Израильская мозаика

/* иллюстрация - Giuseppe Arcimboldo, "Тerra", 1566 */ 


памяти моих родителей
посвящается.

Вместо предисловия:               
Повесть "Израильская мозаика" задумана мною очень давно. Сначала я хотел рассказать только о том, чем занимался в стране, название которой исчезло с карты мира, но злое наследие живо до сих пор, и события прошедших лет красноречивое тому подтверждение. Персонажи повести - образы собирательные. Я умышленно не называю их по именам, ограничиваясь местоимениями, ибо любой из нас может найти в них какие-то черты свои или знакомых. Места работы и должности также не должны смущать или задевать читателей, потому что и там люди совершенно разные, и их взгляды, и отношения могут отличаться от тех, что описаны мной.
Одно безусловно: мы разучились понимать друг друга, варясь в котле собственных проблем и забот. Житейские заботы и проблемы отодвинули на задний план божественную частицу, заложенную в наши души, именуемую совестью. Часто ли мы советуемся с совестью, живем ли по её советам? И если нет - Господь сурово наказывает. Одна фраза, один дурной поступок могут перечеркнуть всё, оставив в жизненной мозаике лишь пустоту и забвение. Однажды солгав, поступив против своих убеждений, мы мучаемся всю оставшуюся жизнь. Способны ли мы, оценить свой неблаговидный поступок, способны ли признать ошибку, об этом моя повесть.
Оказавшись в Израиле начале 90х, я стал свидетелем "мирного процесса", затеянного некоторыми израильскими политиками. Уже тогда я видел, что утопическая идея мирного сосуществования обречена на провал, ибо одну из договаривающихся сторон представляли террористы, обученные спецслужбами СССР; вторую - тщеславные демагоги.
Моя правота доказана ходом истории и произошедшими с тех пор событиями. Набирающий силу международный терроризм - это не только убийства мирных граждан и их похищения с целью получения выкупа, это попытка смены цивилизации в обществе. Xарактерно, что именно Израиль, страна, в полной мере ощущающая терроризм, одним из первых заблудился в иллюзорных надеждах. Что это, желание поверить кучке авантюристов, купающихся в лауреатских званиях, или усталость нации, живущей в нестабильной стране, обременённой житейскими заботами - выводы делать читателю. Одно бесспорно, мы приходим в этот мир лишь на миг по вселенским масштабам, и от того, что мы оставляем после себя, зависит не только воспоминание о нас, но и судьбы будущих поколений.

illustration - "Earth", Giuseppe Arcimboldo, circa 1570

Глава 1

Они договорились встретиться вечером, после работы, и отправиться в какой-нибудь ресторан, отдохнуть, расслабиться от ежедневной трудовой рутины. Поиск новых увеселительных заведений превратился в своеобразный ритуал, спасавший от тоски, когда они оставались дома вдвоём. В такие вечера только и оставалось, что болтать с подругами по телефону да любоваться, как он, лениво развалившись перед телевизором, посасывает пиво и смотрит свой дурацкий футбол. Тогда, переговорив обо всех приобретенных нарядах, французской косметике, украшениях и прочих женских радостях, обсудив всех, к кому не испытываешь особых симпатий и вспомнив даже самые незначительные сплетни, она, кончив болтать по телефону, вспоминала текущий день, и, казалось бы, отступившая злость, тоскливая и привычная, душным мешком накрывала её, как заново.
Уже много лет её злило учереждение, в котором она работала, её должность начальника управления, многочисленные заседания и комиссии, председателем которых она неизменно избиралась; но больше всего её злили люди, толпящиеся в очередях перед зданием и внутри учреждения, солидно именуемого Ведомством Национального Страхования. Толпы стариков, матерей-одиночек, инвалидов и великовозрастных учеников религиозных школ, праздношатающихся безработных, арабок в платках и ортодоксальных иудеек в париках - с многочисленными сопливыми орущими плаксивыми детьми, активным демографическим фактором во всей красе и звуковом оформлении. Эти так называемые "социально-слабые слои населения" вечно жаловались на пустые холодильники, душащие ссуды банков, дороговизну лекарств и продуктов, рост цен за съёмное жильё, на невозможность в силу возраста или состояния здоровья выполнять тяжёлую физическую работу - или какую бы то ни было работу. Всё произносилось умоляющими голосами, со слезами на глазах, однако, стоило им получить социальную помощь, как они начинали неофициально подрабатывать, ездить за границу и отдавать жалкие гроши детям, для оплаты учебы в университетах.  Собираемость средств в общенациональные страховые фонды год от года сокращалась, а аппетиты малоустроенных росли. Дети и внуки, закончив университеты, уезжали за границу, предоставляя немощных стариков заботам государственных служб и оставляя иx бременем на бюджете.
Её отец, долгие годы возглавлявший Службу Национального Страхования, прямо заявлял, что oрава потребителей-дармоедов приведёт страну к гибели, что необходимы реформы по урезанию социальных льгот, нужно честно зарабатывать кусок хлеба. Однако и отец, и она хорошо знали, кто больше всего разоряет страну, в чьих карманах оседают с таким трудом собранные средства, но сфера влияния этих людей была столь значительна, что посягать на их благополучие никто не имел права. Чем ближе подбираешься к вершине властной пирамиды, тем яснее осознаёшь, что все равны, - но есть равнее. Именно эти люди, при всей своей малочисленности, вершили судьбу страны, оставаясь в тени и не давая обывателю возможности их осуждения. Политики, юристы, финансисты и журналисты, до хрипоты убеждающие население о своей независимости, о власти закона и демократии, щедро проплачивались этими людьми за лояльность и терпимость к власть предержащим. Cтоило кому-либо этих рупоров демократии-гласности высказать отличную точку зрения, как депутаты исчезали с политического горизонта, юристы и финансисты закрывали офисы, а журналисты искали работу в перефирийных издательствах. Госчиновники не были исключением, они церберами стояли на страже интересов сильных мира сего, ибо от соблюдения этих интересов и благополучия неприкасаемой клики зависело существование бюрократической машины государства.      
Набегавшись по кабинетам мелких служащих, просители возвращались в длинную очередь у парадного подъезда - у двери её кабинета. Теперь только она решала, к кому из просящих проявить благосклонность. Всё вершилось и свершалось в формальных рамках буквы закона: вот у этой найдены мужские носки, хотя она мать-одиночка, а этот самостоятельно умывается и даже бреется, нагло требуя оплаченного Учреждением помощника по уходу за больными и немощными; этот, ссылаясь на болезнь матери, невовремя отметился в службе трудоустройства… И все они, согласно установкам и правилам, должны быть лишены социальных пособий. Она внимательно выслушивала жалующихся, сочувственно кивала и обещала разобраться, заранее зная, что решение принято, данные внесены в центральный компьютер, и ничего меняться не будет. И так день за днем, год за годом.               
Она пришла работать в Службу Национального Страхования обыкновенной служащей, сразу после армии. В армии она закончила курсы секретарей, научившись сносно печатать и отменно варить кофе. Как секретарь она проигрывала многим девочкам, закончившим курс вместе с ней, однако у неё было два значительных преимущества перед ними: смазливая внешность и связи её отца. И служила она не на базе, а в офисе министерства у располневшего от казённого безделья генерала. Утром, сварив для генеральского отведывания кофе, поймав на себе взгляд стареющего голодного самца, она выходила из кабинета и в течение всего дня либо трепалась по телефону, либо рассматривала журналы мод. Дождавшись пяти вечера, она звонила отцу, тот присылал машину, и она, доложив генералу, что уезжает домой, вновь ловила на себе его похотливые глазки. Все вечера были свободны, и она с удовольствием проводила их в компании друзей. Тогда же произошло в её жизни событие, о котором она не любила вспоминать.
Школьный приятель пригласил её на день рождения, придя, она обнаружила, что они только вдвоём. Именинник объяснил, что родители отдыхают в Эйлате, а остальные гости подойдут позже, и предложил лёгкий коктейль - скрасить ожидание. Oна согласилась, и то ли в коктейль оказался не очень лёгким, то ли приятель - очень напористым, только часа через три она пришла в себя в его кровати абсолютно голая от дикой головной боли, рядом, тоже голый, мирно посапывая он. Потом выяснилось, что она беременна, что необходим аборт, что ни он, ни она никакой-такой любви и вообще никаких взаимных чувств не испытывают, - кроме брезгливой ненависти с раздражением, и она всё с большим трудом скрывала от отца свою беременность, а он всё лихорадочнее искал деньги и частную клиннику, где согласились бы сделать аборт. Aборт делали в какой-то полуподпольной клинике, сделали неудачно и обрекли её на бездетность. Позже, уже учась в университете, она, трясясь и захлёбываясь рыданиями, рассказала всё отцу, тот в первую минуту хотел убить подонка, но виновник всех бед, в том числе её девической опрометчивости и бездумности, давно уехал из страны, серьёзно подсел на наркотики и ютился где-то в бразильских трущобах.   
После благопoлучного отслуживания непомерно тяжких армейских будней она приступила к будням трудовым, в учреждении, которым заведовал премудрый, всемогущий и заботливый папенька, в Управлении Национального Cтрахования. Oна не рылась в газетах, изучая рубрику "требуются", не посылала никуда резюме и не ходила на отборочные собеседования, просто однажды отец привёл её в Управление, указал на стол с телефоном и сказал, "это твоё рабочее место". С того дня началась её трудовая деятельность в должности служащей-клерка, зарплата не бог весть что, почти хватало на шмотки, макияж и парфюм. Отец помог, оплатив расходы в вечернем университете, куда она поступила на отделение "история и философия", потом купил ей квартиру и машину. Так что к моменту, когда она получила академическую степень, у неё было всё: квартира, машина, должность и независимость. На работе, пока она числилась студенткой, её загружали не сильно, контрольные и рефераты писались в рабочее время, а вечера освобождались для встреч с друзьями и дискотек, видимо, отец сделал соответствующие распоряжения. По окончании университета её стали ежегодно отправлять на курсы, симпозиумы и научные совещания, после которых она получала свидетельства, удостоверения, дипломы…  - всё это шло в зачёт её дальнейшего карьерного роста, она и не заметила, как стала старшей служащей, потом начальником отдела, потом начальником управления. "И ведь всё сама," -  думала она, - "Ни одного дня не сидела нахлебником у государства". Мысл, что все её достижения как-то связаны с отцом, даже не возникала, а если и так, кому он должен помогать, как не ей. Учась в университете, она так и не смогла найти достойных друзей, а когда услышала однажды за спиной шёпот и прозвище "папина дочка" - вовсе отдалилась от сокурсников, считая, что они ей просто завидуют.   
Зато понятие "деловая женщина" ей подходило вполне. Работа и карьерный рост стали главными в её жизни, и не потому, что она так любила свою работу, а потому что в её жизни больше ничего не было. Отец, вечно занятый внутриполитическими склоками, муж уставившийся в телеэкран на бесконечно гоняемый по полю мяч, или подруги, готовые день и ночь обсуждать наряды. И если раньше она могла вспомнить какой-нибудь случай из повседневной практики о жизни этих вечно недовольных и вечно жалующихся, то теперь, по мере карьерного роста, все они, конкретные личности, превратились невнятную болотистую массу, в "социально-слабую часть населения" со среднестатистическими уровнями и показателями, в бесконечные заседания коммисий и совещания, так что к концу рабочего дня голова пухла от боли, а решения, кто же он, этот среднестатистический бедняк и как ему эффективнее помочь, так и не находилось. Зато моментально находились решения по увеличению штатов и зарплат чиновников управления, начинающих рабочий день с коллективного распития кофе. Это называлось "дежурной планеркой рабочего дня", и именно здесь она могла дать выход эмоциям: "понаехали!" -  как правило, начинала она.
"A мы тут разбирайся, мало нам было великовозрастных учеников ешив*, плодовитых арабок и своих бездельников, так приехали эти русские, сильно-умные и хитрые. Разузнав, что льготы и пособия у одиночек выше, чем у семейных пар, они формально разводятся в странах исхода. Добившись льгот ветеранам второй мировой войны - стали прибывать с купленными удостоверениями, она сама проверяла одного такого, которому к моменту окончания войны было только 14 лет, а он утверждал, что был "сыном полка" и ходил в разведку, но ведь она видела, как в Москве на рынке торгуют боевыми наградами, фальшивыми удостоверениями и дипломами, как за несколько минут Иванович превращался в Исаковича, а в графе "национальность" жирно выводилось "еврей"."
Не ожидавшие такого наплыва посетителeй и не готовые к такому количеству людей и связанной с ними работы, чиновники принялись изобретать дополнительные инструкции и циркуляры с расплывчатыми формулировками, которые   те же чиновники могли трактовать и так, и эдак, а дабы не вышло какого конфузa, по умолчанию трактовали не в пользу просящих и спрашивающих. Языка эти понаехавшие не знали, а если и знали, то не настолько, чтобы разобраться во всех витиеватостях канцелярского стиля-слога, и любого можно было легко оставить с носом, размахивая перед носом просителя солидным бланком с теми же непреложными и непозыблюемыми уложениями, постановлениями, параграфами, директивами - словом, инструкциями. Главное - видимость колоссальной загруженности небожителей и вершителей, чиновников-служащих, при минимальном решении проблем. Это позволяло выбивать дополнительные ставки и оклады для и без того немаленького аппарата управления. Однако ошибки и сбои всё же случались. Вот и вчера, какой-то особо активный посетитель всё же пробился к ней кабинет, притащив расчетные листы по зарплате за год и их - из Самого Учреждения! - письмо с указанием долга в несколько десятков тысяч шекелей**. В принципе, посетитель был прав. Кто-то из служащих не внёс данные, что посетитель работает и исправно платит взносы в больничную кассу и в службу национального страхования, кто-то, пересчитав первоначальный несуществующий долг с учётом индексов и надбавок на подорожание, стал ежемесячно этот долг увеличивать, -  и пошло-поехало: письма, напоминания, письма с угрозами о передачи дела в суд и активно-бурная деятельность служащих, а в результате -  извинения, невнятные оправдания, ссылки на сбой в компьютeрной системе. В конце концов, нашли главного виновника, то есть, виновницу скандала, и надо было принимать меры, чего как раз и не хотелось: служащая была родственницей ближайшей подруги. Она, лично, спустившись с небосклона, успокоила взволнованно-разгорячившегося посетителя, пообещала принять меры. Нo, выслушав её замечания, нерадивая сотрудница разрыдалась, ссылаясь на семейные обстоятельства, и вместо внушения делового внушения чиновнице-служащей ей пришлось успокаивать и утешать слёзно всхлипывающую и вытирающую слёзы женщину.
Так было всегда, перекладывание ответственности за любые ляпы на семейные обстоятельства, пробки на дорогах, погодные условия, компьютeрные вирусы, черезмерную загруженность, отсутствие помощи, на... и всё всем сходило с рук, как с гусей вода, и все были по горло заняты, бегали с кучей бумаг по кабинетам, и у дверей каждого наличествовала страждущая очередь. Вся эта бестолковая беготня, эти обозленные очереди, эти нечитаемые бланки, языковой барьер и весь этот балаган-бардак злили и раздражали её, но ещё больше злило и оскорбляло, что некоторые устроились в жизни лучше неё.   
Сегодня утром она получила от подруги из Америки письмо, в котором та описывала чудесный отпуск с мужем на Багамских островах. "Господи, везёт же людям!" - думала она, - "и ведь не красавица, курица тупая, а как устроилась!.." Родственники подруги давно жили в Америке, они отыскали застенчивого и рано располневшего увальня, для которого единственным авторитетом была и остаётся его мама. Её подруга, хоть и дурища-уродина, - сразу сообразила, что необходимо понравиться его маме, и избранник в кармане, ловко использовала эту тактику, и вот уже много лет катается сыром в масле у бога за пазухой. Муж подруги, известный адвокат, сделал себе имя, защищая интересы нескольких ведущих политиков и актёров. После замужества и рождения детей подруга заметно пополнела, и несмотря на ежедневные массажи и строгие диеты, так и не восстановила форму. Она ещё раз взглянула на письмо, где подруга писала о гoнораре мужа за недавно выигранное дело, о том, что на этот скромный гонорар они решили расширить бассейн и отремонтировать домик для гостей, примыкающий к непритязательной вилле тюдорского стиля, и зло подумала: "Мне бы твои заботы. А тебе - мои." Перед глазами возник образ пышнотелой подруги с плохо наложенной косметикой и постоянной неестественной улыбкой.
"Деловая женщина"… A ей хотелось быть просто женщиной, вскакивающей по утрам, чтобы приготовить мужу завтрак, затем прошвырнуться по магазинам и бутикам, заглянуть в фитнес клуб или кафе, а вечером ждать его к ужину и слушать новости текущего дня, и чтобы смотрел он на неё жарко и влюбленно, а не грустно и виновато. Горечь досады на себя и свою жизнь комком подступила к горлу и проступила слезами на качественной туши. Почему-то сразу вспомнилась мама, её ласковый, успокаивающий голос: "Не плачь, моя маленькая, не плачь, ведь ты уже большая и сильная".
Она осталась без матери в восемь лет. Мать долго болела, он и с отцом бережно ухаживали за ней. Ужасы войны, расстрел родителей в Бабьем яру, прятание по подвалам и сараям, боязнь быть выданной фашистам вчерашними соседями - украинскими националистами, - всё это отложилось в её жизни, в душе и теле. Всю войну мама скиталась по чужим углам, мёрзла и голодала в лесу, батрачила на зажиточных фермеров и, проделав трудный путь через Бессарабию и Румынию, уже после войны пятнадцатилетней девчонкой прибыла в Палестину. Здесь она познакомилась с её отцом, а когда ей исполнилось восемнадцать, они поженились. Детей у них долго не было. Вердикт врачей, что беременность и роды плохо отразятся на мамином здоровье, был нарушен, когда маме было уже 27 лет. Мать сумела убедить отца, что дом без детей пуст, и когда родилась она, родители были на седьмом небе от счастья. Счастье оказалось недолгим, потому что мама действительно начала сильно хворать, а потом и вовсе слегла. Когда она была маленькой девочкой, мама вместо обычной сказки на ночь рассказывала ей о своей семье, о городе Киеве и о своём старшем брате, который ушёл в первые дни войны на фронт. Мама верила, что единственным, кто выжил в их семье, кроме неё, был брат, и долго и упорно писала в различные инстанции СССР письма с просьбой разыскать брата, но получала в ответ лишь лаконичную отписку "поиски продолжаются". А потом была Шестидневная война, разрыв дипломатических отношений с СССР, и писать стало некуда. Мама так и умерла, не разыскав брата, но просила продолжать поиски. 
После смерти мамы отец больше не женился. Вечером после работы на столе всегда ждал приготовленный ужин, а утром свежевыглаженная белая рубашка, и маленькая хрупкая девочка, удивительно похожая на свою мать и занявшая место хозяйки в доме, уже ни с кем не смогла бы его разделить. Скорей всего, у отца, ещё довольно молодого мужчины, были какие-то связи с женщинами, но были они столь тайными, что она не только не знала о них, но и предпочитала не догадываться. Священная заповедь, он и его дочь - это его семья, ни разу не было нарушено.
Однажды, уже взрослой девушкой, она забежала с подругой в какое-то кафе и замерла на пороге. В самом дальнем углу за столиком сидел отец с миловидной ухоженной женщиной, нежно держа её за руку, он что-то тихо ей говорил. На минуту замешкавшись, она потянула подругу к выходу. Подруга недоумевала, почему они не остались в том кафе, она так и не нашлась что ответить, а вечером вела себя как ни в чём ни бывало, но с тех пор в её душе поселились противоречивые чувства. Oна понимала, что, выйдя замуж, оставит отца, с другой стороны, она ни за что не хотела уступать отца какой-то чужой женщине. Очевидно, и отец понимал это, и потому оставил всё, как есть, погрузив всю свою нерастраченную любовь на дочь. 
А потом… Потом была серая будничная жизнь, учёба, работа, забота об отце, войны и теракты, бездумные прожекты политиков, лишь ухудшающие положение страны, нечеловеческое напряжение и единственное желание: прожить ещё один день сколько-нибудь мирно и спокойно, без каких-либо потрясений.
Как-то, по случаю дня рождения одной из подруг, она оказалась не вечеринке в ресторане. Она весело болтала о каких-то пустяках, заливисто смеялась и вдруг всем своим существом почуствовала, что за ней кто-то пристально наблюдает. Повернув голову, она увидела его, их взгляды встретились, он не отвёл глаза, а продолжал смотреть на неё так пристально, словно хотел заглянуть в её душу. От этого взгяда по её телу пробежала легкая дрожь, и стало тепло, и как-то особенно светло, будто сползла и исчезла серая пелена повседневности. Она улыбнулась ему, а он решительно поднялся и подошёл к их столу.

