Ода ржавому гвоздю

Григорий Мармур
  «Мой отец на гражданской загинул,
   Я его не видал никогда,
   Мамка за день сгорела от тифа.
   Постучалась к нам в хату беда»…

  Когда Лёнька Косарь пел, в бараке стояла такая  тишина, что можно было услыхать, как муха летит, хотя откуда здесь на Колыме мухам то взяться! Отродясь тут мух не бывало!

 А вот летом напасть - комары!  Да такие маститые, что твой кулачище! Такие запросто могут в полете арестанта-доходягу с ног сбить…

 Да!..  Так про Лёньку!

 Пел он проникновенно и жалобно, с таким выражением лица, как будто он и впрямь безотцовщина и беспризорник, вот  как самый заправский артист! Такого слушаешь и верить хочется!

 А он и был в своё время беспризорником. То тяжёлое лихолетье лишило тысячи ребятишек родительской опеки и выбросило на улицы выживать, кто как может.

 Лёньке повезло больше, чем другим.  Пел он ладно и всамделишно, подыгрывая себе двумя деревянными ложками, и от того его жалостливые песни всегда приходились к месту на улицах и рынках города. А это тебе завсегда  иль краюха хлеба, иль картофелина, иль  даже, стакан молока свеженадоенного.

 Но однажды была облава, на таких бедолаг, как Лёнька. И его тоже схватил мильтон, но парнишка, не секунды не сомневаясь, вогнал ему в живот ржавый гвоздь, который всегда носил с собой.

 Зачем  ему был нужен ржавый гвоздь?! А для защиты! Вот и сгодился!

 Но мильтон крепким дядькой оказался. Держал Лёньку до тех самых пор, пока подмога не явилась.

 А за тот ржавый гвоздь отправили Лёньку Косаря на кичу, где, как оказалось, не так и страшно и где тоже люди правильные  живут.

 Лёньке и здесь фарт подвернулся.

 Заприметил его пахан один, что Шестопалом кличут и к себе в «семью» принял.

 А «семья» в тюряге дорогого стоит: это тебе и харч, и надёжное плечо. У кого «семьи» нет, тот и мается крепко.

 Каждый в «семью» вклады должен делать. А у Лёньки карманы пусты и душа наизнанку, кроме двух ложек и голоса  нечего корешам предложить. Но Шестопалу и песен его достаточно было – в неволе хорошая песня человека успокаивает.

 Вот и сложилось у них, днём Шестопал Лёньку воровскому ремеслу обучал, а по вечерам Косарь доставал свои ложки и, как умел, бередил арестанские сердца своими песнями сиротскими…

 Шестопал на волю раньше вышел. Лёньке адресок берлоги шепнул, где тот после отсидки остановиться сможет.

 Так и случилось. Лёнька сразу от хозяина к Шестопалу  отчалил.

 У Шестопала вольготно жилось. Он в городе серьёзным человеком слыл, даже воровские вопросы решал. Лёнька у него за курьера стал.

 Если надо, вдруг, кому то маляву заправить или там человечка какого разыскать – так на это Косарь сгодился. Вот и мотался по городу, то на трамвае, а то и на своих двоих.

 Такая жизнь воровская нравилась Лёньке. Ты никому ничем не обязан, и тебе никто ничего не должен. Знай, фасон держи да  за боталом своим следи – в уголовном мире за не правильное слово можно и живота лишиться.

 Вот бы ещё пахан волю дал на дело сходить! Настоящим уркой стать! Тогда вообще не жизнь – малина!

 Однажды вечером Шестопал Лёньку в город с малявой послал.

 Смеркалось уже. Народу на улицах совсем не видать, так… одинокие прохожие редко-редко прошмыгнут, прижавшись к тёмным домам.

 Это время, таких, как Ленька Косарь. Обывателю – ему, ведь,  как солнце за горизонт зайдет, не комфортно по городу шастать; куда лучше в такой час дома сидеть и судьбу не испытывать. А то, не ровён час, можно без пальто или без сумочки остаться, или того хуже, без головы.

