имели детей. Пожилая пара, как потом оказалось, по указанию пастора баптистской секты, в которой состояли оба супруга, решила взять девушку на воспитание. Не без печали родители отпустили дочь к чужим людям. Но, им хотелось, чтобы Татьяна получила образование, поступила в училище им. Сурикова, либо в консерваторию. Они, такой возможности дать ей не могли.
    В течение двух-трех месяцев девушка жила как в сказке. Как по взмаху волшебной палочки переменилась вся ее жизнь. Ушли в прошлое – нужда, скудное питание, бедная одежда. Переменилась и она сама. Татьяна перестала себя чувствовать «белой вороной». Теперь улыбка не сходила с ее лица. Девушка стала общительной и веселой, что неизбежно переменило к ней и отношение сослуживцев. Татьяна наконец-то стала полноценным членом коллектива. Но, эта «райская идиллия» рухнула в один момент.
    опечители Татьяны не препятствовали ей ходить в церковь на богослужения, но при этом вели увещевательные беседы о том, что «Бог не в камне и не в бревнах, а в храмах живых». По прошествии времени они сказали ей, что ходят на собрания к баптистам, но Татьяна оставалась твердой в исповедании Православной веры. Душой девушка чувствовала, что назревает гроза, но откуда она исходит, еще не могла понять. Все случилось после того, когда она встретилась с мамой на городском рынке.
    Как то после занятий в художественной школе, девушка направилась с подругами на городской рынок. Весело беседуя, они шли вдоль рыночных рядов. Подруги приобретали то, что им было необходимо. Был яркий солнечный день. Рыночные лотки ломились от изобилия фруктов и овощей. Мир как бы говорил, что именно в этом, в земном изобилии, и есть главный смысл существования. И, что теперь, Татьяна обрела этот свой главный смысл. Но, вдруг, как бы кем-то окликнутая,  она обернулась и, увидела стоящую поодаль Злату Сергеевну. Мама стояла с авоськой в руке, в поношенном выцветшем плаще, и в стоптанных латаных туфлях.
    Комок застрял в горле дочери. Татьяна хотела кинуться к маме, с радостью обнять ее. Но… она перевела взгляд на подруг. И, насколько отличались их одежды, от выцветшего поношенного маминого плаща. Насколько отличались ее новенькие туфельки, от стоптаных ботинок мамы. Татьяна мысленно сравнила одежды своих подруг, свои одежды, с тем, во что была одета мама. Надо было срочно делать выбор, и… Татьяна стала к маме спиной. Как ни в чем ни бывало, она продолжала беседовать с подружками, лишь только искоса вглядывая на Злату Сергеевну. Боковым зрением она увидела, что мама сделала движение навстречу к дочери, но, в этот момент Татьяна решительно отвернулась от нее.
    Подруги направились на выход из рынка. Татьяна устремилась вслед за ними. И только лишь вслед ей донеслось слабое, недоуменное: «Таня?!»
    Вскоре, после этого случая, события понеслись вскачь. Попечители вдруг стали открыто высказывать неприязнь и попрекать Татьяну куском хлеба. Отношение сослуживцев также переменилось. Между ними и молодой сотрудницей вновь выросла невидимая стена. Закончились все эти искушения вызовом в районный отдел культуры и образования.
    В кабинете начальника райотдела сидел некий серьезный, незнакомый Татьяне мужчина. Как потом оказалось, благодетели, желая избавиться от воспитанницы, просто доложили о ней в КГБ. Сотрудник органов предложил девушке сесть и сразу же приступил к делу.
    - Мы знаем, что вы верующие и, родители у вас верующие, - без обиняков произнес он, - мы были у вас дома… к нам вышел дед, босой и, с бородой.
    - Босой, это потому что, ему нечего обуть, - тут же парировала Татьяна, - а с бородой… так ведь, Маркс и Энгельс тоже были бородатые, - и, она показала на портреты Маркса и Энгельса, висящие на стене, - и, папа мой на Маркса похож, быть может, он ему подражает.
    Сотрудник органов молча выслушал ответ девушки и, теперь уже твердо сказал: «Мы не можем терпеть, чтобы в советской школе велась религиозная пропаганда. Хотя, мы согласны вас оставить при условии, что вы сейчас же письменно отречетесь от своих верующих родителей».
    Минуту Татьяна сидела как оглушенная взрывом, а затем, медленно раздельно произнесла: «Я, этого никогда не сделаю».
    Вдруг вспомнился со всей ясностью тот урок в Красноуфимске, когда учительница перед всем классом требовала от ученицы отречения от Бога. Вспомнились тогдашнее ее малодушие, горечь предательства и слезы раскаяния. Когда заливаясь слезами на пустыре, она почти явственно увидела лик дедушки, увидела его наполненные болью глаза. Но более всего вспомнился недавний случай на рынке, когда она сделала вид, что не узнала маму и, ее слыбый, полный недоумения возглас: «Таня!»
    - Вы, хорошо подумали, - с холодной угрозой переспросил сотрудник.
    - Да, хорошо… это мое последнее слово!
    - Тогда, вы можете считать себя уволенной, - работник органов вдруг потерял всякий интерес к молодой преподавательнице и, добавив скороговоркой, - вы доведете занятия до конца, поставите ученикам оценки и уволитесь, - жестом указал ей на дверь.
    В доме попечителей, Татьяну, уже как если бы ждали. Все ее новые, подаренные благодетелями вещи, лежали сложенные в отдельную стопку. Увидев свою воспитанницу, они потребовали снять и те вещи, которые были непосредственно на ней. Татьяна подчинилась и, получила взамен ту же юбку и кофту, в которых пришла сюда несколько месяцев назад. Затем, нашла на помойке свой старый плащ, который, прощаясь с прежней жизнью, недавно выбросила, отстирала его и, поехала в нем назад, к отцу и матери.
    Уже вечером следующего дня Татьяна робко постучалась в родительский дом. Со слезами радости Злата Сергеевна вышла навстречу дочери и, в этой встрече воистину сбывалось евангельское: «Брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15; 32).
    Снова потекла однообразная наполненная лишениями жизнь, но странным образом, тихая радость поселилась в сердце Татьяны и, теперь она за все благодарила Бога.
В целом же, период жизни в Осетии и Кабардино-Балкарии, воспринимался для семьи, как скорбный и как благодатный, одновременно. Феодосий Кавказский явственно взял семью под свое покровительство. Во всем, порой даже в мелочах, чувствовалась его небесная поддержка. Отсюда не случайно, что для семьи иконописцев он стал самым почитаемым святым.   
    К примеру, когда с сыном Михаилом случилась беда, которому взрывом оторвало руку, то незамедлительная помощь пришла от матушки Иулии, духовной дочери старца. Это случилось в 1969 году, в Баксане. Михаил тогда закончил с отличием среднюю школу и мечтал поступить в МГУ. Но, классный руководитель, написал Михаилу такую характеристику, что с ней можно было поступить разве что в ПТУ. Тогда к нему, полному растерянности, подошел один важный высокого роста человек. Дежурно посочувствовав беде молодого человека, он пообещал помочь с поступлением в Чкаловское (г. Оренбург) им. Климента Ворошилова авиационное училище. В этом училище учился первый советский космонавт Юрий Алексеевич Гагарин. Но, при этом, высокий человек поставил условие – публично, через газеты, отречься от своих верующих родителей. Михаил в школе занимался борьбой, поэтому, через минуту этот человек уже валялся на полу, с вывихнутой кистью руки.
    Безуспешной оказалась попытка Михаила поступления в артиллерийское военное училище. Красный диплом не оказал на военного комиссара никакого воздействия. Узнав, что проситель не состоит в комсомоле, он просто выгнал его из военкомата. Обладателю красного диплома пришлось устроиться лаборантом в местную среднюю школу. Работа была простая. Надо было раз в день промывать склянки в химкабинете, поддерживать там порядок. Так же было в тот памятный день 13 сентября 1969 года. Михаил стал мыть с ёршиком пустую колбу, но, вдруг раздался страшный силы взрыв. Очнулся Михаил уже в госпитале, на операционном столе. Было ли это местью со стороны высокого важного чиновника, можно только предполагать, но, в результате взрыва Михаил остался без руки.
    В республиканской больнице Кабардино-Балкарии, к сожалению, не оказалось хирургов высокой квалификации, поэтому, было принято решение ампутировать поврежденную кисть. Также, было повреждено и все лицо. Из него, пинцетом вытаскивали осколки стекла, но самые мелкие из них вытащить не удавалось. Матушка Иулия приготовила тогда сделанную по рецепту святого старца восковую мазь и, благодаря этой мази, вышли наружу все мелкие осколки, а также бесследно затянулись раны на лице.
    Как, впоследствии сказали специалисты, а отец Наум это подтвердил, поврежденную взрывом руку можно было спасти, хотя, два или три пальца пришлось бы ампутировать. Но, и в этом деле был свой Промысел Божий. Военным Михаил не стал. Рухнула его заветная мечта. Разные черные мысли приходили в голову: «Теперь, он калека на всю жизнь. Кому он нужен такой и, чем будет заниматься?» На эти горькие вопросы Михаилу ответил… Сам Господь.
    Однажды во сне он увидел Господа, сходящего с небес в неизреченной славе. Приблизившись к юноше, Христос милостиво посмотрел на него и произнес одну короткую фразу: «Ты хотел послужить людям, а теперь ты будешь служить Мне».
    - Как служить?.. Быть монахом, священником? - задавал Михаил себе вопросы, но, когда впоследствии начал писать иконы, то вопросы отпали сами-собой.
После кончины отца Кукши Одесского (+ 24 дек.1964 г.) Михаил Самуилович и Злата Сергеевна стали окормляться у старцев Троице-Сергиевой Лавры. Отец Наум, узнав о несчастье, настоятельно посоветовал уехать из Баксана и, вообще, с Северного Кавказа. Он уже тогда говорил, что в Кавказских республиках назревают серьезные события.
    Переезду способствовал еще один случай. Михаил Самуилович был свидетелем зверского преступления, которое совершилось на городском рынке. В тот день он торговал делами рук своих: разными раскрашенными зверушками и раскрашенными по трафарету коврами. На рынок всегда приходил участковый милиционер, который довольно строго относился к тем, кто не имел разрешения на торговлю, либо, по его мнению, продавал некачественный товар. Из-за этого у него всегда возникали  конфликты с кавказцами, привозившими товары откуда-нибудь издалека. Милиционер этот был очень принципиальный, взяток не брал, а в случае непослушания, грозил тюрьмой и штрафом.
    Тот день также начался с конфликта и, видимо, у кабардинцев уже все заранее было договорено. Как по команде они закрыли ворота рынка, оборвали одновременно с этим телефонные провода и, начали зверски избивать милиционера. Даже приехавший вскоре наряд милиции, далеко не сразу смог прорваться к воротам. Когда это удалось наконец сделать, милиционер был уже мертв.
    После Кабардино-Балкарии, решили снова переехать в Молдавию, так как там жили знакомые Златы Сергеевны. Впрочем, остановка в Молдавии была недолгой, старцы Кирилл и Наум благословили переехать поближе к Лавре, в городок Струнино, находившийся неподалеку от Загорска (Сергиева Посада).

    По молитвам старцев, в Струнино удалось приобрести свой домик. Как то, будучи в Москве, Злата Сергеевна решила поехать в гости к брату отца Сергия, Борису Зосимовичу, который занимал видную должность в министерстве РСФСР.
Брат вышел в коридор и, Злата Сергеевна сразу его узнала. Он был разительно похож на отца; такие же большие синие глаза, высокий лоб, благородное худощавое лицо, но… единственно, взгляд. Взгляд был чужим.
    Сухо осведомившись, кто они, и с какой целью прибыли, он односложно объяснил, что брат у него был, но… умер. При этом, на слове – умер, он сделал особый акцент. Затем, торопливо объяснив, что в данный момент он не может принять своих родственников, вдруг осекся и, виновато произнес, что в случае нужды может оказать им помощь. Затем, взглянул на Татьяну и, уже утвердительно добавил: «Вот, ей я могу оказать всяческую поддержку. Она может приехать в любое время и, может рассчитывать на мою помощь». После чего, попрощался с семьей и вернулся в квартиру.
    Тогда был еще жив отец Бориса, Зосима Константинович, но к нему они уже не поехали. Когда гуляли по Тверской улице, то Злата Сергеевна показала дом, в котором жили до революции ее именитые родственники. Впрочем, Татьяне так и не пришлось обращаться за помощью к высокопоставленному родственнику, потому что Борис Зосимович вскоре скончался. Через год или два умер и Зосима Константинович, его отец. Он пережил всех своих детей. Бог даровал ему долгую жизнь, ожидая покаяния. Дождался ли?..
    Впрочем, и без поддержки именитых родственников жизнь семьи удалось наладить. Михаил Самуилович писал иконы, работал вместе с сыновьями над реставрацией храмов, дочь Татьяна пела в хоре Троице-Сергиевой Лавры. Младшие дети учились в школе. Казалось, чего было еще желать.
    Именно, здесь, в находящемся на границе Московской и Владимирской областей поселке, семья познакомилась с Клавдией Устюжаниной, которая, по благословению Лаврских старцев, переехала сюда из Барнаула. В феврале 1964 года Клавдия умерла во время операции, а воскресла только на третий день. Было жестокое время гонений на Церковь и, Клавдию несколько раз пытались упрятать за решетку. В последний раз пригрозили, что если она не перестанет рассказывать о своем воскрешении из мертвых, то с ней сделают так, что она не воскреснет никогда. После этой недвусмысленной угрозы, Клавдия забрала сына Андрея и покинула Барнаул.
    В начале 70-х годов Андрей уже заканчивал школу и, по благословению старцев готовился к поступлению в семинарию.  Опасаясь за судьбу сына, Клавдия далеко не со всеми делилась своим потусторонним опытом. Не раз, вместе с детьми, Злата Сергеевна бывала в гостях у Клавдии, которой тоже рассказала о случае воскрешения. Воскресшей была ее дочь, причем, по молитвам самой Златы.
Галина, младшая из дочерей, родилась в 1963 году, всего за несколько месяцев до Барнаульского чуда (февраль 1964 г.). Вынашивать ребенка приходилось при постоянных переездах, в нужде, испытывая гонения от властей. Возможно, из-за нескончаемых стрессов, ребенок родился мертвым.
    Крохотное тельце отнесли в находящийся при роддоме морг, а Злата, безутешно заливаясь слезами, стала просить Бога о воскрешении младенца. Уже на другой день пришло утешение, от которого родилась надежда. Теперь Злата дерзновенно обращалась к Его милосердию, говоря: «Боже милостивый, воскреси чадо мое хотя бы на день, для того, чтобы окрестить его, а затем, снова можешь забрать, если есть на то Твоя святая воля!»
    Молитва матери была услышана. Утром третьего дня в роддоме появился молодой белокурый доктор, в белой шапочке с красным крестом. Когда он вошел в палату к Злате Сергеевне, то она сразу почувствовала к нему доверие. В ответ на его ласковый взгляд, она произнесла с мольбой: «Доктор, моя дочь умерла».
- Где ваша дочь? - певуче спросил он, - я хотел бы посмотреть на нее.
- Она, в морге, - со слезами ответила Злата и указала на приоткрытую дверь палаты, за которой уже столпился медперсонал.
    Выйдя в коридор, доктор строго приказал коллегам заниматься своими делами, сам же направился через черный ход, на выход из больницы.
Через несколько минут, в морге раздался детский крик. Мертвый ребенок подал признаки жизни. Врачи и сестры забегали по больнице и, в суматохе никто не заметил, куда исчез незнакомый молодой врач.
    Когда Злату Сергеевну выписали из роддома, то на иконе великомученика Пантелеимона она узнала того молодого незнакомого врача. С тех пор, целитель Пантелеимон стал для семьи особо почитаемым святым.
    С Клавдией Устюжаниной однажды произошел такой случай. Как-то богомольцы возвращались на электричке с праздничного богослужение в Троице-Сергиевой Лавры. Один из них узнал Клавдию и, ожидая интересной беседы, вместе с находящимися в вагоне верующими, направился к Клавдии.
    На вопросы богомольцев Клавдия отвечала крайне неохотно, ибо не исключалось присутствие провокаторов. В конце концов сказала, что она была сильна больна и в этом причина ее видений. Слушатели стали разочарованно расходиться, но тут со скамейки поднялась Злата и приблизившись к Устюжаниной, с негодованием произнесла: «Как вы можете отрекаться от этого чуда Божьего?! Разве, не во свидетельство Всеобщего Воскресения оно было дано вам?! Разве не сказал Господь через Апостолов: «Ходя же проповедуйте, что приблизилось Царство Небесное; больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте».
    Евангелие Злата Сергеевна могла цитировать с любого места и, эта цитата прозвучала как удар грома, как хлесткая пощечина. Весь вагон мгновенно затих и, в этой тишине, Клавдия, сглатывая слезы, тихо произнесла: «Простите меня. Вы же знаете, что я ради сына».
    В Лавре, о прихожанке, с поступью Русской княгини, знали не только старцы. Добрые отношения сложились с архимандритом Афанасием, который в начале 70-х был здесь настоятелем Троицкого собора. Однажды, дочь Златы Сергеевны Татьяна рассказала ему историю о кипарисовом кресте, который был завещан по наследству ее дедом, убиенным протоиереем Сергием. Крест сей был сделан учениками преподобных Зосимы и Савватия Соловецких и, подарен отцу Сергию старцем-затворником, во время одного из паломничеств его на Соловки.
    История эта очень заинтересовала архимандрита Афанасия и, он, желая получить в подарок Соловецкий крест, подарил Злате Сергеевне воздухи с усыпальницы преподобного Сергия. Злата Сергеевна с благодарностью приняла сей безценный подарок, но завещанный ей крест, отдать никому не могла. Отец Афанасий, впоследствии, долго обижался и, даже спустя годы, при встрече, говорил с улыбкой: «Здравствуйте, Злата Сергеевна, а крест то, помнится, так с вами и остался».
    Когда Злата Сергеевна отошла ко Господу, похоронили ее, покрытую воздухами преподобного Сергия, с кипарисовым Соловецким крестом в руках.
Более двух лет семья прожила в уделе Сергия Радонежского и, казалось, именно здесь окончатся их многолетние странствия. Однажды, Злате Сергеевне приснился сон. Она увидела во сне Божью Матерь, которая повелела ехать ей в городок Уланов, чтобы спасти находящуюся там церковь.
    Злата Сергеевна со всей серьезностью отнеслась к сонному видению, а потому стала расспрашивать у знакомых, где находится город с таким названием. К сожалению, никто не мог дать ответа, и лишь одна прихожанка Лавры вспомнила, что в Сибири есть такой поселок. Семья стала готовиться к переезду, но в сердце Златы Сергеевны жило беспокойство. И, лишь когда пришла пора покупать билеты, каким-то чудом удалось узнать, что на Украине, в Винницкой области, есть городок с таким названием. Старцы Наум и Кирилл с радостью благословили их на переезд, даже дали денег в дорогу и на приобретение красок, которые решили отправить почтой.
    В местечке Уланов тогда было два храма: Свято-Михайловский – действующий, и Вознесения Господня, который власти собирались сносить. Когда Злата Сергеевна и отец Михаил осмотрели храм, то обнаружили на стене фреску свт. Феодосия Черниговского, а в алтаре, часть облачения святого. Как оказалось позднее, в этом храме был придел в честь свт. Феодосия Черниговского, освящение которого состоялось вскоре после канонизации святителя в сентябре 1896 года. Когда Злата Сергеевна стала выяснять причину устроения этого придела в самый год канонизации, то узнала, что династия священников Углицких, к которой принадлежал святой Феодосий, многие века прожила в Уланове. К слову говоря, именно, в Свято-Михайловском храме служили все священники с этой княжеской фамилией. О времени их приезда в Малороссию не осталось никаких известий. Скорее всего, это мог быть конец XVI либо начало XVII века.
    По выяснении всех этих судьбоносных подробностей стало доподлинно ясным, кто направил семью иконописцев в затерявшийся среди просторов Украины городишко. Направил их покровитель рода священников Углицких, к которому принадлежала и Злата Сергеевна, святитель Феодосий Черниговский. На семейном совете было решено – восстановить храм во что бы то ни стало, даже если придется умереть.

