С годами начинаешь проклинать того француза, который придумал, что мы в ответе за тех, кого приручили.
В своё оправдание могу сказать только то, что я, проорав со сцены три своих песни, две из них совсем новых, не обкатанных на публике, был растрёпан, растерзан и порван в клочья – в смысле нервной системы, голосовых связок и всего такого прочего, вплоть до давления в кровеносной системе, половой функции и способности хоть что-то соображать. Учитывая, что мне ещё и во втором отделении предстояло драть глотку перед полным залом, я вышел на крыльцо клуба глотнуть коньяку и морозного вечернего воздуха. Маленький толстый мирный мужичок с редкой бородёнкой на опухшей физиономии сидел на лавочке, сморкался, сосал пиво из банки и расслабленно курил. Я сел рядом, достал из кармана плоскую бутылочку, отхлебнул из горла и протянул ему.
– Супер, – сказал он, сделав изрядный глоток. – Это, знаешь ли, было супер.
– Ну уж… – я застеснялся.
– До слёз ведь пробрало! – сказал он, каким-то особенным мимическим приёмом округлив глаза. – Главное, актуально-то как!
Я, поражённый таким точным определением своего творчества, отобрал у него бутылку и глотнул ещё. Он допил что осталось.
– Кстати, две были совсем новые, – сказал я.
– Ты о чём?
– Я о песнях. А ты о чём?
– Я о коньяке. Хороший у тебя коньяк!
Я покосился на пустую бутылку. Ничего хорошего в этом «российском» коньяке не было, кроме смешной цены. Он, по большому счёту, и коньяком-то никаким не был. Всё, мало-мальски достойное этого громкого имени, в том магазине, мимо которого я шёл к метро, стояло под присмотром охранника в отдельной витрине, запертой на замок, а уж никак не на открытых полках. Но я к тому времени уже полгода сидел без работы и без зарплаты, так что в сторону витрины с благородными напитками даже и не глядел. А разогнаться перед выходом на сцену чем-то надо.
– Ну, коли ты ещё и песни поёшь, то диктуй свой телефон, – сказал он. – Буду звать тебя к нам на концерты.
– К вам – это куда?
– В Алтуфьево! – он вытащил откуда-то обшарпанную «нокию», записал номер, который я ему продиктовал, и нажал кнопку вызова. Мой телефон в ответ неслышно завибрировал в кармане, стал навязчиво пихаться ко мне в задницу. Я достал аппарат, зачем-то принял вызов.
– Меня зовут Саша, – сказал мне мужик по телефону, даром что стоял в двух шагах. – Мой номер у тебя высветился?
– Угу.
И он растворился в темноте.
Я записал его в контакты под именем «Саша из Алтуфьево». На следующий день раздался звонок.
– Старик, можешь мне пару тысяч занять на две недели? – сказал Саша из Алтуфьево. – Ситуация катастрофическая. Отдам, зуб даю.
– Братан, – сказал я со всей искренностью. – Клянусь, полгода сижу без работы, у жены мелочь тырю на выпивку. Прости, ничего не могу дать.
Ровно через неделю звонок повторился.
– Старик, можешь мне пару тысяч занять на две недели? Ситуация катастрофическая. Отдам, зуб даю.
Я объяснил ему самым благожелательным тоном, что ровно ничего за минувшую неделю в моей жизни не поменялось в смысле материального благосостояния ни в лучшую сторону, ни в худшую. Тем более что в худшую меняться было уже как бы и некуда. Разве что с голоду начать помирать.
С тех пор он звонил мне каждую неделю. Текст оставался неизменным, будто не произносился в мобильник трагическим голосом, а был высечен на каких-то алтуфьевских скрижалях. Он звонил мне по вторникам. Через два месяца я начал по вторникам выключать телефон. Он стал звонить по средам.
Работа у меня появилась, но надо было отдавать долги, о чём я честно ему сказал. И ещё раз сказал, и ещё.
Звонки продолжались.
Благосостояние понемногу росло, и вот я купил себе новый телефон взамен старого, потому что в старый уже ничего не было слышно. В первую же среду умный аппарат похвастался мне, что умеет блокировать нежелательные номера. Что я немедленно и сделал.
