Июньская изнуряющая жара к вечеру спала. Оранжево-алая дымка тянула заспанное золочёное светило за горизонт, нехотя цепляясь за чёрный гребень дальнего перелеска за речкой. Закат не спешил тускнеть, позволяя воде вдоволь налюбоваться красным переливающимся маревом в ясных предзакатных высях, попутно расплескав на низкие рваные облака рыжие акварельные переливы, выказывая всю свою сочную красоту.
Верка, скинув неудобные сестрины туфли, которые успели натереть ей пятки за время торжественной линейки в честь выпускного, тихонько шла босиком по теплой пыльной дороге. В руках она сжимала аттестат. Его матовые зелёные корочки таили внутри белый шуршащий вкладыш с четвёрками и пятёрками, открывая своей владелице путь в светлое будущее: весёлое, интересное, студенческое .
— Верка! Верка! Ты куда? А танцы? — кричали ей со школьного крылечка нарядные одноклассницы, весело щебеча.
— Нет, я домой!— отмахнулась от девушек Вера, оправила свободное ситцевое платье в горох и зашагала быстрее.
За школой, возле барака, копалась в огороде Агнешка. Ссутулив спину, она перебирала тощими костлявыми пальцами землю на полосе после поздней пахоты, выбирая сорняки . Заметив приближающуюся соседку, женщина подошла к ограде будто случайно, прихватив с собой ведёрко, полное белых спутанных кореньев.
— Здравствуй, Вера, — Агнешка с трудом распрямила спину и тыльной стороной ладони поправила сбившийся платок. — Постой-ко, ужо, поговорить мне с тобой надо.
Вера прижала к груди аттестат и подошла к полячке. Зная, что та зря чесать языком не любит и первая редко заводит разговор, девушка с трудом пересилила в себе нарастающее чувство страха и нехотя поддержала разговор :
— Здравствуй, тетка Агнешка. Чего тебе?
— Пишет Милош тебе? — полячка прищурила тёмные глаза, уже наперед зная ответ, словно пытая девушку. — Пишет, знаю. Пишет, да не всё. В армию его забирают. Знаешь ли? А там, что армия, что война — одна беда. А ты жди теперь. Ребенка расти и жди, раз любовь такая... — Агнешка зыркнула на девушку, испепеляя её пронзительно и строго, задержала взгляд на округлившемся животике, тщательно скрываемом под просторным платьем, и шепнула :
— В лице ты сменилась. Значит, девку носишь.
Собираясь уже уходить, Агнешка подняла пустое ведро, на минуту задумалась, будто ей пригрезилось чего, перекрестила покрасневшую Верку и добавила :
— Храни тебя, Господь, милая...
****
Таисья Андреевна хранила тайну дочери до поры до времени, всеми правдами и неправдами покрывая Веркино болезненное состояние худым здоровьем, или простудой, или слабым желудком. К фельдшерице надо было ехать за двадцать километров, поэтому на учёт девушка не встала. Может, это и к лучшему, думала мать, переживая за дочь и проводя бессонные ночи в раздумьях о дальнейшей её судьбе.
Но когда отец семейства, рассматривая за ужином Веркин аттестат, сказал, что неплохо было бы отправить дочь в город учиться на ветеринара, Таисье Андреевне пришлось всё рассказать мужу.
Ох, и поднял он тогда шум, метая по углам всё, что под руку попало. Досталось всем, в том числе и Верке, которую он нещадно оттаскал за волосы и выгнал спать во двор к скотине. Домашним приказано было не кормить "паскудную девку" и не вступать с ней в разговоры. После этого скандала глава семейства три дня крепко пил, в пьяном угаре буянил и изгалялся над домашними.
На четвертый день, рано утром, Верку, спящую на повети, разбудили тяжёлые шаги. Хрупкая дощатая дверка разлетелась в щепки от резкого и сильного пинка. Верка, вздрогнувшая от испуга, забилась в угол и молча сидела, поджав коленки к подбородку.
— Верка! — свирепо заорал Иван Ильич, щуря опухшие от пьянки глаза в поисках дочери. — Верка! Паскуда такая, выходи! Выходи, а то хуже будет!
Девушка тихонько поднялась, убрала волосы и шагнула на свет, пробивающийся узкими пыльными полосками сквозь щели старых рассохшихся ворот повети. Ноги её не слушались, руки дрожали. Эти несколько шагов до места, где стоял отец, ей дались с трудом.
— На вот! — отец швырнул к ногам дочери белую тряпицу, которая, стукнувшись о половицы,едва прикрытые прошлогодним сеном, звонко брякнула. Это были деньги.
— И чтоб через час я, тебя, потаскухи, дома не видел! Катись, куда хочешь!
Пока Вера кидала в сумку свои вещи, отец сидел на кухне, смачно кряхтя после очередной выпитой рюмки.
" Господи, да куда я пойду? Куда? Разве что утопиться осталось... Или повеситься. Жить как теперь? " — сумятица в голове девушки никак не хотела проясняться. Вера выскочила на крыльцо и рванула в лесок за огородом, без разбора топча ровные окученные рядки закудрявившейся картошки.
— Вера! Доченька моя! — кинулась было вдогонку Таисья Андреевна со слезами. Чувствовала она свою вину перед дочерью, и рвалось её материнское сердце от боли за своё дитя. Короткий и резкий мужнин удар кулаком в лицо остановил её попытку вернуть дочь и оставил женщину корчиться на земле, утирая кровь от разбитой губы передником...
К ночи, когда уже последние отблески алого зарева угасли, а туман, путаясь в густой осоке, неторопливо поднимался по пологому берегу, укрывая белёсым пологом дома и деревья, Вера постучалась в двери барака.
— Тётка Агнешка, открой! — Звонкий стук разбудил женщину. В полумраке она уселась на узкой кровати с коваными спинками, прислушалась, не почудилось ли ей сквозь сон. Когда стук повторился, Агнешка укрыла шалью худые плечи, сунула ноги в старые валенки и вышла.
Рано утром автобус увёз Веру навсегда из Покровского. Многие сонные пассажиры подумали, что девушка едет поступать, но никому до этого не было дела...