===================== Зимний промысел
После того, как четверо демонстративно покинули группу и не остались даже обедать, в группе они больше не появлялись: ни Люба с Юлей, ни Витя с Олегом. Телефоны девчонок у Гордеева были, но он не звонил. Кланяться ещё соплюхам.
Дорогу он им объяснил-растолковал, по лыжне доедут нормально. Да и светло, темнеть не скоро начнёт. Гордеев не предполагал, что «соплюхи» решили компенсировать мальчишкам неудавшийся поход и потащили их к Мунтянам. Дорогу они помнили не очень хорошо, но там лыжня есть, доберутся.
Исчезнув из поля зрения группы, сделали круг и вернулись, и нашли ту лыжню — занесённую снегом, едва заметную, но разглядеть всё-таки можно. Два раза сворачивали не туда и возвращались назад, третий раз пропустили поворот, и снова пришлось вернуться. На вопрос: «Долго ещё идти?» Люба и Юля отвечали уклончиво: «Не очень».
Когда наконец добрались до лагеря, ребята сильно устали: не привыкли столько ходить, да и рюкзаки тяжёлые, а у девчонок лёгкие. Марита хлопотала, всплёскивала руками, стаскивала с гостей куртки, не знала куда посадить, чем угостить. Водку они отдали Ивану, он взял, одну бутылку откупорил, поставил на стол. Девчонки достали бутерброды, Марита замахала на них руками: «Кто ж с мороза холодное ест? У пе;чи погрейтеся пока, я мяска нажарю».
За занавеской зашкворчало-зашипело раскалённое масло, вкусно запахло.
— Ну, за встречу! — Иван налил стаканы на четверть, девчонкам плеснул на донышко. Они выпили, поморщились, заулыбались.
— За молодёжь! За вас! — Иван налил стаканы снова.
Марита вынесла из-за занавески поднос с дымящимся мясом.
— За хозяйку дома! За Марютку!
Откусывая от отбивной (Марита ножей не дала и гарнир не дала, но так даже вкуснее), девчонки рассказывали, как их оскорбили в группе, сказали, что у них нет совести и много чего сказали, и как они уехали от них.
— Уехали, и ладно. И будет вам.
— Гордеев на нас наорал, за водку. Не нравится, не пей, а орать-то зачем? А все молчат. Слушаются его, как бараны.
— Бараны это хорошо, с баранами всегда договориться можно. Или не договариваться, просто зарезать. Он не поймёт ничего, баран-то.
— Иван! Оставил бы ребят в покое, не видишь, устали, — остановила брата Марита. — Две рюмки выпьешь, а языком метёшь как с двух вёдер.
Иван махнул рукой, замолчал. Налил себе ещё, зажевал мясом. Посмотрел сочувственно на ребят. И осторожно "прощупал почву":
— Загнали они вас… Сами едут не торопятся, а вы, значит, вперед всех прибежали?
— Мы не бежали, мы нормально шли… И никто за нами не едет, они вообще не знают, что мы к вам… Мы Гордею сказали, что домой поедем, иначе бы не отпустил. Царёк какой нашёлся. Мы с ним больше не пойдём, сами кататься будем.
За разговорами не заметили, как Иван откупорил вторую бутылку. Все четверо говорили одновременно, перебивая друг друга, торопясь высказать то, что лежало на душе и давило чудовищной несправедливостью:
— За что они так с нами? Что мы им сделали? И смеялись ещё, аж пополам сгибались.
— Смеялись — это нехорошо, — подытожил Иван. — Вы давайте, отдыхайте, пейте чай, а я пошёл работать.
Марита всплеснула руками:
— У меня ж там чайник! Выкипел, наверное! — И убежала в кухоньку.
За занавеской что-то стукнуло и резко запахло травой.
Размякнув в тепле, объевшись мясом и уговорив с хозяевами две бутылки «Хаски», ребята сидели осоловелые, глупо улыбались. Юля с Любой испугались: как обратно поедут?
— Нам, наверное, домой пора, чай дома попьём. А то темнеет уже.
— Это в лесу, а на дороге светло, темнеть часа через два начнёт. Тут недалеко, дорога-то, с той стороны, — Марита махнула рукой. — Машину остановите, до станции прокатитесь с ветерком. Деньги-то есть у вас? А то, хотите, одолжу. Потом заедете, вернёте.
Девчонки успокоились. И долго пили чай — густой, крепко пахнущий мятой, с листиками брусники. К чаю Марита подала клюквенное варенье, присела к столу, налила себе чашку.
— Закрутилась я. Посижу маленечко с вами.
Ребята спохватились, доставали из рюкзаков хлеб, сахар, печенье. Варенье намазывали на хлеб.
— Вы в чай его ложьте, мешайте ложечкой, с вареньицем-то вкуснее. Допивайте, отдыхайте, а я пойду.
