Глава: АДАМ И ЕВА (из поэмы «Завтрак в Аду»)
«Адам любил только Еву, потому что других женщин в белых халатах не было»
(Все, что рассказано в этой главе автор переживал лично)
Миша Адамов был невысокого роста. Но при этом – красивый блондин с выразительными глазами. Правда его возили на инвалидной коляске, так как ему, сержанту-контрактнику, взрывом оторвало правую ногу. Левую осколком от мины тоже цепануло, но лишь перерезало сухожилие. Последнее в госпитале успешно сшили, и Миша его разрабатывал специальными упражнениями, лёжа в кровати и задрав оставшуюся ногу вверх.
Шёл четвёртый месяц его нахождения в питерской Военной медицинской Академии. Главной проблемой были даже не операции и «срастание» костей ноги, а сосед по палате – молодой капитан Дрозд. Тот, бывший курсант Высшего летного училища имени какого-то великого маршала. (Миша всегда не мог запомнить имена полководцев). Дрозд этот – из семьи потомственного военного, всю жизнь мечтавший о военной карьере – теперь лежал в госпитале после ампутации обеих ног и постоянно доводил Мишу своим нытьём.
Недавно от капитана ушла жена, высокая красивая блондинка, что преподавала иностранный язык. Пять лет назад она, самая красивая девушка курса, выходила замуж за бравого лётчика-офицера: в надежде, что он станет генералом. Но пусть не генералом, но полковником-то уж точно!
Будет носить лампасы и папаху, жить в Москве… Но никак не лежать безногим обрубком, под который нужно носить больничное судно и менять памперсы. Она даже родила дочь Анжелу, красивую девочку с золотыми волосами и умными глазками. Но молодой успешный офицер вдруг оказался в горячей точке – и это стало для него трагичным событием.
Жён офицеров ведь не учат тому, что они могут в любой момент оказаться в роли медсестры-сиделками при своём муже. Но такова специфика профессии военного: ни от чего нельзя зарекаться!
…Миша помогал Дрозду переворачиваться на бок, ходил вызывал нянечку, что бы та сменила ему подгузник. Но главное, он был вынужден слушать его часовые слёзные монологи о скотстве жизни, и что они оба теперь инвалиды, и что их несчастная жизнь скоро закончится.
После всего этого психологического «терроризма» Мишины поездки на перевязки воспринимались им не как необходимые болезненные процедуры, а как возможность отдохнуть от вечно ноющего соседа.
Был даже случай, когда Миша проснулся от шума. Даже не сразу понял, что происходит… Когда привстал на своей кровати – увидел, в свете ночника, как его сосед с остервенением онанирует свой член. Эта безобразная сцена продолжалась минуты три, потом капитан откинулся на спину и заплакал.
– Он ничего не чувствует, ничего! – хрипел Дрозд. – По его впалым щекам текли слёзы. Бл..дь, ну ничего, совсем ничего …
Наступила полная тишина, в которой лишь изредка раздавались лёгкие стоны. Вчера с операции привезли соседа справа – молодого солдатика, с раздробленным суставом ноги. Он болезненно стонал, обколотый обезболивающими.
…Через месяц после описанных событий Миша возвращался с перевязки (он уже сам, без посторонней помощи, крутил колёса инвалидной коляски – ему лишь помогали только вставать и садится в неё). Около своей палаты он вдруг увидел странную суету. По коридору бежала медсестра с испуганными глазами. Миша заехал в палату и увидел, поразившую его сцену: Дрозд нелепо завалился за кровать, шея его была перетянута длинным полотенцем, а язык беспомощно свисал на посиневших губах. Один глаз был приоткрыт и пустым взором таращился в потолок. Застывший обрубок человеческого тела был без трусов, и две розовые культи ног зияли безобразными шрамами.
Через минуту в палату быстрым шагом в сопровождении медсестер вошёл их лечащий врач, майор Игорь Иванович.
– Всем из палаты! – скомандовал он ледяным голосом. Хотя кроме Миши в палате никого и не было.