Глава 2

Он решительно поднялся и подошёл к их столу, просто и ненавязчиво представился и попросил разрешения присоединиться к их компании. Щедро угостив девушек, он расплатился, достав внушительную пачку наличных из довольно потёртого бумажника, а когда стали прощаться, вызвался проводить её до дома. Она позвонила отцу, сказала, что доберётся сама, и просила не волноваться. 
Идти с ним по ночному опустевшему городу было совсем не страшно. Несколько раз к ним подходили компании изрядно подвыпивших, неряшливо одетых парней, но увидев его, приветливо здоровались и проходили мимо. Она поняла, что он свой в этом мире и хорошо ориентируется в этом тёмном и неприветливом городе, среди этих выпивших или принявших наркотики парней и их вульгарно одетых девиц, профессия которых не вызывала сомнений. Впервые она, девушка из благополучной семьи, столкнулась с этим другим миром, миром нищеты, пьянства и наркотиков в котором он был своим и это ещё больше обостряло интерес к нему. В один из вечеров он, выпив больше обычного, разоткровенничался и рассказал ей о своей жизни.
Они прибыли в страну в начале 60-х, в семье было три брата, он - самый младший. Первым домом на обетованной родине стал металлический контейнер, наспех приспособленный под жильё. Летом в нём стояла невыносимая жара, зимой было холодно и сыро. Отец устроился подручным на стройке, мать шила подушки. Её швейная машинка целыми днями тарахтела, как пулемёт, и по всей квартире летал куриный пух c перьями. Отец приходил усталый, молча ужинал и сразу же ложился спать, чтобы назавтра, когда ещё совсем темно, вновь отправиться на работу. Старший брат стал выходить с рыбаками в море, средний целые дни проводил в компаниях каких-то сомнительных личностей, и только он не знал, чем бы заняться. Жизнь постепенно налаживалась, но в одну из сырых и дождливых ночей старший брат начал громко стонать, приехавший по срочному вызову врач, сказал, что брата необходимо везти в больницу, потому что у него редкая ревматическая болезнь. Брата неестественно скрутило, он жаловался на нестерпимую боль во всём теле. Почти месяц они всей семьёй попеременно дежурили у постели умирающего, спасти брата не удалось.
Потеряв старшего сына, отец, не отличавшийся весёлым нравом, стал ещё более угрюм и замкнут. Даже квартира, ради которой он целые дни проводил на работе, не улучшила его настроение и душевное состояние, да и череда бед не оставляла их семью. Средний брат, связавшийся с плохой компанией, был уличён в торговле наркотиками, и ему грозил большой срок. Собрав последние сбережения и продав всё, что можно было продать, родители наняли адвоката, усилиями которого брату дали только пять лет. Однако этого нового испытания сердце отца не выдержало, он умер, когда брата отправили в тюрьму. Мать тоже слегла, и её швейная машинка всё реже и реже тарахтела пулемётными очередями. Денег не было. Утром, сообщив матери что идёт в школу, он отправлялся к городскому стадиону, где собирались подпольные брокеры футбольного тотализатора. Так он начал зарабатывать свои первые деньги, которые как-то позволяли сводить концы с концами. Постепенно из мальчика на побегушках он превратился в одного из главных авторитетов, он знал футболистов, тренеров команд и судей, он мог точно указать, кто и когда победит или проиграет, он знал кому следует отстегнуть, чтобы в самый подходящий для гола момент игрок вдруг упал или раздался свисток судьи. Это для них, фанатов любимой команды, кричащих и свистящих, падение опытного нападающего на ровном месте было сенсацией, а для него - хорошо отрепетированным спектаклем. Он заранее знал, что те, кто поставил на сильнейшего, занимающего ведущую строчку в турнирной таблице, сегодня проиграют, и матч с аутсайдером, на которого ставило информированное им меньшинство, завершится нулевой ничьей. У него завелись деньги, много денег, но появились и конкуренты, с которыми происходили постоянные стычки и разборки. К тому же, окончив школу и получив аттестат, он должен был идти в армию, где вся его служба состояла в охране складских помещений, а когда он, отслужив, вернулся его поле деятельности было занято. Государство поняло, какие деньги можно делать, если легализовать подпольные игры, и его попытки сыграть с государством полностью провалились. В это же время из тюрьмы вышел брат, законченный уголовник и наркоман, который, наделав кучу долгов взялся за старое. Через несколько лет его тело было найдено на берегу тихой бухты Атлита с ножoм в груди, но полиция не очень занималась поиском убийц, мотивируя внутренними разборками в криминальной среде, в результате которых одним бандитом стало меньше. Наверно, и он пошёл бы по стопам брата, не подари ему господь встречу с ней. Pассказывая о себе, он видел её сочувствующие большие глаза с навернувшимися на них слезами и понимал, что ближе и роднее её у него ни кого не будет.
Через некоторое время она познакомила его со своим отцом, и он сразу понял, что попал в другую среду, среду благополучия, сытости и комфорта. Теперь пришла очередь удивляться ему, с какой лёгкостью он стал обладателем диплома одного из прибалтийских ВУЗов, как лeгко устроился в Электрическую Компанию на работу, как быстро, без каких-либо его усилий, начался карьерный рост. Он ничего не понимал в специальности, и это мало интересовало его начальство, зато он быстро усвоил основное правило: угодить начальству было важнее. Вот где пригодились его знания и чутьё знатока футбола, ведь и здесь, как на поле, необходимо обыгрывать противника, отдавать передачи тем, кто в более выгодном положении, и ждать, когда ты, именно ты выйдешь на удобную позицию, чтобы нанести сильнейший удар, который невозможно отразить. Преуспевает не умный и инициативный, а та серая лошадка, на которую поставили они, такие как, её папаша.
А потом была пышная свадьба, где он увидел друзей её отца, людей, которых раньше видел только по телевизору или на фотографиях в газетах, они мило улыбались и поздравляли его, желали счастья, охотно фотографировались с новобрачными и удалялись, чтобы за вкусной и сытной трапезой обсудить вопросы безопасности страны, борьбу с бедностью, рост преступности и прочее, прочее, хотя ни черта не понимали, как обезопасить страну, отчего растёт преступность, и как сократить бедность. Тогда, пожалуй, он понял, что началась новая жизнь, где он может стать фаворитом, и теперь он один из них. Стоя под хупой*** со своей избранницей, он и предположить не мог, какую роль ему уготовила судьба. Глядя на эту хрупкую и стройную красавицу с нежным взглядом, мечтая о детях, которых она ему подарит, он был счастлив, не предполагая, что мечта о детях так и останется мечтой, а его истинная цель -  сделать карьеру и в будущем сменить её папашу. 
Специалист лишь на бумаге, он понимал, что должен окружить себя профессионалами. Это было не трудно, так как приехало немалое количество образованных из СССР, поэтому он охотно брал их сначала к себе в группу, а затем и в свой отдел. Тактика была проста. Инженер из его отдела приходил с интересной идеей, техническое решение было безупречно, но корявый иврит мешал, а то и вовсе не давал понять суть проблемы; подключался опытный секретарь, поднаторевший в составлении деловых бумаг, и теперь, когда идея с техническими решениями облекалась словесной оправой, наступала его очередь. Он шёл к начальству и, по едва уловимому движению нахмуренных бровей или излишне сжатым губам, понимал, что необходимо, чертовски необходимо новое неординарное решение. Вот тут на свет и и выплывала идея корявоивритного инженера, и нахмуренные брови разглаживались, а губы расплывались в одобрительной улыбке. Начальство похлопывало его по плечу, многозначительно подмигивало со словами, что только на него и может положиться. Если же такой ситуации не возникало, идея хранилась в его персональном сейфе, и начиналась война интриг его непосредственного начальства с высшим руководством. Для этого при встрече с её отцом необходимо было лишь вскользь упомянуть о консерватизме  его непосредственного начальства, о загубленной идее, и ждать. Впрочем, ожидание не затягивалось, и вскоре он получал поздравления c назначением на новую должность. Так бывало не всегда, ибо и за начальством мог стоять мощный покровитель, тогда следовало выждать, кто скорей ослабнет, и если побеждал его непосредственный начальник, одолевший кого-то из высшего руководства, он всё равно получал эту должность, а его начальник уходил на повышение. Среди подчиненных он слыл демократом и диктатором одновременно, мало кто мог понять, почему он с одной стороны позволял критиковать себя и высшее руководство, а с другой эта информация оставалась закрытой для того же высшего руководства, и почему разумные эффективные решения должны вылёживать в его сейфе. Глупцы, они и не подозревали, какие козыри дают и какие подачи посылают ему своими откровенными высказываниями, ведь кроме технических решений и идей существовали ещё и протоколы с нелестными отзывами не только в его адрес, но и в адрес вышестоящих чиновников. С такими, пойманными на крючок, для начала проводилась беседа, работнику давалось понять: он, при всей своей грамотности и перспективности, не долго останется работником компании, если. Вот почему он с такой легкостью приписывал себе самые эффективные решения, а их автор скромно молчал и отводил глаза в сторону. Правда, были и принципиальные, пытавшиеся идти до конца, но с ними быстро расставались, и их невозможно было найти даже в мелких частных фирмах.   
В последние годы эта игра с бесконечными интригами и манипуляциями, угождениями начальству и уничтожением грамотных и инициативных, игра, в которой мишень и залог успеха - очередная должность, изрядно надоела. Шатаясь по кабинетам таких же руководителей, c оголенными до самых неразумных границ в самых соблазнительных местах секретаршaми, услужливо подающими кофе и круассаны, где давным-давно всё было переговорено о политике, женщинах и футболе, он понимал, что пламя рождается там, внизу, а он и ему подобные только отражают этот свет, и чем выше он поднимается, тем тусклее отражение, того и гляди, исчезнет.
В такие минуты он мысленно возвращался к тому памятному дню, когда позволил обмануть себя. Тогда он думал о том, что у него будет три сына, которые, звонко смеясь, будут гонять с ним мяч по футбольному полю и пытаться забить ему гол, а вечером, когда дети угомонятся, они с женой будут решать где провести предстоящий отпуск, следует ли купить гитару старшему, увлёкшемуся музыкой, что с велосипедом для среднего, и почему обувь горит на младшем, а она, молодая и красивая, вдруг надует губки и заявит, что ей надоела их мужская компания и ей хочется дочку, маленькую помощницу, после чего они уединятся в спальне и займутся выполнением этого важного проекта.
Если бы он только знал, если бы мог предугадать, что игра, начатая им, будет проходить по правилам её отца, и карьеризм и угодничество станут смыслом жизни, что ту полуголодную свободу он променяет на позолоченную решётку сытости и благополучие. Сколько раз он хотел послать всё к чертям, сколько раз при виде малолетнего карапуза к горлу подступал тяжёлый комок, сколько женщин было готово одарить его счастьем отцовства, но однажды серьёзно увлекшись другой, он сразу почувствовал, как кресло под ним зашаталось, и пара-тройка внушений холодным и жёстким голосом отрезвили его и поставили перед выбором, эта устроенность и благополучие – или. К тому времени он, окончательно обленившись, принял правила игры, по которым живёт уже много лет. Когда становилось совсем невмоготу, он говорил секретарше, что уезжает по делам в министерство, а сам отправлялся домой; там он включал телевизор с подключённой приставкой и часами гонял по экрану мячи от ворот к воротам, электронные футболисты по мановению его руки ловко выполняли дриблинги, боролись за верхние мячи, пасовали и били по воротам, трибуны скандировали и ревели, а он, апатично нажимая на кнопки пульта, думал о главном проигрыше, о своём голе в свои ворота. Часам к пяти вечера он возвращался на работу с деловитым видом и ждал, когда же разойдутся по домам его сотрудники, потом отмечал сколько дополнительных часов он просидел (от этого зависела зарплата), но с недавнего времени на сверхурочные ввели лимит, переработка после которого не оплачивалась, а посему и задерживаться не имело смысла.
Он взглянул на часы, ещё раз удостоверился, лимит дополнительных часов исчерпан, задерживаться не стоит, и позвонил ей. Она подняла трубку, и он наигранно-уставшим голосом сообщил, что заедет за ней. Прошёл ещё один серый унылый день, впереди такой же серый и унылый вечер с натужным весельем в очередном пабе или кафе, где, усевшись за столик и сделав заказ, они снова заговорят о работе, готовящейся забастовке, их урезаемых льготах и необходимости повышения зарплат для госслужащих; о том, как он ловко умыл конкурента, такого же небольшого начальника, как тот стоял, униженный и бледный, получая внушение, и как потом ставили в пример его. Боже, неужели так и пройдёт вся жизнь, жизнь двух вполне красивых, благополучных и не старых людей? Oна в свои годы выглядела весьма эффектно, стройная и тонкая, с высокой грудью, в облегающих джинсах или мини-юбке, подчеркивающей красоту её ног, с ухоженным дорогой косметикой лицом, казалась лет на десять моложе. Oн, высокий, спортивный, со слегка седеющей шевелюрой, был ей под стать. Часто он замечал, как им смотрят вслед, заглядываясь на красивую пару, в которой мишура оболочки прикрывала два глубоко несчастных существа, обречённых на пустое сосуществование. У него сжалось сердце, когда один из подчиненных пришёл просить отпускной день со своим внуком, потому что родители уехали отдыхать, а ребёнку нужно идти в цирк, и пятилетний карапуз громко закричал: "Начальник, отпусти деда со мной в цирк!" Все рассмеялись, и он засмеялся, но острая боль прошила слева так, как никогда до этого не было.
Ровно в шесть он на служебной машине подъехал к зданию Службы Национального Страхования. Охранник, помнящий его и знающий, что он муж начальницы управления филиала, приветливо помахал рукой и открыл шлагбаум; он подкатил к парадному входу и позвонил ей. Через несколько минут она появилась в холле. Кивнув охраннику, молодому израильтянину, вальяжно уселась в машину. "Куда на сей раз?" - спросил он, она назвала малознакомое место и сказала, что в этом пабе были её друзья и очень хвалили кухню и обстановку. Потом поинтересовалась, почему он на служебной машине, ведь дома простаивает их новенький джип. Oн ответил, что не было времени заеxать домой, что затраты на содержание машины и бензин уже оплачены компанией, к тому же, на многих полицейских магически действует эмблема компании, и они не так активно выписывают штрафы, - их нынешний министр много лет был начальником полиции страны, а про себя подумал: "Почему эти бывшие генералы возомнили о себе, что всё знают и умеют? Переходят из министерства в министерство, лезут решать проблемы, не смыслят ни уха, ни рыла, и всё что ни делают, идёт во вред. Да в общем и я такой же, молча улыбаюсь да кланяюсь, чтоб ласковы были, ради очередного чина или надбавки к зарплате".   
"Kажется", - тихо сказал он, - "Я снова совершил подлость. Помнишь, я рассказывал тебе об одном специалисте из новоприбывших? Он пытался к нам устроиться, пришёл с проектом станции, работающей на местном сырье, мои сотрудники только и говорили об этом проекте, о совсем незначительных субсидиях для его реализации, оставалось только пойти к руководству и настоять на необходимости работ по детализации и привязки к конкретным условиям. А я кормил его обещаниями что скоро сведу с руководством, намекал на необходимость изменить авторство ради его трудоустройства… Он тогда колебался, но в конце концов согласился, но я так ничего и не сделал. Выборы как раз были, помнишь? Очередные досрочные, всё у нас через пень колоду… Пришёл в министерство очередной генерал, привёл с собой ещё с десяток отставников. Они занялись обустройством кабинетов, больше их ничего не колыхало, и денег, как всегда, не хватало, я и отложил беседу до лучших времён. На днях узнал, что ведутся переговоры с одной американской фирмой о приобретении этого самого проекта за кругленькую сумму, а ведь проект мог быть нашим совершенно бесплатно". Его лицо сморщилось в болезненную гримасу. Она молча выслушала его самобичевания и усмехнулась.
- Ну-ну. Я могла понять все твои расскания лет этак двадцать пять назад, но сейчас, когда ты уже столько лет варишься в этом котле, тебе пора бы понять принцип "государство для нас". Личное благополучие всегда важней всего, посмотри на политических лидеров, на правительство… Они не поступают так же? Они никого не обманывают? И никому и ничему не вредят? А ты тут казнишься из-за какой-то станции и какого-то "русского". Понаехали тут сильно умные, учить нас будут, как строить и как дела вести.
- Но ведь те, кто обманывал, плохо кончили! Посмотри, что стало с лидерами, предавшими интересы народа и раздававшими страну направо-налево, ведь их вина обернулась их личной бедой, и даже их запоздалые раскаяния не спасают их от жестокого возмездия. Может, и мы вот так же. Не спешим домой к детям, а ищем где бы развлечься и способ отвлечься.
Последние слова, тяжело ударили её. Она отвернулась, её душили злость и обида. Неужели он прав, неужели это и есть божья кара? Oтец почти убедил её, что есть другие ценности: престижная работа, путешествия, развлечения, обеспеченная жизнь, наконец… A это ничтожество, сам бывший нищеброд, завидует тем, кто тысячами обивает порог её кабинета, жалуясь на отсутствие работы, долги и пустые холодильники, - но для кого вечерами звучит многоголосый детский смех. Ага, наплодят, потом ходят, выбивают детские пособия, бездельники.

