Меж тем закончился всего первый месяц войны. В своей краткой военной автобиографии отец отразил этот период единственным предложением: «В составе своего полка мы отступали с боями на восток через Оршу к Смоленску…» В этой лаконичной фразе, конечно, совсем не отражено состояние нашего солдата в июле 1941-го, которое я хорошо запомнила по своим ощущениям в минуты, когда отец что-то вспоминал о тех давних временах. Солдаты испытывали тогда недоумение и растерянность от непонимания происходящего. Это был период осознания советским солдатом собственного бессилия и мизерности в этой безумной человеческой мясорубке. Период беспрерывных и безрезультатных напряжений, тяжёлых боёв, поражений, постоянной опасности окружения и постоянных отступлений на восток. Время нечеловеческих потрясений, безнадёжности, неудач и постепенного подрыва веры в наши возможности. Трагический месяц потерь, смертей, безмерного отчаяния и усталости. Из-за непрерывных вражеских бомбёжек, обстрелов и в боях потеряны были многие боевые товарищи, потеряны были и орудия – гордость и защита от врага. Но нужно было продолжать жить и бороться…
Есть различие между «драпом» с поля боя, когда в панике солдаты бросают оружие, практически без сопротивления покидая сражение, и теми многокилометровыми рейдами, которые вынуждены были проделывать наши части, чтобы выйти из окружения и избежать плена. Немецкие автоколонны с мотопехотой и другими частями орудовали днём и вдоль дорог, естественно, опережая пешее отступление наших бойцов и стремясь расчленить наши соединения, окружить, а потом уже небольшие группы уничтожить или пленить. Но ночами наши ребята лесами и болотами, в стороне от дорог, десятками, сотнями, даже иногда целыми полками, с солдатскими документами, оружием в руках двигались на восток, выходили из вражеского кольца, а иногда даже спасали и вывозили боевые орудия. Каждый из них знал, что, попав к своим, непременно вольётся в новые воинские части и будет нужен в борьбе с хитрым и подлым врагом.
Несомненно, что они заслуживают не только чувство жалости, но и глубокого уважения. Потому что в состоянии подавленности, вызванной явным превосходством противника, нужно иметь мужество и стойкость, невзирая на разгром каждой нашей очередной военной операции, на провалы многих попыток остановить вражеское наступление, после перенесённых потерь и лишений находить в себе силы, чтобы снова идти в бой, иногда без веры не только в близкий – даже в отдалённый благополучный для нас исход войны. Это тяжёлое испытание, и, конечно, были случаи, когда люди не выдерживали.
Но что интересно: в разговорах солдат между собой это почти не проявлялось. И дело тут было даже не в страхе, что кто-то может донести руководству и тебя сочтут неблагонадёжным, ходить под пулями куда страшнее. Больше, как говорил отец, стеснялись друг друга, боялись показаться перед товарищами малодушными, слабыми, трусливыми, как выражались, «похожими на баб». В душе, наверное, мало кто не переживал разочарование и сомнение, но разговоров на эту тему избегали, по крайней мере в том боевом коллективе, где находился отец. Но в экстремальных ситуациях случалось всякое…
После боя, о котором я кратко писала ранее, малочисленная группа солдат из состава разных полков, рассеянных в огромном лесном массиве, растеряв свои части, пробиралась из окружённого района на восток, куда отодвинулась теперь линия фронта и где располагались наши войска. Они даже не подозревали, что немцы уже в Смоленске, а линия фронта – восточнее города, то есть почти в восьмидесяти километрах от них. Их было немногим более десятка – растерянных, уставших от бессонных ночей войны, измученных длительными боями, стремившихся отыскать свои части, очутиться среди своих боевых товарищей.
Пробираясь по лесу, они неожиданно вышли к железнодорожному полотну (возможно, это была ветка Смоленск –Витебск). Вблизи виднелось здание какой-то небольшой станции, возле которой полыхало несколько вагонов, наверное, состав попал под бомбёжку. Местные жители, в основном подростки и женщины, пытались вынести из вагонов, не охваченных пламенем, то, что уцелело. Возле вагона лежали вытащенные из состава ящики, мешки, какие-то рулоны. В мешках оказалась крупа, мука, в ящиках – консервы. Когда шли бои в окружении, солдаты часто недоедали, а порой несколько дней вообще не видели никакой еды. И теперь, проходя мимо горящего состава и увидев продукты, вспомнили о чувстве голода. Каждый из них постарался взять про запас что-нибудь съестное: кто знает, когда удастся ещё покушать и чем всё обернётся. Папа обнаружил в одном из ящиков сливочное масло. Продукт калорийный, но непригодный для длительного хранения в летнее время. Посомневавшись, он всё же взял увесистый брикет этого масла весом, наверное, не менее пяти килограммов, обёрнутый в вощёную бумагу коричневого цвета, и положил в заплечный мешок, обмотав дополнительно тряпками.
