«Съешь переболевшего коронавирусом и получишь стойкий иммунитет!» — такой рекламой был завален весь город, вся страна, вся наша многострадальная планета, пострадавшая от новой, неизведанной эпидемии. Из достоверных источников было известно, что слоган «съешь переболевшего» придумали в ООН в этических целях ради сохранения морального облика землян. Но что там юлить! Все и так прекрасно понимали, что на самом деле лозунг последнего десятилетия должен звучать немножечко по-другому, а именно: «Съешь труп умершего от коронавируса и получишь стойкий иммунитет».
Но опять же! Словесная агитация в форме, указывающей на прямое действие «съешь труп», была признана правозащитниками дикой, первобытной, и ломающей облик людей перед другими мировыми расами. Хотя этих самых иных мировых рас (а по сути галактических или даже межгалактических Homo sapiens) никто и в глаза не видел, но в любом случае, «лицо» перед ними держать надо. С этим согласились все. Ведь сознайтесь, поедать трупы — это противно, не эстетично и негуманно. А «съешь переболевшего» — звучит уже лучше, красивее; можно даже сказать, что и интерпретировать такой слоган можно по-разному: двояко, трояко и вовсе даже шутливо. Поэтому реклама «Съешь переболевшего коронавирусом и получишь стойкий иммунитет!» втюхивалась народу исключительно с сатирической точки зрения. Комичность подачи подобных рекламных роликов была тщательно продумана на самом верху, дабы психологически расслабить человечество и снять с него эмоциональное напряжение. А то как же!
Вот представьте себе, вы приходите с работы домой уставший, злой, вы до смерти напуганы не до конца ещё изученной пандемией, вирус которой всё время мутирует и в каждый новый сезон бьет по самым непредвиденным местам организма. Допустим, в прошлом году он поражал в основном сердечную мышцу, а в этом вирус уже добрался до мозга и деградирует оный до самой последней стадии деменции. Так что всё больше и больше людей, заразившись, предпочитают умереть, чем выжить и провести остаток дней в состоянии овоща-маразматика.
Но вернемся к нашей рекламе. Итак, вы приходите с работы домой злой и до смерти напуганный сложившейся ситуацией. Вы включаете телевизор, а там развеселые звезды кино и шоу-бизнеса белоснежными зубами весело вгрызаются в тела резиновых пупсов, имитирующих мальчиков и девочек. На красных, воспаленных животиках резиновых игрушек нарисованы вирусы-убийцы. Ну смешно же! Особенно задорно звучит закадровый смех многочисленной публики. А в конце таких роликов красным жирным шрифтом идет обязательная заставка «Съешь переболевшего коронавирусом и получишь стойкий иммунитет». Несомненно, от такой картины на душе у вас теплеет, веселеет и вы, наспех поужинав, спешите записываться в очередь к ближайшему моргу или прямо к коронавирусной больнице, где бесплатно, в целях социальной помощи населению, выдают трупы умерших от вируса людей для их дальнейшего поедания, то есть поглощения… Нет, нет, нет, не так грубо! Для их правильной профилактической утилизации в желудочно-кишечном тракте здоровых людей, а также для распространения антител по их кроветворной системе.
Вот поэтому-то к каждому моргу планеты и к коронавирусным блокам выстраиваются километровые очереди, как к мавзолеям. Люди дежурят в этих очередях сутками, неделями, сверяют списки по бумажкам, отмечают друг друга, ежечасно проверяют эти списки и так далее. Естественно, в таких жутких нечеловеческих условиях создается жесткая конкуренция: очередников, отсутствующих более двух часов, безжалостно вычеркивают без права повторно занять место в той очереди, где они числились. Особенно тяжко приходится одиноким людям, не имеющим семьи и друзей, ведь за особей-одиночек некому подежурить в очереди. Ожидать свою очередь где-нибудь в рядом припаркованной машине — тоже не вариант. Если нет тебя стоящим на своих двух ногах в конкретной географической точке, то тебя также вычеркнут из списков. Следовательно тех, кто отважился прикорнуть совсем-совсем рядом с очередью, допустим в палатке — тех тоже безжалостно прогоняют.