Глава 3
               
Они припарковались у неизвестного им обоим ресторана. Здесь было тихо, парковок хватало. Пока они ехали, погода успела испортиться, похолодало, и пошёл мелкий противный дождь. Выходить в эту сырость совсем не хотелось, и они ещё какое-то время молча сидели в машине. Наконец, они вышли и побрели к ресторану. Перед входом одиноко маячила фигура охранника. После терактов в кафе и ресторанах министерство безопасности потребовало от владельцев выставить охрану, однако хозяева не позаботились о местах для проверки посетителей. Поэтому и охранники, и посетители испытывали неудобства в плохую погоду, но если для охранника это было делом привычным, то посетители злились и обычно ругали охранника. Вот и сегодня охранник стоял в промокшей куртке, в надвинутом почти на глаза капюшоне, сжимая в правой руке магнометр, и ожидал упрёков в свой адрес. Он вежливо поздоровался, провёл магнометром, и неожиданно, среагировав на ключи или мобильник в сумке у неё на плече, тот резко зазвонил. Тогда охранник попросил открыть сумку для более тщательной проверки, но вот этого-то делать совсем не хотелось, стоять под дождём и открывать сумку, и ведь там, вперемешку с мобильником, ключами и косметикой, валялись всякие интимные женские штучки. И её прорвало, злоба и раздражение, копившиeся нe один день, потоком ругани вылились на голову охранника, дополняя хлещущий всё сильней дождь.
Да кто он такой? Приехавший из дикой страны, где водку пьют вместо воды, а по городам разгуливают медведи, страны, вооружающей наших врагов, неграмотный, который даже говорит с ошибками! Как смеет он проверять её, здешнюю уроженку, построившую эту страну, прошедшую с этой страной войны, добившуюся здесь высокого положения, у дверей чьего кабинета сотнями толпятся такие вот! Она не задумывалась над словами, и оскорбления неслись уже не только в адрес охранника, но и всех понаехавших и загадивших страну. Тысячи, сотни тысяч, миллионы пьяниц и проституток, воров и наркоманов, убогих стариков и мнимых инвалидов, жирующих на средства честных налогоплательщиков и нагло досматривающих их.   
В ответ охранник не произнёс ни слова, только, когда она притомилась и поток иссяк, ещё раз вежливо попросил открыть сумку. Она расстегнула молнию на сумке, прокричав: "Любуйся, русская свинья!" Охранник заглянул в сумку, убедился, что ничего подозрительного в ней нет, потом грустно посмотрел ей в глаза и пригласил войти. Вечер с самого начала был испорчен.
Когда входная дверь за ними закрылась, охранник облегчённо вздохнул и расслабил кулак, сжимавший магнометр. Костяшки пальцев посинели, он едва сдержался, чтоб не ответить вздорной бабе. Он стоял под дождём уже второй час, люди всё подходили, и так будет продолжаться где-то до часу ночи. наплыв гостей заведения уменьшится, и можно будет на несколько минут зайти внутрь и попросить горячего чаю, который, торопясь и обжигаясь, выпить у порога. За годы работы охранником он научился внешне не демонстрировать свои чуства, а вежливо требовать предписанное службой безопасности. И хотя ехидные реплики типа "непыльную работу ты себе подыскал, проверять чужие сумки" или "за этот вечерний моцион тебе ещё и деньги платят" больно задевали, он старался хотя бы внешне оставаться невозмутимым, но эмоции, старательно упрятываемые в самые дальние уголки души, могли вырваться наружу, как вода, доведённая до кипения и брызжущая через край. Охранников безжалостно увольняли, если они пытались отвечать, а клиенты, соответственно, жаловались на грубость, благо хроническая безработица создавала отличные условия для обновления их состава. Чем и пользовались хозяева заведений, которым представлялись услуги охранных фирм, их требования сводились к тому, должны оставаться довольны и пребывать в праздничном настроении, а владельцы охранных фирм требовали тщательного досмотра как самих клиентов, так и их личных вещей. Поэтому охранник, зажатый меж молотом и наковальней и вертясь ужом на сковородке должен был не раздражать клиента и досмотреть его. Люди попадались разные, многих досмотр, как они ни старались это скрыть, раздражал, и в считанные секунды надо было найти слова, поднимающие настроение вновь, какие-то нелестные замечания перевести в шутку, где-то объяснить клиенту, что таковы требования службы безопасности, а сегодня как раз поступила информация о готовящемся теракте и так далее тому подобное.
Здесь бы психологу крутиться, а не таким, как он, но ведь за качественную профессиональную работу надо платить, а кто ж на это пойдёт? Хозяева заведений, пользующихся услугами охранных фирм? Или сами охранные фирмы, обсчитывающие работников? Немногие, терпя унижения и оскорбления, смирившись с обманами, недополучая заработанных грошей и понимая всю безысходность своего положения, продолжали работать. В самые горькие минуты его поддерживала мысль о тех, кто помог и помогает выжить в этой стране и любить её. Не все так думают, твердил он себе, есть люди, для которых наш приезд в страну был в радость, и кто по зову сердца помогают нам. Разве можно забыть то отношение, когда они, находясь в стране несколько дней, не зная язык вечером вышли позвонить, а телефон-автомат проглотил их последний асимон****, и встретившаяся женщина оказалась русскоговорящей ватикой (старожилом страны),  - как она пригласила их к себе домой позвонить, и выяснила, что они только приехали и ютятся в маленькой комнате с ещё одной семьёй, где их в общей сложности девять человек, что в квартире нет ни мебели, ни матрасов, ничего, чтобы хоть как-то отдохнуть. Позвонив, поблагодарив, выпив непременно предлагаемую воду и ещё раз поблагодарив, они ушли, не оставив точного адреса, а эта женщина полночи разыскивала их, обходя весь район и выспрашивая, где тут новые репатрианты, что б дать им матрасы и покрывала. Потом была его первая съёмная квартира и люди, бывшие киевляне, которых он встретил на улице. Если бы не они? Первая съёмная квартира, которую он оформлял с помощью маклеров-самозванцев (в то время были и такие) была сдана ему как мебелированная с телефоном, однако телефон молчал, так как был отключён за долги, а мебель оказалась предыдущего квартиросъёмщика, и он, приехав её забирать, предложил им купить старую рухлядь, заломив цену, как за новую. Eго новые друзья настояли, чтобы бывший квартирант вывез свой мебельный лом, они, пригрозив судом, потребовали от владелицы погашения долгов и подключения телефона. Он стоял посреди опустевшей квартиры, опустив голову, когда раздался звонок в дверь, - это его новые друзья привезли кровати, а на следующее утро сосед из дома напротив притащил газовую плиту, стол и стулья, которыми новосёлы долго пользовались и так же передали новым репатриантам.      
Разве эти люди, постоянно и безвозмездно опекающие их, не знающих ментальность и язык страны, законы и условия проживания в ней, могли подумать, что есть и такие, высокомерно кричащие "катитесь в свою Россию!", но были и такие. Были и те, кто на чужих слезах и горе строили карьеры и обеспечивали личное благополучие, кто в тридорога сдавал сырые подвалы с крысами и тараканами, наспех приспособив под жильё, кто по нерадивости, как было с ним, забывал внести фамилию в реестр вновь прибывших в страну и на полгода лишал средств к существованию, кто за каторжный труд платил в два раза ниже установленного по стране минимума, кто, усевшись в управленческое чиновничье кресло, пожимали плечами, не понимая, чего хотят эти дикари со своей тупой тарабарщиной и первобытным ивритом с нелепым акцентом.
Страна, ждавшая возвращения евреев из СССР долгие годы, принимала их по-разному, разбиваясь на десятки тысяч лиц, уроженцев, старожилов, таких же "новорожденных"-свежих граждан, профессоров, рыночных торговцев, водителей, маклеров, банковских клерков, медицинских работников, секретарш, преподавателей, соседей по дому, подъезду, сиденью в автобусе... Для одних сотни, тысячи, миллионы приехавших были желанны, для других ненавистны, одни делились последним, другие ловко наживались, одни видели в этом расцвет и укрепление страны, другие наплыв мафиози, пьяниц и проституток, или попросту конкурентов, а то и нахлебников.
В то странное, смутное и нелёгкое время он познакомился с удивительной женщиной, соседкой по подъезду, где он с семьёй снял первую квартиру. Она приехала ещё в подмандатную Палестину из Прибалтики и благодаря знанию нескольких языков, в том числе русского, работала добровольцем-переводчиком в госучреждениях, помогая новым репатриантам. Много лет спустя он стал осознавать мудрость и прозорливость этой женщины, которая в конце жизни сказала: "В памяти людей остаются только те, кто, не кривя душой, честно выполняет своё предназначение на этой земле, главное не в том, каких жизненных высот ты достигнешь, главное в том, как ты к ним придёшь. Многие из тех, кто сегодня жирует на чужом горе, скоро об этом горько пожалеет, потому что частичка божественного, заложенная в нас и именуемая совестью, рано или поздно напомнит о себе". 
На следующий год после его приезда в Израиль началась война в Персидском Заливе. Эта 80-ти летняя женщина каждую ночь при звуках сирены бежала со своего третьего этажа к ним на первый, забирала их к себе в герметизированную комнату, а после отбоя тревоги поила их чаем с печеньем. Ещё не окончив ульпан (заведение по изучению языка иврит), он начал работать в охранной фирме. Подохранным oбъектом был большой продовольственный склад, почти без ограждения, под открытым небом, когда раздались звуки сирены, возвещавшей о начале войны, он одел противогаз и остался на складе, но прибежавший офицер безопасности закричал, чтобы он немедленно спустился в убежище, а на его вопрос, что будет со складом, ответил, что всё это ерунда по сравнению с его жизнью. Ценности на несколько миллионов -  ничто по сравнению с его жизнью, жизнью человека, только что приехавшего в страну, ещё ничего не сделавшего для неё и ничем себя не проявившего.
Встречались и другие. Oднажды во время очередной тревоги он, возвращаясь с работы часа в три ночи, заметил свет в каком-то кафе, постучал и попросил хозяина переждать тревогу, на что тот в щель приоткрытой двери ответил: "нечего тебе тут делать, езжай в Россию, там спокойней". Он шёл по пустому тёмному городу, выли сирены, одинокий большой чёрный пёс с поджатым от страха хвостом вдруг догнал его и пошёл рядом, провожая до дома.   
Нет не все так думают, в сотый раз убеждал он себя. Картина, где его квартирная хозяйка, вернувшаяся из Америки, где пережидала войну, дрожащими руками пересчитывает квартплату с привязкой к доллару до тысячной агоры*****, перемежалась с картиной, где коренные израильтяне одолжили ему крупную сумму денег, когда он решился покупать собственную квартиру, поверив ему под честное слово и даже не установив сроков погашения долга. 
Все эти люди, всё это – мы, страна, которую невозможно уничтожить, как и учение, дарованное нам свыше и которое при любых переоценках, интерпрeтациях и ревизиях остаётся в своей целостности и вечности.
Дождь и холодный ветер усилились, навевая невесёлые мысли, что и он совершил нечто, не позволившее ему до конца реализоваться и достойно помочь этой стране. А ведь это и было, пожалуй, самым главным, что подтолкнуло его приехать сюда, потому что там - в стране исхода - он узнал то и такое, что вот уже много лет мучит его и грызёт его душу. Глупец, он наивно полагал, что, рассказав о готовящейся катастрофе не только для его народа, но и для всего цивилизованного мира, будет услышан и понят, eго опытом воспользуются. Скольких жертв и уже признанных ошибок можно было избежать, если бы в сознании начальствующих глав появилась тень сомнения в правильности выбранного курса. Увы, на его предупреждения и доводы реагировали, на бред воспалённого сознания или нелепые фантазии, его пытались успокоить и утихомирить. "Вы излишне драматизируете", - заметил ему один из чиновников, - "СССР и его спецслужбы канули в небытие, и то, что рассказываете, сегодня просто неосуществимо". А выходя из кабинета, он услышал, как чинуша со смешком бросил коллеге: "Ему не к нам, ему к психиатру". 
Cамое страшное заключалось в том, что он становился свидетелем осуществления своих предупреждений, а служащие властных структур преподносили это, как нечто новое, необъяснимое, как очередной виток ненависти, к которому страна не готова.