…Шёл час перевязок и процедур…
Уже позже, когда Миша в своих мыслях возвращался к этому эпизоду, он вспоминал, что, когда сидел в своём инвалидном кресле, а мимо провозили каталку, где лежало тело капитана Дрозда, накрытое с головой простынёй – вдруг возникло ощущение присутствие при сьёмках какого-то жуткого сюрреалистического фильма. Вот идёт – высокий, статный, в белом халате –Игорь Иванович… Каталку уныло катят медсёстры, а на ней лежит некий белый бугорок. Вот и всё. И ощущение, что никогда и не было такого человека, как молодой офицер Дрозд!
На вечернем обходе майор поставил стул и сел напротив Миши.
– Ты как? – Это было первый раз, когда его лечащий врач – вот так, по-отечески – заговорил с ним. Только сейчас Миша сумел хорошо разглядеть майора: во время обходов полагалось смирно сидеть на краю своей кровати (лежать могли послеоперационные). Армия чувствовалось во всём.
– Нормально, товарищ майор. А что он так? – Миша показал на аккуратно заправленную белую кровать, на которой ещё утром лежал капитан Дрозд.
– Нервы, боец, нервы. – Ты-то сам не думаешь? А? А то смотри у меня! – майор наигранно состроил злое лицо.
– Да нет, я уже в норме. Только ночами плохо сплю. Да культя всё время ноет.
– Это ничего, мы же тебе обезболивающие перестали колоть. А то привыкание быстро наступает – потом от ломок будешь мучиться! Я тебе на ночь димедрольчику пропишу двойную – вот и поспишь…
Только, сейчас Миша увидел, что у майора воль глаз идут большие морщины, да и сам он выглядел уставшим, давно не отдыхавшим человеком.
– Да, я тебя направлю завтра к психологу, сходи. Тебе нужна посттравматическая реабилитация. У нас очень толковый психолог – профессор Морозов. А то после сегодняшнего – сам понимаешь, мысли могут разные.
– Да вы не волнуйтесь, товарищ майор! Я – интернатовский… А мы – ребята крепкие.
– Ну и хорошо, только к психологу – обязательно!
И он положил Мише на плечо свою крепкую тёплую ладонь.
ПРОФЕССОР МОРОЗОВ
«Каждый нормальный человек – на самом деле нормален лишь отчасти»
Зигмунд Фрейд
Профессор Морозов оказался худым седеньким старичком с приятной улыбкой. За его спиной красовался плакат с изречением: «Не бывает психически здоровых людей, есть не дообследованные!»
Сколько профессору точно лет – определить было невозможно. Или шестьдесят пять или семьдесят пять, а может – и того больше. В его мягких движениях и манере говорить чувствовалось внутреннее спокойствие и доброжелательность, что всегда была присуща коренным Петербургским интеллигентам.
– Ну-ну, кто тут у нас? – обратился он к Мише, сидевшему, в своей инвалидной коляске, напротив.
– Как нога, болит?
– Да, особенно к вечеру.
– Это ничего, блуждающие боли… Нервные окончания ещё пока не привыкли к отсутствию ноги. Это со временем пройдёт.
– А голова не побаливает? Как спите?
– Да так себе…
– Кошмарики?
– Да.
– Это контузия. У вас что было – мина?
– Да, осколочное ранение.
– Понятно. А можно я ваши зрачки посмотрю?
И он, поверх своих очков, стал рассматривать Мишины глазные яблоки.
– Та-а-к, та-а-к… Всё вро-о-де бы ниче-е-го! – наконец вынес он вердикт, немного растягивая слова. – Вас что-то мучает?
– Нет. Ничего, не мучает! – пожал плечами Миша. – Меня майор к вам прислал. Он боится, что я как тот безногий капитан – тоже того…
– А вы из одной палаты?
– Ну да, на соседних кроватях лежали…
– Ах вот как! – задумчиво протянул профессор Морозов. – Тяжёлый был там случай, тяжёлый… Ну, не будем об этом! А почему вы в коляске?
– А как надо?
