Мира спасение - Часть 2

    Александр Сороковиков
 
               
    МИРА СПАСЕНИЯ: ЧАСТЬ II


    Глава 1: «Великий Устюг в историческом отношении».

    Если говорить о времени возникновения города Устюг, то он был основан в незапамятные времена, а в сферу влияния Владимирского княжества вошел в конце XII столетия, в годы правления Великого князя Всеволода «Большое Гнездо». Собственно, это еще не был г. Устюг, в более позднем понимании, так как крепость стоявшаяся на горе Гледен, имела и одноименное с ней название. Место, где располагался Гледен, было очень удобным. Так как находился он на высоком холме, при впадении двух рек – Юг и Сухоны в Малую Двину. Время возникновения Гледена неизвестно, этимологически название его происходит от слова – глядеть. С Гледена открывался прекрасный обзор всех трех рек, при слиянии которых он и находился. Гледен – предтеча Великого Устюга, располагался на важной речной артерии, неоценимой для следовавших на восток и на север купцов, землепроходцев, мореходов и охочих людей. Основано же поселение было очень давно, задолго до крещения Руси. Поэтому, сыновья князя Всеволода получили во владение город, имеющий многовековую историю.
    После присоединения крепости ко Владимирскому княжеству, неподалеку от городских стен был построен монастырь во имя Святой Троицы, который так и стал именоваться – Троице-Гледенским. Сам Великий Устюг был основан много позднее, во второй половине XV века. Появился он на месте посада Черный Прилук, располагавшемся на противоположном берегу реки Сухоны. Основание Прилуцкого городища датируется началом XIII века, которое уже в 1212 году было обнесено стоячим тыном, имело 7 деревянных башен и трое ворот с двухярусными бойницами над ними. Мысль о поставлении укрепленного посада на другом берегу, могла явиться не только от того, что весенним половодьем подмывало высокий берег Гледена, но тому способствовали и периодические набеги язычников, которые выжигали деревни и посады, стоявшие вокруг городских стен.
    Например, летописец указывает, что в 1192 г. при князе Георгии Всеволодовиче (по Карамзину в 1220 г.), казанские татары Устюг взяли и разорили, но князь послал брата своего Святослава с войском, который, догнавши их, отмстил за нападение. Собственно, название – казанские татары, можно считать условным, так как Казань основана в 1252 г., а Батый еще не пришел в пределы Русских княжеств. Поэтому, как справедливо считает историк Карамзин, под татарами подразумеваются волжские болгары, жители Жукотина и других ныне не существующих городов. Болгары были разгромлены, и в числе посланных против них войск был полк из Устюга, прибывший по велению Ростовского князя Василька Константиновича.
    Когда началось татарское нашествие на Русь, то уже через три года баскаки прибыли и в Устюг. Начальник отряда сборщиков налогов был татарин по имени Багуй (по всей очевидности он прибыл в Устюг в 1257 г. по повелению хана Сартака, уже после Неврюева нашествия). Так случилось, что на глаза ему попалась прекрасная лицом девица по имени Мария. Прельстившись ее красотой, Багуй взял Марию к себе в наложницы. Причину для этого он нашел весьма простую – неуплата податей. По всей очевидности, п;дать была намеренно завышена, чтобы отец Марии не смог ее заплатить. В это время, во Владимире, Суздале, Ростове и других городах началось восстание против татар, в результате которого, некоторые из них были избиты. В народе пошла молва, что избиение баскаков началось по прямому повелению Великого князя Александра Невского.
    Волнения начались и в Устюге. Разгневанный народ схватил татар и, на вечевом в сходе потребовал для них казни. В этот критический для Буга момент, Мария, просвещаемая Духом Святым, предложила своему господину принять крещение, как средство избавляющее его от смерти. По всей очевидности, она и раньше говорила мужу о вере христианской, паче всего молилась за него. Таким образом, слово о крещении упало на подготовленную почву. После совершения таинства, с Бугом (или, иначе – Багуем) произошла такая же радикальная перемена, как и с Великим князем Владимиром. При крещении Буг получил имя Иоанн и основал впоследствии Иоанно-Предтеченский монастырь, который просуществовал до 30-х годов ХХ столетия. Народное предание называет Иоанна и Марию основателями города Устюга. По всей очевидности это не преувеличение, потому что уже в XIII веке посад походил на город. Находившийся в устье реки Юг Гледен постоянно подвергался нападениям и страдал не столько от татар, сколько от княжеских усобиц, пока в 1458 г. не был окончательно сожжен вятичами. От Гледена остался только Троице-Гледенский монастырь и отстроившиеся на месте пожарища деревни Пухово и Морозовица.
С первых дней существования Устюг обрел роль важного торгового центра, чему способствовала его расположение в месте соединения трех рек. Купеческие караваны, шедшие в Югру или зырянские земли, Устюг миновать никак не могли. Оттого, между устюжанами и новгородцами бывали усобицы, по нынешним понятиям – в борьбе за сферы влияния. Новгород постоянно старался отторгнуть у Москвы Северодвинские территории. Москва же возвращала их назад. Вплоть до середины XV века эти стычки носили спорадический характер.
    В 4-м томе «Истории государства Российского» Карамзин пишет о событии, происшедшем в период правления Великого князя Ивана Калиты: «Новгородцы принуждены были управиться с устюжанами, грабившими их купцов на пути в Югорскую землю, и с литовцами. Разбив последних, они взяли Устюг. Но довольные сделанным там опустошением на берегах Двины, они заключили мир с князьями устюжскими, наместниками князя Ростовского».
    Иван Калита, тогда действительно ничем не мог помочь устюжанам, ибо Москва только утверждала свое значение. Иное дело, когда Москвой правил Великий князь Дмитрий Донской, особенно после победы над татарами в Куликовском сражении. В 1386 г. устюжане участвовали в походе с Великим князем Дмитрием против Новгорода, но уже через семь лет новгородцы, в отместку за этот поход, а также за поход Великого князя Василия I, Устюг разорили и сожгли. Великий князь вновь собрал полки и в 1397 г. отнял у Новгорода всю Двинскую землю. Но уже через год, новгородцы, заручившись благословением архиепископа Иоанна, вооружились против Великого князя.
    Как пишет о том Карамзин: «По разорении Кубенских волостей близ Вологды, в числе 8-ми тысяч, под командою посадника Тимофея Юрьевича приплыли к Устюгу. Из под Галича новгородцы к ним же присоединились здесь в числе 3-х тысяч. Три недели осаждали Гледен без успеха, но сожгли посад в Черном Прилуке (нынешний Устюг – авт.)». Новгородцы проявили при этом такую свирепость, что ограбив соборную церковь, увезли с собой образ Богородицы Одигитрии. Спустя 19 лет, в 1417 г. картина повторилась, но в противоположном направлении: «Изменники беглецы новгородские, Симеон Жадовский и Михайло Разсохин, собрав толпы бродяг на Вятке, в Устюге, вместе с боярином брата Васильева, Юрия Димитриевича, из областей великокняжеских напали на Двинскую землю и сожгли Емцу и Холмогоры. За то бояре новгородские, выгнав сих разбойников, ограбили Устюг».
    Далее, как пишет Карамзин: «Князь Василий Косой взбунтовал Галич, а вятчан послал на Устюг, которые, простояв девять недель под Гледеном, не могли взять, но Василий Косой, пришед, обольстил граждан и взошел в город. Тогда в отмщение за преданность устюжан князю Московскому повесил многих граждан и убил князя, Васильева наместника, Оболенского».  Вот так, вятичи отплатили устюжанам за то, что в 1392 г. участвовали в походе против татарского царевича Беткута, который разорил Вятку. В 1458 г. вятчане и вовсе разорили и сожгли Гледень, теперь уже навсегда.
    В набегах на Устюг были повинны сыновья Галицкого князя Юрия: Василий по прозванию – Косой и Дмитрий Шемяка. И если в 1434 г. вятчане ходили на Устюг под водительством Косого, то 24 года спустя двинулись туда, как пишет летопись – «сами собой». Предыстория этих распрей исходит от времени Великого князя Димитрия Донского. Случилось так, что когда Суздальский князь Дмитрий Константинович выдавал дочь Евдокию за Димитрия Донского, то дал в приданное золотой пояс, усаженный золотыми каменьями. Пояс этот был подменен тысяцким Василием Вельяминовым на другой, меньших размеров. У тысяцкого сего был сын Микула, имевшего в женах другую дочь Суздальского князя Дмитрия. Когда же Микула Вельяминов выдавал впоследствии замуж свою дочь, то обладателем пояса стал его зять, боярин Иван Дмитриевич Всеволожский. Всеволожский, в свою очередь, передал пояс за своей дочерью: князю Андрею, сыну Владимира Андреевича Храброго, а по смерти Андреевой в 1426 г. от морового поветрия – Василию Косому, обручив его со своей внучкой, дочерью Андрея Владимировича. После таких сложных эволюций, пояс, отданный в приданное князю Димитрию Донскому, оказался во владении его внука, хотя и не по прямой великокняжеской линии.
    Знал ли Василий Косой историю этого пояса, когда с братом Дмитрием Шемякой, в 1433 г. приехал на свадьбу Великого князя Василия II Васильевича. По всей очевидности знал, а потому пояс одел не без умысла. Еще жив был его отец – князь Галицкий Юрий, имевший претензии на Великое княжение. Знали об истории пояса и при великокняжеском дворе. И когда старый боярин Петр Константинович сказал Софье Витовтовне, матери Василия II, что это тот самый пояс, то она подошла к дерзкому племяннику и прилюдно сорвала этот пояс с него. Разобиженные Юрьевичи тут же покинули Москву, сделавшись заклятыми врагами Великого князя.
    Для князя Юрия, подобное отношение к его сыновьям, явилось предлогом для начала военных действий. В сердце Юрия еще не остыла обида, что годом ранее, ярлык на Великое княжение получил не он, имевший на то все права, а его семнадцатилетний племянник. В апреле 1433 г. князь Юрий двинул полки на Москву. В следующем году, его сын Василий разорил устюжские земли, тогда как сам Юрий находился в Москве. После взятия Москвы, Косой и Шемяка хотели предать смерти Великого князя, но отец их опасался столь крайних мер. Ко всему, старинный любимец Юрия, боярин Семен Морозов уговорил его дать Василию II в удел Коломну. Юрий дал племяннику просимый мир и, богато одарив его, отпустил с боярами в Коломну.
    Но личность узурпатора оказалась непопулярной среди знати и служилых людей, и вскоре воеводы с полками перешли в Коломну, под начало своего князя. Это позволило Василию Васильевичу в 1434 г. разгромить Галич, а самого князя Юрия изгнать из Москвы. Годом позже, соединившись с сыновьями, Юрий вновь пошел к Москве, взял ее, но вскоре умер. Впрочем, князь Юрий с самого начала понимал шаткость претензий на Московский престол, поэтому, то воевал против Василия, то вновь просил его на Великое княжение. Другое дело, его сын Василий Косой, который ни в малейшей степени не страдал от угрызений совести.
    Но едва Василий Косой воцарился в Москве, как произошло непредвиденное. Оба младших брата Василия, два Дмитрия – Шемяка и Красный, послали звать на Великое княжение Василия II. Шемяка, при этом, ответствовал Косому: «Если Богу не угодно, чтобы княжил отец наш, то тебя сами не хотим». По всей очевидности, Шемяка сам желал возсесть на Московский престол, а потому поддался уговорам кроткого младшего брата Дмитрия. Василий II вернулся в Москву, и в благодарность дал Шемяке Ржев и Углич, а Димитрию Красному Бежецкий Верх.
    Василий Косой был изгнан из Москвы и лишен удела. Собрав полки, мятежный князь в 1435 г. устремился к Москве, но был разбит в битве на реке Которосль. Клятвенно пообещав не искать Великого княжения, Косой был отпущен с миром, но уже через год вновь двинулся на Москву. В битве при селе Скорятине он потерпел полное поражение, причем на стороне Великого князя находился его младший брат Дмитрий Красный. Василий Косой был отправлен в Москву и там ослеплен.
    Дмитрий Шемяка занял в этой распре выжидательную позицию, наблюдая за усобицей братьев из своего удела. Тем временем, Великому князю стали досаждать татары. Шемяка здесь показал себя плохим соратником‚ и на призыв Великого князя никак не откликнулся. Василий II в отместку выгнал Шемяку в Новгород, но тот через год вернулся и помирился с князем Московским. В 1445 году Шемяка поступил и вовсе предательски. Казанский хан Улу-Мухаммед захватил Нижний Новгород, а оттуда пошел в Муром. Великий князь изгнал его из пределов Руси, но сыновья Улу-Мухаммеда вновь появились у русских границ. На реке Каменке в Нижегородских землях завязалась битва с татарами, где Василий потерпел поражение и был взят в плен. Шемяка же и на сей раз поступил вероломно, отказавшись придти брату на помощь.   
    Воспользовавшись тем, что Великий князь находился в плену, Шемяка вступил в переговоры с ханом, чтобы Василий уже не вернулся назад. Но за Василия был обещан огромный выкуп и хан отпустил пленника. По возвращении в Москву Великий князь узнал о творящемся против него заговоре, и Шемяка, боясь возмездия, поспешил завязать переговоры с князем Иваном Можайским и Борисом Тверским. В феврале 1446 г. ничего не подозревавший князь поехал помолиться в Троице-Сергиев монастырь. В ночь на 12 февраля мятежники овладели Москвой, пленили мать и жену Великого князя, верных бояр, а казну разграбили. На другой день Можайский пленил находящегося в монастыре князя Василия, доставил его в Москву на двор Шемяки, где в ночь на 16-е был ослеплен. Совершив сие беззаконие, Шемяка отослал Великого князя и жену его в Углич, а мать, Великую княгиню Софью Витовтовну отправил в Чухлому.
    В это время на Московском престоле находился митрополит Иона, так как отпавший в унию митрополит Исидор был изгнан Великим князем Василием еще в 1441 году. Митрополит Исидор был греком по рождению и являлся сторонником унии задолго до своего приезда в Россию. Когда же начался Ферраро-Флорентийский собор, то Исидор, едва прибыв в Москву, отправился с большим числом духовенства и светских людей во Флоренцию, где в 1439 г. все греческие церковные иерархи (кроме митрополита Марка Эфесского) подписали унию с Римом. Весной 1441 г. Исидор прибыл на свою кафедру в столице России и на первом же богослужении в Успенском соборе Кремля помянул, вместо Константинопольского патриарха, имя римского папы Евгения. Возмущенный Великий князь повелел посадить Исидора под стражу в Чудовом монастыре. После этого им был созван Церковный собор, где решения Флорентийского собора были признаны еретическими. Исидор тайно бежал из под стражи и на его место возшел епископ Рязанский Иона. Великий князь Василий давно желал видеть Иону на Московской кафедре, так как еще в 1437 г. посылал его в Константинополь за ставленнической грамотой. И хотя само посвящение в Московские митрополиты было совершено по благословению Цареградского патриарха Мелиссины в декабре 1448 г., но это являлось лишь фактом признания митрополита Ионы, как избранного на Первоверховную кафедру Поместным собором 1441 года. Именно митрополит Иона понуждал Дмитрия Шемяку к покаянию и примирению с Великим князем.
    Осенью 1446 г. Шемяка отправился в Углич, где при встрече с Василием Темным покаялся и попросил у него прощения. Как оказалось впоследствии, этот жест являлся не более чем политическим приемом. Князь Василий воспринял покаяние брата искренне и при встрече ответствовал ему: «И не так еще мне надобно было пострадать за грехи мои... Достоин был я смертной казни, но ты государь показал ко мне милосердие, не погубил меня с моими беззакониями, дал мне время покаяться». Князь Василий, после устроенного в честь примирения богатого пира, получил в отчину Вологду, куда и удалился, обещав Шемяке не искать под ним Великого княжения.
    Но едва князь-изгнанник появился Вологде, как к нему со всех сторон стали приходить послы от верных ему бояр и князей. Соратники призывали Василия к немедленному походу против Шемяки, но тот был связан обещанием «не искать Великого княжения». За разрешением сего морального вопроса, князь отправился в Кирилло-Белоезерский монастырь, где игумен Трифон разрешил его от клятвопреступления, взяв вину на себя.
    С Бела-озера князь Василий отправился в Тверь, где с полками Тверского князя Бориса двинулся на Москву. Шемяка с Иваном Можайским вышли навстречу тверичам, но в их отсутствие Москва была захвачена боярином Плещеевым. Узнав об этом, Шемяка бежал в Галич, потом в Чухлому и Каргополь. Из Каргополя Щемяка выпустил пленную Софию Витовтовну и стал просить мира. Мир был ему дан. За последующие три года Шемяка еще дважды нарушал крестное целование, за что собором епископов был осужден как крамольник. Наконец, в 1450 г. князь Василий Иванович Оболенский осадил Галич и нанес Шемяке тяжелое поражение. Шемяка покинул Галич и бежав на север, захватил Устюг. Кстати, к этому времени, политический центр тяжести уже в значительной степени переместился из Гледена в посад на берегу Сухоны, который представлял из себя мощный острог, окруженный рвом и деревянной крепостной стеной с 14-ю башнями. При этом имел 5 ворот с трехъярусными бойницами над ними. При Царе Иоанне Грозном, город был перестроен и превращен в еще более сильную крепость.
    В середине XV века, Устюг на целых три года сделался вотчинным городом Шемяки. Несмотря на то, что город сдался на милость победителя, Шемяка казнил многих знатных людей, затем в течение нескольких месяцев занимался прямым разбоем в Кубенской волости и Вологодских землях. Великому князю в это время было не до Шемяки, нужно было прогнать вторгшегося в Московские пределы татарского царевича Мазовшу. Справившись с татарами, Василий Темный направил полки к Устюгу. Не сумев отстоять Устюг, мятежный Юрьевич бежал в Новгород, где и был отравлен, в том же 1453 году. Таким образом, в это неспокойное время, конца XIV и первой половины XV века, крайне удаленный от Русской столицы Устюг, оказался в эпицентре политических событий.
    После установления порядка в Московских землях, Великий князь отправляется походом на Вятку, последний оплот сепаратистов на востоке государства. Поводом тому послужило разорение вятчанами крепости Гледень в 1458 году. Устюжане также участвовали в походе на мятежную Вятку, ибо немало натерпелись от нее, в годы правления Василия Косого и Дмитрия Шемяки.
    В 1462 г. в последний год своей жизни Василий Темный, по примеру новгородских воевод Василия Шенкурского и Михайло Яколя, направил в Югорскую землю многочисленный отряд, под предводительством устюжанина Василия Скрябы. Поход этот имел важное значение, ибо в сибирских землях, по обеим сторонам Урала, или Большого Камня, как его тогда называли, хозяйничали татары, более того, Новгород Великий считал Северо-Двинские, Зырянские и Югорские земли своей вотчиной. Таким образом, наступление на сепаратистский Новгород началось еще при Василии Темном, а завершилось в годы правление его правнука, Царя Иоанна Грозного. Собственно, окончательный разгром татар, также произошел при Иоанне IV, закончившего дело другого не менее знаменитого предка, Царя Иоанна III.
Великий князь Иоанн III уже в начале своего царствования совершал неоднократно походы против Казани, как это было дважды в 1468 г. и в последующие годы. Казанцы после первых двух походов были разбиты наголову и даже, кроме наложенной на них обычной дани, обязались возвратить все, что они отняли за сорок лет. В походах этих участвовали и устюжане, за что получили от князя богатые дары.
В 1471 г. Великий князь Иоанн предпринял поход на Новгород, который хотел отложиться к Литве. Войско устюжан и вятичей шло на помощь Иоанну III, и, встретив на реке Шиленге двенадцатитысячное войско, состоящее из холмогорцев и печорских ратников, дало ему бой. Несмотря на троекратный перевес сил противника, устюжане, руководимые воеводой Василием Образцом, победили, да так, что новгородский князь Василий Шуйский едва успел спастись в лодке. Произошло это в последние дни июля, когда власть Марфы Посадницы в Новгороде была практически низложена.
    Великий князь Иоанн III твердо и неуклонно укреплял как западные, так и восточные границы. В 1478 и 79 годах ему пришлось дважды ходить на Новгород, пытавшийся возобновить сношения с Казимиром. Одновременно с этим посылал полки, чтобы отомстить казанцам за их нападения на Вятские земли. В следующем 1480 г. после стояния на реке Угре произошло окончательное освобождение от татарского ига. Таким образом, открывался путь на Восток, и в 1483 г. под предводительством князя Феодора Курбского был совершен поход в Югру, в котором участвовали и устюжане. В 1499 г. поход был повторен, так как за долгим отсутствием русских, вогулы перестали платить дань, к тому же в Сибири хозяйничали татары. На сей раз поход возглавили князья: Симеон Федорович Курбский, Петр Ушатый и Заболоцкий Бражник. Отряды, имевшие общую численность в пять тысяч человек, состояли из устюжан, холмогорцев и вятчан.
    Тремя годами ранее, Петр Ушатый, со старшим братом князем Иваном Ляпуниным ходил на кондийских немцев в Каянию. Для чего шли от Устюга по Северной Двине «в море Окиян чрез Мурманский нос». Разорив всю землю от Карелии до Лапландии, присоединили к российским владениям берега Лименги, коих жители отправили посольство к Великому князю в Москву и дали клятву быть его верноподданными. Устюжане всегда были верными союзниками Московских князей, поэтому их охотно брали в дальние экспедиции и боевые походы. Как показывает история освоения Сибири и Дальнего Востока, костяк первопроходцев состоял из устюжан, северодвинцев, жителей Каргополья, частью Вятки. Ибо они обладали, если воспользоваться терминологией Льва Гумилева, необходимой для этих целей пассионарностью. Например, известно, что по взятии Царем Иоанном III Иван-города (Нарвы), крепость стерегли от немцев именно устюжане и северодвинцы.
Не случайно, видимо, что Царь Иоанн Грозный избрал в число 19-ти опричных городов, также Великий Устюг – за верность Московским князьям. Верным Устюг остался и в период Смутного времени. Когда приведенные Лже-Дмитрием поляки приблизились к городу, то встреченные во всеоружии, не посмели напасть. Переправившись через Двину, а затем через Юг, мимо Троице-Гледенского монастыря, поляки, преследуемые устюжанами, отступили к Галичу.    
    Верно, благочестивый читатель может задаться вопросом, не только того, что касается воинской доблести устюжан, но и об истории его возникновения и значении, в освоении Русского Севера. Если обратиться к изысканиям почтенных академиков прошлого, то только Надеждин в 1838 г. высказывает предположение, что Устюг основан новгородцами и лишь позднее был присоединен к Ростовскому княжеству. Карамзин же говорит о городе, как «неизвестно когда основанным», а академик Лепехин, бывший в Устюге в 1771 г. и вовсе молчит о времени его происхождения. По Устюжскому же летописцу видно, что город сей был под областью Святослава, Ярополка, Владимира и других князей. Поэтому, если принять это сказание за истинный исторический факт, то Устюг в середине Х столетия был уже городом.
    Первоначальное построение города, как было сказано выше, совершалось между реками Сухоною и Югом, то есть при устье Юга на горе Глядень, по протяжению главного берега Сухоны, начиная от реки Юга, до нынешней деревни Пухово. Неприступность места с двух сторон, как по слиянию рек, так по высоте и крутизне берегов, представляла жителям безопасное убежище от пермяков и зырян, кочевавших по берегам Двины. С южной и частью юго-восточной сторон, город был укреплен валом и рвом.
    Гора Глядень (или – Гледень) получила название от слова – глядеть, потому что с высоты ее открывался далекий обзор всех трех рек, в месте слияния которых он стоял. По всей очевидности, город имел в то время два названия, Глядень – от той горы, на которой находился, и – Усть-Юг, по причине расположения его в устье реки Юг. Если говорить об Устюге в нынешнем понимании, то из летописи известно, что в 1216 г. жители Гледена стали переселяться на противоположный берег Сухоны и построили там посад под названием Черный Прилук. Посад же создавался не на пустом месте, потому что еще в начале XIII века здесь существовало поселение, а в 1212 г. монах Киприан устроил там монастырь во имя Архангела Михаила. Прилукский острог находился рядом с монашеской обителью и впоследствии, по перенесении города на левый берег Сухоны, включил монастырь внутрь себя.
В 1458 г. посад Черный Прилук, как впрочем, и Гледень, были выжжены вятчанами. Новый же посад, который и поныне называется Городище, был построен рядом, на том же берегу Сухоны. Разоренный Гледень более уже не возобновлялся. Поэтому, об Устюге в нынешнем его понимании, можно говорить от времени создания Городищ, то есть со второй половины XV века.
    Хотя появление Устюга и связано с Новгородской колонизацией, но, при этом, в летописях он именуется, как находящимся «под областию» Святослава, Ярополка, Владимира и проч. То есть, начиная с X века находился в подчинении князей Киевских. С начала же XIII века Устюг стал вотчиной Ростовских князей. Хотя спустя сто лет Устюжские князья считались уже отторгнувшимися от зависимости. При этом, они сами имели право объявлять войну и заключать мир, разумеется, с согласия народа. Если же говорить о церковной власти, то до XIV века Устюг зависел от Новгородского владыки, хотя устюжане всегда выступали соратниками Великих князей, как Владимира, так и Москвы. Эта верность была отмечена Царем Иоанном Грозным, который включил Устюг в число «опричных» городов.
    Тем не менее, долгое время Устюг имел определенную независимость, не принадлежа ни к Новгороду, ни к Москве. Это доказывается тем, что имя его не встречается ни официальных актах Новгорода, ни в грамотах князей Московских. Лишь с начала XVII века, при Царе Василии Шуйском, он стал находиться под воеводою Вологодским, как впрочем, и все другие северные города. С 1633 г. Устюг уже имел особого воеводу, им был Максим Стрешнев, а с 1680 г. город возведен на степень наместничества. С 1708 г. статус города понизился, ибо его включили в состав Архангельской губернии, но с отшествием Великого Устюга в 1780 г. к Вологде, ему возвратили титул областного города. В подчинении Устюга входили семь уездов: Велико-Устюжский, Усть-Сысольский, Сольвычегодский, Яренский, Лальский, Никольский, Красноборский. Правда, возвышение это было недолгим, ибо уже в годы правления Павла I произошло уничтожение Устюжской области, с переводом ее в статус уезда, а вместо городничего назначена должность полицмейстера.
    В церковном отношении, Устюг с XIV века подчинялся Ростовскому архиерею, а в 1682 г. была открыта своя епископская кафедра, просуществовавшая до 1788 года.
Потеряв свое окраинное, военное значение, Устюг не замер. Благодаря тому, что население Устюга и его округи издавна занималось  многими ремеслами, он скоро превратился в самобытный  культурный и торговый центр. Если в XVIII веке, в пору упадка города, здесь были 24 завода и фабрики, 606 торговых лавок, то, нет сомнения, что в пору расцвета города ремесла и торговля здесь были очено сильно развиты. Развитию здесь большого торга способствовало также и то, что он по своему географическому положению являлся узлом, связывающим отдаленные части государства друг с другом и с Москвой. Отсюда, по Двине, через Холмогоры, осуществлялось сообщение с Поморьем, по Вычегде – с районами Мезени и Печоры, по Сухоне – с районами Вологды, Москвы и бассейна реки Волги, по рекам Юг и Луза – с Ветлугой, Вяткой и Казанью, с районами Камы и Нижнего Поволжья.
    Из Архангельска шли по Двине в Устюг, Вологду и Москву иноземные суконные, хлопчатобумажные ткани, шелк, бархат, галантерея, бакалейные и москательные товары, металл, предметы украшения, одежда, металлические изделия, посуда, вино и другие товары. Из Сибири на Устюг доставлялась пушнина. В XVII веке Устюг был центром торговли сибирской «мягкой рухлядью». В состав сибирской пушнины входили: соболи, недособоли, собольи хвосты, черные, рыжие и карие бобры, горностаи, красные, бурые и черночеревые лисицы, куницы, росомахи, голубые песцы, белки, а также меховые изделия и прочие товары (корень ревеня, лосиные кожи и т.д.). Здесь же добывался местный сысольский соболь, добываемый на реке Сысоле.
    Из Вологды, Галича и Юрьевца привозились кожи, холст, хлеб, лен, кожаная обувь, сбруя, сермяжное и белое сукно, овчинные кафтаны, полотняные и холщевые рубахи и штаны, деревянная посуда, мед, воск, гвозди. Некоторые железные изделия и различные продукты местного хозяйства. Вологда поставляла большое количество продуктов огородничества.
    Через Вологду, Ярославль и Кострому шли товары с Волги восточного происхождения (персидские и другие). По Югу с Унжи и Ветлуги везли рожь, пшеницу, горох, льняное семя, дубовые доски, мочальные и щепные изделия, щетину, свиное сало, коровье масло, орехи, воск, мед, свежую рыбу, яйца и другие товары. С Вятки привозились мед, воск, местная пушнина, дубленая кожа и рыба. Казань доставляла восточные ткани. Завозились продукты астраханских и каспийских рыбных промыслов. С Ваги везли сермяжные сукна, холст, нитки, неводное прядение, неводные дели. Из Холмогор – соль, треску, палтус, тресковый жир, коровье и тюленье сало, мыло, слюду, а также разные изделия из моржовой кости (гребни). Мезень и Печора поставляли семгу, сигов, омулей, нельму, оленину, моржовую кость, песцов, пух и морошку.
    Одновременно в Устюге продавалось большое количество продуктов сельского хозяйства и местных товаров, хотя товары местного производства в общем огромном товарообороте занимали скромное место.
    В Устюге велась торговля сольвычегодской и поморской солью и серебром. Широкому  развитию в Устюге торговли серебром в большой степени способствовало открытие еще в 1492 г. на реке Цыльме серебряного рудника, в котором работало много устюжан.
    В 1676 году в Устюг через Вологду прибыл большой караван персидских, армянских и греческих купцов с товарами и выбыл в Архангельск под охраной устюжан.
    Таким образом, устюжане с давних пор принимали весьма активное участие в торговле не только внутренней, но и внешней. Это привлекало в город иностранцев; некоторые из них подолгу жили в Устюге и селились на лугу, близ монастыря. Это место стало носить название «Немчинова ручья».
    Много устюжан переселялось на жительство в Сибирь и другие города по собственному желанию. Но приходилось переселяться в Сибирь и по приказу правительства. Так, в 1600 г. несколько устюжан было переселено в только что заложенный Туринск Тобольской губернии, а в 1630 г. было вновь отослано до Тобольска на казенных подводах из Устюга, Вологды, Тотьмы и Сольвычегодска 500 мужчин и 150 женщин, для расселения вместе с казаками и стрельцами. Через десять лет снова было послано несколько семейств. Уход и переселение устюжан из города были настолько значительны, что горожане были вынуждены просить у царя Алексея Михайловича о снятии с них податей, так как они не могли уплатить за беглых и ушедших. С них было снято тогда недоимок 17 135 рублей.
    Следует отметить, Устюг немало страдал от пожаров. Этот страшный бич приносил деревянному городу много бедствий и неисчислимые убытки. Не раз выгорала большая часть города. Устюжский летописец свидетельствует, что только за 1772-74 годы пожарами было уничтожено 552 дома, 24 разных фабрики, 14 амбаров и 606 купеческих лавок. Не лишним будет сказать, что эти цифры подтверждают промышленное и торговое значение этого города.
    До конца XVII века Великий Устюг был административным центром огромной по территории и экономическим богатствам Велико-Устюжской области.
    И когда, в конце XVIII века, торговый путь стал перемещаться на Каму, Устюг стал быстро терять свое торговое значение. Уже в 1708 г. он был отнесен к провинциальным городам и причислен к Архангельской губернии. В 1780 г. его переименовали в областной, а в 1797 году – уездный город.
    Если говорить о ближайших окрестностях Великого Устюга, то здесь следует сказать о его теснейших связях с Сольвычегодском, находящемся в 87 километрах от него.
    Сольвычегодск – центр вотчины именитых людей Севера XVI-XVIII веков Строгановых. Строгановы много сделали для насаждения и развития в своей вотчине различных художеств и ремесел, заимствуя их из разных мест, а более всего из соседнего Устюга, издавна известного своими ремеслами. Нередко устюжские мастера подолгу жили в Сольвычегодске и работали там по специальности. Так, устюжский купец и мастер чернения Никита Иванович Буравкин в 1744 г. жил в Сольвычегодске и там работал. Такие случаи не единичны.
    Еще в XVIII веке Великий Устюг и его округа славились каменным и деревянным зодчеством, шитьем золотом, печными изразцами, резьбой и чеканкой по бересте, берестяными расписными и чеканными бураками (туесами), филигранными работами из серебра, финифтью, чернью по серебру и многими другими работами. Кустарная промышленность и художественные ремесла в экономике Устюга занимали большой удельный вес, так как население этого района, значительно меньше по сравнению с другими районами, занималось отхожими промыслами и отвлекалось в промышленность.
В завершение сего очерка нелишне будет сказать о народонаселении Великого Устюга, о сословном составе его жителей. История периода X-XI веков, представляет нам в этой стране обитавшую чудь – дикий народ, ведущий кочевой образ жизни. Если говорить о первых русских поселениях, то оно по всей очевидности связано с Новгородской колонизацией. Само название уже приближает нас к этой мысли, по аналогии с городами – Великий Новгород, Великие Луки, Ростов Великий, Великая Пермь, Великий Устюг. Городов с названием – Великий, всего пять, и видимо, названия эти даны неслучайно. Новгородцы, еще задолго до вступления в Ганзейский союз, могли основать на северо-востоке свои колонии, как опорные пункты, во время хождений в Югру и зырянские земли.
    Другая причина поселения могла возникнуть, как средство обороны от промышлявших здесь шаек ушкуйников, грабивших купеческие караваны. Хотя, как пишет Карамзин, сами устюжане после обретения ими самостоятельности, не брезговали подобным промыслом, за что Новгород посылал против них регулярные войска. Впрочем, неудивительно, что Устюг отделился от Новгорода, ибо тому способствовала удаленность города от метрополии. В начале XIII века картина несколько изменилась, ибо как гласит Устюжский летописец: Великий князь Всеволод отдал сыну своему Константину  «Ростов да иных пять городов». Произошло это в 1207 году. А в 1211 году назначил этот удел другому сыну Юрию (Георгию). Летопись указывает, что по разделе братьев, Устюг достался Георгию Всеволодовичу.
    Впрочем, как указывалось ранее, административно Устюг не подчинялся ни Новгороду, ни Москве. Отсюда, дух свободолюбия всегда жил в душах обитателей северо-двинских пределов. Устюжане состояли в основном из промысловиков и купцов. Это было то главное, что осталось в них от основавших это поселение новгородцев. Дух предприимчивости позволил устюжанам дойти даже до Америки, и в освоении огромных пространств Сибири устюжане также принимали непосредственное участие. К слову сказать, что иркутское купечество составилось большею частью из устюжан, а в Кяхте, откуда происходил вывоз товаров за рубеж, была устюжская торговая компания.
    Устюжане испокон веку обладали высокой степенью пассионарности, а потому и неудивительно, что свт. Стефан Великопермский, родом устюжанин, предпринял такой трудный путь, чтобы отправиться с проповедью Евангелия к язычникам пермякам.
Сословный состав Великого Устюга с веками изменился мало, например, согласно данным Генерального размежевания земель от 1786 г. находим, что купечества мужеского пола – 326 душ, женского – 357, мещанства: мужеска – 2069 душ, женска – 2239. Итак, все население составляло 4991 человек, не считая, впрочем, лиц служащих от короны.
    Последней яркой страницей в истории Устюга, с точки зрения его государственного значения, было создание в 1789 г. «Российско-Американской торговой компании», где устюжанин Михайло Матвеевич Булдаков (зять Григория Шелехова), был одним из ее организаторов. К сожалению, после открытия в 1869 г. Суэцкого канала, значение Восточного торгового центра – Кяхты, стало отходить на второй план.
    Тем не менее, в начале царствования Императора Александра III было открыто     Северо-Двинское пароходство. Первые пароходы приходили из-за рубежа. Например, в 1886 г. из Бельгии прибыл пароход «Пинега». Он работал на линии: Вологда – Архангельск; позднее, на линии: Вологда – Усть-Сысольск. Это был второй пароход компании. Затем, пароходы стали приходить из Сормова: «Пермь», «Десятинный» – построены в конце 90-х годов XIX столетия. В 1910 г. пришел пароход «Петр Великий», в 1911 г. – «Генерал Скобелев» и «Великий Князь», в 1912 г. – «А.С. Пушкин». Другие названия пароходов: «Холмогоры»,  «Опока»,  «Луч». В начале ХХ столетия в Великом Устюге был построен судостроительный завод «Северного пароходного общества», который существует и по сей день, как судоремонтный завод. На этом заводе, в 1910 г. был построен первый пароход, под названием «Опыт». В 1911 г. сошел со стапелей пароход «Бурлак».
    В годы советской власти, Устюг снова приобрел статус губернского центра (до августа 1929 г.), но затем предпочтение было отдано Архангельску. Звезда Устюга пошла на закат, но, как и в прежние времена, устюжан отличает простота нравов, душевная открытость и отсутствие лукавства, этой порчи «века сего», которая ныне, увы, так сильно овладела народом. Устюжанам удалось сохранить в себе нечто стародавнее, исконное, неповрежденное русское. Сохранить в чистоте то главное, что определяет мысли, чувства и сам образ жизни человека – сердцевину своей души. И, это не пустая похвала, ибо автор знает о том не понаслышке.