Потом группе солдат довелось долго плутать по заболоченной местности к северу от автомагистрали Орша – Смоленск. Продвигаясь в малолюдных, низменных местах, покрытых густыми зарослями леса, высокими кустарниками, приходилось перебираться через множество мелких речек и ручьёв бассейна Западной Двины. Папа оказался в этой небольшой группе старшим по званию и руководство взял на себя, тем более что он неплохо знал топографию и умел хорошо ориентироваться на местности. Он понимал, что выбирать нужно заболоченные, труднопроходимые для немецкой техники места, избегать дорог и открытых участков, где могли встретиться немецкие моторизованные войска, отрезавшие путь к отступлению частично окружённым советским частям.
Тут очень пригодились продукты, припасённые возле железнодорожного состава. Кто-то взял консервы, но они быстро закончились. А сливочное масло, которое было у отца, пришлось переложить в котелок, потому что оно сильно размягчилось; его кушали ложками, по несколько ложек каждому. Масло очень выручило, его хватило на несколько дней.
Однажды вечером, выйдя на просёлочную дорогу, наткнулись на немецкую автоколонну. Их заметили и открыли огонь немецкие автоматчики на мотоциклах. Небольшой группе солдат с ружьями, да и то не у всех, пришлось отвечать нечастыми выстрелами, чтобы как-то сдержать преследование. А дальше искали спасение в густой чаще леса. Надвигались сумерки, и это им помогло: немцы, не зная о численности красноармейцев, не решились преследовать их в глубине леса в темноте, избегая лишних потерь.
В группе был рядовой солдат, казавшийся папе пожилым, а на самом деле ему было около тридцати пяти лет (в своих разговорах он упоминал о семье, детях). После перестрелки этот солдат вдруг предложил: «Может, пойдём сдаваться, братцы? Авось в живых оставят?..»
Отец, окинув взглядом всю группу, спросил: «Может, кто ещё хочет пойти сдаться?» И, не получив ответ, коротко сказал: «Можешь идти один. Только сдай оружие, оно тебе ни к чему». Мужик замолчал и больше ни разу не заикнулся на эту тему. Отец знал, что паникёров и трусов положено расстреливать. Но у него тогда, в начале войны, рука не поднялась бы убить своего. Он понимал, что каждый из них хотел жить, каждый спасал свою жизнь как мог. Каждый выбирал свою линию поведения, а иногда даже не выбирал, а поступал интуитивно. Не всякий имеет твёрдый характер, достаточное самообладание. Сегодня человек испугался, смалодушничал, а завтра, ожесточившись от фашистских зверств, может повести себя совсем по-другому и оказаться далеко не трусом. Впрочем, спустя некоторое время, оказавшись в плену, обстоятельства вынудили его изменить своё мнение и относиться к «своим» весьма осмотрительно. Тогда же, пробираясь из окружения, он начал незаметно приглядывать за солдатом, подавшим идею сдаться врагам, но ничего подозрительного в его поведении он больше так и не заметил. А восточнее Смоленска, с боями прорываясь к Днепру, они вообще потеряли друг друга.
После этого случая, прежде чем пересекать какую-либо дорогу, посылали кого-нибудь пошустрее в разведку. И довольно часто разведчик возвращался с худой вестью: даже на плохих грунтовых дорогах оказывались военизированные вражеские колонны.
День за днём продолжалось их безостановочное движение в направлении восходящего утреннего солнца. Казалось, этому не будет конца: никогда они не выберутся из лесов и болот, одновременно спасительных и губительных. Закончились продукты, и пришлось перейти на подножный корм – грибы, ягоды. Редко встречающиеся деревни обходили, боясь нарваться на немцев. Все смертельно устали, спали урывками, на ногах у каждого кровавые мозоли.