    Храм Вознесения Господня, расположенный на высоком берегу реки Сниводь, в годы хрущевских гонений храм был закрыт. Его использовали под разные хозяйственные нужды, а в начале 70-х годов решили взорвать.
    Внутренний осмотр храма наводил на печальные размышления. Штукатурка, во многих местах осыпалась. Фрески, из-за этого, почти не сохранились. Единственно, в северной части, осталось изо-бражение Иоанна Воина в виде шляхтича, икона Богдана Хмельницкого, да фреска свт. Феодосия Черниговского, в алтаре.   Отягчающим обстоятельством здесь было то, что в годы Великой Отечественной войны, стены, в результате артобстрелов, получили серьезные повреждения. Поэтому, образовавшиеся от попадания снарядов дыры приходилось заделывать чем придется а, затем, за неимением раствора, замазывать навозом и глиной.
Храм этот был закрыт с начала тридцатых годов, а помещение его стали использовать под тракторною мастерскую. Для этой цели в стене был сделан пролом. Когда же в Уланов пришли гитлеровцы, то пролом ими был заделан, а сам храм стал использоваться в качестве костела. Когда, в 60-е годы церковь вновь закрыли, то местные жители стали использовать ее в качестве склада для погребальных венков. Свидетельством тому являлись сотни бумажных венков, которые висели на стенах, в несколько ярусов.
    Уже в день прибытия в Уланов стало понятно, что для росписи церкви фресками необходимо произвести целый комплекс восстановительных работ. Во-первых, необходимо было грубо заделанные проломы заложить кирпичом и заштукатурить. Затем, надо было побелить храм, и лишь после этого приступить к росписи стен. Пришлось заняться строительными работами. Ко всему, в подвале храма, старшие сыновья обнаружили человеческие кости и черепа. Откуда они там появились, оставалось неизвестным. Можно было предполагать, что в крипте находилась усыпальница, разоренная большевиками, либо это были останки людей расстрелянных гитлеровцами. Впрочем, ответ на эту загадку был дан несколько позднее.
Поначалу, жили и работали в храме, но для того, чтобы прописаться, купили похожий на сарай домик, в котором семейство едва умещалось. Сам процесс прописки тоже требовал времени и нервов, но Злата Сергеевна решила и эту проблему. Куда бы ни приезжала семья,  власти, как правило, не желали прописывать религиозных фанатиков, но Бог все устраивал. В этой связи уместно привести случай, связанный с пропиской в Уланово.
    По советским законам, для того чтобы прописаться в новом месте, надо было иметь штампы о прописке и выписке с предыдущего места жительства. В Уланове, семью упорно не желали прописывать. Время шло, работы по восстановлению храма близились к концу и, по всему, надо было готовиться к отъезду. Но, кто пропишет их на новом месте, без соответствующих отметок в паспортах? Оставалось только одно, упросить власть предержащих, прописать семью задним числом. Легко было сказать, но как исполнить намерение, если председатель горисполкома под любыми предлогами возвращал документы а, на все прошения отвечал отказом. Встретив такое стойкое противодействие, Злата Сергеевна сугубо помолилась и с упованием на помощь Божью, направилась в горисполком.
    Дождавшись в приемной своей очереди, Злата Сергеевна смело вошла в кабинет и молча положила на стол начальника заявление на прописку. Председатель исполкома, по фамилии Головорада, недовольно поглядел на посетительницу и хмуро произнес: «Зря вы сюда ходите, никакого Бога нет и, я вас не пропишу».
Злата Сергеевна кротко улыбнулась и ответила с тем радостным озарением, на которое способна была лишь она одна: «Напрасно вы так, товарищ Головорада, есть Бог».
    Градоначальник побагровел от такой дерзости и глухо прорычал: «Нет никакого Бога».
    - Напрасно вы так, есть Бог, - и, Злата Сергеевна увещевающе посмотрела на председателя исполкома.
    - Нет Бога! - Головорада распрямился и дико завращал глазами.
    - Есть Бог, товарищ начальник, - вновь, с радостным озарением произнесла Злата Сергеевна.
    На минуту, в кабинете воцарилась мертвая тишина. Головорада стал красным как рак. Он, по прежнему, дико вращал глазами. Злоба буквально распирала его. Предисполкома, с сопеньем вобрал полную грудь воздуха, угрожающе помотал головой и, грохнув кулаком по столу, вдруг крикнул во всю мощь легких: «Есть Бог!!!»
Казалось, что от этого крика, не только зазвенели стекла, но и стены заходили ходуном.
    - Вот, видите, товарищ Головорада, - как ни в чем ни бывало, улыбаясь произнесла Злата Сергеевна, - ваши уста умнее вашей головы.
    Лишь тут градоначальник понял, что опростоволосился и, злобно сверкнув глазами в сторону Златы Сергеевны, глухо произнес: «Где ваше заявление?» После чего, черкнув в верхнем углу свою подпись, кривясь, добавил: «Идите, прописывайтесь!»
    Когда Злата Сергеевна выходила из кабинета, то ожидающие в приемной бабушки зашушукались между собой: «Вот, эта женщина говорила нашему начальнику, что Бога нет. А, он, видите какой молодец. Как рявкнет на нее: «Есть, Бог!.. Да, вот такой человек  наш Головорада, не то, что эта женщина».
    С тех, верующие бабушки, при входе в кабинет председателя исполкома, истово крестились и, кланялись ему в пояс. Когда же покидали кабинет, то, также с поклоном, неизменно говорили: «Храни вас, Бог». Головорада поначалу кривился от такого поведения старушек, но потом смирился и привык.
    Жизнь в похожем на сарай строении, напоминала библейское описание Казней египетских. Сначала неимоверно мучили насекомые, которых было неимоверное множество под штукатуркой, потом началось нашествие крыс. Казалось, что грызуны шли со всей округи, как будто кто намеренно направлял их, для изгнания прибывшей ради спасения храма семьи. Особенно опасались за младших детей, Николая и Александра. Крысы были величиной с кошку, и могли накинуться на спящих младенцев. Очень часто Злату Сергеевну видели ночью читающую при свече Псалтирь. Нашествие грызунов, тоже вскоре прекратилось.
    Тем не менее, работы по восстановлению храма шли своим чередом, но начали проявлять беспокойство представители местной власти. Поначалу, работники исполкома с вежливым вниманием узнавали о цели прибытия реставраторов в их захолустный городок. Но, когда получили твердый ответ, что храм будет восстановлен, разразилась гроза. От районных властей прибыла полномочная делегация. В храм делегатов не пустили. Для ведения переговоров, Злата Сергеевна вышла к ним навстречу.
    Твердый отпор ошеломил представителей власти. Они начали грозить всевозможными карами, обещая, что выгонят детей из школы, вызовут наряд милиции, вызовут саперов, которые заминируют церковь и взорвут ее вместе с самочинными реставраторами.
    На их угрозы, Злата Сергеевна спокойно ответила: «Что ж, взрывайте. Мы только этого и ждем. Сразу все пойдем к Богу, на небеса».
    Следующую ночь, Михаил Самуилович и Злата Сергеевна провели в молитве. Ни комиссия, ни милиция, ни военные, в церковь Вознесения более не приходили.
Едва выдержали атаку властей, как последовало новое искушение. Откуда то приехала бригада реставраторов. Они обследовали храм и, поехали в епархию, заключать договор. Снова пришлось становиться на молитву. Епархия отказалась заключать с ними договор, потому что реставраторы запросили слишком большую цену.
    У Златы Сергеевны был дар сердечной сокровенной молитвы, который, как бы по наследству перешел к ней от отца. Ее слово слышал Бог. Слышал не только от того, что она умела молиться, но, и более потому, что она принадлежала к числу тех, о ком сказано: «Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его» ( Лк. 11; 28).
В том же Уланове, когда храм Вознесения был готов к освящению, одна из добровольных помощниц этого городка по каким то делам задержалась в церкви. День уже подходил к концу и, женщина зашла в подсобное помещение, чтобы переодеться. Когда она хотела покинуть его, то… вдруг услышала слово. Голос Златы Сергеевны гулко звучал в пустых церковных стенах. Но, не это изумило прихожанку. Она услышала не молитву, она услышала разговор с Богом. Пять часов, не дыша, провела женщина в своем убежище, до тех пор, пока Злата Сергеевна не закончила чтение Псалтири. И, лишь затем, убедившись, что ее никто не видит, украдкой покинула церковь.
    Только перед отъездом семьи, женщина поведала об этом случае старшим дочерям, сопроводив его словами: «За свою жизнь, я много слышала молитв, сама молюсь постоянно, но… как говорят с Богом, слышала впервые».
    Для того, чтобы расписать стены, пришлось построить леса до самого купола. Работа спорилась. Сыновья, Сергий и Михаил, а также дочери, Татьяна, Наталья и Варвара, помогали отцу. Однажды произошел такой случай, когда молитва матери спасла сына, если не от гибели, то от серьезных увечий. Для росписи фресок в алтаре, Сергий забрался под самый купол. Леса, хотя и были прочно сколочены, но доски на переходах были закреплены не везде. По окончании росписи на одном участке стены, Сергий стал переходить по настилу на новое место, и… даже не успев сообразить в чем дело, очнулся на алтарном Престоле. Когда пришел в себя, то увидел столпившихся вокруг Престола отца и братьев.
    - Ты цел?.. Ты ничего не повредил?.. - стали они спрашивать наперебой. Ибо, падение произошло с пятиметровой высоты.
    - Да, цел, как-будто, - ответил он, удивляясь не меньше, чем остальные.
Свидетелям этого происшествия осталось лишь покачать головами и отойти. Злата Сергеевна, восприняла это событие по своему. Ей показалось странным, что Сергий упал на Престол. Она попросила мужа снять с него покров. Отец Михаил, хотя и не сразу, но согласился. Когда покрывало было снято с Престола, то все присутствующие замерли в ошеломлении. Он был доверху забит костями животных и возможно, людей… По всей очевидности, колдуны совершали здесь черные мессы. Только теперь стало понятным, откуда в подвале появилось скопление костей, о которых думали, что это останки погибших в годы Великой Отечественной войны.
Работа по росписи храма продолжилась, а через несколько дней Злате Сергеевне приснился сон, что Матерь Божия вручает ее старшему сыну золотую кисточку. Сергий зарекомендовал себя к тому времени, как подающий надежды живописец, но за иконы браться не дерзал. Выслушав рассказ матери, он поначалу не поверил, но, тем не менее, решил попробовать себя в иконописании. И, действительно, вскоре после этого написал первую свою икону. Это был образ преподобного Серафима Саровского. Михаил Самуилович долго придирчиво рассматривал икону, сын знал, что похвалы от отца дождаться трудно, но он вдруг с явным удовольствием улыбнулся и, покачав головой, произнес: «Классик!»
    По окончании реставрации Вознесенского собора, в Уланов приехал Владыка. После торжественной архиерейской службы, им был совершен чин освящения. Тогда же он назначил и настоятеля прихода, который приезжал сюда дважды в месяц, для совершения воскресных служб.
    После Уланова семья переехала в Баксан, а оттуда, вновь вернулась в Красноуфимск. Это было последнее возвращение в город, который они считали родным. Там, на кладбище, возле церкви прп. Иннокентия Комельского, остались могилы родителей Златы Сергеевны; убиенного прот. Сергия Яхлакова и его супруги Серафимы Васильевны.
    Именно здесь сбылась давняя мечта Михаила Самуиловича; еще в предыдущий переезд сюда, он был рукоположен во священника. Но, как и предсказывал старец Кукша Одесский, служил отец Михаил недолго. Рукополагал его во священника в 1970 г. епископ Свердловский и Курганский Климент, на праздник Святой Троицы, в кафедральном соборе. Но место служения дали очень далеко от Красноуфимска, в г. Кургане. Ездить туда не представлялось возможным. К тому же, отец Михаил надеялся Красноуфимск более не покидать. Вскоре Владыку Климента перевели в другую епархию, поэтому, прошение о переводе в более близкий приход осталось неудовлетворенным. Затем, в течение нескольких месяцев жили в Верхотурье, работали по реставрации храма, а потом, старцы Троице-Сергиевой Лавры благословили переехать в Струнино. 
    Также, и в этот раз, по благословению  лаврских старцев, отец Михаил уже навсегда покинул Красноуфимск и переехал с семьей во Владимирскую область, в гор. Покров. Впрочем, еще в одном месте Бог сподобил его послужить. Во время реставрации кафедрального собора в Смоленске в 1975 году. Старший сын Сергий прислуживал ему тогда иподьяконом.


    Глава 3: «Возвращение»

    Когда в 1975 году удалось купить дом в гор. Покрове, то никто не думал, что это надолго. Устройству в этом маленьком городке на западной окраине Владимирской области помог настоятель местной Покровской церкви, прот. Андрей Каменяка (в монашестве – Иов, + 1993 г.), но прибытию в город поименованный в честь Покрова Божьей Матери, предшествовало одно событие. В 1974 году в Троице-Сергиевой лавре состоялась встреча двух «сталинградцев».
    Как уже было сказано ранее, Михаил Самуилович, получив по окончании минометного училища звание младшего лейтенанта, был направлен под Сталинград. Часть, в которую откомандировали молодого офицера, была вскоре разгромлена, и потому, чтобы избежать плена, красноармейцы стали отступать на восток. Словно глумясь над разрозненными группами военнослужащих, немецкие самолеты расстреливали их на бреющем полете. Во время этих налетов приходилось прятаться в оврагах и балках. Михаил Самуилович вспоминал, что всегда усиленно молился во время этих обстрелов. Однажды был случай, когда он перебежал под шквальным огнем из одного оврага в другой, то уже в укрытии обнаружил, что его шинель вся изрешечена пулями. Так, с первых дней войны, Господь зримо проявил Свою милость на верующем в Него лейтенанте минометчике.
    Вскоре гитлеровцы вошли в Сталинград, но, волей Божьей, в доме под руководством сержанта Павлова был создан очаг сопротивления. Немцы расстреливали дом тяжелой артиллерией, забрасывали минами, но одолеть его так и не смогли. Дом-крепость прославился на весь Советский Союз и в памяти поколений стал легендой. После окончания войны, герой Советского Союза лейтенант Павлов, поступил во вновь открытую Духовную семинарию. При пострижении в монашество он получил имя Кирилл.
    Своим духовным чадам старец рассказывал, что в Сталинграде он нашел старое Евангелие, которое пронес через всю войну. Самым главным поучением старца были слова: «Спешите делать добро».
    Господь благоволил к Своему избраннику, имевшему чистую и глубокую веру. А потому, не случайно, что за свою долгую жизнь, старец Кирилл сподобился быть духовником трех Патриархов. Более того, сподобился звания Всенародного старца.
В 1974 году произошла встреча двух «сталинградцев». Михаил Самуилович и Злата Сергеевна пришли тогда на прием к отцу Кириллу, которому поведали о своем трудном житии. Старец внимательно выслушал отца Михаила, и вновь поступил по своей заповеди – «спешите делать добро». Для гонимой семьи он стал подобием Николая Чудотворца. По благословению отца Кирилла, в Покров приехали два монаха, которые купили дом на улице Советская – 26. Семья священника-иконописца поселилась в этом доме, и жила в нем еще много лет, пока всем детям отца Михаила не выделили отдельные квартиры. Но, еще многие годы, для семьи Осипенко – Углицких, этот дом был символом единения, который, на полном серьезе, они называли «Домом Павлова».