То, что случилось дальше, было предсказуемо на сто процентов. Саша позвонил с другого номера. Я заблокировал и этот. Он позвонил с третьего. Я давил номера телефонов как клопов, разбегающихся под светом лампы. На четвёртом номере, поняв, что страна у нас большая и всех не забанишь, я всё разблокировал обратно.
– Старик, можешь мне пару тысяч занять на две недели? – говорил он в очередную среду.
– Ситуация катастрофическая? – спрашивал я.
– Ситуация катастрофическая, подтверждал он мои подозрения. – Отдам, зуб даю.
И получал глубоко разочаровывающий ответ.
Главное, чего я никак не мог понять, это почему именно я был избран им в потенциальные спонсоры. Это было нелогично. Никому из знакомых никогда даже в голову не приходило у меня занимать какие-то деньги – все знали, что я и деньги – понятия несовместные, как гений и злодейство. Даже к тем, кто меня не знал, понимание этого трагического несоответствия приходило при первом же внимательном на меня взгляде. Я мог пить портвейн из бутылки прямо перед входом в отделение милиции – менты никогда не только что не пытались меня развести на бабки, но вообще смотрели как на пустое место. Цыганки, что стоят в патруле у метро «Сокол» и умеют определять степень благосостояния прохожих с расстояния сто метров, не только что ни разу в жизни не попросили у меня денег, а, завидев меня, брезгливо отворачивали физиономии, понимая, что это будет напрасной тратой времени и их свои же засмеют.
Но настал момент, когда я уже отдал все долги, заплатил за квартиру и за электричество, купил по этому случаю дорогой массандровский портвейн в фирменном магазине и радостно его выпил, отчего на душе стало тепло и захотелось всех любить и всем помогать. Вспомнив, что послезавтра среда, я посчитал, сколько осталось денег в кошельке. Денег было до фига. Отделив две тысячные купюры, я долго шарил взглядом по книжным полкам, ища, куда бы их спрятать, чтобы завтра невзначай не потратить. Наконец, выбрал «Голубое сало», решив, что деньги не пахнут, а если всё же пахнут, то за пару дней пропитаться никаким запахом не успеют. Но тут пришло на ум соображение, которое приходит на ум всем богатым людям: что до среды – ещё целый вторник, и во вторник в моё отсутствие в квартиру могут залезть воры. И могут невзначай соблазниться названием, мало ли – вдруг это будут голодные хохлы или интересующиеся судьбами угнетаемых меньшинств. От греха подальше я решил засунуть купюры в книжку под названием «Ты и твоё имя», но, открыв на середине, прочитал, что царя Агамемнона звали на самом деле Распребешен Невпопадович, и отложил книжку в сторону, решив почитать на досуге. В конце концов я спрятал деньги в «Нравственный идеал Маркса», решив, что данным фолиантом домушники должны заинтересоваться в последнюю очередь.
В среду с утра я стал ждать звонка из Алтуфьева. Фраза: «Да, старик, подъезжай прямо сейчас!» была заготовлена заранее и так и рвалась у меня с языка. Проходили часы, звонка не было. Настали сумерки, Саша не звонил. Зажглись фонари в парке – телефон молчал как в серную кислоту опущенный.
Вечером я опять сбегал за портвейном, но по мере опустошения бутылки на душе не становилось тепло и любить уже никого не хотелось. Прикончив благородный напиток, я завалился спать, пообещав себе, что с утра поменяю клиента в своих контактах с «Саши из Алтуфьево» на «Сашу Денег-Не-Давать» и больше на его звонки отвечать не буду, а также не стану принимать звонки с незнакомых номеров.
С утра надо было ехать на работу, и я про все свои обещания забыл. А он больше не звонил.
Прошло примерно лет семь.
Когда он позвонил, я и не понял, кто это такой «Саша из Алтуфьево» – так крепко я его за это время забыл. Память то и дело выкидывает с нами всякие фокусы – у меня даже на дне души не шевельнулось ни малейшей ассоциации с каким-то «Сашей из Алтуфьево». Я отметил только, что топонимы, вообще-то, полагается склонять, если не хочешь выглядеть бескультурным лохом. Раньше я этому не придавал особенного значения, а в последние годы, когда начал работать редактором журнала, взял привычку наставлять в грамотности себя и окружающих. Я ответил на звонок.