    Глава 2: «Землепроходцы Великоустюжские»

    Великий Устюг, с первых дней его основания, являлся самым крайним северо-восточным форпостом Древней Руси, а позднее, начиная с XV века, важнейшим стратегическим центром в овладении Сибири и Дальнего Востока. Поэтому, рассказывая об истории Великого Устюга, невозможно умолчать о таких славных его страницах, которые связаны с освоением Сибири, Дальнего Востока и Русской Америки. Освоением этих земель занимался, в основном служилый люд – казачество, мореходы, а также русские купцы, и лишь вслед им, спустя годы и десятилетия, приходили государственные чиновники, утверждались воеводства, и на карте Державы Российской появлялись новые области и губернии. Благодаря землепроходцам, Россия получила во владение территории от Урала до Тихого океана, и даже до Северной Америки.
    Волею Божьей, в освоении столь огромных территорий участвовали и землепроходцы устюжане. Город, находящийся при слиянии рек – Юг, Сухона и Северная Двина, и имевший, через реки – Вычегда и Уса, выход к северу Уральских гор, а оттуда, волоком к притоку Оби, и далее, по реке Обь, имел неоценимо выгодное значение в освоении Сибири и Русского Севера. Отсюда, неудивительно, что землепроходцы Северо-Двинского края, и собственно, устюжане, занимались освоением этих земель.
    Если говорить о землепроходцах, то, пожалуй, у всех на слуху будут такие знаменитые имена, как: Ерофей Хабаров, Семен Дежнев; несколько менее известные – Владимир Атласов, обошедший Камчатку, Михаил Неводчиков – в числе первых исследовавший Алеутские острова, Афанасий Бахов, с купцом Новиковым, впервые увидевший берега Аляски; Василий Шилов, составивший карту Алеутов, Михаил Булдаков – зять открывателя Русской Америки, Григория Шелехова. Все они, родом устюжане. Также и Иван Кусков (сподвижник А.А. Баранова, Правителя Русской Америки), был родом из Северо-Двинской земли, из г. Тотьмы, что в двухстах километрах от Великого Устюга. С именем Ивана Александровича Кускова связано строительство русских крепостей на Тихоокеанском побережье Америки, самым знаменитым из которых был Форт-Росс. Кусков, в течение многих лет был бессменным правителем этой крепости.
    Если говорить о первых целенаправленных попытках освоения Сибири, связанных с хождением за Урал, или как тогда говорили – в Югру, в  «остяцкие земли», то их можно отнести к началу XV века. Причем, понятие – Сибирь, для того времени имело расширительное значение. Под Сибирью подразумевались все земли прилегавшие к Уралу, как с запада, так и с востока. В данном случае, речь и именно о хождении за Урал, или иначе – за Большой Камень (другие названия – Столп, Югорский Камень, Меньшой Камень). Разумеется, экспедиции «охочих людей» и купцов, как Новгорода так и Великого Устюга, совершались и ранее, но первое летописное свидетельство, в рассказе о Тохтамыше, говорит о появлении русских в Сибири в 1407 году.
    В 1445 г. в Югру, уже проторенным путем, по нижнему течению Оби направился трехтысячный отряд новгородских воевод Василия Шенкурского и Михайло Яколя. Отряд Шенкурского знал, что от Вологды, по рекам Вологда и Сухона, можно на стругах придти в Устюг, а оттуда, также водным путем проследовать по Северной Двине, а затем, на северо-восток, по рекам Вычегда и Уса, до самого Большого Камня. Далее, волоком, до истока реки Собь, которая уже впадала в низовье великой сибирской реки Оби. Оттуда открывались два пути – либо вниз по Иртышу, либо на восток по Оби, туда, где ныне находятся города Новосибирск, Томск и Кемерово.
    Так или иначе, исследователи сходятся на мнении, что уже в конце XII века существовало два проторенных маршрута в следовании за Урал. Первый начинался в Усть-Юге, откуда шел по рекам Вычегда и Вымь, и далее, вымским волоком до реки Ухта, где по реке Ижма выходил на Печору, до впадавшей в нее на востоке Усы. Василий Шенкурский проследовал до Камня именно этим, первым маршрутом. (В XVI веке этот путь получил название Чрезкаменного). Другой путь за Урал шел по течению реки Щугора (приток Печоры), далее следовал волоком на реку Сыгву, впадающей в Северную Сосьву, а оттуда, уже напрямую можно было следовать в реку Обь. Этот путь еще в XII веке назывался Зырянской дорогой, или Русским тесом, ибо отмечался землепроходцами затесями на деревьях. Позднее был освоен и морской путь в Северное Зауралье. Он шел вдоль побережья, и через пролив Югорский Шар выходил к полуострову Ямал, который древнерусские мореходы преодолевали волоком и затем попадали на реку Обь.
    О Чрезкаменном пути есть упоминание у Н.М. Карамзина в 4-м томе  «Истории государства Российского», где он пишет, что устюжане грабили купцов новгородских, ходивших на Югру, и то, что новгородцы вынуждены были управиться с устюжанами. Событие это отмечалось 1329 годом. По этому же Чрезкаменному пути, уроженец Великого Устюга Василий Скряба, шел с дружиной, по повелению Великого Князя, в 1462 году. Спустя десять лет, в 1472 г. экспедиция князя Федора Пестрого прошла нижним Зырянским путем, от Нижнего Новгорода, через Казань. Затем, на восток по реке Каме, и по ее притоку вышла к уральской гряде, откуда по рекам Пелым и Тавда добрались до Иртыша. По всей очевидности, князь Федор Курбский и воевода Иван Травник, совершили свой поход в 148З г. также по Зырянскому пути, и по Иртышу спустились до г. Искер, который находился неподалеку от нынешнего Тобольска.
    Особое значение в освоении территорий Северо-Западной Сибири, приобрел поход трех дружин московских воевод – князей Семена Федоровича Курбского, Петра Ушатого и Василия Гаврилова, носившего прозвище Заболоцкий Бражник. В походе этом участвовало около пяти тысяч человек. Характерно, что в их числе было много устюжан, холмогорцев и вятичей. Экспедиция, возглавляемая московскими воеводами, по сути, состояла из трех самостоятельных отрядов, которые шли вместе лишь в начале пути, а затем, проследовав каждый своим маршрутом, воссоединилась на конечном этапе, перед переходом Урала. Объединение дружин, скорее всего, произошло на месте впадения реки Усы в Печору, то есть в городке Усташ. Начался этот поход в 1499 г. и закончился в 1500 году. Причем, существует две версии о преодолении соединенной дружиной Урала. Переход через Большой камень совершился, либо в верхнем течении рек Уса и Соби, либо нижним Зырянским путем, через реку Вишеру (приток Камы), и далее через Камень в Лозьва реку. Лозьва же впадала в Тавду, Тавда несла свои воды в Тобол, а Тобол впадал Иртыш.
    Именно после этого похода, в Европе заговорили о Югорской земле, или – Мангазее, как области богатой пушниной. Не случайно, что в 1500 г., у европейских королей и даже у папы Римского появились собольи шубы и горностаевы воротники. Частью они были привезены купцами, частью подарены царем Иоанном III. Эти дары несли с собой еще и политический смысл. Царь Русский как-бы говорил европейским монархам, что Мангазея ныне, на правах первооткрывателя, отходит к Московскому царству.
    После падения Казани в 1552 г., освоение пространств Сибири становилось делом не только необходимым, но и неизбежным, ибо путь к освоению Сибири открывался по более простому Пермскому направлению. Начинаясь от Перми, он следовал далее по реке Чусовой к истокам Туры, и уже оттуда, открывался путь к Тоболу, Иртышу и Оби. Собственно, стихийное продвижение на Восток началось еще за четверть века до похода Ермака в Сибирь. Тому способствовал тот факт, что в 1555 г. владетель Сибирского юрта Едигер признал себя данником Москвы. Этим воспользовались промышленники Строгановы, благодаря которым, оказались освоенными территории рек Туры и Тобола. Например, согласно царской грамоте от 1574 г. жители этих земель обязаны были платить ясак Москве. Таким образом, поход Ермака за Большой Камень было событием  назревшим  и исторически необходим.

    Хотя целью нашего очерка является рассказ о мореходах и землепроходцах Великого Устюга, но при этом нельзя обойти стороной такого выдающегося человека, каким был Василий Тимофеевич Ермак. Без подвига этого легендарного покорителя земли сибирской, невозможно было бы уже в 1639 г. выйти к берегам Охотского моря томскому казаку Ивану Москвитину, а в 1645 г. достичь Тихоокеанского берега другому покорителю Сибири, Василию Пояркову. Что позволило, следом за ними, устюжанину Ерофею Хабарову открыть в 1649 г. кратчайший путь от Якутска до Амура.
    В 1558 году, шесть лет спустя после взятия Казани, солепромышленники Строгановы получили от Царя Ивана IV жалованную грамоту на освоение земель по рекам Каме, Чусовой и Сылве. Верховья этих земель находились на Уральском хребте, откуда открывалась дорога в Зауралье. Пермская вотчина Строгановых быстро заселялась и уже в 1574 г. насчитывала десятки деревень и ремесленных слобод. Крестьяне и мастера-умельцы строгановской вотчины «дворы ставили, пашни распахивали, пожни расчищали, в реках и озерах рыбы ловили, а где обнаруживался соляной «рассол», там варницы ставили и соль варили, и трубы соляные и кладези делали, и дрова секли к соляному варенью». Вместе с тем, строгановские люди организовывали добычу железа и создавали мелкое ремесленное хозяйство. Но, успешному освоению Западного Приуралья и Сибири препятствовало Сибирское ханство. Строгановы обнаружили полную неспособность справиться с татарскими набегами.
    Первоначально хан Кучум даже признал вассальную зависимость Сибирского ханства от Руси и принял московского посла Третьяка Чебукова в своих владениях. Но уже в 1573 г. Кучум открыто выступил против русских поселенцев и строгановских владений в Сибири. Он захватил речные пути, ведущие из Сибири за Урал, более того, его войска под предводительством племянника Маметкула разграбили племена остяков и вогулов и вторглись на территорию русских поселений. В довершение всего, по указанию Кучума был убит московский посол Третьяк Чебуков. Убийство послов всегда расценивалось, как вызов и объявление войны. В этих условиях в Зауралье появился отряд казачьего атамана Ермака.
    Исследуя историческую обстановку того времени. Следует отметить, что необходимость похода Ермака за Урал обуславливалась не только агрессией хана Кучума. Например, немецкий шпион Генрих Штаден, который, то служил опричником у Ивана Грозного, то становился рыбинским мельником, то скупал мехи в поморских городах, вовсю взывал к властителям Европы – к вогезскому графу Гансу, польскому королю Стефану Баторию и к самому римско-германскому императору Рудольфу: «спешите захватить русский Север!». За продвижением Московии на Восток внимательно наблюдали королевские Испания и Великобритания. Результатом этих претензий явилась экспедиция англичан Артура Пэта и Чарльза Джекмана на кораблях «Джордж» и «Уильям». В 1580 г. они вышли из Великобритании с намерением обнаружить северный путь в Китай. Но, после долгих лет безуспешных скитаний, в 1589 г. в Англию возвратился только один Пэт. Экспедиция Пэта и Джекмана не являлась первой, ибо много ранее, в середине XVI века, в устье Северной Двины было найдено потерпевшее крушение английское торговое судно. Этот факт является самоговорящим, свидетельствуя о более ранних попытках иностранцев овладеть Северным морским путем.
    Видимо, совершенно не напрасно, иноземный посол рыцарь Герберштейн расспрашивал Семена Курбского о его походе в Югру. И, видимо, не напрасно, представитель лондонской торговой компании Иеремия Горсей, деятельно интересовался этими же вопросами.
    До нас дошли некоторые сведения о происхождении легендарного героя Ермака. Дед его, Афанасий Григорьевич Аленин, был посадским человеком города Суздаля. В трудные годы он переехал во Владимир и нанялся в ямщики. Дети Афанасия Аленина Родион и Тимофей ушли к Строгановым на реку Чусовую. Вначале гоняли струги по реке, а затем проводили караваны судов вотчинников по Волге к Астрахани. Затем, Тимофей Афанасьевич оставил это поприще, и ушел от Строгановых на Дон. Прошли годы, и сын его, Василий, снова вернулся к Строгановым, но уже в качестве атамана, где был принят со своим отрядом на службу к уральскому промышленнику.
Свой первый поход против войск сибирского хана Ермак совершил в сентябре 1578 г. в верховья реки Сылвы. В результате проверки боем было установлено, что военное могущество Сибирского ханства слишком преувеличено. Ко всему, Ермак увидел, что живущие в Зауралье коренные племена, враждебно относятся к хану Кучуму. Все это натолкнула Ермака на мысль о возможности сокрушения господства Сибирского ханства. Возвратившись после похода в Чусовой городок – центр строгановских владений, Ермак стал тщательно готовиться к новому походу, теперь уже с целью разгрома Сибирского ханства. Перед выходом отряд Ермака насчитывал 1650 человек, который разделялся на пять полков. На вооружении казаков находились три пушки, 30 пищалей, самострелы, луки, сабли и боевые топоры.
    Против казаков хан Кучум мобилизовал многократно превосходящее войско, около 10 тысяч человек. На вооружении у татар, кроме обычных луков, сабель и копий, было только две пушки, которые незадолго до этого были привезены из Крыма. Ермак прекрасно понимал, что без поддержки местного  населения, одолеть Кучума будет очень нелегко. Поэтому, с самого начала он отдал приказ, не чинить зла местным племенам. Более того, проявил себя как опытный дипломат, разъясняя при встречах с местными мурзами и старейшинами, все выгоды, в случае принятия подданства Белого царя. Собственно, именно поддержка коренного населения оказала неоценимую услугу в битве за Искер – столицу Сибирского ханства.
    Продвигался отряд Ермака по всем правилам военного искусства. Оружие содержалось в полной готовности, а на стоянках стан обносился острогом. В конце 1579 г. отряд прибыл к реке Тагил и остановился на зимовку. В мае 1580 г. спускаясь по Тагилу, казаки нанесли поражение мурзе Епанче и заняли город Епанчин (Туринск). Затем, таким же образом был взят город Чинги-Туре (Тюмень). Хан Кучум стал усиленно готовиться к встрече с Ермаком, дополнительно укрепив Искер каменными и деревянными оборонительными сооружениями.
    В стремлении воспрепятствовать движению казаков, Кучум послал вперед войско Маметкула, своего племянника. В июне 1581 года, на реке Тоболе, у Бабасановых Юрт, произошло серьезное столкновение с воинами Маметкула. Казаки Ермака были уверены в себе, поэтому было принято решение атаковать противника. Ружейный залп по наступающей коннице отбросил ее, но не прекратил боя. Тогда воины Ермака бросились в рукопашную, и не выдержавшие натиска татары обратились в бегство. После этого боя, отряд уже не встречал серьезного сопротивления, и победа следовала за победой.
    Штурм Искера начался на Праздник Покрова Божьей Матери 1582 года. Именно в этот день, тридцатью годами ранее, произошел штурм Казани, завершившийся ее падением. Эти явные параллели, были несомненным указанием Свыше для войска Ермака. Есть основания полагать, что казаки это понимали. Штурм Искера начался 1-го октября на Чувашском мысу, но из-за хорошо оборудованных укреплений, оказался неудачным. Повторение штурма произошло 23 октября, на другой день после празднования Казанской иконы Божьей Матери. Воины Кучума, отбив первый натиск, сами вышли на вылазку, но в рукопашном бою были наголову разбиты. И если отборные части Кучума сражались насмерть, то служившие в его войске остяки и вогулы, использовали открывшуюся возможность для прямого дезертирства. Кучум был вынужден оставить свою столицу.
    В некоторых народных сказах и былинах, повествующих о подвигах Ермака Тимофеевича, о легендарном покорителе Сибири говорится как о разбойнике, который победой над Кучумом заслужил себе царское прощение. Вопреки этому историк Н. Костомаров приводит веские доказательства того, что в начале 80-х годов Ермак числился на царской службе по Перми Великой и еще до поступления на государственную службу успел побывать за Уралом, даже зазимовал там. Но, тем не менее, в адрес Строгановых, от царя Иоанна IV была послана «гневная грамота», по причине походов Ермака, которые именовались самовольными и разбойными. Что же принудило Русского Самодержца к написанию таковой грамоты, хотя он, как никто другой был заинтересован в присоединении Сибири к Московскому царству.
    В то время, когда поход Ермака только начинался, у царя Иоанна IV было нелегкое положение. Война с польским королем Баторием вызвала острый недостаток пороха, свинца, селитры. Грозному пришлось просить английскую королеву Елизавету о помощи. Наверняка царь знал об экспедиции Пэта и Джекмана, но чтобы избежать дипломатических осложнений, закрыл на это глаза. Одновременно с этим, из соображений внешнеполитического характера, поход Ермака был объявлен разбойным и самовольным. Следует отметить, что Василий Тимофеевич тоже знал о притязаниях англичан на сибирские земли от плененного им Маметкула. Племянника Кучума он отправил под охраной в Москву, а своего сподвижника Богдана Брязгу послал к устью Оби, куда и сам направился несколько позднее. Есть основания полагать, что собирая дань с покоренных земель, Богдан Брязга, да и сам Ермак, одновременно занимались поисками погибшего английского корабля. Отыскание столь серьезной улики, могло послужить средством для оправдания «разбойничьих» действий Ермака. Но, оправдываться легендарному герою не пришлось: к этому времени, после мнимой опалы, к Ермаку пришло и царское прощение, выразившееся в подареннном ему железном панцире с золотым орлом. После того, как стало ясно – кто хозяин Сибири, Иван Грозный уже не боялся осложнений с иностранными державами. В доказательство этого, он послал пятьсот ратных людей на помощь Ермаку.
Летом 1585 года, оправившись после сокрушительного поражения, Кучум с одной тысячей воинов появился на реке Вагае (приток Иртыша). Узнав о приближении противника, Ермак с полуторасотней казаков вышел навстречу Кучуму, и в предверии битвы, остановился на ночлег неподалеку от устья Вагая. В ночь на Преображение Господня (6-го августа ст.ст.), в грозу, татары тайно переправились к месту стоянки Ермака, и неожиданно напали на спящих казаков. В завязавшейся схватке Ермак дрался до последнего, но пробившись сквозь толпу неприятелей к стругам, оступился и утонул. Татары, как свидетельствуют легенды местных народов, обнаружив тело Ермака на берегу реки, положили его на помост для обозрения и расстреливали погибшего из луков. По преданию, раны убитого Ермака источали кровь, что привело татар в суеверный ужас, и они с почестями погребли останки грозного для них атамана.
    Исторический итог походов Ермака состоял в том, что благодаря Ермаку был разбит последний оплот татарской орды, и позднее, после гибели хана Кучума, уже некому было препятствовать в продвижении на Восток русских землепроходцев.

