Сидящая впереди женщина обернулась и Нина узнала в ней Анну Семёновну. Девушка поспешно отвела глаза, стараясь сделать вид, что смотрит в другую сторону. Этого ещё не хватало! Встретиться со своей начальницей здесь, да ещё когда она в обществе брата… Нет, ни в коем случае нельзя дать ей понять, что Нина заметила брошенный на неё взгляд. Чего доброго, Анна Семёновна ещё вздумает подойти к ней. Вряд ли, конечно, не такой она человек, но никогда не знаешь наперёд. А Нине сейчас совсем не хотелось лишнего внимания. К тому же в присутствии заведующей она по-прежнему чувствовала себя неловко. Всё-таки неправильно она тогда поступила, позволив Тёме… не следовало быть настолько легкомысленной. Но теперь уже ничего не исправишь, а смотреть в глаза Анне Семёновне ей ещё долго будет нелегко. Так что лучше уж им пересекаться как можно реже. К том же Жора… Нина украдкой бросила взгляд на брата. Он впился глазами в сцену, весь напрягся в ожидании появления Доницетти. Забыл обо всём на свете, настоящая гончая собака. Что ж, таким, наверное, и должен быть настоящий журналист. Однако рядом с этим фанатиком с горящими глазами и взъерошенной копной волос она выглядит не слишком-то хорошо. Анна Семёновна наверняка решила, что… Ну вот опять, опять ты начинаешь размышлять за других, одёрнула себя Нина. Как будто возможно проникнуть в голову другому человеку и начать думать за него! Иногда это кажется таким соблазнительно простым. Но на самом деле мы ничего не знаем о других людях, и уж точно не можем предположить, что они думают и к каким выводам приходят. И всё же, она не чувствовала себя комфортно, совершенно не чувствовала. Ей давно не приходилось бывать в столь многолюдном собрании. Она отвыкла от ропота толпы, от нечаянных прикосновений чужих тел, от необходимости быть настолько на виду. Нине постоянно чудились любопытные взоры, которые на неё бросали проходившие мимо мужчины и женщины. Она старалась убедить себя, что это просто нервное, что на самом деле она никому не интересна. Однако любопытство и интерес далеко не всегда взаимосвязаны… В общем, она уже жалела, что согласилась составить Жоре компанию.
Анна Семёновна наконец повернулась обратно, и Нина с облегчением вздохнула. Было бы весьма некстати, если бы Жора заметил это. Уж он не упустит возможности влезть в самые неприятные подробности её жизни. К счастью, он слишком увлечён своей новой жертвой. Которая, кстати, что-то уж долго задерживается. Время уже перевалило за четверть восьмого. Не то чтобы Нина хотела побыстрее услышать обещанную музыку, ей просто жаль было сидеть тут просто так без всякого дела. Хотя какие особенно у неё сегодня могли быть дела? Лежать в постели и отсыпаться? Но весь день ведь всё равно не пролежишь. А тут всё-таки красиво… хотя могли бы и начать вовремя. Нина плохо разбиралась в музыке, однако даже её удивило, что мероприятие, по плану, должно было занять более двух часов. Ведь продолжительность второго концерта Листа – всего двадцать с небольшим минут, как она предусмотрительно вычитала в энциклопедии. И если они прямо сейчас начнут с него… то что же будет потом?
Нина подумала, что можно попробовать спросить об этом брата. Заодно и отвлечь его возбуждённое внимание, зациклившееся на одной цели. Но не успела она претворить это решение в жизнь, как Жора внезапно бешено, дико зааплодировал, забил ладонями так, как будто от этого зависела его жизнь. Рукоплескания эти словно перекинулись и на весь переполненный зал, который мгновенно ожил, затрепетал. Невысокий невзрачный человечек с тёмными волосами неспешно шествовал по сцене. Видимо, это и был знаменитый дирижёр. Нина с трудом могла рассмотреть его, они сидели довольно далеко. Да она, признаться, не особенно и присматривалась, в отличие от Жоры, который даже привстал со своего места. Итальянец сделал небрежный поклон в сторону зала, после чего встал за пульт, и все вокруг замерли, напряглись. “Ну вот сейчас и начнётся, – отстранённо подумала Нина. – И ради этого момента весь шум?”