Неизвестный мне Саша сообщил, что на Семёновской открывается новый Издательский дом, на сейшне по поводу открытия будет много поэтов, которые читают, и никого, кто бы пел, то есть бардов, поэтому я имею шанс осчастливить почтенную публику, да и лишнее знакомство с новым издательством не помешает пишущему человеку.
Он попал вовремя: я только что закончил здоровенную статью, исчерпавшую все мои интеллектуальные ресурсы, и душа как раз требовала гульнуть. Почему бы и не выйти в свет по такому поводу, сказал я. Сунул в чехол гитару и навострил лыжи на Семёновскую.
Ничто не шевельнулось в памяти и когда он встретил меня у метро. Наш визуальный контакт пять лет тому назад был мимолётен, к тому же было темно и холодно, мало что отложилось в зрительной памяти. Идти было недалеко.
– Магазин вон там, – сказал он, показав на светящиеся окна.
– Зачем нам магазин? – спросил я.
– Ну, ты же захочешь чем-нибудь… Взбодриться…
В самом деле, я же и сам собирался гульнуть.
– Хорошо, зайдём в магазин, – сказал я. – Я целую неделю писал статью, сегодня сдал. Надо перезагрузить операционную систему.
– На какую тему статья? – поинтересовался он.
– Нормативно-правовые аспекты дистанционного зондирования Земли.
Он крякнул, будто с размаху сел на сучок, и молчал, пока мы не пришли в магазин. Молчание нарушил, только когда увидел, что я взял маленькую.
– Бери большую! – сказал он.
– Да я не хочу много пить, – засопротивлялся я. – Завтра с утра волейбол и вообще…
– А я на что?
На этот вопрос у меня не нашлось ответа, и я взял большую. Саша вслед за мной купил себе банку пива.
Мы вошли с заднего входа в полуподвальное помещение, до боли напоминавшее комнату для собраний в каком-нибудь захудалом ЖЭКе. В центре стояло несколько стульев, вдоль стен на трёх ободранных столах были разложены пачки газет, на стене висел баннер с изображением доброй учительницы, с надписью «Российский университет современного образования» и с номерами контактных телефонов.
На стульях сидели люди. Их было пятеро – две женщины и трое разномастных мужчин. Одной из женщин я тут же присвоил звание Идеальной Красотки (оба слова с большой бкв). Она была вызывающе стройна, одета в дорогой офисный прикид, кожа её лица с безупречными чертами сверкала немыслимым блеском и свежестью, даже телефон в её руке поражал своей навороченностью. В ней настолько всё было идеально, что можно было создать комиссию по выявлению в ней недостатков – и комиссия бы ушла ни с чем.
Была там ещё одна красотка, тоже румяная, хоть и попроще первой, зато совсем юная и миниатюрная, с листом бумаги на коленях. Полноватый мужчина с седой бородой, в свитере и джинсах, тоже с телефоном в руке. Толстый румяный юноша в отутюженных чёрных брюках и белой рубашке, которая собиралась на нём вот-вот лопнуть в талии и в плечах. Наконец, весёлый небритый мужик без возраста с живыми глазами, любопытными и жуликоватыми, худощавый, но с пузом, одетый по-простому, в джинсы и клетчатую рубашку, и чем-то к себе располагающий с первого взгляда, хоть и хитрован с виду.
Когда вошли мы с Сашей, Идеальная Красотка произнесла тоном, не терпящим сомнений и возражений:
– Ну что, начнём? Рассаживайтесь в круг.
Тут идеальность образа несколько нарушилась: её южнорусский акцент был так силён, будто её годами тренировали для съёмки в сиквеле «Кубанских казаков».
– Аллочка, разреши, я представлю, – сказал Саша из Алтуфьева и встал в торжественную позу. – Это Олег, мой старинный друг, прекрасный человек, замечательный бард и выдающийся учёный.
– Хорошо, – кивнула Идеальная Красотка, скользнув по мне взглядом, который сразу понизил мою капитализацию раза в три. – У нас сегодня вечер поэзии. Тема в связи со скорым наступлением весны – любовь.