    Через прорубленную Ермаком «широкую дверь», вслед за землепроходцами, в необозримые пространства Сибири устремились переселенцы: промышленники, купцы, крестьяне, ремесленники. Сибирские земли осваивались быстро. В 1586 г. была основана Тюмень, в 1587 г. – Тобольск, в 1598 г. основан г. Верхотурье, ставший важнейшим узловым центром и перевалочной базой, при передвижении на Восток. Верхотурье снабжало хлебом служилых людей и отпускало семена первым крестьянам для посевов. В 1604 г. был основан Томск, в 1619 г. – Енисейск. Это были горячие и беспокойные годы. В 1627 г. ушел на Ангару Максим Перфильев с отрядом в сорок человек. Ему удалось первому достичь бурятских жилищ. В следующем году, никому не известный Василий Бугор, выстроив посреди Енисейска десять удальцов лыжников, и перекрестившись на восток, ушел вместе с ними искать великую реку Лену.
    В том же, 1628 г. братья устюжане Ерофей и Никифор Хабаровы бродили по гиблой тундре от Мангазеи до Таймыра. Причем, тремя годами ранее, Ерофей отдельно от брата совершил на коче поход из Тобольска в Мангазею.
    В 16З1 г. были основаны Братский и Усть-Кутский остроги, а годом позже отрядом сотника Петра Бекетова на правом берегу Лены основан Ленский острог. В 1640 г. по повелению Государя Михаила Феодоровича Романова сюда прибыли воеводы Петр Головин и Матвей Глебов, с целью создать якутское воеводство. С ними же прибыл и Василий Поярков. Надо сказать, что Хабаров впоследствии много претерпел неправд от самовластного воеводы Головина. Но, как-бы то ни было, воеводство было учреждено, а сам острог перенесли на другое место, в семидесяти верстах от прежнего, и назвали его уже не Ленским, а Якутским.
    К тому времени, благодаря походу казаков Ивана Москвитина и Дмитрия Копылова уже было известно о существовании океана на востоке. Казачий отряд Москвитина вышел из Томска в 16З6 г. для обследования «Ленской землицы». По достижении Ленского острога, движение было продолжено к реке Алдан, где согласно рассказам тунгусов, на побережье Ламы (океана) имелись земли богатые соболями. Следуя указанным маршрутом, отряд по рекам Мая и Улья вышел в Охотское море. Обследовав побережье, казаки дошли до устья Амура и северной оконечности острова Сахалин.
    О результатах похода Москвитина узнали прибывшие на другой год Головин и Поярков. Одновременно с этим, в 1641 г. состоялась экспедиция тобольского казака Курбата Иванова к верховьям Лены и ее притокам. По окончании экспедиции, в Якутск был доставлен чертеж пройденных отрядом земель. Годом позже, Курбат Иванов побывал на Байкале, и также составил чертеж Байкала с землицами. В этих условиях в якутских землях появился уроженец посада Великого Устюга, Ерофей Павлович Хабаров. Но, прежде чем перейти к рассказу о Хабарове, должно сказать несколько слов о Василии Пояркове, ибо Хабаров, в экспедиции на Амур следовал его маршрутом, но только более коротким и удобным.
    Василий Поярков состоял у якутского воеводы Петра Головина управляющим делами, или как говорили тогда – «письменным головой». Так бы и занимался Поярков рутинной бумажной работой, если бы в 1643 г. не был послан по наказу воеводы, для отыскания пути на Амур и «пашенной землицы» – Даурии. Задача была совсем непраздная, ибо в случае удачи, открывался не только новый торговый путь к Китаю, но и решалась проблема в снабжении хлебом появившихся в Сибири русских поселений. 15 июня 1643 г. отряд из 132 человек вышел из Якутска.
    Путь следования шел по рекам Лене и Алдану, а затем, пройдя по его притоку Учуру, повернул на реку Гонам. Плавание по Гонаму было очень тяжелым, ибо пришлось преодолеть 64 порога. Дополнительная сложность состояло в том, что движение экспедиции шло вверх по Гонаму, поэтому казакам пришлось в течение пяти недель, тянуть ладьи бечевой вверх по реке. Когда дальнейшее движение стало невозможным, то решили дождаться зимы. Выпавший снег позволил в короткий срок достигнуть Станового хребта на лыжах и санях. Часть отряда оставили при этом на Гонаме, а с остальными участниками похода преодолели хребет и достигли притока Зеи – истока реки Брянты. Построив плоскодонные лодки, поярковцы по Брянте и Зее достигли даурского селения Умлекан и зазимовали там.
    Исследуя опыт экспедиции Василия Пояркова, убеждаешься в ошибочности тактики ее руководителя, по отношении к туземцам, что, в конечном итоге, едва не привело к срыву поставленной задачи. Особенно невыигрышной она проявляется в свете тонкой дипломатии, которую проводил  Ермак, при взаимодействии с местным населением. Ошибка Пояркова состояла в том, что он с самого начала настроил против себя дауров, веками живущих на этой земле. Во время одного столкновения, Поярков взял в плен местечкового князя Доптыула. От Доптыула стало известно, что в Даурии есть все: пшеничная мука, просо, яблоки, огурцы, дыни, свинина, курятина, вино и виноград. Сами дауры ели на серебре, носили шелковые одежды, делали бумагу и добывали постное масло. Впрочем, одежду и серебро они получали в результате торговли с Китаем. Все это Поярков мог бы получить, если бы обращался с даурами не как хозяин, а как гость. Но, у дауров, по отношению к казакам уже сложилось враждебное отношение, поэтому, в результате полуголодной зимовки и частых нападений туземцев на острог, в Умлекане навечно остались сорок казаков.
    Весной отправились на лодках по реке Зее, а затем по Амуру, или, как называли его местные жители, по Шилкару. Отношение же к поярковцам всюду было одинаковое, как от дауров на Зее, так и от джючеров на Амуре, в них видели врагов. Как ни старались казаки свести к минимуму контакты с туземцами, им все же не удалось избежать двух крупных стычек. В результате этих столкновений, отряд потерял еще свыше тридцати воинов. Василию Пояркову оставался только один путь – к устью Амура.
    Весной 1645 г. отряд Пояркова вышел в Охотское море и справа на выходе из Амура казаки увидели на горизонте берег острова Сахалин. Следуя вдоль берега, достигли устья реки Улья, по которой, пятью годами ранее, Иван Москвитин, следуя с запада на восток, достиг Охотского моря. После зимовки, в 1646 г. остатки отряда вернулись в Якутск, преодолев в общей сложности восемь тысяч километров.
    Такова предыстория путешествия Ерофея Павловича Хабарова, который, следуя по стопам Пояркова, открыл более короткий путь в Даурию.
    Происходил Хабаров, как уже было сказано выше, из посадских людей Великого Устюга. До похода в Сибирь, у себя на родине, в Сольвычегодске, он занимался солеварением, а в  начале тридцатых годов прибыл на Лену и, шесть лет скитался в ее пределах, занимаясь пушным промыслом. До похода на Лену Ерофей Павлович пытался обосноваться на Енисее и заняться хлебопашеством, но его неугомонная натура требовала активной деятельности. В 1638 г. Хабаров решил снова начать оседлый образ жизни, для чего поселился на «пустой земле» при впадении реки Киренги в Лену, поставив там соляную варницу и мельницу. Соль при этом получалась ничуть не хуже, чем в Сольвычегодске. Занялся Хабаров и хлебопашеством, распахав для этой цели шестьдесят десятин земли.
    Прибывший сюда через два года Головин, в начале благосклонно отнесся к преуспевающему промышленнику, но, тем не менее, вместо одной десятой части урожая забрал пятую часть. Благосклонность воеводы была, увы, непродолжительной. Закончилось все тем, что Головин реквизировал в «государеву казну» три тысячи пудов хлеба, потом описал соляные варницы (в те времена очень доходный промысел) и отобрал пашенные земли.
    В 1641 г. Хабаров с работниками переселился устье реки Киренги, и основав селение, снова развил бурную хозяйственную деятельность. Но и здесь, через два года, его настигла рука самовластного воеводы, который снова отобрал земли, а самого Хабарова посадил в тюрьму, за отказ безвозмездно снабжать якутскую казну хлебом. Только в 1645 г. Ерофей вышел из тюрьмы, после чего снова решил попытать счастья на новых, еще не полностью освоенных землях. Петра Головина перевели к тому времени в другое место, а в Якутск прибыли новые воеводы Василий Пушкин и Кирилл Супонев. Свобода была дарована Хабарову, но, лишь только после возвращения Пояркова, он всерьез задумался о возможности самостоятельного похода на Амур.
    Тщательно исследовав ранее пройденные маршруты, в марте 1649 г. Хабаров написал на имя нового якутского воеводы Д. Францбекова челобитную, в которой просил его разрешить поход на Амур. Рассмотрев ее, воевода разрешил Хабарову с охочими людьми, в количестве 150 человек, без государева жалованья идти в Приамурье. При этом предписывалось действовать в основном мирными средствами. Помимо всего воевода приказал «Ерофейке… послать в Якутский острог... рекам чертеж».
    Охочих людей у Хабарова собралось всего 70 человек, но это его не остановило. Заняв денег у самого воеводы Францбекова, в конце марта 1649 г. Хабаров вышел вместе с отрядом из Илимского острога. К осени он добрался до Тугира – притока Олекмы и зазимовал там. Но, надо было знать натуру Хабарова. Уже в январе 1650 г., воспользовавшись картами, казаки прошли вверх по Тугиру и, преодолев отроги Саянского хребта, весной дошли до даурского селения Лавкай на Амуре. Кратчайший путь к великой сибирской реке был найден, поэтому, оставив в остроге часть своего отряда, с группой из двадцати человек возвратился за помощью в Якутск.
    26 мая того же года он явился в Якутск с докладом и чертежами о проделанном пути. В своем отчете Хабаров прямо говорил о пользе, которую принесет заведение пашен в Даурии. Ибо, это позволит обеспечить хлебом все города Восточной Сибири. Надо отдать должное воеводе, что изучив отчет Хабарова, он сразу же сообщил в Москву о том, что «Тебе Государю будет прибыль большая и в Якуцкий острог хлеба присылать будет не надобно, ибо Государь, та Даурская земля будет прибыльнее Лены, и против всей Сибири место в том украшено и изобильно».
    Не ожидая ответа Царя, Францбеков выделил Хабарову 21-го стрельца, а всего с добровольцами собралось 117 человек. К осени отряд дошел до Левкая, где их ожидала оставшаяся дружина. Казаки доложили атаману о нападениях дауров на их стан. В результате слишком решительных действий Пояркова, настороженное отношение к «белым людям» приняло откровенно враждебный характер. Теперь, поневоле, пришлось отставить указание Францбекова: «действовать мирными средствами». Хабаров, собрав весь свой отряд, пошел против дауров, засевших в Албазине. Несмотря на то, что город был хорошо укреплен, дауры его оставили и отступили. Преследуя отступающих, казаки через десять дней столкнулись с многочисленным войском. Решено было принять бой и, несмотря на значительный перевес, дауры дрогнули и побежали
    Построив вблизи этого места острог и оставив группу крестьян для обработки пашен, Хабаров с отрядом возвратился в Албазин на зимовку. В июне следующего 1651 г. начался героический поход вниз по Амуру.
    Двадцатого августа отряд дошел до городка князя Толги. Он был хорошо укреплен и обнесен высокими стенами. Но, тем не менее, крепость была взята без боя. Пленные вместе со своим князем принесли присягу на верность Русскому Царю. Наступала осень и казаки начали готовиться к зиме: строили избы, готовили земли под пашни, но неожиданно, дауры побросали свои жилища и ушли всем улусом. Через полгода выяснилась истинная причина этого странного бегства.
    Почувствовав опасность, Хабаров оставил Толгу и спустился вниз по Амуру. На зимовку остановились в Ачанском остроге (на мысе Джаори, в 3-х км от нынешнего села Троицкого). В марте 1652 г. казаки внезапно обнаружили под стенами острога большое войско маньчжуров, вооруженных пищалями и пушками.
    Маньчжурские лазутчики напряженно следили за движением отряда Хабарова, и поначалу натравливали на него местных князей. Но дауры, убедившись в непобедимости казачьего отряда, решили сдаться на милость победителя, которая им и была оказана. У маньчжуров оставался только один выход: пойти против Хабарова с регулярным войском. Приблизившись скрытно к Ачанскому острогу, воспользовавшись внезапностью нападения, маньчжуры в короткий срок сделали пролом в стене. Но казаки успели подтянуть к пролому медную пушку, и ко всему, открыли со стен огонь из пищалей. Маньчжуры отступили, и казаки, воспользовавшись замешательством неприятеля, бросились вперед. Хотя их было всего триста человек, маньчжуры были разбиты. В качестве трофеев достались пушки,  пищали и знамена.
    Учитывая малочисленность своего отряда, Хабаров был вынужден возвратиться вверх по Амуру. В середине мая, из Якутска прибыл отряд Т. Чечигина, численностью 137 человек. Ранее этого, на поиски Хабарова была послана команда казаков из 27 человек, главе с И. Нагибой. Ирония судьбы состояла в том, что И. Нагиба полностью повторил путь Пояркова и в сентябре 1653 г. возвратился в Якутск. Положение также осложнилось тем, что его соратники А. Иванов и С. Поляков, решили отделиться от объединенного отряда. Но, эта попытка была пресечена решительными действиями Хабарова. В войске пришлось ввести жесткую дисциплину.
    Неизвестно чем закончилось бы это противостояние, но в конце лета 1653 г. на Амур, в устье Зеи прибыл московский дворянин Л.И. Зиновьев, с указом подготовить все необходимое для приема правительственных войск. Зиновьев привез для Хабарова награду – золотой червонец от Царя, но вместо вручения награды, был вынужден подвергнуть атамана аресту. Бывшие соратники написали на Хабарова жалобу, обвинив в «нерадении казны государевой, закабалении служилых людей и опустошении всего Амурского края». После недолго проведенного «розыска», Зиновьев отстранил Хабарова от руководства, отобрал все его имущество и под арестом увез в Москву. И, даже долговая расписка, данная им Францбекову, была подшита к делу.
    Как если бы «дамоклов меч» опалы постоянно висел над головой Хабарова. Не успевал он создать себе положение, или нажить состояние, как все терял в один момент. Но, милостью Божьей, в июне 1655 г. Сибирский приказ оправдал Хабарова. Более того, присудили возвратить все отобранное имущество, а впоследствии, учитывая заслуги перед Царем и государством, ввели в привилегированное сословие, присвоив звание «боярского сына». В 1658 г. Хабаров возвратился на Лену, в Усть-Киренгский острожек, куда был назначен управителем деревень верхнего и среднего течения Лены – от Усть-Кута до Чечуйского волока. Оклад за службу ему полагался натурой, но он отказался от хлебного жалованья и вновь занялся хлебопашеством.
    Обвинение с землепроходца было снято, но, прежние долги продолжали взиматься, и в 1660 г. Хабаров вновь угодил в тюрьму. Вскоре, под поручительство, из тюрьмы был освобожден, хотя долги все-равно продолжал выплачивать. За эти годы, в Даурию пришли тысячи переселенцев, зримым образом выражая плоды его дел, но душа матерого землепроходца томилась. Уже на склоне лет, в 1667 г. он подарил свою заимку в Усть-Киренге монастырю и подал челобитную тобольскому воеводе П.И. Годунову. В челобитной он просил вновь отпустить его в Даурскую землю «для городовых и острожных поставок и хлебной пахоты». Однако просьба Хабарова осталась без ответа.

