Последние дни что-то было не так, меня клонило в сон, а тело чувствовалось чужим, хотелось его снять, как колкий тесный свитер в катышках. Вот и опять, я сидела, пыталась пить кофе, который катался во рту гадкой слизью, мерила температуру (нормальная). И тут что-то зацарапало в памяти, что-то я упустила. Меееедленно-медленно, пока еще не веря, я пробралась к своей сумке, даже не наступив на Барбоса, и достала календарик. Раз, два, три... семь... четырнадцать! Клуша, ну как ты пропустила двухнедельную задержку? Как такое могло случиться? Я считала квадратики дат еще раз, и еще, и еще, и совершенно не знала, прыгать мне от радости или рыдать, — и растерялась, и захотелось уткнуться кому-то в плечо, чтобы меня уверили в том, что все непременно будет хорошо.
За моей спиной в очередной раз рухнула вешалка, и мимо пробежала моя ожившая шляпа. Дурдом. Дур-дом...
Вернувшаяся с репетиции Оксана застала меня в ванной. Я зависла на паузе, сидя на краешке унитаза, и внимательно рассматривала на свет две полосочки на тесте. Несмотря на мой испытующий взгляд, вторая полоска и не думала никуда стыдливо скрываться, напротив, сияла своей беззастенчивой радостью и сообщала мне о том, что, как бы я ни старалась, прежней жизни у меня больше не будет.
Оксана не любила лишних слов, бабских расспросов и любовных страданий. Она взяла меня за руку и увела на кухню, где заварила мне мятный чай и дала сладко и насыщенно порыдать, вытирая щеки мягкими ушами Барбоса. Лада в комнате царапалась, скулила и рвалась меня утешить, но у меня не было сил открыть ей дверь.
Мне казалось, что комната до самого верха набита плотной душной ватой: каждое движение требовало усилий, дыхание было горячим и трудным. Мне хотелось срочно позвонить Антону — а еще хотелось никогда и ничего больше о нем не слышать. А больше всего мне мечталось о том, чтобы спрятаться под одеяло и прикинуться, будто все это грандиозное, новое и невероятное не имеет ко мне никакого отношения.
«Это Антон?» — деловито спросила Оксана, вытирая лужу, натекшую на стол с моих распухших от рыданий щек.
«Да...»
«Он знает?»
«Нет».
«Скажешь?»
Я даже задержала дыхание и почти заткнула уши, предчувствуя, что сейчас на меня польется липкий поток увещеваний, уговоров и разъяснений:
«Нет».
«Понятно».
Оксана поставила передо мной тарелку с неумело покрошенным салатом — грубо обструганная редиска напоминала кирпичные обломки.
«Витамины. Ешь. И поплачь еще, если надо».
Оксана была такая простая, твердая и надежная, что хотелось обнять ее и никуда не отпускать, чтобы и у меня прибавилось надежности. Но она вышла, уединилась с гитарой — и вскоре Барбос стал тихонечко подвывать в такт новой песне о бескрайних любовных страданиях. Дур-дом...
Я ковыряла вилкой салат — от острого свежего запаха во рту становилось кисло, а в голове кружились хороводы — и думала, почему же все-таки «нет». Может быть, позвонить Антону? В конце концов, он тоже к этому причастен, и...
Что это я, не справлюсь сама, что ли? Что, буду выпрашивать его внимание, когда он сам совсем меня не хочет? Пусть он как-нибудь встретит меня на улице с ребенком, так похожим на него, и задумается... Чересчур картинно? Да, возможно. Но все равно — я сильная. И гордая. И я все смогу сама. Мне никто не нужен. Тем более тот, кто перестал звонить мне ровно в девять вечера.
Я поплелась в свою комнату (меховой ком Лады, полный любви и преданности, ткнулся мне в ноги) и упала на кровать. Мне было бесконечно страшно, и я не знала, что с этим делать.
Она лежала на кровати, ей было плохо, она плакала. Я не понимала, что с ней, но мне тоже было очень-очень грустно. Я скулила, но Она на меня не смотрела. Я потрогала ее носом, но она даже не захотела меня погладить. Тогда я запрыгнула на кровать и стала умывать ее лицо. Было солено и неприятно, но Она улыбнулась. А я все могу сделать, чтобы Она улыбалась.
Она обняла меня и прижала к себе. И тут я поняла, что у нее внутри снова есть живое и интересное! Я повела носом, принюхалась... Это точно так! Мне стало так радостно, что хотелось прыгать и громко лаять. Я побоялась получить лапой от мохнатых зверей, поэтому прыгать не стала, поэтому просто радостно гавкнула. Она посмотрела на меня, погладила мои ушки и... заплакала.
Я ничего не понимала. Ведь все так хорошо, и у нее снова есть живое внутри, почему же она не радуется? Надо срочно взять ту самую коробочку, позвонить Ему и радоваться вместе с ним!
Но Она не хотела брать коробочку, не хотела на меня смотреть и только плакала. И я тоже заплакала.