Наталья Андрейченко. Несыгранные роли

 

    
     Естественно, мы за ней охотились. Поймать эту актрису, чтобы сделать для будушего портрета хотя бы беглый набросок с натуры, оказалось делом многохлопотным. Но все же удалось. Мы договорились о встрече, но, как это бывает иногда, актриса не пригласила нас ни домой, ни в какое-либо место, хоть сколько-нибудь подходящее для съемки. Пришлось помучиться самим.
     В то же время мы с Людмилой Афицинской готовились к стремительно приближавшемуся интервью. Хотелось раскрыть для вас эту удивительную актрису с совершенно неожиданной стороны. Что мы знаем о ней? Совсем немного. Она молода и прекрасна, талантлива и непредсказуема. Она создана для того, чтобы очаровывать и удивлять. Один ее фильм, второй, третий – и каждый становится событием. Она то поправляется, то худеет, то  становится фотомоделью. Один знаменитый муж, второй знаменитый муж, у нее двое детей, она снимается в Голливуде, успевает работать в России. Наталья Андрейченко живет именно сегодня, кажется, не зная, что она сделает в следующую минуту. И вот она сидит напротив меня. Абсолютно непохожая на кинозвезду.

Н. Андрейченко: Я всегда мечтала быть актрисой, насколько я себя помню, с одиннадцати лет, может быть, с двенадцати, я все время репетировала перед зеркалом какие-то смешные рассказы. Очень любила поэзию, знала такое количество стихов, что я Вам даже не могу передать. И я не знаю почему, я сама себя тренировала, вставала перед зеркалом и начинала читать, очень любила Пушкина, Мандельштама, Ахматову, Цветаеву, Саломею Нерис, Эдуарда Марцинкявичуса, у меня были какие-то странные любови к самым разным поэтам. Родители думали, что я буду филологом, и в девятом - десятом классе я всегда бегала и посещала лекции в Московском университете. Но дело в том, что во ВГИКе экзамены в июле, а в университете - в августе. Когда мои родители узнали, что я все-таки собираюсь идти на актерский факультет, они сказали: «Ну и хорошо, иди, провалишься, зато будешь знать, что такое экзамены». Но так уж получилось, спасибо Господу, я не провалилась, и когда я принесла домой такую новость, мне уже не надо было идти в августе на экзамены.

     Но не все было так гладко. Перед тем, как легко и блестяще поступить во ВГИК, Наталья Андрейченко пыталась штурмовать Щепкинское училище.

Н. Андрейченко: Это было очень трагично, потому что я не знала, как себя приспособить к окружающему миру. Я была немножечко другой, чем все: никогда не любила косметику, была у меня длинная коса до пояса. И когда я посмотрела на тех людей, которые поступают в институт театральный, там все девочки были очень красивые, у них было огромное количество косметики, и они совершенно не так одевались, как я. Поэтому мне нужно было себя изменить. Я постаралась, я себя изменила, я накрутила такие папильотки на эти длиннющие волосы, создала эффект химической завивки, накрасилась как сумасшедшая. Еще я сама создала себе туфли на платформе, в салоне обувном подклеила туда такую платформу, каблуки, и помню, носки у меня были цветастые в полосочку: красную, синюю, желтую. И в таком идиотском совершенно виде я предстала перед комиссией. И когда я начала читать ко всему прочему басню «Мартышка и очки», где-то примерно через 3 строки я поняла, что я эта самая мартышка, и что это просто отвратительно, я хотела уйти, остановиться. Но я не успела, меня остановили, меня остановили и сказали: «Большое спасибо, все, достаточно». Это был для меня, кстати, колоссальным уроком. Я немножечко поплакала, потому что я ощутила себя не собой, не в своей тарелке. И когда я уже пошла во ВГИК, я пришла туда совершенно другим человеком, тем, кем я была. Я пришла как есть, длинными чистыми волосами, с косой, совершенно в нормальных одеждах. Что Наташа могла принести, то и принесла.

