============= Подруга
Ей просто хотелось быть рядом с людьми. Сидеть у костра, слушать песни и воображать, будто это она – «милая моя, солнышко лесное, где, в каких краях встретишься со мною».
«А молодой корнет, в Наталию влюблённый, он всё стоит пред ней, коленопреклонённый» — пела Надя, и Наталья представляла этого корнета, который ждёт её где-то до сих пор, и может быть… Нет, не может. Это у Нади «может», а у неё, Натальи, впереди старость. Одинокая. Беспощадная.
После того, как Гордеев, захмелев от глинтвейна (в который Юлины-Любины мальчики хорошо добавили коньяку), поведал ей о квартирной хозяйке, на которой собрался жениться, у Натальи внутри всё рухнуло. Она замкнулась, от разговоров уходила, в группе появилась один раз, на Старый Новый год, а потом и вовсе не появлялась.
А с Маритой отводила душу, приезжая в гостеприимный дом Мунтяну через выходной, на пироги. С Маритой было легко, и Наталья рассказывала ей обо всём. О матери. О том как жили в Струнино с Валеркой. О своих неудачах на любовном фронте. О том, как приехала к матери, и как её выгнал мамин муж, а мама не заступилась, значит, согласна.
Марита не стала ей сочувствовать, рассказала свою историю, и Наталья уже не жалела себя, а жалела Мариту. Одни на свете остались, с братом. «Брат женится, куда я пойду? Приживалкой к ним?» — вздыхала Марита. И не позволяя себе раскисать, хлопотала, угощала гостью свиными котлетами, в которые не добавляла хлеб, и они получились жестковатыми. Хлеба-то не купить, магазин далеко, а бойня рядом, так на мясе и живём.
Наталья каждый раз привозила им ржаную буханку, и каждый раз Марита всплёскивала руками и по-детски радовалась. От Синеозера, если дорогу знать, на лыжах часа два или два с половиной. А Иван знал. Правда, он работает каждый день, и тоже далеко, и тоже на лыжах. Что ж у них там, магазина нет? А впрочем, зачем им хлеб, у них муки полно.
Марита всегда была занята: крутила в мясорубке фарш, замешивала тесто, лепила пирожки, которые продавала на дачах.
— Здесь дачи зимние недалеко. Охрана, собаки в вольере и забор железный. Меня они пускают, знают уже. И пироги разбирают, на цену не смотрят. Богатые они, дачники-то. Дома как дворцы. А руки не из того места растут. Им пятьдесят рублей за пирожок не деньги, а в короб сотня входит, и больше входит. Пять тыщ зАраз в дом приношу, а когда и шесть, — хвасталась Марита.
Наталья покосилась на высокий плетёный короб с лямками, выстеленный белой тканевой салфеткой.
— Как ты таскаешь такой… Тяжело же!
— Таскаю, привыкла. Одеялом укутаю, чтоб не остывали, и тащу. А когда и на санях везу. Они тяжёлые, сани-то. Иван дрова на них возит, и мясо с бойни. В руках-то не доволочь. Вчера барана притащил, цельного. Так-то не дали бы, взял по тихому, кто там смотреть будет… Хошь поглядеть?
Шаря подкатилась под ноги мохнатым клубком, потрусила к сараю, и Марита улыбнулась:
— Знает, где кормно. Уйди, бездельница, вчера обожралась, сегодня мяса не получишь. — И оттолкнув собаку, завела Наталью в сарай и закрыла дверь изнутри на щеколду.
— А то пролезет. Мордень в щёлку всунет и дверь откроет, она это умеет.
После солнца в сарае оказалось темно, хоть глаз коли. Наталья обо что-то ударилась, загремело ведро, из которого что-то выплеснулось, пролилось под ноги.
— Марита, я тут ведро сшибла, нечаянно. Маритка, ты где?
Звякнула щеколда, по глазам резануло светом, и вновь наступила темнота. Щеколда звякнула снова.
— Марита?
Когда глаза стали различать предметы, Мариты в сарае не оказалось. Как и бараньей туши. Под ногами валялось опрокинутое ведро, на полу лужа. Наталья огляделась в поисках тряпки, нашла какую-то ветошь и стала вымакивать лужу, отжимая тряпку в ведро. Марите вряд ли понравится беспорядок, который она здесь учинила. Наталья собрала воду, вытерла пол, хотела вынести ведро на улицу, но дверь оказалась запертой.
