ПАЛЕЦ
Пионеру Вите оторвало палец. Вернее, отрезало ему его.
И вот как это было. В детском пригородном пионерском лагере он вместе со своим соседом по палатке вдруг взял и зачем то зашёл в хозяйственные мастерские, где никого не было. Они просто решили провести экскурсию по пионерлагерю. А если честно, этот самый Коля его сам туда завёл, на экскурсию, как он позже, заикаясь и плача, объяснял окружавшей его толпе пацанов из их отряда, собравшихся на небольшой полянке в центе маленькой рощицы, невдалеке от лагерных ворот.
А Коля любил всё новое, любил быть там, где его ещё никогда не было. Коля думал, что и Витя такой же.
За пять дней своего пионерского лагерного бытия, он успел уже раза три пройти по периметру всего лагерного забора, обнаружив: площадки для игр в волейбол и баскетбол, маленькое декоративное озерцо с жёлтыми кувшинками в дальней части лагеря, уходившей уже за забором уже к опушке леса, туалет для взрослых, и, наконец, непонятного назначения постройки, в которые он, на свою беду, сегодня и зашёл вместе с пионером Витей.
Это было большое помещение, похожее на сарай. Там было много чего деревянного и железного тоже. Из всего этого Коля узнал и металлические тиски, потому что такие же, только поменьше были дома в гараже его отца.
Покрутив туда сюда эти тиски, то сдвигая, то раздвигая их тяжёлые губы, они затем подошли к непонятной рогатой штуковине, и пока Вите почему то пришло в голову погладить блестящую, но одновременно и матовую острую полоску холодного металла, Коля возьми и дотронься до длинного рычага и потянул его вниз.
…И тут раздался дикий вопль: вместо пальца у Вити остался обрубок, истекающий кровью, а половинка пальца валялась на полу сарая. В ответ на этот дикий вопль ребёнка набежала толпа взрослых: воспитателей и вожатых. Вожатая Марина, выпускница техникума, сразу сообразила, в чём дело, отрвала от подола своего платья кусок материи и забинтовала руку Вити, пока кто-то побежал за йодом и бинтами. Чуть позже палец обработали, забинтовали и мальчика увезли на машине в город, наверно, в больницу.
Когда обрубок ещё валялся на полу мастерской, многие к нему подходили с суеверным трепетом, словно спускались в мавзолей вождя, смотрели на него и смущённо отходили. Пока, наконец, лагерный дворник и сторож в одном лице по имени Василий Петрович, не принёс совок и веник, и на полу ничего не осталось, кроме малозаметного и уже тёмного пятна.
И все взрослые разошлись. А остался Коля в окружение других лагерных пионеров.
«Ну, что пошли, - сказал Битюг, неофициальный, но фактический предводитель их отряда, а вернее, уже ватаги. Ведь отряд был, когда они поутру выстраивались на линейке перед красным флагом и младший вожатый рапортовал старшему пионервожатому. Но сейчас этих вожатых здесь почему то не было.
И Коля всё сразу понял: надо идти на их поляну. Это была поляна наказаний. Коля уже раз был там. Наказывали маленького тщедушного очкарика из соседней палатки якобы за кражу. А украл тот вроде бы кулёк карамелек у своего соседа, да и стал эту дешёвую карамель есть втихомолку, спрятав кулёк под подушку. Но мал кто верил, что шупленький вор: он был тихоня.
Битюг клал (он сам так и говорил: дай я ему сначала положу) два удара наказываемому, а все остальные – по одному. Если избиваемый пацан падал, то его поднимали.
«Дайте ему отдышаться», - приговаривал Битюг (а после его ударов почти все падали). Битюг любил бить под дых, чтобы жертва закатывала глаза и на мгновения переставала дышать. Когда наказываемый приходил в себя, экзекуция продолжалась.
Бить обязательно должны были все, кто присутствовал, а присутствовали почти все мальчики из их отряда, кроме дежурных и больных. Не били только в лицо, чтобы не оставлять следов.
«Сегодня размяться надо хорошенько, ишь чего выдумал, пальцы людям отрубать, а вдруг ты и мне отрубишь», - дорогой на поляну бубнил Битюг, на голову и в плечах раза в два больше любого из их ватаги, совсем не слушая бессвязные Колины объяснения, в предвкушении очередной расправы…
Пришли, стали в круг, как обычно: Битюг поставил Колю в его центре. Радостная волна вдруг охватила Битюга изнутри, как будто ему нет ещё и года и долгожданная огромная сиська матери приближается к его алкающему рту.