Зимы же в эти последние сложные годы выдались особенно лютые! А человек, как вид, сам по себе устроен так, что он опаснее и коварнее любого самого кусачего мороза. Вот-вот-вот! Но как же, однако, повезло в плане выживаемости (в свете последних событий) не бунтарям-одиночкам, а кланам, союзам и сообществам. Привожу пример: допустим, все члены семьи, героически отстояв в очереди, периодически сменяя друг друга, и получив на руки одну единственную часть трупа, делят её на всех членов семьи. Ну разве это не прекрасно? Прекрасно! Правда и в этой схеме есть свои недостатки — каждый член семьи получает недостаточное количество антител, порой даже несовместимое с нормальным процессом получения иммунитета. Но это, как говорится, мелочи.
А вот блатным и небедным людям даже в такое жестокое время везет гораздо больше, чем всем остальным (нам остается лишь радеть за то, чтобы блатных и богатых становилось всё больше и больше). Так вот, средний класс и олигархи могут получить через «задний ход» конечно же не только какую-нибудь часть тела, но и весь труп целиком, и даже десять трупов, тем самым накормив добротным мясом с антителами очень много родственников и гостей, а то и вовсе устроить закрытую вечеринку, мило прозванную в народе «корона-пляски».
Так протекало в России неспешные холодные сезоны с (зловещего в нумерологическом смысле) 2022 года по нынешнее время. Летом же, естественно, приходило облегчение во всех его проявлениях. И для бунтарей-одиночек тоже. В теплый период и им выдавался шанс получить свою дозу проверенного лекарства от коронавируса в виде синюшного трупного уха или окоченевшей кисти руки.
В Европе же всё было попроще, там народ поспокойней, цивилизованней, а очереди за трупами сплошь и рядом электронные. Европейцы, в отличие от экспрессивных русских, просто тихо ждут, когда подойдет их черед и терпят. Терпят, даже когда хакеры взламываю их электронные очереди, а взламывают они их регулярно и с завидной периодичностью. Но европейцы ничего… толерантно записываются заново и продолжают ждать. Конечно мрут потихоньку. Но и в такой ситуации многие, даже стоящие в очередях активисты, находят большую пользу для всего человечества в целом, ведь экспорт трупов из Евросоюза довольно неплохо налажен в качестве гуманитарной помощи в более нуждающиеся страны.
Кубе, так той и вовсе повезло. Снятие запрета на поедание переболевших где-то частично, а где-то и полностью решило их продовольственную проблему. Хуже всего себя повели индусы и африканцы — те пожирают умерших, не отходя от коронавирусных зон. В Новой Зеландии пришлось даже ввести военный режим, ибо аборигены решили, что поедать заодно с трупами заболевших живых соотечественников — это очень хорошо и даже полезно.
А пока планета Земля двигалась семимильными шагами к логическому завершению противоборства живого (и одухотворенного) над условно живым (и совсем не одухотворенным), но тем не менее более проворным и юрким…
Измученного псевдо-оздоровительными интернет-тирадами питерского поэта Красноперова разбудил телефонный звонок. На том конце завис его редко-залётный собутыльник — московский поэт и бездельник Мясоедов.
— Знаешь, братан, — заорал Мясоедов сходу. — Гений должен жить!
Красноперов и так подозревал, что все на свете гении должны жить, а посему вяло зевнул, вытянул на кровати свои длинные худосочные ноги и так же вяло ответил:
— Завязывай бухать, уже второй час ночи.
В трубке что-то сильно затрещало, послышались мужские подвыпившие смешки не самого Мясоедова, а кого-то там ещё, но Мясоедов не отступал:
— Ты не понял, братан, это ты у нас большой гений, и ты должен жить!
Питерский бездельник вместо ответа снова зевнул. А московский невозмутимо продолжил:
— Я вот тут выпиваю... То есть разговариваю... Ну с одним человеком... В общем, неважно. Так вот, завтра ты должен подойти... Там у себя в Петрограде к моргу, что на проспекте Тореза, дом 72. Ты понял меня? Проспект Тореза 72. Повтори! Во-о-от... С 10 до 17 часов, не перепутай. Не перепутаешь? Та-а-ак... Слушай дальше. Найдешь там служебный вход... Спроси Степана Семеновича Ледорубова. Скажи что ты от Михаила Юрьевича Недорубова. Не перепутай х... х... фамилии! И скажи охраннику, что тебе нужна «часть тела». Всё. Он, то есть Ледорубов, всё поймет и даст тебе кусок мяса от коронавирусного жмурика. Всё понял? Запомнил? Я сейчас тебе подробную инструкцию вышлю. И попробуй только подвести меня: не сходить и не съесть! Я тут с такими людьми разговариваю... Ой-ё-ёй с какими людьми!