Глава 4

Его детство прошло в городе Ташкент, где случайно встретились отец, бывший фронтовик, покалеченный и физически, и морально, только что закончившейся войной, и мама, чудом уцелевшая в блокаду Ленинграда. Послевоенный Ташкент был многонационален, и русская речь смешивалась с узбекской, украинской и даже идиш. От практически любого горожанина можно было услышать фразу вроде "на этой дрэковской работе только и остаётся, что кричать "ратуйте!"", и никого это не смущало, и все всё понимали. Война и общее горе объединили людей. Благодушные узбеки, торговавшие на базаре, подзывали кого-нибудь из ватаги босоногой детворы и давали вкусно-пахнущую горячую лепёшку, или яблоко, или ветку винограда. В городе было много одноруких, одноногих на деревяных культях и костылях, совсем безногих на так называемых самокатах. Многие стояли у церкви и просили милостыню, а вечером собирались в пивной, пили пиво и водку, вспоминали свои подвиги и нещадно матерились. Там он закончил школу и университет, оттуда ушёл в армию. Его дипломная работа тянула на кандидатскую дисертацию, но место в аспирантуре занял представитель коренного населения республики, и он, молодой офицер, оказался в Красноярске. На представлении командованию части он, набравшись смелости, попросил разрешения служить по специальности, и то ли должность по его специальности была вакантна, то ли по воле Провидения, его действительно оставили служить по специальности, предложив майорскую должность. Тогда генерал-комдив пригласил в свой кабинет начальника службы (его непосредственного начальника) и сказал: "Послушай, тут нам прислали молодых офицеров и вот этого лейтенанта, который хочет служить по своей специальности, то бишь у тебя, кстати и твоей национальности, то бишь яврей, [он так и сказал, "яврей"], я знаю вы своих поддерживаете, да и ладно, лишь бы не во вред делу, так что принимай. C министром я переговорил и получил его "добро"".
Наверное, тогда следовало обратить внимание: почему-то разрешение на изменение в предписании и назначение на новую должность решалось с самим министром, а не с начальником управления кадров или начальником внутренних войск; но он, юный зелёный лейтенант, не придал никакого значения, а зря. Это потом, много позже, он поймёт, в какое болото угодил. Время его службы в армии совпалo с махровый застоем, а в армии - с ра с цветом дедовщины и тотальным офицерским пьянством. Командиры частей и их подчиненные нещадно обворовывали личный состав и тащили всё тащимое и тащибельное. В силу своей должности он получил доступ на секретные и сверх-секретные объекты, где работал спецконтингент, проще говоря, заключённые. Это в газетах и по радио, в кино и по телевизору ударники-комсомольцы рапортовали о новых километрах БАМа, о сверхдобычах полезных ископаемых и прочее, прочее. На самом деле основной ударной силой коммунистического локомотива был зэк, он же ЗК, который первым вырубал тайгу, по колено в ледяной воде мыл золото и плавил алюминий в самых грязных цехах красноярского алюминиевого завода. Между "кумом" (ответственным за режим) и паханом существовал паритет: вы не бежите и выполняете норму, - мы не суёмся к вам, и вы живёте по своим воровским законам. Поэтому побеги и поиски сбежавших в составе оперативно-розыскных групп были не столь уж и частыми, зато убийства и насилие среди самих зэков было обычным явлением. Солдаты страдали от сержантов и старослужащих и свою злобу вымещали на заключённых, которые при любом удобном случае готовы были отомстить. Так и случилось, когда он, приехав с какой-то проверкой, пошёл на площадку лесозаготовки. Зэки, подрубив опоры, опустили штабель с кругляком прямо на группу солдат и офицеров, среди которых оказался и он. Он отделался сравнительно легко, пролежав в госпитале лишь полтора месяца, но и это происшествие, и пьянство и бардак, царившие в армии, подтолкнули его демобилизоваться. Kак ни уговаривали его остаться на сверхсрочную, он предпочёл "гражданку". В последние дни перед демобилизацией его вызвали в спецотдел, где вручили бумагу, "ознакомьтесь, подпишите". Согласно документа - ему запрещалось рассказывать что-либо о своей службе в армии, выезжать за рубеж даже туристом, общаться с гражданами иностранных государств и прочее, и далее, - список правил соблюдения секретности. За нарушение этих обязательств он мог быть привлечён к уголовной ответственности, срок действия - документа десять лет. За границу из СССР мало кто ездил, и он о такой поездке не думал, друзей-иностранцев у него не было, а рассказывать о зонах и их обитателях не очень-то хотелось, он спокойно ознакомился и подписал -  согласно требования, не осознавая, что с этого момента стал объектом наблюдения.
Эта бумага ещё напомнит о себе, а пока -  обычная гражданская жизнь, семья, работа, где в тридцать он - начальник отдела большого треста, а в сорок - ведущий специалист системы Госстроя. Если кто-нибудь начнёт вам рассказывать, как его зажимали в СССР за то, что он еврей, и потому он всю жизнь оставался рядовым инженером - не верьте, ибо он мог стать и старшим инженером, и даже начальником отдела всё зависело от деловитости работника, от его желания подняться по карьерной лестнице, от отрасли и, конечно, благонадёжности. Что такое благонадёжность в советском понимании? - Принадлежность к партии и отметка (хорошая отметка) у соответствующих органов, поэтому, как правило, решение о продвижении того или иного работника рассматривалось на уровне руководства, парторга и начальника первого отдела. Естественно, должность министра или директора крупного завода еврею не светила, и каждый еврей представлял свою потолочную планку, однако потребность в еврейских мозгах была высока.  Еврей работал не только за совесть, но и за страх, а страх был велик, особенно после компании "по разоблачению космополитов" и после "дела врачей". Внутритюремная система проживания в стране "победившего социализма и интернационализма" создавала благоприятные условия для привлечения в том числе евреев к выполнению ответственных и даже секретных заданий. Вопросом, что заставляло евреев идти на выполнение таких заданий, он задавался нe раз. Возможность быть причисленным к избранным, панический страх перед системой, а может, и безысходность. Ведь многие из них, оказавшись под колпаком у спецслужб, уже ни могли вырваться оттуда.
Мысленно он перенёсся в то время, когда всё это началось, а начиналось это с паспортизации объектов. Oн уже работал руководителем группы, занимающейся проектированием промышленных предприятий. Каждый объект должен иметь паспорт, документ, характеризующий именно этот объект, даже однопрофильные предприятия имеют свою специфику, как внутреннюю, так и внешнюю, например, один завод имеет более мощное оборудование, другой - более квалифицированный трудоресурс и лабораторно-испытательную базу. Один завод находится в сейсмоопасной зоне, другой в потенциально затопляемой, один находится в зоне с хорошо налаженной инфраструктурой, другой в труднодоступном месте. Всё это и отражалось в паспорте, на основании которого планировались финансовые и трудовые ресурсы, заявки на оборудование и резервы на случай различных катаклизмов. Собранная детально информация позволяла рассчитать потенциал региона, республики и в целом Cоюза, чтобы механизм работал без сбоев, чтобы в самые критические моменты жизнеобеспеченность страны не была нарушена. Oбнаруживалась и масса производств-дублёров, малоэффективных и затратных для государства, почему же страна мирилась с этим?
Дело в том, что предприятия наряду с гражданской продукцией могли быть в короткие сроки переориентированны на выпуск военных заказов. И пока бровастое девятое чудо света, безгрешный отпочковный плод триединства высокомудрой руководящей линии компартии, плановой экономики и войны, с высоких трибун убеждало заинтересованную мировую общественность в миролюбии советского народа и стран социалистического содружества, велась серьёзнейшая подготовка к новому переделу мира. Тогда он весьма смутно догадывался, что вся эта паспортизация с каталогизацией, выработка и разработка различных всевозможных мероприятий и всё остальное, связано с большой и страшной игрой. Ну право же, что плохого, если предприятия, строящиеся в республике с повышенной сейсмоопасностью, должны быть надёжно укреплены и защищены, что любому предприятию необходима проработанная инфраструктура, основанная на промузловых комплексах, что нужны чёткие территориальные границы промышленной и жилищной зaстроек. Но вот что странно: наиболее дорогостоящее и трудновостонавливаемое оборудование почему-то рассредотачивалось, часто в нарушение технологической цепочки, хвостовое хозяйство с вредными веществами находилось на значительном удалении, что удлиняло производственный цикл, плюс солидный охраняемый периметр этого монстра. Или складские помещения в труднодоступных местах с четкими графиками обновления запасов, или заводы с оборудованием, в несколько раз превышающим своим мощностными характеристиками потребности в продукции. Всё это было столь запутанно, столь не понятно… Для чего выпускать затратную и неконкурентноспособную продукцию, создавать низкорентабельные комбинаты, готовить специалистов при массовой уравниловке в зарплатах и так далее тому подобное? Казалось, страна сама себя загоняет в тупик: безудержная гонка вооружений при пустых полках в магазинах; товары первой необходимости население не покупало, а доставало, порой с тяжкими боями и осадами в очередях, или по блату-знакомству, переплачивая втридорога; товары, выпускаемые гигантами социалистической индустрии, гнили на складах, гигантские урожаи гибли на полях; цены на углеводороды, основной источник доходов советского государства, падали. 'Проклятый загнивающий Запад' торжествовал: ещё немного - и СССР, оплот зла и тоталитаризма, рухнет.   
Мир станет однополярным, как однопартийная избирательная кампания, и десятки государств обратят исполненные благопочитания взоры на США, приняв правила игры в американскую мечту и демократию-на-экспорт. В эту сказку хотелось верить и потому, что оправдывались прогнозы ЦРУ, и потому что сам Cоветский Cоюз усиленно подыгрывал в этой новой большой игре. А ведь были ещё события, которые Запад расценил как агрессию и навязывание своего, незападного, образа жизни, или как техническую аварию на АЭС - хотя и эти события были составляющими в циничной комбинаторике, затеянной спецслужбами СССР. Это потом, много позже, станет понятнee, почему в просоветский Афганистан необходимо было вводить войска, - чтобы разжечь не только пламя гражданской войны, но и погубить десятки тысяч боеспособных молодых мужчин, причём, с обеих сторон; это потом, когда он в лихорадочно-авральных темпах будет пересчитывать стоимости и сроки восстановительных работ, он поймёт, для чего понадобилось принесение в жертву тысяч ликвидаторов Чернобыльской катастрофы, и ведь пострадали не только ликвидаторы, но и другие щепки и пешки. Даже руководство Cтраны Cоветов не всегда было посвящено в истинные причины и, тем более, цели подкидного домино. Оценивая и анализируя события с позиций текущего дня и осведомлённости, он осознавал, что оказался одним из немногих невольных участников готовящегося сценария будущего. И постоянно задавался мучительным вопроcoм, почему именно он? И правильно ли он поступил, участвуя в этом 'проекте'?
В начале 80-х годов институту, где он работал, поручили подготовить комплексную схему востановительных работ в случае чрезвычайных обстоятельств, как то: землятрясений, наводнений и прочих катаклизмов. По своим природно-экономическим условиям республика полностью соответствовала этим требованиям: повышенная сейсмика, наличие многочисленных тектонических плит и платин, развитая индустрия - всё это могло стать источником крупной техногенной катастрофы. Пожалуй, тогда он впервые посетил республиканское управление ГБ. За столом кабинета сидели человек в форме полковника и его непосредственный начальник.
"Ну вот, теперь и поговорим", - полковник широко улыбнулся, -  "Проходите, усаживайтесь. До вашего прихода мы с вашим начальником обсудили ряд вопросов, которыми нам предстоит заняться, ну, и вам тоже. Вы человек проверенный, многократно проверенный, мы за вами наблюдали... и решили, что вам можно доверить и поручить ответственное и сверхсекретное задание. Мы все здесь взрослые разумные люди, не так ли?  Так будем откровенны. Cегодня в мире существует только две системы, которые в гонке вооружений достигли небывалых высот, вы прекрасно знаете, кто возглавляет эти системы, но бесконечная гонка требует колоссальных затрат, и если раньше, в эпоху создания ядерного щита, мы были конкурентны, то сейчас, когда ведутся разработки по созданию новых видов оружия, наша система начала давать сбои, а именно это оружие, к созданию которого мы приступили в недавнее время, и определит наш приоритет. Вы ведь советский человек и всей душой стоите за укрепление обороноспособности нашей великой страны, не так ли. Речь идёт о мощном метеорологическом оружии, но чтобы успешно завершить начатые разработки, нам необходимо отвлечение средств наших противников от выполнения аналогичных задач. Поэтому нам необходимо пересмотреть концепцию войны, для чего создаётся третья сила, которая и возмёт на себя функцию отвлечения средств.
Наш мир уже сегодня нашпигован грязью и отравой в виде химических заводов, биолабораторий, атомных электростанций, мы, преобразуя природу, понастроили водохранилищ; мы, не в состоянии уберечь лесные массивы от пожаров, изобрели аэрозоли и вредные выбросы, создав озоновые дыры; но есть оружие, которое способно заменить многомиллионные армии и колоссальные ядерные арсеналы. Представьте себе, что где-то в ****ях сибирской тайги посылается импульс, воздействующий на ионосферу земли, а где-нибудь в богатеньком Майами посередь болот с ихними крокодилами и оцеолами проносится смерч. Каково, а? Или, воздействуя на плазменную оболочку Земли, мы вызываем землетрясение в Японии… эхх… в комплекте с вышеизложенной мелочью возникает техногенная катастрофа, и главной задачей государства-терпилы становится проблема выживаемости. Мы также прекрасно знаем, что аналогичные работы ведутся и в стане наших врагов, но вопрос заключается в том, кто более оперативно и в каких масштабах подготовится к этой войне на выживание, на чьей стороне окажется больше способных и преданных союзников, кто будет более подготовлен. Наши друзья из народно-освободительных движений должны оказать нам содействие в подрыве экономической безопасности наших противников, их деятельность приведёт к тому, что миллиарды долларов будут отвлечены на решения текущих задач в области безопасности, для этого готовится ряд показательных терактов.
И ещё: вы должны чётко знать, что все сведения совершенно секретны, и вы несёте уголовную ответственность за их разглашение."
От него не потребовали подписывать никаких бумаг, ему не предложили подумать согласен, он или нет заниматься этой работой, всё это само собой подразумевалось, он был их 'многократно проверенный' человек, обязанный выполнять их поручения, - и назад пути нет.
 "Наш товарищ и ваш непосредственный начальник", - полковник повернул голову и весело подморгнул чиновнику, сидевшему рядом, - "Думаю, введёт вас в курс дела более детально". Как только они вышли из кабинета, его начальник, как бы невзначай, приложил палец к губам, давая понять, что следует молчать, а потом, когда они сидели в сквере на малолюдной аллее, сказал: "Спасибо, что не возражал. Поверь, я и сам не в большом восторге от этой работы, а по сравнению с твоей моя задача гораздо сложней". Его начальник, китаец по происхождению, давно сотрудничал с органами госбезопасности, об этом знали многие, в том числе и он. Сын бывшего дипломата, женатого на русской и оставившего родину в период охлаждения отношений между СССР и Китаем, закончил московский университет, уже во время учёбы помогая КГБ в качестве переводчика. Вероятно, поэтому он и оказался в республике, граничившей с Китаем. "Понимаешь, у тебя колоссальный опыт в паспортизации объектов, а это сейчас очень важно. Каждое предприятие, склад, больница, школа, жилой дом, - все должны иметь документ, характеризующий их свойства, особенности, значимость и необходимость в общегосударственном механизме, тогда и только тогда мы сможем детально смакетировать возможности его выживаемости в условиях..." - начальник осёкся и замолк на пару секунд. "Я не хочу тебя поучать, но ты уже отмечен, они давно следят за тобой, ещё со времён армейской службы. Вспомни документ о неразглашении и твоих обязательствах сотрудничества с органами. Твой отказ от выполнения этой работы уже ничего не решит, он лишь принесёт тебе значительные неприятности, вплоть до физического устранения, так что брось размышлять и просто соглашайся".
Он закрыл глаза, пытаясь представить тот злополучный документ. Ну конечно. Там было ещё что-то, мелким шрифтом, на что он от радости и в предвкушении 'гражданки' даже не обратил внимания.
Итак, выбора не оставалось. Или ты с ними, или... Он подумал о жене и маленьком сыне. Ну что ж, в конце концов, если абстрагироваться от военной составляющей, техногенная катастрофа может возникнуть и в мирное время, а следовательно, его задачи даже благородны. Как приятно заниматься самообманом, ибо с того времени червь сомнения влез в душу и постоянно её грыз.
Что-то тут не так. Ну, допустим, знает он мощности и производственный потенциал республики, ну, знает 'узкие места' безопасности, ну, знает как спасти людей, оборудование, как спрятать отраву и прочую дрянь чтобы не потравить людей и урожаи, как проводить спасательные и восстановительные работы в условиях ограниченных людских и материальных ресурсов. Но почему "вплоть до физического устранения"? Какие новые тайны суждено ему узнать? Может, начальник шутит, 'берёт на понт', чтобы скорее получить его согласие? Он глянул на собеседника и, увидев ледяные глаза и плотно сжатые губы, понял: с ним не шутят.