Мужик в свитере хихикнул и сказал:
– А любовь, между прочим, бывает разных видов…
– Правильно, – ответила Идеальная Красотка. – Вот про любовь разных видов и почитаем. Итак, кто первый?
Саша наклонился к моему уху и прошептал:
– У них мероприятие платное, но ты не плати. Я скажу, что ты пришёл к ним на работу устраиваться.
На некоторое время я выпал из реальности, будто меня треснули по башке. На какую ещё работу? Куда – на работу? В этот ЖЭК? Что ещё за плати – не плати? Я, должно быть, ослышался, решил я.
Тем временем представление началось. Возможно, были какие-то вступительные слова, но я включился в процесс уже когда совсем юная красотка с листа бумаги читала стихотворенье. Примерно такое:
Хочу любить!
И я готова
Отдать своё сердце
Тому, кто этого достойный!
Все похлопали. Я тоже, на всякий случай. Не нужно быть великим психологом, а достаточно прислушаться к собственным генам, чтобы вспомнить древнюю максиму: попав в чужую пещеру, не спеши с ходу критиковать тамошнюю наскальную роспись – могут сожрать, обидевшись.
– Теперь Денис! – скомандовала Идеальная Красотка. – Вы, кстати, перечислили?
– Ещё нет, но сию минуту перечислю! – воскликнул полный мужик с седой бородой, показав ей телефон.
После этого он начал читать с экрана телефона поэму про то, как в божьем храме с ним заговорила птичка. О чём она там с ним говорила, о каком конкретно виде любви, я не запомнил, потому что в памяти всплыл аналогичный случай, произошедший с действующим президентом Венесуэлы, к которому сразу после избрания в виде птички явился почивший Уго Чавес и дал наставления, как управлять страной. Дело, что характерно, тоже происходило в божьем храме, только, надо полагать, католическом. Судя по последующим результатам, то ли Чавес был не в себе, когда вселялся в пернатое создание, то ли Мадуро в силу недостатка образования не понял в его наставлениях ни хрена. Как и я не понял из только что прослушанной поэмы, о чём с мужиком говорила его птичка, православная. Я, впрочем, удержался от реплики: хотя незадачливый вождь боливарианской революции в те дни был у всех на слуху, неизвестно, как ещё отреагирует седобородый поэт на такое сравнение.
Денис дочитал, и Алла перевела строгий взгляд на толстого юношу. Тот сразу вспотел, достал из-под задницы файл с текстом и зачитал с листа тоже нечто рифмованное, хоть и лишённое какой-либо размерности. Я услышал слова «любовь», «поезд» и «цветы». Логической связки между ними не уловил, но и придраться было, по большому счёту, не к чему. Присмотревшись к юноше повнимательней, я увидел, что он не совсем уже и юноша. Его поезд, весь в завядших цветах, подъезжал к тридцатнику. Это нечеловеческий румянец делал его моложавее с лица. Возможно, он был взволнован и оттого раскраснелся. Может, он вообще был с детства безнадёжно влюблён в Идеальную Красотку, которая притащила его вслед за собой в Москву из своего Закубанска или откуда там, и теперь страдал, понимая, что в реальной конъюнктуре ему ничего не светит?
Заданная тема вечера поэзии довлела над сознанием.
Потом дали слово Саше из Алтуфьева. Оказалось, он тоже сочиняет в рифму. На фоне остальных он выглядел совсем неплохо. Да и читал, в отличие от них, с выражением и с некой иронией, что подкупало. Даже встал для этого со стула.
Небритый хитрован ничего не читал, сидел тихо и доброжелательно на меня посматривал. Я бы сказал, что от его взгляда почувствовал неладное, но я и так чувствовал неладное с самого начала этого шоу. Взять хотя бы это странное вампирское свойство всех присутствующих: на первый взгляд казаться моложе, чем на самом деле. Вот и Идеальная Красотка, королева бала, стоило к ней пристальней присмотреться, потянула не меньше чем на тот же тридцатник, щедро замазанный какой-то суперской косметикой. Одета она была с иголочки, будто собралась на приём к президенту. Хотя откуда мне знать, как ходят на приём к президенту. И что ему нравится. Мне вот не нравится, когда одеты во всё брендовое и нет ни единой говённой тряпки – с дыркой или стиранной, или стоптанных кроссовок. Может, это и не по-русски, но мне вот не нравится.
