=================== «Люблю тебя я до поворота»
Первый прокол допустил Гордеев. Пока накрывали праздничный стол и обговаривали «концертную программу», он сидел с Натальей, которой сегодня резать-чистить-готовить не позволяли, и взялся рассказывать ей о своей квартирной хозяйке, на которой всерьёз собирался жениться. «Лучше поздно, чем никогда» — пошутил Гордеев. Наталья выпрямила спину и убрала с лица улыбку, и Гордею бы остановиться, а его понесло вспоминать…
О дочери, которая живёт в Германии. О квартире, которую дочка сдаёт жильцам. О Сидоровне, у которой болели колени. А как им не болеть, когда она всю жизнь у плиты простояла. И не в столовой, в ресторане! Так что Гордееву сказочно повезло с женой. Это он так считал, что — с женой. А Антонина не считала. И женой не была, разговоры одни.
— Тонь.
— Аюшки.
— Мне с тобой хорошо. И домой всё время хочется. К тебе. Я на тебе женюсь.
— Чего удумал. Мне шестьдесят уже, забыл?
— Ну и мне… скоро будет.
— Не скоро. Семь лет большой срок.
— А мы не в тюрьме, нам срок не установлен. Я квартиру московскую дочке оставлю. Ты как, не против?
— А накой мне твоя квартира, у меня своя есть. И постоялец, на всю голову больной.
«Ну как с ней разговаривать? — жаловался Гордеев Наталье. — Может, посоветуешь чего? Когда комнату снимал, думал — необразованная баба, глупая. А вот поди ж ты, не могу без неё. Не в грамоте счастье».
Перескажи он этот разговор Сидоровне, она бы хлопнула его по лбу: «Нешто можно с одной бабой про другую гуторить?»
Но Гордеев не знал и «гуторил». Не знал он и о том, что Наталья тоже подумывала о замужестве, а конкретно — о Гордееве: по возрасту подходит, и внимателен к ней, вот и сейчас сидит рядом, обнимает за плечи. Дружески, конечно, но других-то он не обнимает, даже дружески.
Наталья родилась в декабре, все остальные летошные, как сказала бы Сидоровна. «Летошные» расстарались, и на день рождения Наталья примерила красивый свитер из ангоры. И тут же сняла: прогорит у костра.
— Ой, не снимай! Он красивый такой… Ты в нём красивая такая!
— А из кого он, свитер?
— Из козы ангорской. Или из козла.
— Сообразили тоже, к костру — ангору.
— Это не коза, это лама, — ввинтилась Голубева. Ей отдали собранные на подарок деньги, и она не придумала ничего лучшего, как купить в дорогущем бутике дорогущий свитер.
— Почему к костру? Что ей, пойти в нём некуда? — заступился за именинницу Гордеев. Он же не знал, что — некуда.
Выпив кружку глинтвейна, сваренного в котелке по всем правилам, Наталья ляпнула, что ей сорок два, а все думали, что меньше.
Виталик не к месту (или к месту?) вспомнил Маяковского и провозгласил тост: «Лет до ста расти нам без старости». Местоимение «нам» Виталик заменил на «вам», и тост прозвучал удручающе, как — долгих лет…
Юля и Люба спели песню Андрея Макаревича «Давайте делать просто тишину». Чем окончательно добили именинницу.
«…И мы увидим в этой тишине
Как далеко мы были друг от друга,
Как думали, что мчимся на коне,
А сами просто бегали по кругу.
А думали, что мчимся на коне.
Как верили, что главное придет,
Себя считали кем-то из немногих
И ждали, что вот-вот произойдет
Счастливый поворот твоей дороги.
Судьбы твоей счастливый поворот.
Но век уже как будто на исходе
И скоро, без сомнения, пройдет,
А с нами ничего не происходит,
И вряд ли что-нибудь произойдёт».
Оттого, что ничего уже не произойдёт, хотелось плакать, но Наталья улыбалась, выслушивала поздравления и думала: «Скорей бы это всё кончилось».
Голубева пришла к такому же выводу, обидевшись за «ангорского козла». Подарок был царский, свитер она долго искала по бутикам, и долго торговалась, и ей было стыдно: собранных денег не хватало на «вот этот», а другой Лера брать не хотела. И повторяла упрямо: «Вот этот». В конце концов ей уступили, из бутика она вышла с тяжелым сердцем и с «вот этим» свитером. А на привале все издевались — над свитером, а значит, и над ней. Не то купила. Сами бы покупали.
Наталье она хотела подарить танец, даже юбку принесла и балетки, и наплевать что зима, не в комбинезоне же лыжном танцевать? Не в ботинках же? А теперь передумала, сидела нахохлившись, ковыряла ложечкой праздничный торт.
Надя, которая пекла этот торт полночи, обиделась: все едят, а она сидит с таким видом, словно перед ней не суфле, а кусок поролона. Откуда Наде было знать, что Лера обиделась за свитер, который Наталья убрала в рюкзак, а могла бы надеть, не сгорел бы, дрова сухие, искр нет совсем. Не к лицу седло корове, мстительно думала Лера.