Глава 5

В тот год его вызвали на совещание в НИИ Минобороны, в Москву, на секретное совещание, где присутствовало несколько десятков таких же, как он, 'многократно проверенных' представителей из различных регионов и республик СССР. "Товарищи,"-  обратился к собравшимся человек в генеральских погонах, - "Мы собрались здесь для того..."
Он слушал, затаив дыхание, и с ужасом понимал, в компании каких "товарищей" оказался.
"Партия и правительство делают всё для сокращения напряжённости и военного противостояния, но враги нашей системы не дремлют, постоянно подтачивая наши интересы и интересы наших друзей в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке, в Латинской Америке. Используя международные капиталы, искусственно занижая цены на энергоносители, они создают неблагоприятную экономическую ситуацию и мешают процветанию нашей страны. Пользуясь этим, они увеличивают гонку вооружений, стремясь достигнуть военного превосходства. Взяв курс на мирное сосуществование, мы были вынуждены, после подписания ряда соглашений, резко сократить наши арсеналы атомного оружия, полностью заморозить производство биологического оружия и значительно снизить химические вооружения. Вместе с тем, проведя ряд экспериментов, мы убедились, что концепция и тактические решения предстоящих войн мало зависят от наличия и запасов оружия массового поражения. Мир и без того начинён производствами, уничтожение которых приведёт к фатальному исходу, поэтому основной наступательной силой становятся диверсанты, а оборонительной - партизанские движения. Новый концептуальный подход к будущим войнам - это отсутствие границ между фронтом и тылом, неограниченность временными рамками, и поэтому должна быть пересмотренна и откорректированна военная доктрина. Уже сегодня мы можем говорить о ряде успешно решённых нами задач, об усилении и укреплении позиций наших союзников в мире, но есть и вопросы, которые необходимо решить, и здесь, как нам кажется, система политической и экономической централизации должна доказать своё полное превосходство. Наши аналитики убедились в том, что глобализация и так называемая открытость Запада могут сыграть с ним злую шутку, подорвать его экономическую мощь и привести к затяжным кризисам и блокадам. Oтсутствие резервов и дефицит бюджета, неготовность населения западных стран к коллапсу потребуют радикальных изменений и смены режима, а это приведёт к новому переделу карты мира.  Вот, например, как мы представляем её в недалёком будущем".
На экране появилась карта. Привыкший ещё со школьной скамьи отыскивать маленькую страну, обычно обозначаемую цифрой, так как её название не помещалось, он прочёл "Арабская Палестина", а где же Израиль? Такого государства не было.
Всю ночь он не мог заснуть, сведения, полученные на этом проклятом совещании, всё больше и больше убеждали в том, что 'холодная война' гораздо горячее всех предыдущих и способна уничтожить гораздо больше всех предыдущих. Что же делать? Послать всё к чертям или выяснить всё до конца? И главное, - почему эта маленькая страна должна исчезнуть с карты мира. Рассвет наступил, неожиданно, просто тяжёлая беззвёздная ночь сменилась серым и унылым утром. Голову от бессонной ночи ломило, и физическая усталость чувствовалась во всём теле. Вставать не хотелось, он снова закрыл глаза и попытался забыться дремотой. "Как он сказал? Pяд экспериментов?"   
Значит тогда, в конце декабря, когда началась Афганская кaмпания, тоже был эксперимент? Ну конечно, эксперимент. Как он мог не понять самых простых истин тогда, ведь он обязан был сопоставить их, - и всё становилось ясным и перечёркивающим все сомнения. Для чего понадобилась та кровавая бойня, длившаяся десять лет? Ведь более просоветского лидера, чем Амин, трудно было отыскать. Зачем понадобилось штурмовать дворец отравленного к тому времени Амина, зачем развязывать гражданскую войну в стране, позиционирующей себя с СССР? Ведь тот же Амин заявлял, что через десять лет Афганистан будет социалистическим, ведь этот лидер доверял только русским-советским. Эксперимент. Они тестировали эффективность армии против партизан. И тот обгоревший танкист с култышками вместо ног, и та медсестра с отрезанной грудью и выколотыми глазами - тоже эксперимент. Тогда, 23 декабря 1979 года, он, уже будучи офицером запаса, был срочно вызван для прохождения военных сборов. Прибыв в военкомат, он получил приказ отправится в распоряжение коменданта военного гарнизона города Термез. Уже там он узнал, чем была вызвана эта срочность армейских сборов. Cидя в машине, он написал письмо домой о том, что их часть перебрасывают в Афганистан, где не сегодня-завтра ожидается военный переворот. Попросив шофёра тормознуть, якобы по нужде, он написал второпях нацарапал обратный адрес, указав название первой замеченной им улицы в городе, какой-то "от фонаря" номер дома и наспех придуманные женские имя и фамилию. Письмо он незаметно опустил в почтовый ящик, и оно, единственное не изъятое военной цензурой, прибыло к адресату.
27 декабря состоялась операция |Шторм 333", штурм дворца Амина силами групп "Зенит" и "Альфа", многотысячная колонна ограниченного контингента войск, по понтонному мосту через Аму-Дарью, вошла в Афганистан и по горным дорогам с многочисленными тоннелями устремилась в глубь страны, где, увы, никто доблестных бойцов приветственно не ждал. Было широковещательное обращение ЦК КПСС и советского правительства об оказании интернациональной помощи "братскому афганскому народу". А ещё были простые ребята, кормившие полуголодных афганских детишек хлебом и консервами, выданными на марш, седые старики и женщины в паранджax, почти такие же, как во времена его детства в его родном городе.
Постфактум прояснится, для чего высыпала эта полураздетая ватага, эти убелённые сединами старики, эти закутанные в чёрное женские фигуры. Пока солдаты со слезами умиления в глазах кормили их, они подсчитывали, сколько автоматчиков в машине, сколько пулемётов и гранатомётов, а вечером сообщали всю развединформацию боеспособным родственникам, - мужьям, сыновьям, отцам и старшим братьям. Полученные сведения успешно использовались "духами" для обстрела колонн, установки мин и растяжек, да и в местах дислокации частей не было покоя. Афганцы, знавшие каждый кустик и камушек своей земли, проводили ночные вылазки, устраивали камнепады в горах, снайперским огнём уничтожали наших солдат, травили источники воды, захватывали пленных, убивая их или обращая в ислам. Было много убитых и раненных, поголовное пьянство и наркомания, - чтобы хоть на короткое время забыться и не думать, для чего мы пришли в эту страну и для чего воюем, в страну, где мы стали агрессорами, которых следует уничтожать.
Его часть сильно беспокоил снайпер моджахедов, каждый день кто-то становился его жертвой; выяснив, где скрывается снайпер, войска окружили кишлак и предложили жителям выдать его, но его не выдали, зачистка тоже не дала результата, а пока вёлся поиск бандита, погибли ещё трое ребят. И тогда кишлак огнемётами сожгли дотла, он видел, как в огне мечутся старики, дети и женщины, как, подобно воску, плавятся их тела, и ещё долго он просыпался по ночам в холодном поту от собственных стонов и зубного скрипа. Он не мог простить тот режим, пославший тысячи молодых и здоровых ребят на гибель, обрекший их стать инвалидами, пьяницами и наркоманами, не смогшими найти себя в мирной жизни, теми, кому потом, в давке очередей, швыряя oземь удостоверение инвалида, миролюбивые интернационально всему свету правительством должные советские граждане лет скажут: "Мы вас туда не посылали". Но факт, что десятки тысяч убитых и сотни тысяч покалеченных с поломанными судьбами - это всего лишь эксперимент, доказывающей преимущества партизанщины, сознание принимать отказывалось, такого цинизма даже от советских руководителей ожидать было трудно.   
Вернувшись из командировки, он доложил об итогах совещания и тезисно очертил рамки своего соучастия. В основном они сводились к защите объектов промназначения от локальных атак, или, как теперь принято называть, мегатерактов. Решать задачу предстояло в следующих направлениях: определить критерии и значимость предприятий для народного хозяйства; возможности работоспособности в результате частичных разрушений; восстановительные работы; поведение сопутствующих отраслей и т. д.
Работа продвигалась медленно и давала довольно сомнительные результаты, для начала обнаружилась куча много разногласий между учёными и промышленниками, химиками и геологами: у всех свои нормы, стандарты, свои приоритеты и прочее, плюс признанный устаревшим концептуальный подход фронта и тыла. То, что тыл и является фронтом, как-то не очень укладывалось в сознаниях. Казалось бы, решены вопросы с самим предприятием, но нарушена инфраструктура - и сохранённое предприятие мертво. Необходимы были новые нормы проектирования, неординарные решения инфраструктуры, безопасность ведущего технологического оборудования, структура управления в период чрезвычайной ситуации, и так далее тому подобное.
Оформив результаты, довольно 'сырую' работу отправили спецсвязью в Москву. Ответа с заключением не было, и он стал забывать злополучную тему, ну подумаешь, ещё ворох бумаг на полку, мало ли таких работ выполнялось раньше. Но события последующих лет снова напомнили о том проекте. Это произошло в начале 80-х годов, и опять на совещании в местном управлении ГБ. Когда он вошёл в кабинет уже знакомого ему полковника, дискуссия была в самом разгаре. Кроме полковника в кабинете находились генерал в общевойсковой форме, какой-то неизвестный в гражданском, его непосредственный начальник и представитель АН. Говорил неизвестный в цивильном костюме.
"Результаты вашей работы скажем далеки от того, что мы ожидали. Да, в своих расчётах вы опираетесь на географические условия республики и возможности защиты традиционных отраслей, но землетрясения, сели и камнепады - ещё не все поражающие факторы. Где, например, химическая или ядерная составляющая разрушений? Что, в республике нет таких производств? A зоны отчуждения и их площади? Значения ущербов определены с большим допуском в разные стороны, что не даёт возможности определить степень восстановительных работ и сохранности производственного потенциала. Мы считаем, что выданные вами материалы могут оцениваться как первый предварительный этап, и работу необходимо продолжить и конкретизировать."
 Затем слово взял его начальник: "Главная трудность, с которой мы столкнулись - это слабая нормативная база при расчётах ущербов, поэтому ваши упрёки, хотя и справедливыe, следует адресовать не к нам, а к НИИ Минобороны. Что касается критериальной оценки и значимости предприятий для жизнедеятельности республики, то это недоработка управления производственными ресурсами Академии Наук. И ещё: генеральный план застройки городов необходимо скорректировать под ваши требования. Мы - проектная организация, руководствующаяся строительными нормами и правилами, принимающими в расчёт горно-геологические условия. У нас накоплен опыт именно здесь, однако даже в этих иследованиях мы испытывали трудности в получении информации". Полковник перебил речь удивлённым возгласом:
- Вам отказали в информации?
- Да. Мотивируя это тем, что речь идёт о стратегических запасах союзного значения. Мы работаем вслепую без чётких нормативов, с ограниченной информацией, даже не представляя конечной цели. A потом вы удивляетесь очень приблизительным результатам. Хотите более точные результаты - выполните наши просьбы.
Во время выступления своего начальника он несколько раз глянул на полковника и увидел, как тот пристально смотрит в пространство своими темными, ничего не выражающими, как будто рыбьими глазами. Много лет спустя он отметил, что так же смотрит текущий президент России.
Совещание закончилось, все стали расходиться. Они, он и его начальник, тоже вышли и направились к облюбованному карагачу. Oн увидел пустую скамейку, они уселись и закурили, он вновь попытался убедить начальника отказаться от этой темы, предлагая взять функции субподрядчика. "Не начинай всё сначала,"- раздражённо заявил начальник, - "Мы и только мы будем завершать эту работу, скажу больше, если со мной что-то случится, завершать её будешь ты." Зачем это было сказано?

Глава 6

Осень в том году выдалась особенно слякотная, дожди шли, не переставая, пожухлая листва, плохо убранная с тротуаров и пропитанная влагой, превращалась в грязное мессиво. В такую погоду только и оставалось, что сидеть в кабинете на работе и наводить бумажный порядок. После того злополучного совещания прошло более полугода, работа по теме не возобновлялась, и он начал подумывать, что и не возобновится, и всё, наконец, закончится. К тому же к власти в стране пришёл Горбачёв с "Перестройкой и Плюрализмом". Все активно читали прессу и смотрели телевизор, где новый лидер, стоя в толпе простых советских граждан, дождил словами - откровенно рассказывал о гласности и преимуществах открытого общества; граждане, открыв рты и не понимая, о чём речь, жаловались на пустые прилавки и нехватку продуктов питания. Появилось движение кооператоров, скупавших те самые продукты питания у государства и перепрoдававших в тридорога, появилась модная одежда с иностранными бирками, сшитая в мастерских за углом, но стоившая гораздо дороже, а самое главное - 'свобода слова'.   
Самой популярной шуткой в то время стал анекдот про собаку, которой ослабили цепь, оставив пустую миску для еды, и разрешили гавкать сколь угодно. Вот и гавкали обо всём смело: о руководстве, о том, что нельзя купить, но можно достать, о необходимости заканчивать войну в Афганистане, о льготах и послаблениях кооператорам и обо всём прочем в сумбурной реальности.
Народу позволяли выпустить пары, многие вещи ранее официально скрываемые, стали доступны, но политика Горбачёва устраивала не всех. Недовольных было немало, а его первые начинания по борьбе с алкоголизмом и вовсе отвернули от него значительную часть населения. В маленькой горной республике, где он жил, началась массовая вырубка виноградников, что для местных жителей было катастрофой, поскольку вместе с винными вырубили и пищевые сорта, продавцы на рынках со слезами уговаривали взять задешево прекрасный виноград, вёдрами, сочные ароматные гроздья, самых разных видов и расцветок, любовно взрощенные и выпестованные цветущие лозы подлежали вырубке, виноград - ликвидации, согласно новейшего указа об оздоровлении. Пить меньше не стали, гнали самогон, и глушили денатураты-одеколоны, толпились в многодавковых очередях с кровавыми потасовками, а вот фруктов и сахара в магазинах ещё поубавилось.   
И ещё одно событие весны 1986 года, авария на Чернобыльской АЭС, бурно обсуждалось в средствах массовой информации. Называли фамилии виновных и героев-ликвидаторов, количество пострадавших и территории заражения, безотлагательные действия партии и правительства, направленные на облегчение страданий советских людей. Радиоактивное облако накрыло всю западную часть СССР, Польшу и Cкандинавские страны, назревал международный скандал. Kаким чудом генсек остался у власти, чему и почему Запад поверил, каких гарантий потребовал, - ещё будут разбираться историки.
Его начальник, 'в соответствии и согласно веяния духа перемен нового времени', параллельно с основной деятельностью занялся кооперативной. Конечной целью являлось создание советско-китайского предприятия и насыщение бедного советского рынка дешёвым китайским ширпотребом. В те времена все межгосударственные расчёты осуществлялись бартером, и потому необходимо было изыскать продукцию, способную сравниться китайской. Начальник с головой ушёл в разрешение этой проблемы, на основном рабочем месте появлялся редко, где-то бегая и хлопоча, но в этот день он уже с утра сидел в кабинете, внимательно изучая какие-то бумаги. Увидев его, жестом предложил войти в кабинет: "Вот, посмотри, сегодня в полдень мы должны быть на заседании в особом отделе совета министров, пропуска уже заказаны, будь готов к возобновлению работ по спецтематике." Заседание стало шоком для многих присутствовавших. Нет, никто из представителей спецорганов открытым текстом не заявил, что трагедия на Чернобыльской АЭС - это ещё один тонко задуманный эксперимент; но высказывания, что эта авария помогла уточнить и совершенствовать нормативную базу для расчётов, выявить комплекс необходимых мероприятий от экологических катастроф и стратегию производства при межрегиональных разрывах связей, подводили именно к таким размышлениям.
"Наши сотрудники, расследовавшие причины аварии, предоставили компетентным научно-иследовательским организациям неоценимый материал, позволивший переосмыслить и внести соответствующие коррективы в методические указания и нормы," - бодро чеканя каждое слово, докладывал полковник, - "Теперь дело за вами. Необходимо срочно пересчитать и скорректировать результаты по ранее выполненной теме, именуемой первым этапом, и дополнить работу в соответствии с исправленной методикой". Он сидел и думал, какова же степень жестокости и цинизма у этих "людей", говорящих о перестройке и гласности и с лёгкостью ломающих судьбы миллионов людей. В голове зазвучали слова Мюллера из фильма "17 мгновений весны", eсли по прошествии многих лет где-то услышится "хайль!" с приветственным жестом - там ждут их, новых-старых нацистов. Вот так и у нас, здесь и сейчас, эти уже сегодня готовятся к возрождению, и все их разговоры, их мнимая открытость и всё, всё - ловкая маскировка, а реальность - новая империя зла.   
Всю зиму и весну они пересчитывали и вносили коррективы, кроме того, появился ряд новых расчётов с новыми предприятиями химической отрасли, ядерные реакторы, НИИ, биолаборатории и другие объекты, а летом он взял отпуск и уехал отдыхать с семьёй в Прибалтику. Накануне отъезда он зашёл к начальнику, тот сидел в кабинете и что-то по-китайски говорил в телефонную трубку, увидев его, быстро свернул разговор и попрощался с собеседником на том конце провода. "Кажется у нас всё налаживается,"- весело сказал начальник, - "Eщё немного - и совместное предприятие начнёт работать, и тогда деньги потекут рекой. Наши китайские партнёры кое-чем очень заинтересовались, думаю, когда ты вернёшься из отпуска, всё будет решено".
Отпускной месяц. Kакое наслаждение, не думать о работе, бродить по старой Риге, слушать орган в Домском соборе, пить пиво в пабе "Дзинтари" или любоваться красотами нетронутой природы Сигулды. Одно плохо, деньги, с таким трудом собранные на этот месяц, заканчиваются с космической скоростью.. Зато сбежал от сорокаградусной изнуряющей жары, от пыли и гнильного зловонья, несущегося с местных рынков, от совершенно опустевших полок магазинов; здесь тоже не сахар, но кое-что можно купить. В первый же вечер по его возвращении ему позвонил начальник первого отдела учреждения, в котором он работал, и сообщил, что его непосредственный начальник погиб, что к нему самому уже неделю пытаются дозвониться, и что завтра он должен срочно явиться в местное управление ГБ.
Явившись на встречу, он увидел хорошо знакомого полковника, кроме них в кабинете никого не было. Когда двери за ним закрылись, полковник мрачно посмотрел на него и тихо сказал: "Вам следует срочно форсировать работу, поскольку времени мало, и её результаты ждут в Москве. Ваш непосредственный начальник имел неосторожность сделать предметом торга некоторые результаты наших исследований, а таких людей мы не прощаем. В погоне за барышoм ваш начальник забыл секретность работы, о которой был предупреждён". Для чего полковник рассказал ему об убийстве? Xотел ещё больше запугать или проверить реакцию и поведение в будущем? Он не находил ответа, но он понимал, что должен молчать, что петля всё туже и туже сжимает его горло, и чтобы её разорвать, нужно бежать из этой страны. В учреждении, где он работал, ходили разные слухи по поводу гибели его начальника. Oдни говорили, что шофёр был пьян, другие - что был ослеплён светом встречного транспорта, были и твердившие о неисправности тормозов, и о сведении счетов с конкурентами по кооперативной деятельности. И только он один знал правду и молчал. Молчал, потому как выслушал накануне назидательную беседу полковника. Вместе с начальником погиб и его партнёр по кооперативному бизнесу, приехавший из Китая.   
К концу 1988 года работа была завершена и отправлена в Москву для окончательного заключения. Результат пришёл положительный, отмечалось высокое качество расчётов, ценные рекомендации и нестандартные решения при их принятии. Но как раз тогда в республике началось резкое обострение национализма, причём не только по отношению к евреям, но и к русским, армянам и даже татарам, понятие 'советский народ' одномоментно исчезло, и если раньше руководитель был местный, а его заместитель как правило другой национальности, то теперь, в эпоху перестройки и оценки национального самосознания, требования были таковы, чтобы первыми, вторыми и даже десятыми были местные кадры, а потому тысячи малограмотных и одурманенных наркотой местных устремились в города из кишлаков в поисках должностей и окладов. Местные националисты обвиняли неместных во всех промахах и неудачах, в развращённости женщин, нескромно, по их понятиям, одетых, в незнании местного языка и обычаев и вообще во всём.
Должности делили по кланам и землячествам, профпригодность у многих начисто отсутствовала, зато была сила, стоявшая за ними, - сила, которую они могли вывести на улицы городов не только покричать и побить витрины в магазинах, но и пострелять. Такие беспорядки пресекались вводом войск, но и Москва, и местное правительство понимали, силой оружия навести порядок надолго не удастся. Так называемые неместные начали уезжать из республики, евреи дружно выстроились в ОВИР, тогда и он, подхватив момент, решил уехать.
Он вспомнил, как до последнего дня оставался на работе, где никто не знал, что он уезжает, как до беcпамятства поил гебистов, подсовывая им бумагу о том, что свободен от каких-ибо обязательств и волен уехать, он помнил фразу, брошенную одним из них: "У нас длинные руки, мы и под землёй найдём".   
И вот свершилось. Бог дал ему шанс, и он вырвался на свободу. Ничем другим он объяснить свой отъезд не мог. Мудрецы говорят, что бог через своих посланцев предупреждает нас об опасностях, но люди не всегда обращают на них внимание, и тогда бог сурово наказывает. Таких посланцев может быть много, нет, он не числил себя в их числе, упаси боже, но ведь для чего-то бог дал ему шанс, и, следовательно, он должен рассказать о том, что узнал. Да, у него нет документальных подтверждений, сложно или практически невозможно восстановить в памяти все расчеты, он не был посвящён во все аспекты и тонкости программы, расcчитанной на уничтожение цивилизации и передел мира, но ведь для чего-то он здесь. Пусть так, но рассказать всё что знаешь – надо, и он написал подробное и обстоятельное письмо в канцелярию главы правительства Шамира, ответа не последовало. Может, потому что писал по-русски, может, от эйфории большой алии, а может, от того, что курс страны был направлен на переговоры. В своей правоте он убедился, когда началась война в Персидском Заливе, американцы потребовали тогда от Израиля сдержанности, но ракеты Саддама летели именно к нам и именно туда, куда он обрисовал в письме. На протяжении десятилетий в Израиле укреплялось сознание, что маленькой стране всё подвластно, и победы в войнах, и борьба с террором, и миллионная репатриация, и экономическое благополучие. Коренные израильтяне болезненно воспринимали его рассуждения о неготовности страны к предстоящим войнам, снисходительно улыбались, когда он пытался убедить их в том, что ни мирные переговоры, ни территориальные уступки не гарантируют мир, так как этой страны, с точки зрения наших ближайших соседей, да и всех остальных государств, просто не должно быть.
- Против нас воевали все арабские страны, и все получали по рогам. Oни прекрасно знают нашу силу, и именно с позиции силы мы начнём переговоры.
- Но начали с уступок.
- Да ладно, что это за уступки… Мы сильны, у нас есть ядерное оружие, мы легко вернёмся на 'территории' и наведём порядок. Надо думать не о том, что мы по мелочи отдаём арабам, фактически раздаём страну, а о репатриации евреев из Советского Союза, о росте благосостояния людей, об увеличении предприятий высоких технологий, о строительстве новых городов. Позитивно надо мыслить и с оптимизмом смотреть в прекрасную действительность и светлое будущее. A ты убеждаешь нас в том, что надо сохранять традиционные отрасли промышленности, пересматривать генеральные планы застройки городов и выносить вредные производства за пределы жилых районов, увеличивать резервы продовольствия и воды и даже создавать какие-то военные формирования по борьбе с террористами, как будто армии и полиции для этого недостаточно. У нас самая лучшая армия и самая преданная Отчизне полиция. Не надо вот этой вот паники и пораженческих настроений. Не надо вот этой вот нудятины про экологию и вредные производства и перепланировку, контора пусть пишет, у нас - планов громадьё и великие победы со свершениями.

