Н А К У Р С А Х
Ф Р А Н Ц У З С К О Г О
(ч а с т ь п е р в а я)
Стояла весна 77-го года, время составления планов учебной
нагрузки преподавателей всех кафедр Московского Института Стали и
Сплавов на будущий учебный год.
В том числе и кафедры "Общего машиностроения", доцентом
которой я был уже лет пять к тому времени.
Читаемый на кафедре курс представлял собой симбиоз
урезанных "Деталей машин" и "Сопротивления материалов".
Посудите сами, в МВТУ нам "Сопромат" читали пять семестров,
а в МИСиС для большинства специальностей читается только один.
Приблизительно такая же пропорция и с "Деталями".
И это естественно, потому что МИСиС не готовил конструкторов,
а выпускал технологов для металлургической отрасли, и исследователей
физхимиков, которым эти науки в полном объеме были мало нужны.
Они скорее представляли собой реверанс в адрес традиционных
классических инженерных дисциплин.
Поэтому и программа курса, читаемого на нашей кафедре, была
составлена в весьма усеченном виде.
Старые преподаватели, сами проработавшие на производстве
и за кульманом многие годы, тем не менее к этому привыкли.
Да и возникать-то им по этому поводу было не с руки по причине
надвигающейся пенсии.
Новый заведующий кафедрой, Коля Чиченев, с которым мы в
одно время, день в день, пришли в 64-ом году в МИСиС, а потом, в 73-ем
году на кафедру "Детали ОТ машин", как ее называл мой однокашник по
аспирантуре, коллекционер анекдотов и чужих острот, Толя Терешко,
чувствовал себя здесь с боку-припеку.
Уже хотя бы потому, что о конструкторской работе не имел ни
малейшего понятия.
Но из всего набора претендентов на эту роль он был
единственным, кто был членом КПСС и, естественно, исповедовал
принцип "партия доверила - оправдывай доверие с честью".
Что в переводе означало "дают - бери".
А мне до чортиков надоело читать этот детсадовский курс,
к тому же еще и завершавшийся кастрированным курсовым проектом
объемом в два листа.
Это при привычных для меня пяти листах в МВТУ, например,
или в МЭИ.
С подачи Петра Ивановича Полухина еще в ту пору когда он
был Заместителем Министра Высшего Образования СССР наш институт
отвечал за организацию методической и учебной работы на всех буквально
кафедрах Аннабинского Университета в Алжире.
Это подразумевало не только разработку программ читаемых
курсов, но и непосредственное участие советских педагогических кадров
в учебном процессе этого Университета.
Скажу больше, все преподаватели, включая и заведующих
кафедрами Университета, были только из Союза.
Средняя длительность командировки в "стране пребывания",
как тогда было принято говорить, составляла три года.
Но, пообтершись, привыкнув к специфике работы и к
относительно большим деньгам, "совьетИки" старались растянуть этот
срок во что бы то ни стало.
Чаще на год, иногда и на два, если не скомпрометировал себя
перед советником или, еще хуже, перед генеральным консулом.
А тот квартировал рядом, в самой Аннабе, в консульстве,
располагавшемся в старинном особняке еще времен французской
колонизации Севера Африки.
Непосредственно на берегу Средиземного моря,
immediatement a cote de Mediterranee.
Ну, и, конечно, держал свое недреманное око начеку.
Часто такое заманчивое, с точки зрения заработка, увеличение
срока в результате всего к добру не приводило и спустя некоторое время
сказывалось на здоровьи.
Штат всякой кафедры кроме преподавателей, как и в Союзе,
включал лаборантов и мастеров для проведения и технического
обеспечения лабораторных работ.
Конечно, там, где они были предусмотрены учебными
планами и программами.
Но я увлекся и ушел от главной темы.
Как раз в это время Минвуз в очередной раз прислал запрос
на кандидатуру заведующего кафедрой "Технология металлов" в
Аннабинском Университете сроком на три года, начиная с 1978/79
учебного года.