     Наташа начала сниматься рано, уже на первых курсах института. Но все эти роли в фильмах «Степанова памятка», «Малахитовая шкатулка», «Долги наши», «Колыбельная для мужчин» - это было как разбег перед прыжком. И вот она прыгнула. «Сибирада» Кончаловского.

Н. Андрейченко: Михалков-Кончаловский меня нашел спускающейся по ступенькам на киностудии «Мосфильм», где-то между вторым и третьим этажом. Мы, по-моему, даже не говорили, я куда-то бежала вниз, он поднимался наверх, и что-то такое произошло. Это был какой-то мужчина, который на меня внимательно посмотрел, я это помню очень хорошо, я только не знаю, каким образом меня потом нашли. Но вот эту встречу, столкновение на лестнице я не забуду никогда.

М. Грушевский: Но было страшно у него сниматься?

Н. Андрейченко: Да, очень.

М. Грушевский: Почему?

Н. Андрейченко: Не знаю, у меня было какое-то чувство уважения. Меня очень часто ругали, потому что я иногда хулиганила, во время съемок куда-то исчезала, потом меня не могли найти, и поэтому у меня все время было такое чувство: надо вести себя хорошо.

     Она действительно была создана, чтобы удивлять. Не успели мы опомниться от головокружительного успеха «Сибириады», которая получила спец-приз Канн 79-го года, как Наталья Андрейченко становится женой самого Максима Дунаевского. Как же они познакомились?

Н. Андрейченко: Мы встретились в буфете, и он меня пригласил к себе в гости, потому что мы были соседи по номерам. Он сказал, что там будет сейчас происходить маленький концерт. И я пришла в этот номер, это был какой-то полулюкс и там был инструмент. Я не знаю, кто это, что это. И когда этот человек начал петь, я вдруг поняла, что все то, что я люблю, все то, что я знаю, то, что поистине мне нравится, было написано вот этим человеком. Для меня это было совершенно колоссальное открытие. «Я водяной, я водяной», «Три мушкетера» – я подумала, что это удивительно талантливый человек и он мне безумно понравился в тот самый момент, после концерта.

     Счастливая жена, нежная мать, удачливая актриса. И уже совсем недалек был один из главных звездных часов Андрейченко: роль, о которой мечтает каждая, а получают ее лишь избранные.

М. Грушевский: Что касается «Военно-полевого романа», меня интересует все: как Вы встретились с Тодоровским, как он предложил Вам эту роль или Вы ему предложили себя на эту роль, как это было?

Н. Андрейченко: Вот Митюшке в то время было полтора месяца, сыну моему. Мы тогда жили в доме композиторов, и я вдруг получаю сценарий «Военно-полевого романа». Принесли мне его, я прочитала и сказала, что это просто гениально. Но я абсолютно не готова принять никакого решения по поводу съемок, пока я не встречусь с режиссером. Ну, действительно: ребенку было полтора месяца, а съемки - в Одессе. Для меня это был слишком серьезный поступок. Но, когда зазвонил звонок, открылась дверь и вкатилось, (я не могу сказать по-другому, потому что это было именно так), какое-то ясное солнышко, которое осветило просто всю квартиру… Человек с постоянно счастливой улыбкой на устах, излучающий добро и справедливость, появился Петр Ефимович (Тодоровский). Все вопросы были сняты в одну секунду. У меня не стояло никаких больше вопросов. Петр Ефимович никогда не давил. Он советовал, помогал. И потом, это была настолько автобиографичная его история, настолько близко к нему, у него действительно это происходило в жизни, он чувствовал и любил эту женщину до последней капелюшечки крови или до последней клеточки.

М. Грушевский: Какие-то конкретные вещи  для Вашего образа он придумывал?