– На костылёчках: и сухожилие будет быстрей разрабатываться, и нагрузки на руки и плечи. Фантомные боли скорей пройдут. Двигаться надо, молодой человек, больше двигаться! В движении – жизнь.
Профессор задумался. Пауза тянулась минут пять.
– Вот, пожалуй, выпишу вам попить для сна одни чудесные таблеточки. И завтра ко мне, к одиннадцати. Хорошо?
– Хорошо! – с готовностью отозвался Миша.
Выкатившись на своей коляске в просторный светлый коридор, он ощутил невероятный прилив сил. Хотя ещё и не мог понять, что же с ним происходит: всего небольшая беседа, а как хорошо стало на душе!
Тогда Миша не знал, что это только начало его нового этапа жизни…
ЕВА
«Я дышу – и, значит, я люблю! Я люблю - и, значит, я живу!»
Владимир Высоцкий
Всё как вчера, но мир уже другой,
и даже солнце светит по-иному.
Прохожий хмурый – стал к тебе добрей,
бредя к делам или ларьку пивному.
А ты, давно затоптанный с толпой,
вдруг воспарил
за круг возможных рамок:
туда, где с неба стая голубей
бросает звуков первозданных гаммы.
Причина в чём?
Над смыслом не колдуй –
Рассвет плывёт над сонными домами,
а ты вдыхаешь жизни дым густой,
с её безумством и её дарами…
Ещё чуть-чуть – и первый поцелуй,
и разговор, глазами лишь одними…
Но плод на яблоне – румяный, налитой –
уже надкусан первыми земными.
Ева вошла в его жизнь так же неожиданно, как летний дождь, или пушистый снегопад в ночном городе. Она была среднего роста, очень хрупкая – в белом халатике и с абсолютно огненного цвета длинными волосами, заправленными под белоснежный кокетливый колпачок. Всё лицо её было усыпано веснушками. Но именно эти веснушки и смеющиеся карие глаза создавали настроение праздника.
Ей было лет девятнадцать, а может двадцать, но она всё пыталась играть роль строгой взрослой женщины: смешно морщила лобик и пыхтела при этом острым носиком. Но это всегда выглядело комично: ставила ли она укол больному или поправляла ему подушку – во всех её движениях чувствовалось природная доброта и воспитанность.
Вот такое чудо и вошло, а точнее ворвалось в больничные будни Михаила. Жизнь непредсказуема: не знаешь, где потеряешь или найдёшь.
Первый раз она везла Мишу в его коляске на перевязку, толкая её перед собой, а он пытался помогать ей руками.
– А как тебя звать?
– Не тебя, а «вас»! – строго ответила девушка.
– Хорошо. Как вас, девушка, звать? – повторил Миша вопрос.
– Ева.
– Ева? – удивился Миша.
– Да, Ева. А что такого необычного в моём имени?
– Дело в том, Ева, что меня звать – Миша, а фамилия моя – Адамов.
– Да ладно?! Что, правда? – теперь удивилась рыжеволосая. – Это же как «Адам и Ева» получается!
– Ну да, так получается…– подтвердил Миша и улыбнулся такому странному, на первый взгляд, совпадению.
…За окнами ярко светило февральское солнце.
Каждый день в одиннадцать часов Ева возила Мишу на перевязки.
…Они разговаривали о книгах и фильмах. Она оказалась удивительно начитанной и любопытной девушкой, со своим мнением по каждому вопросу.
А потом, что потом? Она невзначай заходила в его палату, и они обменивались взглядами и нечаянными прикосновениями. Это была такая особая, не видимая для окружающих игра. Один нечаянно задевает другого, а тот, тоже вроде нечаянно, отвечает тем же.
Но перелом в отношениях случился, когда она дежурила ночью. Как раз было 23 февраля. Тогда с Мишей в палате лежало пять человек. Один из них –почему-то шахтёр из Сибири: которого взяли в военный госпиталь за уникальность переломов ног (во время взрыва метана в забое).
Иногда так бывало: для обучения курсантов, слушателей военно-медицинской академии, в лечебные палаты помещали «уникальные экземпляры» гражданских лиц. Профессора делали операции, а слушатели присутствовали в операционной, наблюдая весь процесс воочию. А потом участвовали, под руководством своих руководителей, в постоперационной реабилитации – наблюдая плоды этих усилий.
