Марк смотрит на меня через стол своим простым, прямым взглядом. Не заминаясь, не корчась, он просто произносит ответ на вопрос, который я формулировал несколько минут.
- Конечно, да.
И замолкает. Марк не закончил говорить, он берёт паузу. Он не формулирует в голове, не ищет ничего в своей достойной восхищения памяти, не верит глазами, не чешет лысину. Эта пауза для того, чтобы я услышал, вдумался, кивнул головой. Он продолжает после того, как увидел, что информация зашла, обработана.
- Конечно, он есть, и я слышу его голос, когда задаю ему вопросы, или просто так. Так же ясно слышу, как тебя вот сейчас. Когда я был другой, молодой и бессмысленный, и уже стоящий на определённом пути, я услышал в первый раз. Не просто абстрактное “покайся”, понимаешь? Инструкцию. Пошаговую. Отправляйся, значит, туда. Делай то и не делай иного. Выучи английский язык, потому что пригодится он тебе.
- И это на пользу всё? - Я наполовину спрашиваю, на половину же утверждаю. Какие могут быть сомнения, что совет, откуда бы он не исходил, принёс пользу.
Марк родился чёртовых сорок пять лет назад в Казахстане, в маленьком и бессмысленно пустеющем городе, из тех, что расползаются корневищем от большого и патологически депрессивного советского завода. Атмосфера этих мест здорово напоминает прогрессирующее безумие в клинике для душевно больных. Порядок вальяжно сочетается с яростным надрывом.
Рядом всегда найдётся какая-нибудь колония-поселение, или вовсе тюрьма, где строем ходят с преувеличенно постными лицами стражники. Под их взорами, сгорбившись в нанесённой на заброшенный асфальт степной пыли, топчутся зэки. Всё кругом потёрто и исцарапано, от мутных стёкол, до последнего лица. Плохие зубы, тусклые глаза и пятнистая кожа покрывают равно людей и местного зверя.
Завод и зона не отличаются почти ничем. Разве только в первом не надо притворяться, что прячешь сигареты, да драки разнимаются в основном без ударов прикладами. Драки будничны, и грабежи, и порезанные полутупыми ножами тела. За зоной и заводом, в городке тёртости меньше, и теплится какая-то жизнь. Её яркость всё равно размыта, то наркотиками, которые вместо того, чтобы украшать, связывают не хуже смертельной рубахи, то вялым волоком медленно стареющей и хиреющей глубинки. Глубины. Кто доживает до тридцати, вроде и радоваться должен, но вместо того разводит руками да тщится найти, на что употребить спасённые года. Прочие же, влекомые хоть бы и синтезированным рукозадыми химиками эскапизмом, колют, пьют, жрут всё, что хоть на миг вспыхивает в опустевшей голове, прежде чем потухнуть и её с собой потушить.
Побег совершать не просто. Вроде и не держит никто, но нашему брату человеку даже уверенность в беспросветном будущем даётся куда как проще, чем любое значительное сомнение. Марк вот сбежал, а сколько их таких? Он говорил мне до, о красивой однокласснице Марине, которая очень вовремя уехала на сто рублей на север. Там, в Петербурге, девушка вышла замуж не то чтобы даже по расчёту, а всего лишь за человека деятельного и активного. Были ещё прочие, один-два человека из одноклассников и дворовых приятелей. Остальные остались, спились, убиты, забыты.
- Я не спорю с тобой, - говорю, - мне интересно, во-первых, и во-вторых, сам согласен. Слушай вот, я обратил внимание на некоторые соответствия выводов о квантовой природе мышления и измерениях квантовых свойств частиц…
Я говорю долго и с упоением, оседлав так живо интересующую меня тему. Мы прерываемся на виски, по глоточку из, надо признать, довольно замызганных стаканов. Меня всё несёт, когда Марк негрубым, но резким жестом обрывает меня.
- Это всё здорово, - он говорит, - но не важно.
И то - правда. Дочери Марка восемь лет, и у неё золотые волосы.