 Лёнька шел по улице, насвистывая одну из своих любимых песен “Помогите мне, люди, чем можете…”, как вдруг услышал жалобные крики, где то со стороны дворов:

 -Помогите!..  Пожалуйста!.. Кто-нибудь!..

 В другой раз Косарь может быть и прошел мимо, но тут, словно совпадение какое то: он как раз насвистывал песню про помощь, и вот, смотри ка ты - привадил,на самом деле кому то нужно, чтоб именно он, Лёнька Косарь, выручил незнакомца из беды! Да и голос то, надо сказать, был девчоночий!

 Лёнька метнулся в подворотню! Глядь, два мазурика девицу шмонают! Один сумочку отобрал и рыщет в ней, другой тоже что то там у нее из рук вырывает!

 С одной стороны понятно – люди работают, такие же урки, как и он сам и не след им мешать; с другой – может просто шпана развлекается!

 Чуть помедлив, решился: “А, была не была!”

 Вынув из кармана гвоздь и стремглав бросился сзади на налётчиков! Тому, что в сумочке шурудил, со всего размаху гвоздём ржавым плечо до кости проткнул; тот взвыл, как чумной; тут же к второму – метил в шею, но парень сумел увернуться,  только голову расцарапал!

 Для них это нападение полной неожиданностью стало- ноги в руки и айда с подворотни! Так их Косарь напугал, что даже добычу свою побросали!

 Девица стоит, прижавшись к стене, ни живая, ни мёртвая!

 Лёнька поднял с земли сумочку и, как оказалось, скрипку в футляре и, будто он джельтмен какой то, важно так говорит:

 -Что ж вы, дамочка, в такой час одна по городу разгуливаете?!

 Она, всё ещё всхлипывая и дрожа:

 -Меня обычно папенька сопровождает, а сегодня я попросила его не выходить на улицу, не здоровится ему…

 -Папенька… - съехидничал Лёнька. – Хорошо, когда есть папенька… Ну что мне с вами делать,  мадам,?!..  Да ладно, коль ввязался, то стало быть и до дому доведу!

 -Спасибо вам, молодой человек… Не знаю, как и благодарить…

 И так Лёньке приятно стало, что, вот, помог он человеку в беде и что его, в сущности, паренька безродного, на Вы называют.

 Вышли с подворотни под фонарь на улицу и разглядел тут Косарь спасённую им девицу.

 А она, признаться, была хороша!

 Лет семнадцати, можно сказать почти ровесница; не высока и стройна, с черной тугой косой, что до самого пояса.

  А в глаза то как взглянул и чуть ли не задохнулся!..  Как у мамки Лёнькиной глаза то…  Вроде и открыто на мир смотрит, а, всё одно, грустно как то выходит, жалостно…

 -Меня Катей зовут, - промолвила.

 “Катя!.. Какое красивое имя! Мягкое и очень доброе” – подумал Косарь. Не было у него знакомых девушек, да ещё с таким именем.

 -А я Лёнька, - пробурчал.

 -Леонид значит, - поправила.

 Молча дошли до её дома.

 -А знаете, Леонид, пойдёмте к нам, я вас чаем напою.

 Он мялся…

 Стеснялся её Косарь, не знал, как себя вести. С ней не пофасонишь! Не нужно ей этого! Масть не та! С другой стороны, чувствовал, если отпустит сейчас, то уже не свидятся боле. А он желал её видеть!

 -Нужно же мне как то вас отблагодарить!.. – Она ободряюще улыбнулась ему. - Мы не надолго…  Ну же, Леонид!

 -Ну если не надолго...

 У них была своя квартира. Большая и светлая, с высоченными потолками.

 Лёнька прежде в таких не бывал. Всюду комоды со статуэтками и  на стенах картины. А на полах ковры постелены. И всюду книги! Много книг!

 В общем, по всему выходит, хозява из бывших. Буржуи значит.