    Несмотря на превратности в судьбах Якутских землепроходцев, дело их не пропало втуне. Еще при жизни Хабарова были основаны такие важные опорные пункты, как Нерчинский острог и, в Забайкалье – Телембинский острог. А в 1682 г. официально утверждается административная единица в составе Русского государства – Албазинское воеводство. Одновременно с этим шло активное освоение и северных земель Сибири. Связано оно, в первую очередь с именами Ильи Перфильева, Постника Иванова Губаря, Ивана Реброва, Исая Игнатьева Мезенца, Михаила Стадухина, Семена Дежнева. Наверняка, пересекались их пути с открывателями Забайкалья и Даурских земель, не могли не пересекаться. Жили в одно время, обращались с челобитными к одним и тем же воеводам, будь то Тобольск или Якутск, заходили помолиться перед трудными походами в одни и те же церкви, и уж что непременно могло быть, пивали пиво и брагу в одних и тех же корчмах. Знали, наверняка знали они о походах своих товарищей, и если не прямо – из уст в уста, то из разговоров других. Беседы эти воспламеняли дух, вселяли уверенность и дерзновение, давали надежду на возможность преодоления огромных пространств.
    О первых тридцати годах жизни Семена Ивановича Дежнева известно лишь то, что родился он в Великом Устюге, предположительно в 1605 году. Поначалу служил в Тобольске, затем в Енисейском остроге. Дважды при этом побывал на реке Индигирке, где занимался охотой на соболя. Первое хождение на Индигирку совершилось в 1638 г. по поручению Постника Иванова Губаря. В 1638 году, когда был основан Якутский острог, перешел туда на службу. А в начале 1641 года, по прибытии туда воеводы Головина, получил от него указание идти на реку Яну для сбора ясака, пушной подати. Река эта лежала «за Камнем», как тогда называли Верхоянский хребет. Чтобы добраться до места, пришлось дважды перевалить через горный хребет, отдельные вершины которого достигали полутора верст высоты. Вернулся Дежнев только с двумя спутниками-казаками, доставив в Якутский острог 340 соболей.
    Не успел Дежнев вернуться назад, как вскоре был послан с казачьим десятником Михаилом Стадухиным (впоследствии много ему досадившим) на Оймякон, для сбора той же пушной подати. Река Оймякон была открыта года за два до этого отрядом Елисея Рожи, Третьяка Хомяка и Григория Летиева. Жизнь на Оймяконе оказалась трудной, поэтому предстояло два пути, либо на юг, по реке Охоте к Охотскому морю, либо на север по Индигирке к Студеному морю. Путь на юг преградил хребет Джугджур, и хотя до «Ламы» (океана, моря) было рукой подать, пришлось вернуться к Оймякону.
     Из крепкого леса казаки построили большое, поднимавшее до 2-х тысяч пудов груза и до полусотни человек судно – коч, специально приспособленное для плавания во льдах и обладавшее килевым устройством. Спустившись вниз по Оймякону и по Индигирке, за верхними порогами Индигирки (за шиверами), товарищи Дежнева построили Зашиверский острог, имевший важное транспортное и военное значение. Жизнь на Крайнем Севере вовсе не была безопасной, так как периодически приходилось отражать набеги горных племен ламутов. 
    Вскоре, коч Дежнева достиг реки Алазеи, где к тому времени старый его приятель, Дмитрий Михайлов Зырян (по прозвищу Ерило) построил острог. В остроге остановились только для того, чтобы построить кочи, ибо казаки знали, что Алазея не главная река, а потому, совершив необходимые приготовления, через протоку, где стоит Русское устье, вышли в море. На Колыму отряд прибыл в 1643 году.
    «А река Колыма, - писал в Якутск Стадухин, - велика, есть с Лену реку, идет в море так же как и Лена, под тот же ветер, под восток и под север». По Колыме казаки дошли до реки Анюй, где срубили зимовье. Уже через год Нижнеколымский острог получил неоценимое значение, не только как перевалочный центр на пути в Студеное море, но и по сухопутному пути к реке Анадырь, откуда открывался путь через реку Пенжину на Камчатский полуостров.
    В 1645 г. Стадухин с частью отряда отправился в Якутск, оставив в Колымском остроге Дежнева с тринадцатью казаками. Впрочем, приказчиком острога был Вторый Гаврилов, который остался таковым и далее, так как назначенный на его место Дмитрий Зырян погиб по дороге. Обосновавшиеся на Колыме казаки часто слышали о большой реке Погыче, путая ее с рекой Анадырь. Говорили, что река эта богата серебром и соболями и что лежит она в нескольких днях пути от реки Колымы. Первую попытку добраться до чудесной реки, сделали в 1646 году Исай Игнатьев и Семен Алексеев. Но, достичь им удалось только Чаунской губы, где землепроходцы обнаружили чукотское стойбище, с населением которого наладили успешную меновую торговлю. 
    Надо ли говорить, что это путешествие вызвало массу толков. Игнатьев и Алексеев рассказывали, что море в тех местах кишит моржами, а так как цена «рыбьего зуба» (моржовой кости), стоила до 25-ти рублей за пуд, то это еще более подогрело аппетиты казаков и промышленников.
    Более пятидесяти человек «охочих людей» изъявило желание идти на реку Погычу. Во главе промышленников стоял приказчик крупного московского купца Усова – Федот Попов Холмогорец. Именно Холмогорец попросил Второго Гаврилова назначить в экспедицию служилого человека. Семен Дежнев вызвался идти добровольно, и ему дана была наказная память. Экспедиция эта вышла летом 1647 года, но окончилась неудачно: помешали крайне тяжелые льды. Кочи не смогли пробиться и вернулись в Нижнеколымск.
    Впереди предстояло долгое зимовье, но от Анадырь-реки не отказался ни Федот Попов, ни Семен Дежнев. Зимой в Нижнеколымске организовался отряд, под руководством приказчиков другого московского купца Гусельникова – Афанасия Андреева и Бессона Астафьева. Дежнев, тем временем, отправился на Индигирку, где добыв соболей, на вырученные деньги смог купить судно. Всего было построено шесть кочей, которые имели много товару для меновой торговли. Ко всему, они были оснащены по части вооружения, а также имели мореходные инструменты – тринадцать «костяных маток», компасов, которые позволяли ориентироваться по солнцу.
    В самый последний момент к экспедиции присоединился  седьмой ключ, под командой беглого казака Герасима Анкудинова. Анкудинов собрал шайку из таких же как он искателей удачи, и поначалу попытался получить наказную память у Второго Гаврилова. Что было бы с купеческой экспедицией, в случае получения такового документа – нетрудно догадаться. В наказной памяти Анкудинову было отказано. Тогда Анкудинов самовольно присоединился к экспедиции, когда караван судов уже вышел из Нижнеколымска. Всего, вместе с командой Анкудинова, насчитывалось девяносто человек. Дежнев разделил экспедицию на три отряда. Первым командовал Федот Алексеев Холмогорец, вторым – Афанасий Андреев и Бессон Астафьев, третьим командовал он сам.
    Поначалу погода благоприятствовала плаванию, также не было препятствий от льдов, как в предыдущем году, но за Шелагским мысом начался шторм и на берег выбросило два коча. О судьбе их рассказал побывавший здесь год спустя, в 1649 г. Михаил Стадухин. Чукчи говорили ему, что «два коча на море разбило, и наши люди тех людей побили». Остальным пяти кочам удалось через два с лишним месяца достичь мыса, который сейчас на всех картах мира называется именем Дежнева. О Большом Каменном Носе, возле которого погибло еще два коча, Дежнев так писал в своем донесении: «И тот нос вышел в море гораздо далеко, а живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губу по два зуба немалых костяных». Сейчас уже установлено, что то были эскимосы, носившие костяные втулки в отверстии, прорезанном в нижней губе.
    Положение вскоре обострилось тем, что при прохождении мыса, за которым уже открывался вход в Тихий океан, погиб коч Герасима Анкудинова. Дежневу пришлось пустить на борт отчаянных молодцов беглого казака. Дата 20 сентября 1648 г. стала трагичной; разыгравшейся бурей унесло в океан коч Федота Попова Холмогорца. «И того Федота со мною, Семейкою, на море разнесло без вести», - с горечью поведал впоследствии Дежнев.
Погиб ли в этой буре Анкудинов или был подобран Холмогорцем, сейчас уже трудно установить, но то, что судно Федота Алексеева Попова вошло в устье реки Камчатки, где дошло до притока реки Никул, установлено исследователями этой экспедиции. Местные жители, коряки и камчадалы сказывали пришедшим сюда впоследствии русским людям, о том, что пришли сюда два коча и поставили два острога. Также существует свидетельство, что после зимовки кочи обогнули Камчатку и остановились на реке Тигиль, то есть в северной оконечности Камчатского полуострова. В борьбе с лишениями, от болезней и во время неравных боев с местными жителями мореплаватели-казаки погибли все до единого. Где и как это произошло, в точности неизвестно.
    Бурей вынесло на берег и коч Семена Дежнева. Оставшиеся в живых казаки дошли на лыжах до устья Анадыря. Идти пришлось десять недель. В живых осталось только двадцать четыре человека. Чтобы найти более удобное место для зимовки, Дежнев послал вверх по течению, на лодке 13 человек. Но назад землепроходцы вернулись вдвое меньшим числом. К весне в живых осталось только 12 человек.
    Весной, уцелевшие смельчаки построили лодки и двинулись вверх по течению. Там они встретились с кочевым племенем анаулов. На правах государева человека Дежнев назначил анаулам ясак, за что они его едва не убили. Оправившись от побоев и ранений, Дежнев стал руководить постройкой острога. Поставлен он был чуть выше устья впадающей в Анадырь реки Майна. Стены острога были срублены из вековых лиственниц, а вокруг него вырыли глубокий ров.
    Вскоре колымские землепроходцы узнали, что на Анадырь можно пройти сушей, через Анюйский хребет. Сюда, с полученной от Якутского воеводы наказной памятью, пошел Семен Мотора. Уже по пути его догнал Михайло Стадухин и силой заставил отказаться от власти на Анадыре. Прибыв в Анадырский острог, Стадухин начал своевольничать и преследовать Дежнева. Дошло до того, что даже начал применять рукоприкладство против основателя острога. Что двигало поступками Стадухина? Обида, или зависть. Чувство неудовлетворенного самолюбия. В том,  что более худородные казаки обошли его. Дежнев с Моторой даже пытались уйти на реку Пенжину, но не найдя дороги повернули обратно. На их счастье, весной 1651 г. Стадухин сам ушел в ту же сторону, где находился прежде в течении шести лет.
    Увы, Семен Мотора погиб через год, и Дежнев «со товарищи» остался далее служить в Анадырском остроге. Главным промыслом оставался, по-прежнему, «моржовый зуб», ибо большие лежбища моржей находились недалеко от устья реки Анадыря. Нового приказчика из Якутска присылать не торопились, поэтому к 1656 г. в остроге скопилось 289 пудов «моржового зуба». Не получая вестей с «Большой земли», Дежнев стал самостоятельно составлять чертеж нового края – от Анюя и «Камня» (то есть от верхнего Анадыря до самого поморья) – «до той корги, где вылягает зверь». Чертеж впоследствии был бесследно утрачен, но Дежнев писал о нем, что на чертеже были изображены большие и малые притоки Анадыря. Дежнев также отмечал границы березовых и лиственничных лесов на Анадыре. Собирал сведения о состоянии льдов в море между Анадырем и Большим Каменным Носом.
    В 1653 г. Дежнев собирался послать людей на Колыму для добычи морского зверя и успел даже построить кочи для обратного плавания проливом между Азией и Америкой, но плохая ледовая обстановка не позволила осуществить это предприятие. Годом позже он написал челобитную в Якутск о своих трудах на Чукотке. В ней содержалось первое описание плавания в проливе между Азией и Америкой.
    В 1659 г. на Анадырь прибыл новый приказчик, открыватель и покоритель Забайкалья Курбат Иванов. Ему Дежнев и сдал дела. На следующий год, с «костяной и соболиной казной» направился через Анюйский хребет в Нижнеколымск. На Колыме пришлось остаться на зимовку и лишь часть казны отправить в Якутск с надежными людьми. Лишь только весной 1662 года, после двадцатилетнего отсутствия, Дежнев возвратился в Якутск. Привезенной «моржовой кости» было так много, что у воеводы не нашлось денег для полного расчета с приказчиком и его отправили в Москву, в Сибирский приказ, для полного расчета.
    Летом 1662 г., Семен Дежнев, в сопровождении Ивана Ерастова, тронулся в путь и прибыл в Москву в сентябре 1664 года. Здесь он подал челобитную Царю Алексею Михайловичу, в которой просил выдать полагающееся жалованье за 19 лет службы.
«А поднимался я, холоп твой, на ту твою, Великого Государя, службу, на те новые реки своими деньгами и своими подъемы, а твоего Великого Государя жалованья мне... денежного и хлебного и соляново... ничего не дано…, многое время, без твоего, Государя жалованья, ямаючи иноземцев и аманаты, голову свою складывал, раны великие приимал и кровь свою проливал, холод и голод великий терпел и помирал голодною смертию». - писал Дежнев в челобитной к Государю Алексею Михайловичу. Известно, что жалованье он получал, а ко всему был пожалован чином казачьего атамана Якутского острога.
    Промыслом Божьим, о походе Семена Дежнева в Москве узнали лет за пять или шесть до его прибытия в Сибирский приказ. В конце пятидесятых годов в столицу прибыл Михайло Стадухин и в короткий срок всем уши прогудел о покорении Чукотской земли. Разумеется, приписывая себе большую часть заслуг в открытия Северного края. Отчет Дежнева об экспедиции так и не попал в Москву, и лишь в 1736 г. немецкий историк Г.Ф. Миллер, член Петербургской академии наук, участник Великой Северной экспедиции, нашел его в архивах Якутска. Не приложил ли Стадухин здесь своей руки, чтобы задержать в Якутске отчет Дежнева?
    Вероятно, на основании рассказов Стадухина, по Западной Европе распространялся повернутый на свой лад слух, что якобы некий португалец Мельгер совершил в 1660 г. плавание из Азии в Европу и прошел новым морским проливом на Севере. В том же году космограф Ян де Витт нанес на карту пролив Аниан (от названия рек Анюй и Анадырь), издавна считавшийся легендарным, но по своему положению почти соответствующий проливу, которым прошел Дежнев. Характерно, что именно в это время, брат Стадухина – Тарас, действительно находился на подступах к «Аниану», пытаясь во второй раз обойти Большой Каменный Нос и выйти в Тихий океан. А потому, неудивительно, что к момнту прибытия Дежнева в Москву, карта Сибири уже была составлена.
    В марте 1665 г. Дежнев отправился назад и летом следующего года прибыл в Якутск. Здесь он узнал о смерти жены и через полгода женился во второй раз. Вторая жена, также была якутка, получила при крещении имя Пелагеи Семеновой. От этого брака у Дежнева был сын, который в 1699 г. служил в Анадырском остроге, основанным его отцом.
    В 1667 г. Дежнев получил назначение приказчика на Оленек, куда поехал вместе с семьей. В течение двух лет занимался сбором податей, для чего ходил также в Верхоянское и Средневилюйское зимовья. Летом 1670 г. Якутский воевода отправляет Дежнева в Москву, в Сибирский приказ, сопровождать «соболиную казну». Путешествие оказалось последним в жизни атамана. 25 декабря 1671 г. отряд был в столице, но обратно Дежнев не возвратился. В начале 1673 года, в возрасте 68 лет, его славный жизненный путь окончился в Москве.
    Что делал Дежнев в Москве после сдачи «соболиной казны», неизвестно. Возможно, как сведущий человек, он провел остаток жизни в Сибирском приказе, где мог видеть у подьячих чертежи Сибири, на которых была явственно обозначена «каменная преграда» – мыс Дежнева. Ошибочно думать, что современники ничего не знали о трудах и подвигах великого морехода.
    В 1898 году, по решению Русского Географического общества, Большой Каменный Нос был переименован в мыс Дежнева. Сейчас там стоит маяк-памятник смелому мореплавателю. А в 1972 г. в городе Великий Устюг, откуда Дежнев был родом, по инициативе общественных организаций и горсовета открыт мемориал в честь Русских землепроходцев (скульптор Е.А. Вишневецкая). В центре мемориала на круглом гранитном постаменте – бронзовая фигура С.И. Дежнева. На чугунной доске надпись: «Семен Иванович Дежнев». Позади бронзовой фигуры на гранитной стене и плитах – имена землепроходцев: Стадухина, Шалаурова и других. Установлен мемориал на Соборной площади, вблизи величественного Успенского собора, что придает памятнику, поставленному в год 325-летия плавания Дежнева, особый смысл.   

    В 1701 году в Москву из Якутска приехал казачий пятидесятник Владимир Атласов. В Сибирском приказе была составлена его знаменитая «скаска» о дальней Камчатской земле с огнедышащими горами и лососевыми реками. Ко всему, бывалый землепроходец прихватил с собой в Москву японца Татэкаву Денбея, которого вызволил из камчадальского плена. Денбей обогатил «скаску» Атласова многими подробностями.
    Собственно, первооткрывателем Камчатки был не он, а Федор Чукичев, если не считать Федота Попова Холмогорца, погибшего там с остатками экспедиции. Заслуга Атласова состояла в том, что пройдя полуостров с севера на юг, он составил подробное его описание, с точными сведениями о природе и людях. Его предшественник, казак Федор Чукичев, в 1642 г. участвовал в экспедиции Стадухина, Зыряна и Дежнева, и об этом походе писал: «По морю шли две недели. А с усть Индигирки реки к востоку бежали парусом до усть Алазейки реки, а вверх парусом и собою до юкагирского князца Ноочичана полтретья дни... до лесу. И у того лесу зимовье поставили».
    В 1657 г. в верховьях реки Гижиги, где тогда промышлял Михайло Стадухин, он заложил зимовье, из которого совершил два похода в восточном направлении. Собирая ясак с местного населения, Чукичев дошел до Пенжинской губы, с которой открывался путь на Камчатку. Оттуда, Чукичев дважды (в 1658 и 1659 гг.) посылал на поиск «моржовой кости» енисейского казака И.И. Камчатого. Кости Камчатый не нашел, но услышал от местных жителей о какой-то большой реке на юге. Чукичев собрал отряд из двенадцати казаков, включая Камчатого, и перейдя с Гижиги на реку Пенжину, отправился на юг, достигнув вскоре реки, которую и назвали Камчаткой. Впоследствии это название распространилось на весь полуостров.
    Владимир Васильевич Атласов, которого по праву можно назвать  «Камчатским Ермаком», был уроженцем Северо-Двинского края, то есть по сути являлся земляком Семена Дежнева и Ерофея Хабарова. На якутской службе Атласов числился с 1673 года.
    В «дальних заморских службах» Владимир Атласов провел около тридцати лет, поэтому не случайно, что в 1695 г. его назначили приказчиком всего Анадырского захребетного края и отправили в Анадырский острог. Уже в следующем году с Анадыря состоялся первый организованный им поход для разведывания Камчатки. Служилый человек Лука Морозко-Старицын с десятью спутниками проник вглубь острова и почти дошел до реки Камчатки. От местных жителей они прослышали, что на Камчатке совсем недавно видели иноземных людей, одетых в «азямы камчатые». Очевидно, что это известие о присутствии чужеземцев в области, тяготеющей к Анадырю, заставило Атласова ускорить сроки похода на прилегающий к его владениям полуостров.
    Еще до включения Камчатки в территориальное владение России, она была нанесена на карту. До наших дней дошли показания современников Атласова и Дежнева, что русские мореходы неоднократно ходили в «Камчатский залив» для боя китов и моржей. Сохранилось известие, что около 1697 г. ватага «охочих людей» прошла по следу Семена Дежнева пролив между Азией и Америкой и достигла амурского побережья.
    В 1697 г. Атласов и Морозко-Старицын с шестью десятками казаков и стольким же числом юкагиров вышел из Анадырского острога. От устья реки Пенжины казаки две недели ехали на оленях по западному берегу, но затем Атласов повернул с запада на восток и вышел на реку Олювору. Луке Морозко было приказано идти по берегу «Люторского моря», а сам Атласов вернулся на западный берег и тоже стал спускаться к югу. На реке Палане случилось непредвиденное. Юкагиры решили освободиться от своих спутников и побив нескольких казаков, нанесли шесть ран и самому Атласову. На помощь товарищам поспешил с восточного берега Морозко-Старицын.
    К югу от устья Тигиля оба отряда повернули в глубь полуострова и скоро на берегу реки Камчатки застучали топоры. Здесь Владимир Атласов установил большой Православный крест, в знак того, что земля сия принадлежит Державе Российской. Случилось это 18 июля 1697 года. С этого места Атласов предпринял трехдневное плавание на стругах вниз по Камчатке. Вернувшись из похода узнал, что наблюдавшие за пришельцами коряки угнали у него всех оленей. Догнав грабителей на берегу Пенжинского (Охотского) моря и отбив оленей, отряд направился по западному берегу полуострова к реке Иче, впадающей в Пенжинскую Губу.
    Здесь от ичинских камчадалов Атласов узнал, что на соседней реке Нане живет один из иноземцев, которых несколько лет назад занесло морской бурей к камчатским берегам. Атласов приказал доставить пленника к нему. Пленник был японцем, по имени Татэкава Денбей. Атласов долгое время считал Денбея «подьячим Индейского царства», потому что тот не расставался с какой-то рукописью, по понятиям Атласова – «Индейского письма». Денбей выдавал себя за чиновника, хотя, в определенной степени это и могло быть, то есть – принадлежал к командному составу японского корабля.
    Атласов терпеливо учил «индейца» русскому языку и всюду возил его с собой. От него он узнал, что японские мореходы были пленены в низовьях реки Опалы племенем курилов. Курилы отобрали у них четыре пуда золота, но ничего не зная о предназначении этого металла, отдали его на игрушки детям. В земле курилов оставалось еще десять японцев, и хотя Денбей утверждал, что их забрало проходящее мимо судно, но Атласов решил на месте исследовать обстоятельства дела.
    Поход на юг полуострова имел немаловажное значение, ибо по пути следования составлялись чертежи, наносились на карту реки, производились описания природы и ландшафта. Экспедиция при этом проследовала несколько далее искомой реки, выйдя через крайнюю оконечность мыса Лопатка на восточное побережье полуострова.
    Вернувшись из похода, Атласов построил зимовье на реке Иче. Затем был основан Верхне-Камчатский острожек, первым начальником которого стал Потап Сердюков. В острожке осталось пятнадцать человек, но, не имея сил обороняться от нападавших на них камчадалов, решили вернуться в Анадырь. Но, во время следования к столице Чукотки, все они были убиты. Несколько ранее погиб основатель Нижне-Камчатска, верный сподвижник Атласова, Лука Морозко-Старицын. Таким образом, через два года, в Анадырский острог вернулись только пятнадцать человек. Туда же был привезен и японец Денбей.
    Осенью Атласов отправился на оленях в Нижне-Колымск, чтобы летом следующего года, водным путем прибыть с докладом в Якутск. Часть пути пришлось идти на лыжах, из-за чего Денбей, по слову Атласова, «ногами заскорбел», и его пришлось вернуть обратно. Благо, что встречь им шел отряд Григория Постникова. После зимовки на Колыме, Атласов отправился в Якутск, куда прибыл 3 июня 1700 года.
    После сделанного им отчета, Атласов по повелению Якутского воеводы отправился в Москву, куда прибыл в феврале следующего 1701 года. Описание Камчатки, которое дал Атласов в «скаске» 1701 года было непревзойденным образцом географического отчета той эпоху. Он рисовал облик обитателей Камчатки, их одежду, жилища. Перед читателями вставала новая страна, богатая морскими бобрами, красной рыбой и «землями черными и мягкими». Казачий голова говорил о вулканах, похожими на стога и хлебные скирды, над которыми по ночам видно зарево. Говорил о ледовой обстановке у берегов Камчатки.
    Находящиеся в Москве иноземцы едва не сразу узнали о прибытии в столицу покорителя Дальних земель. Поэтому, через несколько дней был сделан другой, не менее подробный допрос. Иноземные послы и торговцы хорошо знали натуру русского человека, когда при хорошем угощении, под доброе вино и под заморскую, в то время водку, можно было развязать язык любого бывалого человека. Через несколько дней, эта уже вторая «скаска» Атласова была отправлена за границу. По всей очевидности, отправлена была Андреем Виниусом.
    В записи было сказано, что Анадырский край и Камчатка соседствуют с Японией и Курильскими островами. Камчатка – полуостров, а не остров, как думали ранее. Против Анадыря действительно лежит земля, откуда зимою по льдам проходят люди, говорящие «своим языком». Земля эта была лишь недавно «вновь проведана». Судя по донесению, русские землепроходцы знали о существовании Аляски, еще в конце XVII века. После этого донесения, на Камчатку был отправлен отряд служилых людей, под руководством Ивана Козыревского.
    К слову сказать, когда Атласов рассказал историю об «индейском подьячем», то в Якутск было послано срочное указание: «немедленно доставить японца в Москву». Уже 29 декабря того же года, анадырский японец появился в палатах приказа. В книге №  1282 дел Сибирского приказа сохранилась запись сказания Татэкавы Денбея. Здесь Денбей рассказал о своем пребывании на Камчатке, также написал краткий очерк о Японии. Хотя, при описании японских рыб, там почему-то появились «вологоцкие нельмушки», но это видимо получилось с подсказки Атласова, принимавшего деятельное участие в составлении документа.
    Через год японец предстал перед Петром Великим, и тот приказал своим слугам «его, иноземца, утешать». Всякие сведения о Денбее обрываются в 1710 году, но известно, что он был крещен с именем Гавриил, и что его взял к себе в дом князь Матвей Гагарин, который был потом губернатором Сибирским.
    В 1701 г. Владимир Атласов был пожалован новым чином и под новым знаменем, вооруженный двумя пушками, вновь отправился на Камчатку. Но, вместо этого, угодил в тюрьму на целых шесть лет. Незадолго до выхода Атласова из Москвы, был издан указ, запрещающий купцам самовольно ходить в Китай. На беду Атласова, ему попался на пути один из таких «самовольных» караванов.
    Поступил он с купцами слишком строго, едва не как с ворами, то есть, говоря современным языком – превысил меру полномочия. Обиженный купец Логин Добрынин из Верхней Тунгуски подал жалобу, которой был дан ход.
    В 1707 году, отбыв тюремное наказание, казачий голова Владимир Атласов снова прибыл в открытый им край. Камчатка встретила его серьезными испытаниями. Живущие здесь казаки и охочие люди, действовали по принципу: «До Бога высоко, а до Царя далеко». Они беззастенчиво грабили население, а живущим здесь приказчикам – Петру Чирикову и Осипу Липину, не оказывали повиновения. Атласов, со свойственной ему горячностью, поклялся эти порядки прекратить, а виновных подвергнуть наказанию. Казалось, что закон восторжествовал, но любители вольницы вскоре взбунтовались. Поначалу они стращали Атласова подметными письмами и прямыми угрозами, но видя, что угрозы не помогают, убили Липина с Чириковым. Закляв бунтовщиков всеми карами, Атласов занял оборону в своем остроге.
У разбойников оставался только один выход – убить атамана, ибо прекрасно понимали, что в случае прибытия отряда с Большой земли, им грозит казнь, либо вечная каторга.  Коварным способом, они послали в острог трех «служилых людей» с письмом, якобы с повинной, а потом зарезали Атласова спящего ночью.
    «Так погиб камчатский Ермак», - писал А.С. Пушкин о покорителе дальних земель, впоследствии внимательно изучавший бурную жизнь Атласова.
    За открытиями русских землепроходцев внимательно наблюдали не только в России, но и в Европе. Так, обе «скаски» Атласова уплыли в Амстердам, в руки ученого-голландца Николая Витсена, так же как и данные о японце Денбее. «Индейская книга» Денбея была передана Готфриду Вильгельму Лейбницу, по всей очевидности тем же Андреем Виниусом. Совсем не случайно, Лейбниц в переписке с сановным чиновником Брюсом, интересовался изысканиями на Востоке, а также и судьбой Денбея. Витсен, получивший «скаски» Атласова, проявил к ним не праздный интерес, ибо с того времени стал аккуратно собирать данные о состоянии льдов около «Необходимого носа».
    Подводя итог роли первого исследователя Камчатки в развитии географической науки, следует сказать, что уже в начале XVIII века, изыскания Владимира Атласова были использованы в печати Западной Европы. В так называемом атласе Гоманна, изданном в Нюрмберге, на одной из карт было написано: «Земля Камчадалия иначе Иедзо с Ламским или Пенжинским морем, которые были пройдены по воде и по суше русскими казаками и охотниками за соболями и описаны во время различных путешествий».

    В повести о землепроходцах Великого Устюга можно было бы особо рассказать о современниках Алексея Чирикова и Витуса Беринга – купцах Луке Журавине, Иване Шубине и Терентии Иванове, ходивших в Туркестан и Центральную Азию. Либо о современниках Григория Шелехова, бесстрашных груманланах, покорителях Шпицбергена (Груманта), из рода Старостиных. Но нас, в данном случае, интересует подвиг мореплавателей, продвигавшихся на Восток, вплоть до берегов Северной Америки.
    Благодаря путям, проторенным Семеном Дежневым, Владимиром Атласовым, Ерофеем Хабаровым, Василием Поярковым, стала возможной экспедиция Витуса Беринга, а следом за ними экспедиция Чабаевского и Трапезникова, а также – походы Бахова, Шалаурова и Новикова. Собственно, именно Бахов и Шалауров увидели берега Северной Америки, чего не удалось сделать несколькими годами ранее Берингу и Чирикову. Поход Витуса Беринга и Алексея Чирикова явился важным шагом в покорении Аляски, поэтому, в нашем повествовании должно уделить им некоторое внимание.
    Алексей Ильич Чириков являлся ближайшим сподвижником Беринга на протяжении многих лет. В 1725 г. Чириков был назначен от Петербургской морской акаде-мии в экспедицию, отправлявшуюся на север Тихого океана. Этот поход возглавлял Витус Беринг. После тщательной подготовки и постройке в Нижне-Камчатске корабля под названием «Святой Гавриил», мореплаватели отправились к северной оконечности Чукотки.
    Алексею Чирикову к тому времени уже были известны народные сведения о Большой земле, как тогда называли Аляску. Ко всему, некоторые камчатские и анадырские землепроходцы утверждали, что на Большой земле еще в давние времена бывали русские люди, которые основали там свое поселение. Чириков знал, что Аляска богата лесом, потому что к берегам Камчатки и Карагинского острова выбрасывало волнами стволы могучих хвойных деревьев.
    Готовясь к экспедиции, Чириков предложил Берингу, в случае необходимости зазимовать на земле, где имеется лес, но до начала зимовки дойти к устью Колымы со стороны Камчатки. Увы, в 1728 году, сразу после выхода в Северный Ледовитый океан, «Святой Гавриил» повернул обратно. Положительным моментом экспедиции было то, что мореходы воочию убедились – «к Чукотке никакая иная земля нигде не подошла», при этом совершили несколько географических открытий.
    На обратном пути мореходами был найден один из островов Диомида (Гвоздева). Но, по иронии судьбы, находясь в самой узкой части пролива между двумя материками, мореплаватели не видели американского берега. Если бы Беринг прошел несколько восточнее, то Аляска была бы открыта еще в 1728 году. Что помешало совершиться этому?.. Педантизм командора, боявшегося превысить полномочия, или – отсутствие на то Божьей воли…
    В следующем году ими была предпринята еще одна попытка плавания на восток, но злой рок снова стал на пути мореплавателей: из-за разыгравшейся бури корабль лег на обратный курс. При возвращении в Охотск «Святой Гавриил» подробно обследовал берега Камчатки, благодаря чему были внесены уточнения в уже имеющиеся карты полуострова. В 1730 г. Витус Беринг заявил в своем докладе: «Признаю, что Америка или иные между оной лежащие земли не очень далеко от Камчатки». При этом, он предложил строить корабль для плавания от Камчатки в сторону Северной Америки.
    Впрочем, у Беринга и Чирикова, в правительстве были не только сторонники, но и прямые противники. Живший тогда в Петербурге астроном Жозеф Николя Делиль, являвшийся по сути французским шпионом, сочинил для Чирикова и Беринга карту, на которой, к югу от Камчатки была показана фантастическая Земля Жуана де Гамы. По Делилю выходило, что эта Земля соединяется с Америкой к северу от Калифорнии. Правительство предложило Берингу пролагать свой путь именно по этой карте. Кроме того, русской экспедиции, тем же Делилем были вручены рисунки, изображавшие виды Земли Иезо,  которой никто никогда не видел. На них были указаны якорные стоянки, заливы, даже исчислены морские глубины. И, несмотря на то, что изыскания Чирикова полностью разбивали делилевский вымысел, сопровождавший их де ла Кройер, сводный брат Делиля настаивал на буквальном следовании предложенной карте. Об устойчивости этого навязанного сверху заблуждения можно сказать то, что даже полвека спустя, изыскания Делиля выходили боком в экспедициях Шелехова и Баранова.
    Но, несмотря на многочисленные препятствия, экспедиция состоялась. Первым, в этой экспедиции, шел пакетбот «Святой Павел» под командованием Алексея Чирикова. За ним следовал «Святой Петр», под командованием Беринга. В ночь на 15 июля 1741 г. «Святой Павел» достиг острова Ситха (Баранова), находящегося вблизи берегов Северной Америки. Через двое суток сюда прибыл пакетбот Беринга. Уже оттуда корабли двинулись на северо-запад вдоль архипелагов и побережья южной части Аляски. Достигнув полуострова Кеная, оба корабля повернули к острову Кадьяку, а затем вышли к гряде Алеутских островов.
    Как следовало из доклада мореходов, осенью начались «штормы великие с дождем и градом» и Чириков с Берингом, к тому времени уже шедшие раздельно, легли на обратный курс. 12 октября 1741 г. «Святой Павел» вошел в гавань Петра и Павла на Камчатке. В декабре Чириков отправил донесения в Петербург, в которых сообщал, что «земли Иоанн де Гамма нет... зато, мореплаватели получили землю, которую признаваем без сумнения, что оная часть Америки».
    В отличие от Чирикова, судьба Беринга сложилась  трагично. Если бы «Святой Петр» лег вовремя на обратный курс, то трагедии бы не произошло. Пакетбот Беринга потерпел крушение вблизи Командорских островов. Случилось это 15 ноября. В это время в северных широтах уже властвует настоящая зима. Оставшемуся в живых экипажу пришлось в страшных условиях становиться на зимовку. К весне удалось построить суденышко, в котором, под командованием Стеллера, мореходы добрались до Камчатки. С собой они принесли горькое известие, о том, что командор Беринг навсегда остался на острове «Святого Юлиана». Позднее остров был назван его именем.
    На следующий год Чириков вновь предпринял экспедицию к берегам Америки, где убедился, что остров Атту нигде не соединяется с Большой землей. Насмешка судьбы состояла в том, что на обратном пути он проследовал в четырех милях от острова «Святого Юлиана», даже не подозревая, что там находится свежая могила Витуса Беринга.
    Открыватель Северо-Западной Америки ненадолго пережил своего великого сподвижника, Чириков умер в 1748 году, прожив на свете всего сорок пять лет.