– Ну что же, теперь моя очередь? – сказала Алла царственным тоном.
Среди нас не нашлось никого, кто бы ей возразил. Она глянула на толстяка, и тот, ещё больше вспотев, достал откуда-то роскошно изданную книжку и протянул ей. На обложке мелькнул её портрет. Алла обвела нас взглядом.
– Все готовы?
Все присутствующие выразили своими позами крайнюю степень готовности. Себя я видеть в этот момент не мог, но подозреваю, что тоже какое-то подобострастие проявил, как будто предчувствуя, что сейчас услышу.
Алла стала читать из книжки:
О, Россия, ты великая страна!
Я горда, что я живу в святой державе.
Никогда ты не повергнешься расправе,
Президентом лучшим ты возглавлена!
Вернусь домой – первым делом почитаю что-нибудь из Бродского на сон грядущий, подумал я. И выпью коньяку, хорошего. Иначе не выжить. Да и с Бродским не выжить. Мы обречены. Намедни услышал по радио: «Русский мужчина теперь довольно амёбный по своим характеристикам». Крепкая южнорусская женщина, знающая, чего хочет, вонзается в эту амёбу как нож в масло. Хоть читай Бродского на ночь, хоть не читай.
Стихотворение оказалось длинным и заканчивалось так:
Кусай, Европа, локти; тебе не стать великой,
И для России ты всегда будешь открытой.
И даже если между нами полыхнёт война,
С колен Россия может встать, Европа – никогда.
Повисло молчание государственного масштаба, которое никто не решался прервать. Кроме Саши из Алтуфьева.
– Думаю, нам теперь необходим небольшой перерыв – минут пять, – сказал он.
Все с облегчением выдохнули, будто Саша из Алтуфьева высказал за всех общее мнение: что услышанное нужно переварить. Я, в отличие от других, понимал, что ему на самом деле нужно. Ну и покурить, в том числе.
Саша приблизился, зашептал в ухо:
– Где там твоя?..
Я почему-то сразу понял, что речь идёт не о гитаре, и не о душе, и не о харизме. В лучшем случае, о смекалке. Я достал из чехла бутылку в пакете и протянул ему. Сам замешкался на секунду, размышляя, не сходить ли в туалет, прежде чем рвануть за ним, потому что после перерыва, похоже, петь предстояло мне. Поэтому сразу уйти не успел, и тогда с другого боку ко мне подошёл хитрован и протянул руку.
– Анатолий! – представился он и прибавил какую-то украинскую фамилию, которую я тут же забыл. – Для тебя можно просто Толян.
И опять же: вблизи было видно, что лет-то ему порядочно, не намного меньше моего, то есть глубоко за полтинник. Видимо, это живость и какое-то радушное обаяние сильно скашивали его возраст. Я с радостью протянул ему руку.
– Газеты наши уже посмотрел? – он кивнул на пачки газет, возлежавшие на столах.
– Нет ещё.
– Так посмотри, – сказал он.
– Обязательно, – пообещал я и направился к выходу, подумав, что неизвестно что ещё я прочитаю в этих газетах, хватит с меня уже и стихов. Ещё разволнуюсь, задумаюсь о своей напрасной жизни, выпью лишнего, плохо спою потом.
У крыльца стоял Саша из Алтуфьева, курил. Я протянул руку, получил бутылку.
– Почему не открыл?
Саша виновато пожал плечами. Я содрал крышку, сделал глоток, протянул ему бутылку и уже собрался вернуться внутрь, поскольку не курил, но остановился на крыльце и спросил у Саши:
– Кто такая эта Алла?
– Чемпионка России по художественной гимнастике.
– Это чувствуется. А ещё кто?
– Номинант международной лондонской премии в номинации «поэзия-эссеистика» имени Джорджа Ноэля Гордона Байрона.
– Ахренеть.
– Да подумаешь…
– Нет, это я про тебя. Как ты всё это выговорил? Может, название исландского вулкана помнишь наизусть?