Музыка родилась откуда-то издалека, словно даже и не со сцены. Тонкая, жалобная песня скрипки, которая начала плавно дополняться голосами других инструментов. Заиграло пианино, заспорило, вступило в лёгкое противоборство, а затем одержало верх и завладело всей композицией. Взмахи дирижёрской палочки были резкими, нервными. И тем не менее, оркестр подчинялся ему, послушно следовал за его движениями. Или, может быть, ей только так казалось, ведь она почти не разбиралась в этом. Но что Нина сразу почувствовала и поняла – в этой музыке было нечто особенное, нечто тонкое, трудновыразимое. Какая-то глубокая, давняя тоска по прошлому, по золотому веку, когда все были счастливы и любимы. Плач по потерянной гармонии, но не громкий, не надрывный, а тихий, еле слышный, который невнимательное ухо бы и не уловило. А она – услышала, она – прониклась. Значит, и в ней есть эта тоска? Нина недоумённо оглянулась вокруг. Все слушали внимательно, молча, затаив дыхание. На лицах – выражение напряжённого внимания, стремления не упустить ни одного звука. Что ж, они все слышат то же, что слышит она? Или каждый из них присутствует на своём собственном концерте, где играют лишь для него и о нём? Возможно, верно и то, и другое. Возможно, сейчас в этом зале нет человека, который не ощущал бы мягкую, но настойчивую боль, спрятанную в этих звуках. Но боль эта рождает разные образы и трансформирует их тоже по-разному. Что видится ей самой сейчас? Широкое жёлтое поле пшеницы в деревне, где в детстве она проводила всё лето. Голубое, пронзительно чистое небо над головой и свежий ветер, с размаху бьющий в лицо, но бьющий не больно, а игриво, призывно. Ей – девять или десять лет, и она счастлива. Это чистое, ничем не замутнённое счастье, ни имеющее никаких рациональных объяснений, идущее из самой земли. Счастье от осознания того, что ты живёшь. Что дышишь этим воздухом, пьёшь эту воду, ходишь по этим полям. И ничего больше не нужно, и ни за какие блага не отдашь возможности быть свободной. Музыка, звучавшая сейчас, давала ей схожее ощущение. И Нине хотелось, чтобы она не замолкала.
Девушка уже не видела ничего и никого вокруг себя. Её здесь больше не было – она вся унеслась в прошлое, в этот залитый солнечным светом мир, где не существовало сомнений и забот. Именно тогда – ей сейчас это стало ясно – она была счастлива абсолютно, безусловно. Потом всё происходило уже по-другому. Потом для счастья нужны были причины, условия, любовь и внимание окружающих, нужен был успех. Это походило на негатив, точно передающий общие черты, но не способный дать представление о цветовой гамме. А то давнее, чистое детское впечатление оказалось надёжно погребено под наслоениями последующих лет. Теперь же, под воздействием музыки, оно воскресло в своём первозданном виде, наполнив её сердце щемящим чувством сожаления. Какое значение имели её мелкие невзгоды, её взаимоотношения с братом, Тёмой и Анной Семёновной перед лицом простого и безжалостного факта: она потеряла способность видеть мир таким, какой он есть. Ей всё время нужно что-то ещё, что-то сверх имеющегося. Она работает внеурочно, она истощает себя, она ищет, смотрит, много думает. Ради чего? Разве это имеет какой-либо смысл? Разве понимание жизни такой, какая она есть, уже не дано ей? Жизни единой, общей для всех. Почему только сейчас, только с помощью музыки она начала постигать эти простые истины?
Нина откинулась на спинку кресла и крепко закрыла глаза. Она потеряла счёт времени, счёт ударам своего сердца. Она просто дышала, отдавалась звукам, позволяла им расщеплять себя на молекулы. Было бы прекрасно, если бы эта музыка никогда не кончалась! Если бы она поселилась в ней навсегда.