    Впрочем, годы шли, старшие дети стали обзаводиться семьями, и постепенно пришло понимание, что странствия, по всей очевидности кончились. Как то решили посчитать, сколько раз, за эти четырнадцать лет им пришлось менять место жительства. Впрочем, не всегда это было связано с переездом; иной раз, в одном городе приходилось менять квартиру за квартирой. Бывало, что отъезжали в другие города для реставрации церквей, но потом возвращались назад. В общей сложности получилось, что сменили свыше пятидесяти мест жительства.
Если посмотреть по карте, то это было некое круговое движение – с востока на север, потом на запад и на юг, оттуда снова на восток и, снова на юг… И, так все четырнадцать лет. Нечто похожее на долгий крестный ход, странствования по пустыне «мира сего».
    В 1975 году, после переселения в гор. Покров, находящийся тогда на Владимирской кафедре митрополит Серапион, через духовника Владимирской епархии прот. Владимира, который с молодых лет был знаком со Златой Сергеевной и Михаилом Самуиловичем, узнал о поселившейся в его епархии семье иконописцев. Интерес Владыки был не случайным. Госплан уже разработал тогда программу проведения «Олимпиады – 80», одним из важных пунктов которой было, посещение туристами исторических и памятных мест России. В первую очередь, это касалось городов «Золотого кольца», в число которых входил и Владимир.
    Перед Владыкой Серапионом встал вопрос – кто будет участвовать в реставрации Успенского собора во Владимире?.. Собор этот был построен в XII веке Великим князем Андреем Боголюбским, в нем сохранились фрески прп. Андрея Рублева и, для работы в соборе требовалось особое мастерство. Для работ по реставрации фресок и икон, пригласили бригаду из Москвы. Золочением иконостаса, усыпальниц Великих князей и куполов собора, занимались иконописцы из гор. Покрова.
    С отцом Михаилом трудилась вся его семья, в особенности старшие дети: Сергий, Михаил, Татьяна, Варвара, Наталья. Крышку усыпальницы святого князя Александра Невского привезли в гор. Покров, в дом на Советской улице. Золотили ее в горнице. Автором угадывается здесь некий смысл. Злата Сергеевна, по линии своего деда, прот. Василия Углицкого, принадлежала к роду князей Рюриковичей, то есть, к тому роду, к которому принадлежали все находящиеся в Успенском соборе Великие князья.
    Реставрацией собора семья занималась не случайно, потому что отец Михаил знал секрет золочения, благодаря которому, сусальное золото десятилетиями не подвергалось внешним воздействиям.  Свидетельством тому – сверкающие под солнцем золотые купола Успенского собора во Владимире.
    Но, в деле по реставрации Успенского собора была своя предыстория. В 1975 году, когда семья уже обосновалась в гор. Покров Владимирской области, отец Михаил поехал с сыновьями в Псково-Печерский монастырь для проведения реставрационных работ. Варвара поехала тогда вместе с братьями. Работы хватало на всех и неожиданного отъезда не предвиделось. Но, промыслительно-случайно в ее руки попал последний номер «Журнала Московской Патриархии», в котором была дана информация о реставрации Успенского собора в городе Владимир. В графе «Объявлений» был перечислен список профессий, которые требовались для реставрации древнего собора. Решение об участии в этих работах пришло почти сразу.
    Вскоре семнадцатилетняя девушка предстала перед маститым старцем – директором Владимирской экспериментальной научно-реставрационной мастерской Рощиным Анатолием Макаровичем. Руководитель реставрационной бригады, в команде которого были собраны специалисты со степенями, критически поглядел на представшую перед ним девушку с косичками. Взгляд его, из под крупных роговых очков, был спокойный и как-бы видящий суть, не только человека, но, и любого жизненного явления. Варвара также спокойно и открыто смотрела на директора, и вдруг с простодушной уверенностью произнесла: «А, вы дайте мне испытательный срок. А потом, будет видно». И, немного погодя, добавила: «Эту работу может делать только молодость». Начальник работ подумал минуту-другую, как-бы оценивая внутреннюю суть претендентки, после чего зачислил юную девушку в качестве подмастерья в бригаду маститых специалистов.
    В первые дни приходилось очень трудно. В большом незнакомом городе, не у кого было устроиться на ночлег. Поэтому, по окончании трудового дня приходилось спать на лавочке, в сквере Успенского собора. От утренней прохлады Варвара просыпалась очень рано, отчего ее рабочий день начинался в пять утра. Это усердие заметил руководитель  реставрационной мастерской, ко всему, уже с первых дней был виден профессионализм юной работницы, а потому, директор начал постепенно повышать ее статус в среде маститых сотрудников.
    Вскоре, одна из сотрудниц реставрационной мастерской, Ирина Царева, заметив безприютность молодой девушки, стала приглашать ее к себе в гости. Однажды Варвара решила навестить свою нечаянную покровительницу. Коридор общежития «Отдела культуры», по причине дневного времени был пустым, но, что-то заставило гостью остановиться у полураскрытой двери коменданта. Каково же было изумление девушки, когда она увидела в кабинете самого Анатолия Макаровича Рощина, который горячо убеждал коменданта в необходимости поселения ценного сотрудника.
    Как бы само-собой получилось, что «де факто», Варваре дали в подчинение нескольких мастеров со стажем. Что и не удивительно, ибо, общеизвестно – профессионалом становится не тот, кто закончил специальное заведение (хотя, и это важно), а тот, кто начал изучать профессию вместе со способностью говорить. Мастера диву давались, когда юная девушка четко, на понятном им языке разъясняла, почему сделанная работа никуда не годится. Обличения эти были столь серьезными, что волей-неволей приходилось исправлять допущенный брак. Неудивительно, что такая дотошность вызвала недовольство среди работников мастерской. На одной из планерок, которые устраивались по понедельникам, бригада в полном составе начала жаловаться директору на новую сотрудницу. В эпитетах при этом не скупились. Итог этих жалоб был ошеломительным. Выслушав работников, Анатолий Макарович спокойно осмотрел присутствующих и ледяным тоном произнес: «Я вас всех уволю, а ее оставлю одну!.. И, она мне сделает всё!» Возражения реставраторов после этого случая прекратились.
    Вскоре, к реставрационным работам в Успенском соборе присоединились отец и братья Варвары.
    Промыслом Божиим, Владыка Серапион стал покровителем этой, некогда гонимой семьи, ибо в личном общении с отцом Михаилом и Златой Сергеевной, ему открылось, что они не просто православные верующие, они  свидетели Христовы и исповедники веры наших дней.
    В беседах с Владыкой, Злата Сергеевна рассказывала об их многострадальной жизни, но, при этом, не было в этих рассказах ропота или уныния. Своими рассказами, Злата Сергеевна всегда свидетельствовала об Истине. Неоднократно случалось так, что Владыка, возвращавшийся из деловых поездок в Патриархию, заезжал в дом на Советской – 26, для того, чтобы отдохнуть душой, побеседовать на ду-ховные темы. Его поражало духовное благородство этой необычной женщины, ее эрудированность, знание Священного Писания и духовных вопросов. Ее слово исходило не от человеческого ума, в свои пятьдесят с небольшим, она мыслила как старица. Неоднократно, в беседах со Златой Сергеевной, Владыка находил ответы на мучавшие его вопросы. Присутствовавшие при этих беседах Наталья и Татьяна, обращали внимание, что секретарь Владыки, иеромонах Алексий (ныне митрополит Тульский и Белевский), слушал Злату Сергеевну с каким то детским изумлением. Бывало, беседа продолжалась до двух и более часов и, сестры удивлялись, что отец Алексий всегда слушал, сидя в одной позе, внимая каждому слову.
    После реставрации Успенского собора, о семье иконописцев узнали и в других епархиях. Стали приглашать расписывать фрески монастырей и кафедральных соборов. Только один перечень городов может навести на серьезные размышления. Это Москва, Киев, Тбилиси, Новороссийск, Краснодар, Кемерово, Новосибирск, Смоленск, Елец, Псково-Печерский монастырь, города Кубани, Ставрополья, Урала...
    Казалось, что жизнь гонимой семьи наладилась, на что-то подсказывало Злате Сергеевне – их жизненный круг остался незавершенным. Она так и говорила своему мужу: «Круг незавершен… надо завершить круг».
    В конце концов, решила ехать в г. Крымск Краснодарского края. В тонком сне ей было видение, что она найдет дом, где ей надобно поселиться. Дом, в котором закончатся ее дни.
    Положившись на волю Божью, Злата Сергеевна, вместе с двумя младшими сыновьями, взяв минимум вещей, поехала на стареньких «Жигулях» на Кубань. Едва не в первый день она пошла на поиски улицы, указанной ей во сне. Находилась эта улица за мостом, на окраине города, неподалеку от речки Адагум. Когда Злата Сергеевна спросила: «Нет ли здесь дома на продажу?» - то, ей указали в самый конец улицы. Действительно, неподалеку от спуска к реке, по адресу: Лагерная – 6, она увидела домишко из самана,  который был показан ей в сонном видении.
    Домик этот был ветхий, скорее более похожий на сарай, продавали его за низкую цену и, на деньги взятые взаймы удалось его купить. На счастье, настоятель Успенского храма в Новороссийске, отец Георгий Федоренко, узнав об их возвращении, дал им заказ на золочение иконостаса. Благодаря этим средствам, смогли без задержки возвратить долг. Вскоре, после приобретения жилища в Крымске, младшие сыновья Николай и Александр, а также дочь Наталья, окончательно переехали из г. Покрова. Через несколько лет, на той же улице купили другой дом, каменный, для сыновей, которые обзавелись семьями.
    Здесь в городе Крымске, который связан с именем великого святого наших дней, прп. Феодосия Кавказского, действительно, завершился жизненный круг Златы Сергеевны. Она была из числа тех немногих подвижников, к кому Господь, как истинным последователям Апостола Иоанна Богослова, не имел никакой укоризны. Именно о них сказано в «Откровении» возлюбленного Ученика Господа Иисуса Христа: «И Ангелу Филадельфийской церкви напиши: …знаю твои дела: вот, Я отворил пред тобою дверь, и никто не может затворить ее; ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего» (Отк. 2; 7,8).
    Также, и о них сказано в Евангелии Наперсника Христова: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод…», а также: «Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, то  Я избрал вас от мира, потому что ненавидит вас мир» (Ин. 15; 16,19).
    Злата Сергеевна была достойной наследницей своего родителя, убиенного прот. Сергия Яхлакова, своего деда, прот. Василия Углицкого, расстрелянного в подвалах НКВД. Она была достойной наследницей старца Кукши Одесского, а также Троицких старцев, отцев Кирилла и Наума. Она, в действительности, шла, чтобы «принести плод», и плод тот «в ней пребывал».
    О духовных плодах Златы Сергеевны можно было говорить задолго до ее кончины. Суть этих плодов открыта нам Апостолом: «Любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера…» (Гал. 5; 22).
    Например, дочери Татьяна и Наталья вспоминали. Еще в начале странствий, в Молдавии произошел самоговорящий случай. В горницу, в которой, наряду с домашними присутствовали гости, влетел огромный шершень. Все кто находился в доме, попрятался, кто куда мог. Осталась только одна Злата Сергеевна. Когда шершень стал кружить около нее, то хозяйка дома подставила ладонь, на которую насекомое и уселось. В присутствии перепуганных родных, она подошла к окну и, подставив руку к открытой форточке, с улыбкой произнесла: «Лети, Божья тварь».
    Неоднократно бывали случаи, когда те же слова она произносила по отношению к гусеницам и паукам. Когда кто-либо из дочерей кидался к ней со словами: «Мама, паук-крестовик, убей его… я боюсь!» Она ласково брала на ладонь паучка и с улыбкой отвечала: «Зачем же его убивать?.. Это, тоже Божья тварь… Смотри, видишь на спинке у него крест, а это символ Христа, и этим крестом он Господа славит». Все эти разъяснения, неизменно заканчивались словами: «Иди, Божья тварь… лети, Божья тварь». И, «тварь» с большой неохотой покидала гостеприимную ладонь.
    Рассказывали такой случай, который произошел незадолго до кончины Златы Сергеевны. Сыновья, на легковой машине повезли маму с сестрой на источник «Серебряная ручка», что находится в гористой местности, неподалеку от Крымска. На подъезде к источнику, дорогу им перегородила отара овец. Пришлось остановиться и заглушить двигатель. Отара, погоняемая суровым пастухом с двустволкой, медленно приближалась, а к стоящей на обочине машине, тем временем подбежали пять огромных сторожевых собак.
    Увидев их, Злата Сергеевна высунула руку из окна и, с возгласом: «Какие хорошие собачки!» - подозвала их к себе.
    Когда псы подбежали, то Злата Сергеевна стала гладить их носы, щекотать за ухом. В благодарность, собаки облизывали ее руки горячими шершавыми языками и, лишь по приближении отары, с неохотой продолжили путь.
    Суровый пастух, во все время движения, периодически взмахивал бичом и, когда поравнялся с машиной, грозно спросил: «Женщина, вы кого сейчас гладили?!»
    - Ваших сторожевых собак, - ответила Злата Сергеевна.
    Пастух покачал головой и, со вздохом произнес: «Женщина, это не псы, это волки!»
    Еще с детства, Злата была как бы отмечена Свыше. На это указывал даже цвет ее золотых волос, которые потускнели лишь с годами. Отец Сергий, ее родитель, особо выделял ее из всех своих детей, ласково называя: «Златушка... Золотушка». Именно с ней он делился сокровенными мыслями о спасении души, о долготерпеливом несении Креста, о безропотном принятии Богом данных испытаний. И, эти беседы не пропадали втуне, семена слов родителя падали на подготовленную почву.
    В свою очередь, Злата сама старалась воспитывать детей, в отцовских традициях. Нередко, она собирала их по вечерам, чтобы читать Евангелие. Эту книгу она знала наизусть и могла цитировать с любого места. Чтение это можно было слушать часами. Она не просто читала текст, она раскрывала через то, Слово Жизни. Читая Священное Писание, она как бы напрямую, без посредников, говорила со слушателем. Именно этим талантом, во всей полноте развившимся у дочери, владел и ее отец, прот. Сергий Яхлаков.
    Своих детей, она хотела видеть всесторонне развитыми. Сама закончившая школу с отличием, она требовала высоких оценок и от собственных чад. В церковном хоре обучала дочерей пению. Отец же обучал живописному мастерству. Нередко, когда семья собиралась вместе, она говорила: «Вот, послушайте, дети».  И, начинала читать оду Гавриила Державина «Бог».
          
    О Ты, пространством безконечный,
    Живый в движеньи вещества,
    Теченьем времени Превечный,
    Без лиц, в Трех Лицах Божества!
    Дух всюду Сущий и Единый,
    Кому нет места и причины,
    Кого никто постичь не мог,
    Кто все собою наполняет,
    Объемлет, зиждет, сохраняет,
    Кого мы называем: Бог. 

    Эти вдохновенно прочитанные ею слова всегда звучали как откровение Свыше. Нередко она читала стихотворения Тютчева и Фета, Пушкина и Лермонтова, которых тоже знала наизусть. Любовь к этим поэтам, ей удалось привить своим сыновьям и дочерям. Причем, Федор Тютчев был ее любимым поэтом. Не раз, глубокомысленно улыбаясь, она говорила: «Тютчев, это наше – все…» Почему она так говорила?.. Может быть, за эти слова:

    Эти бедные селенья,
    Эта скудная природа –
    Край родной долготерпенья,
    Край ты Русского народа!

    Не поймет и не заметит
    Гордый взор иноплеменный,
    Что сквозит и тайно светит
    В наготе твоей смиренной.

    Удрученный ношей крестной,
    Всю тебя, земля родная
    В рабском виде, Царь Небесный
    Исходил, благословляя.

    Ей, дворянке из Рода Рюриковичей, эпоха освобожденного зла была глубоко чуждой. Она с младенчества жила ценностями другой эпохи – Святой Руси XII-XIV веков. Но чудо состояло не в том, что Злата сохранила свою веру, ибо многие, в годы богоборчества оставались верующими. Чудо заключалось в ее негромком подвиге, о котором сказал Апостол: «Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, не золотые уборы или нарядность в одежде, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого и молчаливого духа» (1-е Петра, 2; 3,4).
    Чудо состояло и в том, что она несла в себе эту «кроткую красоту», хранила в себе «сокровенного человека», поистине, с княжеским достоинством. Это достоинство чувствовали в ней все. И, друзья, и гонители. Гонителей оно бесило, но эти несчастные люди ничего не могли сделать в своем бешенстве. Друзья находили утешение в общении с ней. Многие поколебавшиеся утверждались, неверующие становились верующими. И, нередко, даже гонители смягчались, и странным образом, как бы забывали исполнить свои угрозы.
    Эту твердую веру, девственную чистоту и цельность, которая присуща была лишь в раннеапостольские времена, она сохранила до конца своих дней. Сохранила и приумножила. Ее кончина была, поистине, благословенной.
    День 27 июня 1984 года, ничем не отличался от предыдущих дней. Также, как и накануне, ярко светило солнце. В саду уже созрели вишни. Все члены семьи были здравы и, казалось, что день завершится также, как и предыдущие дни.
После обеда, отец Михаил снова приступил к работе над иконами, а Злата Сергеевна решила почитать книги Пророков Библии. Старец Кукша Одесский благословил свою духовную дочь, добавлять к ежедневному чтению Псалтири и Евангелия, книги Библии, в частности пророков Ветхого Завета.
    Злата Сергеевна взяла Библию и, встав перед «Максимовской» иконой Божьей Матери, приступила к исполнению правила. По прошествии времени, в комнату вошел по своим делам сын Николай и, остановился, пораженный увиденным. Ото лба Златы Сергеевны, по направлению к иконе, исходил луч золотого света. Николай попятился назад и, крикнув на бегу: «Мама, никуда не уходи, я сейчас!» - устремился за фотоаппаратом.
    Вернувшись через несколько минут с фотоаппаратом, он зафиксировал на пленку это чудо. Ничего не подозревавшая Злата, закончила чтение Пророков и, в ответ на сбивчивый рассказ сына, произнесла: «Я, что-то утомилась сегодня. Пожалуй, прилягу, отдохну».
    Когда домашние собрались к вечеру у очага, то, кто-то из детей отправился будить маму на ужин. Злата Сергеевна не откликалась на зов. Тогда, в комнату направился глава семьи. Его верная подруга, с которой прожил, без малого сорок лет, была уже бездыханной. Все домашние, еще не веря в случившееся, как один, столпились вокруг ее ложа. Они стояли молча и не могли поверить. Злата Сергеевна совсем не походила на умершую. Казалось, что она просто прилегла отдохнуть. И, на ее просветленном лице, застыла тихая блаженная улыбка.

    На следующий день, отец и сыновья отправились в город, чтобы сделать все необходимое для похорон. Завтра должны были приехать братья и сестры из Покрова, а также, брат Сергей из Свердловска. Сообщили о кончине сестры и Игорю Сергеевичу, во Францию, но, он, по понятным причинам, приехать не смог. В начале 80-х годов, когда в связи с Олимпиадой «железный занавес» несколько приоткрылся, Злата Сергеевна хотела поехать к брату в Париж. Но, в «органах» ей однозначно намекнули, что за границу она поедет при одном условии. Только в случае подписки о сотрудничестве со спецслужбами. В ответ на это предложение, Злата Сергеевна лишь улыбнулась и сказала: «От вас, гнавших семью моего отца, а потом гнавших и мою семью, я ничего не приму».
    Когда все домашние разошлись, то в доме осталась только дочь Наталья. Утром приезжал врач, для того, чтобы засвидетельствовать факт смерти. Надо сказать, что еще за несколько месяцев до кончины, Злата Сергеевна стала говорить: «Как бы я не хотела, чтобы меня вскрывали после моей смерти, чтобы копались в моих внутренностях». Бог исполнил ее желание. Медэксперт, после внешнего осмотра, сокрушенно покачал головой и сказал следующее: «Совершенно не понимаю, как она дожила до своих шестидесяти. Ее организм настолько изношен, что она должна была умереть лет десять-пятнадцать назад». Затем, без лишних слов выписал справку о смерти и уехал восвояси на своем катафалке.
    В ожидании гостей, Наталья решила подмести двор и, с этой целью отправилась за метелкой, в подсобное помещение. Когда вернулась, то некоторое время не могла придти в себя, от открывшегося ей зрелища. Из под калитки, в сторону кухни, двигалась нескончаемая процессия самых разных представителей живого мира.
Присев на скамейку, Наталья, в течении двух часов наблюдала, как невиданные зверушки, жучки и насекомые, шли и шли нескончаемым потоком. Они проходили под гробом Златы Сергеевны а, затем, исчезали каким-то образом, в щели между полом и стеной. Все «скоти и гади», которых она, вопреки установившемуся мнению, называла Божьими созданьями, оказывали  ей последнее поклонение.
    Как ни странно, а может быть, ничего в этом странного нет, но во время похорон Златы Сергеевны, отсутствовало состояние печали и горькой утраты. Казалось, что умершая не покинула их, казалось, что она с ними.
    Когда Злату Сергеевну отпевали, то, согласно ее завещанию, тело ее было покрыто подаренными много лет назад отцом Афанасием воздухами с усыпальницы прп. Сергия Радонежского. В руках она держала фамильную ценность, кипарисовый крест, работы учеников прп. Зосимы и Савватия Соловецких.
    Ощущение того, что Злата Сергеевна перешла в жизнь вечную, подтвердил случай, происшедший в тот же день на поминальной трапезе. Когда ближние Златы Сергеевны, стали обсуждать за поминальным столом вопросы чтения Псалтири, служения панихид и, всего, что связано с первыми сорока днями упокоения души, то брат покойной, Сергей Сергеевич, высказал возражение: «Стоит ли обсуждать подобные вопросы? И, есть ли она вообще, загробная жизнь?»
    На минуту, в доме воцарилось молчание и, вдруг, в форточку влетела ласточка и, стало безшумно порхать над столом, почти касаясь голов сидящих за ним.
Потрясение было столь великим, что собравшиеся не сразу начали говорить. В полной тишине присутствующие поднялись из-за стола и стали один за другим выходить из комнаты. Первый, кто отверз уста, был младший брат Златы. Уже, когда он подошел к двери, то вдруг обернулся и проникновенно произнес: «А, ведь Злата… святая!»
    Ночью, домашние видели, как Сергей Сергеевич стоял с фонариком у окна и читал… Псалтирь.
    Но, еще большее удивление постигло домашних, когда через несколько дней были отпечатаны похоронные фотографии. Снимки, сделанные с разных ракурсов, показывали одно и тоже. К могиле Златы Сергеевны шли потоки света. Потоки эти простирались широкими линиями, и были подобны плавно изгибающимся молниям. Причем, на всех снимках они шли с востока на запад, то есть, со стороны креста.