Оставив его в некотором недоумении, я прошёл в помещение. Пришло время ознакомиться с печатной продукцией, тем более что Толян собственной персоной маячил рядом со столом, где лежали газеты, и внимательно следил за тем, пройду я мимо или нет. Чёрт с ним, с туалетом, решил я. Издание было полноцветное, формата А3, 16 полос, бумага не худшего качества – мелованная матовая, 130 г/м2, называлось «Современное образование в России». На первой полосе был помещён рисованный портрет самого Толяна с мечом. Я помотал головой и только тогда разглядел, что меч – не его, а волгоградской Родины-Матери, на фоне которой и был нарисован Толян, да так ловко, что казалось, будто Родина-Мать ему свой меч протягивает: возьми, дескать, Толян, твоя очередь отечество защищать. На второй полосе был опять портрет Толяна на фоне слогана: «Созидательная социальная концепция состоит в самоадаптации». На третьей полосе Толян был изображён на фоне чикагских небоскрёбов и надписи: «Коммунизм, как и капитализм Маркса лишились развития наукой и стали деструктивными социальными концепциями». На четвёртой полосе Толян сидел за столом, и слоган был такой: «Адекватные люди не создают себе заблуждений». На пятой полосе Толян играл с кем-то в шахматы и, видимо, произносил: «Адекватный человек не путает модель и реальность». На шестой Толян украшал собой название статьи: «Пример деструктивной работы эгополярных социальных механизмов». На седьмой он читал книжку на фоне лозунга: «В управлении не так важна форма, как реальная цель». На восьмой Толян опять был рисованный, а лозунг был такой: «Адекватное понимание требует наличия минимального обязательного представления». На девятой, к моему удивлению, Толяна не было, вместо него была размещена реклама терминала для проведения видеоконференций. Зато на десятой Толянов было сразу двое: он стоял с книжкой в руке, на которой был его портрет во всю обложку. С трепетом я перевернул и эту страницу, но не успел увидеть, сколько там Толянов, потому что Толян сам материализовался у меня за спиной и спросил:
– Ну как тебе?
Я закрыл газету, успев прочитать в выходных данных, что тираж её – 50 тысяч, ни хера себе!
– Пожидился на корректора, – единственное умное, что смог я сказать в доказательство того, что внимательно ознакомился с предложенной печатной продукцией.
– Как так? – удивился Толян.
– Ошибки-с.
– Где? – вскричал Толян и даже перестал улыбаться. – Не может быть!
Я ткнул пальцем во фразу про капитализм и коммунизм.
– После Маркса должна стоять запятая.
Толян схватил газету и приблизил её к глазам.
– Да нет же! – воскликнул он через некоторое время. – Здесь не должно быть никакой запятой!
– Сравнительный оборот, содержащий уподобление, выделяется запятыми.
– Правда? – Толян весело почесал в затылке. – Спасибо. Буду знать.
Тут откуда-то вышла Алла с толстым юношей, семенившим за нею след в след, и строго велела начинать второе отделение.
Саша из Алтуфьева ещё раз представил меня поэтизированной публике, не забыв упомянуть о моём выдающемся вкладе в мировую науку. Я пел с полчаса, исключительно про любовь, как было велено, все смеялись, кроме совсем юной красотки, которая после первой же моей песни удалилась, сославшись на то, что ей ещё ехать в Раменское, а электрички ходят редко. Что поделаешь – я давно привык, что уже не интересен юным красоткам, да и они мне, по-большому, тоже как-то до фонаря. Алла даже снимала меня на смартфон и транслировала куда-то в интернет, так что я как бы выступал в прямом эфире.
После меня все присутствующие по кругу прочитали ещё по стихотворению, и вечер поэзии был объявлен закрытым. Я, вдохновлённый хорошим приёмом, спросил Аллу, где, собственно, Издательский дом, на открытие которого меня вытащил Саша из Алтуфьева.
– Пожалуйста, – тут же ответила Алла и протянула руку к стоящему за её спиной толстому юноше, в которую тот немедленно вложил листок. – Вот прайсы.
– То есть если я захочу издать книгу, надо брать мешок денег и приходить к вам?