Отец недоумевал: где же наконец линия фронта, где наши обороняющиеся дивизии? Конечно, стремясь продвигаться по безлюдным, глухим, заболоченным лесным местам, они могли уйти слишком далеко на север. Но в любом случае, по его представлениям, они должны были встретить свои части. Отец начал догадываться, что немцы могут быть уже в Смоленске, а может быть, даже восточнее.
Настал день, когда они всё же встретили группу красноармейцев, численностью немногим более своей, тоже пробирающуюся к линии фронта. Группа увеличилась, и в расположение наших частей северо-восточнее Смоленска вышел отряд количеством несколько десятков бойцов.
Здесь шёл неравный бой, наши части медленно отступали, фрицы остервенело бросали в бой свежие силы. Из литературы мне известно, что северную часть Смоленска наши подразделения оставили с боями только 29 июля [1].
Я не помню, чтобы отец говорил о том, что, выйдя к нашим частям, отыскал свой полк или то, что от него осталось, и не знаю, реально ли было в той обстановке в считаные дни это осуществить. Видимо, вряд ли. Думаю, что отец, скорее всего, попал в сводный, спешно сформированный отряд из бойцов, группами выходивших из окружения и отбившихся от своих частей. Этот отряд, присоединившись к крупному подразделению, вместе с ним впоследствии несколько дней с тяжёлыми боями пробивался на восток, к Днепру, в район Соловьёвой переправы, где были установлены мосты для выхода наших окружённых армий.
Помню, отец говорил, что это были очень тяжёлые, ожесточённые и кровопролитные бои и что за время выхода из окружения сначала северо-западнее Смоленска, а затем – восточнее время как бы перестало существовать и он потерял счёт дням. Не хватало боеприпасов, еда доставалась редко. Но бойцами двигало одно чувство – страх оказаться в руках врага. Многим казалось, что плен – это как конец жизни: ни на какую гуманность от фашистских нелюдей в человеческом обличье никто не надеялся. Возможно, были и другие настроения, но не среди тех, кто с боями прорывался из окружения. Гитлеровцы обрушивали на вырывающиеся части мощный артиллерийский и миномётный огонь. От огня и постоянных бомбёжек с воздуха горели машины, техника, воинские обозы, загорались также дома в расположенных неподалёку от боестолкновений деревнях.
Пробившемуся к Днепру отряду сразу же пришлось занять оборону. Был приказ: любой ценой сдерживать устремившиеся сюда немецкие танки. В данной обстановке защитить переправу от рвавшихся к ней с севера и юга танковых групп врага стало важнейшей задачей. По ней переправлялись через Днепр выходящие из окружения части двух армий, сражавшихся под Смоленском. Бои здесь были жестокие, фашисты применили все свои технические силы, включая и авиацию. День и ночь на Днепр, к Соловьёво, устремлялись вражеские бомбардировщики.
Наскоро сформированной части, где находился отец, пришлось сходу, хорошо не окопавшись, вступить в бой с приближающимися танками. Я до сих пор помню, как отец рисовал мне схему этого боя: здесь – Днепр, здесь – переправа, здесь – лес, здесь – поле, дорога, отсюда движутся фашистские танки, выстроившись как на параде, в боевом порядке… Конечно, схему эту я не помню. Но забыть, как отец описывал последующую картину боя, невозможно.
Вот небольшие (очевидно, лёгкие) танки немцев выезжают на опушку леса. Танкисты, видимо, заметив красноармейцев, залёгших в неглубоких окопчиках, останавливают машины, и танки на какое-то время остаются неподвижными, словно о чём-то раздумывая. Затем подъезжают более крупные (видимо, средние) танки и устремляются к окопам. Лёгкие танки располагаются вдоль у обочины леса, и их пулемёты открывают шквальный огонь, голову от земли поднять невозможно. А большие танки в это время едут прямо на окопы и гусеницами давят наших солдат.
Хорошо помню папину фразу: «Голыми руками танк не остановишь, но перед боем всем выдали бутылки с горючей жидкостью и вставленным в неё фитилём». С приближением танка фитиль нужно было поджигать, а после того, как он загорится, бросать бутылку в танк. Не так-то легко под шквальным огнём изловчиться и проделать эти манипуляции, тем более танк движется быстро и прямо на тебя. Начинают непроизвольно трястись руки, и не только руки – все поджилки.