Мясоедов бросил трубку, но тут же на телефон Красноперова пришла СМС: «Петроград, Морг на пр. Тореза 72. С 10 до 17, не перепутай! Служебный вход. Спроси Степана Семеновича Ледорубова. Скажи что ты от Михаила Юрьевича Недорубова, мол, ты пришел за «частью тела». Ждем отчет по проделанной работе в фейсбуке. /Братство поэтов славных двух столиц/».
— О-о-о, — застонал Красноперов и отрубился.
Утром он проснулся с таким отвратительным ощущением, как будто ему в рот накидали тухлой говядины. Он провел языком по нёбу и понял, что забыл, когда в последний раз чистил зубы.
— Скотство! — закряхтел наш поэт, вспомнив ночной разговор с Мясоедовым и его запутанную СМСку.
Питерский гений кое-как встал и поплелся в ванную. А пока мылся и начищал до анти-паразитарного блеска свою зубную эмаль и щеткой раздирал десна до крови, он мужественно пытался забыть неожиданную блатную услугу от ухаря Мясоедова. Но блатная нежданная услуга не отступала, она врывалась в обнаженный мозг Красноперова и грозила самыми страшными проклятиями, а именно: в случае отказа от неё — 100% поражением легких, катаром сердца, ранним старческим слабоумием и самым веским аргументом — смертью.
Красноперов никогда не думал, что писать оды да пропагандировать в интернете [«за» прививки и поедание трупов] и самому встать, пойти, получить, и всамделишно съесть чью-то дохлую жопу — это настолько две разные вещи! Нет, в своем сознании Красноперов знал, что пока на дворе зима, пока холодно, он точно-точно не выстоит в длинной двухнедельной очереди. Но вот именно этим, ближайшим летом всё будет уже иначе. Он сможет, он сильный, он волевой.
— Ха! Ну вот тебе приз, не ждал? Бери его, лопай, — хихикнул над диванным воином его правый глаз и как-то неестественно задергался.
Пришлось диванному поэту, как говорится, недолго думая одеваться и идти в морозное мрачное утро, не позавтракав. А не полезла ему в глотку еда и всё тут!
Скрипнув дверью парадной, Красноперов выкарабкался из дома, как нагадивший в подъезде кот. Посмотрев по сторонам, подняв воротник, он поежился и мелкой рысцой побежал к автобусной остановке. |На-дворе-февраль|, а это был он, ответил приветственным понижением температуры до -26:
— У-у-у-х, почему без маски, дружок?
Пришлось дружку надеть маску, один черт, без неё в автобус бы не пустили. А надев маску и ввалившись в только что подошедший автобус, Красноперов вдруг впервые в жизни не поверил развеселой рекламе «Съешь переболевшего коронавирусом и получишь стойкий иммунитет!»
— Как же можно вообще их есть? Как они, то есть люди, их едят, то есть едят трупы себе подобных?
Ответа на это вопрос у поэта не было. Потому что они, то есть люди, их как-то да ели, то есть они очень даже охотно ели трупы себе подобных. И даже жрали! Как жрали — неизвестно, ибо Гугл, Майкрософт, соцсети и прочие виртуальные корпорации категорично блокировали фото и видео пользователей, где было изображено поедание трупов переболевших. Блокировали, конечно, с одной единственной целью: не разложить морально этих самых пользователей.
«И ведь небо не перевернулось из-за всего этого?» — вдруг с ужасом подумал Красноперов, но так подумал не тот, старый Красноперов, а какой-то другой, новый Красноперов, а может и вовсе не он.
Поэт еле-еле нашел дом под номером 72 на проспекте Тореза. Мельком глянул на гнетущую и жалкую струйку людей у центрального входа. Эта струйка немыслимо петляла среди мрачных зимних питерских домов и скрывалась где-то во дворах. Красноперова передернуло от брезгливости, когда он увидел эту очередь вживую, а не на экране телевизора. Он отвернулся и кинулся искать служебный вход. Тот был наглухо закрыт. Пришлось звонить в домофон.
— Хто? — глухо ответили ему с той стороны забаррикадированной двери.