– Совершенно верно, – сказал Алла. – Кстати, с вас двести рублей за участие в сегодняшнем вечере. Запишите мой телефон, к нему привязана карта сбера. Сами понимаете, это чисто символически: аренда помещения, всё такое…
Я вспомнил, что мне перед выступлением говорил Саша из Алтуфьева, и решил, что лучше заплатить – не дай бог, меня ещё на работу сюда возьмут… Глянул в телефон – на моей сберовской карте как раз 200 рублей и оставалось с какой-то мелочью.
– Ты что делаешь? – с волнением прошипел Саша, выглянув из-за плеча.
– Деньги перевожу. Двести рублей.
– Не делай этого! – воскликнул он с ужасом.
– Поздно, – сказал я и нажал на кнопку «перевести». – Уж купил кирпич, значит купил.
– Какой ещё кирпич?
– Неважно. Пойдём. Чтобы я да красивой женщине когда отказал…
Мы шли до метро втроём: с нами увязался седобородый мужик, который давеча читал поэму про птичку в божьем храме. Вид у Саши, ставшего свидетелем моего трансфера, был такой, что, не будь с нами недопитой водки в бутылке, он бы, пожалуй, мог впасть в самую чёрную депрессию и броситься под трамвай. Это мне так казалось. На самом деле он просто был сосредоточен. Это я понял уже когда мы подходили к метро.
– Кстати! – обратился я к седобородому, когда бутылка опустела и была поставлена на тротуар за ненадобностью. – Случай, аналогичный тому, который вы описали в своей поэме, произошёл с Мадуро. К нему тоже в церкви прилетела птичка, в которую вселился дух Чавеса, и с ним беседовала о том о сём…
– Кто такая эта Мадура? – спросил седобородый.
Я не успел ему этого разъяснить, потому что Саша вцепился в мой рукав и яростно зашептал:
– Олег, можно тебя на пару слов? Отойдём!
Мы отошли, и он сказал:
– Старик, можешь мне пару тысяч занять на две недели? Ситуация катастрофическая. Отдам, зуб даю.
Вот тут-то я его и вспомнил! Истоки нашего знакомства из семилетних глубин хлестнули мне по мозгам как мокрым бичом! Обледенелые задворки клуба в Алтуфьеве, суррогатный коньяк из горла, моё бегство от его звонков и, конечно же, пресловутые две тыщи. Впрочем, отчего же пресловутые? Никакие не пресловутые, а вполне себе нормальные две тыщи, засунутые в… В какую-то книгу.
Я расхохотался как пьяный сатир.
– Стой здесь, – сказал я. – Почитайте с товарищем друг другу стихи. Я сейчас.
Оставив его в недоумении и надежде, я влетел в торговый центр, что стоял справа от метро. Сберовскую мою карточку опустошила прекрасная хозяйка издательского дома, но на росбанковской зарплатной было ещё полно денег. Я обошёл все три этажа, но ни на одном из них не нашёл никаких банкоматов, кроме зелёных сберовских.
– Прости, старик, рад бы, но гранаты у них не той системы, – сказал я, вернувшись к визави, который, брошенный седобородым, совсем замёрз, пока я носился по зданию. – Пойдём к метро, вон ещё один торговый центр, может, там повезёт.
В торговом центре, что стоял слева от метро, тоже не оказалось росбанковских банкоматов. Не было также ни райфайзеновских, ни альфовских, а один сплошной Сбер.
– Похоже, не судьба, – сказал я. – Сам видишь, нет здесь Росбанка…
– Как не судьба! – воскликнул Саша горестно и даже всплеснул руками, из которых только что выскочила синяя птица удачи, чиркнув его крылом по залитой пивом клочковатой бороде.
Не прошло пяти секунд, как он отловил в салоне МТС какого-то юного очкарика, и вот уже перепуганный бюотан включил у себя навигатор и ищет банкоматы Росбанка. Ближе чем в пяти остановках метро не оказалось ни одного. По Саше было видно, что он-то готов тащиться хоть на Камчатку, но меня эта гобсековщина что-то начала утомлять, как всякого богатого человека утомляет назойливость нищих. Тем более что сашины законные две тыщи вот уже пять лет ждали его в книжке, забыл, какой.
– Вот что, – сказал я. – Время позднее, устал я. Приезжай завтра на Сокол после пяти и звони. Там у меня лежат твои две тыщи, я их тебе торжественно вручу. Но завтра.
– А сейчас нельзя?