    Дочь Златы Сергеевны Наталья, рассказывала некоторые случаи посмертных чудес. Самый знаменательный произошел в начале 90-х годов, когда в связи с межнациональными конфликтами на Кавказе, Россия заполнилась беженцами из представителей живших там малых народностей. В большом доме, где жили братья Николай и Александр, приютили семью турок-месхетинцев. Кстати, вблизи Новороссийска и Крымска тогда жила целая диаспора беженцев. Для квартирантов вскоре нашлось жилье. Турки переехали на постоянное место жительство, но при этом, почему то, с вещами хозяев. Сделали это нагло и, даже по хозяйски. Выждав день, когда дом пустовал, они подогнали машину и погрузили в нее все находящиеся в нем вещи. Братья в то время уехали в Покров, а Наталья оставалась с отцом, который по большей части жил в старом саманном доме. Когда вечером она вернулась, то едва не лишилась сознания. В доме осталась только мебель и, кое что из старых вещей.
    Несколько дней у Натальи прошли в сплошном плаче. Слезы лились не от жалости к вещам, ибо мало ли их пришло и ушло за всю жизнь, в голове не укладывалось, как можно пойти на такую низость. К тем, кто дал беженцам пищу и кров, к тем, кто сам всю жизнь был гоним, ответить такой злой неблагодарностью. Не раз закрадывались мысли: «Верно, не зря этих людей выгнали из Грузии, если они способны с легкостью совершать подлости».
    В милиции, отцу Михаилу посоветовали забрать заявление, потому что уже были случаи, когда после ареста воров месхетинцев, их ближние в отместку поджигали дома подавших эти заявления.
    Несколько дней Наталья безысходно пробыла в доме, лишь только один раз сходила на богослужение в церковь. Как раз выдался пасмурный холодный день и, в доме не нашлось никаких теплых вещей, кроме потертой мужской куртки. Пришлось одеть именно ее.
    Вечером, так в слезах и заснула. Ночью приснился сон. Злата Сергеевна, с радостной улыбкой подошла к плачущей дочери и сказала: «Что ты все плачешь?»
Наталья, вопрошающе подняла глаза на мать, которая вновь улыбнулась и, ласково толкнула ее в лоб тыльной частью ладони. Злата Сергеевна всегда, именно так успокаивала плачущих детей. Она никогда не наказывала своих чад, никогда кричала на них, но успокаивала их этим вопросом, а затем, неизменно, ласково толкала в лоб тыльной частью ладони.
    Утром, Наталья пошла на кухню, чтобы вскипятить хотя бы чаю. Продуктов, все равно никаких не было и, денег, на их приобретение, тоже. Наталья взяла большой пятилитровый чайник, который, недавние квартиранты не пожелали забрать и, открыв водопроводный кран, сняла с чайника крышку… Чайник был до верху забит пятидесятитысячными (то есть – пятидесятирублевыми) купюрами. Деньги эти были совершенно новыми, как будто вчера вышедшими из под печатного станка. Причем, уложены они были в чайнике своеобразно. Не плашмя, как это было бы свойственно человеку, а по кругу, вдоль стенок чайника. Купюры, находящиеся в центре, были и вовсе свернуты в трубочку.
    Наталья долго стояла с чайником, не в силах уверовать в чудо, но потом до нее стало доходить, что это как-то напрямую связано с ее сном. Потому что, мама приходила не во сне, она приходила на самом деле. И, этот подарок, именно от нее. Злата Сергеевна никогда не складывала деньги вдвое или вчетверо, как другие, а сворачивала их, вот так, в трубочку.
    Появившихся столь чудесным образом средств, хватило на восемь или девять месяцев спокойной жизни. Этот небесный подарок помог прожить им безбедно в то время, когда почти не было заказов на иконописание. И, если бы не этот чайник с деньгами, то, вне всякого сомнения – пришлось бы напрямую влачить голодное существование. Впоследствии, не раз бывало, что Наталья находила где-нибудь в дровах, или на огороде, или в кармане кофты, в которой накануне ничего не было, небольшую денежную купюру, неизменно свернутую трубочкой.


    Глава 4: «Признание»

    История с работами по реставрации Успенского собора г. Владимира нашла впоследствии свое продолжение. Иконописцев из Покрова стали приглашать в другие епархии, пошли заказы из Москвы и Санкт-Петербурга, стали появляться публикации в прессе, в том числе и зарубежной.
    В середине 80-х годов, братья Сергий и Михаил работали на реставрации икон в Свято-Никольской кладбищенской церкви гор. Киржач Владимирской области. Староста этого храма, Мария Васильевна показала им хранящуюся в алтаре икону и рассказала ее историю. Икона была необычная. Изображенная на нем Богородица, стояла в полный рост, с платом в руках, на котором был написан образ Спаса Нерукотворного. При этом, Царица Небесная стояла на берегу морского залива, на сломанном самурайском мече, попирая его ногами. Икона называлась «Торжество Пресвятой Богородицы», именуемая Порт-Артурская. По периметру большой, едва не в рост человека иконы, была написана  надпись: «В благословение и знамение торжества христолюбивому воинству Дальней России от святых обителей Киевских и 10000 богомольцев и друзей».
    По преданию, привезли эту икону в Киржач в 1905 г. несколько матросов, вскоре после окончания Русско-японской войны. Образ сей поместили в один из храмов бывшего Благовещенского монастыря (всего было четыре церкви), где он и находился до закрытия их в по-слереволюционные годы. Затем, икону отвезли в село Воскресение, что стоит на половине пути между городами Покров и Киржач, но и там она недолго пробыла. Пришлось ее спрятать в погреб-ледник, где она находилась безысходно в течение семнадцати лет. После Великой Отечественной войны образ вынули из ледника. Где он находился потом – неизвестно, но появилась икона в кладбищенской церкви свт. Николая уже в начале 80-х годов, когда храм начали восстанавливать. Настоятелями тогда были, уже покойный отец Александр, а также иеромонах Кирилл (ныне – митрополит Екатеринбургский и Верхотурский).
    При этом, Мария Васильевна утверждала, что моряки, которые доставили образ в Киржач, сами обороняли крепость Порт-Артур, и привезли икону с Дальнего Востока.
Братья-иконописцы возгорелись желанием написать точную копию иконы, тем более, что в храме находилась большая икона свт. Феодосия Черниговского, который как если-бы благословлял на это дело и, вскоре, работа закипела. Первым написал список Сергий. Михаил, как потом оказалось – промыслительно, отложил написание начатого образа, до лучшего времени. Это, лучшее время, наступило только в 2003 г., когда список был доставлен на мемориальное кладбище Порт-Артура (ныне, военная база Люй-Шунь в Китае).
    После известных событий в августе 1991 г.  и, последующего затем развала Советского Союза, экономика страны находилась в состоянии краха. Заказы на реставрацию храмов и написание икон прекратились почти полностью, но иконописцы не впадали в уныние, они создали творческое объединение «Злата», под эгидой которого писали иконы, в основном, в надежде на лучшие времена. Впрочем, Господь не оставлял их. В 1992 г. поступил заказ из г. Буденновска (Святой Крест).     Блаженной памяти митрополит Ставропольский и Владикавказский Гедеон хорошо знал всех членов семьи Осипенко, еще по тому периоду, когда служил в Минводах, в звании иерея. Кстати, именно в Буденновске, спустя три года, бандой басаевцев был совершен теракт. Тогда погибли сотни людей.
    После работ по реставрации икон в Святокрестовском храме Георгия Победоносца, братья поехали к отцу в Крымск. Рассказали ему о Порт-Артурской иконе. Отец Михаил также возгорелся желанием написать список. Заказал доску и, даже, начал писать. Но, вновь, промыслительно, образ остался недописанным. Заканчивал икону сын Сергий. После кончины отца Михаила (+3 апреля 2006 г.), он завершил работу над огромным, выше человеческого образа списком, который в июле того же года обошел храмы и монастыри Сербии и Косово. Сейчас, этот образ находится в приходском храме г. Шабац в Сербии.
    В том же 1992 г. возникла мысль сделать выставку икон, написанных отцом Михаилом и братьями-иконописцами. Вскоре, Господь послал благотворителей в лице «Хаммер-центра», акционерного общества «Русское золото» и «Статус – Кредит – Банка». Выставка начала действовать в ноябре 1992 г. в помещении «Хаммер-центра», а затем была перенесена в вестибюль Белого Дома в Москве.
    Когда выставка начала свою работу, то братья вновь поехали к отцу, просить его о предоставлении своих работ, необходимых для полноценной работы выставки. Вместе с ними поехали друзья семьи – Лев Богоявленский, благодаря которому появились первые публикации о семье иконописцев и, Юрий Бурмакин, историк и юрист по образованию.
    Время на пребывание в Крымске не было потрачено впустую. Друзья семьи отыскали в архивах необходимые данные, благодаря которым, отцу Михаилу присвоили звание ветерана Великой Отечественной войны, вернули боевые награды и, назначили военную пенсию.
    Попутно, сыновья уговаривали отца, предоставить свои работы для открывшейся в Москве выставки икон. В конце концов, отец Михаил согласился приехать на презентацию выставки, впрочем, ничего не обещая, по поводу икон.
На выставке, которая действовала почти год, было представлено около тридцати икон. Здесь были работы, не только отца Михаила и его сыновей, но также представили работы дочери – Варвара, Галина и Наталья.
    Если говорить о Богородичных иконах, то это были иконы Державной Божьей Матери, Порт-Артурской, Васнецовской, Почаевской. Иконы Казанская и Смоленская. Державную икону впоследствии купил скульптор Вячеслав Клыков, который, в 1999 г. дал ее для совершения воздушного крестного хода по границам России. Образ сей, задолго до означенного события, проявил себя, как чудотворный. Впервые он замироточил в Москве, во время крестного хода 15 марта 1997 г., посвященного 80-летию явления Державной иконы в селе Коломенское. Во второй раз, образ мироточил в том же году, и тоже в Москве, во время крестного хода 17 июля, посвященного убиению Царской семьи в Екатеринбурге.
    По всей очевидности, совсем не случайно, что  вместе с Песчанской иконой Божьей Матери и мироточивой иконой св. Царя Николая, этот образ осенил границы Державы Российской. Когда самолет пролетал над Чечней, то именно Державный образ начал мироточить. После прошедшей в Моздоке в феврале 2000-го года конференции писателей России,  куда также привозили этот мироточивый образ, и где он вновь обильно мироточил, Вячеслав Клыков подарил Державную икону в храм Благовещения села Тайнинского. Выбор на Тайнинское пал не случайно, потому что именно там прославленный скульптор установил памятник Царю-мученику Николаю Второму.
    Когда, в ноябре 1992 г. в «Хаммер-центре» открылась презентация выставки, то вход на нее был разрешен только по специальным пригласительным билетам. Отец Михаил, прибывший накануне в Москву, придирчиво осмотрел находящиеся в экспозиции иконы и, лишь после этого дал согласие на участие в выставке трех своих икон, которые привез с собой.
    Присутствовавший на презентации митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим, произнес такие слова: «Мне, прожившему более семидесяти лет, воспитанному и выросшему в церковной семье, всю жизнь свою связавшему с Церковью, можно было и не удивляться этой выставке. Однако, значение ее превосходит многие предположения и мои, и других людей. Не говоря о художественной ценности этих икон, я вижу здесь настоящее и будущее России. Страну нашу сейчас разоряют и растаскивают. Что-то пока остается и у нас. Совсем недавно смотрел «Ценности России», выставленные в Цюрихе и в Риме, в замке святого Ангела – но это великолепное прошлое. Думали, что создание чего-то подобного в наши времена уже невозможно. И, вот оно перед нами. Оно есть. Оно будет. Сегодня «Злата» сделала всем нам приятный подарок. Мы должны быть благодарны и за то, что сделано сейчас, и за то, что сделали и делают эти мастера для всего русского народа».
    В следующем году выставка переехала из «Хаммер-центра» в здание парламента в Белом Доме. Курировавшее выставку «Русское золото», оплатило, еще недавно невыездным иконописцам, поездку во Францию, к проживавшим в Париже родственникам. Так, сбылась наконец мечта Златы Сергеевны, не сумевшей при жизни повидать своего старшего брата. Эту мечту исполнили ее дети.
    Игорь Сергеевич находился тогда уже на пенсии. Пенсия была военная. Ее выплачивали, согласно закону, принятому в годы правления маршала де Голля. Их двоюродные братья, Игорь и Иоанн, тоже многого добились в своей жизни. Игорь пошел по военной стезе. Служил в военно-воздушных силах Франции. По выходе в отставку, продолжил службу в школе инструкторов летного состава. Иоанн окончил университет Сорбонны. По специальности, он историк. Преподает в том же университете. Дочь, Светлана, также окончила Сорбонну, факультет филологии. При этом, в совершенстве владеет, кроме русского и французского, которые для нее родные, еще четырьмя языками.
    Когда начались незапамятные события конца сентября – начала октября 1993 года, то выставку было решено эвакуировать. Михаил Михайлович был против этой эвакуации, он даже собирал подписи среди депутатов и высоких чиновников, чтобы выставку оставили. Михаил говорил депутатам: «Не трогайте иконы. Они будут для вас бронежилетом». События ближайших дней подтвердили правоту этих слов.
Иконы тогда перевезли в помещение Госдумы, где они находились еще в течение полутора месяцев, но в результате эвакуации, пропали несколько икон. В их числе, был и список образа «Торжество Пресвятой Богородицы».
    Но, пребывание икон в здании Правительства России, не прошло даром. В 1993 году, на студии «Кэтлин-видео» был снят видеофильм о творческом объединении «Злата», который потом показали по центральному телевидению. Также, был снят сюжет и для передачи «Русский Дом», а в одноименном журнале появилась обширная статья об иконописцах. Все это послужило причиной тому, что в вышедшем в тот год буклете «Тысяча известных людей России», семье иконописцев также было отведено место.
    В июле 1993 года исполнилось 75 лет трагических событий, совершившихся в Ипатьевском доме Екатеринбурга. Царская тема только начала еще прорастать в сознании народа. Это было время, когда начались первые движения по реабилитации Царской семьи, когда началось переосмысление жизни и подвига Царственных мучеников, когда народ стал избавляться от большевистских мифов о реакционном Самодержавии, насаждаемых советской идеологией более семидесяти лет.
В канун этой даты, в Россию приехала Великая княгиня Мария Владимировна Романова со своим сыном Георгием и матерью Леонидой. В России они побывали во многих Царских местах, также в Екатеринбурге и на Царской Голгофе, откуда отбыли в Москву. По случаю этого скорбного юбилея, в Колонном зале Дома Союзов (до революции – Дворянского собрания), состоялась встреча членов Правительства России, а также представителей российского дворянства, с Великой княгиней Марией Владимировной.
    На эту встречу были приглашены и члены семьи иконописцев. В ходе встречи, Великой княгине была вручена икона Нерукотворного Спаса, которую написал глава семьи Осипенко, отец Михаил. Сам он на эту встречу не приехал, так как не являлся любителем пышных торжеств, но икону передал. Когда встал вопрос: «Кто будет дарить икону Великой княгине?» - устроители собрания однозначно указали на Варвару, дочь отца Михаила. Почему они так решили? Может быть, по причине внешнего сходства обеих (сравнение фотографий действительно позволяет так думать), или за молитвы многих святых, в том числе и Великих князей, бывших в их роде. Или может быть, сами Царственные мученики, горячими почитателями которых семья являлась, так восхотели. Когда Варвара вручила икону Спасителя Великой княгине, то Мария Владимировна повернулась лицом к залу с этим святым образом и произнесла такие слова: «Эта икона всегда будет встречать меня в России».
Еще одно знаменательное событие произошло двумя годами позже. В 1995 году, 11-го июня, в канун Дня Независимости, состоялась встреча президента России Бориса Ельцина с представителями Российского и Зарубежного казачества. Атаман РКВ Зарубежом Василий Тихонович Черкашин вышел тогда на иконописцев, так как нужно было подарить президенту икону. Сыновья отца Михаила поехали в Крымск, откуда привезли икону св. целителя Пантелеимона. Ее то и решили вручить президенту.
Встреча состоялась в конференц-зале гостиницы «Россия». Когда президент Ельцин, вместе с мэром Москвы Гавриилом Поповым и членами правительства, прибыл на съезд казаков, то представительная комиссия, в которой состоял, кроме Верховных атаманов, исполнитель главной роли в фильме «Тихий Дон» актер Петр Глебов, вручила Главе государства эту икону.
    В момент вручения, атаман Новочеркасска Виктор Ратиев, высокого роста – косая сажень в плечах, громким голосом задал судьбоносный, как потом оказалось, вопрос: «Господин президент! Позвольте спросить! Будет ли подписан Указ о легализации казачества?!»
    Президент недолго подумал и, после короткой паузы ответил: «Да!..»
Уже в течении заседания, служба ФСБ проверила личные дела иконописцев, по которым установила, что все они принадлежат к дворянскому сословию, по линии бабушки (Серафимы Васильевны Углицкой – авт.). По окончании съезда казаков, Президент дал устное распоряжение: «Всем сыновьям иконописца присвоить казачьих полковников».
    Наказ главы государства взялся выполнять атаман РКВиЗ Василий Тихонович Черкашин. Благодаря ему, удостоверения, о присвоении звания казачьих полковников, были выданы всем сыновьям отца Михаила: Сергию, Михаилу, Николаю, Александру. Когда они приехали в Москву, получать удостоверения, то казачий генерал Валерий Камшилов выразил определенное недоумение по этому поводу. На что, атаман Черкашин ответил: «Ты, с ними почтительно себя веди. Они, из князей». Впрочем, это не для осуждения сказано в адрес генерала, потому что для братьев он потом стал в числе лучших друзей.
    После означенных событий, по легализации казачества, Василий Тихонович отправился в Крымск, чтобы поблагодарить отца Михаила. Увидев же совсем небогатые условия его жизни, подарил свой микроавтобус, на котором они и приехал на Кубань.
    В том же 1995 году начались работу по возрождению Храма Христа Спасителя. Творческому объединению «Злата» были заказаны две иконы для нижнего Преображенского храма – прп. Сергия Радонежского и прп. Серафима Саровского. Варваре и ее мужу Павлу был дан заказ на изготовление резного трона для Патриарха Алексия Второго. Причем, заказ надо было сделать срочно. Работать приходилось по двадцать часов в сутки. От усталости буквально валились с ног, и даже спали там же, в мастерской. Потом был звонок по телефону – трон Патриарху понравился.
         
    Возможно, на этом надо было и закончить рассказ о современном периоде жизни семьи иконописцев, поскольку тема эта слишком обширная и требует отдельного повествования, но автор решил дополнительно рассказать о некоторых, весьма важных событиях начала нашего столетия, связанных с работами иконописцев, тем более, что они в достаточной степени освещены, как светскими, так и православ-ными печатными изданиями. С этой целью, автор решил поместить, в качестве заключения, три своих статьи, две из которых были опубликованы на страницах газ. «Благовест» (г. Самара) – 2002 г. №14, и 2003 г. №13. Будет целесообразным, помещая эти статьи на страницах настоящей книги, опустить описанные в предыдущих главах биографические  подробности. Если благодарный читатель захочет более полно ознакомиться с публикациями об иконописцах семьи Осипенко, а также, о деятельности организованного ими благотворительного Фонда «Порт-Артур», то в конце настоящей главы будет приведен список известных автору печатных изданий и публикаций.


    ПРИЛОЖЕНИЕ к Части Третьей:

    «Крымское чудо».