Спинки у табуретки не было, и Люба положила голову на Юлино плечо. Хотелось спать. Пересесть бы на диван, но диван заняли ребята. Умучились. А варенье горьковато-приторное. Ладно, съедим, дома и такого нет, здоровый образ жизни.
И кушать хочется. Ребята мясо почти всё съели, им с Юлей мало досталось. Люба взяла хлеб, ложкой намазала на него варенье и откусила сразу половину: «За здоровый образ жизни!»
=================== Когда хочется жить
Лера не понимала, что с ней творится. В последнем январском походе, 26 января, когда они, по выражению Виталика, просвистели мимо Татьяниного дня (Татьян в группе нет, студенты не явились, значит, нечего и праздновать), она равнодушно выслушала упрёки, впрочем, шутливые: «Тренировки пропускаешь, Голубева? Кататься разучишься». Суп съела с хлебом, как все, выхлебала миску до донышка и потянулась за бутербродом. Улыбалась, когда Виталик читал вслух газету «Оракул». И ни с кем не разговаривала. «Голубица сегодня сама не своя, как подменили» — шепнул Лось Гордееву.
Она и правда была сама не своя. Хотелось летать, хотелось жить, будущее виделось в солнечном свете, а работа больше не казалась последней-распоследней, а казалась престижной. Вот бы Иван её увидел — не в куртке с красными штанами, а в топе в стиле «хоррор». Или в кожаном платье и гранжевой накидке. Или в длинном пальто с кейпом. С ума бы сошёл.
Может, это и есть любовь, когда всё время хочется, чтобы он был рядом. Слышать за спиной его дыхание, обмирать от его похвалы: «Молодец. Хорошо идёшь. Палки вперёд выноси! Толкайся! Вот так. Молодец».
Может, это и есть…
Зачем она сюда пришла? Поехала бы лучше к Ивану.
Лера купила эксклюзивные духи «Мальмезон унисекс» за четырнадцать тысяч рублей и поехала к Мунтянам. До лагеря доехала за два часа, сказалась школа: Иван Мунтяну учил серьёзно. И ни разу не предложил остаться, вообще не прикасался к ней, только целовал, взяв в ладони её лицо и не торопясь отпустить.
Свернула с дороги в снег и пробиралась между берёз и ёлок тихо матерясь: лыжи проваливались в снег, приходилось их вытаскивать, и продвигалась она довольно медленно. Ничего, зато приедет «сюрпризом», никем не замеченная: «А это я! Приветик! Не ждал?» Это называлось — идти по целику, Иван её зачем-то научил такому способу лыжной ходьбы, и Лера не понимала, зачем: она не собиралась кататься по целику, собиралась по лыжне.
К сараю она вышла с другой стороны, запыхавшаяся, с розовыми щеками. Отстегнула крепления, сняла лыжи, села на корточки у стены и привалилась спиной к шершавым доскам, которые показались ей тёплыми. Жарко. Когда идёшь по целику, жарко даже в сильный мороз.
Из сарая доносились мерные удары — Иван рубил дрова, громко хакая: «Хак! Хак! Хэк!» Лера не хотела мешать, ждала, когда он выйдет, а он всё не выходил. Ничего, она подождёт. Ей не холодно, после такого пробега.
«Пробирается медведь сквозь лесной валежник», сказал бы Иван. Лера улыбнулась. Они поженятся, наверное. И купят дом в элитном закрытом посёлке. В самом лучшем. И машину. У Леры есть, но Ивану ведь тоже нужна. И Марите. Они будут жить все вместе, с Маритой. А квартиру сдавать.
В сладких мечтах о доме у неё затекла спина. Лера встала, походила взад-вперёд. И увидела лыжи. Зачем их сюда поставили, к задней стене? Раньше у двери стояли. Как же они называются?.. Забыла. А вторая пара «мадшус», Виталик ещё рассказывал про Бьорндалена. А эти совсем другие, и цвет другой. «Марпетти Бользано», а вторая пара — наши. Дураку понятно, что наши. Но откуда они взялись? А те, что были, куда делись? Лера наморщила лоб, вспоминая, на каких лыжах катался с ней Иван. Он всё время шёл сзади, поэтому не вспоминалось…
«Хак! Хак! Ха!»
В голове что-то щёлкнуло — топор! У него же электропила, и генератор в пристройке, вон провод к сараю протянут. Зачем же он рубит дрова топором?
Дверь тяжело бухнула («Это в доме, у сарая дверь лёгкая» — механически подумала Лера).
— Олежа! Я долго ждать должна?
(«Какой ещё Олежа? Гости у них, что ли? Вот не вовремя она приехала…»)
Скрипнула дверь сарая.