Поэту очень сильно захотелось развернуться и унестись отсюда далеко-далеко, в свою теплую коммунальную квартиру. Но он не развернулся и не побежал, а лишь сглотнул и не свойственным ему металлическим голосом отчеканил:
— К Степану Семеновичу Ледорубову. Я Красноперов. От Михаила Юрьевича Недорубова, пришел за «частью тела».
Было слышно, как на той стороне баррикады сплюнули и замогильным голосом жандарма-полицмейстера ответили:
— Жди.
У Красноперова подкосились ноги, он хотел было упасть. Но кто-то чужой в его голове приказал: «Стоять!»
И он стал ждать. А пока он ждал, в служебную дверь морга входили и выходили люди, используя разные способы проникновения внутрь: свои собственные ключи, нажатие пальцем на звонок и словесную перепалку с охранником. Красноперов стоял молча. Убежать ему не давала некая навалившаяся сила, которая вдруг возымела над ним власть. Голова опустела, мысли замерзли, вдруг захотелось просто сесть на ступеньки и рассохнуться в труху.
«Небо, оно точно не перевернется от моей молекулярной кончины!» — подумал поэт, но не тот старый поэт, а какой-то новый и вовсе даже не-поэт.
Но тут дверь морга гулко открылась в очередной раз.
— Красноперов? — высунулась пропитая небритая морда с голосом жандарма.
— Я, — жалко признался последний.
— Получите! — мордоворот сунул в руки Красноперова бумажный сверток и с силой прикрыл дверь. По его прощально-мелькнувшему выражению было понятно, как его замордовала вся эта блатата: «Устал я бегать туда-сюда из-за вас, уродов, мне выпить хотца за здоровье всех народов!»
Красноперов тяжко вздохнул, отступил с порога, дав тем самым дорогу очередному санитару, врачу, блатным (подобным ему самому) и шут знает ещё кому! Он потрогал сверток. Сверток оказался мягким. По-видимому, мясо было свежим.
— Но оно ведь даже не замороженное! — вырвалось из горла не-поэта.
Небо перевернулось в глазах бывшего бойца агитфронта.
— Красное перо уже никогда не сможет писать свои вирши, ведь правда? — спросило серое небо у безмолвствующего серого фонаря.
— Нет, не сможет, — тяжко вздохнув, подтвердил фонарь.
Фонарю по сути было всё равно, он ждал вечера, когда его зажгут, и он начнет выхватывать блики дежуривших в скорбной очереди людей — всё какое-никакое развлечение для старого железного деда, равнодушного к людскому горю, но весьма любопытствующему к людскому ажиотажу, непонятный ему.
Красноперов не помнил, как оказался у реки Большая Невка на Ушаковском мосту. Северный холодный ветер бил в лицо, раздирал его до красноты, до белизны, до мелких колючек в щеках! Драповое пальтишко желало сорваться и улететь с худощавых плеч парня. Брюки пузырились, как паруса бригантины. Застывшая Невка звала Красноперова-бригантину вниз к себе, покататься на хлипкой ледяной корке, которая местами зияла провалами черной мутной воды.
Не-поэт опустился на колени, заветный бумажный сверток выкатился из его замерзших рук и развернулся. На Красноперова хищно выставились синюшные пальцы ног. Ещё один кувырок, и показалась сине-желтая пятка. Ещё кувырок, и мертвая окровавленная икроножная мышца с обрубленной култышкой-костью замерла перед лицом живого человека, искаженным от ужаса.
— Нога! — выдавило теплое, дышащее паром горло Красноперова хриплый рык. — Это же чья-то нога.