    По пути проложенному Берингом и Чириковым пошли другие мореходы. Так, летом 1743 года, Емельян Басов (ходивший ранее на Курилы), со служилым Евтихием Садниковым, взяв двух «вожей» из числа прежних спутников Беринга, вышли с Камчатки на Командоры. За год до этого им удалось составить  «складственную компанию», первую на Восточном море. Правда, ни у кого из компаньонов гроша ломаного не было за душей, но корабельный мастер Петр Колокольников построил для «компании», поверив в долг, маленький кораблик – «шитик». Плавание оказалось удачным, потому что Басов привез на борту 1200 шкур бобров и 4000 шкур котиков.
Существует и другая, более реалистическая версия этого похода, где инициаторами выступили – иркутский купец Никифор Трапезников и московский купец Андрей Чабаевский. Они то и ссудили денег на постройку шитика «Петр». Так или иначе, но именно Трапезников и Чабаевский, имея на руках указ Империатрицы Елизаветы, организовали в 1745 г. поход на острова, на которых еще не побывал Басов со спутниками. В этом походе принимал участие устюжанин Михаил Неводчиков.
    Передовщиком «Святого Евдокима» был Яков Чупров, а мореходом – опытный моряк и картограф Михаил Васильевич Неводчиков. Родом, Неводчиков был из Великого Устюга, и у себя дома занимался чеканкой по серебру. На морской службе состоял «в должности геодезической для рисования карт и снимания с берегов прешпектов». Известно также, что рождения он был 1706 года, а от 1742 года есть запись, как о ходившем из Большерецкого устья на Камчатке до Японии и обратно. На протяжении всего пути он снимал чертежи с Курильских островов, но эти карты не сохранились. В 1745 г. Неводчиков направился к берегам Северной Америки, в экспедиции организованной А. Чабаевским и Н. Трапезниковым.
    Достигнув Алеутских островов, мореходы исследовали острова Агатту, Атту и Семичи. Для зимовки выбрали Атту, тем более, что исследован он был еще Чириковым. Если Софрон Хитрово и Свен Ваксель составили карту «видимой земли американской», то заслуга Неводчикова в том, что он первый составил карту Ближних Алеутских островов. Карты эти были посланы в Сенат, поэтому Михаил Неводчиков считается первооткрывателем этой группы Алеутских островов.
    Во время зимовки на Атту, Неводчиков взял к себе мальчика-алеута Томиака и терпеливо стал обучать его русскому языку. Вскоре Томиак уже мог рассказать о ве-ликой морской земле, острове Савия или Салаш. На этой земле – густые леса и множество людей. Жители Салаша имеют русское подобие, у них есть книги, «огненное оружие», а молятся они кресту, как и русские люди. Это люди куг. Они однажды приходили на Атту, завели свой кораблик в реку Аут, стали искать на острове краски и комья белой руды, из которой слагалась одна из основных сопок.
    Этимологически, название «Салаш», похоже на  Алахшак (Аляску); а – «люди куг» – перекликается с «землицей Кыгмальской» Гвоздева или землей Кыымылыт. В обоих случаях, речь идет об Аляске. Владение устюжским точным художеством – резьбой по серебру, весьма пригодилось Михаилу Неводчикову в составлении карт Алеутских островов.
    Через три года, после экспедиции организованной Трапезниковым и Чабаевским, вышел промысловый шитик Бахова и Новикова. Организатором похода был Афанасий Бахов, выходец из Великого Устюга, поверенный сольвычегодского купца Жилкина. Никита Шалауров пришел в Устюг из Вятки, а Новиков был якутским купцом.
    В 1748 г. артель отправилась на промысел к Командорским островам. На их несчастье разыгралась буря и утлый шитик, сшитый китовым усом кораблик, выбросило на один из островов. Как оказалось, это был тот самый остров, где закончил свои дни Витус Беринг. Надо сказать, что экспедиция была в непосредственной близости от берегов Аляски, и мореходы видели скалистые горы, с таежными лесами в их низовьях. При благоприятных обстоятельствах, промысловики могли высадиться на американский берег, и тогда бы им досталась слава первооткрывателей. Но, видимо, не было на то еще Божьей воли; кораблик Бахова и Шалаурова выбросило на остров Беринга.
    Целых два года ушло на то, чтобы отстроить новый шитик. Для этого пришлось использовать части пакетбота «Святой Петр», обломки которого еще находились на скалистом берегу острова. Здесь легендарный командор как бы протянул руку помощи потерпевшим бедствие мореходам. На острове пришлось пережить две зимовки. Надо ли говорить, что в Охотск вернулись не все.
    Должно отметить, что на этом совместные труды Бахова и Шалаурова не закончились. Вполне возможно, что еще на острове Беринга замыслили они о возможности достижения Индии через Тихий океан.
    В 1742 году дочь Петра Великого Елизавета возвратила шпагу адмиралу Федору Соймонову, а в 1752 г. произвела его в сибирские губернаторы. Бывший каторжник, любимец Петра Великого, ввергнутый в опалу канцлером Бироном, снял каторжное платье и сел за стол своей канцелярии в Тобольске.
    Надо сказать, что Соймонов был знаком с Шалауровым еще с Охотска, где работал как каторжник на солеваренном заводе, а потому, узнав об инициативе достигнуть Индии, сразу ее поддержал. Эта идея зародилась у опального адмирала еще давно, и он высказывал ее Петру Великому. Теперь же, в Шалаурове он увидел исполнителя свого замысла, а потому вместе с ним и Афанасием Баховым приступил к детальной разработке плана неведомой доселе экспедиции.
    «В бытность Тобольского губернатора Федора Ивановича Соймонова, - как повествовал о том устюжский штаб-лекарь Яков Фриз, - согласились два купца, первый вышеозначенный Шалагуров (т. е. – Шалауров), а второй природный устюжанин Бахов, с 75 человеками, спускаясь вниз по реке Лене и по восточным сибирским берегам с намерением пробраться, ежели возможно будет».
    В том же 1757 г. корабль был построен и экспедиция отправилась из Якутска, вниз по реке Лене. Яков Фриз пишет об этом так: «Прозимовав на устье Лены, отправились они своим судном, 1758 года, 20 июля, до устья Яны, отстоящей от Лены на 405 верст, куда и пришли в исходе сентября. Пробыв же здесь два года, продолжили свой путь 1760 года, в июле, к устью Индигир-реки, расстоянием от Яны 565 верст, отсюда отправились они до реки Колымы, по расстоянию 760 верст, куда прибыли в сентябре, жили тут паки два года. А между тем Бахов пришел в несогласие со своим товарищем и остался на месте. Шалагуров же один, не оставляя предприятие, от-правился 1762 года, 20 июля, от Колымы до Шелагского мыса, следовательно, под 74 градусом широты и 190 градусов долготы, от Колымы же 420 верст. Тут, будучи он притеснен‚ 16 суток ужасным льдом от 4 до 15 сажен толщины, был по оному бечевою далее тянуть свое судно, он нашел невозможность, возвратился в Колымское устье, где Бахова нашел умершим…»
    Но столкнувшись с неудачей, Шалауров не сложил руки и отправился вначале в Тобольск к Соймонову, а затем в Петербург. Здесь он написал свое знаменитое «Доношение» о четырехлетних скитаниях во льдах и добившись содействия правительства, вновь возвращается снаряжать судно. Знаменательно, что в тот год, в морях южного полушария ходил сэр Байрон – дед великого поэта, а в России снаряжалась экспедиция Чичагова, для похода с Русского Севера в Индию. В то же время Степан Глотов открыл остров Кадьяк у берегов Северной Америки.
    В следующей экспедиции Никита Шалауров все-таки пробился за Баранов Камень, и венцом его стараний явился выход к Шелагскому мысу. Но, как пишет о том Яков Фриз, Шалауров, «перебравшись за Шелагский мыс, безвестно пропал и уповательно около тех самых мест, где капитан Кук, пройдя с другой стороны Чукотский нос, нашел непреодолимую невозможность...». От коряков же было слышно, что судно Шалаурова было найдено сожженным, а многих из людей нашли  мертвыми. О путешествии же этом, Якову Фризу сообщил крестьянин Великоустюжской округи, престарелый Максим Старков, который не пошел с Шалауровым дальше Шелагского мыса, а возвратился домой через Верхне-Анадырский острог и Камчатку. День гибели Шалаурова в 1764 году остался неизвестным.
    Вот так, трудно, жертвуя многими жизнями служилых людей, приходилось осваивать бескрайние пространства Сибири и Дальнего Востока. Землепроходцы следовали от одного форпоста к другому. Ставили остроги, которые становились опорными пунктами в продвижении на Восток, подчиняя освоенные земли государству Российскому. Если считать от времени похода Семена Курбского из Устюга в Югру, то понадобилось три столетия нечеловеческих усилий, благодаря которым Российския владения распростерлись даже до берегов Северной Америки.

    В связи с этим, если говорить о русских покорителях Северной Америки, то прежде всего нужно назвать имена Григория Шелехова, Александра Баранова, Лаврентия Загоскина. Но, в летописи посвященной освоению Нового Света, записаны также имена выходцев из Северо-Двинского края. Ими были, житель Великого Устюга, зять Григория Шелехова Михаил Булдаков и уроженец гор. Тотьмы – Иван Александрович Кусков.
    С именем Кускова связано основание самого южного поселения русских в Северной Америке, называемого ныне как Форт-Росс.
    Благодаря Федору Соймонову, основателю Нерчинской экспедиции, в бытность им сибирским губернатором, был организован ряд экспедиций, которые подробно исследовали пространства Сибири и восточных рубежей России. Благодаря его поддержке, Бахов и Шалауров достигли самых берегов Америки, а Гаврила Пушкарев, прибывший к ней на корабле иркутянина Бечевина, ступил на землю Нового Света. Таким образом, Шелехов шел уже по проложенному пути.
    Григорий Иванович Шелехов родился в 1747 г. в небольшом городке Курской губернии – Рыльске, в семье мелкого торговца. Жизнь свою Шелехов начал со службы приказчиком у богатых купцов, а по исполнении 24-х лет поехал в Сибирь. Есть сведения, что некоторое время он провел в пограничном городе Кяхте, куда из Охотска доставляли меха для торговли с купцами «Небесной империи». В Охотске в то время жил богатый купец Оконишников, приехавший туда из Великого Устюга. Шелехов поступил к нему на службу приказчиком.
    Несмотря на занятость, Шелехов постоянно занимался самообразованием, и с самого начала показал себя перспективным предпринимателем. В 1773 году он вошел в компанию с охотскими купцами и сообща с ними построил корабль «Прокопий». Название это, наверняка, было дано с подачи самого Оконишникова, так как святой Прокопий являлся покровителем Великого Устюга. Вернувшись с промысла, «Прокопий» доставил 250 шкур морских бобров. На вырученные деньги, Шелехов построил еще два корабля – «Святой Павел» и «Святая Наталья».
    С самого начала, Шелехов окружил себя храбрыми и инициативными людьми. Большей частью это были русские грамотеи-самородки. Например, Герасим Измайлов вычертил карты, которыми впоследствии воспользовался английский мореплаватель Джеймс Кук. А казак-исследователь Иван Кобелев, в свою очередь, делал поправки к картам Кука.
    С целью объединения купцов и мореходов, Шелехов основал в 1781 г. «Американскую Северо-Восточную, Северную и Курильскую Компанию». Но, для того чтобы предприятие могло полноценно действовать, нужно было заручиться поддержкой правительства и отдельных влиятельных людей. Григорий Шелехов поехал в Петербург, где познакомился с правнуком петровского кузнеца, богатым заводчиком Демидовым. Возможно, тогда же он сблизился с поэтом Державиным, занимавшим должность советника Экспедиции доходов. С полученными у Демидова якорями, пушками, уральским железом, медью и корабельными снастями, Шелехов, преодолев большие трудности, прибыл в Охотск. С собой он привез также и знаменитый фонарь Кулибина.
    Вскоре на Шелеховских верфях были построены плоскодонные галиоты «Три Святителя», «Симеон и Анна», и «Святой Михаил», вышедшие в плавание 16 августа 1783 года. На борту галиотов находилось около 200 моряков и промышленников. Шелехов командовал «Тремя Святителями». Жена его, Наталья Алексеевна, сопровождала мужа в плавании. Почти одновременно с Шелеховым к берегам Северной Америки отправился Потап Зайков, который в 1781 г. сделал опись Чугацкого залива. Его отряд состоял из 300 человек. После зимовки на острове Беринга, где промышляли пушного зверя, 16 июня следующего года, галиоты (кроме «Михаила», который не прибыл туда) отправились к Алеутским островам.
    Третьего августа корабли пришли на остров Кадьяк, в Павловскую гавань. Местные жители – «коняги», встретили пришельцев довольно недружелюбно; было их около тысячи человек. Эскимосы островитяне враждовали между собой, поэтому на Кадьяке находилось 400 человек пленных туземцев. Они то и стали для Шелехова первыми помощниками, когда он освободил их от рабства. Из их числа Шелехов выбрал начальника – Хаскака, дал им байдары и определил место поселения, в 15 верстах от гавани Павловской.
    Эскимосы удивлялись всему, что делали поселенцы - деревянным домам, орудиям труда, огнестрельному оружию. Стремясь приучить их к цивилизации, Шелехов раздавал им семена для посева, но «коняги» употребляли их в пищу. Колонистам пришлось употребить много труда, чтобы объяснить «конягам» преимущество жизни в деревянных домах, а не в юртах, также научить их способам разведения овощей и злаков.
    В целях просвещения островитян, Шелехов открыл школу для детей, которые, показав себя способными учениками,  вскоре довольно неплохо понимали даваемые им уроки. Все это расположило живущих здесь эскимосов к русским мореходам. Одновременно с этим происходило исследование побережья Аляски, а также началось обустройство места для русского поселения, в гавани Трех Святителей в южной части Кадьяка. Реки Кадьяка оказались богатыми красной рыбой. Также в кадьякских водах обитали морские бобры, сивучи, нерпы. Материк Северной Америки отделяло от острова всего 50 километров водного пространства.
     В 1785 г. русские исследователи высадились на побережье Аляски в районе Канайского залива. Здесь они нашли горный хрусталь, разные руды и строительные камни. А также составили карту этой части американского побережья. Из строевого леса, найденного здесь же, корабельные мастера стали сколачивать вместительные морские лодки. Весной 1786 г. пятеро соратников Шелехова отправились на этих лодках к величественному мысу святого Илии. В этом же году были заложены деревянные русские крепости на острове Афогнак и в Кенайском заливе. Тогда же Гаврила Прибылов проплыл к северу от Алеутской гряды, где обнаружил острова, впоследствии названные его именем. Потап Зайков, Луканин и другие промышленники начали на этих островах успешную охоту на зверя, и уже через два года добыли здесь 40 тысяч котиков, 6 тысяч голубых песцов, две тысячи бобров и тысячу пудов моржовой кости.
    Покидая в мае 1786 г. остров Кадьяк, Шелехов поручил енисейцу Константину Самойлову управление русскими поселениями в Северо-Западной Америке. За эти три года было много сделано. Обследован остров Кадьяк и побережье Аляски,  открыты острова Прибылова и Шантарские острова, также  были  обнаружены богатые лежбища морского зверя, одновременно с этим построены русские крепости и налажены отношения с местным населением.
    Эскимосы, алеуты и индейцы-тлинкиты постепенно начинали пользоваться русскими орудиями труда и употреблять в пищу те продукты, которые поселенцы научились выращивать в новых условиях. На Кадьяке возрастали ячмень, просо, горох, картофель, репа и даже тыква. Наблюдая жизнь алеутов, Шелехов подробно описал их быт, верования, обычаи.
    Когда Шелехов прибыл на Камчатку, то узнал, что туда прибыл первый корабль из Ост-Индии. Это событие было воспринято как доброе предзнаменование. Дело было не в том, что сбывалась мечта Шелехова о выходе на международные связи, а в том, что иноземцы, фактом заключения торгового договора, официально признавали созданную им «Американскую Северо-Восточную, Северную и Курильскую компанию». Одновременно с этим признавали право России на владение теми землями, на которых находились поселения этой компанией созданные. С этим признанием иноземцы прибыли первые. Исследователь Кадьяка заключил торговую сделку с Ост-Индской компанией, в лице капитана Вильяма Питерса.
    Окрыленный, Шелехов направился в Иркутск. В пути, ему и его жене пришлось испытать немало трудностей: им пришлось брести пешком от Алдана до Якутска, спать на снегу, подолгу обходиться без горячей пищи, но они несли в Россию весть о том, что русские люди ступили на побережье Аляски.
    В Иркутске Шелехов составил подробный отчет о своем путешествии, также направил на Кадьяк своего нового управляющего Евстрата Ивановича Деларова. Одновременно с этим отправил двух штурманов в плавание «для открытия новых морских островов и приведения под власть Российской империи разных островных народов, так равно и для утверждения всей новообретенной Американской части знаками величеству и названию Российскому свойственными». Немало усилий пришлось приложить Шелехову, чтобы убедить генерал-губернатора И. В. Якоби, о необходимости извещения правительства о его предложении заселить Русскую Америку.
    Тем временем, вывезенные с Кадьяка алеутские мальчики уже обучались в иркутской школе «российской словесности и наукам».
    Наконец, Григорий Иванович был вызван в Петербург. Императрица Екатерина Вторая, внешне выразила знаки благоволения. Наградила Шелехова и его компаньона Голикова шпагами, медалями и грамотами. Но, при этом отказала в займе на 200 тысяч рублей без процентов. А по поводу просьбы «привести новооткрытые землю под руку Державы Российской», изволила начертать: «Многое распространение в Тихом океане не принесет твердых польз. Торговать дело иное, а владеть дело другое».
Вслед за Шелеховым стали организовываться новые компании, но действовали они разрозненно, поэтому возникла необходимость в координации действий и в объединении. Шелехов имел широкие планы по заселению Северной Америки, с созданием большого количества русских крепостей со столицей Славороссией. По проекту Шелехова, в Славороссии должны были быть широкие улицы, просторные площади, украшенные памятниками в честь русских патриотов и землепроходцев. При этом хотел, чтобы город был заселен не только русскими, но и местными коренными жителями. «Американцы скорее и удобнее приучатся к нашей жизни», - утверждал он в одом из наставлений Баранову. К сожалению, планам этим не суждено было сбыться. Начавшая подниматься Славороссия подверглась нападению индейцев, которые сожгли дотла русскую крепость. Как выяснилось впоследствии, сделали они это по наущению переселенцев из Европы.
    С августа 1790 г. в управление Русской Америкой вступил купец из Каргополя Александр Андреевич Баранов. Вместе с Барановым, в Северную Америку прибыл его ближайший сподвижник Иван Александрович Кусков. Баранов в точности следовал указаниям Шелехова, как при жизни его, так и после смерти. Он осваивал не только острова и побережье Аляски, но расширял владения дальше на юг Северо-Американского континента.
    В последние годы жизни Шелехов расширил деятельность «Северо-Американской компании», как она стала называться с 1794 года. Из Охотска, контора компании была перенесена в Иркутск‚ столицу Сибири, откуда Шелехов управлял всеми делами на Тихом океане. Если бы не безвременная кончина Шелехова, которая последовала 20 июля 1795 года, то он сумел бы воплотить планы по открытию консульств в Китае, Японии, Индии и на Филиппинах. Ко всему, он хлопотал об отправлении в Японию большой научной и торговой экспедиции. Указывал на необходимость возвращения Амура России.
    Александр Андреевич Баранов стал достойным преемником дела Григория Шелехова. В 1780 г. Баранов переселился из Каргополя в Иркутск и при их личном знакомстве «Колумб Российский» сразу оценил деловые качества будущего компаньона и пригласил его в свою «Северо-Американскую компанию». Баранов пытался поначалу открыть собственное дело, поэтому только спустя десять лет, 15 августа 1790 г. было подписано их деловое соглашение.
    Коренастый, плотный, белокурый, Александр Баранов выделялся, несмотря на малый рост, из толпы своих компаньонов. Отправляясь в экспедицию, он взял с собой из Охотска около двухсот человек. Первым же его помо-щником стал Иван Кусков, основавший в 1812 г. крепость Форт-Росс. На арендованном у Шелехова галиоте Баранов отправился к Аляске, но корабль в пути потерпел крушение и экипаж был вынужден высадиться на остров Уналашку. Зиму пришлось провести в ужасающих условиях. Жить пришлось в земляных юртах, а в пищу употреблялись коренья, травы и гнилая китовина. Тем не менее, Баранов не падал духом, кроме необходимых работ по спасению экипажа, он вел дневник и производил исследования на острове. До Кадьяка удалось добраться только в 1791 году.
    Сразу по прибытии, Баранов приступил к активному обустройству на острове, ко всему, направил опытного морехода Бочарова составлять карты побережья Северо-Западной Америки. Через год, в Павловской гавани началось строительство деревянной крепости. Одновременно с этим, по всему побережью Кадьяка расставлялись железные доски с надписью: «Земля Российского Владения...». Тогда же Баранов получил первые письма от Шелехова из Охотска.
    Благодаря тому, что на Большой земле рос корабельный лес, Баранов начал строительство кораблей. На этом поприще проявил недюжинную смекалку и изобретательность: самолично изобрел обмазку для судов, добывал скипидар, плавил первое железо из руд Кадьяка и Кенайской губы. Даже сам конопатил корабельные днища, проверяя изобретенную им обмазку. Этому был свидетель британец Мур, представитель Ост-Индской компании, забредший случайно в Чугацкий залив. Кроме железа, Баранов открыл на Аляске каменный уголь и сам испытал его.
    Но в дальнейшем, события разворачивались совсем не так гладко, как это было в начале. Когда мимо русских поселений проходил на корабле ученик Кука Ванкувер, в это время девяносто русских исследователей уже занимались изучением Аляски, отыскивая проход по суше и ледяному морю к Баффинову заливу. Характерно, что поставляли Баранову научные сведениями, не инженеры и не ученые мужи, а простые охотники Пуртов и Куликалов. Исследование Аляски было очень активным, поэтому неудивительно, что у русских поселенцев появились завистники и враги.
    Стараниями Баранова, на Кадьяке, в скором времени появились укрепленные крепости. Но в других поселениях еще нужно было желать лучшего. Этим воспользовался Ост-Индский мореход Бербер, известный своими пиратскими выходками. В 1802 г. он высадил на острове Ситха шесть своих головорезов, якобы за «бунт на корабле». Не подозревая коварства, русские взяли их на работу. Спустя некоторое время, берберовские лазутчики подкупили индейских вождей, снабдили их оружием, ромом, прочими вещами обихода, после чего напали на Ситху. Последствия нападения были ужасающими. В сожженном городке все русские поселенцы были убиты, причем, у всех у них были сняты скальпы. Пират прошел мимо Кадьяка, с двадцатью выставленными пушками, а затем отправился на Гавайи, торговать добром награбленным на Ситхе.
    Положение дел в пользу русских поселенцев решилось в 1804 г. по прибытии корабля «Нева» под командованием Юрия Лисянского. В то же время, корабль «Надежда», под командованием И.Ф. Крузенштерна исполнял дипломатическую миссию в Японии. Послом был назначен Николай Резанов, зять Шелихова. Надо отметить, что после смерти «Русского Колумба», руководителями «Северо-Американской компании» стали два его зятя – Николай Резанов, а также Михаил Булдаков, уроженец Великого Устюга, потомок купцов-землепроходцев. «Нева» в то время совершала кругосветное путешествие, но имя Лисянского почему-то осталось незаслуженно забытым, несмотря на то, что «Надежда» возглавляемая Крузенштерном, не являлась первенствующей. Именно с «Невы» на Ситху был высажен возглавляемый Барановым десант, который освободил остров от пиратов. Неподалеку от сожженной берберовцами крепости, был вновь отстроен город Ново-Архангельск.
    По всей очевидности, имя Юрия Лисянского было оттеснено на второй план по той причине, что на «Надежде» следовал Николай Резанов, который по Указу Императора Павла I, с декабря 1799 г. являлся Главным правителем «Северо-Американской компании». Капитал Компании к 1-му января 1800 г. составлял 2634356 рублей. По тем временам, колоссальная сумма. Более того, компания имела к началу века около десяти больших кораблей. Иностранцы были вынуждены считаться с русскими торговцами и промышленниками. Многие относились настороженно к росту русского влияния в Америке, как например нью-йоркский банкир Астор, другие же выражали искренние знаки приязни и восхищения. Так, в 1807 г. Баранову было передано приветствие от владетеля Сандвинчевых островов Томи Оми, будущего гавайского короля Камемаха I. Имя Александра Баранова было известно далеко за пределами Северной Америки. Тому способствовало и то, что в 1806 г. Указом Императора Александра I был утвержден флаг «Российско-Американской компании».
Баранов между тем неустанно трудился над расширением связей. Русская Америка торговала с Кантоном, Нью-Йорком, Бостоном, Калифорнией, Гавайями. На службу к Правителю Америки стали наниматься кадровые морские офицеры. Для ускорения заселения Америки от Императора Александра I был дан ряд привилегий. Это касалось и займов «сверх выданной суммы» и права выдачи паспортов для нанимавшихся в компанию людей, сроком на семь лет. Вспомним, что двадцатью годами ранее, компании было отказано в ссуде на 200 тысяч рублей. Полномочия «Российско-Американской компании» были уже так высоки, что приближались к полномочиям сибирских губернаторов. Не напрасно шелеховцы распевали по праздникам сочиненную Барановым песню: «Ум российский промыслы затеял...» - гимн русскому бесстрашию.
    По указанию Баранова, его ближайший сподвижник Иван Кусков, в 1812 году начал строительство Русской крепости в штате Калифорния. О личности верного последователя идей Шелехова и Баранова следует сказать особо.
    Иван Александрович Кусков родился в 1765 г. в г. Тотьма, на севере Вологодской губерни. Издревле, купцы Новгорода Великого ходившие в Югру, использовали Тотьму как одни и опорных пунктов в движении на Восток. Находился этот город на реке Сухоне, по которой удобно было достичь такого важного торгового и административного центра, как Великий Устюг. Традиции землепроходцев жили здесь веками, поэтому и неудивительно, что будучи молодым человеком, Кусков отправился со своими соотечественниками осваивать сибирские земли.
    О первых годах жизни Ивана Кускова в Сибири сведений не осталось, но по всей очевидности, проявил он себя как человек неутомимый, инициативный и старательный в исполнении порученных ему дел. Если было бы иначе, Баранов не заключил бы с ним в 1790 г. контракт. Случилось же это еще до того, как был подписан контракт между Шелеховым и Барановым. Будущему правителю Русской Америки нужны были верные инициативные помощники.
    За 150 лет освоения края, транспортные пути были уже в достаточной мере изучены, поэтому путь от Иркутска до Камчатки занял всего три месяца. Баранов горел желанием начать собственное дело, но в Охотске произошло событие, неожиданное для Баранова и Кускова. Там они встретили Григория Шелехова, который вновь предложил Баранову поступить на службу в его «Российско-Американскую компанию». Неизвестно отчего, Баранов, упорствовавший в течение ряда лет, вдруг согласился. Контракт был подписан 15 августа, а через четыре дня галиот «Три Святителя» взял курс на северо-восток и последовал к берегам Америки.
    Ивану Кускову в равной мере пришлось испытать все трудности этой экспедиции – зимовку на Уналашке, обустройство на Кадьяке; будучи первым помощником Баранова, он должен был исполнять все его поручения. С 1791 по 1808 годы, исполняя поручения Баранова, Кусков совершил ряд экспедиций по обследованию Кадьяка, Ситхи и побережья Аляски. Также, вместе с экипажем «Невы» участвовал в освобождении Ситхи от пиратов. Когда на острове была заново отстроена крепость Ново-Архангельск, то столица русских поселений была перенесена именно туда. Кусков деятельно контролировал строительство новой крепости, тем более, что во время длительных отлучек Баранова оставался его заместителем.
    По инициативе Кускова и с его участием на островах и на материке были заложены верфи, на которых построили парусники «Ермак», «Ростислав», «Ситха», трехмачтовый галиот «Открытие», а позднее, в Калифорнии, на судоверфи – Россгалиот «Румянцев», бриг «Булдаков» и заложен бриг «Волга». Еще до строительства форта Росс, Кусков имел опыт единоправного командования крепостью. Речь идет о русском поселении на острове Нучек в Чугацком заливе. С этого форпоста началось строительство поселений на берегу материка. Опыт заселения Чугацкого залива был повторен Кусковым в заливе Якутат. Энергия и рвение Кускова были по достоинству оценены правительством. В 1805 г. его перевели в купеческое сословие, с присвоением чина коммерции советника, а 12 октября 1806 г. наградили золотой медалью на Владимирской ленте.
    Но для более успешного течения дел «Российско-Американской компании» возникла нужда в утверждении ее на более южных широтах американского континента. В марте 1812 г. на калифорнийском берегу Кусков заложил крепость с названием Росс или – Славянск. Чтобы отыскать место для крепости, Кускову пришлось трижды побывать на берегах Калифорнии, с тщательным их исследованием. Строительство главных сооружений и складов было закончено через три месяца, а 30 сентября крепость была освящена и получила существующее ныне название. До самого дня своей отставки, в течение десяти лет Кусков бы бессменным начальником крепости, где сумел построить не только судоверфи, чем создал базу для снабжения русских продуктами и предметами обихода, но и наладить свое обширное многоотраслевое хозяйство по выращиванию овощей. Здесь росли все сельскохозяйственные культуры, кроме злаковых.
    Дела Русской Америки успешно шли в гору, несмотря на нехватку плавсредств и рабочих рук. Русские купцы и мореходы посещали Гавайи, Манилу, Колумбию. Гавайский король подарил Баранову цветущие участки на Сандвинчевых островах. В гавани Ситхи всегда было много иноземных кораблей. Баранов завел в Русской Америке школы, библиотеки, музеи, верфи, основал крепости, спустил на воду построенные здесь корабли.
    Но, нужно ли говорить, что у Баранова также хватало завистников и врагов. Прибывшие в Америку чиновники травили его, не в силах простить простого происхождения, ума и кипучей энергии. Баранова постоянно изводили интригами, клеветой и ложными доносами. Наконец, в 1818 г. распустили слух, что Баранов «наживается» на делах «Российско-Американской компании», и по этой причине посылает в Петербург неполные отчеты. По всей очевидности, в столице появились влиятельные лица, заинтересованные в ослаблении деятельности русских на американском континенте. Через несколько лет это как если-бы подтвердилось. Кругосветный мореплаватель Гагемейстер получил секретное задание – сместить Баранова и принять от него дела кампании.
    Прибытие Гагемейстера на Ситху было с возмущением воспринято старыми шелеховцами, но седой герой Аляски покорился и сдал дела. Главный бухгалтер компании Платон Боковиков писал в своей докладной записке: «Что такое сделал Гагемейстер в Америке для пользы Компании? Сменил Баранова и больше ничего... Распоряжения его касательно внутреннего управления в Америке мелки и ничтожны, что не стоит о них и говорить. Например, он уничтожил паи и положил промышленным жалованье... Промышленные, имея в виду известное жалование, перестали заботиться об улучшении промышленности, и от того промысла в последних годах весьма приметно уменьшилось… Я всегда говорил - говорю, и пока жив, утверждать буду, что если бы Александр Андреевич Баранов, владея прежними силами, прожил бы еще в Америке десять лет и если бы Михайло Матвеевич Булдаков (зять Шелехова – прим. авт.) такое же время поуправлял компанией по прежнему, то компания наша наверняка стала бы наряду с первыми европейскими компаниями…».
    Вслед за Гагемейстером, на шлюпе «Камчатка» был послан В.М. Головнин, с полномочиями ревизии деятельности «Российско-Американской компании». В 1824 году Головнин, в письме к морскому министру, излагая историю компании, подвергал резкой критике Шелехова, Баранова, Резанова, при этом сделал далеко идущие выводы: «1. Компания акционерам своим не доставляет никакой пользы, а еще делает убыток… от неосновательных предприятий и худо обдуманных поступков правителей ея дел... 2. Компания никакой пользы государству не приносит, так как обширные области, приобретенные компаниею для России, только на картах к ней приложены одноцветною краскою и могут занимать лишь детей в школах, учащихся географии, или недорослей из министерств, вовсе географии не знающих…».
    Аналогичного содержания письмо было направлено Головниным генерал-губернатору Сибири М.М. Сперанскому еще в 1820 году. Тем не менее, компания продолжала вести борьбу. Например, 17 февраля 1825 г., на имя министра финансов Е.Ф. Канкрина, было написано письмо, о необходимости решить вопрос о русских поселениях в Америке на государственном уровне. Письму был дан ход, за подписью, в том числе и самого Канкрина. Но канцлер К.В. Нессельроде так представил его Императору Александру I, что по его указанию, наложил на письмо резолюцию такого рода: «Получено от Его Величества лично, с Высочайшим повелением предписать компании, чтобы она тотчас отменила построение крепостцев... сверх того, призвав директоров, сделать им строжайший выговор за неприличность как самого предложения, так и выражений, с тем, чтобы они беспрекословно повиновались распоряжениям и видам правительственным, не выходя из границ купеческого сословия».
    Все эти предписания создавалось в то самое время, когда было уже совершенно ясно, что Баранов для себя не нажил никакого богатства, при этом сберег для Державы огромные средства, которые превосходили все мыслимые размеры. Легендарный правитель Аляски не смог перенести полученного удара. Возвращаясь в Россию на корабле «Кутузов» он заболел и слег в постель. Когда корабль проходил мимо Сандвинчевых островов, он нашел в себе силы, чтобы выйти на спардек, и взглянуть на вершину гавайского вулкана Мауна-Лоа. На Яве Баранову стало совсем плохо. Отклонив приглашение гавайского короля – провести старость под пальмовыми кровлями Полинезии, он лежал почти без сознания в грязной комнате дешевой батавской гостиницы и бредил снегами Отчизны.
    Умер Баранов 16 апреля 1819 года, недалеко от острова-вулкана Кракатау, на главном пути кораблей, идущих из Индийского океана в Тихий. Тело героя Русской Америки, с привязанным к ногам пушечным ядром, опустилось на дно тропического моря. Александр Баранов так и не покинул континента, освоению которого положил столько сил, навсегда оставшись его стражем.
    Когда Пушкин в Кишиневе узнал от Павла Пестеля о смерти Александра Баранова, он написал в своем дневнике: «Баранов умер. Жаль честного гражданина, умного человека...». Пушкин с пристрастием изучал труды о покорителях Сибири, Дальнего Востока и Русской Америки, поэтому о Баранове он знал не по наслышке.
    После отъезда Баранова, Иван Александрович Кусков прослужил еще три года, пока в сентябре 1821 г. не закончилась его служба по контракту. Новый главный правитель русских поселений в Америке, капитан-лейтенант М. Муравьев, подписал мореходу свидетельство, в котором говорилось: «...с 1820 г. по сентябрь 21-го, он находился под моим начальством... Его опытность и познания местных обстоятельств столь важны, что трудно заменить его кем бы то ни было. Я с сердечным пожеланием ему всех благ, но с душевным прискорбием расстаюсь с ним».
С января 1822 г. Кусков жил в Ново-Архангельске, а в августе прибыл в Охотск и через Сибирь, вместе с женой своей Екатериной, дочерью индейского вождя, направился в родные места. 4-го июля 1823 г. он прибыл в Тотьму и в конце года скончался. Имя Ивана Кускова чтут в Америке и поныне. Форт-Росс превращен американцами в национальный парк и памятник штата Калифорния. В год празднования 200-летия Америки, в 1976 году, американская сторона выпустила медаль, посвященную Форту Росс и его основателю, Ивану Александровичу Кускову.
    Форт-Росс являлся самым южным, крайним форпостом, в освоении русскими землепроходцами Северной Америки. И если бы это движение не было искусственно остановлено, то Россия имела бы реальную сферу влияния на политику американского континента. Подводя итог этому очерку, можно отметить, что труды устюжан и северодвинцев, в деле освоения огромных пространств Сибири и Дальнего Востока, были совсем немалыми. Имена Семена Дежнева, Михаила Стадухина, Ерофея Хабарова, Никиты Шалаурова и Афанасия Бахова, Михаила Неводчикова, Владимира Атласова, Ивана Кускова... будут навсегда золотыми буквами вписаны в историю освоения Русской земли.