 Папенька оказался благообразным дядечкой в пенсне и с бакенбардами. Он вышел в халате, но когда увидел гостя, извинился и ушёл переодеться.

 Через несколько минут он появился в отглаженных брюках, рубашке и жилетке.
 
 Катя представила их друг другу.
Папенька отрекомендовался Афанасием Петровичем. Он долго тряс Лёньке руку,  таким образом выражая свою бесконечную благодарность за чудесное спасение его единственной дочери.

 Вдвоём с Катей они быстро накрыли стол. Хотя что там накрывать то было: чайник, вазочка с баранками и сахар колотый.

 Лёнька сначала чувствовал себя скованно, стеснялся - леший его знает, как нужно с ними разговаривать и как правильно пить чай. Они были не из его мира и он видел, что их мир лучше и чище, и ему, наверное, нет места среди таких, как они.
 
 Но хозяева вели себя  непринуждённо и открыто, абсолютно не пытаясь разговорить его и дипломатично не задавая вопросов.

 Он и не хотел никаких расспросов, ну что он мог им рассказать о своей жизни?! Про ржавый гвоздь в пузе мильтона?

 Афанасий Петрович оказался директором музея. Он рассказывал такие забавные вещи, о которых Косарь и слыхом не слыхивал!

 «Ну понятное дело!» - думал Ленька. – «Если папаша прочитал все эти книги, то он, наверное, профессор! А профессора все очень умные!»

 А ещё он украдкой поглядывал на Катю. Ему всё в ней нравилось: как она сидит, как она пьёт чай и как слушает папины рассказы. Ему нравилась её шея и её длинные ресницы.

 И оттого, что она ему нравилась, у него всё больше портилось настроение.
Ведь Шестопал говорил ему, что по правильному закону уркам нельзя иметь семью.  Можно иметь маруху, но не жену. А Катя на роль марухи совсем не годилась. Да и вообще!  Разве он ей пара! Он даже читать то толком не умеет! Катя с Афанасием Петровичем и разговаривают то по другому. Не так, как Лёнькины дружки.

 И всё равно этот вечер перевернул всю Лёнькину жизнь.

 Он влюбился! И от этого стало меняться его отношение к самому себе, к своему внешнему виду.

 Он начал чистить сапоги и мыть руки.

 Перестал постоянно цыкать и сплёвывать.

 Он всё больше пропадал у Кати и Афанасия Петровича.

 И это, разумеется, не прошло незамеченным для Шестопала.

 -Слушай кент, - как то спросил Лёньку пахан. – Я чего то не знаю?!..  У тебя что, маруха появилась?..

 Лёнька стоял пред ним, не жив, не мёртв. Соврать пахану он не мог, Шестопал за ложь мог запросто язык Лёньке отрезать. Сказать про Катю – язык не поворачивался.

 Поэтому он только утвердительно мотнул головой.

 Шаповал повеселел:

-Что за шмара?..  Из нашенских?!..  Давай выкладывай!

 Лёнька начал что то лепетать, что случайно познакомился, что ещё мало её знает и всё такое…

 Но пахан не был бы паханом. Он прищурился так не хорошо, что Лёньке аж страшно стало:

 -Ты что, играть со мной вздумал?.. Кто она?

 И Косарю пришлось рассказать и про Катю, и про Афанасия Петровича, и про квартиру с картинами и статуэтками.

 Шестопал на минуту задумался, потом спросил:

 -Когда, ты говоришь, их дома не бывает?

 У Лёньки всё внутри опустилось, но не ответить он не мог:

 - С утра и до вечера. Папаша в музее, а дочь в консерватории учится.

 Пахан одобрительно кивнул:

 -Позови-ка мне Игната.

 Игнат считался правой рукой у Шестопала.

 Лёнька кликнул Игната.

 -Слухай сюда, Игнат. Завтра возьми с собой Утюга, фатеру одну зыркнете на предмет погреться .  – Он кивнул на Лёньку. – Косарь вас отведёт.

 -Замётано, сделаем, - Игнат был серьезным малым.