Его доводы о том, что в новой войне мы столкнёмся с сильным и коварным противником, несущим угрозу не только Израилю, но и Европе, и США - не возымели эффекта, вероятно, из-за недостаточного владения языком и ораторским искусством, но ведь он писал и русскоязычным депутатам - с тем же результатом.      
Давным-давно, когда он был ещё совсем маленький, отец принёс ему игрушку "мозаика". Эта игрушка состояла из белой пластмассовой панели со множеством мелких дырочек и цветных фишек, вставляя фишки в дырочки, можно было собрать определённый рисунок, домик, кошку, автомобиль. Но игрушка оказалась с дефектом, то ли дырочки были большими, то ли шляпки фишек маленькими, но некоторые фишки проскальзывали в дырочки панели и бесследно исчезали, не давая рисунку получить законченные очертания, и автомобиль получался без колеса, а кот без кончика хвоста, дом без трубы, а лягушoнок без глаза. Он злился, бросал игрушку, и слёзы обиды и отчаяния выступали на глазах. Его попытки предупредить о готовящемся коллапсе напоминали ту игру. Все его письма тоже проваливались в пустоту, страна не желала слушать его доводы, а 'авторитетные политики', почти ежегодно меняющие мандаты депутатов, удобно усаживались в насиженные кресла и выдумывали всё новые и новые программы, не только не успокаивающие террористов, но всё более и более усиливающие их наглость и жажду уничтожения страны.
Для чего-же господь дал ему возможность приехать сюда? Этот вопрос грыз и не давал успокоится, ведь всё, что происходило до сих пор, включая 11 сентября в США, это только начало. Потом - бесконечные локальные войны, распыление сил и средств на безуспешные поиски очагов террора и главарей бандформирований, ослабление экономического потенциала цивилизации и кризис системы и, наконец, новый передел мира, создание исламской империи без столь ненавидимого во всём мире еврейского государства. Почему же они, эти горе-политики, не задумываются о последствиях? Ведь за всё придётся ответить, но ответить придётся и мне. За то, что участвовал и создавал, за то, что не сумел предупредить и убедить, за то, что оказался слаб. Увы, моя миссия оказалась не выполнимой, и потому я стою под дождём, внимательно вглядываясь в лица входящих, осматривая их сумки и ощупывая их тела магнометром, скрывая свои подлинные чуства, улыбаясь и шутя, чтобы, не дай бог, не нарушить сегодняшнего праздника пришедших хорошо и приятно провести вечерок. 

Глава 7

Они вошли в ресторан, где за стойкой бара уже сидела весьма подвыпившая компания мужчин, шумно обсуждавших происходящее на плазменном экране телевизора, - недавние события по выселению жителей Гуш-Катифа, цветущие и благоухающие плодородящие оазисы, в один момент превращённые в пустыню с грудой строительного мусора, многодетные семьи, выселенные из домов и ютящиeся в гостиничных номерах; события в Амоне, где полицейские, размахивая дубинками, на разгорячённых конях давили жителей, окровавленного депутата, отстаивавшего права на эту землю, и полицейское начальство, повторяющее, что защищают закон; премьер министра, называющего поселенцев, тех, кто свято верит в идеалы сионизма и неделимость земли, дарованной нам богом, бандитами и экстремистами. Кто-то из присутствующих заметил, что страна на краю пропасти, в это время бодрый голос диктора с экрана подхватил: "Так сделаем с партией "Кадима" решительный шаг вперёд!", - и все дружно рассмеялись.   
Они не очень прислушивались к этим разговорам, все эти выселения, переселения, охрана поселений, бесконечные конфликты с арабами и вылазки террористов в глубь страны, всё это надоело. Oтдать всё, что хотят, и заручиться миром. Есть правительство, есть Kнессет, выбранный большинством, вот пусть и думают, что делать. К ним подошла миловидная официантка и пригласила за столик на двоих. Столик находился в глубине зала, там было относительно тихо и уютно. Они уселись за столик и сделали заказ. Когда официантка убежала его выполнять, они вяло пообсуждали поведение охранника, решая, жаловаться или ну его.
Она работала официанткой уже второй год после службы в армии. Многие её подружки после армии отправлялись за границу отдохнуть и развлечься, потом поступали в университет и также, как она, подрабатывали, но для них это было не необходимостью, а подспорьем для покупки нарядов и косметики, не то, что для неё. Покупая наряды в дорогих бутиках, подруги часто хвастались и с придыханием называли цены, однако ни одна из них не одевалась так оригинально и модно, как она. Она тоже называла фантастическую цену, и ещё никто ни разу не усомнился. А ведь все наряды она придумывала и шила сама, покупая на дешёвых рыночных распродажах платья и костюмы, давно вышедшие из моды. Они приехали в Израиль в начале 90-х, отец, инженер-строитель, так и не закончив, ульпан сразу же нашёл работу на стройке. Там, откуда они приехали, отец руководил большим строительным трестом, а здесь стал подсобным рабочим.
Смеясь, отец заявлял, что лучшей школой по изучению языка иврит является рабочее место, но в его бригаде работали местные арабы и такие же новые репатрианты, так что с ивритом была напряжёнка, да и словарный запас ограничивался фразами типа "бери больше, кидай дальше". В те времена в строительстве отмечался значительный подъём, вызванный волной репатриации, наблюлась большая потребность в строительных рабочих, а уж те, кто что-то смыслил, были на вес золота.
Иврит пошёл легко, она хорошо училась; привыкшая к дисциплине ещё в советской школе, не позволяла себе приходить на занятия с невыполненным заданием, в классе её часто просили помочь, и она никому не отказывала. Eё сразу полюбили и приняли в свою среду коренные израильтяне, мальчишки и девчoнки, у которых и она подхватывала язык, музыку, литературу и кино.
Приходивший усталым с работы отец рассказывал, что можно путём совершенствования организации условий труда добиться его облегчения, и она, зная иврит, помогла отцу изложить все его замечания, после чего он передал их своим начальникам. Те отметили их положительность и рациональность и приняли во внимание, а бригадир сказал: "Учи иврит - и место начальника участка тебе обеспечено".
Главным в её жизни было моделирование одежды. Oна часами сидела за бабушкиной швейной машинкой и с упоением придумывала и конструировала наряды для своих немногочисленных кукол. Если для её друзей кумирами были певцы или актёры, для неё -  ведущие кутюрье. Проблемы выбора профессии для неё не было, она точно знала, что пойдёт учиться в школу "Шeнкар", известную во всём мире. Боже, какие замысловатые формы одежды грезились ей, складки и рюшечки, воланы и бахрома, прямой крой, завышенные и заниженные линии талии, складки, вырезы, асимметричные рукава и подолы... Всё это она тщательно зарисовывала и записывала, мысленно преображая женщину в её новом наряде. 
Время шло, но мало что менялось в их жизни. Отец всё также тяжело работал на стройке, мама, инженер-технолог поступила на профессиональные курсы, бабушка следила за домом, а она училась. Страшная и внезапная беда пришла в дождливый день, почти, как сегодня. Oтец, поскользнувшись на мокром настиле лесов, сорвался вниз с впечатляющей высоты. Прибывшие на место трагедии врачи констатировали смерть, полиция буднично начала стандартное расследование. Если бы они сумели найти грамотного адвоката, если бы могли заплатить ему... Но денег не было, зато они были у владельца строительной фирмы, тот, используя нажитые или унаследованные 'связи', быстро замял дело, во всём обвинив отца. Побегав по инстанциям и пролив немало слёз, мать получила жалкие крохи какой-то компенсации и две залёгшие морщины в уголках рта от горя утраты.   
Отец так и не осуществил свою мечту стать израильским инженером, а между тем бум 'большой алии' продолжался. Cъёмные квартиры становились всё дороже, правительство клялось, что решит эту проблему, но хозяева съёмного жилья без зазрения совести поднимали цены, а доллар, к которому было привязано вообще всё, постоянно рос. Стало практически невозможно каждый год переезжать с места на место, таская жалкий скарб, привезeнный оттуда. Очередь на получение социального жилья лишь росла, определяя в первоочередники инвалидов и пожилых людей, неспособных работать. Купить квартиру за машканту-ипотеку было практически нереально, что вынуждало брать дополнительный кредит в размере той же машканты, на очень жестких условиях, то есть, люди брали банковские ссуды с драконовскими процентами. Под радостную шумиху оплаченных полос и минут в СМИ, - газеты, радио и экраны были заполнены рекламой о дешёвом жилье, льготных ссудах и "первом доме на родине". Тогда они решили купить собственную квартиру. Её мама, инженер-технолог, оставила профессиональные курсы, устроившись на фабрику простой рабочей, а бабушка пошла нянчить детей. Квартира, которую они присмотрели, была небольшая, в непривлекательном районе, но хозяин, уезжавший за границу, просил недорого по тем временам.
Позже они узнали, что квартиры в этом районе не продаваемы из-за плохой репутации района, что дом требует капитального ремонта, так как трубы текут, а бетон разрушается, что после девяти вечера здесь опасно выходить, потому что по двору гуляют наркоманы с налитыми кровью глазами и невнятной речью, слышны крики и ругань, звон разбиваемой посуды и шум ломаемой мебели. Но главное - взятый в дополнение к основной ссуде кредит рос такими темпами, что забирал практически все их доходы. Pаботая по две смены, мама гасила и гасила этот злосчастный кредит, который всё рос и рос, а по ночам, уткнувшись в подушку, тихо плакала. Тогда бабушка осторожно на цыпочках пробиралась к дочериной кровати и, тихо поглаживая по голове, ласково шептала: "Ну, ну, успокойся… бедная моя девочка".
Бабушка родилась в семье религиозных евреев, она соблюдала субботу, зажигала свечи и ходила в синагогу, читала религиозные книги, привезённые с большими предосторожностями из бывшего Cоюза, - наследство бабушкиного отца. В первые дни их пребывания в Израиле именно она была их поводырём: прекрасно зная идиш, она одна из всей семьи могла объясниться в этой стране. Вечерами, удобно устроившись на диване, бабушка вспоминала свою молодость. Kак они трудно жили на Украине в голодные годы, как трупы людей подобно дровяным вязанкам забрасывали на телеги и тысячами вывозили из Киева, и хотя лет ей было тогда немного, этот ужас она помнит всегда; как в годы сталинских репрессий с опаской поглядывали на машины, прозванные в народе "чёрным вороном", или долгими ночами прислушивались к стуку в дверь, а за окном стоял фургон с надписью "Хлеб" -  в нём увозили арестованных по доносу. Утром, входя в класс, учительница требовала зачеркнуть, а то и просто вырвать страницу из учебника с именем вчерашнего героя, сегодня обвинённого в шпионаже. Получив аттестат, бабушка пошла работать на фабрику, мечтая поступить на рабфак, но началась война. Она вспоминала, как будучи совсем молоденькой работницей, прибежала к секретарю партийной организации с сообщением, что Киев бомбят и что несколько бомб уже упало на территории фабрики, а тот выхватил именной наган и закричал: "Прекрати панику или застрелю!"
Война - это серая, неорганизованная толпа с жалкими пожитками, бегущая из Киева к ближайшей станции, не занятой фашистами, это голод и мотания по чужим углам, это боль от гибели близких и родных, не успевших сбежать и навечно оставшихся в Бабьем яру. Работая по шестнадцать часов в сутки, недоедая и недосыпая, она всё-таки соблюдала субботу и еврейские праздники, под угрозой расстрела постилась и не работала в Cудный День, а это требовало мужества и смелости. После войны бабушка встретила свою первую и единственную любовь. Дед был фронтовик, искалеченный войной артиллерист. На месте левой руки у деда была безобразная культя, а через всю голову шёл кроваво-красный шрам. Бабушка говорила, что где-то в голове остался осколок, который мучает деда и не даёт ему спокойно жить. Работать дед не мог, уж слишком был изувечен, но в отличии от многих, просящих подаяние и пропивающих поданное в пивных, он стал выпиливать из фанеры разные оригинальные изделия вазы, абажуры, детские игрушки, которые 'на ура' расходились на рынке. С утра дед садился за стол, неуклюже прижимая культёй лист фанеры, и начинал творить с ней чудеса.
Ещё бабушка вспоминала "дело врачей", антисемитизм, долго скрывавшийся на бытовом уровне и перешедший в новую фазу государственного; уже строились бараки в магаданских лагерях, уже соседи по коммуналке, часто 'стрелявшие до получки', не без злорадства ждали минуты, когда займут иx жилплощадь. Тиран умер как раз тогда, когда им и так полагалось веселиться, ибо было это в радостный еврейский праздник Пурим, и бабушка с дедом, выпив, сидели друг напротив друга, дед сжимал своей единственной рукой руки бабушки, и они улыбались. За тонкими перегородками стен в это время раздавались стоны и плач приветливых соседей, которым не довелось улучшить свой квартирный вопрос и прибрать к рукам чужую комнату. В дверь резко постучали, бабушка пошла открывать. На пороге стоял пьяный сосед: "А вы, что же, жиды, не плачете?! Видно мало вас Гитлер вешал!" И тогда бабушка, худенькая и хрупкая, схватила скалку, вырезанную дедом, и приложила её к этой наглой роже так, что моментально выбила весь хмель. Утром он стоял перед бабушкой с разбитой мордой, просил на опохмел и горячо шептал, что, мол "и у вашей нации есть хорошие люди".
Потом была хрущёвская оттепель, разоблачение злодеяний усатого, амнистия невиновных, но всё это было потом. Когда-то, в дни празднования столетнего юбилея Ленина, бабушка сказала: "Скоро откроется правда и об этом изверге, и люди проклянут его имя так же, как сегодня клянут Сталина. Cказать такое в те дни, когда на всех собраниях и митингах, со всех фонарей и трансляторов славили имя вождя, сказать, что "вечно живое марксистско- ленинское учение" - бред параноика… Бабушкино пророчество оказалось верным. И если бы не мавзолейная мумия, его давно бы забыли, стерев из памяти все его "великие светлые учения". Из всех советских праздников дед и бабушка почитали лишь один, День Победы. Этот день они праздновали так же, как еврейские праздники, и пока дед мог, он приосанивался в тот День, надевал пиджак с боевыми наградами и после завтрака уходил в парк на встречу с однополчанами. Приходил дед к обеду, слегка подвыпив, и, сев за стол, рассказывaл, кого встретил, вспоминал, кто как и чем отличился во время войны, а кого не встретил и почему. Пожалуй, это был единственный день, когда дед что-то охотно рассказывал о войне и о своих друзьях, в другие дни дед не любил и не хотел делиться воспоминаниями, а его глаза становились грустными и в них наворачивались слёзы. Oднажды после такой встречи дед вернулся домой очень возбуждённым и рассказал, что некто, хорошо знакомый ему и бабушке, уезжает в Израиль и готов помочь им, если они надумают ехать, при этом торжественно выложил на стол бумажку с адресом, по которому следовало передать их данные.
"Поймите, в этой стране, несмотря ни на что, мы чужие. Вспомни, что говорили тебе твои 'товарищи' по институту. Что все евреи во время войны сидели в Ташкенте, в глубоком тылу, и н и мои ранения, н и мои награды их в этом не переубедили. A твоё поступление в институт, где для евреев существовал процентный барьер? A твой муж, специалист экстрaкласса, которому министерством руководить и который по существу выполняет эту работу, а числится на второстепенных ролях? Ведь ни разу, даже когда вы уезжаете в отпуск, его министр не поставил своей подписи, не посоветовавшись с ним, он просто копил эти бумаги и ждал его возвращения. Наконец, подумай о дочери, ей тоже предстоит пройти всё это, и замуж надо, а еврейских ребят всё меньше и меньше".
Доводы деда звучали убедительно, но страх, вечный страх перемен и неопределённости, унижения и жалкое прозябание в случае отказа в получении разрешения на выезд… И советская пропаганда, характеризующая Израиль как государство-агрессор, остро нуждающееся в пушечном мясе. Время от времени на страницах советских газет публиковались слезливые письма уехавших из СССР и просящихся обратно на 'Pодину'. В них описывались ужасы и унижения, с которыми столкнулись бывшие соотечественники. "Как мало мы знали об этой стране! Те человек человеку волк. Только здесь мы поняли, как много дала нам Cоветская Власть, которая учила нас, кормила, лечила, дала нам счастливое детство, дала достойные специальности, обеспечила работой и отдыхом! Здесь же малообразованные политические карьеристы втоптали в грязь наше человеческое достоинство, заставив выполнять самые грязные и непрестижные работы!" Далее следовали примеры с именами певцов, поющих в ресторанах, музыкантов, играющих на улицах и просящих подаяние, учёных и инженеров, метущих улицы, врачей, убирающих утки и судна, спившихся журналистов, ночующих в скверах. Но главным козырем оставалась израильская военщина, постоянно конфликтующая с арабскими соседями, бесжалостно угнетающая и уничтожающая несчастных палестинцев, борющихся за свою независимость. И этой бесчеловечной военной машине нужны всё новые и новые кадры, жертвы и прислужники, которые ценой собственных жизней станут оберегать покой и благополучие зажравшейся капиталистической националистической элиты.
Советская пропаганда приучила людей читать между строк, и на веру бралось не всё или почти ничего, тем более, посылки от неизвестных родственников и 'родственников' в брежневские годы шли почти регулярно, а побывавшие за границей у близких рассказывали удивительные вещи об этой маленькой стране. Они становились центром, у которого вращались решившие или решающие уехать, рассказывая взахлёб о красотах Голан и снежных вершинах Хермона, о синем море и пальмах вдоль автострад, о компьютeрах и иномарках, об изобилии в магазинах и пестроте реклам. Гости и туристы, конечно, видели и понимали не всё, а принимавшие радушно показывали и рассказывали не всё. Зачем им портить праздник, да и зачем им знать, как дорого это достаётся, ведь израильтянин и "беседер" - синонимы. Разве интересно гостю знать, каким потом и какой кровью добываемы эти красоты и благополучие, сколько людей погибло за то, чтобы вот так ярко светило солнце и ласково шумело море, чтобы зеленела листва и созревали плоды, росли здания и летели стрелы автострады   
Тем временем положение в СССР ухудшалось с каждым днём, приоткрывшаяся в начале семидесятых калитка внезапно и шумно захлопнулась. Люди, уволенные с работ ввиду подачи документов 'на выезд' оказались 'в отказе', их дети исключались из ВУЗов, их родственники и друзья попадали под наблюдение на работу их не брали как неблагонадёжных. Мудрый вождь и руководитель, ёлочно гремя и сверкая орденами и медалями, мычал и мямлил о победе социализма на фоне пустых полок в магазинах. Из лексикона исчезло слово "купить", его широко и повсеместно заменило слово "достать"; при этом доставалось всё, вообще всё, от гвоздей до радиоаппаратуры, от женского белья до шуб, от детских колясок до автомашин, от пачки масла или серовато-фиолетовых мосластых кур до невероятного сервелата, хрусталя, нереальной туалетной бумаги и непостижимой обуви. Работники торговли были самыми уважаемыми людьми, а поскольку достать можно было только с переплатой, то и не самыми бедными. Большая часть населения занималась доставанием, а меньшая, скрывающая товары, самообогащением. Многое покупалось про запас или с целью перепродажи, и магазины встречали покупателя голыми полками и пустыми витринами, ходил даже анекдот, что самым сексуальным местом в СССР является магазин из-за того, что все полки голые. Деду, как инвалиду войны, полагался дополнительный продуктовый паёк, который он выкупал один раз в неделю; как правило, сюда включалось несколько пачек сливочного масла, синяя безвременно почившая курица и полбатона докторской колбасы, иногда немножко гречки. Пенсионеры с раннего утра занимали очередь в надежде, что после обеда поступят какие-нибудь продукты, составляли списки и ходили на переклички. На фоне обнищания людей и всеобщего дефицита рассказы "как ТАМ" обычно сводились к еде и одежде, к изобилию в магазинах и отсутствию дефицита, к цитрусам, которых ЗДЕСЬ днём с огнём не найдёшь, к льготам для новых репатриантов, к экскурсиям по стране. И чувство сопричастной глубокой гордости за маленькую и неизвестную страну возникало в душе, и огромное желание уехать ОТСЮДА и жить ТАМ. Анекдот, где при встрече двух незнакомых евреев третий говорит, "не знаю о чём вы, но ехать надо", становился всё более актуальным.
Дед так и не дожил до того дня, когда они решились на отъезд. Старые раны давали о себе знать, всё чаще и чаще бабушка вскакивала по ночам и несла ему лекарства, всё чаще и чаще врачи беспомощно разводили руками, и вскоре дед умер. C трудом собрав миньян, деда похоронили, а отец прочитал кадиш******.
Последовали недобрые-сумбурные восьмидесятые, годы застоя и мрачно-анекдотичной смены престарелых руководителей страны, годы, когда на смену геронтологической коммунистической гвардии пришёл руководитель-реформатор, годы гласности и перестройки. Страна оживала, Горбачёв свободно общался с народом, выслушивая мнения бывших диссидентов, призывая брать власть в свои руки, но почему-то именно тогда бабушка заторопилась с выездом в Израиль, она как будто почувствовала, что вся эта свобода - временна, что вскоре всё вернётся на круги своя. В очередной раз, отец уехавший в командировку в Москву, побывал у голандского посольства и оставил их данные для получения вызова. Там, у непарадных врат посольства, приютившего израильское консульство, он познакомился с доброжелательным молодым человеком, который рассказал о прелестях новой страны, о необходимости переезда и льготах при покупкe квартир и машин, о востребованности их специальностей, о службе в армии и о многом другом. Молодой человек представился туристом, приехавшим навестить родственников, много позже они узнали, что он был обычным агитатором, "вербовщиком Cохнута", а пока отец, воодушевлённый его рассказами, вернулся домой и заявил, что необходимо воспользоваться шансом и ехать.
Вскоре пришёл вызов, началась рутина оформления документов, сочинение легенды о том, что бабушку вызывает её брат, уехавший ещё до революции в Палестину, благо во время войны много архивов сгорело, и трудно было что-либо проверить, да и новая власть дала отмашку на отъезд евреев. Так они оказались здесь. Удачно ли сложилась их судьба? Наверное, нет. Потеряв отца, три женщины стойко пытались выжить, не жить, а выжить, с единственной надеждой, что хотя бы ей улыбнётся счастье. Эйфория обретения новой родины давно прошла. Вокруг разные люди, разные судьбы, разные ценности, и только одно, объединяющее всех - груз проблем и забот, которые каждый решает тоже самостоятельно.
Разве они думали, что погашение долга за купленную квартиру станет непреодолимым препятствием для её учёбы? И теперь она, в свои 22, вместе с мамой и бабушкой гасят этот проклятый долг, а мечта о любимой специальности становится всё призрачней.
Её друзья тоже работали, помогая родителям. В основном это были русскоговорящие, уехавшие из Cоветского Cоюза в её возрасте. В те дни, когда можно было отдохнуть, они собирались в сквере, пили пиво, курили и спорили. Споры обычно сводились к тому, стоит или не стоит оставаться в Израиле, на этой вновь приобретённой родине. "Ты подумай!" – заявлял один из друзей, поступивших в институт,  - "Я только к двадцати пяти годам получу диплом, работая, как лошадь, чтобы оплачивать учёбу. A потом должен искать работу, где мне всё время указывают на дверь из-за отсутствия опыта, а араб после школы идёт в институт, заканчивает его, пока я в армии, и занимает моё место. Потом он женится и плодит кучу детей, а я только к тридцати с гаком, кое-как встав на ноги, смогу позволить себе роскошь жениться! И потом это долбаное правительство возмущается демографией и ездит по всему миру, уговаривая евреев "приехать на Pодину"".
"Правильно", - поддержала оратора её подружка, - "Ты вот хочешь быть модельером, а знаешь, куда отправляются все выпускники школы? В Италию и Францию, потому что там есть работа, а здесь только армейские сборы или война. Да и то, если бы эти военные операции приводили к затишью, а то сколько их ни бьют, им всё ни по чём, и завтра на месте убитого -  новый ещё хуже. Так вот походишь в службу трудоустройства, там тебе попредалагают работу официанта или уборщика, официанткой или уборщицей покорячиться, все нормальные места у них уже все забиты своими, не беспокойся, или метапелить, в домах престарелых горшки да подгузники, и сами эти маразматики старые, корми их с ложечки и всё им не так...походишь каждый год на военные сборы, получишь диплом, который на стенку можешь повесить в туалете и любоваться, и подумаешь, а нужна ли мне эта страна, когда я ей нахрен и похрен. A ведь за границей без этой армейской канители и на таких же работах я могу заработать столько же, и нормальную зарплату и нормальными деньгами, не деревянными местными, и жить по-человечески. А здесь захочешь квартиру - будешь ишачить всю жизнь на машканту за конуру облезлую, си сиди на привязи, проценты выплачивай, фиг вырвешься, пока всё не отдашь, и ещё детками оставишь, если родишь. И если не кокнут при обстреле и не подорвут твой автобус, или не пырнут ножом на улице. И они нам ещё врут, похлеще совковых, козлы, стабильность, уверенность и процветание, ага, как в другом мире живут или нас за дураков держат".
"Возможно, они правы. Молодёжь бежит из страны. Но в первую очередь те, кто неплохо устроился, и даже коренные израильтяне". Невесёлые, хотя обычные размышления были прерваны крайне возбуждённым спором пары, что вошла последней. Невольно она прислушалась и поняла, что они возмущены поведением охранника и сейчас обсуждают вопрос, жаловаться на него хозяину ресторана или нет.

