Ну что ты грустишь
северяночка, откуда столько грусти в твоих глазах? И глядишь так заворожено в окно белой ночи и нити огней мельтешат в твоем космосе. Я всего лишь таксист и не знаю даже имени твоего. Что бы я мог сказать тебе такого, что бы ты не грустила? Пожалуй я мог бы. Я бы рассказал тебе, но только не словами, молчком, рассказал бы этими улицами, маршрутами. Вот, смотри.
Как тебе рассказать о том, как на соседней улице от той по которой мы проезжаем сейчас, жила Марина Викторовна, красивая добрая и умная. Как Марина эта счастливо вышла замуж, счастливо развелась и будто бы выиграла в светлой красивой небольшой квартирке с видом на пруд,на котором по вечером зажигались фонари. Как была заведующей в поликлиннике и как брала ночные дежурства в скорой. И как была у нее дочь. И как Марина любила ее, как притащила ей котенка на день рожденье, отпросившись с работы и устроив сюрприз, и они в тот вечер смеялись, смотрели "Сказку странствий" и ели весь день одни пирожные. Как Марина почти не старела. Как накопила дочере на учебу в престижном университете
,что находится в семи автобусных остановках отсюда. И как любили Марину коллеги, а подчиненные уважали и побаивались. А дочь взяла, выросла и стала слишком красивой. И как эта каштановая ее Аврора на третьем курсе влюбилась в чьи то нахальные длинные ресницы и падал в то утро в топленом воздухе блик солнца. Но ни блик, ни нахальные ресницы не полюбили ее в тот миг в ответ. Блик насмешливо тронул прядь, а ресницы удивлено приоткрылись с мыслью:"ого, весьма хороша". И как она переехала к нему, но скорее сказать, не к нему, а на бесконечное его автопати, в его кокаиновый развеселый цветастый ад, и как стали и ресницы и глаза этого ада ее раем. И как Марина о чем-то таком догадывалась, тревожилась, но слыша по телефону дочь, заставляла себя успокаиваться, теша себя мыслью, что единственное, что грозит, это ранние внуки. "Не страшно"- думала она- "вырастим".
И как трепетное ее детя 24 лет, в одно, странно-тихое, небрежное утро, устремив взгляд в окно, сомкнуло в себе сложный невероятно в этот миг вдох и осознало, что можно следующий и вовсе не делать, напоследок вспомнив о любви, да такой истинной, что она не испугалась и не потревожилась о том, рядом ли с ней сейчас ее вымышленный рай, и как эта придуманная ею любовь стала единственной неопровержимой истиной в то громоздкое ужасное утро в роскошной квартире каких-то мажоров, которые вскоре и сами почти так же точно покинут свои квартиры/клубы, но напоследок ничего не вспоминая и истин не обретая. А обладатель насмешливых ресниц все же вспомнит в свой миг, да только станет это ему не раем. Где-то пять улиц спустя, пять лет спустя, он кричал и искал ее на протяжении горячечной трехчасовой агонии в фавеллах какой-то потрепанной блондинки, которую подцепил его друг. А потом успокоился. Напоследок над ним посмеялся кто- то невидимый, предоствив ему не чистый взгляд так и ненайденной в той агонии, потерянной Авроры, а эту тушь и размазанную пудру. Не аврорину нежность, а тиктаническую истерию. Где-то в плавучих солнечных лабиринтах вздрогнула ли в тот миг та, что когда-то звалась Авророй, хватило ли сил остаться ей там, а не спустится в этот миг к нему сюда и снова убежать к любви от любви сбежав.(С бегством я забегаю вперед, но иронию эту ты заметишь и поймешь, умная северяночка) Его отец не приехал на похороны сына устыдясь его и злясь на себя.