    Глава 3: «Духовная жизнь Великого Устюга»

    Как уже указывалось в нашем повествовании, Великий Устюг ранее располагался на правом берегу Сухоны, при месте слияния ее с рекой Юг. Рядом с городом монахи устроили обитель во имя Святой Троицы. Произошло это в последней четверти XII века, в годы правления Великого князя Всеволода «Большое Гнездо». Город, рядом с которым располагался монастырь, назывался Гледень, по наименованию горы на которой он находился. Весенние разливы рек нередко становились бедствием для жителей Устюга, ибо в значительной степени подмывали берег. Все это привело к тому, что устюжане стали переселяться на левый берег, туда, где ныне Великий Устюг и находится. Посад этот стал именоваться как Черный Прилук. Уже в 1212 г. посад был обнесен стоячим тыном, имел 7 деревянных башен и трое ворот с двухъярусными бойницами над ними. К этому же времени относится и создание Михайло-Архангельского монастыря. История эта подробно рассказана в житии прп. Киприана Устюжского. По причине малого объема его, приведем это житие полностью...

    Издавна, едва ли не с самого основания древнего города Гледена, находился в нем монастырь Святой Троицы. Тут в первых годах XIII века один богатый землевладелец Двинской трети, Устюжской волости, презрев прелести мира, решился посвятить себя иноческой жизни и принял пострижение с именем Киприана.
    Достигши исполнения своего задушевного желания, новый инок со всем усердием предался подвигам поста и молитвы, безропотного послушания и труда. После всех пришедши в монастырь, он хотел сравняться в подвигах с поседелыми старцами и усвоить себе все их добродетели. Такая жизнь не могла не обратить на Киприана всеобщего внимания жителей, и слава о молодом подвижнике быстро начала распространяться в окрестности.
    Благочестивые граждане Гледена привыкли посещать монастырь Святой Троицы и находить для себя утешение в душеполезных беседах с иноками. Но в то время река Юг стала подмывать Гледенскую гору, и граждане были вынуждены переселиться на Черный Прилук за реку Сухону и построить нынешний Устюг. Посещение Троицкого монастыря, от которого они были теперь отделены большой рекой, сделалось для них неудобным.
    Жалея о трудности посещать любимое место своего богомолья и желая иметь иноческую обитель вблизи нового места своего жительства, устюжане стали просить преподобного Киприана устроить монастырь близ их нового города. Граждане желали посещать новый монастырь вместо Троицкого и в тишине иноческой ограды отдыхать и успокаиваться от забот и треволнений житейских.
    Устрашился сначала смиренный подвижник предложения граждан, долго отказывался он, считая себя и недостойным, и неспособным для такого дела, но не мог устоять против усиленных просьб устюжан и согласился принять на себя этот труд для общей пользы. Обойдя город и осмотрев места, удобные для иноческой жизни, он избрал место при озерках за острожною осыпью, или валом города, поставил себе здесь малую кельицу и стал подвизаться в ней в непрестанных трудах, посте и молитве.
    Тяжела, однако, была для подвижника жизнь без храма Божия и без участия в общественном богослужении, поэтому в 6720 (1212) году при Ростовском князе Константине Всеволодовиче преподобный Киприан начал строить храм и обитель в честь Введения во храм Богородицы и Архистратига Михаила. Граждане обрадовались и стали помогать ему в этом богоугодном деле, приносить все нужное для устроения и содержания обители, а иные стали и жить вместе с ним. Преподобный Киприан с радостью принимал каждого с отеческой заботливостью и любовью помогал устроиться и приобрести необходимое для кельи, примером же собственной жизни учил тому, как достигать спасения души и избавиться вечных мук.
    Чтобы успокоить братию и дать ей возможность всецело посвятить себя духовным подвигам, преподобный отдал обители все свое имущество, села, деревни, пахотную и сенокосную землю, которая была у него в Устюжской и другой волостях, так что с того времени его монастырь не имел ни в чем нужды и стал распространяться и умножаться числом братии.
    За такие пожертвования на пользу братии и особенно за свою строго подвижническую и святую жизнь преподобный Киприан был признан иноками единогласно начальником и пастырем собранного им Христова стада. Принявши на себя управление обителью, преподобный Киприан всего себя посвятил исполнению этой трудной обязанности, непрестанно заботился о назидании и успокоении братии, для которой часто лишал самого себя покоя к довольства. Давно уже глава его покрылась сединами, тело иссохло от поста и трудов, а он по прежнему каждый день трудился с охотою новоначального инока, как будто это был первый день его подвига, оканчивал труды свои всегда так ,как бы уже не надеясь трудиться более, словно это был уже последний день его жизни. И это продолжалось не год и не два, но более 60-ти лет. Как светильник, поставленный на солнце, сиял он добродетелями и светил и братии, и современникам.
    Изумительны для нас такие необыкновенные подвиги, такая несокрушимая твердость воли, такое постоянство и редкое смирение, по которому он, будучи основателем и начальником обители, оставался простым монахом и не принял на себя священного сана. Но сам старец все это считал малым и недостаточным. Он постоянно молился и оплакивал свою греховность.
    В лето от Рождества Христова 1276, 29 сентября, в субботу, в 6-м часу дня, преставился Архангельского монастыря начальник монах Киприан. Погребен в том же монастыре, близ Святых врат. А по времени над гробом его создана каменная церковь во имя Преполовения Господня.
    В 1621 году один из монастырских послушников, возвращаясь из Верхотурья, будучи под Пыскорским монастырем, неосторожно грыз корень какого-то растения, данный ему в виде лекарства, и от того сделался так болен желудком, что его, едва живого, с трудом могли довести до монастыря. Здесь он целый год лежал больным, испытал разные лекарства и ни от чего не получив пользы, обратился с усердною молитвою к преподобному Киприану, обещаясь отслужить над гробом его панихиду и положив покров на гробницу. Лишь только отслужена была панихида и положен покров, больной Иоанн стал так здоров, как бы никогда и не был больным.

    Следующая важная веха, в возрастании духовного значения Устюга, связана со святыми Иоанном и Марией, и их современником, праведным Прокопием Христа ради юродивым. О праведном Иоанне сказано, что он был татарским баскаком, поставленным ханом для сбора податей с устюжан. В язычестве он носил имя Багуй (или Буг), и взял в наложницы девицу Марию, за неуплату податей ее родителями.
    Когда в 1262 г. в Ростове, Владимире, Суздале и Переяславле-Залесском началось восстание против татар и нещадно грабивших народ бесерменов, в Устюг прибыли гонцы с грамотами, якобы от самого Великого князя Александра Ярославовича. Грамоты те напрямую призывали к татарским погромам и к освобождению от власти «басурман». Трезвомыслия ради стоит отметить, что грамоты эти не могли исходить от Великого князя, ибо Александр Невский еще не забыл нашествия Неврюевой рати и разорения Северо-восточной Руси. Инициаторами подобных грамот могли быть Новгородцы, активно выступавших против подушной переписи и платы оброка татарам. Мог приложить к этому руку и брат князя Александра Андрей, находившийся тогда в Суздале. К слову сказать, к волнениям, вызвавших нашествие Неврюя, привела в определенной степени недальновидная политика князя Андрея.
    Князь Александр и на этот раз поспешил в орду, к правившему тогда хану Берке, чтобы смягчить последствия восстания. И случилось чудо. Александру Невскому удалось сделать невозможное. Хан не только не послал на Русь своих карательных отрядов, но и простил восставшим избиение бесерменов.
    Народ же, по излишней простодушности поверил подметным грамотам, и схватив сборщиков податей, на вечевом сходе постановил их казнить. Именно в этот момент, наложница Буга Мария посоветовала ему принять крещение. Вскоре после принятия крещения, новообращенному баскаку во сне явился святой Иоанн Предтеча, повелевший поставить церковь во имя Рождества Иоанна Предтечи, на расположенной в полуверсте от посада Соколиной горе. Таким образом, основателем монастыря стал не монах, не старец, а вчерашний язычник. Но, более подробно об этой истории повествует житие святых Иоанна и Марии, которое будет полезно также привести полностью.

