1.
Говорят, женское счастье передаётся по наследству – от матери к дочери, но тогда выходит, что и горькая доля также наследуется. Соня была в этом твёрдо убеждена и не ждала, не мечтала о счастье, а смиренно несла свой крест и никогда не роптала. Вспоминая, жалела мать, оберегала сестрёнку, и больше всего желала вырваться из заколдованного круга мрачной памяти прошлых потерь, грехов, преступлений, что тянулись в их роду из поколения в поколение. Генеалогическая ветвь не засыхала, удивительным образом сохраняясь в лице несчастливых, часто незаконно рожденных девочек с нелёгкой женской судьбой. Ладно, были бы страшненькие, неказистые, ан нет – рождались здоровыми, красивыми и сильными. А счастья не было.
Поговаривали, будто на них висит родовое проклятье, ведь Сонина бабка Акулина слыла известной знахаркой в районе, удачней всех делала аборты и со счёта сбилась сколько она загубила младенцев в утробе, закапывая их порванные останки под забором. Вспоминали в семье, что этим грешным ремеслом занимались и её мать, и бабка…
* * *
В чувственной любовной страсти, что заложена в человеке природой, зарождались порочные плоды – никому ненужные, позорные и нечистое дело тайных мастериц «изгнания плода» процветало. А кого, бывало, голод да нищета вынуждали губить ещё не рождённые души... Грязное дело давало немалый доход и, как бы не карали за это, подпольные варварские методы продолжали убивать, жестоко терзая плоть, соединенных меж собой пуповиной, матери и ребёнка. На Руси в древности за это на кол сажали, затем статьи в уголовном кодексе прописывали, но ни тюрьма, ни страх Божий не могли остановить эту адскую деятельность.
В ноябре 1920 года наше молодое государство стало первой страной в мире, легализовавшей аборты, закрепив данное положение декретом "Об искусственном прерывании беременности". Это был первый в мировой истории права закон, разрешающий аборты и, переданный от своей матери – известной на всю округу знахарки опыт, Акулина оттачивала теперь на комсомолках, что сильным веянием распущенности молодёжи, да и не только, завоевала знаменитая теория «стакана воды»*.
Не обошла свобода нравов и Акулину. Закончив курсы медсестёр и зная неплохо физиологию да унаследованные премудрости, умела защищаться от ненужной беременности, но, как известно, и на старуху бывает проруха. В возрасте около сорока лет, что по тем временам считалось почти недопустимым для рождения первенца, у неё родилась дочь Полина. Она не была желанной, но боясь всевозможных осложнений после прерывания, Акулина отважилась стать матерью.
Девочка родилась расчудесная: глаза огромные и слегка раскосые, скулы высокие. Даже новорожденная желтушность не скрыла белую кожу. Загляденье, а не ребёнок. Мать занималась дочкой, как в куклы играла. Сама наряды шила, в кучерявые, цвета вороньего крыла волосы, атласные ленты вплетала. Спать не ляжет, пока не зацелует: «Ах, ты ж, красотуля моя яхонтовая, ненаглядная! Белолицая да чернобровая! Губки-то у нас бантиком, бровки – соболиные! Принцессой родилась, ею и будешь!» Безумно дочку любила и ни разу не подумала, а сколько таких чудных детишек не увидели этот свет с её помощью.
Лишь в 1936 году весомый спад численности населения заставил принять закон о запрете на искусственное прерывание беременности и наступила эра криминальных абортов, но запрет на них не сократил их количества.
Греховное нелегальное дело Акулины стало ещё более востребованным. Она к этому периоду твёрдо стояла на ногах. Видная, яркая, счастливая в материнстве, любила деньги и красивую жизнь. Зарабатывая, потеряла бдительность и в следующем году, как раз накануне четвёртого дня рождения Полины, была арестована и осуждена на пять лет за преступную незаконную деятельность.
Девочку определили в детский дом. Никто больше не вплетал в её пышные кудри ленты и не шил кружевные юбочки. Мать горько плакала, раскаиваясь, и надеялась, что пять лет пролетят быстро, но жизнь её там и закончилась. На третьем году срока Акулину жестоко убили озверевшие заключённые.
Полина осиротела. Детский дом на окраине районного городка близ широкой реки стал ей родным. Подрастала девочка, не доставляя хлопот воспитателям и восхищала всех распускающейся невиданной красотой. Ни что её не портили: ни голод в лихие военные годы, ни ранний физический труд на детдомовской ферме и грядках, ни бесцветные нелепые одежды, что заметно отличали сирот от детей, живущих в семьях. Как сорная трава пробивает асфальт, так и редкостная красота Полины без ласки и заботы проступала с каждым годом всё ярче. Директриса Лидия Михайловна выделяла девочку среди других воспитанников и внимательно приглядывала за ней.