— Мариточка! Ау! Я тут заперлась нечаянно!
Руки нащупали щеколду. Странно. Щеколда открыта, а дверь не открывается. Потому что заперта с той стороны. Её здесь заперли? Зачем?
— И правда, — отозвались с той стороны. За дверью лязгнуло железо — Сам задвинулся засов-то. Не подаётся чогось. Вперёд подаётся, в обрат не хочет. Ты посиди малёхо, Иван придёт, откроет, у него руки сильные. Ты подожди.
Руки. Почему-то они липкие. Тряпку выжимала, а больше ни за что не бралась. Глаза привыкли к темноте. И не темнота это вовсе, полутьма. Сквозь щели пробивается солнце, и в тонких лучиках кружатся пылинки. У дальней стены ещё одно ведро, из которого что-то торчало. Наталья подошла, заглянула в ведро. И закричала.
================ Отрезанный ломоть
Гордеев не понимал, почему Наталья так переменилась. Не смеётся, не шутит, и с ним больше не разговаривает. И в январе была только один раз. Сказала, одна катается, в своём темпе, ей до леса полчаса ходьбы.
Гордеев ей не поверил. Звонил, приглашал. Но Наталья отказывалась. То ей некогда, то она болеет, то на работе аврал, рабочая суббота. Гордеев продолжал звонить, Наталья продолжала отказываться.
Марита Мунтяну (настоящее имя Мария Берёза) умела не только печь пироги, она обладала талантом подражания: копировала голос так, что почти не отличишь. Она и собаку передразнивала, лаяла очень похоже. Шаря металась по двору в поисках чужака, вертела лобастой башкой и горестно взлаивала, а Иван (настоящее имя Олег Берёза) хохотал, вытирая слёзы.
Она многое знала о Наташе: о её работе, о походах, об обидах. И как она звала Георгия Гордеева, тоже знала: Гера.
— А что у тебя голос сиплый? Опять болеешь?
— Болею. Простыла, на работе фортку открывают, им душно всем.
— Ну, поправляйся. Выздоравливай. И приходи, Наталья. Все тебя ждут.
— Угу. Спасибо. И знаешь, Гера… Не звони мне больше. Не приду я к вам.
За свою жизнь Гордеев навидался всякого и понял нехитрую истину: в жизни, как в природе, не бывает пустоты. Как вырубка зарастает молодой порослью, так и жизненные утраты зарастают: событиями, увлечениями, новой любовью и новой жизнью.
Он, Гордеев, нашёл этих восьмерых, которые тоже что-то потеряли в жизни и снова нашли. Васька-гитлер — Надю Жемаеву. Юля и Люба — благодарную аудиторию. Лера нашла компанию, в которой ей комфортно и хорошо, огрызаться перестала, с Виталиком нашла общий язык, не узнать девочку. Галя Винник в группе больше не появляется, значит, нашла для себя что-то другое. И Наталья.
Все они с чем-то попрощались, каждый из восьмерых — кто-то со спортом, кто-то с профессией, кто-то с мечтой, кто-то с любовью, как он сам. Пустоту внутри надо было заполнить, загрузить выходной с утра до вечера, чтобы не думать и не вспоминать. Иначе бы они с ним не ходили. Бегство от жизни.
Не сходится. Они по-настоящему счастливы. Хохочут, песни поют, а маршрут прозвали лесоповалом. Гордеев вспомнил, как смеялась Лера в их первом походе, когда мужики натыкали вокруг костра рогулек и повздевали на них — кто сардельку, кто куриную ножку, а Васька — целую курицу. Жир капал на землю, Дима-Лось громко сокрушался и подставлял хлеб, Лера не могла говорить, сгибалась пополам от смеха и показывала на него варежкой. А потом ела курицу и облизывала пальцы.
Они нашли, что искали. Свой стиль. И если ты живёшь от похода до похода и считаешь дни, то это нормальная жизнь, а не бегство от неё.
…Почему она сказала «фортка»? Москвичи так не говорят, и «простыла» не говорят, говорят — простудилась. А Наташа выросла в Москве, хоть и живёт в Синеозере. Бог с ней. Отрезанный, что называется, ломоть. Не хочет с нами ходить, не надо.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2019/06/14/631