А теща — неделю, как из Кеннеди, еще по минскому времени живет, ночами не спит, где выключатели не знает, ходит по дому как кошка в темноте. Заблудилась, ко мне в спальню зашла. Разбудила. Я лампу включил, в чем дело? А она говорит:
— Выключи мне с тобой в темноте будет легче разговаривать.
— О чем?
— О статусе для моей дочки.
Ах ты, думаю, ведьма старая, еще вчера такого слова не знала
— Каком статусе?
— Не придуривайся, ты знаешь о чем я говорю. В каком она сейчас статусе?
— В каком статусе? Я ее люблю.
— Это ты дурной деуке объяснишь, а мне лучше скажи — этот дом — твой?
— Мой.
— На тебя записан?
— На меня.
— А такси чье?
— Мое.
— И магазин на Брайтоне твой?
— Mой.
— И грошей у тебя поуная кишеня?
— Троехи есть, — в тон ей ответил я.
— А что со всем этим будет в случае твоей смерти?
— Да я не собираюсь умирать.
— Никто не собирается. Ее батька в молодые годы тоже говорил, что будет жить вечно. Ты когда–нибудь о смерти думал?
— А что о ней думать.
— К примеру, от чего лучше умереть – от инфаркта или инсульта?
Я уже окончательно проснулся и говорю ей язвительно:
— От инфаркта – больно, а от инсульта, как бы, — с анестезией.
— Нет, — говорит теща, — лучше сразу, чем десять лет гауном на стенах свое имя писать.
Слушайте, Францевна, сказал я, — что за разговоры в два часа ночи.
— Ладно, сказала теща, — я от тебя сейчас решения не требую. Спи и думай о статусе для моей дочки. И еще я тебе, зятек, скажу вот что, зря ты отпускаешь жонку одну в постели спать.
— А что такого. Дом большой, места много, мы можем позволить себе отдельные спальни. Во–первых это гигиенично.
— Послушай меня, старую, с отдельной спальни все и начинается.
— Что начинается?
— А то самое, от чего у мужей случаются потом и инфаркты и инсульты.
Теща ушла. Я стал засыпать и вдруг отчетливо увидел
на свежепобеленной стене больничного изолятора надпись: "Rabinovich."
Знакомый почерк. Кто бы это мог написать.