 Целый день Лёнька промаялся, как же предупредить Катю, что их обносить будут.
Но Шестопал, как специально, никуда Лёньку не посылал и возле себя до вечера продержал.

 На следующий день Игнат, Утюг и Косарь отправились на дело.

 Лёнька, не спавший всю ночь, хмуро плелся за своими корешами. Ему так не хотелось туда идти. Он всё думал и думал…

  Вот если бы сию минуту грузовик какой-нибудь на бешеной скорости промчался и задавил бы Игната и Утюга!..  Или бы вот «мусора» их сейчас остановили и заарестовали  вчистую!..

 Но ничего этого не случилось.

 Подошли к Катиному дому.

 -Стой здесь на шухере, - Игнат строго посмотрел на Лёньку. – Если что, маякнёшь нам. Пошли, Утюг.

 И они скрылись в парадной.

 Лёньке плакать хотелось. Афанасий Петрович к нему, как родному всегда, а он в ответку корешей на их хату навёл!..

 Лучше б уж не было той встречи с Катей…

… Ждать пришлось не долго.

 Минут через двадцать Игнат с Утюгом вышли из дома. У Игната в руках два чемодана было, а Утюг за спиной узел, скрученный из какого то покрывала нёс. Видимо, хорошо взяли.

 - Ну что там?, - Лёньке не терпелось узнать, как всё прошло. Но Игнат не отвечал. А с тупым Утюгом говорить смысла не было.

 Вернулись на хату.

 Игнат открыл перед Шестопалом чемоданы и узел.

 Лёнька с грустью смотрел на знакомые вещи: и картины, и статуэтки, и посуда…

 А Игнат рассказывал:

 - По-тихому не получилось. Там деваха дома была. Утюгу пришлось её успокоить…

 Мир вокруг Лёньки Косаря обрушился!

 «Катя!..  Его Катя!
 Почему она была в это время дома?!»

 Вдруг он представил, как Афанасий Петрович придет с работы и увидит бездыханную Катю!

 «И ему крышка!.. Он же старый совсем!..»

 Лёнька подошёл к столу, налил в стакан водки и залпом выпил.

 «Это я их убил!..  Я!»

 Он налил еще и снова выпил.

 Подошёл Шестопал, положил руку на плечо Лёньке:

 -Ты же сам сказал, что никого не будет…
 Тут без умысла…


 Через пару недель Шестопал объявил, что на следующую ночь намечается налёт на ювелирку. Дело, мол, стоящее и серьёзное. Куш обещает быть солидным. С нужными людьми уже всё закрыто. Чтобы не было косяков, в этот день к водке никому не притрагиваться.

 Затем подозвал Лёньку:

 -Возьми лаве и дуй на рынок, сделай шамовку и папирос.

 На рынке, как всегда,  шумно и многолюдно. Оно и понятно – в магазинах шаром покати, а здесь, всё, чего душа пожелает! Даже то, чего на прилавках нет, волына к примеру или дурь скажем, тоже в продаже имеется, просто нужно знать к кому подойти.

 Но Лёньке не это нужно. Шамовки он купил, папирос тоже, вот ещё человечка одного найти и можно на хату.

 Но, по закону подлости, тот, кто позарезу нужен, на глаза не попадается. А у Косаря времени в обрез. Шестопал – подозрительный очень, вопросы начнет задавать – почему так долго и вообще…

 Ленька по второму кругу весь базар прочесал и всё понапрасну. Только когда уже рукой на это дело махнул и к выходу потянулся, глядь, а интересующий его объект вот он! У чистильщика обуви на табурете сидит, любуется, как тот ему сапоги казённые до блеска доводит.

 Ну что ж… Можно и подождать чуток, раз уж клиент нарисовался.

 И действительно, долго ждать не пришлось. Человек расплатился и в ряды торговые свои стопы направил, в самую, что ни на есть толчею.

 И Лёнька за ним - смотрит, как человек медленно по рядам пробирается, да и не разгонишься здесь – людей то, словно тех килек в бочке.