Отец видел, как кто-то впереди выбежал навстречу танку, попытался бросить бутылку – и был сражён пулемётным огнём. Боковым зрением он заметил: где-то в стороне всё же загорелся танк, и бешеное злорадство захлестнуло его: «Так тебе, сука!» Но, к сожалению, обидно мало получалось таких удач… А передний танк неумолимо ползёт к отцовскому окопу. И на его гусеницах уже заметны страшные кровавые останки.
И последнее, что он увидел: из ближайшего к нему окопа между ним и танком неожиданно появилась маленькая фигурка паренька с запрокинутой для броска рукой. Пулемётная очередь – и бутылка падает, не долетев до танка. Ещё несколько секунд – и смельчак уже почти под тяжёлой громадиной. И вдруг он делает последний рывок, приподнимается и зубами цепляется за ненавистную гусеницу. И был в этом порыве какой-то отчаянный, за гранью человеческого, предсмертный вопль: «Я тебя всё же достал, гадина, и грызу зубами!..» Позже, много раз воссоздавая в памяти виденное тогда собственными глазами, он начнёт сомневаться в реальности того дикого, звериного эпизода бойни и будет каждый раз убеждать себя, что это могло ему просто показаться…
Прошло ещё несколько минут? Секунд? Он не ощутил то время и позже никогда не мог вспомнить его в виде определённого интервала, обозначенного цифрой. В руке у него уже была зажата бутылка, в другой – коробок спичек. Но он так и не успел зажечь фитиль. Внезапно взрыв оглушил его, и наступила темнота…
Очнувшись, он долго не мог понять, где он и что с ним происходит. Над головой небо, и он словно плывёт в нём, покачиваясь на волнах.
И ни одного звука. Подумал: «Может быть, я уже на том свете?» Вдруг вспомнилось: «Танк!» Он попробовал подняться, но из-за резкой боли тут же потерял сознание…
Через какое-то время (дни? недели? – этого он точно не знал) к нему начал возвращаться слух. Он понял, что находится в госпитале, как сказали, недалеко от Ярцево. Ребята в палате пересказали ему то, что слышали о его спасении от сопровождавшей обоз медсестрички.
Артиллерийский снаряд, разорвавшийся на краю окопа, спас его от неминуемой гибели. От взрыва окоп и находящегося в нём человека завалило землёй, и танк проехал хоть и невдалеке, но мимо него; тут отец понял, почему так долго из ушей и ноздрей вместе с запёкшейся кровью выковыривал землю…
Он так никогда и не узнал, кто спас ему жизнь, откопав из окопа. Тем более в той ужасной обстановке, когда немцы атаковали беспрестанно, стремясь во что бы то ни стало захватить переправу. И каждый должен был думать о сохранении собственной жизни. Это мог быть кто-либо из уцелевших ребят, с которыми он прорывался к Днепру. Могла быть и медсестричка, находящаяся в одном из окопов… И ещё отец узнал, что танки в тот день к переправе так и не прорвались: подоспел артиллерийский полк, снабжённый противотанковыми снарядами, и атака немцев была остановлена.
Встав на пути танков, защитники переправы спасли много военной техники, тысячи эвакуированных через Днепр раненых, десятки тысяч боеспособных, здоровых солдат, своих товарищей. Через эту же переправу, находясь без сознания, был доставлен на восточный берег и мой отец.
Когда я была в юном возрасте, отец щадил мою чувствительную натуру и не рассказывал, при каких обстоятельствах был тяжело контужен. Последствия контузии остались на всю жизнь: у него сильно дёргалась правая щека, особенно в минуты волнений, с возрастом начали мучить головные боли и, как я узнала из краткой записи в его дневнике, головокружения. Вышеописанные подробности отец поведал мне уже в зрелом возрасте, когда я перешагнула тридцатилетний рубеж.
В госпитале отец пробыл более месяца. Он всегда с глубокой благодарностью вспоминал своего врача, Надежду Пронину, поставившую его на ноги. И даже пытался разыскать её после войны, но все попытки были неудачны. Возможно, подвела память, и он забыл точный адрес, может, сменила место жительства, а может, как и многие, за пять лет она сгинула в вихре войны. Его благодарные письма возвращались с пометкой: «Адресат не значится».
Всё, что я привела выше по отцовским рассказам, он сам в своей военной автобиографии отразил лаконично, всего несколькими предложениями: «На Днепре, в районе Соловьёвой переправы, я был контужен и отправлен в полевой госпиталь, расположенный в районе Ярцево, деревне Большие Деревенщики. В госпитале я пробыл с середины августа по сентябрь. В начале октября 1941 года я был выписан и направлен в формировочно-распределительный полк. Номер его я не помню, но помню фамилию одного из командиров – Скоков Константин».