Юля и Люба боялись за гитары, поскольку мороз усилился, у костра-то ничего, тепло, а нам их обратно нести, четыре километра и в вагоне холодно. И мальчишек не узнать, в поезде ехали весёлые, а сейчас умученные сидят. На лыжах с нами не поехали, отчего устали, непонятно. А Ваське с Надькой смешно, рот до ушей, хоть завязочки пришей.
Гордеев видел, что в группе творится что-то не то, и озвучил новость, которую приберегал под конец:
— Мне из Клуба звонили, обратно зовут, вторым руководителем к Зинчуку. Он старый стал, Саша Зинчук. Болеет часто, вот и задумался о дублёре. Он зимой не ходит, так что весной, сказали, приходи на комиссию, восстановим, хватит по лесам партизанить. И найдём мы тебе, Наталья, жениха. Я тебя с другом познакомлю, — оптимистично закончил Гордеев. Пошутил.
Все радовались и поздравляли Гордеева. Наталья делала вид, что тоже радуется. Приедет домой и наплачется вдосталь. Гордеев, её Гордеев, которым она гордилась и в которого была немножко влюблена, собирался её с кем-то знакомить. Его внимание, улыбки, разговоры — из жалости. Потому что она одна. Ну и что? Лерка Голубева тоже одна, а к ней попробуй подойди.
Ей не нужны женихи, ей Валерки хватило, на всю жизнь. Валерка оказался предателем, двое других оказались альфонсами, четвёртый оказался женатым, семейным, разводиться не собирался, так и сказал. Хоть бы обманул… но он её не обманывал, в отличие от двоих предыдущих. А Гордеев оказался сводником.
Обида воткнулась в сердце ржавым гвоздём, на который наступил когда-то Васька, и Наталья испугалась, что у него начнётся столбняк. Столбняк Васька изобразил мастерски. Разинул рот, в который кто-то сунул кусок колбасы. Было весело. Ногу смазали йодом, и она зажила. А сердце йодом не вылечишь. Наталье уже не хотелось за Гордеева замуж, и ни за кого не хотелось.
«А если есть там с тобою кто-то, не стану долго мучиться. Люблю тебя я до поворота, а дальше как получится!» — грянули Любины-Юлины мальчики, и Наталья вздрогнула.
================== Незамысловатые желания
У Гордеева был друг, начальник отделения дороги, тот самый, у которого Гордеев был замом. Вдовец, дети выросли, пенсия, как сейчас говорят, достойная. Гордеев с ним дружил, показал ему как-то походные фотографии — где они переходили по бревну ручей. Наталью Михаил заприметил сразу:
— А это кто, на бревне? Лицо такое странное.
— Не странное, а испуганное. Она боялась очень, бревно-то узкое. Вон, видишь, ей с другого конца руку протягивают, без руки три шага осталось сделать, этот момент я и запечатлел, для потомков.
— А у неё… потомки?
— Да нет у неё никого, — рассмеялся Гордеев. — Старая дева.
— Старая дева это романтично. Она не старая. И красивая, и коса у неё красивая.
— И коса, и характер ровный, и хозяйка умелая, на привале суп сварит, стол накроет любо-дорого. А ты чего расспрашивать взялся? Жениться собрался? На Наташке?
Гордеев безуспешно пытался вытащить друга в поход, но тот проявил упорство:
— Я вам всю обедню испорчу, ныть буду, отставать буду, и твоя Наталья на мне поставит крест. Ба-а-альшой такой. Я лыжи в руках не держал.
— Я тоже. Кто же их в руках держит? На них катаются.
— Уговорил. Как снег растает, приду в твой поход. С Натальей знакомиться. Красивая девка… даже с перепуганным лицом.
На том и порешили. О том, что творится в лесу, когда там только-только растаял снег, Гордеев другу рассказывать не стал.
***
День рождения, казалось, никогда не кончится. Ели, пили, пели… Все песни на одну тему. «Приходи ко мне, Глафира, я намаялся один». Без неё, Натальи, никто не мается, даже мама. Квартиру они разменяли, мама осталась в Москве, а Наташа переехала в Синеозеро, в крошечную однушку, где ей никто не скажет «по пловцу корыто». На работу ездить далеко, зато спокойно. Зато никто не скажет…
Домой она звонила редко, приезжала ещё реже. Зачем? Красить батареи?
Батареи теперь красил мамин новый муж, который ясно дал понять, что она, Наталья, лишняя, на квартиру пусть не рассчитывает, а о маме (он так и сказал — о маме) он позаботится, так что приезжать не обязательно, У Натальи в Синеозере своя квартира и своя жизнь, а у них своя, дружить домами не получится.
Мама маячила за мужниной спиной, смотрела виновато, но не возражала. Как когда-то Валерка.
Больше она к матери не ездила.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2019/06/12/1657