 Вдруг почувствовал человек, как что то острое ему в бок приделали и кто то сзади на ухо ему зашептал:

 -Не дёргайся, мент.  Иди, как шёл и не оглядывайся, а то ржавым гвоздем угощу.

 Слухай сюда, мил человек. Если хочешь медальку от начальства получить, то донеси до ихнева уха, что завтра ночью Шестопал с братвой ювелирку делать будут. Какую - за то не знаю, их несколько в городе, но что дело - верняк – за то ручаюсь. Адью, гражданин начальник, и не вздумай оборачиваться.

 И исчез…

 …Взяли всех, кроме Игната. Он отстреливаться стал, ну его там и положили.

 И поехал Шестопал вместе с Утюгом и Лёнькой Косарем по этапу на Колыму…



 …Лёнька пел так душевно… так грустно… ну, вот, прямо сердце сжимается, и всё тут!

 Когда Лёнька исполняет,  барак не дышит. Даже безмозглый Утюг молчит,  периодически  из кармана фотокарточку полуголой бабы, что у Химика выкупил, достаёт и долго рассматривает. Потом, видимо от того, что Лёнькина песня его заводит, идёт Утюг в клозет, чтобы любовью заняться с бывшей женой Химика. И чуть не половина барака ему завидует.

 А когда ночь на колымскую землю опускается, укладывается барак на нары и приходит долгожданный покой и тишина.

 А если кто не знает, что такое барачная ночная тишина, так это  когда непрерывно сипит, храпит и стонет со всех сторон мужской хор больных и усталых от такой жизни и полной безнадёги, людей, для которых сон спокойный и кусок хлеба с маслом – высшая ценность; и давным давно осознавших, что их лагерь не заканчивается  колючкой. И за этой колючкой тоже не свобода, а ещё один большой лагерь, может и похуже того, в котором они сейчас проживают свои такие бесценные и никому не нужные жизни.

 А Лёньке не спится. Не может он спать – только глаза закроет, как приходит к нему Катя.

 Смотрит на Лёньку грустно и чуть с укором, как будто вопрошает, отчего Лёнька допустил такую несправедливость, что её с папенькой навек разлучили и кто теперь за ним приглядывать будет, коль она не в состоянии. И только остается, чтоб Леонид быстрей к папеньке ехал и поддерживал его, потому что, чувствует она, как одиноко и тоскливо папеньке…

 Тут кто то в клозет прошмыгнул…

 Никак Утюг по своей фотобабе соскучился…

 Косарь выждал немного, осмотрелся… вроде спит барак…

 Юркнул за Утюгом.

 Так и есть, Утюг в одной руке карточку держит, а другой арию любви исполняет.

 Лёнька неслышно подкрался сзади, одной рукой зажал рот Утюгу, а другой резко всадил гвоздь прямо в ухо. Тут нужно всё очень споро делать – уж очень здоров Утюг, словно медведь о двух лапах. Поэтому, тут же по-быстрому вытащить гвоздь и еще раз загнать!  И еще! И так до тех пор, пока эта туша не начнёт сползать на пол.
 А Ленька аккуратно поддержит его, чтобы ненароком шума не наделать.

 Постоял над тушей.

 Послушал свои ощущения… Отпустило ли…  Унялась ли боль в сердце…

 Вроде полегчало чуток…

Протер гвоздь от крови о брючину Утюга, который так и не выпустил из лап своих фотографию и будто склонился над ней, намереваясь теперь уже бесконечно любоваться женской красотой.

 Лёнька наклонился на тушей и вытащил из руки Утюга карточку: “Дай, хоть, посмотрю, что за краля”.

 Девица была хороша…

 В купальном костюме на берегу моря…

 И улыбка такая манящая…

 И влюбиться в такую ничего не стоит, даже, если это всего лишь фотокарточка…

 Лёнька сунул фото в карман штанов и, стараясь двигаться как можно тише, отправился на своё место домучивать ночь, но уже не один, а с молодой и прекрасной барышней…