Жила и не тужила Полина среди себе равных и не догадывалась, какой сюрприз готовит ей судьба мудрым лукавством мамы Лиды, как называли директрису воспитанники.
Лидия Михайловна была вдовая, имела взрослого сына. Пережив в годы войны голод, лишения и похоронив всех родных, до дрожи боялась его потерять. Ей постоянно казалось, что мальчик голоден и она кормила его, кормила. К окончанию школы толстый рыхлый с постоянной отдышкой Леонид звался среди школьных и дворовых друзей, не иначе, как «Жир-трест». Безобидный и бесхарактерный, с детства раздавленный властной мамой, он безропотно поступил в педагогический институт, с отличием его закончил и скучно преподавал историю в школе. Ученики дразнили его «Жиробас», если он ставил двойки – «Жирдяй», и потешались меж собой над его рыхлой нездоровой полнотой. Девочки морщили носики, фыркали и даже старались не глядеть на желтушное, потное губастое лицо с маленькими заплывшими глазками.
Зная, что Леонид не в состоянии устроить свою личную жизнь, мать готовила ему в жёны Полину. Привечая девушку в дом, даже выделила для неё комнату. Дарила подарки, отмечала дни рождения и ласково называла «доченькой».
Леонид водил Полинку в кино, покупал мороженое и рассказывал интересные случаи из мировой истории. «Ой, Леонид Петрович, какой вы умный! – восклицала она, и с восхищением вскидывала на него свои огромные раскосые глаза. – я тоже стану историком». Смотрела Полина на него уважительно, как на учителя и почти, как на брата: ведь он сын доброй Лидии Михайловны, а Леонид давно засматривался на девушку по-иному. Девичьи упругие груди, что вызывающе оттопыривали лёгкую крепдешиновую ткань нового платья, подаренного мамой Лидой, не только волновали, а возбуждали до самых безумных фантазий.
После семилетки воспитанники ведомственных детских домов, как правило, поступали в профильные ПТУ, а особо успешные дети получали полное среднее образование, что разрешилось и Полине. Директриса решила оставить её под своим контролем. С годами она всё больше убеждалась, что сделала правильный выбор: девочка росла прилежной, любознательной; была способной в учёбе и ещё лучше осваивала ремёсла, которым учили в детском доме. «Не ошиблась, – радовалась Лидия Михайловна, получая от Полины в подарок связанный свитер, – всё ей отдам, ежели полюбит моего Лёнечку».
После окончания средней школы, девушка поступила в педагогический институт и с радостью переселилась жить к маме Лиде.
2.
До чего же счастлива была Полина в новой семье. «Ах, как я вас люблю», – она кружилась в нарядном платье перед огромным трюмо. Пышная юбочка поднималась, оголяя стройные ножки и Леонид, глядя с вожделением на неё, краснел, потел и начинал часто и громко дышать. Полина не замечала и не могла даже представить, что почтенный лысеющий учитель имеет на неё виды.
В радости подбегала к ним и, поцеловав в щёки, благодарила и вновь кружилась-кружилась счастливая, танцуя и напевая.
Лидия Михайловна, видев неприлично чувственные взгляды Леонида на девушку сердилась: «Годок подожди, ей же только семнадцать, – и с гневом больно била его кулаком в живот, – похудей хоть немного. Что свинья стал!»
Год пролетел незаметно, а к лету заболела мама Лида. Неожиданно стала падать в обмороки, жаловаться на сердце, и вскоре объявила, что дни её сочтены.
– Девочка моя, – еле дыша, шептала, полёживая в пёстром атласном халате на диване, – все мои мысли о тебе. Кто тебя защитит в этой жизни, как не я и Леонид. Сиротинушка моя, не могу умереть, оставив тебя неустроенной.
Она театрально выдерживала паузы, томно закрывая глаза и негромко, как будто и правда из последних сил, добавляла: «Дом большой… хочу вам с Лёнечкой… вместе… вы ведь две мои кровиночки… Ты же мне, как родная…» Затем плакала, громко всхлипывая: «Распишитесь… и тогда я умру спокойно… Вместе вы не пропадёте».
– Да как же это можно? – возмущалась Полина. – Он же старый, да и не люб мне! Нет, я люблю его… как брата, дядю, учителя, но… не как…
Она начинала путаться и терялась ещё больше.
– Не для любви, Солнышко, для дела… для дела.
– Да для какого дела? – страх закрадывался в юное сердце.
– Дай помереть спокойно. Уважь сердце матери перед кончиной, – и Лидия Михайловна закатывала глаза, изображая обморок, – вы… поддержите друг друга.
Вызывали скорую помощь, и Полина чувствовала себя виноватой: «Это я довела маму Лиду до потери сознания».
Винила себя в бездушии, эгоизме и страдала. Страдала…
Жизнь в семье, по сравнению с детским домом, ей казалась огромным счастьем и приятна была любовь и забота, которой её окружили, но замуж за старого толстого потного… Ужас охватывал её до дрожи!