Размахнувшись, что было сил, он вонзил свой кулак Коле ниже рёбер, и земля поплыла у того под ногами; он пробовал было хватануть воздуха, но ни рот, ни горло были ему неподвластны.
«Давайте теперь вы, - скомандовал главарь, - второй удар свой сегодня я напоследок осталю, чтобы ему мало не показалось».
Теперь Коле предстояло выдержать ещё семнадцать ударов; шестнадцать от каждого члена безропотной ватаги пацанов, и семнадцатый от её предводителя. Стали они все в очередь, как за хлебом в булочную. Первыми били приближённые главаря и его «шестёрки». Эти били со вкусом, яростно, вкладывая в удар всю свою злобную силу.
Били в живот, ниже-в почки, в грудь, в плечи, кто куда хотел, но не в лицо и не в голову. Каждый наносил единственный удар и поэтому старался не ударить в грязь своей физиономией…
А Коля уже ничего не видел и мало что чувствовал: смазанные лица-маски проплывали мимо его затуманенного взора, постепенно сливаясь в одну чудовищную маску. Он не различал подробностей и очертаний этой серой маски из-за собственных слёз, накативших в его глаза, но пока не исторгнутых из них.
День подходил к своему завершению, вечерело. Появившаяся невесть откуда туча вконец поглотила солнце и к сумеркам добавлена была влажность.
Эта влага была повсюду: была в Колиных глазах, в высокой некошеной траве, влага опустилась на кору черёмух и ирги, окружавших полянку «справедливости», как её называл Битюг, наконец, влажен был сам вечерний воздух, отдыхавший от жаркого дня…
Последние в очереди на экзекуцию уже ударяли как бы нехотя, видя уже вконец отчаянное состояние Коли: одни из них уже побывали на его месте ранее, а другие просто сочувствовали ему, но у них не было ни сил, ни воли, чтобы восстать против законов стаи. Впрочем, у каждого из них были свои причины, чтобы так поступать. Эти ребята били в плечо, в руку, несильно, более для проформы.
И вот остался последний в очереди, низкорослый паренёк, также как и многие из нас, уже бывшая жертва лагерного правосудия. Подойдя к Коле, он тихо сказал, не глядя на него, впрочем, как и на Битюга:
«Я бить не буду человека».
«Бей, я сказал, ты что не понял?, или вновь твоя очередь быстрей настанет, сволочь очкастая,» - прорычал Битюг, подтолкнув щупленького ближе к Коле.
Тот, однако, отвернулся от Коли, и посмотрел не на Битюга, а куда-то в сторону, в одну только ему ведомую, но невидимую для всех остальных точку, вновь проговорив:
«Нет!»
Нет?! Тогда получишь, вне очереди, прям за него!», завизжал Битюг и тут же сложил две свои косолапые, уже начавшие покрываться чёрными волосами руки в одно звено, типа замка. Из его рук гориллы получилось нечто вроде молота, и отпрянув чуть назад, он размахнулся, отпрянув всем корпусом чуть назад, и нанёс удар по щуплому бунтовщику, который и не думал защищаться.
Бедный очкарик был сбит с ног, да так, что отлетел в ближайший кустарник головой вниз. При этом что-то гулко глухнуло, чавкнуло и наступила мёртвая тишина. Все молчали, изумившись увиденному, замерли, не шевелясь, переводя свой взгляд то на Битюга, то на Колю, то на лежавший без звука в кустах протестанта.
«Что уставились, поднимите его, я ему ещё вложу, засранцу», - прохрипел утробно вожак уже далеко не пионерской стаи.
Двое из шестёрок Битюга подошли, но, икнув, тут же отступили назад.
Лицо упавшего подростка удивлённо смотрело на них, широко раскрыв свои светлые глаза, с его шеи тонкой струйкой сочилась кровь на белую рубашку, в своём узком течении соединяясь с алым галстуком на шее пионера, и исчезала в нём.
А из его шеи торчал острый, будто заточенный кол, оставшийся от ещё утром росшего здесь деревца то ли черёмухи, то ли ирги. Наверно кто то из вожатых или воспитателей так неудачно срубил то деревце для ручки грабель, которых, как вспомнил Коля, в лагере катастрофически не хватало. А может деревце срубили и просто так, забавы ради, кто знает?