Мир свихнулся в черепной коробке молодого человека, и обезумевший Красноперов начал медленно примерзать мыслями к этой самой чужой ноге, а коленями и икрами — к белёсому бетону моста. Он вдруг потерялся во времени и пространстве, и быстро-быстро перебирая словами, заговорил сам с собой:
— Ну какой я поэт? Вон мимо тетка идет, оглядывается стерва. Прокламатор я вот и всё. Ну чего смотришь, патлатая, хватай ногу и бегом отсюда. А до того, когда я ещё не был прокламатором, они называли мои стихи потоком сознания. А моя мать не ела трупы, отказалась. Кто они? Да тролли, господи же! Жрачка отменная, где ты ещё такой халявы найдешь, дура? Хватай ногу и деру отсюда! Тролли конечно. Они всегда меня троллили, всегда. А вон тот дед наверняка сожрал бы эту ногу прямо сырую. И мой отец тоже не ел трупы. И у них лишь одна претензия к моему творчеству: мои стихи — это всего лишь поток сознания и больше ничего. Вон как смотрит дряхлый хрыч, а слюни то, слюни бегут и тут же застывают на бороде. Поток и больше ничего! Они с матерью оба отказались есть трупы. А и правда, зачем жить тому, кто пишет не стихи, а всего лишь поток сознания? Ну бери, хрычовник, хватай халяву, жри её, кромсай беззубым ртом! Нева, река, мне надо туда. Почему, почему они оба отказались есть? Не Нева, а Невка, да и какая разница! Как же этот, сцуко, мост трясется от каждой проезжающей по нему машины! А ведь мало кто отказывается. Надо прыгнуть в реку и всё, и дело с концами. Мало кто, говорю, отказывается. Никогда не думал, что мосты так трясутся, никогда не задумывался об этом, странно. А те кто отказываются есть трупы, те молчат в тряпочку. Срать на эту антивирусную ногу! Щас мост вытрясет меня на середину реки и слава богу. Да потому что их гнобят, осуждают, вот они и молчат себе в тряпочку. Ещё шаг и я внизу, и будет хорошо, легко, спокойно. Я тоже не хочу есть труп. Пусть эта лысая нога утонет вместе со мной. НО ЗАЧЕМ ТОГДА Я ПИСАЛ ВСЕ ЭТИ ПРОКЛАМАЦИИ? Вон мальчик идёт, смотрит, слишком дико он на меня смотрит. Вот только эту гребаную ногу спущу в Неву вместе с собой. Лёд. Замерзаю. Мальчик, мальчик...
А мимо пробегающий мальчик, шустрый такой мальчишка помахал неподвижному, колено-преклоненному не-поэту мертвой ногой, крепко сжал её своими теплыми пальчиками, бережно спрятанными от холода в добротные шерстяные варежки. И был таков! Зев реки от наглости пацана вдруг расплющился, расстроился, всколыхнулся и обиженно булькнул. Он сегодня утром не принял в себя никого: ни мальчика, которого тут уже не было, ни его добычи — чьей-то мертвой ноги, и ни уже еле-еле поднимающегося с колен Красноперова.
Лишь серое питерское небо качнулось из стороны в сторону, внезапно навалилось на Ушаковский мост туманом и счастливо выдохнуло:
— Хорошо! Я ещё одного путника спасло.
— От чего? — проснулся фонарный столб, но не тот столб, у морга, а этот столб, что на мосту.
— От разврата.
— Только одного? — хмыкнул столб. — Эка невидаль!
— А нам многих к себе и не надобно! — ухнуло небо, закрыло свои серые глаза и весело закачалось, расшатывая и без того изъеденные водой опоры ненужного ему моста:
— Качи-качи-качи, ничего не значит для большого неба, твоя боль и моя небыль. Кач-кач-кач-кач-кач-кач…
На следующий день всё того же На-дворе-февраля, планета Земля продолжала жить уже привычной для неё мясоедной и пред-апокалипсической жизнью. А московский поэт-бездельник Мясоедов проснулся и не обнаружил в социальных сетях аккаунтов своего друга и собутыльника — гения Красноперова. Телефон питерского поэта по-партизански молчал и не реагировал на настойчивые звонки его коллег из «Братства поэтов славных двух столиц». И даже гениальные стихи борца-трибуна, как корова языком слизала, со всех поэтических русскоязычных сайтов.
Через некоторое время в тусовке «властителей орала» поползли упорные слухи о том, что:
— Нашего Красноперова завербовало мировое правительство, и он перешел на новый уровень.
***
Но наперекор всему, ласковое деревенское утро рвануло в окно каким-то совершенно другим |соседним На-дворе-февралем| и осторожно постучало в окно слабыми, но очень задорными солнечными лучами. Красноперов вытянул на кровати свои длинные костлявые ноги, зевнул, потянулся и позвал:
— Мам, налей мне чаю, пожалуйста!
Серой скользящей тенью появилась у его кровати мать с подносом в руках:
— Сынок, исчезнуть бы нам отсюда надо.
— Куда? — не понял не-поэт. — Земля же круглая, везде одно и то же!
В дверях комнаты Красноперова выросла тень отца:
— Есть, сын, места на белом свете. А Земля — не такая уж и важная точка на нашей карте…
Мать согласно кивнула:
— Да.