    Священник и иконописец Михаил Осипенко проживал до своей кончины (+ 3 апреля 2006 г.) в уделе преподобного Феодосия Кавказского, в г. Крымске на юге-западе Краснодарского края. В 1980 г. он переехал сюда вместе со Златой Сергеевной, сыновьями Николаем и Александром и дочерью Натальей. Именно, Злата Сергеевна тогда настояла на переезде из Покрова в Крымск. Аргумент был один: надо ехать на Кубань – круг должен замкнуться.
    Какой круг? Что должно было замкнуться?.. Если на карте России проследить странствия гонимой семьи иконописцев, то окажется, что движение их по необъятным Российским просторам, действительно было круговым; просолонь, против часовой стрелки – движение всех круговых крестных ходов. Круг был завершен и миссия была закончена в тех пределах, где некогда подвизался преподобный Феодосий Кавказский – святой, особенно почитаемый в этой семье. Спустя четыре года Злата Сергеевна отошла ко Господу.
    - Смерти нет, не скорби обо мне, - говорила она мужу незадолго до кончины, - смерти нет…
    Постепенно жизнь иконописцев на новом месте устроилась и вошла в колею. Стали забываться не только скорби и страдания, но и триумф начала девяностых годов. Мирно легли в семейный архив грамоты и газетные публикации. Но вот, в конце ноября 2001 года, в доме священника-иконописца Михаила Осипенко замироточили все находящиеся в его доме иконы – как написанные им самим, так и приобретенные в церковных лавках. Замироточил даже его наперсный свя-щеннический крест – случай, доселе неслыханный… Следом замироточили нательные крестики – его и живуших с ним внуков. Замироточил стоящий в святом углу крест на голгофе. И еще замироточили фотографии Цесаревен Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии. Замироточили даже фотографии Златы Сергеевны и его самого, где он снят в солдатской шинели, после демобилизации. Изо всех мироточащих икон можно выделить одну – святого великомученика Пантелеимона. Она мироточит постоянно. К этому святому, в семье священника относятся в большим благоговением, ибо по молитвам к нему неоднократно были спасаемы жизни детей отца Михаила.
    О чуде мироточения крестов нужно рассказать особо. Однажды отец Михаил увидел, что его лежащий на столе наперсный крест весь покрыт маслом. Подумав, что это шутка его внуков Игоря и Вари, поругал их за шалость. Утром следующего дня крест снова был покрыт капельками мира. Усмотрев в этом некий знак, он положил крест в жестяную  крышку коробки из под чая. Через сутки она была доверху заполнена светлым янтарным миром. Елей был перелит в стеклянный сосуд и поставлен на полку во святом углу. На следующее утро все повторилось вновь, но цвет мира, а также запах, были другими. Через несколько дней замироточил кипарисовый крестик, купленный в церковной лавке. Его тоже положили в жестяную коробочку. Когда начали мироточить оба креста, то рядом с ними стали появляться нерукотворные крестики, как бы сделанные из воска. Неоднократно они появлялись на поверхности елея, неизвестно кем созданные, а затем, спустя несколько дней, таким же образом исчезали, растворяясь в мире. Отец Михаил пытался неоднократно проследить сам момент мироточения, а также образования восковых крестиков, но всякий раз это происходило помимо него.
    Заснять чудо на видеокамеру удалось его внукам, когда дедушки не было дома. Бог откликнулся на молитву детей. Когда камера начала снимать, из под наперсного серебряного креста обильными потоками потекло миро.
    О чуде мироточения, отец Михаил почти сразу доложил епархиальному начальству. Прибывший священник засвидетельствовал факт мироточения, но при этом, отнесся к чуду довольно сдержанно. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что спустя три месяца пришло письмо, в котором уведомлялось о принятии решения в создании специальной комиссии, которая и засвидетельствует окончательно факт мироточения.
    Автор этой книги, сам был свидетелем чуда. Сухой наперсный крест, лежащий в жестяной коробочке, на глазах покрылся капельками елея. В другой раз, когда отец Михаил рассказывал о происходящих в доме чудесах, у него вдруг оборвалась тесемка нательного креста. Попросив дочь принести ему другой, он положил крестик на бумажку и продолжил рассказ. Через несколько минут, автор взглянул на лежащий в удалении от обоих крестик и… онемел. От крестика, во все стороны, по бумажке растекалось масляное пятно. Отец Михаил тоже замолчал. Потом позвал дочь и попросил переложить крестик на полку перед иконами.
    Особенность чуда, происходящего в доме на улице Лагерная – 6, заключалось в том, что миро, истекающее от икон и крестов, имело неоднородный состав. От икон, написанных отцом Михаилом, истекало миро тонкой консистенции. Отличительной особенностью мира на бумажных иконках, была его способность к отвердению: после высыхания оно превращается в воск. Даже камень, на котором растирали краски, замироточил. Когда миро на камне затвердело, то оказалось, что капельки выступили в виде восьмиконечного креста. Некоторое время, камень этот  лежал на альбоме с фотографиями святых Царственных мучеников. Миро выступило с нижней стороны камня, так что вся обложка пропиталась им, причем, одна струйка на камне была красного цвета. Характерно, что рядом с наперсным крестом отца Михаила мироточил и другой крест, кипарисовый с Распятием, приобретенный в церковной лавке. Особенно обильное мироточение наблюдалось 19 января 2002 г., в праздник Крещения Господня. Тогда, за день набралось около полулитра мира.
    В разные дни небесный елей имел разные цветовые оттенки и разную вязкость. На праздник Крещения Господня миро было светлое прозрачное, с золотистым оттенком. Обычный цвет мира янтарный, либо густо-янтарный. Иногда, миро бывало зеленого цвета и, тоже разных оттенков. Характерно, что слитые в один сосуд, два или три рода мира не смешивались, но пребывали отдельно: белое светлое вверху, янтарное внизу, зеленое посередине. Отец Михаил проводил такой опыт: взбалтывал миро в сосуде, но перемешивания все-равно не происходило. При этом образовывались пузырьки, как бы воздушные, которые, по окончании перемешивания вовсе не уходили вверх, как это обычно бывает, но опускались вниз сосуда, где постепенно и растворялись. В процессе мироточения благоухания не наблюдалось, но собранный в один сосуд елей начинал источать терпкий запах. Состав запаха довольно сложный, какой могло бы дать смешение запахов жасмина, хвои, меда и чего-то еще, неопределимого. Всего, за три месяца мироточения набралось порядка пяти литров небесного елея. Но, при этом, если говорить о первых месяцах, такое великое чудо, по сути, осталось невостребованным. Интерес к чуду, кроме любопытства, был один: получить через него плотское здоровье…
    Когда в VIII веке иудеи из г. Берит надругались над образом Спасителя, то из него потекли кровь и вода. Потрясение от этого было настолько сильным, что вся еврейская община обратилась в Христианство. В нынешнем XXI веке чудо уже не проникает вглубь наших сердец, не «взрывает» нас изнутри, не побуждает изменить нашу жизнь. «Выйди от меня, Господи! Потому что я человек грешный», - сказал Петр Христу, когда увидел свои сети переполненные рыбой. Сказал он это в крайнем сокрушении сердца. А вызывают ли современные чудеса в нас подобное сокрушение? Обращают ли они неверующих к вере, нераскаянных к покаянию, не молящихся к молитве? И встает перед нами все тот же вопрос: а жива ли в нас вера?..

    Спустя полгода после первого посещения автором дома отца Михаила, в Крымске произошли события, благодаря которым стал понятен смысл совершившегося чуда. У жителей этого региона, еще на памяти цунами, из-за которого были затоплены города Крымск и Новороссийск. У многих православных верующих, это бедствие живо ассоциировалось с Апокалипсисом. Тогда на пляжах Новороссийска погибло несколько сотен человек. Пришедшие с моря смерчи обрушили тысячи кубометров воды в горные районы. Результат был ужасающим. Переполненные реки понесли шквал воды на находящиеся в низине города. Крымск был затоплен так, что улицы необходимо было переплывать на резиновой лодке. Находящиеся в низинах дома топило под крышу. Ласковая речушка Адагум сметала на своем пути сараи, заборы, выворачивала с корнем деревья. Произошло даже такое невозможное прежде событие. Вода ревущим потоком переливалась через железнодорожный мост, который раньше на восемь метров поднимался над уровнем реки. Надо ли говорить, что все пути на железнодорожной станции, также находящейся в низине, оказались затопленными. Движение поездов прекратилось. Правительство объявило Новороссийск и Крымск зоной бедствия.
Саманный домик отца Михаила находился в пятидесяти метрах от поймы реки Адагум, поэтому уже в первый день двор начало топить. Отец Михаил встал на молитву. Молился днями напролет. Дочь Наталья помогала в этом отцу. Вода из реки, ревущим потоком мчалась по улице, отчего, высокие фундаменты домов оказались полностью затопленными. Саманный домик иконописца стоял прямо на земле; прежние хозяева, за отсутствием средств, не стали строить каменный фундамент. Но, странным образом, мчащийся с улицы поток воды не приносил дому вреда. Он стремительно пролетал через двор и исчезал где-то в огороде. Наталья обратила внимание, что их дом находится в центре крутящейся водяной чаши, края которой, если остановить ее движение, непременно сомкнутся под самой крышей.
    На другой день, на лодке приплыли два сотрудника МЧС в оранжевых комбинезонах. Один из них вошел в дом и с порога заявил: «Дед, собирай вещи!.. Эвакуация!»
    Отец Михаил на минуту прекратил чтение акафиста и, обернувшись к спасателю, спокойно произнес: «Я никуда не поеду… Идите с Богом, я молюсь».
    Ошарашенный спасатель постоял некоторое время в дверях, затем покачал головой и, ответив: «Ну, и молись!» - удалился. Еще сутки шла борьба с разбушевавшейся стихией и, лишь после этого, вода реки пошла на убыль.
    Метеорологи высказывали разные предположения по поводу происшедшего бедствия. Одно из них, по мнению автора, наиболее соответствует истине. Суть в том, что подобное цунами со смерчами случаются, как правило, в сейсмически активных регионах. Смерчи и ураганы движутся по линиям разлома земной коры. Тем более, что накануне бедствия, на Карпатах были зарегистрированы подземные толчки, фронт которых направлялся на Одессу, а затем, через Крым на побережье Новороссийска. Сейсмологи прогнозировали землетрясение в Крыму, но, странным образом, толчки не вышли за пределы Карпат.  Зададимся вопросом: почему толчки не пошли по линии разлома? И, почему дом отца Михаила остался незатопленным, если уровень воды вокруг дома был под самую крышу? И, что это за гигантская воронка, которая крутилась вокруг дома (желая поглотить его), в течении трех суток?.. Вспомним чудо Архистратига Михаила в Хонех.
    Если поднять сводки погоды августа 2002 года, то мы увидим, что подобные цунами бушевали по всей Европе.
    Когда задаешь вопрос опытным духовникам, как расценивать чудеса, подобные чудесам в Крымске или Клину, ответ нередко бывает неутешительным: «К бедствиям, или скорбям».
    Да, события, действительно подтверждают сказанное, но, есть основания полагать, что подобные чудеса, это еще и рука помощи протянутая с небес. Эти чудеса ниспосылают нам надежду.


    «ТОРЖЕСТВО ПРЕСВЯТОЙ БОГОРОДИЦЫ: Порт-Артурская Божья Матерь спустя столетие прибыла в свой город»