    В несчастное для России время татарского ига, когда пред дикими кочевниками раболепно преклонялись владетельные русские князья, положение народа было самое бедственное. Вся Русская земля была обложена податью в пользу хана. Даже в самые отдаленные пределы Русской земли на далеком Севере, не испытавшие татарского погрома, в Устюг послан был Батыем баскак для сбора податей в ханскую казну. Тяжелы были для народа эти баскаки, или сборщики; много они делали различного рода несправедливостей, обид и притеснений гражданам, под видом ханской дани обогащали себя и не знали меры своему корыстолюбию и самовольству.
    Таков был и устюжский баскак Буга, или Багуй, татарин по происхождению, по вере язычник. Он не уступал другим баскакам ни в сребролюбии, ни в деспотизме. Воля этого татарина, последнего прислужника ханского, грубого, корыстолюбивого и необузданного дикаря, сделалась для устюжан законом.
    Можно себе представить, с каким нерадостным чувством встречен был Буга устюжанами, уже наслышавшихся о бесчинствах ханских баскаков, как тяжело устюжанам было подчиниться баскаку и сносить дикие проявления его воли. Глухой ропот слышался в народе, злоба и ненависть к Буге накипали в душе граждан, не привыкших сносить татарского деспотизма и поругания над христианским народом поганого язычника. Буга не замечал народного недовольства, и видя покорность жителей, становился еще более необузданным и дерзким. Но скоро над ним разразилась гроза и привела баскака в трепет и ужас.
    Однажды Буга увидел дочь одного почтенного гражданина Марию, и грубый язычник пленился девственною ее красотою. Не зная другого закона, кроме своей воли, татарин насильно взял ее себе в наложницы, несмотря ни на ее вопли и слезы, ни на просьбы и дары родителей.
    Терпеливо переносили устюжане поборы и грабительства баскака, но такого насилия и своеволия не могли снести. Узнавши о том, что поганый татарин осмелился осквернить христианскую девицу, дочь их согражданина, устюжане запылали гневом на дерзкого баскака, и когда недалеко уже было до восстания народа против власти ненавистных завоевателей, вдруг приходит в Устюг известие о победе Великого князя над татарами. Радостная весть быстро распространялась по всему городу. Народ заволновался и стал говорить, что надобно убить баскака, что в Ростове, Суздале и Владимире уже убили их и что будто бы сам Великий князь Александр желает того и велел изгонять их и избивать их.
   Ужаснулся Буга, услышавши от Марии о волнении народа и о намерении убить его. Чтобы избежать опасности, он по совету Марии решился принять крещение и вступить с нею в христианский брак. Принятием святого крещения и вступлением в брак Буга примирился с правосудием Божиим. Успокоился и народ, видя, что он законным браком загладил свое преступление. В святом крещении Буга назван был Иоанном, в честь святого мученика Иоанна Воина, праздуемого 30 июля/12 августа.
    Без всякого сомнения, не превосходство христианства над язычеством, но один только страх смерти побудил баскака принять святое крещение. Господь явил Себя не искавшему Его и открылся не вопрошавшему о Нем. Воспитанная в христианском благочестии добрая жена его своими советами и убеждениями и особенно примером своей высоконравственной жизни скоро тронула его сердце и заставила полюбить принятую им Русскую веру. Дикий сын степей с умилением слушал рассказы любимой им женщины и чем более знакомился с догматами и требованиями Православной веры, тем более прилеплялся к ней сердцем. Скоро он сделался примерным христианином и своими добродетелями и набожностью приобрел всеобщую любовь и уважение граждан. Так Господь, различные случаи и обстоятельства, даже самые беды и несчастья, встречающиеся в жизни человека, направляет к его пользе и спасению...
    Здесь необходимо будет сделать отступление, чтобы пояснить некоторые неточности жития, а также привести свидетельство «Устюжского летописца».
    По всей очевидности, баскак Буга прибыл в Устюг не в 1239 году, когда там появились первые татары, а в 1257 г., то есть, уже после Неврюева нашествия. Именно к этому времени в орде оформился институт бесерменов-сборщиков налогов, которые приходили в Русские города вместе с отрядами ханских баскаков. Сами бесермены татарами не являлись, а происходили из хивинских купцов, которые выкупили у хана для себя эту должность. Хивинское царство являлось осколком Хазарского каганата, который в период с IX по X век занимал огромную территорию вокруг Каспия, контролируя таким образом значительную часть Великого шелкового пути, и собирая на одних только пошлинах огромные богатства. Что-что, а умение собирать налоги, было для них делом едва ли не врожденным. Ко всему, хивинские купцы не были язычниками, но исповедовали ислам. Именно по их инициативе совершалось нещадное ограбление народа, что не могло не вызывать со стороны народа законного возмщения.
    В житии также смешиваются два исторических события. В 1249 г., когда на Великокняжеском Владимирском престоле находился младший брат Александра Невского Андрей Ярославович, во Владимире, Ростове и Суздале началось восстания против татар. И хотя оно носило стихийный характер, но Великий князь Андрей был морально на стороне восставших и даже был готов выставить в поддержку свою дружину. Восстание это было жестоко подавлено полками Неврюя, и сам князь Андрей был вынужден бежать сначала в Новгород, потом в Швецию. Событие это происходило во время правления хана Сартака.
    Вторая волна возмущения стала исподволь подниматься после пришествия в 1257 г. ханских бесерменов. В это время правил хан Берке, который составил против Сартака заговор и таким образом стал обладателем престола. Это второе восстание началось в 1262 г. и по характеру тоже было стихийным. При активном участии Новгорода по городам рассылались подметные грамоты, говорящие о том, что якобы сам Александр Невский призывает народ к восстанию.
    На самом деле Великий князь Александр с богатыми дарами поспешил в ставку хана Берке, ходатайствовать за свой народ. Возможно, в то время, только он один доподлинно понимал, что пойти войной на Орду, это значит погубить Россию. И молитвами князя Александра, молитвами Русских святых случилось чудо. Хан простил восставших и не стал посылать на Русь своего войска.
    Но вернемся к нашему повествованию, дабы рассказать о происшедшем в Устюге событии устами летописца: «В лето 6770 (1262) года, на Устюге Великом был татарин язычник, именем Буга богатырь, и взяв у некоего христианина дщерь девицу своим насилием за ясак свой к себе. В тоже время на Устюг Великий от Великого Князя Александра Ярославича приидоша посланники с грамотами, чтоб татар побивать; и та девица, что взята насилием, сказа о убиении Буге; он же убоявся, би челом устюжаном посадником, чтоб его соблюли и не убили бы; они же глаголаша ему не возможно нам Княжа повеления ослушатися; аще крестишися, то не убием тебя; он же изволи всему на их воле быти и крестися святым крещением, а с девицею тою венчася и таковою виною татарин крещен бысть, а во святом крещении наречено бысть имя ему Иоанн. Се же бысть по крещении его чудо предивно. Сей Иван, преждереченный Буга, после крещения своего в некое время изволи возстати на конь свой и ехать на поле с соколом своим на птицы, лов деюще. И во утрий день, возсиявшу солнцу, и красен той день солнечныя ради теплоты. Он же солнечныя теплоты отягчен бысть сном и приеде на гору, и слезе с коня своего, я привяза его ко древу, а сокола посади на луку седла, сам же ляже на землю и усну. Спящу же ему, явися во сне великий светильник Христов Иоанн Предтеча и глагола ему: на сем месте постави церковь во имя мое – Рождества Иоанна Предтечи; он же, от страха и видения того, востав от сна своего, и сяде на конь свой, и еха в дом свой, и поведа о том видении жене своей, и глагола ей: кто есть Иоанн Предтече, иже ми повеле во имя свое церковь поставити? Она же глагола ему: «Первый есть светильник, предстоит у Престола Божия», - и показует ему образ его. Он же, по совету устюжан посадников и жены своея, на том месте, идеже спа, постави церковь во имя Рождества Иоанна Предтечи, иже и до днесь стоит на том месте, еже зовется Соколья гора, всеми зрима есть».
    Гора эта, по устроению там церкви, а затем и монастыря во имя Иоаина Предтечи, стала называться Ивановской; в советское время переименована в Красную. Но, впрочем, вернемся к тому, о чем повествует далее житие святых.
    …Благочестивые супруги богато украсили храм и снабдили его всем нужным для богослужения. Проводя чистую и святую жизнь, они сами старались сделаться живыми храмами Божиими.
    В Устюге в то время подвизался преподобный Киприан, начальник и основатель Устюжского Архангельского монастыря. Вместе с прочими гражданами, с любовию и уважением относился Иоанн к преподобному Киприану как к истинному рабу Божию, удивлялся его великим трудам и терпению и приходил в умиление и восторг от рассказов о подвигах преподобного, ибо не слыхал ничего подобного на своей родине.
    Еще более благотворное влияние оказывал на благочестивую чету, на ее утверждение в вере и добродетели, другой избранник Божий, скрывавший в себе духовную мудрость под покровом безумия. Праведный Прокопий, рожденный и воспитанный хотя в христианстве, но вне Православия, и подобно Буге, приняв святую веру уже в совершенных летах, много лет проходил в Устюге высокий и трудный подвиг юродства ради Христа. Этот самопроизвольный мученик, обрекший себя на неприятности и лишения всякого рода, нередко заходил в дом Иоанна и Марии. Оставляя на время юродство, он любил с ними беседовать от всего сердца, укреплял и утверждал их в благочестии и сам утешался их верою и смирением. Праведные супруги почитали праздником тот день, когда заходил к ним юродивый и рады были бы послужить ему чем-нибудь из своего имения. Но Прокопий, оставивший свое собственное богатство Бога ради, не хотел пользоваться удобствами их жизни. Для него дорого было только то, что он мог отдохнуть у них сердцем и утешиться в душеполезной с ними беседе.
    Благочестивые супруги Иоанн и Мария, проводя воздержанную и чистую жизнь, с каждым годом восходили от силы в силу жизни духовной, снискали от граждан всеобщую любовь и уважение и оставили после себя добрую память, еще при жизни получив от современников название праведных.
    Не дошло до нас никаких сведении об их блаженной кончине, кроме того, что они скончались уже в старости, в летах преклонных, каковыми и изображаются на иконах, и были погребены при градской Вознесенской церкви.
    При построении новой Вознесенской церкви место погребения их вошло внутрь здания храма, над гробницей устроена была рака, и отправлялось им празднование по особо составленной службе.
    В древних рукописных святцах праведные Иоанн и Мария называются начальниками древнего Устюга.
    Как повествуется в приведенном житии, современником праведных Иоанна и Марии был святой праведный Прокопий Христа ради юродивый. Застал он в живых и преподобного Киприана, основателя Архангельского монастыря. Когда святой Прокопий прибыл в Устюг, неизвестно. По всей очевидности, это произошло вскоре после событий 1262 г., то есть, после крещения ханского баскака Буга. Известно, что святой Прокопий был по происхождению немецким купцом. Хотя, немцами на Руси называли не только представителей германских государств, но и вообще иностранцев, не говорящих по русски. При этом, доподлинно известно что от рождения он был католического исповедания.
    Будучи молодым человеком, он по торговым делам прибыл в Новгород Великий и однажды (как говорит о том житие святого), ради любознательности зашел в храм Святой Софии. Услышав же там стройное пение и увидев чинное благоговейное и торжественное служение, Прокопий умилился сердцем до глубины души. Стал он посещать и другие храмы Новгорода, после чего решился принять Православие и не возвращаться более на родину. На вопрос: «Где бы он мог научиться благочестию и уставам Церкви?» - ему был указан Хутынский монастырь.
    В Хутынском монастыре подвизался тогда старец Варлаам Прокшинич, ученик прп. Хутынского, основавшего в 1192 г. эту обитель. Под руководством старца, Прокопий изучил церковные уставы и чиноположения. Читая же жития святых, он особенно умилялся подвигами юродивых, и в сердце своем желал им подражать. Возрастая под руководством старца от силы в силу, Прокопий мечтал остаться до конца дней своих в уединенной келии под кровом обители. Но лукавый враг возбудил вокруг Прокопия брань, в виде почестей возносимых ему людьми.
    Новгородцы стали специально приезжать в обитель, чтобы подивиться на иноземца, принявшего Православие. Вместе с ними стали приезжать и его бывшие сородичи. Слава человеческая легла на Прокопия невыносимым бременем и он решил покинуть монастырь, дабы отойти в земли, где его не знают. Много раз старец Варлаам удерживал ученика, и даже предлагал затвор, но Прокопий остался непреклонен.
    Покинув Хутынь, Прокопий в течении нескольких лет скитался по северным землям, переходя из города в город. Вел он себя, при этом, как безумный, а потому был всеми гоним. Прибыв же в Устюг Великий, Прокопий решил здесь остаться и никуда более не уходить. Ибо, место сие было – «лепотно вельми». Поселился же Прокопий не в самом Устюге, именуемый Гледеном, а в посаде Черный Прилук, где жили тогда праведные Иоанн и Мария, а также преподобный Киприан в Архангельском монастыре.
    Горожане же почитали Прокопия безумным потому, что он бегал по улицам в ветхой одежде и с кочергами в руках. Некоторые сердобольные жители посада кормили юродивого, но больше ему приходилось терпеть насмешек и поруганий. Долго скитаясь по городу, праведный Прокопий избрал местом постоянного своего жительства угол паперти высокого соборного храма Успения Божией Матери. Не пропуская ни одного богослужения, днями он юродствовал на улицах города, а ночи проводил в молитвах, стоя на паперти собора.
    Нередко он приходил для духовных бесед к преподобному Киприану, который после крещения Буга еще 14 лет пребывал в здравии. Бывал он желанным гостем и в доме Иоанна и Марии, снимая на это время с себя личину юродства.
    В житии праведного Прокопия пишется, что он еще застал в живых престарелых Иоанна и Марию. Это утверждение вызывает сомнение, ибо о событиях 1262 г. говорится, что крещеный баскак Буга был татарский богатырь. То есть, в то время он был мужчиной в полноте сил, что соответствует возрасту тридцати лет, или около того. Да, и девица Мария являлась тогда молодой девушкой, и ко времени крещения ее мужа, ей не могло быть более 25-ти лет. Прожили они после этого еще долгую жизнь, и по всей очевидности, отошли ко Господу ближе к концу XIII столетия. По крайней мере, в год небесного знамения, когда на Устюг шла комета (т.е. – в 1290 г.) об Иоанне и Марии уже ничего не говорится. А потому, есть основания полагать, что святой Прокопий знал основателей г. Устюга, как в зрелом их возрасте, так и в престарелом, прожив еще много лет после их кончины.
    О событии же 1290 года, когда праведный Прокопий явился в буквальном смысле спасителем города, следует рассказать особо: «В один воскресный день, когда много народа было на службе в соборе, юродивый вдруг обратился ко всем с таким увещеванием: «Приближается гнев Божий, покайтесь, братия, в грехах ваших, умилостивляйте Бога постом и молитвою, иначе город погибнет от града огненного». Но, устюжане только надсмеялись над словами святого, хотя уже многие знали доподлинно, что Прокопий  ничего не говорил напрасно. Например, народ знал, что если по весне Прокопий бегает с поднятыми вверх кочергами, то урожай будет хорошим, если наоборот, то надо ждать засухи. Но в этот раз на людей сошло ослепление ума и сердец.
    Видя такую беспечность, Прокопий три дня и три ночи провел в безутешном плаче, а потом стал ходить по городу со словами: «Плачьте, други, плачьте о грехах ваших, погибель близка, молитесь, чтобы избавил вас Господь от праведного своего гнева и не погубил вас, как Содом и Гоморру...» Но закосневшие в грехах горожане только смеялись над святым. В следующее же воскресенье (25 июня), в полдень появилось на небосклоне черное облако. Приблизившись к городу, оно закрыло собой полнеба, и от него исходили страшный гром и молнии; смешавшиеся воедино камень, лед и пламень неостановимо шли на обреченный Устюг.
    По всему городу забили колокола и народ в ужасе побежал в храмы. Более всего устремились в соборный храм Успения Богородицы. Святой Прокопий был уже там, и падши пред иконою Благовещения с горьким плачем молился о помиловании народа преступного. Молился и рыдал вместе с Прокопием и весь народ. Вдруг от иконы потекло миро и по храму разлилось благоухание. И в тоже время произошла перемена в воздухе: не стало более удушливого зноя, тучи с громами приняли иное направление, и скоро все узнали, что в 20-ти верстах от Устюга, в Котовальской волости упали с градом раскаленные каменья, раздробили и уничтожили множество лесу...»
    В связи с вышесказанным, хочется вопросить благочестивого читателя: не таково ли и нынешнее время?.. Не идут ли на Россию камень, пламя и лед?.. Не должно ли просить святого Прокопия о народном покаянии?.. Не закоснел ли народ в грехах, подобно устюжанам конца XIII века?!..
    Должно рассказать еще об одном чуде. Незадолго до своей смерти, когда Прокопий, увидел входящую в соборный храм трехлетнюю девочку Марию, сопровождаемую родителями, он воскликнул, прежде поклонившись ей в ноги: «Вот идет мать великого Стефана – епископа и учителя Пермского!» Прошли годы, и Мария, вышедшая за клирика соборного храма Симеона, впоследствии, действительно родила на свет того, кого ныне именуют апостолом зырян – святителя Стефана Великопермского. Если судить о времени рождения Стефана (около 1340 года), то он был последним, самым младшим ребенком в семье.
    О родителе же Стефана Симеоне можно сказать следующее, что он стал свидетелем чуда, происшедшего со святым Прокопием незадолго до его кончины. В последний год жизни Прокопия зима была столь жестока и сурова, что такой не помнили старожилы. Терзаемый страшным холодом направился он к хижинам убогих людей, надеясь там найти приют. Но все они, с бранью: «Прочь, прочь отсюда, мерзкий юродивый!» - прогнали его от своих домов. В страхе, сам не зная куда, побежал Прокопий от них, пока не набрел случайно на пустую хижину, где в углу сидели спрятавшиеся от вьюги псы. Чтобы хоть как-то согреться, Прокопий лег рядом с ними, но собаки вскочили и бросились наутек. Тогда святой со скорбью подумал: «Вот до чего я мерзок и грешен, что не только нищие, но и псы гнушаются мною». Тогда решив положиться на волю Божию, Прокопий вернулся на паперть храма Успения Богородицы.
    С плачем молился Прокопий, но ничто не предвещало для него изменения горькой участи. И когда он начал цепенеть от холода, забываться и терять сознание, то вдруг почувствовал необыкновенную теплоту. Открыв глаза, он увидел стоящего перед ним ангела с райскою ветвью в руке. Ангел ударил Прокопия ветвью в лицо и произнес: «Прими ныне неувядаемую жизнь во все твое тело и разрежение оцепенения, постигшего тебя от мороза». После этого ангел исчез. Дождавшись утра, Прокопий поспешил в дом Симеона, который плакал о Прокопии, думая, что он замерз. Лишь только после кончины святого, Симеон поведал об этом чуде народу. Чудо сие было велико, ибо с устюжским святым произошло то же самое, что и с Андреем Христа ради юродивым, жившим в Константинополе в конце IX - начале X веков.
    Скончался святой Прокопий 8/21 июля 1303 г., день, в который, 276 лет спустя была обретена Казанская икона Божьей Матери. Очевидно, что такое совпадение не случайно. Много позднее, Симеон составил жизнеописание святого Прокопия. Описание это довольно обширно, поэтому полезно будет привести его полностью в конце настоящей главы, в качестве приложения. Духовно же Устюг возрастал от славы к славе, и высшим ее проявлением было рождение, жизнь и подвиги, в деле просвещения язычников, святого равноапостольного Стефана Пермского.
    Святой Стефан родился, как уже упоминалось, в семье Симеона и Марии. Временем его рождения был, по всей вероятности 1340 год, или возможно, несколько ранее. Родитель его, Симеон, на протяжении всей жизни являлся чтецом собора Успения Богородицы г. Устюг. С ранних лет Стефан проявил себя очень способным ребенком, быстро обучался грамоте и уже через год обучения занял место канонарха и чтеца в том же храме, где служил его отец. Чуждаясь шумных игр и развлечений, Стефан возрастал в благочестии и когда достиг совершенных лет, принял монашеский постриг в монастыре Григория Богослова г. Ростова Великого. Через несколько лет Стефан был рукоположен во пресвитера, после чего он стал задумываться над тем, что в пермских (или – зырянских) землях народ погибает во тьме язычества. Эта мысль не давала ему покоя, поэтому Стефан стал изучать язык зырян, а вместе с этим и греческий, для того, чтобы лучше переводить Священное Писание на язык народа Перми.
    Почувствовав же себя достаточно готовым к просвещению язычников, и более того, готовым умереть за слово Истины от их рук, он отправился за благословением к епископу. Выслушав молодого иеромонаха, епископ Коломенский Герасим весьма удивился таковому дерзновению, но усмотрев в том Божий промысел, дал свое благословение.
    Прибыв в Пермскую землю, Стефан стал ходить от селения к селению, подобно агнцу посреди волков. При этом, одни удивлялись новому учению, другие оставались равнодушны, третьи относились весьма враждебно и даже пытались убить пришедшего к ним проповедника. Но, мало по малу слово Истины проникало в сердца зырян, и у Стефана появилось немногочисленное словесное стадо. Первые христиане из язычников построили церковь в устье реки Вымь, при впадении ее в Вычегду; наименовали же ее в честь Благовещения Пресвятой Богородицы.
    Большая же часть народа по прежнему оставалась во тьме, поэтому, помолившись однажды в церкви с сокрушением сердца, Стефан отправился к капищу зырян и поджег его. Увидев, что горит их кумирница, пермяки побежали к ней с топорами и баграми. Увидев же сидящего рядом с ней Стефана, набросились на него с намерением убить. Святой же не оказал им никакого сопротивления, и лишь только воздев руки к небу, со слезами произнес: «В руце Твои, Господи, предаю дух мой, покрой меня крыльями Твоея благодати». После этой молитвы, ярость народа неожиданно утихла, и зыряне стали решать, что им делать с этим человеком. Тогда, воспользовавшись их замешательством, Стефан обратился к народу с пламенной проповедью. Долго он обличал и поучал язычников, указывая на то, что их боги только потому сгорели, что не могут помочь ни себе, ни другим. Пламенные слова святого во многих сердцах возжгли истинную веру. После этой проповеди, многие стали принимать крещение, в том числе и старейшины зырян.
    Вскоре пермская страна разделилась. Одна часть ее состояла из новопросвещенных христиан, другая – из коснеющих в невежестве язычников. Язычники же творили большие утеснения верным, что умножало скорбь святого Стефана. Но количество верных все более умножалось, и под руководством Стефана они начали пожигать по различным местам идольские капища. Причем, святой собственноручно срывал с идолов принесенные им в дар шкуры зверей, и сжигал их на кострах. По языческим обычаям пермяков это являлось величайшим кощунством и каралось смертью. Ко всему, шкуры принесенные в дар бесам, приводили в состояние одержимости всякого, кто пытался их украсть. Стефан же, укрепляемый силою Божьей, не боялся врагов, как видимых, так и невидимых. Вера же христианская все более умножалась среди язычников, так что пришлось построить еще две церкви и открыть духовные училища при них.
    Нет ничего удивительного, что такие действия святого вызвали гнев у кудесников, живущих среди зырян. Поначалу они пытались напустить порчу на Стефана, но все их потуги рассыпались в прах. Тогда самых главный из волхвов стал ходить по местам, где жили новопро-свещенные зыряне, со стремлением отвратить их от истинной веры. Но потуги колдуна рассыпались в прах, ибо единоплеменники только отвечали ему, что если он хочет спорить об истинах веры, то пусть идет к их учителю, а они, по причине малоопытности, не могут вести с ним подобных разговоров.
    В конце концов, убедившись в безуспешности своей проповеди, кудесник направился к святому Стефану и стал укорять его в неправоверии. Так он делал много раз, но апостол зырян всегда выходил победителем в этих спорах. Убедившись, что святой с легкостью разрушает его словесные хитросплетения, кудесник предложить испытать слова делом: кто в огне не сгорит, и в воде не утонет – того вера истинная. Святой тут же согласился на такое испытание, при одобрении и поддержке собравшегося вокруг народа.
    По повелению Стефана зыряне подожгли одну из заброшенных хижин, а другие отправились на реку вырубать в ней проруби. Когда же хижина загорелась, святой взял кудесника за руку и повел его в огонь. Но здесь случилось непредвиденное. Вместо того, чтобы бесстрашно испытать истинность веры, волшебник стал упираться, пока, наконец, не упал перед Стефаном на колени, признавая свою неправоту. Тогда святой предложил ему идти на реку, чтобы вдвоем пройти по дну ее. Но кудесник отказался и от этого предложения. Видя же столь великое посрамления кудесника, народ стал требовать для него смертной казни. Святой же возвысил голос, и успокоив народ, произнес свое решение: «Да отсечется гнилой уд мечем духовным, да изгонится из этих пределов этот волк. Если же он опять осмелится появиться здесь и учить, тогда не избегнет смертной казни».
    Паства же святого Стефана все более умножалась, поэтому возникла необходимость в создании епископской кафедры. С этой нуждой он отправился в Москву к правившему тогда митрополиту Пимену и Великому князю Дмитрию Иоанновичу. По обсуждении просьбы святого на освященном соборе, князь Дмитрий и митрополит Пимен решили учредить в Перми епископскую кафедру. Выбор же их единодушно пал на Стефана, мужа по истине достойного такой чести.
    Вернувшись на свою новоучрежденную кафедру, епископ Стефан умножил усилия по просвещению оставшихся в язычестве. При этом он рукоположил иереев по всем отстроенным в Перми церквам. Немало трудов пришлось приложить святителю Стефану по переводу на зырянский язык богослужебных текстов и Священного Писания. Например, при переводе «Молитвы Господней», он пошел на дерзновенный шаг. Трудность перевода состояла в том, что зыряне не знали, что такое – хлеб, ибо являлись рыболовами и охотниками. Слова: «Хлеб наш насущный», - без перевода понятны народам занимающимся земледелием, но как можно было это объяснить охотникам, для которых хлеб, насущной пищей никогда не являлся.
    И тогда, святитель Стефан дерзнул заменить слово – «хлеб», словом – «рыба». Здесь ему помогли – знание греческого языка, и знание истории Церкви. Понятие – «рыба», в раннеапостольские времена имело сакральный смысл. Первые Ученики Христовы являлись рыбаками. Ко всему, греческое слово – «ихтиос», то есть – «рыба», представляло собой аббревиатуру слов – «Иисус Христос, Божий Сын». Поэтому, заменяя слово в «Молитве Господней», просветитель зырян исходил из раннеапостольской традиции, подразумевая, тем не менее, под словом «рыба» евангельское: «Плоть Моя истинно есть пища». (Иоанн. 6; 55)
    Со святителем Стефаном произошел однажды такой удивительный случай, описанный в житии прп. Сергия Радонежского. Святитель Стефан спешил из своей епархии в Москву, намереваясь на обратном пути заехать в Троице-Сергиев монастырь. Дорога, по которой он ехал, проходила в 8-ми верстах от монастыря. Святитель, скорбя душей, что не может ныне заехать к собрату, остановил сани и выйдя из них, сотворил молитву. После чего поклонился в сторону монастыря и произнес: «Мир тебе, духовный брат».
    В это время, в монастыре, после богослужения совершалась трапеза. Вдруг, братия с удивлением увидела, как преподобный Сергий поднялся, и постояв некоторое время, поклонился со словами: «Радуйся и ты, пастырь Христова стада, и благословение Господне да будет с тобою». По окончании трапезы иноки стали расспрашивать святого Сергия о происшедшем, на что он ответил им: «В тот час против нашего монастыря остановился епископ Стефан на пути в Москву, поклонился Святой Троице и благословил нас грешных». Некоторые из учеников преподобного тотчас поспешили к указанному месту, потом нагнали Святого епископа и убедились, что все произошло именно так, как сказал преподобный.
    Еще много трудов положил Стефан для спасения своей паствы. При этом он совершал не только духовное руководство, но помогал и в житейских нуждах. Например, во время голода он привозил из Вологды на ладьях хлеб и раздавал его бесплатно нуждающимся. Также, он ходатайствовал перед боярами об уменьшении налогов, и об избавлении пермяков от произвола судей и воевод.
    На закате жизни, святителю пришлось еще раз отправиться в Москву, по поводу церковных дел. По прибытии в столицу, святой захворал и проболев несколько дней, преставился ко Господу. Кончина его произошла 26 апреля (ст. ст.) 1396 года. На его торжественном погребении присутствовали князья, бояре, Московский митрополит со всеми духовными чинами и множество народа. Провожали его в Свято-Спасский монастырь с великой честию. В каменной церкви монастыря (ныне – кремлевский храм Спаса-на-Бору) были положены мощи угодника Божия на левой стороне.
    Паства пермская горько оплакивала смерть своего епископа, который и ангелов Божиих исполнял великой радости. Поэтому, святая душа его с радостию была взята ангельскими руками и с ликованием вознесена к Престолу благодати. И ныне, там, у Престола Господня, святой Стефан молит Бога не только о пермской земле, но и всем мире. И, видимо, это не случайно, если обратиться к нашим дням, что праздник Великой Победы во Второй мировой войне приходится на день святителя Стефана Великопермского, также, как не случайно и то, что память св. Прокопия Устюжского празднуется в день обретения иконы Казанской Божьей Матери.
    Автор же, по изложении жития святого Стефана, направляет благочестивого читателя к полному его житию, находящемся в Житиях святых свт. Дмитрия Ростовского, месяц апрель 26-й.