Н. Андрейченко: Придумывал. Он мне помог найти образ этих обрубленных перчаток, этих грязных рук. Я помню, как он мне помогал под пальцы, под ногти засунуть грязь. И еще этот ужасный, обкусанный, какой-то обглоданный маникюр, это «произведение искусства», надо было много работы туда вложить. Я помню, как я это красила, как это было сложно, ведь надо же было создать иллюзию, что это все настоящее. Это был один из самых сложных гримов, который использовался в картине «Военно-полевой роман», эти руки.

М. Грушевский:  Следующий Ваш фильм «Мэри Поппинс, до свидания!» - где Вы его снимали?
 
Н. Андрейченко: Ой, снимали мы это все на киностудии «Мосфильм». Был построен целый город, настоящий город, декорация с магазинчиками, с домами, в которые можно было войти и снимать.

     Сегодня кажется, будто Наташа шла по жизни легко и весело, получала, что хотела. Но, оказалось, не так все просто. И некоторые фильмы, которые сегодня именуют «культовыми», «знаковыми» изначально задумывались совсем иначе. 

М. Грушевский: Еще один вопрос, который может быть, не очень Вам понравится, но, тем не менее, я его задам. Я с удивлением узнал, что Вы были одной из претенденток на главную роль в «Зимней вишне».

Н. Андрейченко: Да, да. Я не была претенденткой, я была той единственной актрисой, на которую Владимир Валуцкий написал сценарий «Зимней вишни», он писал эту роль для Наташи Андрейченко. А после фильма «Мэри Поппинс, до свидания!» я очень-очень хотела сниматься в этом фильме, безумно! Мне так нравился этот сценарий и я чувствовала, что я должна это сделать, но как-то странно складывалась судьба в то время, на горизонте возникла картина «Петр Великий», для которой я, честно говоря, мало что сделала. И вела себя очень неприлично, потому что приехал режиссер Лэри Шиммер, он же продюсер картины, умолял меня заниматься английским языком, пригнал лучших педагогов по речи, по произношению и так далее. Сказал мне, что я буду играть одну из главных ролей – жену Петра первого, первую жену Евдокию Лопухину. Но я как-то не отнеслась к этому серьезно и все время говорила: «Да ладно». Это была первая американская картина, которая когда-либо снималась на территории нашей страны, огромный многобюджетный фильм, там какие-то тридцать шесть миллионов долларов это все стоило. Лэри говорил: «Почему ты не готовишься, ты понимаешь, что это один из самых больших шансов в твоей жизни?» И я отвечала: «Да ладно, сейчас я тебе буду готовиться, язык учить. Никогда ты не снимешь эту картину в нашей стране, никто не разрешит тебе к нам приехать, не морочь мне голову». Но я оказалась неправа. Картина снималась, и я сейчас уже не помню, как разворачивались все эти события, но я знаю, что не захотели меня снимать в картине «Зимняя вишня», потому что посчитали, что я продалась американскому империализму.

     Но Наташа никогда не падала духом, она точно знала: самое интересное впереди. У нее постоянно звонил телефон, каждый телефонный звонок приносил новые роли, новые встречи. И вот встреча с легендарным Максимилианом Шеллом.

Н. Андрейченко: Познакомилась я с ним в Суздале на съемках, я сама подошла к нему, мне было очень интересно. Как-то просто я никогда не видела его ни в каких фильмах, к своему стыду. Я много снималась, я не смотрела во ВГИКе «Нюрнбергский процесс», потому как это была классика, история и так далее, ну не видела я этого. И поэтому, когда я подошла к этому человеку и мужчине, явно великому артисту, он так потрясающе работал, это было удивление и наслаждение смотреть, что он творит, со стороны, я подошла к нему сама и сказала удивительно глупую фразу. Я не могла говорить по-английски, это было единственное, что я знала, это из моей роли: «Я такая злая на тебя, почему ты отправил меня в монастырь?» Только сейчас я понимаю, как я была права. Но дело не в этом.