    Известный подвижник наших дней, старец Паисий Афонский (Эзнепидис) говорил: «Духовной жизни без жертвы быть не может… Подвиги совершают не те, кто ростом велик, а те, в ком есть отвага, широкое сердце и решимость жертвовать собой… Для того, чтобы преуспеть, надо иметь шальную, в хорошем смысле, жилку…»
    Для организаторов и участников Крестного хода: Санкт-Петербург – Порт-Артур, эти слова старца относятся вполне.
    Если говорить о предыстории происшедших в 2003 г. событий, то начало им было положено в конце 80-х годов прошлого столетия. В то время они работали в кладбищенском храме свт. Николая г. Киржач Владимирской области по реставрации икон. Они обратили внимание на одну необычную икону Божьей Матери, которой не было в Православных святцах. Именовалась она как «Торжество Пресвятой Богородицы», называемая иначе, как «Порт-Артурская Божья Матерь». Вид этой иконы поразил обоих. Что, неудивительно: слишком необычной была иконография. В отличие от общепринятых канонов, Матерь Божия держала в руках не Богомладенца, а плат (Убрус) с изо-бражением Нерукотворного Лика Спасителя.
    В древние времена, образ с изображением Нерукотворного Спаса укреплялся на крепостных стенах русских городов, как некий духовный щит. Также, до реформ Петра I не существовало воинских знамен; боевые стяги заменяли иконы. Спас Нерукотворный, укрепленный на древке, становился воинской хоругвью. Именно Он осенял христолюбивое русское воинство на полях битв. Здесь же, Матерь Божия со Спасом Нерукотворным на Порт-Артурской иконе, явилась как Взбранная Воевода; вознося исконное русское знамя – Лик Спасителя, Она словно напоминала русскому воинству о его христолюбии.
    Икона, находящаяся в Никольской церкви, была если не самим первообразом, как говорили о том служители храма, то, несомненно, списком времен Русско-японской войны. Лицезрение образа живо напоминало о легендарной осаде Порт-Артура, крейсере «Варяг», броненосце «Петропавловск», о Русско-японской войне.
Возникло желание сделать список с необычной иконы. Вскоре братья принялись за работу. Первым закончил список Сергий, но до времени, он оставался невостребованным. И, лишь в 1992-93 годах, когда в «Белом Доме» была устроена выставка икон мастерской «Злата», выставлялась и эта работа – копия Порт-Артурской Божьей Матери. Именно тогда и появилась впервые мысль: доставить образ в Порт-Артур и, отслужить перед ним молебен. По известным причинам, в то нестабильное время, совершить это было невозможно. За несколько дней до расстрела «Белого Дома» выставка была эвакуирована. Михаил говорил тогда Хасбулатову: «Оставьте выставку, она будет вам бронежилетом». Увы, события пошли в ином направлении.
    Во время эвакуации, образ «Торжество Пресвятой Богородицы» пропал, что понудило Михаила продолжить работу над начатой в конце 80-х годов иконой. Работа шла долго, неровно, в течение нескольких лет. Приходилось выполнять другие срочные заказы, но мысль – о необходимости доставлении иконы в Порт-Артур, продолжала жить.
    Однажды, будучи в гостях в Царском Селе, после торжеств, посвященных Дню рождения Царя-мученика Николая II, Михаил высказал р. Б. Андрею (+ апр. 2015 г., в иночестве – Алексий) который провел уже не один Крестный ход, эту, давно жившую в нем мысль: «Хорошо бы доставить в Порт-Артур икону «Торжество Пресвятой Богородицы». Возникла недолгая пауза. Андрей ничего не ответил, но понимание было достигнуто.
    События, затем, потекли своим чередом. В июле-августе 2002 г., в «Академии художеств» Санкт-Петербурга проходила выставка икон Михаила Осипенко. Тот майский разговор более не повторялся. В августе, оба присутствовали на церемонии установки креста на главный купол Николаевского морского собора г. Кронштадта. Тогда произошло событие, многими воспринятое, как знаменательное. После многочасовых попыток, тяжелый крест сорвался и, пробив крышу собора, рухнул вниз. Даже невоцерковленные люди восприняли это, как грозное предупреждение. И, опять никто не вспомнил тот майский разговор, но, по возвращении домой, Михаил вплотную приступил к завершению работ над образом. Андрей начал собирать средства для приобретения микроавтобуса.
    Второе знамение было уже в октябре. Некоторые иконы с июльской выставки находились тогда в Троицком соборе Санкт-Петербурга. Военное ведомство заинтересовалось тогда двумя иконами: образом Царя-мученика Николая II, который был с почестями перенесен в храм памяти Русских моряков («Спас на водах») и, иконой святого флотоводца Адмирала Феодора Ушакова (помещен в Военно-морской корпус Петра Великого). Через две недели начались известные события в «Норд-Осте». Накануне штурма две находящиеся в храме иконы начали сами-собой падать. Иверскую удалось подхватить на лету. Казанская упала на пол и, стекло киота разбилось вдребезги. Вспомним, что Казанскую Божию Матерь называют не только «Заступницей Усердной», но, и – «Взбранной Воеводой».
    Стремительно приближался 2003 год. Год трех Великих юбилеев: 100-летия прославления прп. Серафима Саровского, 300-летия основания Санкт-Петербурга, 100-летия явления образа «Торжество Пресвятой Богородицы».
    Как бывало уже не раз в истории. Господь открывал волю Свою «незнатным мира сего». Так случилось и на сей раз, в 1903 году. Старец-матрос, к которому Он послал Пречистую Божию Матерь, в молодые годы участвовал в обороне Севастополя и, служил под началом таких легендарным флотоводцев, как В.А. Корнилов и П.А. Нахимов. Помнил он и контр-адмирала Истомина, руководившего обороной Малахова кургана. Именно к нему, в конце 1903 года (явление образа – 12/25 декабря) явилась Божья Матерь.
    Однажды ночью Феодор был разбужен каким-то странным шумом, «как от сильного ветра». Проснувшись, он увидел: Сама Божья Матерь, в окружении чинов Ангельских, во главе с Архистратигом Михаилом и Архангелом Гавриилом, стоят будто-бы прямо перед ним и, в то же время, на берегу какого-то морского залива, спиною к воде.
В руках Ее был большой плат или полотно, окаймленное сиреневой каймой, а посредине был изображен Нерукотворный Лик Спасителя. Одета было Богородица в синий хитон, покрытый верхним одеянием коричневого цвета. На берегу залива в тумане был виден город в огне; на этот город и были обращены взоры Владычицы, благословлявшей его образом Спаса Нерукотворенного. Над головою Ее в облаках ослепительного света Ангелы держали корону, увенчанную другою короной из двух перекрещивающихся радуг. Наверху короны был крест. Выше Ангелов и корон, на престоле славы, восседал Господь Саваоф, окруженный ослепительным сиянием, по которому были видны слова: «Да будет едино стадо и един Пастырь». Богородица попирала своими стопами обоюдоострый обнаженный меч.
    Потрясенный всем виденным, матрос испытал сильнейшее смущение, но Матерь Божия, ободрив его, сказал: «России предстоит вскоре очень тяжелая война на берегах далекого моря. Многие скорби ожидают ее. Напиши образ, что видишь сейчас и, отправь его в Порт-Артур. Если образ Мой утвердится в стенах города, то Православие восторжествует над язычеством и Русское воинство получит победу, помощь и покровительство». Затем ослепительно-белый необычайной красоты свет озарил комнату старца и видение исчезло.
    Живший тогда в Бессарабии старец-матрос, поспешил в Киево-Печерскую лавру, где и поведал монахам сию историю. Но рассказ моряка-севастопольца вызвал неадекватную реакцию и общее настороженное отношение. По прошествии же двух месяцев, о чуде явления Божьей Матери заговорила вся Россия. В ночь с 26 на 27 января 1904 г., нападением японских миноносцев на русские корабли в Порт-Артуре, началась Русско-японская война.
    Богомольцами был спешно организован специальный комитет по сбору пожертвований. При этом, было установлено равенство между жертвователями; от каждого принималось по пять копеек. Когда было собрано 10 тыс. пятаков, сбор был прекращен. Работу решили поручить известному живописцу Петру Федоровичу Штронде.
Сам образ писали в пещерах Киево-Печерской лавры. Все эти четыре напряженных недели, старец-матрос неотлучно пребывал рядом. Порой, не в силах объяснить словами свое ночное видение, он брал у Штронде карандаш и, художник с удивлением видел, как огрубевшие скрюченные пальцы старика обретали легкость и свободно скользили по рисунку, нанося без видимых усилий тончайшие штриховые контуры.
На Страстной Седьмице, при громадном стечении народа, образ был освящен и отправлен по железной дороге в Санкт-Петербург. На Пасху икона уже пребывала Северной столице.
    Русско-японская война началась внезапным нападением эскадры адмирала Того на дежурные освещению рейда корабли «Ретвизан» и «Паллада». Пришедший на помощь «Цесаревич» был также торпедирован противником. Но, более всех пострадал «Ретвизан». Броненосец получил столь значительные повреждения, что только мелководье спасло его от полного затопления. Полузатопленный, он еще долго сохранял боеспособность и, был уничтожен перед самой сдачей Порт-Артура.
Утром 27 января, в порту Чемульпо, японская эскадра, в числе 6 крейсеров и 8 миноносцев, атаковала крейсер «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец». Бой длился 45 минут. И, хотя русские корабли пришлось затопить, командир крейсера, Руднев Всеволод Федорович, был награжден за этот бой званием флигель-адьютанта. Впоследствии, в звании контр-адмирала, командовал броненосцем «Андрей Первозванный».
    Флот был боеспособен, грозен для противника. Корабли отстроены в согласии с решением военной реформы 1881 года. Большая часть кораблей Порт-Артурской эскадры спущена на воду в середине 90-х годов XIX столетия. Поэтому, никто не рассматривал Японию, как серьезного противника; обществом владело чаяние скорой победы.
    Перелом в этих настроениях наступил сразу после Пасхи 1904 года. Гибель эскадренного броненосца «Петропавловск» послужила грозным знаком, о необходимости скорейшей доставки  в осажденную крепость Порт-Артурской иконы.
С первых дней войны, на место командующего Тихоокеанской эскадрой вице-адмирала Старка, был назначен выдающийся флотоводец, океанограф, теоретик военно-морского дела, участник Русско-турецкой войны, вице-адмирал Макаров Степан Осипович. На его имя и военный талант возлагали справедливые надежды и упования. В Страстную Субботу 1904 г. Порт-Артурская эскадра вышла на рейд; Святую Пасху встречали в море. После ночного богослужения, адмирал со всеми похристосовался, поблагодарил Бога за спокойную ночь и приказал идти в гавань.
    Трагедия произошла 31 марта, в среду Светлой Седьмицы, в 11 часов утра. Увидев на горизонте дымы японской эскадры, помня о недавней гибели «Страшного», адмирал отдал приказ преследования. Как вспоминал Н.В. Иениш – младший офицер броненосца, накануне Макаров отдавал указание – о необходимости траления акватории, но оно почему-то осталось неисполненным. Эскадра противника была только приманкой; на подступах к ней стояли минные заграждения. Неудивительно, что идущий на полном ходу флагман напоролся на минную банку, поставленную японцами.
    Очевидец трагедии В.И. Семенов, в прежнее время служил под началом адмирала Макарова, был его адьютантом. Впоследствии написал много очерков, рассказов и два романа, посвященных этим событиям. Наиболее известный из них, трилогия «Расплата». В звании капитана 2-го ранга, Семенов тогда служил на крейсере «Диана».
    «…Стоя у правой шестидюймовки носового плутонга, я отдавал обычные распоряжения старшему боцману, когда глухой, раскатистый удар заставил вздрогнуть не только меня, но и весь крейсер… Я с недоумением оглянулся… Удар повторился еще грознее… Что такое?.. - «Петропавловск! Петропавловск» - как-то жалобно и беспомощно раздались кругом разрозненные, испуганные восклицания, заставившие меня сразу броситься к борту в предчувствиях чего-то ужасного… Я увидел гигантское облако бурого дыма и в нем, как-то нелепо, наклонно, повисшую в воздухе, не то летящую, не падающую фок-мачту… Третий удар… Клубы белого пара, заслонившие бурый дым… Котлы! Корма броненосца вдруг стала подниматься так резко и круто, точно он тонул не носом, а переломившись посередине. На мгновенье в воздухе мелькнули еще работавшие винты… Мне показалось, что эта, единственно видимая за тучей дыма и пара, кормовая часть «Петропавловска» вдруг словно раскрылась, и какой-то ураган пламени хлынул из нее, как из кратера вулкана…»
Эскадренный броненосец «Петропавловск» затонул за 1мин. 43сек. При этом, погиб не только адмирал Макаров, но и почти весь штаб Тихоокеанского флота. На корабле был и знаменитый художник-баталист В.В. Верещагин – друг адмирала и Георгиевский кавалер. После войны японцы обследовали затонувший броненосец, но тел Макарова и Верещагина не обнаружили.
    Из семисот человек экипажа спаслись только 73 матроса, три мичмана, два лейтенанта и командир броненосца, капитан 1-го ранга Яковлев. Также, вместе с ними был и двоюродный брат Императора Государя Николая II, Великий Князь Кирилл Владимирович.
    Знаменательно, что на борт броненосца просился еще один талантливый художник – Кравченко, но, получил отказ; ему суждено было сделать уникальные фотоснимки гибели «Петропавловска».
    Это трагическое событие всколыхнуло всю Россию. Гибель флагманского корабля и всего экипажа не стояла в ряду обычных потерь. Если «Варяг» потерпел поражение, то за это «поражение» давали награды. Если «Ретвизан» затонул от многих пробоин, то он, полузатопленный, еще 10 месяцев сохранял боеспособность. В гибели «Петропавловска» было нечто непостижимое, мистически провиденциальное, как удар судьбы, как неотвратимый рок.
    Именно это событие дало толчок к ускорению доставки иконы в Порт-Артур. Императрица-мать, Мария Феодоровна, взяла икону под свое Высочайшее покровительство. Образ «Торжество Пресвятой Богородицы» находился тогда в доме адмирала Владимира Верховского, в его… картинной галерее. Адмиралу льстило, что его дом, за неделю посетили все высшие сановные лица столицы. В один из дней адмиральскую квартиру посетил митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний (Вадковский). Владимир Павлович тут же испросил его благословения выставить икону в Казанском соборе. Владыка, деликатно, но твердо ответил, что место иконы не в Казанском соборе, а в Порт-Артурском, и что с исполнением Владычной воли можно было бы и чуть-чуть поспешить. Как мы увидим впоследствии, что если бы икона сразу же пошла в Китай, то ничто бы не воспрепятствовало ее прибытию в крайний форпост Дальней России.
    По распоряжению вдовствующей Империатрицы, образ «Торжество Пресвятой Богородицы» покинул наконец адмиральский дом и, после краткого молебна в собственной Ее Величества резиденции (Аничковом дворце) был доставлен в салон-вагон адмирала Н.И. Скрыдлова.
    Николай Илларионович торжественно приложился к иконе и дал обещание, что лично внесет ее в Порт-Артурский собор. Как мы увидим впоследствии, что адмирал не только не выполнил своего обещания, но, как если-бы прилагал все усилия, чтобы икона в Порт-Артур не попала.
    Знаменательно, что в судьбе иконы принял участие и св. прав. Иоанн Кронштадский. Вспомним из истории, что корабли Порт-Артурской эскадры сначала находились в Кронштадте. Также, и адмирал Макаров, в течение нескольких лет был губернатором Кронштадта и командиром Кронштадского порта. Отец Иоанн, имея обыкновение просматривать газеты, с особой пристальностью следил за судьбой иконы. Впрочем, народ еще надеялся на военный авторитет адмиралов Алексеева и Рождественского, но дальнейшие события показали тщетность этих надежд.
    Вице-адмирал Скрыдлов, получив назначение на должность командующего Тихоокеанским флотом, из Санкт-Петербурга отправился сначала на Черноморский флот, для сдачи дел, и прибыл во Владивосток в начале мая. О данном же вдовствующей Императрице обещании, он как если-бы забыл, потому что по прибытии во Владивосток, поместил икону у себя дома. Православная общественность Дальней России находилась в недоумении, нарастало недовольство таким поведением командующего флотом. После неудачного прорыва эскадры Рождественского, 28 июля 1904 г., на прием к Скрыдлову пришли почетные граждане г. Владивостока и православной общественности. Есть основания полагать, что инициатива здесь исходила от митрополита Владивостокского Евсевия. Чтобы как-то сохранить лицо, вице-адмирал поспешил переложить ответственность на плечи Императрицы Марии Феодоровны. В телеграмме на Высочайшее имя, он просил поместить икону в Успенском кафедральном соборе, по причине невозможности доставить образ в осажденную крепость.
    Высочайшее разрешение было дано, и 2-го августа икона была перенесена из адмиральского дома во Владивостокский кафедральный Успенский собор. 6-го августа, в праздник Преображения Господня, в присутствии Наместника и прочих морских сухопутных чинов, митрополит Владивостокский Евсевий, после Божественной литургии, в первый раз служил молебен перед образом, посланным для поддержки христолюбивого воинства в противостоянии его сильному и коварному противнику.
Когда же встал вопрос о доставлении иконы в Порт-Артур, то командующий флотом наотрез отказался говорить на эту тему. «Место ее в Успенском соборе!» - таков был ответ адмирала. Не проявил усердия в этом вопросе и командующий Манчжурской армией А.И. Куропаткин, на адрес которого со всей Империи шли взволнованные письма от верующих людей. О Куропаткине, генерал Скобелев говорил в свое время: «Упаси тебя Бог когда-нибудь взять на себя роль главного начальника».
    Именно тогда и было принято решение написать на деревянной доске уменьшенную копию иконы. Также были сделаны три фотографических снимка, для того, чтобы переслать их через русского консула в Чифу, на джонках в осажденную крепость.
Для прорыва блокады, который замыслил сделать 23-летний мичман Павел Шишко, решили применить транспорт «Сунгари». Судно укомплектовали добровольцами. Командиром был назначен флагманский штурман лейтенант А.М. Веселаго. Попечителем над образом «Торжество Пресвятой Богородицы» был матрос-доброволец Пленков. Из Владивостока «Сунгари» вышел 4 октября.
    Когда же транспорт вышел в открытое море, то встретил на пути тайфун редчайший по силе. Трое суток пароход пытался выгрести против огромной волны, но не продвинулся вперед ни на милю. На последних остатках угля, имея в экипаже до 20% увечных и раненых (в том числе и матроса Пленкова), «Сунгари» возвратился во Владивосток. В декабре, транспорт попытался сделать еще одну попытку прорыва, но… тщетно.
    Когда завершилась неудачей первая попытка прорыва в Порт-Артур с иконой Божьей Матери, отставной ротмистр лейб-гвардии Уланского Его Величества полка, Николай Николаевич Федоров, мирно проживавший тогда в г. Гатчине, прочел однажды в газетах, что икона «Торжество Пресвятой Богородицы» вот уже полгода пребывает во Владивостоке и, кажется, никто всерьез не намерен доставить ее по назначению.
Вечер ушел на размышления, утром решение было принято. Первым делом Николай Николаевич рассказал о своем намерении супруге. Затем пошел на вокзал, сел на петербургский поезд и вечером того же дня был уже в Кронштадте. Отец Иоанн Кронштадский, который живо интересовался судьбой иконы, с радостью благословил немолодого чиновника на богоугодное дело. Благодаря молитве и авторитету отца Иоанна, Н.Н. Федоров весьма быстро уладил все служебные дела и, получил от Морского министра письмо к адмиралу Скрыдлову, с требованием «оказать всяческое содействие г-ну Федорову в его важном и благородном деле». 7-го ноября Николай Николаевич прибыл во Владивосток. Промыслительным образом, в день прибытия Федорова, адмирал Скрыдлов получил от вдовствующей Императрицы телеграфную депешу, которая Высочайше дозволяла ему «вверить попечение над образом «Торжество Пресвятой Богородицы» г-ну Федорову».
    Прошли еще две недели томительных ожиданий и, только 21 ноября, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, Федоров смог вывезти икону из Владивостока. После литургии, в последний раз был отслужен торжественный молебен и, вечером того же дня, икону погрузили на норвежское судно «Эрик». В утешение жителям города осталась копия иконы, писаная на медной доске масляными красками.
Увы, японцы не пропустили в Порт-Артур, даже представителей нейтрального государства. Икона была доставлена на берег Желтого моря, но командование Квантунского округа не вняло голосу Пречистой. Николай Федоров на свои деньги нанял китайскую джонку, но когда судно вышло в залив, разыгралась редчайшая по своей силе буря. Как если-бы сам Бог, видя безразличие высшего командования фронтом, видя предательство коменданта крепости генерала Стесселя, воспротивился жертвенному порыву одиночек. Двое суток пережидала бурю причалившая к острову джонка и, управлявшие ею китайцы, уже ни за какие деньги не хотели везти икону в крепость.
    20 декабря 1904 года Порт-Артур пал. Это горькое Рождество 1904 года. Изможденное Русское воинство навсегда оставляло Порт-Артур. Не случайно существует предание, повествующее о том, что сорок матросов дали обет принять монашество, и затем уехали на Соловки, и там приняли постриг.
Невольно задаешься вопросом: «Не те ли это были матросы, которые оставили икону в Благовещенском храме г. Киржач в 1905 году?».
    Работа по написанию иконы «Торжество Пресвятой Богородицы», в семье Михаила Осипенко, продолжалась полным ходом. В декабре 2002 г. Михаил поехал в г. Крымск, проведать своего родителя. Там, в его доме, уже более года продолжалось мироточение крестов и икон. Отец дал согласие, чтобы снять видеофильм об этом чуде. Когда фильм был уже снят, отец Михаил, который не давал мира даже своим детям, отлил его в баночку и, подав сыну, без объяснений сказал: «Когда Андрей поедет, миро отдашь ему!» - «Куда поедет, зачем?» - не понял Михаил Михайлович. - «Когда поедет, отдашь!» - без разъяснений повторил отец Михаил и, разговор на этом прекратился.
    О какой поездке шла речь, стало ясно лишь через два месяца, когда Андреем был приобретен на пожертвования микроавтобус «Соболь» белого цвета. Только что законченный список иконы был доставлен в Царское Село. Там, как рассказывал Михаил Михайлович, перед ним предстала ужасная картина: вся лобовая часть микроавтобуса была разбита вдребезги.
    Решено было, не падать духом. 15 марта, в праздник Державной иконы Божьей Матери, образ был доставлен в квартиру-музей св. прав. Иоанна Кронштадского. Перед ней был прочитан акафист. После этого, события закрутились со стремительной быстротой. В тот же день последовал звонок от священника Геннадия Беловолова. Едва ли не в ультимативной форме он потребовал привезти образ к нему, на Леушинское подворье. Надо ли объяснять, что требование было безпрекословно исполнено.
    После торжественной встречи иконы, перед ней начали читать «Неусыпаемый акафист». Заметим, что чтение акафиста началось 23 марта, в день памяти Киево-Печерских святых; сороковой же акафист прочитан в канун праздника Феодоровской иконы. Отец Геннадий, после праздничного богослужения 27 марта, сказал о неслучайности таких совпадений. Старец-матрос поведал о своем видении Киево-Печерским монахам, а память Феодоровской иконы (Костромской) празднуется в один день с Порт-Артурским образом – 16/29 августа, на Третий Спас. Смысл этих совпадений неслучаен: Господь благословляет Крестный ход.
    К слову сказать, нетранспортабельный белый «Соболь» был полностью отремонтирован, благодаря участию 1-го заместителя полпреда президента по Ленинградской области Михаила Васильевича Моцака; он взял на себя все экономические, технические и административные обязанности. Благодаря его авторитету было получено и благословение митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Владимира, а также состоялось освящение иконы на первой литургии в Николаевском морском соборе г. Кронштадта 7 марта 2003 г.
    Пять человек с иконой, почти нигде не делая остановок, направились на восток, к Русско-китайской границе. Исключением были Дивеево и Екатеринбург. В Дивеево, к участникам Крестного хода присоединился находящийся за штатом иеромонах Георгий, в прошлом, настоятель храма близ г. Темникова, в усадьбе св. прав. Федора Ушакова. Как если бы, святой флотоводец сам направил своего служителя, сопровождать покровительницу Российского флота.
    До города Читы, посещение иных городов и монастырей не предусматривалось, но 31 марта, на окраине г. Ачит Свердловской области, машина остановилась. За помощью обратились в придорожное кафе. Хозяин кафе, был хотя и из мусульманской семьи, но хорошо относился к православию. Он взялся безплатно отремонтировать микроавтобус, перед этим оповестив местного священника, отца Владимира. Пока машина ремонтировалась, в доме батюшки, куда народ шел нескончаемым потоком,  всю ночь читались акафисты нежданно прибывшей иконе.
    Эта незапланированная остановка была воспринята, как знак свыше. Ибо, от г. Ачит шла дорога на Красноуфимск, где у алтаря Свято-Иннокентьевской кладбищенской церкви покоится прах прот. Сергия Яхлакова, родного деда иконописца Михаила Осипенко.
    В Красноуфимске произошло еще одно чудо. Там они встретились с архиепископом Екатеринбургским Викентием. Владыка благословил, после богослужения в церкви прп. Иннокентия, отслужить панихиду на могиле отца Сергия, в присутствии Порт-Артурской иконы. После панихиды, Владыка произнес такие слова: «Необходимо вплотную рассмотреть вопрос о канонизации этого человека». Также было получено благословение на посещение монастыря на Ганиной яме. В монастыре Царственных мучеников, перед иконой был отслужен молебен, а затем совершен крестный ход по периметру монастыря.
    Следующая остановка была в Чите. Владыка Евстафий торжественно встретил икону, но именно здесь подули пасмурные ветры. Китайские визы получили только четверо; двое ехавших от Санкт-Петербурга иноков возвратились из-за старых «советских» паспортов. На территории Китая пришла в голову, как потом оказалось, промыслительная мысль – периодически нести икону по дороге, а в населенных пунктах, с разрешения властей служить молебны. Эта попытка была сходу пресечена китайской полицией. Кто-то мог бы сказать – безрассудство. Но, события показали – промысел Божий. Икону провезли по всей дальневосточной границе, до самого  Владивостока. В форпост Дальней России образ прибыл на Пасху, в 12 часов дня.
Участники этих событий говорили: Постоянно чувствовалось, что Сама Матерь Божия вела их. В г. Канске Красноярского края, отец Вячеслав долго размышлял: какую икону написать для храма – Феодоровскую, или «Торжество Пресвятой Богородицы», ибо обе иконы Державные и, обе празднуются в один день. С прибытием Порт-Артурского образа все вопросы отпали сами-собой. Также в церкви г. Шимановска Амурской области, где настоятелем о. Николай, Порт-Артурская икона (ее верхняя часть – над входной дверью) встретила крестный ход в церковном притворе. В храме св. блг. кн. Александра Невского г. Хабаровска, встреча с Порт-Артурской иконой была воспринята и, вовсе, как знамение (там находится точная копия с первообраза). Добавим, что настоятель храма, отец Сергий, тот самый батюшка, который поставил 49 поклонных крестов вдоль Русско-китайской границы.
Во Владивостоке, перед образом, обретенным в 1998 г. в Иерусалиме русскими паломниками, по благословению архиепископа Владивостокского Вениамина был отслужен молебен. Разумеется, эта встреча, на Праздник Светлого Христова Воскресения, двух Порт-Артурских икон, была неслучайной.
После отслуженного молебна, оставалось только приобрести билеты на пароход, но… снова подули пасмурные ветры; едва ли не в точности, если не в деталях, то – в сущности, повторялась история 1904 года. Судно было закрыто на карантин из-за атипичной пневмонии; ко всему, вышли из строя компьютеры на таможне. Пришлось возвращаться в Хабаровск, единственный регион, в котором еще не действовал карантин.
    Между тем, пневмония наступала. Читинская и Амурская области уже закрыли границу. Повсюду горели леса. На таможенных постах, служащие встречали мигрантов в респираторах и плотных марлевых повязках. Плакаты на разных языках говорили о новой грозной опасности. Создавалось ощущение реальных боевых действий.
Перелом произошел 6 мая, на праздник Георгия Победоносца. Именно в этот день были куплены билеты на поезд: «Хабаровск – Харбин». Действенная помощь пришла со стороны епископа Хабаровского Марка и полпреда президента, генерала Константина Борисовича Пуликовского. На следующий день крестный ход отбыл в Китай, в бывшую столицу Русской эмиграции.
    В Харбине, после прохождения таможни и улаживания вопросов с китайскими властями, посетили два православных храма: Софийский собор – отданный под музей и, Покровский храм, ныне не действующий. В нем, паломники пропели тропарь Порт-Артурской иконе, впервые за долгие годы на китайской земле.
Надо отдать должное, китайская сторона с пониманием восприняла желание четырех русских людей, почтить память воинов, покоящихся на Порт-Артурском кладбище. Посещение мемориального кладбища разрешалось для жителей стран участниц Русско-японской, Первой и Второй мировых войн, только на День Победы, 9-го мая. В этот момент дохнуло как если-бы потусторонним холодом. Именно здесь открылся смысл их тридцатидневных мытарств на российско-китайской границе; прибыть в Порт-Артур надо было к строго определенному дню.
    Икону доставили в Порт-Артур 9-го мая (ныне, военно-морская база Люй-Шунь); ум не верил, а сердце радовалось и ликовало. Перед воротами мемориального кладбища, где похоронен 14631 защитник русской крепости (многие могилы пусты, ибо тела моряков находятся в недрах затонувших кораблей), с иконы наконец был снят чехол. В этот момент, на окраине города раздался орудийный залп.
    - Что это?! - вырвался невольный возглас.
Переводчик недоуменно улыбнулся и ответил: «Салют! День Победы!»
Салют!.. как если бы павшие воины Порт-Артура с ликованием приняли икону.
Образ «Торжество Пресвятой Богородицы» с благоговением отнесли к шестиметровому беломраморному кресту. На лицевой его части высечены слова: «Вечная память доблестным защитникам Порт-Артура, жизнь свою положивших за Веру, Царя и Отечество. Больше сея любви никто не имать, да кто душу свою положит за други своя».
    Наконец, была отслужена панихида павшим воинам, а кладбище обойдено крестным ходом. Но, увы, перед крестоходцами представала безотрадная картина: большинство могил заброшено, кресты падают, мрамор осыпается; часовня высотой в 15 метров закрыта и, тоже заброшена.
    Затем, паломники отслужили перед поклонным крестом молебен, пропели акафист. В этот праздничный День Победы, чувство просветленной скорби появилось в сердцах. Воля Божьей Матери была исполнена. Чего же еще? Надо возвращаться назад.
    Когда икону стали прятать в чехол, то с сопровождавшими их представителями китайской стороны, вдруг, что-то случилось. Наперебой, они начали просить оставить икону у них. Если поначалу они раздражались, когда переводчик не мог перевести текст акафиста и, даже предлагали прекратить богослужение, то теперь, наперебой, они стали называть имя Божьей Матери. Кто-то из представителей посольства вспомнил, что Богородицу зовут – Мария. С просветленным взором он произнес ее имя и, его сотрудники, еще не понимая, начали наперебой переспрашивать друг у друга: «Мария!.. Мария!..» Затем, все вместе, со словом: «Мария!..» - они поклонились паломникам и, стали говорить через переводчика следующие слова: «Оставьте эту картину нам, мы поставим ее в красивый дом и будем ее почитать».
    На некоторое время возникло замешательство, но руководитель группы нашелся что ответить: «Да, действительно, постройте церковь, призовите священника и, тогда мы привезем икону». В утешение, в киоте поклонного креста оставили литографическую копию.
    Через два дня, уже в Харбине, крестный ход настигла телефонограмма из Российского посольства в Пекине; представители России возжелали видеть икону у себя. Пришлось сдать купленные билеты и отправляться в китайскую столицу. На другой день в посольстве был отслужен молебен. Из Пекина, самолетом на Шереметьево, вместе с иконой вылетели сын и дочь Андрея, которые из-за крестного хода прервали учебу в институтах, и по прибытии, сразу приступили к сдаче сессии.
    Несколько позднее возвратились с Дальнего Востока руководитель группы Андрей и отец Георгий. После краткой остановки в г. Покрове и молебна в Царской часовне, они отбыли в Северную столицу, на празднование 300-летия Санкт-Петербурга. Порт-Артурская икона уже ожидала крестоходцев. Ей было отведено здесь главное место.
    Полководцу Александру Васильевичу Суворову, после штурма Измаила нередко говорили: «Верно, у вас будет еще много таких побед?» - Суворов понимающе улыбался и отвечал: «Нет, Измаил можно взять только раз в жизни».
    Старец Паисий Афонский говорил своим чадам: «Проходит день, и на смену приходит ночь. Проходит лето, и на смену приходит зима… Мы просим у Бога: сделай так, чтобы не было ночи, сделай так, чтобы не было зимы. Мы знаем, что все-равно будет ночь, будет зима… Но, зло будет преуменьшено».
Придет ночь… Но, зло будет преуменьшено…