Причем, обязательно из числа доцентов или профессоров
кафедры "Общего машиностроения".
Два предыдущих года подряд я уже отказывался от
предложения, сделанного мне по этому поводу.
И вот по каким мотивам.
Как правило народ вербовался в такую длительную
загранкомандировку, чтобы заработать на кооперативную квартиру,
"Волгу", чаще всего для последующей продажи по спекулятивной цене,
и дачу.
А у меня к этому времени уже была квартира, двухкомнатная,
в институтской новостройке рядом с метро Академическая, машина тоже
была, правда, "Жигули", но новенькая совсем.
О даче мне и думать не надо было. Мне повезло с тещей,
Марь Иванна была золото человек. Да еще и со срубом.
Сруб, правда, двадцатых годов постройки, но зато в двадцати
минутах езды электричкой с Курского вокзала и в трех минутах ходьбы
от станции Реутово. В нем она и жила круглый год.
Одним словом, по тогдашним экономическим стандартам и
терминологии, человек я был упакованный.
И жариться на африканской сковородке из-за еще одного
набора перечисленных благ мне было совершенно незачем.
А главная причина заключалась в том, что за четыре года до
описываемых событий я перенес мелкоочаговый инфаркт моего, что
ни говорите, единственного и потому дорогого мне миокарда.
Одним словом, как вы уже поняли, я был склонен к тому,
чтобы и в третий раз пропустить мимо своих ненастороженных ушей
предложение соблазнительного алжирского варианта.
И тут вспомнился мне вдруг Женя Сальников.
Он был постарше меня, но учился со мной в МВТУ на одном
курсе в параллельной группе.
"Жизнь прекрасна в своем многообразии", сказал однажды
мой друг после того как на этот раз, наконец, навсегда выгнал из дома
свою молодую жену.
Женя был стройный голубоглазый блондин с волнистой
шевелюрой, великолепный прыгун с шестом и талантливый музыкант.
Утро начинал с того, что вставал с постели не на ноги, как все
нормальные люди, а на руки и на протяжении минут 5 - 7 делал обход
таким манером всей общей квартиры.
Утверждал, что эта ежедневная процедура необычайно полезна
для кровообращения вообще и мозговой деятельности особенно.
Когда он садился за фортепьяно мы часами могли слушать
его игру.
А выгнал жену по делу, ну, посудите сами.
Он увлекался редкими в нашей стране магнитофонными
записями Била Хейли, Литла Ричарда, Тома Джонса с Джерри Ли Льюисом.
Он дышал над ними.
Он хранил их в специальных кассетах, вдали от батарей
центрального отопления и никому никогда не давал на вынос.
Если надо переписать, то пожалуйста, но делал это только
самолично.
Закончилась летняя сессия и мы отправлялись на практику
в Ворошиловград на тепловозостроительный завод.
Не успел он сесть в поезд как эта пигалица, а она действительно
не доставала своей пустой макушкой до верхней пуговицы женькиного
пиджака, привела в квартиру какого-то мужика с ихнего же двора.
Как она потом призналась, они крепко хватанули, включили
магнитофон для интима и начали под него, что называется, баловаться.
Мужик спьяну здорово раззадорился, заторопился, свободной
рукой полез к магнитофону, в котором совсем не разбирался, и перепутал
клавиши воспроизведения и записи.
Короче, хорошо знакомые нашему Сальникову стоны собственной
жены, но не ему на этот раз адресованные, наложились на святые для него
мелодии.
Он подумал-подумал, решил, что жить с потаскухой себе дороже
чем бракоразводный процесс, напился и порченые записи стер.
Хотя нет, сперва уничтожил записи, а после сразу напился.
Ведь всегда сначала бывают похороны и только потом устраивают
поминки.
Этот его афоризм про многообразие привел меня в чувство и,
кажется, именно тогда я все понял.
продолжение:http://www.proza.ru/2019/06/15/347