Письма к Петербургу. Письмо второе

Полина Воронова
Когда в голове каша и сумятица и нужно собраться перед важными делами, не остаётся иного выхода, кроме как обратиться к лучшему другу. Потому что кто, как не он? Он как никто другой умеет слушать, вздыхать о твоих печалях и сдержанно улыбаться твоим успехам.

Большая Конюшенная дремлет, сонно натягивая на себя пушистое белое одеяло. По нетронутому снежному покрову на Миллионной пролегла ровная цепочка зябких кошачьих следов. На Дворцовой снег рассыпается в стороны, отражая огни вечернего города, и улетает дальше по Невскому, чтобы прикрыть плечи замёрзших памятников. Нева, сохраняя своё величественное достоинство, притихла, блестит иссиня-чёрной водой у берегов, сверкает льдами посередине и копит силы для того, чтобы по весне гордо расправить могучие плечи, вздохнуть полной грудью и торжествующе разломать сдерживающие оковы. На набережных темно и тихо, по едва заметной протоптанной дорожке передвигаются меланхоличные жители, иногда останавливаются, чтобы бросить вниз кусок булки для копошащихся на льду уток. Утки оживлённо бормочут и, поскальзываясь на перепончатых неуклюжих лапках, спешат принять угощение.

И все это — город, несравненно прекрасный, задумчивый, непонятный, странный — и бесконечно любимый. Люблю его, люблю его любым, терплю вспышки дурного характера и зябкие темные переплетения улиц, не пугаюсь суровых порывов ветра и сумрачного неба. Просто потому что он мой — этот город с самым вкусным кофе, с крошечными уютными кафешками, в которых супы подают в тазиках, а второе — на огромных блюдах, с дружелюбными жителями не от мира сего, со щербатыми мостовыми и видавшими виды древними фасадами.

Потому что он мой, любимый и единственный, идёт рядом, глядя своими тёмными мудрыми глазами из-под полей шляпы, и с ним так тепло и надёжно, как ни с кем. А ты, счастливая, трещишь о последних новостях, держишь большую тёплую твёрдую руку, закрываешь глаза от удовольствия и чувствуешь, как на нос и на ресницы оседают пушистые белые снежинки. И это и есть счастье.