    «СПАСИТЕЛЬНИЦА  РОССИИ»

    Божья Матерь не раз спасала Богохранимую страну Российскую, а потому, многие написанные в честь Нее иконы, можно именовать Спасительницами России. Таковыми являются, несомненно, иконы Владимирской, Казанской, Феодоровской Божьей Матери. Как, впрочем, и Курская-Коренная, Иверская, Смоленская, Почаевская иконы. В 1754 г. свт. Иоасафом Белгородским была обретена Песчанская икона Божьей Матери. Двадцатый век был ознаменован явлением таких икон, как «Державная», «Порт-Артурская», «Августова Победа» и, «Аз есмь с вами, и никтоже на вы». Эту икону, написанную в Леушинском монастыре, святой Иоанн Кронштадский также называл Спасительницей России.
    В настоящее время, Первообраз этой иконы находится в Свято-Георгиевской Козелецкой пустыни Черниговской области, а один из современных списков пребывает на Ярославской земле, в часовне, поименованной в ее честь, что знаменательно и наполнено определенным смыслом. Воссоздание и возрождение Православной России начнется не столичных офисах, не в парламентских дебатах и прениях, не на многотысячных митингах, а здесь, в глубинах Русской Державы; начнется, как говорят пророчества, с Волжских ее пределов.
    Также, видимо, не случайно, что часовня построенная в память всех затопленных Рыбинским водохранилищем храмов и монастырей, возведена под купол вскоре после Саровских торжеств. В этом, также видится некий знак. И, хочется верить, что эти храмы и монастыри не затоплены, не погибли. И, что действительно слышится под водой гул колоколов и пение Ангелов. Храмы просто ушли под воду, как ушел Китеж-град, а потому, эти храмы и монастыри живы, как жива поныне душа Русского народа.
    Крестный ход, прошедший 27-29 ноября 2003 г. от Леушинского подворья Санкт-Петербурга до Леушинского монастыря Ярославской области (точнее, до места его затопления), совершился не вдруг; он уже имеет свою историю. Пять лет назад, 6 июля 1998 г., который был ознаменован скорбным юбилеем – 80-летия убиения Царской Семьи, было положено его начало. Тогда на пустынный берег Рыбинского водохранилища приехало всего пять человек: настоятель Леушинского подворья Санкт-Петербурга иерей Геннадий Беловолов и четверо его прихожан.
    Главный храм Леушинского монастыря был освящен в честь св. Иоанна Предтечи, поэтому и дата – 6 июля, канун праздника Рождества Иоанна Предтечи, выбрана не случайно. Ко всему, в этот день празднуется память чудесного заступничества Владимирской Божьей Матери града Москвы от хана Ахмата в 1480 году.
    Место этого стояния также выбрано не случайно; в нескольких верстах от села Мякса – ближайшего селения от затопленного Иоанно-Предтеченского Леушинского монастыря. Эти места освящены трагическими событиями Русской истории. В 1238 г. на берегах реки Сить произошло первое крупное сражение Русских воинов с ордами Батыя. В неравной битве погибли, Великий князь Георгий Всеволодович и Ярославский князь Всеволод Константинович. Князь Василько Ростовский был пленен и замучен в Шеренском лесу.
    Как священно для России Куликово поле, так священно и поле Ситской битвы. А, потому, не случайно, что Матерь Божия восхотела устроить здесь Удел Свой. Это место было как-то особенно важно, отчего игумения Таисия даже дала обет: безысходно пребывать в построенном ею монастыре. Отсюда, не случайно, что в годы другого ига, не татарского, но богоборческого, враг с яростью обрушил злобу свою не это место, затопив его рукотворным морем.
    Промыслом Божиим, первое стояние было ознаменовано двумя скорбными юбилеями: 80-летия убиения святых Царственных мучеников и 760-летия битвы на реке Сить. Когда был отслужен этот первый молебен, произошло чудо, которое расценили, как знак Свыше; из воды сплыло мореное дерево, срубленное перед затоплением в Леушинских лесах. По законам естественным, оно не должно было плавать, ибо пролежало на дне более полувека. Именно из него сделали поклонный крест – памятник затопленным храмам и монастырям. Дерево было настолько пропитано водой, что с трудом поддавалось пиле. Корни его не стали обрубать: врыли в землю, а сверху завалили камнями. Тогда еще никто не думал, что спустя пять лет, на месте слияния рек Волги и Сить будет построена часовня во имя Леушинского образа, иначе именуемого как «Спасительница России».
    Здесь, было-бы уместным сделать отступление и, обратить взор к событиям, более чем вековой давности, кратко рассказать об истории создания образа. Не случайно, Леушино стало местом особого прославления Пресвятой Богородицы. Царица Небесная трижды являлась здесь игумении Таисии и открыла, что Она Сама избрала сие место Себе в Удел и распростерла над ним Свой Покров.
    Святой праведный Иоанн Кронштадский, стараниями которого был устроен монастырь на горе Пюхтицкой, говорил его насельницам: «От Пюхтицы до неба всего два шага». - Такие же слова можно было сказать и о Леушинской обители. Очевидно, не случайно, что Всероссийский пастырь стал духовно окормлять сестер этого монастыря; число их в начале революции достигло семисот.
    В наши дни считается доброй традицией, когда в настоятельницы возрождающихся монастырей назначают сестер Пюхтицкой обители. Эта традиция уходит вглубь веков, корни ее в Египетских и Синайских монастырях, когда ученики аввы-пустынника уходили и утверждали новый скит или киновию, которые также впоследствии становились монастырями. Так было во времена прп. Сергия Радонежского, когда большая часть монастырей Московской Руси было обустроена его учениками. Руководствуясь той же традицией, отец Иоанн обустраивает Сурскую обитель на своей родине. Его духовная дочь, игумения Таисия, направляет туда сорок своих сестер.
    Еще вначале создания Леушино, мать игумения дала обет Царице Небесной никогда не покидать монастыря. Но ради Сурской обители ей пришлось преступить свой обет, хотя это не являлось нарушением, ибо монастырь в Суре был продолжением Леушино. Вскоре по возвращении, мать Таисия (автор многих духовных стихов) написала поэму «Сурская обитель», где в стихотворной форме изложила историю устроения монастыря.
    Но, это было много позднее, а вначале, когда в 1860 г. был построен храм во имя Рождества Иоанна Предтечи, никто не думал о Всероссийской славе и, о том, что здесь будут сотни сестер. Именно тогда, как бы определяя будущую судьбу обители, гатчинским купцом Гавриилом Медведевым, уроженцем этих мест, была пожертвована икона «Богоматери во имя Похвалы Ея». Лишь только через четверть века можно было приступить к строительству одноименного иконе храма, но построен он был в немыслимые по тем временам сроки, всего за четыре года и, освящен в 1889 году.
    Собственно, и сам монастырь был замыслен, как – «Похвала Богородице», поэтому, не случайно, что в течение сорока лет, здесь, в особо обустроенной часовне читался «Неусыпающий Акафист» Богородице, подобно тому, как в других монастырях читался «Неусыпающий Псалтирь».
    Когда пришло время расписывать собор Похвалы Богородицы, игумения Таисия направила нескольких послушниц в Академию художеств, в качестве вольнослушательниц. Так, на основе академической школы в монастыре возникла иконописная мастерская. Ею заведовала иконописица Алипия. В монастырь она поступила в 1877 г. в девятилетнем возрасте, издетства стяжевая особую чистоту, необходимую для написания в будущем столь значимого для России образа. Сначала Анна (ее первое иноческое имя) исполняла клиросное послушание. Когда возникла иконописная мастерская, обнаружились ее живописные таланты и, вскоре мать Таисия поставила ее заведующей иконописной мастерской. Но лишь только в 1906 г. послушница Анна была пострижена в мантию, с наречением имени Алипия, в честь Киево-Печерского святого, первого русского иконописца. В 1913 г. монахиня Алипия вместе с другими сестрами удостоилась быть принятой Их Императорскими Величествами, совершавших, посвященный 300-летию Дома Романовых Царский Тур по городам Золотого кольца. Леушанки преподнесли Наследнику Цесаревичу Алексию сделанный в монастыре Великокняжеский Стяг.
    Как полагают, образ «Аз есмь с вами, и никтоже на вы» принадлежит кисти монахини Алипии. Хотя он и был написан по подобию чтимого Леушинского образа «Похвала Божьей Матери», но не являлся точной его копией. Вполне вероятно, что время написания образа совпадает со временем строительство храма в честь «Похвалы Богородицы». Ко всему, с нового образа делались списки; один из них был подарен святому отцу Иоанну Кронштадскому. Также, в храме Леушинского подворья В Санкт-Петербуге, в приделе св. влмч. Екатерины, он хорошо виден на снимке 1894 г. В монастыре этот образ именовался еще, как «Объятия Отча», на Дальнем Востоке получил название Уссурийской Божьей Матери. Впервые отец Иоанн Кронштадский побывал в Леушине в 1891 году. Он сразу проникся благодатью этого места и стал каждый год посещать обитель во время поездок на родину, в Суру.
    Однажды, после службы Батюшки, игумения Таисия сказала ему: «Как я счастлива, Батюшка, что Вы у нас совершаете Литургию!» На что, отец Иоанн ответил: «Легко служить в твоем соборе. Дух сестер-певчих дышит чистотою, усердием, благоговением: вообще, у тебя хорошие сестры, хорошая обитель, и не оскудеет она милосердием Божиим». Но, лишь только после неоднократных просьб игумении, отец Иоанн взял монастырь под свое духовное окормление. Свое согласие он выразил словами: «Господь даровал мне эту обитель, и я ваш молитвенник всегдашний».
    Возможно, именно в тот знаменательный приезд, когда отец Иоанн взял Леушино под свой молитвенный покров, матушка игумения и преподнесла дорогому Батюшке образ «Аз есмь с вами, и никтоже на вы». Этот образ, отец Иоанн, очевидно, хранил у себя дома, в своей квартире в Кронштадте. Именно перед ней, в келейных молитвах он ходатайствовал перед Царицей Небесной о спасении России.
    В начале ХХ века, когда революционные потрясения будоражили Российское государство, отец Иоанн передал этот образ Петербургскому купцу Василию Муравьеву. Никто не мог помыслить тогда, что сей преуспевающий предприниматель, один из столпов купечества, станет впоследствии великим Русским святым, прп. Серафимом Вырицким. Видимо, отцу Иоанну это было открыто.
    Но, не только это послужило причиной для вручения будущему подвижнику благочестия столь бесценного подарка. Преподобный Серафим был родом из села Спасского Рыбинского уезда, расположенного в пределах ста верст от Леушино. Как свидетельствовал о том последний хранитель иконы схиархимандрит Херувим (Дегтярь), святой праведный Иоанн, передавая образ «Аз есмь с вами, и никтоже на вы» будущему старцу, сказал: «Молись о спасении России перед этой иконой». Тогда же он предсказал ему о грядущих потрясениях и бедствиях, о разорении церквей, о появлении множества мучеников и исповедников. Именно тогда отец Иоанн повелел иеросхимонаху Серафиму повторить перед сей иконой подвиг прп. Серафима Саровского. Эта икона была келейной у отца Серафима в Александро-Невской лавре. С нею же он переехал в Вырицу. Перед этим образом, исполняя благословение св. прав. Иоанна Кронштадского, молился стоя на камне тысячу дней и ночей в разгар репрессий с 1937 по 1940 годы. Молился перед ней в годы Великой Отечественной войны. И, теперь, можно с уверенностью сказать: не только Северная столица, но и вся Россия была спасена, во многом, благодаря подвигу прп. Серафима и его молитвам перед образом «Спасительницы России».
    Когда же возникла опасность, что икона попадет в руки богоборцев, старец передал ее в своей духовной дочери, рабе Божией Лидии (в монашестве – Варсонофии). Со страхом и благоговением взяла она на хранение сей безценный дар и, лишь перед кончиной своего духовного отца спросила: «как быть с иконой в дальнейшем, кому ее передать?» - Старец лишь только таинственно ответил: «Херувиму». Имя это редко встречается даже среди монашествующих, поэтому инокиня Варсонофия пребывала в недоумении, как ей может явиться Ангел и взять икону, хотя и ожидала с верою исполнения слова старца.
    В Петербурге, матушка Варсонофия жила в коммунальной квартире близ Никольского собора. Однажды, в начале 60-х годов ее посетил молодой монах из Киева (ныне – схиархимандрит Херувим). Он так рассказывал об этой встрече: «Я встретился с матушкой Варсонофией в Никольском соборе Петрограда и по ее просьбе зашел к ней на квартиру. Она была старенькая. Я попросил ее эту икону, ничего не зная о ней. Она рассказала все вышеописанное и сказала: «Я старая и очень слабая, и ввиду того, что не встретила человека с таким именем «Херувим», отдаю икону вам, с тем, когда будут открывать монас-тыри, вы отдали бы ее в монастырь».
    Также, как и мать Варсонофия, отец Херувим хранил у себя образ свыше тридцати лет. В 1997 г. он передал его в Козелецкий Свято-Георгиевский монастырь, близ Чернигова. Из монастыря ее возили во многие грады, обители и храмы. Многие чудеса и исцеления явила икона в эти годы, а потому, не случайно стала одной из самых чтимых икон на Украине. Был Промысел Божий и в выборе места нахождения иконы: ибо, Чернигов и Чернобыль находятся друг от друга, менее чем в сотне километров. На таком же удалении от «звезды полынь», близ г. Козелец, находится и сам монастырь. Образ «Спасительница России» как бы защищает с севера Матерь городов Русских.
    Если говорить о катастрофах, то весной 2002 года, пресса бульварного и псевдонаучного толка вдруг начала публиковать материалы о близких потрясениях, возмущениях воздушной и водной стихий, политической нестабильности, землетрясениях глобального характера. Что касается возмущения воздушной и водной стихий, то Европа и Азия долго с содроганием вспоминали события лета-осени 2002 г. В июле-августе, с горы Афон пришли телефонограммы и письма о близком, невиданном силы землетрясении. Действительно, сейсмологи зафиксировали толчки на Карпатах. Продвижение фронта в сторону Крыма позволило сделать прогноз – о возможности землетрясения. При неблагоприятных условиях толчки могли дойти до Северного Кавказа. Необъяснимым образом, нарастание сейсмической активности прекратилось. И, лишь, как бы в отместку, водная стихия с яростью обрушилась на Крымск и Новороссийск. Духовная реальность не терпит скоропалительных выводов и механических экстраполяций, но, событие происшедшее в Киеве 23 апреля 2002 г. нельзя бы-ло назвать текущим и рядовым. На заседании Священного Синода Украинской Православной Церкви, день Похвалы Пресвятой Богородицы был признан днем празднования Леушинской иконы Божьей Матери. Тогда же, в праздник Похвалы Богородицы, на Леушинском подворье Санкт-Петербурга освящен первый список иконы (написанный специально к этому празднику) «Аз есмь с вами и никтоже на вы».
В 2003 г. выполнен еще один список образа, в древнерусском каноническом стиле. Образ сей был выполнен в иконописной мастерской иконописицы Алипии Леушинской и освящен 6 июля на берегу Рыбинского водохранилища, на Пятом Леушинском стоянии. По возвращении в Санкт-Петербург он был помещен на горнее место в храме св. Апостола Иоанна Богослова Леушинского подворья.
    В ответ на каждое такое стояние Господь ниспосылал видимые знаки Своего благоволения. Сначала образовывалась община, затем было освящено место под храм. В 2002 г. был заложен фундамент храма. В том же году начато строительство часовни. Через год был построен фундамент храма с цокольным этажом.
    Как рассказывал иконописец Михаил Осипенко, зная о Леушинских стояниях и о растущем почитании образа, он решил написать список иконы для Леушинского подворья Санкт-Петербурга. К сентябрю список был готов, но к удивлению иконописца, отец Геннадий отнесся к нему с некоторой холодностью. Образ был оставлен на подворье, на усмотрение настоятеля. Через неделю из Санкт-Петербурга последовал звонок: «Икона остается на подворье!» - Объяснение было таким: «С каждым днем образ нравился все более и более, а потому и немыслимо теперь с ним расстаться».
    Именно этот список прибыл в Москву 6 ноября 2003 г. Тогда отец Геннадий Беловолов участвовал в вечере (из цикла «Возвращение на Родину»), проводимом Линой Мкртчан, в доме кинематографистов. На вечере, отец Геннадий предложил, икону, названную святым Иоанном Кронштадским «Спасительницей России», пронести по Красной площади покаянным крестным ходом. На другой день, 7 ноября, икона, по приглашению прот. Александра Шаргунова, находилась на богослужении в храме свт. Николая в Пыжах. Икона была с почестями возложена на аналой, рядом с мироточивым образом Царя-мученика Николая II. Это было, по меньшей мере, знаменательным, ибо именно в этот день исполнилось ровно 5 лет со дня первого мироточения образа святого Царя. Когда перед иконами был отслужен молебен с акафистом, крестный ход из храма направился к Кремлю.
    Если раньше, в советское время, в этот день на Красной площади проводился парад войск и трудящиеся демонстрировали солидарность с вождями богоборцами, то теперь было все иначе. Свободная от манифестаций главная площадь России была оцеплена тройным кольцом милиции. Лишь только у стен Кремля, на Васильевском спуске, проводился праздник для молодежи.
    Как, далее рассказывали участники этого немногочисленного шествия, первый патруль остановил их перед Москворецким мостом. Патрульный дежурно произнес: «Если вас нет в списке, то мы пропустить вас не можем». Отец Геннадий спросил имя патрульного и осенил его крестом. Тот лишь недовольно поморщился и стал что-то говорить по рации. Со стороны храма Василия Блаженного грохотала, усиленная динамиками эстрадная музыка. Патрульные равнодушно смотрели поверх голов участников крестного хода. Старший группы вел переговоры по рации. И, тут, отец Геннадий стал горячо объяснять ОМОНовцам цель крестного хода: «Мы идем вокруг Кремля с иконой Спасительницей России. Вы понимаете, как важно в этот день пройти по Красной площади с этой иконой». И, как если бы что-то неуловимо изменилось в пространстве, потому что в следующую секунду прозвучал совершенно неожиданный ответ: «Я вас пропущу, но… следующий патруль вас вернет обратно».
Может показаться странным, но, ни другой, ни третий патруль крестный ход не задерживал. Они понимающе кивали и, расступались перед образом Божьей Матери, Которая возжелала обойти Кремль и взойти на главную площадь России. Икону несли два священника: иерей Геннадий и иеромонах Игорь из Тырнауза. Этот город находится в пятидесяти километрах от грузинской границы. Первым священником здесь был, убитый ваххабитом иерей Игорь Розин. Поэтому, присутствие на крестном ходе иеромонаха с крайней точки России, как-бы посланного сюда иереем-мучеником, глубоко символично.
    Когда прошли последний кордон, то участники шествия, всего их было 15 человек, не поверили своим глазам: площадь была совершенно пустой, она как если бы отдыхала от прежней бурной семидесятилетней истории. Лишь только собор Василия Блаженного, памятник Минину и Пожарскому и, кремлевские стены величественно взирали на происходящее. Никто ничего не планировал заранее, но показалось совершенно уместным отслужить молебен у собора Василия Блаженного и панихиду у памятника Минину и Пожарскому, что и было совершено. И, лишь затем, выстроившись в колонну по одному, двинулись в сторону Исторического музея. Можно сказать с уверенностью, что впервые за 85 лет, в этот скорбный для России день, по Красной площади шествовал покаянный Крестный ход. Возле мавзолея была сделана остановка и совершен краткий покаянный молебен.
    О мавзолее и находящихся там «мощах» вождя, уже давно ведутся споры и предлагаются различные мнения. Самое печальное в этих спорах, что противоположные стороны менее всего хотят знать мнение Церкви (как это было при перезахоронении лжеостанков Царской Семьи). Ибо, вопросы погребения, отпевания, вопросы посмертной участи души, уже не принадлежат сфере гражданской и политической, так как это вопросы духовные. А потому, и решать их надо с духовных позиций, в соответствии с правилами Православной Церкви. Прежде всего, что необходимо сделать на месте находящегося на Красной площади мавзолея, это – установка Креста и освящение закладного камня для будущего храма (возможно – Новомучеников и Исповедников Российских). Уже общеизвестно, что мумия вождя революции была забальзамирована и погребена по египетскому обряду, в соответствии с оккультными технологиями. Поэтому, при ее перезахоронении менее всего уместна профанация, а тем более, митинговые страсти. В этой связи, было бы не лишним вспомнить, что гробница Тамерлана в мавзолее Тимуридов в Самарканде, была вскрыта антропологом М.М. Герасимовым 21 июня 1941 г. Заклятие, написанное на крышке усыпальницы, стало в точности исполняться уже утром следующего дня.
После отслуженного покаянного молебна у мавзолея, крестный ход направился в Казанскому собору. Построен он был князем Димитрием Пожарским на свои личные средства. В советское время был разрушен, но ныне, уже никто не мыслит Красной площади без Спасских ворот, Иверской часовни и Казанского собора.
    Еще на подходе к храму появилось чувство ирреальности происходящего события; в самом храме оно только усилилось. Дежурившие в соборе свещницы с радостью разрешили отслужить молебен. В храме во имя Казанского образа Божьей Матери, иконы, которая спасла Россию в Смутное время, был отслужен молебен иконе «Аз есмь с вами и никтоже на вы», которую также именуют «Спасительницей России». У всех участников шествия появилось чувство, что произошла давно ожидаемая встреча, произошло долгожданное Сретение двух икон.
    Из Казанского собора Крестный ход продолжил свое шествие – мимо Иверской часовни, через Александровский сад, по набережной Москвы-реки и, затем, вновь подошел к Васильевскому спуску. Концерт для молодежи заканчивался. Был объявлен последний номер. И, в исполнении Олега Газманова, над Москвой-рекой полилась песня «Единая Россия». Когда Крестный ход уже завершился, на последнем куплете, вдруг неожиданно прозвучали, усиленные киловаттными динамиками слова: «Господи, спаси Россию!» И, вряд ли кто-либо из присутствующих на площади подозревал, что сейчас здесь находится Образ, имя которого – «Спасительница России».
    Этот крестный ход по центру столицы был необходимым звеном в завершении более чем пятилетних трудов. В 2002 г. в древнем селении Брейтово, на месте впадения реки Сить в рукотворное море, была заложена часовня, как знак покаяния о всех затопленных монастырях и храмах. Инициатива эта принадлежит главе Брейтовской администрации Сергею Ивановичу Карабицкому. Работа пошла быстро. К концу лета 2003 г. она уже была возведена под купол. К осени над часовней вознесся золотой купол с крестом. Его помог установить заместитель главы администрации Ярославской обл. Владимир Александрович Ковалев. Когда освящался крест, то на его освящении присутствовал губернатор области Анатолий Иванович Лисицын. 18 октября, в день рождения Таисии Леушинской состоялось освящение часовни. Первоначально предполагалось посвятить ее в честь свт. Николая Мирликийского, но учитывая, что часовня носит памятный характер, архиепископ Ярославский и Ростовский Кирилл (ныне – митрополит Екатеринбургский и Верхотурский) решил освятить ее также в честь Леушинского образа «Аз есмь с вами и никтоже на вы». Часовня эта находится на бетонном основании, ибо ее периодически заливают приливы. Отсюда, для часовни невольно родилось название: «Богородица на водах».
    За несколько дней до освящения часовни, намеченного на 29 ноября, на Леушинском подворье началось чтение «Неусыпаемого Акафиста». Утром, 28 ноября два автобуса с паломниками прибыли в столицу. Весь день прошел в молитвенных трудах. После литургии и молебна, совершенных в храме свт. Николая в Пыжах, к иконе пошел нескончаемый поток народа. Когда началась всенощная, паломники и москвичи (числом около двухсот человек) направились крестным ходом в храм свт. Николая на Берсеневке. Возле храма свт. Николая в Толмачах (находящегося на территории Третьяковской галереи), где находится образ Владимирской Божьей Матери, крестный ход сделал остановку. Попросив благословения у настоятеля, крестоходцы вошли в храм. Когда пропели тропари Владимирской и Леушинской иконам, настоятель храма прот. Николай Соколов и отец Геннадий Беловолов приложили образ «Спасительницы России» к той иконе, которая спасала Государство Российское, начиная с XII века. По словам очевидцев, было ощущение, как если бы Сама Пречистая Божия Матерь таинственно произнесла при этом: «Благодать Рождшегося от Меня и Моя с сею иконою да будет».
    Когда закончилось вечернее богослужение в храме свт. Николая на Берсеневке, никто не захотел уходить, а потому, опять как-бы само-собой, шествие направилось на Красную площадь. На сей раз, препятствий от стражей порядка не было, лишь только спросили: «По какому поводу шествие?» - К утру, три автобуса с паломниками (третий присоединился в Москве) прибыли в село Брейтово, где их ожидали архиепископ Ярославский и Ростовский Кирилл, двадцать священнослужителей и около трехсот прихожан.
    Ранее это село, ныне районный центр, принадлежало к Мологскому краю, большая часть которого ушла на дно водохранилища. В Рыбинске был создан уникальный музей Мологского края, который расположился в историческом здании подворья Мологского Афанасьевского монастыря. Сам город Молога, большой губернский центр, находится на дне рукотворного моря. Местные жители рассказывали, что в те времена нередки были случаи, когда люди приковывали себя цепями к домам. Но, их топили вместе с домами. Не случайно, видимо, что в строительстве часовни принимали участие и «мологжане», потомки переселенцев с затопленных мест.
    После литургии, отслуженной в Брейтовском храме Скорбящей Божьей Матери, отправились крестным ходом на берег водохранилища. Вместе со «Спасительницей России» несли множество других икон Богородичных икон; здесь была и Порт-Артурская икона (та, которую доставили в Китай в мае 2003 г.) Когда освящали часовню, как вспоминал отец Геннадий, появилось ощущение: что-то неуловимо изменилось… не только на берегу водохранилища, но во всей России. Собственно, это ощущение появилось еще утром, когда Владыка Кирилл перекрестил иконой все четыре стороны света.
    К сожалению, не все петербуржцы и москвичи смогли приехать на освящение часовни, поэтому они передали с паломниками свечи, обожженные по Леушинскому обычаю. Свечей было очень много, их нельзя было все поставить на подсвечники в часовне. Решили зажигать их на улице. Но, дул ветер и стоящие поодиночке свечи гасли. Тогда их стали собирать в пучки по тридцать свечей. В пучках ветер им был не страшен. Кто то при этом сказал: «Это ли не признак нашей соборности? Поодиночке мы гибнем, а вместе – нет!» - Повеяло вдруг Пасхой. Свечи в пучках, как в Иерусалиме. И, все стоящие у освящаемой часовни паломники запели, сначала робко, а потом, все шире, Пасхальный гимн: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав».
    После освящения часовни, Владыка Кирилл распорядился подарить Леушинскому подворью четыре колокола и подсвечник. Когда же иконописец Михаил Осипенко подарил еще один, новый список Леушинской иконы, то присутствующие восприняли это как знамение, как если бы сказанное Божьей Матерью: «Аз есмь с вами, и никтоже на вы».
    Ныне, почитание образа «Спасительницы России» все более ширится среди Православного народа. В Казанском храме Шамординской обители, есть этот образ, выполненный в шитье. В г. Мещевске Калужской обл. создана община сестер в честь этой иконы. В Калининградской обл., в скиту одного из женских монастырей строится часовня «Аз есмь с вами, и никтоже на вы».
    Освящение первой часовни, в честь иконы, названной святым Иоанном Кронштадским «Спасительницей России», глубоко символично. Образ «Аз есмь с вами, и никтоже на вы» стал первой прославленной иконой Богородицы в Третьем тысячелетии. И, возможно, именно отсюда, с Волжских берегов начнется возрождение Святой Руси и воссоздание Дома Богородицы – России Православной.
    Существует пророчество, что Леушинский монастырь однажды поднимется с водной глубины и воссияет в небывалой красоте. Сейчас, это кажется невозможным, но, все возможно Богу. И, если пророчество говорит о духовном возрождении, то оно, несомненно, уже началось.