И как в то утро ее незавершеного полувдоха-полувыдоха, осмелел ее робкий сокурсник влюбленный в нее с третьего курса, и как вместо лекции, он пошел в бутик мимо которого мы проезжаем с тобой, за дорогущими духами для нее, выложив половину месячного своего зароботка в магазине продуктов, где он работал грузчиком бессоными ночами. А потом не нашел кому их дарить. Червленная аврора убежавшая к любви в одно утро и от любви сбежавшая в другое, она же не знала, что блики солнца-это еще не любовь. Она же только и сумела, что превратить этот "всего лишь блик" в любовь. И как они никогда не пойдут в кино, а потом не пойдут гулять по пыльным улицам и быть счастливыми. Когда-то потом, успешным и с циничной ленцой, в хорошем костюме и в хорошей машине, он все же будет ощущать этот горьковатый запах. Словно этот флакон -запертые и все ее несбывшиеся выдохи. Как будет спокоен, доброжелателен ко всем, учтив, но никогда ни счастлив. И как однажды перестанет носить очки и на остановке той улицы, что мы проехали, он, в свои 47, каким-то
новым сентябрем встретит первокурсницу, которая одна из тех студентов которым иногда он почитывал лекции и влюбиться, и даже не соврет себе, что она не похожа на его Аврору. Я снова забежал вперед. Но все же, как считаешь северяночка, это будет снова она же?
Расскажу о стоике, о Марине, которая не запьет, не заревет, не сойдет с ума. Только мир ее распадется на предметы мира уже какого -то другого. И это будет больше похоже похоже на сотрудничество, чем на жизнь. И как в этом ее одиночестве ее в филармонию позовет молодая коллега за которую она однажды справедливо вступилась не позволив случиться ее увольнению. И тьма дрогнет, и будут у нее еще в жизни те самые блики, кем-то с легкой руки превращенные в любовь.
И как за окном этого роскошного дома в которое ты сейчас по смотрела, сидел когда-то бывший некогда депутат, честно предоставив себе отчет в том, что был он справедлив и к простым людям добр, но звонка все же не избежал и из звонка сегодняшнего все понял. Вспомнил одну старушку и внука, которым выписал вместо 9, 27 квадратных метров, занимая кабинет в Смольном. Как сам растил дочь, и решил, и придумал себе, как и этот мальчонка тоже вырастет и сможет учиться в своей собственной комнате. И стало ему тогда радостно от того, что есть у него такая власть - творить благо. И никогда не узнал, как мальчонка этот ненавидел эти "жалкие метры, и бабкины обноски", учиться не стал, как вырос и сделал много дурного лишь бы не касаться более "бедности". И как этот звонок сделан был именно им. Сокровенное незнание для обоих сторон конечно же, будто кто-то сберег справедливость и правду его души от чего-то такого, что надломило бы ее, чего бы стерпеть и вынести он точно не смог. При жизни он работал в Смольном, но мы его не проезжали. Но это где то рядом с храмом, чьи шпили мы могли видеть мельком в мчащемся окне моей машины.
А Этот роскошный отель что мы проехали, принадлежит теперь тому мальчонке. Не грусти северяночка, три гостинницы что мы уже проехали семь минут назад, принадлежат хорошему человеку.
А дочь того депутата будет жить с его внуками на юге Франции и плакать об отце о России. Читать и много пить, сидя у зеркала повторяя все, что она знает об истории и химических формулах и русском наследии. А днем ужастся что ей не с кем о таком поговорить.
Все это наброски, лоскуты счастья мимо горьких истин. И ты словно уже узнала об этом. Но я бы так же сказал, что крест, что как говорят каждый несет - это не наше горе. Счастье - вот тот крест, что мы несем. Тот крест, что не должны уронить, потерять. По каким то истиным законам, должны бы делить на всех, нести сообща и всем миром помогая ближнему. Да, это обреченная истина мира несоответтвий. Но ты не грусти, мне почему кажется что и ты выиграешь и у тебя будут призы и победы. Ты бы усмехнулась услышав это. А я бы сказал: ничего больше нам не остается, и ты бы рассмеялась, потому что и сама это знаешь. Я уверен, что у тебя отличное чувство юмора - кто бы еще волочил такую стопку тетрадей на работу, учебу и так алчно, да именно алчно в них что
-то писал. Завтра день у тебя будет лучше сегодняшнего и может, лет 10 спустя, ты победно улыбнешься сев в мое же такси и посмотришь не с грустью, а иначе в это мое окно.