     И опять все получилось не сразу. Не сразу все устроилось. Не положено было советской киноактрисе выходить замуж за иноземца. Хоть и актера, но капиталиста.

Н. Андрейченко: Потом произошло так, что родилась дочка. Я помню, что на картине «Леди Макбет Мценского уезда», когда я прыгала с плота в воду, у меня уже был колоссальный живот, месяцев семь.  Я увидела Максимилиана, когда приехала к нему в Мюнхен родить дочку, с пузом в возрасте восьми месяцев и пяти дней. Мы чувствовали, мы хотели только дочку, и мы знали, что имя ее будет Анастасия, изначально.

     Кто бы мог подумать, что одну из лучших своих ролей Наталья Андрейченко сыграла уже будучи, как говорят на ТВ, «глубоко беременной женщиной»?

М. Грушевский:  А я не понял,  на съемках «Леди Макбет» никто не знал об этом, ни режиссер Роман Балаян, ни оператор Павел Лебешев?

Н. Андрейченко: Нет, Лебешев, бедный, не знал. Вот это он мне простить никак не мог. Балаян знал, потому что он пригласил меня на эту роль. Я мечтала об этой роли, я в 23 года ходила к Ермашу (в то время - председателю Госкино СССР) просить его дать поставить нам эту картину с режиссером Самсоном Самсоновым. Меня обвинили во всех грехах и сказали, что это невозможно, секс на бытовой драме или бытовая драма в сексе. Я не помню, как это все было оформлено словами, но, во всяком случае, это было невозможно. И вдруг Балаян, и вдруг такое предложение, и я сказала Роме о беременности сразу, сказала, что я знаю, как себя вести в этом положении, в этой ситуации, я знаю, что я буду очень хорошо выглядеть, «Я тебе обещаю, что не произойдет никаких изменений. Но ты должен об этом знать». Поэтому Рома Балаян знал об этом единственный, и, к сожалению, он не предупредил Пашу Лебешева, и Паша дико бесился. Он всегда говорил: «Ну что же Вы мне не сказали, я видел, что в кадре у артистки растет нос. И это уже не первый раз, у меня был точно такой же опыт с Еленой Соловей, и меня тоже никто об этом не предупредил. Я измучился, я понять не мог, у меня каждый день возникала все более сложная проблема со светом». Вот, потом уже смеялись по этому поводу, конечно, надо было Паше сказать… Так что, Настька у меня в серьезной работе находилась просто с момента зачатия.

     На Западе ей жилось очень непросто, но Наташа боролась. С языковым барьером, с продюсерами, которые ей не давали ролей.

Н. Андрейченко: Когда мы решили-таки остаться в Голливуде и сняли там дом, приехала туда тут же моя дочь, приехал мой сын, и полтора года я только училась, училась, училась, училась. Опять пошла в школу, я стала заниматься с лучшими педагогами по удалению акцента, я ходила заниматься танцами. В общем, я вкладывала эти полтора года в себя и безумно переживала и страдала, потому что не было никакой работы вообще. И я не понимала тогда, чем я занималась, я только сейчас понимаю, как много мне возможностей и бог дал, и Макс.

     А вскоре пришло время удивить Америку. Наташу стали называть «русским чудом». А как ее еще могли называть: ведь она могла остаться полным инвалидом. Свидетелем этого страшного происшествия стал эмигрант из России, артист балета Александр Годунов.