Приведу некоторые сведения из литературных источников о последнем этапе Смоленского сражения.
Английский военный историк Алан Кларк считал, что западнее Смоленска в окружении находилось около четырнадцати советских дивизий: «Окружённые под Смоленском русские повели ожесточённую контратаку в южном направлении. Город находился под непрерывным артиллерийским огнём, и шоссе, и железная дорога не могли быть использованы немцами…» И далее: «На восток из окружения вырвалась значительная часть русских дивизий. В ночь на 23 июля выскользнуло не менее пяти дивизий, а ночью 24-го – остатки ещё трёх». Ещё 19 июля Гот (северный клин немецкого наступления) «выслал две танковые дивизии дальше на восток. Они должны были сделать длинный крюк влево, чтобы перехватить вышедших из окружения. Но эту колонну задержали условия местности. <…> Это были ужасающе трудные места для движения танков – густые, нетронутые леса, обширные болота, отвратительные дороги и мосты, не выдерживавшие веса танков. Сопротивление также становилось более ожесточённым» [19].
Отечественный военный историк Лев Лопуховский: «Немецкое командование стремилось замкнуть с востока кольцо окружения вокруг 16-й и 20-й армий, оборонявшихся в районе Смоленска и северо-западнее его. С этой целью противник 26–27 июля нанёс <…> удар силами 7-й танковой и 20-й моторизованных дивизий из района северо-западнее Ярцево на юг, в направлении Соловьёво, где находилась чрезвычайно важная для окружённых армий переправа через Днепр. Одновременно с юга, из района западнее Ельни, в том же направлении нанесла удар частью сил 17-я танковая дивизия» [23]. Переправу захватили вражеские войска. С 27 июля соединения 16-й и 20-й армий находились в полном окружении и продолжали вести ожесточённые бои.
Огромную роль в дальнейшей судьбе окружённых армий сыграла группа войск Константина Рокоссовского, которая в эти дни перешла в наступление и внезапным ударом сходу освободила Ярцево, форсировала реку Вопь и закрепилась на её западном берегу. В ходе боёв после 28 июля город несколько раз переходил из рук в руки. Не прекращались ожесточённые бои и в районе Соловьёвой переправы. «В результате удалось пробить коридор во внешнем кольце окружения шириной до десяти километров, в пределах которого были оборудованы пять переправ через Днепр. <…> 5-й мехкорпус не смог пробиться к Соловьёвой переправе и был направлен в район Ратчино, где с боями переправлялся через Днепр. Главные силы 20-й армии, прорвав окружение, вышли к Днепру в районе Заборье, на фронте в 20 км, где к трём часам 3 августа были подготовлены четыре переправы. Переправа, продолжавшаяся несколько дней, проходила под воздействием артиллерийского огня и авиации противника» [23].
В результате кровопролитных боёв части 16-й и 20-й армий «семь суток сражавшиеся в окружении со значительно превосходящими силами противника, в начале августа вырвались из него и отошли за Днепр» [1].
Я привела эти цитаты как дополнение к отцовским рассказам, чтобы показать сложность обстановки и ожесточённость проходивших здесь боёв. Выше я уже описала один из таких боёв у Соловьёвой переправы в первых числах августа, в котором был тяжело контужен мой отец.
Задавшись вопросом, какое количество солдат вышло из окружения из-под Смоленска, сколько погибло в боях и сколько не смогло вырваться и было пленено, я так и не нашла на него однозначный ответ. И опять цитата, немного объясняющая положение: «В боях наши войска понесли огромные потери. Дивизии 20-й и 16-й армий <…> буквально растаяли в длительных непрерывных боях (в ряде случаев в них осталось по 1–2 тысячи бойцов) <…> дивизии, в которых остались десятки людей без командиров и штабов» [23].
И цифры, которые, видимо, не в полной мере отражают наши потери под Смоленском: «Всего за последнюю декаду с 21 по 31 июля войска Западного фронта потеряли 105 723 человека (в том числе пропавшими без вести 46 827 человек) <…> При этом следует подчеркнуть, что учёт потерь в личном составе в 1941 году был поставлен особенно плохо (что подтверждается соответствующими документами и приказами). Поэтому данные о потерях и их видах носят отрывочный характер и далеко не полны» [23].