…Не смотря на строгость распорядка и жёсткие правила, запрещающие любое употребление спиртного на территории лечебного учреждения, шахтёр предложил «обмыть день Советской армии». С каждого собрали по сто рублей, а шахтёр договорился с немым (в прямом смысле этого слова) мужичком, что вывозил мусор с территории Академии.
Ждали, долго. Но вот немой появился, уже изрядно пьяный… Но вместо бутылки хорошего коньяка, что его просили – притащил две бутылки дешёвой водки непонятного производства.
Принесли обед – все, отложив в сторону костыли, сели вокруг стола. Капитану Дрозду налили водки в стакан и подали отдельно на постель. Первым выпил Миша. В стакане было грамм сто. Что было дальше он уже не помнил…
Когда открыл глаза, то увидел, что все сидят на своих койках – притихшие и молчаливые.
– Что случилось? – неуверенно начал Миша.
– А ты не помнишь ничего? – как-то робко отозвался Шахтёр.
Миша ничего не помнил, совсем ничего… Сильно болела голова: алкоголь и антибиотики в организме дали какою-то жуткую реакцию.
– Но ты и дал! Вот был спектакль – мы думали, что ты «коньки отбросишь». И нас всех утопишь. Сначала ты отрубился, потом буянил, а в конце –
заблевал всю палату. А тут – обход… И сам генерал, главврач академии, ходил по палатам – поздравлял больных! Да нас – с ногами, которые – вышвырнули бы в один присест! Это вот только Дрозду хорошо – у него совсем ничего нет. Его бы просто у помойки посадили: может бы кто и подобрал!
Юмор был грубый, но ведь только-только над всеми участниками торжества пролетела серьёзная опасность! И чуть не посносила им головы…
– Твоя стрекоза рыжая спасла!
– Ева?
– Черт её знает, как ту рыжую звать. Она поломойкой всю палату перемыла и чем-то набрызгала, а то спиртягой дико воняло.
– А главврач?
– Мы сказали, что ты ночью не спал и тебе поставили укол снотворного. Пронесло.
…Когда появилась Ева, было безумно стыдно смотреть ей в глаза.
У неё была ночная смена. Она, ничего не говоря, помогла ему сесть в коляску и покатила её по длинному коридору. Возле пожарного лифта нажала розовый глазок кнопки. Где-то вверху загудели тросы и большой металлический короб остановился на их этаже. Она закатила коляску в лифт и нажала кнопку с номером «три».
На третьем этаже размещались залы для лекций. Они сидели в полутёмной аудитории и молчали.
– Ева, ты меня простишь? – прошептал Миша.
Она, ничего не говоря, подошла к нему. И нагнувшись, поцеловала в губы.
Он очень растерялся, но – скорее инстинктивно – обнял её за талию. Так они и стояли. Он сжимал её талию, прижимаясь лицом к маленькому животу, а она гладила ему голову…
У Миши была тайная страсть. Он безумно любил рисовать. Ещё в интернате, на уроках рисования, он мог часами на белом ватмане цветными карандашами изображать окружающий мир. Особенно ему удавались лица людей.
Он очень рано открыл для себя секрет: если хочешь хорошо нарисовать лицо человека – надо постараться представить его внутреннее состояние. И уже по этой, едва уловимой волне – можно было выделить ту самую главную деталь или то состояние, что делает человеческое лицо уникальным и отличным от сотен и тысяч других лиц.
Когда его забрали в Армию, и даже когда подписал контракт и остался служить контрактником в горячих точках – он продолжал в небольшой альбом делать наброски увиденного. И вот теперь он показывал свои наброски Еве. Она смотрела с огромным интересом, удивляясь его работам. А однажды, он посадил её возле окна, а сам, сидя в своей коляске, открыл альбом и стал карандашом набрасывать её профиль.
Но их прервали: Еву вызвали к больным… А он, уже лёжа ночью в постели, по памяти восстанавливал её черты лица, испытывая при этом сладостное наслаждение.