Н. Андрейченко: Так сложились обстоятельства, я не хотела идти на этот вечер, я не хотела встречаться со своей агентшей, тем более, что мы должны были идти туда не одни. Я очень люблю и уважаю Александра Годунова, я с ним никогда не была знакома, и мы должны были идти на этот ужин втроем, то есть я понимала, что профессионального разговора не будет, это все  тусовка, это все не туда. Поэтому мне очень не хотелось, я странно оделась, как сейчас помню, в огромную дутую куртку, и это в то время, когда там жара в декабре, какая куртка? Но эта куртка просто спасла меня. У меня были огромные сапоги ботфорты, у меня были кожаные штаны, то есть эта вся моя одежда меня спасла. Я действительно ничего не понимаю в наркотиках, а они сильно там выпивали, и потом там были какие-то наркотики, потому что все куда-то ходили, в какие-то туалеты (я про агентшу говорю), она была совершенно в непонятном состоянии. Когда мы вышли из ресторана, ей нужно было сделать просто три шага для того, чтобы ступить к своей машине, дверь которой для меня держал человек и говорил «Идите». А в то время на огромном косогоре сидела в колоссальной белой машине, по-моему, «Ягуар» неизвестно какого года, по-моему, дореволюционного, моя маленькая Одри Каан, которая всю жизнь ездила на «Порше». Я сказала: «Одри, что ты делаешь? Это не твоя машина, куда ты?» Она говорит: «Я сейчас этого человека довезу и сяду в твою машину». И мне этот мужчина говорит: «Идите», а мне внутренний голос говорит «Стой!», и Годунов рядом со мной: «Не ходи, не ходи». Мужик мне этот говорит: «Машину будешь свою забирать или нет?». И я пошла. А эта машина покатилась на меня. Все, что я помню: маленький выход из туловища, стала прокручиваться пленка, я  вспомнила все с первой снежинки, упавшей на мое лицо, это еще совсем момент детства, и я помню, что меня спасла последняя мысль, а мысль была такая: «Митю я не успела усыновить». Я просто ждала все время, когда проедет машина по мне, она проехала, и я осталась лежащей. Я спросила у Годунова, есть ли у меня ноги, он сказал, что, в общем-то, есть. Все люди, которые видели случившееся, всю эту аварию, когда по мне проехала машина, они даже не спрашивали. Они сказали: «Только не подходите к ней, не трогайте ее, потому что там, видимо, все переломано». Когда приехала медицинская машина, мне надели корсет и отвезли в госпиталь. Отвезли, там я валялась никому не нужная часа три, потому что я потеряла абсолютно дар речи,  я забыла, как говорить по-английски. Я просила Сашу от меня не уходить. Я ему очень признательна, он не оставил меня в эту минуту. Конечно, у меня была страховка, но я ничего не знала, не понимала. Это был такой шок. Саша остался со мной до последней секунды, пока не приехал владелец агентства, потому что Макс, как всегда, где-то был на работе. Отвезли меня на рентген, посмотрели, и стали приходить врачи в комнату: один за другим. Посмотрели, что все цело, позвоночник, все. И по Америке пошла такая фраза: «Да, You can’t kill a russian woman. Невозможно убить русскую женщину».

     Поверить в эту историю действительно сложно. Но все было именно так. Живая и невредимая Андрейченко сидела передо мной.

М. Грушевский: Заковыристая у Вас жизнь, каждый день приносит что-то новое. Вы, действительно не знаете, что Вы скажете или что Вы сделаете завтра?

Н. Андрейченко: Нет. Конечно, не знаю. А кто же может знать?

М. Грушевский: Так интересней?

Н. Андрейченко: Конечно, интереснее. Так в этом весь смысл. В познании, радости, счастье, когда ты всему учишься, когда ты не прогнозируешь. Этому я научилась уже только сейчас, к сожалению, раньше у меня все было по плану. Макс все время надо мной шутил: «У тебя все как у русских: по пятилетнему плану. Какой план?! Расслабься. Живи, живи уже».

     Кто-то скажет: она уже все сделала, ну чего от нее еще ждать? Как, а удивлять? Раз начав, разве можно остановиться?

М. Грушевский: Наташа, последний вопрос, который я очень люблю задавать. Начиная свою жизнь сначала, что бы Вы сделали в ней иначе?

Н. Андрейченко: Сначала? А зачем?

    2000