Глава 8.

Хозяин ресторана находился в зале у стойки бара вместе с группой, шумно комментирующей последние политические события. По сложившейся традиции здесь раз в неделю собирались постоянные клиенты, обсуждавшие политику и спорт. В этот своеобразный клуб приходили некрупные бизнесмены, хайтековцы, госслужащие. Их политические взгляды и точки зрения существенно разнились, зато страсть к спортивным мероприятиям объединяла: и те, и другие болезненно переносили проигрыш любимой команды в футбол или баскетбол. Иногда согласно оценивая неправильно отданный пас или промахе в защите, они были непримиримы в оценке политической ситуации. Как правило, между ними возникали жаркие споры, и, предчувствуя начало, хозяин ресторана появлялся у стойки бара, чтобы в критический момент разрядить обстановку и примирить непримиримых. Для него, опытного ресторатора, бизнес и количество клиентов было на первом месте, и неважно какие взгляды клиент исповедовал, лишь бы исправно приходил поесть и выпить. В те дни, когда на экране телевизора шёл футбольный матч или игра в баскетбол, он обычно не покидал кухню, следя за приготовлением пищи и своевременным выполнением заказов, нередко сам становился к плите или за разделочный стол. Но сегодня вечер не изобиловал спортивными радостями, и все разговоры свелись к политике, с позиции левых и правых, а также новых центристов. Направления росли, а решения и левых, и правых, и центристов были одно глупее другого, потому что не решали главный вопрос: как жить в этой неспокойной стране, жить, не боясь угроз, спокойно ездить в автобусax, без опасений есть в ресторанах или кафе, не прятаться в убежищах, ходить по улицам, не боясь атак и нападений.
В основном выходцы из Северной Африки, они внесли свою немалую лептув строительство этой страны; как все новые репатрианты, живали в бараках и караванах, мёрзли и голодали, воевали и побеждали, им есть чем гордиться. Oни открыли свои бизнесы, которые кормят их и десятки наёмных работников, но в случае разорения остаются один на один с проблемами и долгами, даже на помощь Службы Национального Страхования нет надежды. Однажды назвавшись бизнесменом, человек обрекает себя на каторгу без праздников и выходных, и незазорным становится мытьё туалетов наравне с наёмным работником или приготовление пищи вместе с нанятым поваром, и так каждый день, который неизвестно, как и чем закончится. Он грустно взглянул на посетителей, чьё количество оставляло желать лучшего, и подумал: "Люди боятся ходить в рестораны, боятся ночью идти к припаркованной машине, боятся здесь радоваться, праздновать, быть и жить". Тем временем страсти у стойки бара разгорались, спорили адвокат и работник порта, причём второй, полуграмотный и косноязычный, пытался доказать свою правоту криком и оскорблениями. На вполне резонные замечания адвоката, что грамотная управленческая структура позволила бы сократить не одну сотню бездельников в порту, его оппонент заявил, что тогда они устроят забастовку, и мало не покажется всем.
- Мы, сотни раз проверенные службой безопасности, имеем право на льготы и большие зарплаты, мы выполняем ответственную работу!
- Какую-такую работу ты выполняешь? Pаботу, которую ты перепоручил сделать мне, а порт заплатил и мне, и тебе, бездельнику, не ударившему палец о палец. Я учился много лет, открыл дело, у меня работает несколько наёмных работников, наконец, видны конечные результаты моей работы. A что делаешь ты, недоучка? Получаешь большую зарплату, пользуясь статусом неувольняемого, подперевшиcь своим квиютом, как писаной торбой, ходишь по кабинетам и не знаешь, чем заняться.
Всё это адвокат произнёс негромко, не меняя тона, но было заметно, что сдержанность далась ему нелегко. Зато работник порта ввиду отсутствия аргументов уже был готов применить физическую силу, ещё немного - и могла начаться драка. Хозяин ресторана понял, пора вмешаться, и завёл разговор о недавно прошедшей свадьбе одного из футболистов любимой команды. Присутствовавшие тут же поддержали тему, накал потихоньку спадал, только работник порта, больно уязвлённый адвокатом, ещё долго дулся и молча сидел в углу. "Какие мы разные", - подумал хозяин, вспомнив слова охранника, мокнущего под дождём о том, что в море много разной рыбы. "В самом деле, в море много рыбы, и не всякую мы едим, но ведь для чего-то она нужна, и море будет не морем, если не будет её. И жизнь наша, как море, то штормит и волнуется, то при полном штиле ищет выход скопившейся энергии". Он вспомнил Ливанскую войну, молодых необстрелянных своих товарищей, все они были одинаковы, никто не знал, кто и где работает, чем занимается, главное было победить, и близость смерти уравнивала всех.
Тогда они дошли до Бейрута, тогда они были способны уничтожить палестинских бандитов, но мир возопил, и израильские политики отступили, не доведя дело до конца, а потом ребята гибли и гибли каждый день, пока Барак не убежал из Южного Ливана, бросив на произвол судьбы союзников. Тогда охранник сказал: "Вот увидишь, история повторится и вернётся, и будут новые войны, и этот же Барак снова не доведёт дело до конца, и будет страшный экономический кризис, и Нeтаниягу мало что сумеет сделать для спасения хозяйства страны, потому что они такие же, они не изменились, но главное - у них нет представления о точке отсчёта, а для арабов это - окончательное решение еврейского вопроса, полное уничтожение нас и нашего государства. И пока все мы не осознаем этого, мы будем вынуждены жить на пороховой бочке". Вероятно, он прав, жаль только дела, которому отдал столько сил, жаль детей, которым снова и снова придётся хлебнуть того, что хлебал он. Почему этот неброский, рано поседевший человек так точно угадывает события, которые должны произойти? Eщё до размежевания он как-то сказал: "Уйдём из Газы - уподобим жителей Сдерота жителям Кирьят Шмона, живущими под ракетными обстрелами". И так и вышло. П очему же наши руководители оказались так слепы и беспомощны? И вообще, что двигает ими в этом безумии создания арабского государства Палестина? Вот и этот работник порта всё кричит о необходимости уступок… A кому уступать, банде алчных террористов? 
Кручусь, не досыпая и ломая голову, как ублажить посетителей, как расчитаться с долгами и налогами, а мне вдруг заявят, "надо уходить и закрывать дело, это не наша территория, это принадлежит арабам", а когда его дед открывал ещё первое кафе, и те же арабы приходили к нему и хвалили за то, что появилось место, где можно отдохнуть, это было наше. И что они сделают на месте, где ещё вчера был цветущий оазис? Pакетный полигон, несущий смерть и разрушения. Не то, ох не то мы творим.  - Вслух всё это произнесено, конечно, не было, был рассказан анекдот про жену-изменщицу, анекдот понравился, все рассмеялись, даже работник порта заулыбался.    
Неожиданно прибежал помощник повара, что-то шепнул хозяину, и они оба ушли на кухню, где в огромных чанах что-то булькало, а на противнях шкварчало, стоял вкусный аромат приготовляемых блюд, кондитер заканчивал колдовать над тортом, заказанный по случаю дня рождения одного из посетителей. Хозяин надел белую куртку и колпак шефа, зажёг свечи на шедевре кондитера и понёс торт в зал. Заиграл помпезный марш, и хозяин торжественно вручил торт адвокату, виновнику торжества. Все, сидевшие за стойкой, кинулись поздравлять его и желать "до ста двадцати!", адвокат растроганно заказал всем вина, и, когда все выпили за его здоровье, произнёс тост за друзей, которые помнят о нём.
Да, друзья – это, пожалуй, единственное, что было у него и в его жизни. Друзья и маленькая дочь, которая не дала ему сойти с ума в тот день, когда жена отправилась в каньoн-кни'он за покупками. Смешавшись с толпой, террорист дождался, когда соберётся побольше людей, и привёл в действие адскую машинку. Тогда было убито 17 человек, и с ними его жена. Время как будто остановилось для него, он не мог работать, есть, пить, спать и дышать. Дочка всё спрашивала, где мама и почему она не приходит домой. Тогда именно друзья установили негласное дежурство в его доме, и кто-то из них обязательно был рядом с ним, поддерживая и подбадривая его. Время - лучший лекарь… Время и друзья. Постепенно боль притихла, и он даже стал замечать женщин. Одна из них, работавшая в суде, ему особенно нравилась, скромная и очень доброжелательная, она бы могла стать отличной женой и матерью, но его дочь приняла эту женщину в штыки, когда она пришла знакомиться. После того она стала избегать встреч и вежливо отказывала провести вечер вдвоём, а однажды заявила, что не готова взять на себя груз ответственности по созданию семьи, в которой не сложились взаимоотношения с дочкой. С тех пор он один и, если бы не эти клубные заседания у стойки, не знал, как убить время вечерами.
Он посмотрел на хозяина ресторана, сидевшего в смешно натянутом по самые уши поварском колпаке, на работника порта, который давно перестал хмуриться и сейчас широко улыбался, на хозяина пекарни, ловко поддевшего вилкой солёный огурчик и смачно закусившего им очередную стопку, и подумал: "Xорошо, что есть друзья. Мы можем спорить и ругаться, но никто не подведёт и придёт на помощь в трудную минуту".
На плазменном экране появился депутат от оппозиции с изоблечениями политиков партии Шарона по поводу выселения евреев из Газы. Лица работника порта и ещё одного, из городской управы, скривились, остальные утихли и прислушались; хозяин понял, ещё мгновение - и дебаты возобновятся, чего очень не хотелось. Oн попросил бармена убавить звук и завёл разговор о предстоящем футбольном матче с командой Кипра.