ДОРОЖНАЯ КАРТА
«Влиять на другого человека – это значит передать ему свою душу.
Оскар Уайльд
На другой день, ровно в одиннадцать, Миша постучал в дверь кабинета профессора Морозова.
– Да, да! – ответил мягкий голос. Когда Миша зашёл, профессор удивлённо взмахнул руками: боец стоял на костылях и, улыбаясь, смотрел на профессора.
– И как вам это, молодой человек, удалось так быстро отказаться от коляски?
– Это Ева нашла костыли на складе – точно по размеру. А дальше – всё уже просто!
– Молодец, молодец. Так, садитесь напротив меня.
Миша отложил костыли и присел на одной ноге на стул, что был приставлен возле стола профессора.
– Давайте поговорим, молодой человек, о ваших планах! О том, что будете делать, когда закончите курс лечения. Всё же когда-то приходит к своему финалу. Чем планируете заниматься?
– Я не знаю… Пока об этом не думал.
– А надо-бы! Что говорят ваши родственники?
– У меня никого нет: я – сирота. Вырос в интернате.
– Поня-я-тно, поня-я-тно… – опять растягивая слова, мурлыкал профессор Морозов.
– Давайте, Миша, поступим так… – он обратился впервые по имени, – Составим-ка сейчас вашу «дорожную карту». Она будет в себя включать две важные вещи. Первое – перестанете всего боятся! А второе – будете знать, как поступать в той или иной ситуации.
– Простите, профессор, но так не бывает! Человек не может ничего не бояться! И не в силах знать, как ему поступать…
Профессор Морозов снял очки, достал платок из внутреннего кармана, и протирая линзы очков, медленно произнёс:
– Понимаете, Миша, всё очень просто: вы теперь должны стать практически богом!
– Я?! – изумился Миша.
– Ну, не я же! Мне это не нужно. Но вам – просто настоятельно необходимо. Ведь если честно, то шансов, что вы сможете выжить в этом мире со своей инвалидностью – без родственников, денег и связей – практически равны нулю! Можно, конечно, просить милостыню возле церкви или пропивать копеечную инвалидную пенсию в среде бомжей… Но это года на три или на пять – и всё! Есть только один выход – вы сами должны встать богом!
– Но бога же нет!
– Возможно, что и нет. Тем лучше – вот вы им и станете! Но об этом мы поговорим завтра, ладно? А вам домашнее задание – вспомните самый страшный случай в вашей жизни – и завтра мне его перескажете, договорились? Только самый-самый: война, всё же – для людей зрелых, много чего повидавших. Покопайтесь лучше в детстве…
ОТВЕТ
«У меня недостаточно хорошая память, чтобы лгать»
Иван Бунин
Ты червь убогий или звезда?
Глупый вопрос к живому.
И кем был в ночи ведом,
к царству для всех
влюблённых.
По чьим-то в крови следам,
или полям – где тюльпаны…
Ты смерть нёс…
Или покой всем!
Ребёнку, в кровати спящему.
Выстрадаешь ответ сам –
Ветру, в лицо поющему...
Но верь своим голосам,
да плачу–
к рассвету ведущему...
Ночью Миша не спал. Он снова и снова пересказывал сам себе весь разговор с профессором Морозовым. Особенно ему хотелось понять Морозовский ответ на Мишин вопрос: «Чего не делает Бог?»
Морозов улыбнулся и ответил:
– Первое: Бог никогда и ни о чём не спрашивает!
– То есть, как это? – удивился Миша.
– Очень просто: не говори ничего, пока тебе не задали вопроса! А отвечая –не говори абстрактные вещи, ни на кого не ссылайся, отвечай коротко: «Я с этим согласен или не согласен».
– И что, всё?
– Да, всё! – ответил профессор. – Ты же бог, можешь позволить говорить себе только то, что считаешь нужным.
– А если это не нравится окружающим?
– Ну ты же Бог! И право выбора всегда за тобой! Если тебе самому не нравится, то ты этого не делаешь! А делаешь только то, что соответствует твоей внутренней сути. Вот и всё…
НАЛЕТАЙ!