    ПОСЛЕСЛОВИЕ:

    Если проследить пути Порт-Артурской иконы и других ее списков, если проследить творческий путь священника-иконописца Михаила Самуиловича Осипенко и его детей, то надо будет писать еще одну книгу. Мы же ограничимся тем, что укажем лишь вехи прошедших за последние годы событий, а также, список периодических изданий рассказывающих о творческом пути иконописцев.
    Побывавшая в 2003 г, на мемориальном кладбище Порт-Артура икона «Торжество Пресвятой Богородицы» объездила потом многие святые места, монастыри и города как России, так Ближнего и Дальнего Зарубежья. Это и, Владивосток и Хабаровск, Санкт-Петербург и Москва, Киев и Севастополь, Абхазия, Грузия, Осетия, Чечня. Это, монастыри Валаам и Соловки. Это, воинские части и, даже, космодром в Плесецке.
    Также, для Беслана, после трагедии сентября 2004 г. были написаны иконы «Аз есмь с вами и никтоже на вы» и Моздокская икона Божьей Матери.
    В январе 2006 года, по приглашению архиепископа Австралийского и Новозеландского Илариона (ныне, митрополит Нью-Йоркский и Восточноамериканский, Первоиерарх РПЦЗ), Порт-Артурская икона побывала во всех Православных приходах Австралии.
    В октябре того же 2006 г. икона побывала в Великом Устюге, на торжествах посвященных 20-летию подвига матроса Сергея Преминина, который ценой своей жизни  заглушил реактор на АПЛ-219 и, тем самым спас мир от возможной ядерной катастрофы.
    В июле 2006 г. Порт-Артурская икона находилась на подворье РПЦЗ в Москве, в храме св. влмч. Екатерины на Всполье. Одновременно с этим, брат Михаила Сергий, а также старший сын Михаил, возили другой образ Порт-Артурской иконы в Сербию и Косово. Характерно, что эта икона, была начата священником-иконописцем Михаилом Самуиловичем Осипенко, а закончен спустя годы старшим его сыном Сергием. Этот образ, после молитвенного объезда братской Сербской республики, остался в храме Василия Острожского г. Шабац, что расположен в западной части страны.
    Указом Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II, от 28 февраля 2008 г. образ «Торжество Пресвятой Богородицы» был прославлен для Всероссийского почитания. Характерно, что одновременно с этим, иконописцами был создан Благотворительный Фонд «Порт-Артур», одна из задач которого состояла в прославлении образа «Торжество Пресвятой Богородицы».
    С июля 2008 г. икона, по просьбе руководства музея Храма Христа Спасителя, была доставлена на экспозицию, посвященную 90-летию убиения Царской Семьи. В течение полутора месяцев она находилась на экспозиции музея, а 29 августа, в первый день официального празднования образа, Порт-Артурская икона была перенесена в Верхний Храм. Образ сей неотлучно находился в Храме Христа Спасителя и, лишь только в декабре 2009 г. отъезжал на Камчатку, где побывал в храмах этой Дальнероссийской епархии и на военных базах Тихоокеанского флота.
    За это время было написано еще несколько списков Порт-Артурской иконы, которые разошлись в разные храмы России. Один из списков, написанный иконописцем Сергием Осипенко, принял участие в нескольких масштабных крестных ходах. Это, крестные ходы: «Малая земля – Мамаев курган – Екатеринбург» – апрель-июль 2008 г., также, крестный ход «Закубанская Михайло-Афонская пустынь – Архыз – Цхинвали» – сентябрь-октябрь 2008 г., молитвенный объезд Сербии и Косово, посвященный 10-летию бомбардировок – март-апрель 2009 г., крестный ход «Казань – СанктПетербург» – май-август 2009 г. Крестные ходы: «Ныроб – Екатеринбург» и «По полям Боевой славы» в 2013 г. Крестный ход в честь 100-летия Первой Мировой войны, по республикам бывшей Югославии. Крестный объезд Донбасса в ноябре 2014 г.
    Для тех, кто хотел бы подробней ознакомиться с творческой жизнью братьев и сестер семьи Осипенко, автор предлагает список публикаций (впрочем, неполный) в периодической печати. На сем, конец и, Богу слава.


    ПРИМЕЧАНИЕ:
    В заглавии – фото прот. Сергия Яхлакова.



ПУБЛИКАЦИИ:

«Живет в Покрове семья», авт. Бурмакин Юрий – газ. «Вперед» (г. Петушки, Владимирской обл.), 1992 г., 12 июня.
«Дом на Советской улице», авт. Богоявленский Лев – газ. «Вперед», 1992 г., 17 июля.
«Злата» покоряет Москву», авт. Богоявленский Лев – газ. «Вперед», 1992 г., 11 декабря.
«Иконы «Златы» увидит мир (Дом на Советской улице)» – газ. «Эмиграция» – 1992 г. 17 декабря.
«Крымское чудо» – газ. «Благовест» (Самара), 2002 г. № 14.
«Дорога к морю» – газ. «Благовест», 2002 г. № 16, 17.
«Царь вернулся в храм» – газ. «Невское время», 2002 г. 10 окт.
«Порт-Артурская Богородица…» – газ. «Благовест», 2003 г. № 13.
«Торжество Взбранной Воеводы» – газ. «Русь Державная», 2003 г. № 5, 6.
«Порт-Артурский крестный ход» – газ. «Леушино», 2003 г. № 7.
«Аз есмь с вами и никтоже на вы» – газ. «Леушино», 2003 г. № 22.
«Сказание о Леушинской иконе Божией Матери «Аз есмь с вами и никтоже на вы» – Издат-во: «Леушинское подворье», Санкт-Петербург. 2003 г.
«Злата» – газ. «Благовест» (Самара), 2004 г. № 1.
«Неисчерпаемое чудес море» – газ. «Благовест», 2004 г. № 7.
«Я ведь тоже мамина дочь» – газ. «Благовест», 2004 г. № 10.
«Духовный бисер России» – газ. «Благовест», 2004 г. № 10.
«Сказание о Порт-Артурской иконе Божией Матери «Торжество Пресвятой Богородицы» – Издат-во: «Леушинское подворье», Санкт-Петербург. 2004 г.
«После Беслана» – газ. «Благовест», 2005 г. № 3.
«Дорогами Кавказа» – газ. «Благовест», 2005 г. № 21.
«Богословие в красках» – газ. «Владимирские субботние ведомости», 2005 г., 5 ноября.
«Икона для Беслана» – «Российская газета», Москва. 2005 г., 2 декабря.
«По канону XXI века» – журн. «Персона», Москва. 2006 г. № 1.
«Россия – Австралия» – газ. «Покров смотрит в будущее», 2006 г. № 6.
«Отец Сергий» – журн. «Лампада» (Самара), 2006 г. № 3.
«Порт-Артурская икона» – газ. «Покров смотрит в будущее», 2006 г. № 31.
«Герой из К-219» – газ. «Благовест», 2006 г. № 23.
«Странник я на земле» – газ. «Благовест», 2008 г. № 13.
«Из дальних странствий возвратясь» – газ. «Покров смотрит в будущее», 2008 г. № 33.
«Крестный ход по Северному Кавказу» – газ. «Покров смотрит в будущее», 2008 г. № 45.
«Форпост Православия» (о поездке в Сербию) – газ. «Дух христианина», 2009 г.
«Странник» – газ. «Вестник Отрадного», 2012 г. № 43, 44.
«Послесловие к Крымскому чуду» – газ. «Благовест», 2012 г. № 23.
«Крымское чудо: продолжение» – газ. «Благовест», 3 мая 2013 г.
«Некролог Михаилу Осипенко (младшему)» – газ. «Благовест», 16 сент. 2013 г.
«В предчувствии покаяния» – газ. «Благовест», 2014 г. №21.



БЛАГОДАРНОСТИ:

Предлагаемая читателю книга была создана благодаря доброй воле и поддержке многих людей. Это, не только близкие родственники, рассказавшие о жизни и подвиге своих родителей, исповедников веры последнего времени, но, это и те, кому не безразлична наша история, кому дороги наши святыни, наша православная вера. Автор выражает благодарность всем, оказавшим помощь в написании этой книги. Кто-то поделился воспоминаниями, кто-то редкими архивными материалами, кто-то оказывал финансовую поддержку в многочисленных поездках автора по архивам России и Малороссии. Кто-то, это касается архиереев и священников, благословением и молитвой. Автор всем приносит благодарность, и просит у читателя молитв за тех, без кого написание этой книги могло не состояться.

    Владимирская область:
    г. Покров: Пуртова (Осипенко – дев.) Татьяна Михайловна, Осипенко Михаил Михайлович, Осипенко Сергей Михайлович, Осипенко Варвара Михайловна – иконописцы; Осипенко Михаил Михайлович (младший; +30-07-2013 г.); Бурмакин Юрий Иванович – историк, Пахомов Игорь Александрович – предприниматель.

    г. Петушки: Богоявленский Лев Николаевич – журналист.

    Краснодарский край, г. Крымск:
    Священник-иконописец Михаил Самуилович Осипенко (+ 3 апреля 2006 г.), Наталья Михайловна Осипенко (+11 марта 2016 г.) – иконописец.

    Свердловская область:
    г. Екатеринбург: Архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский (ныне – митрополит Ташкентский и Узбекистанский) Викентий; Яхлаков Сергей Сергеевич (+ 8 августа 2006 г.), Яхлакова Галина Сергеевна – служащая государственного учреждения.
   г. Верхняя Пышма: Настоятель храма Успения Богородицы, прот. Валерий Лавринов.

    г. Красноуфимск: Настоятель Троицкого храма, прот. Андрей Рыжаков; Брагина Наталья Ивановна – служащая Духовного центра при Троицком храме; Зырянова Антонина Петровна – пенсионер, прихожанка Троицкого храма.

    Вологодская область:
    г. Вологда: Архиепископ Вологодский и Великоустюжский Максимилиан (ныне – Песоченский и Юхновский); Козлов Константин Олегович – журналист; Камкин Александр Васильевич – профессор Педуниверситета; Коротаева Людмила Дмитриевна – Генеральный директор «Вологодского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника»,  все работники музея.

    г. Великий Устюг: Андреева Антонина Борисовна – директор «Великоустюгского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника», все работники музея; Мартюков Александр Анатольевич – журналист; Зенкова Ольга Борисовна – краевед.

    г. Петрозаводск: Наумов Алексей Николаевич – краевед.

    г. Уланов, Винницкая область, Украина: прот. Ярослав Никитин – настоятель храма Вознесения Господня.

    2002 - 2012 гг.