– Поздно, старик. Имей терпение, никуда они не денутся. Они там лежат и ждут тебя.
На этом мы расстались. Он не стал спускаться вслед за мной в метро – закурил и долго смотрел мне вслед глазами, полными надежд, которые никак не сбываются. По дороге в метро я попробовал почитать газету «Современное образование в России», которую мне подсунул Толян. Открыл её на той странице, где было изображено два Толяна, и прочёл в статье за его подписью: «Говоря о цивилизационной когнитивной эволюции, можно говорить только о степени адекватности текущей разумной деятельности субъекта». Я помотал головой и перепрыгнул на следующий абзац. «Миром правит адекватный разум даже при полном отсутствии у субъекта когнитивных проявлений». Я перелистнул и на следующей странице прочитал: «Дефектация когнитивных процессов обусловлена когнитивным искажением ожидания адекватной информации». На этом я газету закрыл и всю дорогу до Сокола пытался понять, что бы всё это означало.
Дома я честно приступил к поиску двух тысяч, заныканных пять лет тому назад. Первым делом в башку вступила какая-то смутная ассоциация с хохлами нетрадиционной ориентации, и я полез в «Голубое сало», где, понятное дело, никаких денег не нашёл. Ничего не оставалось, как шерстить все книги подряд.
За час я обработал две полки и сел на пол передохнуть. Слева от меня на полу выросла стопка снятых с полок книг, которые нужно было в этой жизни успеть обязательно прочитать. Судя по объёму моей библиотеки, ползать по полкам мне теперь предстояло до обеда следующего дня. Если, конечно, я хозяин своему слову и исполняю что обещаю.
Жизнь не всегда кажется сложнее, чем она есть.
С этой мыслью я уснул прямо на полу, уронив голову на стопку книг. Приснился мне Толян в золочёных ризах поверх джинсов, который потрясал толстым фолиантом, провозглашая басом: «Когнитивные искажения не возникают в процессе адекватной коммуникации!» – подмигивая и указывая бровями куда-то вверх. Интуитивно я понимал, что в его руках – да, та самая книга, которая мне нужна, которую я обязан был найти, чтобы не потерять лицо, но разглядеть её название не мог, как ни прищуривался. Я ринулся к нему, но ноги меня не слушались, а он тем временем спрятался за какую-то кирпичную стену до подбородка, и это была стена Мавзолея, и я должен был смотреть на него сверху вниз. Мне показалось, что рядом с ним – место Идеальной Красотки, и Алла тут же появилась собственной персоной и стала весело махать мне из-за стены рукой, как и Толян. Толян воздел над головой плакат с надписью: «В управлении не так важна форма, как реальная цель» и показал его мне. «Мочи грантоедов!» - крикнул я и оглянулся на бушующую вокруг толпу. Никому не было до меня никакого дела. Я решил, что убить Толяна будет удобнее всего из беспилотника, и мой дрон уже начал подниматься кругами над Красной площадью, выцеливая мерзавца. Но тут рядом с красоткой встал из-за стены Путин в тирольской шапочке с пером. В руках его был навороченный арбалет с иконой на верёвочке. Он прицелился в дрон и выстрелил. Пока я отвлёкся, наблюдая за кувырканием моей подбитой птички, Толян с Красоткой куда-то исчезли. Неплохо зная географию Китай-города, я рванулся в начало Никольской улицы, заполненной под завязку пьяными аргентинцами, протиснулся ползком через какой-то узкий ход и выпал из него прямо под недовольного мужика с бородищей, который стучал кулаком по гранитной каменюке. Прочитав название памятника, я позволил себе проснуться, поскольку твёрдо знал теперь, в какой книжке мне искать заныканные для Саши из Алтуфьева две тыщи.
На следующий день Саша из Алтуфьева не позвонил. Я не поехал играть в волейбол, весь день торчал дома, ждал его звонка. Но он ни разу не позвонил. Когда часы пробили полночь, я переименовал его ник в своём телефоне на «Саша Денег-Не-Давать» и забанил его на веки вечные. К двум тыщам добавил ещё тыщу и отдал их на издание сатирического сборника «Смешно подумать!», куда и моих пару текстов вставили добрые люди.
© Олег Горяйнов