«Твои воспоминания – это ступени из неоткуда, по которым ты идёшь жить дальше, цепляясь за жизнь»
(из собственных мыслей)
Под утро Миша заснул, и ему снилось, как ещё учениками старших классов интерната сидели кружком и слушали странные рассказы вновь прибывшего парня Вани Семёнова. Ваню перевели к ним из другого интерната, где тот «достал» всех: от робких учеников, до седого директора, который просто его панически боялся.
Иван, рассказывал истории из непонятной тюремной жизни: где он их набрался – было непонятно. Получалось, что его старший брат где-то сидел, чуть ли не пожизненно! А Ваня здесь жил «по понятиям», что завещал ему старший брат.
Ночью Миша проснулся от шума. Когда открыл глаза, то увидел, что группа старшеклассников, под предводительством новичка Семёнова, выдвигается по коридору в сторону столовой.
– Вы чего? – удивился Миша.
– Да тихо ты! – зашикали на него старшеклассники, которых собралось около десяти человек.
Ребята, вооружённые фонариками, вышли в коридор, а затем, спустившись на первый этаж, оказались возле закрытой двери столовой. Иван Семёнов, используя две булавки – в два щелчка открыл замок. И ребята всей гурьбой вошли в полутёмную залу столовой.
– Где у вас склад? – спросил Иван своих соучастников.
И рыжий Петька Кольцов указал пальцем на дверь в конце зала.
Подойдя к ней, Иван, три минуты поковырявшись в замке – открыл и её.
Ребята и так знали, как устроен склад столовой, но завораживала сама атмосфера таинства и опасности. На стеллажах стаяли банки с соком и консервами. На большом подносе лежали приготовленные для завтрака конфеты для младшей группы.
– Налетай, братва! – скомандовал Семёнов, и все ребята, словно потерявшие разум, стали набивать конфетами карманы.
– Стойте! – крикнул вдруг Миша что есть силы. А затем, уже более спокойно, стал объяснять – Вы что, очумели? Это конфеты для младших, это для мелких пацанят, вы с ума сошли?
Все обернулись на Мишу. Вперёд выступил Ваня.
– Тебе, что – больше всех надо?! Ты тут один такой правильный?!
– Да, да… – загалдели все присутствующие. – Чего орёшь? Не мешай!
И впервые в жизни Миша понял, что такое «встать против всех».
– Так, положите конфеты на место! – спокойным, но жёстким голосом проговорил он.
– Да кто ты такой?! – завизжал Иван. – Ты кто вообще по жизни?!
– Я – Адамов Иван! И вы сейчас положите всё, что взяли, на место! Что не ясно?
Наступила гнетущая тишина…
Ребята, с которыми Миша учился с четвёртого класса бок о бок – вместе спал в одной палате, читал книги, играл в футбол – смотрели на него злыми волчьими глазами. Казалось, ещё мгновенье и вся эта стая в одном порыве кинется на него и порвёт на части.
И здесь произошло самое неожиданное…
– Миша со всего маху врезал по челюсти нового «предводителя Команчей», Ивана Семёнова. Тот, как подкошенный, упал на пол и жалобно заскулил, схватившись за скулу…
– Всё положили на место – и на выход! – грозным голосом скомандовал Михаил.
И те, кто ещё минуту назад смотрели на него волком, стали выворачивать карманы и выкладывать конфеты на поднос.
– Марш по комнатам! И чтоб тихо! – добавил Михаил.
«Банда грабителей» понурив головы послушно побрела по коридорам в свои кровати.
– А с тобой, гадёныш, мы ещё завтра поговорим! – прошипел Миша, нагнувшись, в ухо к поверженному врагу.
…Но завтра утром в столовой всё происходило, как всегда. Старшеклассники ели за своими столами утреннюю кашу, а малыши радовались конфетам, что вчера для них отстоял неизвестный герой.
Миша никому не сказал о том, что произошло ночью. Но по интернату поползли слухи, что в субботу приходили странные молодые ребята и спрашивали Мишу. Впервые в жизни Миша стал ходить с перочинным ножом.