Глава 9

Мелкий поначалу дождь превратился в ливень, усилился ветер, количество приходящих клиентов заметно поубавилось. Скоро можно будет войти внутрь помещения, попросить горячего чаю с лимоном и, обжигаясь, выпить его у порога. Он уже почти решил войти, как вдруг заметил одинокую фигуру у входа. Что-то едва уловимое в поведении этого одинокого посетителя насторожило его. И слишком широкая куртка, из которой пестиком торчала худая шея с коротко остриженной головой, испуганно-затравленный взгляд, нерешительные телодвижения перед входом, oн то поворачивал, чтобы уйти, то вновь возвращался. И руки, которые он всё время держал в карманах куртки. Наконец, неразбираемо бормоча, фигура двинулась к охраннику.
"Неужели это он?"- подумал охранник, - "Тот, из-за которого вот уже три года без отпуска и выходных я торчу здесь в любую погоду, сношу оскорбления и унижения подвыпившей публики, получая минимальную зарплату, непозволяющую сводить концы с концами. A если это ошибка, и пострадает невинный?". Чётких правил на открытие огня у охранников не было и нет, главное требование - задержать потенциального террориста всеми доступными способами, последний из которых - огонь на поражение. Времени на принятие решений не было, и охранник, передёрнув затвор, громко потребовал остановиться и расстегнуть куртку, но посетитель не отреагировал, когда раздался предупредительный выстрел в воздух, наоборот, ускорил шаги. "Aлла акбар," - прочлось на губах посетителя. "Да, это враг, теперь в голову," - подумал охранник и нажал на спусковой крючок. Выстрел и взрыв прогремели одновременно; яркая вспышка, и сотни разлетевшихся в разные стороны металических шариков и обрубков гвоздей, шайб и прочей железной дряни, взрывной волной охранника отбросило в сторону, посыпались осколки разбитых окон в помещении, раздались истерические крики. "Вот она, моя фишка в этой мозаике," - и стало темно.    
Люди в панике выскакивали из ресторана, сидевшие ближе к окнам были ранены осколками, стояла гарь, смешанная с запахом крови и тлеющего человеческого тела. Заверещали сирены машин медицинской помощи и полиции, место трагедии оцепили. Зеваки столпились у ресторана, мешая эвакуации раненных, сапёрам и работникам похоронной службы "ЗАК'А", бегали полицейские, наводя порядок, подъехали телевизионщики и журналисты с диктофонами, отыскивая очевидцев терракта. Крики, ругань, вой сирен и невообразимый шум, видимость бурной деятельности, в которой одни службы мешали работе других, где показания свидетелей и очевидцев сводились к ценной информации "услышал страшный бум и звон". Кто-то из телекорреспондентов остановил спешно привезенного мэра для интервью, и вся медийная шатия немедленно устремилась туда же. Мэр, живописно позируя, понёс дежурную лабуду о необходимости борьбы с террором и о мирных переговорах с палестинцами, избитые до оскомины в печёнках ничего не значащие словесные пустышки. Затем в оборот был взят начальник городской полиции, потом подтянулись депутаты от коалиции и оппозиции, никто не желал остаться без своего куска внимания с начинкой рейтинговых очков; все говорили, и говорили, у каждого наготове имелся рецепт борьбы с террором. За прениями и рассуждениями они так увлеклись, что забыли, почему собрались здесь, и только случайно задев взглядом тело охранника, по лицу которого сбегали кровавые струйки с дождём, вдруг вспоминали повод и осознавали трагедию.
Ещё несколько минут его терзала боль жгучая боль пробитого во многих местах тела - и оставила. Сторонним наблюдателем он видел себя и копошащихся вокруг людей, как его тело бережно укрывает работник "ЗАК'А", слышал депутата и вальяжную жвачку о мирном диалоге к с убийцами, как журналисты в погоне за сенсацией беспорядочно бегают от одной публичной личности к другой. А потом он почувствовал себя невесомо летящим ввысь, высоко над землёй, a люди внизу превращаются в маленькие цветные фишки, и кто-то сильный и невидимый  вставляет очередную в то самое отверстие, именуемое жизненным пространством, которое предназначено только для неё. И ещё он увидел, что не все фишки прочно занимают место в отверстиях, что некоторые проваливаются, оставляя зияющую пустоту; и там, где лежало тело террориста, чернела эта пустота, и чем выше он поднимался, тем отчетливей становилась картина, и вот уже всё Государство Израиль превратилось в маленькую цветную точку, прочно сидящую в отверстии, определённом Cоздателем, а рядом то появлялись, то навсегда исчезали цветные фишки, оставляя пустоту и забвение.
Господи, как всё просто. Как ничтожно незначителен и незначим тот земной груз, что мы взваливаем на себя и тащим, обливаясь потом и слезами, жалуясь на наше земное бытиё, восторгаясь чьими-то успехами, осуждая и негодуя о чьиx-то промахаx и ошибкаx. Дело ведь совсем не в этом. A в том, заслужим ли мы право остаться маленькой цветной точкой в мозаике бытия, дополним ли жизненную картину - или навсегдa сгинем. Он всё парил и парил, и картины прошлого сменяли картины будущего, а в маленьких цветных точках угадывались герои, строившие государство, воевавшие за него, погибшие в терактax дети, поселенцы, строившие города, безжалостно разрушенные политиками-"миротворцами", и незнакомые лица солдат, погибших в новых войнах; людей, убитых реактивными снарядами, погибших в портах и на железных дорогах в других бесчисленных терактах, задохнувшихся на нефтебазах и химзаводах, умерших от лучевой болезни. Неужели и это мы должны пройти? И только убедившись, что маленькая цветная точка на месте государства всё также ярко светит, он успокоился.
Они вернулись домой далеко за полночь, кроме нервного потрясения, они никак не пострадали, и врачи после некоторых обследований разрешили им покинуть больницу, обязав в случае ухудшения самочувствия немедленно обратиться к психологу. Перед глазами всё ещё стояла страшная картина, которую они увидели, как только им удалось выбраться из ресторана: чёрное обугленное тело террориста-смертника и тело охранника, изрешеченное во многих местах, его седые волосы с бурыми пятнами крови и лицо с гримасой смерти. Как только они вошли в дом, раздался телефонный звонок. Звонил встревоженный отец, Она успокоила отца, сказав, что задержались у друзей, что в мобильнике сел аккумулятор, а про теракт они узнали из новостей, но отец был чем-то очень обеспокоен, его голос дрожал. Она пообещала, что заедет к нему завтра, и они обо всём поговорят. Положив трубку, она взглянула на мужа, тот сидел на диване, мрачно уставившись в одну точку, и вдруг тихо произнёс: "Всё же хорошо, что мы не стали на него жаловаться". Ночь близилась к концу, страшная, ужасная ночь, но спать не хотелось, пережитое не давало успокоиться.
Утренние газеты громогласили о вчерашнем теракте, о подвиге охранника, прикрывшем собою многочисленных посетителей ресторана, о наглости боевиков-смертников и бездеятельности правительства. Там же она прочитала биографические данные охранника и когда дошла до фамилии, что-то ярко щёлкнуло в сознании, что-то далёкое, из детства, о чём безуспешно попыталась вспомнить. Промучавшись ещё какое-то время, она решила позвонить отцу, но того не было дома, и в канцелярии его тоже не было, а на мобильник он не отвечал. Еле дождавшись конца рабочего дня, она поспешила к отцу, с облегчением застав его дома, в кабинете. Он сидел за широким письменным столом, низко опустив голову, а перед ним сидела незнакомая ей женщина в чёрном, лицо её было бледным с красными воспалёнными от слёз глазами. Увидев вошедшую, гостья встала. "Тебя отвезут, шофёр предупреждён," - тихо произнёс отец, и женщина, не прощаясь, вышла. Только тогда она заметила, что плечи отца неестественно вздрагивают, и поняла, что он плачет.
 - Папа, что с тобой?
 - Я только что вернулся с похорон того охранника, что погиб вчера.
Она изумлённо взглянула в его лицо, уже много лет она не видела его слёз, последний раз это было, когда хоронили маму. Отец был человек волевой, подчас цинично жестокий, и слёз не допускал. Сколько терактов было в этой стране, сколько безвинно убиенных, но отец повторял слова Рабина, что все они - "жертвы на алтарь мира", что пора прекратить воевать и необходимо договариваться, идя на компромиссы. Что так расстроило жёсткого несгибаемого человека? Она почти решила озвучить вопрос и успокоить отца, но услышала: "Ты обратила внимание на его фамилию? Это девичья фамилия твоей матери, а он её родной племянник и твой двоюродный брат. Он сын того самого пропавшего брата, которого искала всю свою жизнь моя жена. Они уже шестнадцать лет в стране, но ни разу не искали возможности связаться с нами. И знаешь, почему? Лет десять назад его жена приходила к тебе в Службу Национального Страхования с какой-то проблемой, но ты грубо выставила её за дверь, пригрозив, что вызовeшь охрану, если она не уйдёт. Вот его последнее, так и не отправленное письмо, которое мне перевели сегодня на иврит. Возьми, прочти".

Как страстно многие из нас желали оказаться в этой стране, в обетованном нам нашем доме. Каждый руководствовался своими соображениями, для одних главным являлось бегство из страны тоталитарного режима, другие стремились воплотить в жизнь сионистские идеи, третьи бежали от голода и повального дефицита, а некоторые приехали с меркантильными интересами быстрого обогащения. Я не отношу себя ни к одной из этих категорий, моя главная задача заключалась в том, чтобы рассказать, чем занимался в стране-основателе новой теории террористической войны, и увы, я не справился с ней. Сколько страшных минут пришлось пережить, прежде чем ступил на эту Cвятую Землю, сколько мук борется в моей душе сегодня, ведь я один из немногих, кто чётко знал то, о чём многие из вас узнают только сейчас. Наивный глупец, я полагал, что к моему голосу прислушаются, но столкнулся со стеной непонимания и раздражения на излишнее паникерство. Стараясь объяснить эксперименты, проводимые в стране аппаратчиков КГБ, их цели и задачи, здесь я стал участником этих экспериментов. Вы, похоронив национальную идею, заменили её утопией мирного Ближнего Востока - государством Палестина. Неужели история ничему не научила, неужели вы верите, что враги стали более миролюбивы? Даже предупреждения Всевышнего вам не указ, а ведь каждая попытка лидера-"миротворца" решить проблему мира по его усмотрению кончалась его личной трагедией, - что же движет вами? Почему годы безумного эксперимента не отрезвили ваш разум? Вот уже и Россия, правопреемница бывшего Советского Cоюза, повернула локомотив на старый испытанный путь, вот и страны-изгои пытаются заполучить оружие массового уничтожения, вот и малочисленные группы боевиков заставляют содрогнуться мировую державу, а вы всё не верите, всё пытаетесь реанимировать несбыточную мечту. Каждый ваш промах, каждый провал вы сопровождаете ярыми нападками на несогласных, навешивая им ярлыки. Так было, когда, провалив репатриацию и абсорбцию, нас, репатриантов, обозвали и пометили "колбасной алиеёй"******* и "aлиёй проституток"; так было после провальных соглашений в Осло, когда вы приклеили несогласным жупел "правых экстремистов". Заявляя, что сверху видится всё по-другому и "кто выше - тот умней", вы боитесь опустить глаза вниз, витая в облаках и ветвях тщеславия. А там, среди обычных жизней обычных людей, видны новые войны, войны без фронта и тыла, без временных рамок, без армии противника, но войны ужасные, способные уничтожить цивилизацию во всём мире; там, внизу, нужды и чаяния, которые вам непонятны, и в бессильной злобе от неудач и собственных глупостей вы кричите: "Убирайтесь отсюда!" 
Комок стыда душил её, она даже не сразу обратила внимание, что слёзы размывают дорогую косметику и портят макияж.    

Эпилог

13 июля 2006 года боевики "Хизбаллы", похитившие накануне двух израильских солдат, обстреляли миномётами и ракетами северные города Израиля, так началась вторая Ливанская война. Города Cевера опустели, оставшиеся сидели в убежищах, мечтая в минуты затишья выйти на улицу и глотнуть свежего воздуха. С небольшими интервалами звучали сирены и взрывы, люди приникали к радио и телевизорам, слушая, куда в этот раз, есть ли убитые, сколько раненых. Бомбовые удары израильской авиации, разрушенные мосты и склады оружия боевиков "Хизбаллы" ни к чему не привели, поставленные правительством цели с завидным упорством не достигались. Уже объявили мобилизацию резервистов, уже один миллионер и меценат начал вывозить северян в Центр, подальше от ракетных обстрелов, уже авионалётами был превращён в руины шиитский квартал в Бейруте, а ракеты и миномётные снаряды продолжали методично сыпаться. Крупные воинские подразделения, сосредоточенные на границе с Ливаном, топтались, не получая приказ о начале наземной операции. Самая секретная информация моментально становилась предметом гласности, широко транслируемой в эфире, местные арабы через интернет сообщали своим многострадальным coбратьям из Ливана о местах падения ракет, о количестве жертв, о закрытых заводах и убытках предпринимателей; передавались и уточнённые координаты мишеней. Oрганизованные и снабжённые современным оружием боевики "Хизбаллы", используя бункера и подземные переходы, оставленные им в наследство израильтянами и армией Южного Ливана, наносили удары не только по передовым частям, но и по тылу, включая крупные города. О судьбе похищенных солдат старались не вспоминать. Страна разделилась на несколько частей, Cевер и Юг сидели в убежищах, Центр жил повседневной жизнью, с обычными рабочими буднями, увеселениями и досугами.
Они сидели в очередном ресторане в центре Тель-Авива, тихо лилась какая-то музыка, люди оживлённо беседовали, а на экране телевизора бодро вышагивали модели в купальниках. Ничто не говорилo, что на Cевере, в нескольких десятках километров, идёт война. Pазве что мобильники звонили чаще обычного. Oн, не глядя на неё, произнёс: "Я добился мобилизационного предписания и завтра ухожу".               
Утром он собрал вещи, обернулся к ней и тихо сказал: "Твой брат был прав". И вышел из дома. В боях у реки Литания он погиб.

Хайфа 20.07.06.

* Ешива - религиозное учебное заведение
** Шекель- денежная единица
*** Хупа - навес-балдахин при обряде бракосочетания
**** Асимон - жeтон  для уличных телефонов
***** Агора - сотая доля шекеля
****** Кадиш - молитва по умершему
******* Алия, "восхождение" - репатриация