Конец ноября 1950 года выдался промозглым с мокрым снегом и ветрами. Ранним утром мы услышали шум на лестничной площадке, позвонили и в нашу дверь:
- Анеля, - соседка по этажу кричала через ещё не открытую дверь моей маме, - за углом, в бакалейном, муку давать будут, бегите быстрее занимать очередь!
Все сразу забегали, стали быстро одеваться, брать хозяйственные сумки и кошельки. Точно также, видимо, в годы недавно отгремевшей войны соседи оповещали друг друга о воздушной тревоге, чтобы те, взяв документы и одевшись, быстро спускались в бомбоубежище.
Бабушка, моя мама и моя тётя, сестра мамы, забегали, стали тепло одеваться, ведь неизвестно, сколько часов придётся провести в очереди на улице. Натянув на меня пальтишко и шапку, мама сверху обмотала меня детским одеяльцем, имевшим «военную хитрость». На одной его стороне фон был голубым, а нарисованные слоники зелёные, на другой, же, стороне фон белый, а нарисованные петушки красные. Когда меня передавали с рук на руки другому члену семьи, стоявшему через семь – восемь человек в очереди, одеяльце переворачивали на другую сторону, получалось, что и женщина другая и ребёнок с ней другой.
Современный молодой читатель явно не «въедет», подумает, что за маразм. А вся «соль» заключалась в том, что в одни «живые» руки продавался только один кулёк сахара - 0,5 кг. или муки -2,0 кг. Подумайте сами, сколько нужно сахара хотя бы на месяц семье из семи человек, где два школьника и я – трёхлетний ребёнок. Ведь продавцы и покупатели попадались разные, кое-кто и шум поднимал, что, мол, одного и того же ребёнка передают с рук на руки разным взрослым. Во избежание шума мама иногда давала меня на руки и другим женщинам, так что я с малолетства стал «кормильцем» и не только своей семьи.
Но вернёмся в то промозглое утро. Очередь собралась человек двести. Чтобы муку и сахар могли купить те, кто трудится у станка, продавали эти товары или до начала рабочей смены, т.е. очень рано, часов с 6-7 утра, или когда основная масса людей заканчивала работу, где-то после пяти-шести часов дня. Муку и сахар завозили не чаще двух раз в месяц в небольшие магазинчики из расчёта один магазин на жилой квартАл городской застройки. Прозеваешь оба завоза, можешь месяц остаться без сахара.
Двигалась очередь медленно. Продавец совочком доставала муку из мешка и насыпала в бумажный кулёк, стоявший на весах. Потом по чуть-чуть подсыпала муку в кулёк, пока стрелка весов подходила к нужной цифре. Рассчитывалась с покупателем и отдавала товар.
На улице длинный хвост очереди стоял спокойно, толчея начиналась в узких дверях магазина, где одну часть прохода занимали плотно стоящие друг к другу очередники, а через оставшуюся узкую щель дверного проёма выходили счастливые обладатели кульков с «доставшейся» им, т.е. купленной мукой.
Выходившим людям мешали всякие подозрительные личности, карманники и прочие пройдохи, пытавшиеся протиснуться в магазин, чтобы каким-нибудь способом пристроиться в очередь поближе к продавцу. С ними скандалили, не пускали, отчего в небольшом помещении магазина создавалась толчея, и стоял постоянный шум.
В тот момент, когда моя тётушка уже стояла у самого входа в магазин, мужчина, пытавшийся выйти в этой толчее с поднятым над головой кульком муки, видимо, так на него надавил, что бумажный кулёк треснул, и из него струйкой стала высыпаться мука прямо на людей, стоявших в очереди. Попала мука и на новое пальто моей тётушки, плечо, воротник, грудь, рукав и полу, сразу превращаясь на мокрых от мороси ворсинках ткани в жидкое тесто. Ох! Уж это пальто.
Помню, как жарким августовским днём часов пять стояли в универмаге, который взрослые почему-то называли тогда «Особторгом» в очереди за коричневым пальтовым драпом, чтобы купить моей тётушке отрез ткани на пальто, первый послевоенный отрез на первое послевоенное пальто. Как придя домой, тётушка долго крутилась перед зеркалом, перебросив через плечо часть ткани купленного куска. Как ей завидовала женская половина нашей семьи, твёрдо убеждённая, что скоро залечатся раны войны, и все мы заживём сытно и в достатке.
Потом к нам приходил высокий худой мужчина с большим кожаным портфелем в соломенной шляпе и белых ботинках из парусины, которые с вечера надо было намазывать зубным порошком, чтобы к утру они высохли и выглядели белоснежными. Через много лет мне мама рассказала, что это был мастер скорняк, которым тогда частным образом работать запрещалось. Принимал и выдавал заказы он на дому у клиентов, чтобы заказчики не приходили к нему и не привлекали внимание соседей и «стукачей» к его квартире.