Однажды они играли во дворе в футбол и к ограде интерната подъехала разбитая «БМВ» с тонированными окнами. К машине подбежал Иван Семёнов и, тыкая пальцам в сторону Ивана, стал кому-то в машине что-то объяснять. Машина отъехала…
– Это Чёрт приезжал! – загалдели старшеклассники.
Чёрт, девятнадцатилетний парень – считался главным в районе, на территории которого располагался интернат. Он был известен своей жестокостью и мстительностью. Директора школ боялись его, а подручные Чёрта спокойно развозили непонятные таблетки, предназначенные для школоты. Напряжение стало нарастать с каждым днём.
…Но тут случилось непредвиденное. Когда шли занятия, в класс зашли милиционеры, они и вывели Ивана Семёнова. Как позже выяснилось, в его тумбочке хранились наркотики.
Финал был печален – весь интернат обсуждал, что Семёнова отправили на пять лет в колонию для малолеток.
Так Миша первый раз столкнулся лицом в лицо со злом, природу которого не понимал и не принимал.
Спустя годы, уже на войнах, которые прошёл, он видел такое, что детская шалость в ночной столовой казалась смешной и наивной. Но детский опыт – это то, что делает нас в зрелые годы непобедимыми.
…А затем всё и случилось в судьбе Миши, о чём он теперь не любил вспоминать. Ему и на войне было потом не раз страшно, но он так и не разу не дрогнул, глядя смерти прямо в лицо.
…Во всём виноват интернат, мать его…
ТОМ БОСХА
«Стоя перед бездной сложно решиться сделать шаг вперёд, а вдруг это шаг в Ад? Но мучает и второе сомнение: а вдруг это была дорога, что ведёт в Рай?»
(борьба моих полушарий)
Миша стоял на железнодорожном вокзале. Его только-только выписали из госпиталя и комиссовали из армии. Он получил удостоверение об инвалидности и справку на льготное протезирование – через три месяца, в одном из подмосковных центров.
Вещей у него практически не было, да и на костылях много и не унесёшь. Только толстый том иллюстраций Босха, что ему подарил при расставании профессор Морозов.
Профессор тогда очень внимательно рассматривал Мишины рисунки и в конце вынес вердикт: «Вам нужно учиться, молодой человек! По линии живописи у вас есть талант. Определённо есть!»
Миша принял решение. Он подаст документы в художественный институт имени В.И. Сурикова. В кармане лежали два миллиона рублей, что он получил за ранение и увечье. Триста пятьдесят – уйдёт на оплату учебы, а остального хватит на первое время.
…И сейчас он просто стоял на железнодорожной платформе и чего-то ждал. И тут она выбежала на перрон. Ева! Весенний ветерок развалял её огненно-рыжие волосы. Платье в горошек и белые каблучки делали её ещё миниатюрней.
– Боже, как же она красива! – думал взволновано Миша.
Она подбежала к нему и обхватила его шею.
– Милый мой, любимый – шептали её губы.
Они так и стояли: он – высокий блондин, с костылями, на одной ноге; и она –хрупкая, в смешном платье в горошек…
Ничего больше уже не могло разъединить их в жизни! Она выучится в «Первом московском меде» на врача, нарожает ему кучу детей… А он станет известным российским художником. И построит по своему проекту большой дом. И ничто не помешает их мечтам и стремлению быть счастливыми.
…У них в жизни было самое главное и ценное, что только есть у человечества – их любовь!
Стихи АДАМА.
Я люблю тебя нежно-нежно:
как море любит берег,
как любит асфальт дорожный
шум шины красивых серий.
Лайнер – гудок протяжный,
вокзал – направлений четыре,
лётчик – сама осторожность,
да дырки – в швейцарском сыре.
Ангелы – неба этажность,
модники – смысл в фарсе,
геолог – запах таёжный,
да жизнь – что, наверно, на Марсе.
А змей, что летит, бумажный –
в нас глазом своим упёрся:
толкает к неведомым тайнам,
что в яблочном скрыты морсе