– Ты ведь одна, без корней и без памяти, пропадёшь со своей красотой. Обманут, используют, поиграют и бросят… А Леонид к тому времени женится и ничего у тебя не останется. Как пришла в дом сиротой, так и уйдёшь ни с чем, – уже внушала ей Лидия Михайловна.
И незабытый страх детского одиночества, сковывал, что колючей проволокой сердце, и она согласилась.
Свадьбу сыграли скромную, гостей пригласили мало, а те, что были, грустно покачивая головой, перешёптывались: «Сломала Лидка девчонку, доломает совсем, она же как танк». Леонид, рано полысевший, как всегда, потный и красный на фоне красавицы невесты, которая на каблуках стала его значительно выше, смотрелся жалко и неприятно.
Брак был неравный и свадьба была скучной. Видя, как после криков: «Горько» бледнела невеста, а затем, морщась, старалась незаметно вытереть губы, гости пили мало и быстро разошлись…
Утром Полину рвало. Покачиваясь, с опухшими глазами от слёз и красно-синими пятнами на шее, она, не одеваясь, тенью бродила по дому. Свекровь не вставала, каждый час готовилась умереть и настороженно следила за невесткой.
На второй день уже не рвало, а затем… привыкла, или, вернее, смирилась.
Впрочем, в её жизни ничего не изменилось, разве, что спать с Леонидом стали в одной постели. «Можно перетерпеть», – думала и мирилась, но не могла справиться с приступами тошноты, когда толстый тяжёлый и потный муж обнимал её.
Обрадовалась, когда узнала, что ждёт ребёнка. «Ещё немного, – рассуждала, – и скажу ему, что нельзя». Мечтала родить девочку. Даже имя ей придумала – Света. Свекровь, узнав, неожиданно пошла на поправку и растворилась в заботе о невестке и будущем ребёнке. Тоже мечтала о внучке, только назвать её просила именем свой матери – София.
Заманив Полину в омут с нелюбимым, мама Лида старалась быть хорошей свекровью. Молодую жену сына берегла, потчевала её деликатесами, витаминами да шила вечерами приданое для младенца. Леонида заставляла худеть и в любом споре держала сторону невестки.
Называла ласково «доченька» и действительно привязалась к ней. Да и Полина, не зная другой жизни, чувствовала себя почти счастливой, особенно когда рядом не было мужа. Временами казалось, что она его ненавидит. Не могла смотреть, как он ест, а ел он много, торопливо и неаккуратно. Чувство брезгливости вызывало его рыхлое толстое белое тело и вечное брюзжание на своих учеников, молодежь, женщин, и детская обидчивость на любой отказ. Но рождение девочки, которую, конечно же, назвали София, встретил радостно. Большие букеты, дорогие коробки конфет, золотой гарнитур молодой маме, и розовые банты да кружева для Сонечки. Но Полина понимала, что всё это организовала свекровь.
Жизнь закрутилась в новом вихре и заимела иной смысл. Леонид бестолково крутился под ногами, делал всё невпопад и по-прежнему обижался, словно ребёнок, когда оставался без внимания, но старательно тёр пелёнки на стиральной доске, бегал на детскую кухню за прикормом, и смешно сюсюкал, разговаривая с Сонечкой.
Полине нравилась суета, что вошла в их жизнь с рождением дочери. Дни в заботе пролетали незаметно. Потихоньку остались в прошлом студенческие годы, мокрые пелёнки сменили смешные цветные трусики и чулочки, пинетки – сандалики. Полина с удовольствием шила дочке пышные платьица, да завязывала огромные банты на вьющихся волосах. Девочка была очень похожей на мать, только волосы отливались золотом, как в детстве у Леонида и большие раскосые глаза были зелёно-карие.
И всё бы в жизни Полины было прекрасно, будь рядом с нею любимый муж. Разбуженное после родов влечение вызывало неизвестное доныне томление и не давало заснуть. После неприятных ласк мужа, она плакала, закрыв лицо ладонями и предавалась мечтаниям. Душа жаждала любви, тело пламенной страсти и губы крепких не слюнявых поцелуев.
В саду ночами неистово пели соловьи. Весь живой мир был возбуждён чувственным наслаждением. Весна – возрождение жизни и время любить, время надежд и… глупостей, которые вихрем ворвались в жизнь Полины, закрутили до головокружения и затянули в омут безумной страсти и роковых ошибок.
*Теория стакана воды — взгляды на любовь, брак и семью, которые были распространены (особенно среди молодёжи) в первые годы Советской власти. Заключались в отрицании любви и сведении отношений между мужчиной и женщиной к инстинктивной сексуальной потребности, которая должна находить удовлетворение без всяких «условностей», так же просто, как утоление жажды (заняться сексом просто, как выпить стакан воды). Википедия.
13.06.2019
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/06/17/169