Детальные военные карты, иллюстрирующие Смоленское сражение и отражающие одни и те же боевые действия, у немецких и отечественных авторов, а иногда и отечественных друг с другом содержат значительные различия в деталях. Из-за этих различий вообще трудно иногда понять, чьими же войсками были заняты в определённое время отдельные районы.
Хочу сделать некоторое отступление. В последнее время издаётся много исторической литературы о ВОВ, раскрываются интересные, ранее не известные факты, особенно это касается начального этапа войны. Видимо, это связано с рассекречиванием и большей доступностью государственных архивов. К сожалению, почти у всех исследователей, изучающих документы и пишущих о тех или иных периодах войны, описание мест боевых событий не соответствует иллюстрирующим повествование картам (в тексте и на картах фигурируют совсем разные реки, дороги, посёлки, деревни). Это значительно затрудняет рядовому читателю, не владеющему углублённым знанием ситуации, восприятие информации и снижает интерес к прочитанному. А излишние подробности, приводимые в тексте, например перечисление номеров дивизий, отдельных полков (наших и немецких) при отсутствии соответствующих иллюстраций и интересной, направленной подачи материала, могут заинтересовать только компетентного профессионала. Очень жаль, что у нас до сих пор нет популярной для массового читателя, особенно для молодого поколения, интересной исторической литературы о многих событиях войны, которая в доступной форме и на основе фактов увлечённо показывала бы трагизм, героизм и жестокую правду того страшного времени. Видимо, из-за этого интерес у значительного числа молодёжи к ВОВ, к сожалению, весьма невелик. Особенно такая литература нужна сейчас, когда нашими врагами делаются попытки исказить, переписать историю жертвенной для нашего народа войны, принизить значение нашей Победы.
Заканчивая эту главу, хочу снова возвратиться к нашим потерям и сопоставить их с немецкими. Цифры наших общих потерь во всех боевых операциях Смоленского сражения у разных авторов, скорее всего, дополняют друг друга. Согласно сведениям немецкого генерала К. Типпельскирха, с 10 июля по 5 августа во всех боях группа армий «Центр» захватила 310 тысяч человек пленными. К тому же с 1 по 8 августа была окружена группировка советских войск в районе Рославля и пленено ещё 38 тысяч человек [43].
По Лопуховскому: «Цена Смоленского сражения для Красной Армии оказалась непомерно большой – безвозвратные потери составили 486 171 человек, а санитарные – 273 803 человека».
У того же автора о потерях врага: «Безвозвратные потери группы армий „Центр“ за август-сентябрь <…> составили около 50 тысяч человек» [23]. О соотношении наших и фашистских потерь можно говорить лишь с горьким сожалением.
Тот факт, что 107 тысяч безвозвратных потерь вермахта с начала войны в СССР и до конца августа – это больше, чем было им потеряно в предыдущих кампаниях с начала Второй мировой войны, слабо утешает. Потому что наши безвозвратные потери за тот же период на всех фронтах – в Белоруссии, Украине, России составили более 1,7 миллиона человек [5].
Как известно, за всю войну мы потеряли десятки миллионов… На полях сражений гибли в первую очередь воины, отличавшиеся высокими моральными качествами: чистотой, порядочностью, преданностью Долгу и Родине и, увы, молодые, не успевшие оставить потомство. Фашистские нелюди подорвали генофонд населявших нашу страну наций, в первую очередь славянских. Эти миллионы для нас не просто статистика – это лица наших родных, которых не будет с нами никогда… И в память о них сотни лет мы должны были не прощать убийцам наше горе, сотни лет требовать покаяния!
А мы, добродушные, уже через пару десятков лет всё простили, забыв о превращённых в руины городах и о миллионах загубленных жизней. Ещё живы люди, помнящие фашистские жестокости, ещё живы и сироты, выросшие без родителей, которых безжалостно убили агрессоры. А что же будет через столетие после Победы? Не исключено, что они заставят нас каяться и платить дань за то, что мы защитили тогда наше Отечество…
По мнению отечественных историков, Смоленское сражение, хотя и не привело к перелому в ходе войны, потому что враг был ещё слишком силён, но всё же остановило немецкое наступление на Москву, и в этом смысле – сорвало планы гитлеровского командования. Было выиграно драгоценное время, а также посеяна некоторая неуверенность в стане врага, что и явилось причиной решения об отводе части его сил на другие направления с целью обеспечения надёжных тылов.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/06/04/132