— Не хочешь ждать, сама иди руби! — отозвался невидимый Олежа голосом Ивана. — Да уйди ты отсюда! Не суйся под топор. Иди, налью. Сюда иди. На, жри, прорва.
Совсем близко, за стенкой из горбылей, звякнула дужка ведра, послышался плеск и жадные лакающие и чавкающие звуки.
— Ну, хватит, иди уже, не ровён час, лапу тебе отрублю. Лезешь под топор, дурья башка.
Дверь снова скрипнула. В Лерины пальцы ткнулся мокрый нос. Шаря! Она погладила тёплую морду, ухватила пальцами широкий нос, потискала. Шаря громко чихнула, посмотрела укоризненно («Не понравились духи. Ну извини, собака, я не для тебя душилась, для твоего хозяина»), встала на задние лапы и оказалась одного роста с Лерой. Хлестанула хвостом, жарко задышала в лицо — радовалась. От железистого острого запаха подкатило к горлу, и она отпихнула Шарю. Та не стала навязываться с дружбой, повиляла хвостом, убежала.
Лера поводила перед лицом ладонью, прогоняя запах. Но он не проходил — приторно-тяжёлый, пахнущий медью. Ффууу… Лера с удивлением уставилась на свои пальцы: измазанные чем-то красным, липкие, пахнущие… кровью! Собачья морда! Она трогала морду…
Попятилась от сарая в снег, наступила на что-то и упала. Лыжи! Ещё одна пара! Куда им столько? И почему они закопаны в снегу? Это же… Это же Юлины! Или Любины. Одинаковые. Лера видела, как девчонки втыкали их в снег — четыре зелёные лыжины, это показалось ей смешным. Но откуда они здесь? - одна, другая, третья… и четвёртая. Прикопаны снегом. Лера думала, тут сугроб, а оказалось… Чёрт!
В голове кружилась чёрная воронка, втягивая мысли, которые Лера не успевала додумать, не успевала понять. Как ей быть? Как ей теперь жить? Уехать по тихому, и сразу в полицию!
— Эх, голуба… Дотумкала всё-таки. — Иван появился неожиданно, словно из ниоткуда. Походка у него неслышная, звериная. И звериные безжалостные глаза.
— Я тебе сюрприз хотела сделать, — выговорила Лера охрипшим голосом.
— Сделала. А чего хрипишь? Горло болит?
Лера не ответила. Что отвечать?
— Не совала бы свой нос куда не надо, цела бы осталась. Нравишься ты мне. Дерзость твоя нравится, капризы твои нравятся. Отпустил бы я тебя, не тронул. А теперь не получится. Извини.
Иван взял её за руку, Лера потянулась за лыжами.
— Лыжи оставь, никто не возьмёт, никуда не денутся.
Да, никуда. Вот и соболюшки лыжи оставили, и эти две пары, за сараем, тоже кто-то оставил. Никуда не денутся. Лера покорно шла за Иваном вдоль стены сарая. Стена была очень длинной. Или просто они медленно шли? Или это остановилось время, чтобы дать ей ещё немного пожить.
— Не бойся. Больно тебе не будет.
— А… как?
— Да никак, уснёшь просто. И будешь спать. А я с тобой посижу. И за руку подержу, хочешь? — У Ивана задрожал голос. — А хочешь, женой мне будешь? Весной оторвёмся отсюда, я место приглядел, по Киевской дороге, Крекшино. Красивое место! Земляники-грибов полно. Ты землянику любишь собирать?
— Собирать не люблю. Есть люблю.
— Ну, видишь, как хорошо! — обрадовался Иван.
Подумал, что она согласна? Напрасно так подумал…
— С работы уволишься, скажешь, другую нашла. А друзьям скажешь, что уезжаешь, далеко. Не соврёшь, — воодушевился Иван. Посмотрел на молчавшую Леру. — Или тебя искать будут?
— Не будут. Не в том дело. Я не хочу… так. Я не смогу. Я лучше… засну. — Лера замолчала. Молчал и Иван.
— Ты… посидишь со мной?
Она ещё любила его, даже такого. Можно ведь всё изменить. Можно ведь — жить. Гаснущим разумом Лера цеплялась за жизнь, за надежду на новый поворот плоскости, которая — легла плашмя и не хотела подниматься, и не было сил её поднять, а Иван не помогал.
Она уже не понимала, что происходит: сознание разорвалось, как разрывается мышца от чрезмерной нагрузки, жутко больно. Мозг не выдержал боли, заблокировал всё лишнее (знание, познание, мысли, эмоции) и включил аварийный режим. Сработала программа защиты — "только выжить". Лера послушно села за стол, покрытый клетчатой весёлой клеёнкой, послушно выпила чай, цокая зубами о стакан. И до самого конца не верила в происходящее.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2019/06/15/1701