Он долго рассматривал две тёткины старые куницы ещё с царским клеймом на мездре. Нашел на куницах несколько маленьких плешей, следов моли. Потом ворчал, не хотел браться за эту работу, но женщины его всё-таки уговорили. Через две недели он принёс выполненный заказ. Это был мастерски сшитый из двух раскроенных куниц воротник для нового пальто. Он смотрелся богато, а мех выглядел абсолютно как новый. Получив деньги за работу, мастер выдохнул:
- И меня война научила из всякого, по довоенным меркам, говна пули лепить. Носите на здоровье!
А к дамскому портному, пожилому полному еврею, жившему на окраине города в двухэтажном доме, тётушка всегда ездила вместе с моей мамой, бравшей иногда меня с собой. Ехать надо было почти час на трамвае. От остановки мы шли по узкому переулку, где между сараев подходили к старому облупленному деревянному дому с задней стороны и поднимались на второй этаж по «чёрной» лестнице. Стучали в косяк двери три раза, делали паузу секунд на пять, и стучали ещё два раза. Портной молча открывал нам дверь, обитую толстым слоем ватина с внутренней стороны.
Все быстро проходили в дальнюю комнату, где на сложенном в два слоя коврике стояла ножная педальная швейная машинка «Zinger». Окно в комнате даже днём плотно занавешено, а над большим квадратным портняжным столом довольно низко висела электролампочка с металлическим круглым отражателем, направлявшим свет только на стол и швейную машинку. В углу устроились два женских портняжных манекена, на одном из них водружено обмётанное белыми нитками тётушкино пальто, ждавшее примерку.
Портной разговаривал в полголоса. Это теперь я понимаю, что была строжайшая конспирация, индивидуальный труд в те годы не поощрялся. Посмотрев на меня, он обратился к маме:
- Мадам! А разве мальчику будет интэресно? Когда я был маленький еврэйский мальчик, я не заходил к отцу в пошивочную мастерскую, а он и не звал, и не обижался на моё не любопытство. Но в тринадцать лет он мне сказал, что если я захоцу кушать, то я должен идти к нему в мастерскую помогать делать ему гешефт. С тех пор в этой жизни я вижу только стены мастерской, как понимал меня, рэбёнка, мой отец.
А мальчику, мадам, всё-таки скажите, чтобы пока он не приедет домой, не задавал никаких вопросов, особенно в трамвае.
Как тётя радовалась обновке. Одела на себя новое зимнее пальто с воротником из куницы и маленькую фетровую шляпку, и ходила от зеркала в прихожей в мамину спальню, где стояло трюмо тоже с зеркалом, и целый час крутилась, меняя шарфики и сумки, позаимствованные у домочадцев: моей мамы, моей старшей сестры и бабушки. Правда, вещи эти все старые, по большей части ещё довоенные, казавшиеся на фоне тётушкиной шикарной обновы старомодными и обветшалыми…
Высокая дородная женщина в оренбургском платке, стоявшая в очереди за моей тётушкой, среагировала мгновенно, и оттолкнула того мужчину, с разорванным кульком муки, в сторону от людей, кучно стоявших один за другим в очереди. Только теперь мужчина заметил, что из его разорвавшегося кулька, поднятого им над головой, мука сыпется прямо на их одежду.
С чувством выполненного долга дородная женщина обратилась к моей тётушке:
- Ну, что ручками разводишь, интеллигенция? Видишь как надо! А то он тебя, простите, Вас с ног до головы засыпал бы.
- Тыкн-то может она специяльно ему воротник подставила, в него больше муки набьёсся, домой воротится аккурат вытрясет муку на газетку, гляди и на блинчики теста хватить, - пошутил, откуда-то сзади старик, моментально развеселивший понуро стоявший в очереди народ.
Тётушка в пол оборота повернулась к своей спасительнице, но поблагодарив, тут же укорила её в том, что когда та толкнула мужика, просыпалось ещё больше муки, а у него может быть маленькие дети и им теперь не будет, что поесть. Потом расплакалась по поводу загубленного пальто, и окружившие её женщины наперебой стали давать советы по очистке ткани и меха.
Но процесс торговли не прекращался, и наступил момент тётушке уже двигаться внутрь магазина. Мама подвела меня к тёте, но на руки брать в испачканном пальто меня она не стала, и я, стараясь прижаться к её ногам плотнее, неотступно следовал за ней, обмотанный в своё одеяльце.
Потом меня передали моей старенькой бабушке, которая тоже волочила меня за собой, но когда очередь дошла до моей мамы, она взяла меня на руки, где я и задремал. Только в нашем подъезде мама поставила меня на пол, чтобы я сам поднимался по лестнице. В руках женщин были сумки, в каждой из которых лежало по два кулька муки.
Я поднимался по ступенькам и мечтал, как сяду на стул в углу кухни и буду наблюдать как бабушка, брызнув на сковородку капельку ароматного подсолнечного масла, будет жарить пирожки - треугольники с мясным фаршем. Пирожки с картофельным пюре, замешанным с жареным луком и шкварками. Пирожки с отварным рисом, запечённым в яйце; с тушеной капустой, и самые мои любимые - с яблочным повидлом.
P.S. – А пальто тётушке почистили, оно снова стало как новое. Относила его тётушка лет десять, добротная вещь оказалась.
Букулты Июнь 2019г.
Владмир Пантелеев