    Следующей яркой страницей в духовной жизни Великого Утюга, было появление такого святого, как праведный Иоанн Христа ради юродивый. Родился он во второй половине XV века в селе Пухово, там, где находился старый Устюг, или иначе – Гледен, сожженный в 1458 г. вятчанами. Произошло это событие незадолго до рождения святого. Сам город, постепенно терявший свое значение, более не возобновлялся, отстроилось только селение, в котором и родился праведный Иоанн. Родители его, Савва и Мария, были из зажиточных крестьян, и Бог сподобил их рождением двух сыновей. Старший, Иродион, походил во всем на отца, и был его первым помощником в нелегком крестьянском труде.
    Второй же сын, Иоанн с самого младенчества начал обнаруживать в себе что-то необыкновенное и непонятное. Постоянно задумчивый и молчаливый, он никогда не участвовал в играх своих сверстников, питался только хлебом и водою, по средам и пятницам решительно не принимал никакой пищи, все ночи проводил без сна и в коленопреклоненных молитвах. Его мать, опасаясь чтобы такой образ жизни не расстроил его здоровья, заметила ему: «К чему ты постишься в таких годах?» - «Чтобы избавиться от грехов», - отвечал он. И, подобно тому, как родительница отрока Варфоломея (в будущем – прп. Сергия Радонежского) пыталась увещевать его, также и мать блаженного Иоанна не понимала подвигов своего сына. Но вскоре и она сама пошла по пути молитвенного и постнического подвига. После смерти мужа, она приняла монашеский постриг в городке Орлец (в 40 верстах от Устюга), с именем Наталии в Троицком женском монастыре.
    Достигнув юношеских лет, блаженный Иоанн пришел в Устюг, чтобы подражать святому Прокопию Устюжскому. Ночи проводил в молитве, а днем бегал по улицам, как помешанный, то в разодранном и грязном рубище, то почти совершенно нагой. И так жил зимой и летом. Блаженному Иоанну пришлось терпеть тоже самое, что претерпел праведный Прокопий, но он никогда не роптал, не гневался, но за всех молился Богу.
    Однажды настоятель Успенского собора, священник Григорий решил подглядеть, что делает Иоанн в отсутствии людей. И когда, после вечерней службы прихожане покинули храм, он спрятался за дверью. Иоанн, убедившись, что в храме никого нет, встал на молитву и так молился больше часу. По окончания молитвы, он помешал угли в печке и забравшись в печь, лег на них. Священник в ужасе кинулся к юродивому, но тот, исторгнувшись из печи, встал пред ним и сказал: «Не смей никому говорить о том, что видел ты, до моей смерти». В другой раз он сотворил чудо, вернув здоровье  супруге устюжского наместника Феодора Красного, словами: «Здравствуй, добрый князь Феодор и с княгинею твоею!» - Слуга князя, услышавший эти слова, по возвращении домой, нашел княгиню здоровой.
    Умер блаженный Иоанн в молодых годах, совершенно неожиданно для всех. Произошло это в 1494 году, в 29 день месяца мая. Провожать святого в последний путь пришел весь город.
    Спустя немного лет по преставления блаженного Иоанна, устюжский гражданин Феодор Тутыгин, благоговея к его памяти, на месте погребения святого построил церковь во имя Происхождения Честного и Животворящего Креста, устроил гробницу и поставил над телом блаженного Иоанна. В 1602 г. при постройке, вместо обветшавшей, новой деревянной церкви Святого Креста, Никитою Строгановым был устроен придел во имя праведного Иоанна. В 1656 г. вместо деревянной церкви, тщанием Гостиной сотни купца Никифора Ревякина построена каменная церковь Иоанна Праведного. Мощи же святого находятся в ней под спудом, но приносят исцеления и помощь в житейских нуждах многим, обращавшихся к нему с верою. К этому храму была приписана построенная в 1689 г. отчинная малая церковь Богоявления Господня. Автору же хочется добавить, что последним настоятелем церкви Иоанна Праведного, в дореволюционный период, являлся прот. Василий Углецкий, мученически погибший в августе 1931 г. В этом же храме, в тридцатые годы прошлого столетия, была архиерейская кафедра епископов Великого Устюга. Почти все храмы, к тому времени, по известным причинам оказались закрыты, а Прокопьевский собор заняли обновленцы.
    В XVI столетии, храмы Святой Руси стали отстраиваться из камня. Особенно активно это движение началось в годы правления Царя Ивана Грозного. Взамен ветшающих деревянных церквей горожане строили каменные храмы. Веком позже этот почин подхватили и устюжане. Стыдно было богатому купеческому городу оставаться в стороне от охватившего всю Державу каменного храмоздательства. Именно потому, многие храмы Великого Устюга датированы XVI и XVII веками. Не случайно, что в документах церковной консистории, в числе строителей каменных храмов указываются имена устюжских купцов Строгановых, Ревякиных, Чалбышевых, Гусельниковых, Булдаковых, Усовых, Пановых и других купцов и благотворителей.
    Исследуя сведения о монастырях и храмах Великого Устюга, есть основания сказать только о главных, перечислив остальные лишь по названиям.
    Церковная консистория предреволюционного периода говорит о 4-х монастырях города и окрестностях, а также о 31-й церкви, включая Дымковскую слободу и кладбищенскую церковь свт. Стефана.

    Монастырь Михаила Архангела был основах в начале XIII века монахом Киприаном, который в 1216 г. собственным иждевением построил две деревянные церкви. Первую, во имя Введения Богородицы во храм, а другую – во имя Архангела Михаила. С самого начала и до его закрытия монастырь был мужским. В середине XVII века, когда в Устюге началось всеобщее строительство каменных храмов, это переустройство коснулось и Архангельского монастыря. В 1651 году, по грамоте Ростовского митрополита Варлаама, данной на имя Гостиной сотни купца Никифора Федорова Ревякина. Имя Никифора Ревякина неоднократно встречается в клировых ведомостях и митрополичьих грамотах середины XVII века; он оказывал щедрые пожертвования для строительства храмов Великого Устюга.
    Таким образом, в монастыре существуют такие церкви, как: две каменные двухэтажные в одном корпусе – первая во имя Архангела Михаила и вторая во имя Введения во храм Божьей Матери. Также существуют церкви стоящие особо: а) во имя Божьей Матери на воротах; б) во имя Преполовения, низменная теплая; в) во имя Всех святых при настоятельских кельях. При первой церкви находится колокольня с боевыми часами.
    Также существуют такие постройки: к северо-востоку от первых двух церквей – двухэтажный корпус келий настоятельских с комнатною (Всех святых) церковью, устроенную преосвященным Иоанном, епископом Устюжским и Тотемским, в бытность его с 1786 г. здесь на покое. По восточную стороны находится двухэтажный корпус монашеских келий. К южной стороне ограды расположены – монастырские службы, духовное правление, ибо Михайло-Архангельский монастырь, несмотря на то, что имел категорию второклассного, тем не менее, для внешнего наблюдателя таковым не являлся; ко всему, имел Архиерейский дом и епархиальное управление на своем содержании. Построены эти здания были при архимандрите Боголепе в 1738 г. и сам монастырь был обнесен высокой каменной стеной.
    К монастырю также был приписан бывший загородный архиерейский дом, именуемый Богородской пустынью, с церковью во имя Тихвинской Богородицы, находящийся в 5-ти верстах от города. В июне месяце оттуда бывает крестный ход в Архангельский монастырь и приносится икона Богородицы, которая через неделю возвращается обратно. Пустынь же сия основана между 1748 и 1761 годами епископом Варлаамом. Имела она очень живописный вид, тому способствовали большие пруды и насажденные при них кедры и плодовые деревья. Монахи даже выращивали здесь дыни и арбузы.
    О монастыре святого Иоанна Предтечи существуют более подробные изыскания и исторические исследования, но так как сия книга не имеет научно-исследовательских задач, то позволительно будет ограничиться краткими сведениями.
    Как уже было сказано ранее, построен монастырь был на Сокольничьей горе крещеным баскаком Багуем и действовал поначалу, как приходская церковь. Несколько позже рядом с церковью устроили монастырь, который до 1764 г. являлся мужским, а с этого года был обращен в девичий. Сестер же перевели сюда из упраздненного Преображенского монастыря, который стал приходской церковью. Тем не менее, есть необходимость, рассказать об основных вехах многовекового существования монастыря.
    О существовании Иоанно-Предтеченского монастыря в XV столетии свидетельствует помещенное в летописце описание Острожской осыпи, то есть – крепости вокруг города, построенной в 1438 году, в которой была устроена Ивановская башня против Ивановского монастыря.
    Сведением, о том, что обитель действовала в XVI столетии, является сохранившийся в монастыре антиминс, освященный в 1572 году, 24 июня, в храме святого Пророка и Предтечи Крестителя Господня Иоанна, Преосвященным Архиепископом Давидом, Ростовским, Ярославским и Устюжским.
    В писцовой книге от 1630 года об Иоанно-Предтеченском монастыре сохранилось следующее описание: «За Острогом, позади Архангельского монастыря, на горе, под бором, монастырь Ивановский, а на монастыре – церковь святого и славного Пророка и Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, да теплая Трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, обе деревянные вверхе, а в холодной церкви двери царские (Царские врата – авт.) писаны на золоте, образ местной святаго Пророка и Предтечи Крестителя Господня Иоанна в деянье обложен серебром басман и позолочен, деяние писано на золоте...». Далее идет подробное описание храмовых икон, иконостасов обеих церквей, богослужебных книг, Престолов, священнических облачений. Все очень богато украшенное, ибо устюжане не скупились в средствах для жертвы Богу.
    Деревянные храмы постепенно ветшали, периодически их приходилось перестраивать. В 1672 г. была заново отстроена церковь Трех святителей купцом Афанасием Федотовым Гусельниковым, при этом был заново устроен придел во имя святого мученика Феодора Стратилата. Брат Афанасия Гусельникова – Василий принял в этом монастыре монашеский постриг с именем Вассиан.
    Но простоял сей деревянный храм недолго, потому что в 1695 году, по грамоте Великоустюжского Архиепископа Александра, купец Александр Васильев Чалбышев начал строительство каменной двухэтажной церкви. При этом, внизу находился теплый храм, во имя Трех святителей, а вверху холодный – во имя Рождества святого Пророка Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. К 1725 г. благодаря пожертвованиям устюжан закончилось строительство каменных монашеских келий и других зданий обители.
    В 1740 г. Богом благословенные труды Александра Чалбышева, продолжил сын его Лев. Благодаря его усилиям поставлен новый церковный купол и добавлены, за счет расширения притвора два новых придела: во имя Иоанна Воина и свт. Льва Катанского. Одновременно с этим начато строительство новой каменной колокольни с надвратной церковью во имя Трех святителей московских: Петра, Алексия и Ионы. Достроили же колокольню в 1768 г., когда монастырь уже стал женским.     Одновременно с этим происходило возведение каменной ограды вокруг обители. В то время, согласно первой переписи от 1722 г. за монастырем было 484 души крестьян мужеска пола, земли пашенной 436 четвертей, да сенокосу на 8026 копен.
    В 1764 г. монастырь, при учреждении штатов, был обращен из мужского в женский. Сам процесс – учреждения штатов, являлся по сути антимонашеским и антицерковным. Здесь повторилась та же история, как и в период царствования Императора Петра I и Императрицы Анны Иоанновны. Теперь уже не по произволу Самодержца, а как-бы на законном основании, качалось изъятие монастырских земель и их имущества, а также строений, в пользу государства. Делалось это просто: некоторые монастыри 1-го класса переводились в разряд второклассных; второклассные, соответственно, переводились в 3-й класс. Иные обители выводились – за штат, иные – просто закрывались, по причине отсутствия дохода от них и малого числа монашествующих. Таким образом, в период правления Императрицы Екатерины II, число монастырей сократилось на 60 процентов (!). Единственным, кто всерьез пытался противостоять процессу секуляризации церковного имущества, был святитель Арсений (Мацеевич) митрополит Ростовский. По приказу Императрицы митрополит Арсений был лишен своего сана, расстрижен из монашества и под именем Андрея Враля, в январе 1768 г. заточен в каземат Ревельской (г. Таллин) крепости.
    Противостоять процессу секуляризации монастырских земель, а затем и закрытия самих секуляризованных монастырей, было некому.
    А потому, эти печальные перемены коснулись и Иоанно-Предтеченского монастыря. Впрочем, монастырь продолжал жить и развиваться. Например,   в 1767 г. были поновлены образа и расписаны Царские врата в холодной церкви. В 1773 г. на соборной церкви построена новая тесовая крыша. В 1777 г., при игумении Аполлинарии, по благословению епископа Великоустюжского и Тотемского Иоанна, придел во имя Иоанна Воина перестроен и переименован в честь свт. Димитрия Ростовского, причисленного к лику святых, двадцатью годами ранее означенных событий. В 1783 г. в холодной Иоанно-Предтеченской церкви, вместо ветхого иконостаса был построен новый. В 1794 г. сделаны серебряные ризы для икон «Воскресения Христова» и «Божьей Матери». Монастырь продолжал жить и развиваться. При этом, хотелось-бы особо отметить существовавшую в монастыре традицию крестных ходов.
    В прежние времена, во всех городах и весях России, существовал обычай совершать крестные ходы по случаю престольных праздников. Шествие совершалось по окрестным улицам прихода, либо вокруг всей слободы, в храме которой праздновался Престол. К этому шествию, как правило, присоединялись и другие крестные ходы, приходящие из соседних сел, а если дело происходило в городе, то из других храмов и церквей. Таким образом, в Царской России крестные ходы совершались часто, отчего духовно очищались и освящались не только души людей, но и все природные стихии.
    В Иоанно-Предтеченском монастыре в течении года совершались три больших крестных хода. Первый из них проходил 25 мая (все даты, по ст. ст.), в праздник Третьего обретения главы Иоанна Предтечи, ежегодно совершался внутримонастырский крестный ход. Впервые же он был совершен в 1802 г. 23 апреля, на праздник Георгия Победоносца. Предание говорило, что по причине свирепствовавшей тогда эпидемии лихорадки, в монастыре умерло 17 монахинь и сестер. По этой причине игумения Евстолия благословила совершить внутримонастырский крестный ход, с водосвятным молебном и служением литий по четырем сторонам монастыря. После совершения этого крестного хода, в котором участвовали и горожане, лихорадка полностью прекратилась. С тех пор, по благословению архиереев Великого Устюга, крестный ход стал традиционным, но происходил он уже 25 мая, на престольный праздник. Должно отметить, что он всегда был более многолюдным, чем совершаемый 24 июня, в день Рождества Иоанна Предтечи. На внутримонастырский крестный ход приезжало много людей больных лихорадкой. При этом болящие ложились вокруг храма на землю, находясь в таком состоянии все богослужение, чтобы затем, во время крестного хода облобызать образ Иоанна Предтечи и получить таким образом исцеление.
    Другой крестный ход, который можно назвать общегородским, совершался на праздник Рождества Иоанна Предтечи из Успенского кафедрального собора. Во главе с епископом, градоначальником, знатными людьми и духовенством, с чудотворной иконой Богородицы, под колокольный звон народ шествовал к Михайло-Архангельскому монастырю. У врат его, правящий архиерей (а по упразднении кафедры – архимандрит Архангельского монастыря) служил литию, а затем шествие продолжалось до монастыря на Соколиной горе. После праздничного богослужения и молебна, крестный ход таким же образом возвращался назад.
    Традиция сия появилась после страшного пожара, совершившегося в 1715 г. именно в день праздника Рождества Иоанна Предтечи. Огонь уничтожил не только строения на окружающих монастырь улицах, но и некоторые здания внутри монастыря. Тогда от пожара погибло более трехсот человек. Есть основания полагать, что пожар происшедший в день Престольного праздника был неслучайным. Без сомнения, он являл собой прямое знамение с Небес, являлся прямым призывом к покаянию. Здесь можно провести аналогию с периодом Нового времени, когда в 1921 г. дотла сгорел новый, отстроенный в 1916 г. собор Иоанно-Предтеченского монастыря.
    О третьем же крестном ходе можно сказать, что он совершался как дополнительный в кругогороднем Пасхальном крестном ходе и был органической его частью. После ночного богослужения Воскресения Христова, общегородской крестный ход подходил к пределам Иоанно-Предтеченского монастыря и во главе с архимандритом монастыря Михаила Архангела обходил весь посад Ивановской горы. При этом служились четыре литии и прочитывался, разделенный на четыре статьи, акафист Иисусу Сладчайшему. Совершился он впервые в 1848 г., по случаю свирепствовавшей холеры.
    Участь монастыря в послереволюционный период, была более чем печальной. Пожар 1921 г. явственно указывал на близость тяжелых времен. Монастырь был закрыт. А в 1930-31 годах, когда прокатилась вторая волна расправ с «иерофеевцами», большинство монахинь Иоанно-Предтеченского монастыря также были арестованы и приговорены к различным срокам заключения.
    Впоследствии, монастырь был превращен в щетиночную фабрику и в настоящее время уже не подлежит восстановлению. Хотя, конечно, если есть на то добрая воля, на территории предприятия можно было-бы построить храм Иоанна Предтечи. Это явилось бы зримым знаком покаяния не только для работников фабрики, но и для всех жителей Великого Устюга.


    ПРИЛОЖЕНИЕ к главе III: «Житие святого праведного Прокопия, Христа ради юродивого, Устюжского чудотворца».

    В первой половине ХIII века, в дни славы и могущества Новгорода, когда вольные его жители, обогащаемые выгодною торговлею с ганзейскими городами, с уверенностью говорили: «Кто против Бога и Великого Новгорода?», в числе заморских торговых гостей, приезжавших ежегодно во множестве, прибыл однажды в Новгород с богатым грузом товаров немецкий купец Прокопий. Какого он был роду и племени и из какого города неизвестно. Без сомнения, ему, подобно другим его товарищам, и на мысль не приходило долго пробыть, а тем более остаться навсегда в суровой и холодной России. Все его мысли и желания, вероятно, были сосредоточены единственно на том, чтобы дороже продать свои товары, набрать на них побольше дорогих мехов и новгородских рублей и поскорее возвратиться на родину. Но – «от Господа направляются шаги человека; человеку же как узнать путь свой?» (Прит.20;24.)
    Господь судил иначе и указал Прокопию неизвестный до того времени в России путь юродства Христа ради. Кто мог подумать, что этот молодой купец, воспитанный в довольстве и роскоши и с младенчества напитанный враждебным Православию католическим учением, решится добровольно на всю жизнь подвергнуть себя всевозможным лишениям и страданиям, что при видимом скудоумии он сохранит мудрость и чистоту сердца, достигнет высоты нравственного совершенства, сделается украшением Православной церкви, великим чудотворцем, защитником и покровителем своего нового отечества? Истинно, «сила Божия в немощи совершается» (2-е Кор. 12; 9). «Дивны дела Господни, дивен Бог во святых своих!»
    Древний Новгород доныне славится множеством и красотою церквей и монастырей, а в эпоху его процветания их было еще больше. Когда Прокопий прибыл в Новгород, то невольно был поражен их множеством и красотою, доброгласным звоном многочисленных колоколов, набожностью и усердием народа к церковным службам, чего он никогда не думал встретить между людьми, не повинующимися римскому первосвященнику. А когда молодой человек по своей любознательности посетил храм Святой Софии и другие церкви и монастыри, услышал стройное пение ликов, увидел чинное и благоговейное служение, торжественность и благолепие обрядов Православной церкви, то благодать Божия коснулась его сердца. Он умилился до глубины души, так что не захотел уже более возвращаться на родину, решился принять Православие и стал искать человека, который бы мог научить его догматам веры и уставам Православной церкви. Ему указали на Хутынский монастырь, незадолго (1192 г.) пред тем основанный и славившийся строгостью устава и святостью жизни своих иноков. В то время там подвизался старец Варлаам Прокшинич, старавшийся во всем подражать преп. Варлааму Хутынскому, основателю обители. К нему обратился Прокопий и припавши к ногам, со слезами просил научить его истинной вере. Удивительным показалось старцу, что молодой и богатый иностранец, приехавший в Новгород для торговли, ищет Православия, которое едва только увидел, и решается оставить веру в которой воспитан, и усомнился старец в истинности слов пришельца. Но когда преподобный убедился в искренности желания Прокопия, то с отеческой любовью принял его к себе и стал учить заповедям Божиим, уставам и чиноположениям Православной церкви, подавая в то же время пример строгого их исполнения.
    Старец-подвижник, собственным опытом познавший ничтожество земных благ и отрекшийся от них, советовал и Прокопию последовать его примеру, ради любви Божией отвергнуть себя, взять крест свой и последовать Спасителю. «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» (Мф. 16; 26). «Не поможет богатство в день гнева, правда же спасет от смерти». (Прит. 11; 4), - говорил наставник и в доказательство истинности своих слов приводил много примеров из отеческих писаний, житий святых и собственных наблюдений. Не напрасны были наставления и труды мудрого подвижника. Прокопий с охотою их слушал и старался запечатлеть в своем сердце. Особенно трогали его жития преподобных и Христа ради юродивых, добровольно подвергшихся различным лишениям и трудам и при этом еще старавшихся скрывать свои подвиги от людей; когда старец читал или рассказывал Прокопию о таких подвижниках, он не мог удержаться от слез. Вот, думал он, как люди трудились и терпели для спасения своей души, вот примеры, которым я должен подражать, и с каждым днем более и более стал чувствовать отвращение от мирской жизни и возгораться любовью к Богу. Наконец он раздал все свое имение и богатство частью нищим, частью на сооружение храма в Хутынской обители и решительно ничего не оставив себе, стал жить в обители как один из странных, ежедневно посещая все церковные службы и усердно служа братии.
    Избавившись от всех попечений и житейских забот, Прокопий ощутил спокойствие в своей душе, новый образ жизни сердечно ему полюбился, и он желал всю свою жизнь провести в тишине уединенной кельи под мирным кровом святой обители. Но когда лукавый и во зле лежащий мир оставлял кого-нибудь в покое от своих козней? Кого люди или не преследовали злословием и клеветою, или не смущали и не беспокоили своими почестями и похвалами? Узнавши о том, что Прокопий принял святую веру, люди стали превозносить его. «Этот человек велик пред Богом, потому что от зловерия перешел в православие, все свое огромное богатство раздал бедным, и смотрите, в какое сам пришел смирение и нищету», - говорили они. - «Много каждый год приезжает в Новгород иностранцев, но ни кто из них еще не принимал нашей святой веры и не раздавал нищим своего имения, все стараются только о том, чтобы обогатиться». Некоторые даже нарочно приходили на Хутынь, чтобы только видеть Прокопия, потому что слава о нем распространилась во всех концах города и в пятинах новгородских.
    Тяжело было Прокопию слышать о себе такие разговоры; людская слава, лишившая покоя его смиренное сердце, сделалась для него невыносимым бременем. Опасаясь из-за нее лишиться славы небесной, он открыл старцу Варламу свою душевную скорбь и стал просить у него совета и благословения удалиться куда-нибудь, где бы его никто не знал. Старец сначала удерживал его, советуя лучше не выходить из обители и даже заключиться в затвор, но непреклонно было желание Прокопия, как будто что влекло его из обители, и сколько Варлаам ни старался, не мог остановить его. Трогательно было расставание ученика с наставником: оба плакали, зная, что это последнее их свидание в сей жизни; преподавши наставление, старец с молитвою и благословением отпустил своего ученика в путь.
    Без всяких средств к жизни, не взявши ничего даже на дорогу, в бедной и разодранной одежде Прокопий вышел из монастыря; он спешил оставить новгородские пределы и устремился в неизвестные ему восточные страны, тогда еще не густо населенные и покрытые дремучими лесами и болотами. Часто усталому путнику после длинного перехода и целодневного труда и на ночь приходилось оставаться без пищи, спать на улице под дождем и ветром, если не встречалось сострадательного человека, который бы вызвался накормить и успокоить странника, ибо Прокопий, сколько бы ни был голоден, никогда ничего не просил и представлял из себя глупого. Много насмешек и оскорблений, ругательств и побоев перенес он на пути от грубых людей, находивших себе удовольствие в том, чтобы издеваться и мучить беззащитного юродивого; много привелось ему в своем ветхом рубище потерпеть и от летнего жара и насекомых, и от зимних вьюг и трескучих морозов. Но он не унывал и не падал духом, зная, что каждый день добровольных его злостраданий, каждый шаг по этому узкому и истинному крестному пути приближает его к вечному покою и небесной отчизне. Юродствуя днем, повсюду встречая насмешки и оскорбления, он и ночью не давал себе покоя, проводил ее в коленопреклонениях и молитвах, вспоминая слова Апостола: «многими скорбями надлежит войти в Царствие Божие» (Деян. 14; 22), и стараясь утешать себя тем, что все земные скорби, как бы они ни казались нам велики и тяжки, ничто в сравнении с небесными за них наградами (Рим. 13; 18). Переходя таким образом из страны в страну, из города в город и все далее и далее углубляясь на восток, Прокопий дошел до Устюга и здесь, усталый и голодный, нашел себе пристанище в верхнем конце города, в одной ветхой хижине.
    Появление в городе неизвестного юродивого с кочергами в руках и едва прикрытого рубищем скоро обратило на него внимание жителей; он и здесь скоро сделался предметом насмешек и поругания людей грубых, которые не стыдились даже бить его без всякой с его стороны причины. Особенно избалованные дети не давали ему прохода; видя его беззащитность, они толпами гонялись за ним, бросали в него грязью и камнями. Несмотря на все это, город понравился блаженному, и он решил навсегда остаться в нем. Так Устюг сделался местом, назначенным ему Промыслом, где он должен был проводить и кончить свой многотрудный подвиг. Оттого Прокопий не только не раздражался и не гневался на тех, которые оскорбляли и били его, но еще молился за них и просил Бога, чтобы Он не поставил им этого во грех.     Представляясь безумным и юродствуя днем на улицах города, он каждую ночь обходил все городские церкви, припадал на колени и со слезами молился на открытых папертях; когда же изнуренное постом и бдением тело его отказывалось служить и требовало отдохновения, он на краткое время ложился где попало: в некрытом сарае, на куче навоза, на голой земле или на камне, несмотря ни на какую погоду и летом и зимой, хотя изодранное его рубище едва прикрывало некоторые члены его тела и он был почти наг и бос. Если сострадательные и добрые люди подавали ему милостыню, то он принимал с любовью и благодарностью, но не каждый день, и никогда не брал ничего от богачей, нажившихся неправдою. Брал только от тех, кто зарабатывал средства честным путем. При этом, в иные дни, Прокопий и по нескольку дней оставался совершенно без всякой пищи. Это был мученик, из любви к Богу добровольно обрекший себя на скорби и лишения всякого рода. И как он возлюбил Господа всею душою, для Него оставил все свое богатство и предал себя изумительным подвигам самоотвержения, так и Господь возлюбил его, и подобно древним святым пророкам, даровал Своему избраннику дар предвидения и пророчества.
    Долго скитаясь по городу, везде гонимый и оскорбляемый, праведный Прокопий избрал наконец местом постоянного своего жительства угол паперти огромного высокого соборного храма Успения Божией Матери. Здесь стал он пребывать лето и зиму, не пропуская ни одной церковной службы, ночи проводил в молитвах, а днем юродствовал по улицам города. Однажды в какой-то праздник, когда много народа шло в собор к вечерней службе, блаженный Прокопий увидел трехлетнюю девочку Марию, идущую в церковь вместе со своими родителями; подбежавши, он поклонился ей в ноги и сказал: «Вот идет мать великого Стефана – епископа и учителя Пермского!» - Удивились богомольцы, слыша слова юродивого, и едва ли кто из них принял их за пророчество и поверил им. Одни говорили: «Может ли быть епископ в Перми, когда нет там ни одной христианской души?» Другие смеялись и считали слова юродивого бредом безумного. Но эта девица Мария, впоследствии вступившая в супружество с Симеоном, клириком соборной церкви, действительно и была матерью Стефана – апостола зырян.
    Много и других опытов духовной мудрости и прозорливости показал блаженный Прокопий во время многолетнего юродствования своего в Устюге. Когда он беседовал с людьми благочестивыми, пред которыми не считал нужным скрываться, то каждое его слово и действие было наставлением и предостережением. Когда же юродствовал и казался помешанным, многие поступки его для людей внимательных имели смысл пророческий. Замечали, например, что когда он бегал по городу и размахивая кочергами, держал их головами кверху, то в тот год бывал хороший урожай на хлеб и плоды; если же оборачивал головами книзу, то бывал неурожай и во всем недостаток, так что приходилось невольно всем смиряться.
    Важнейшим из многих пророческих его предсказаний и чудес, прославивших его, было избавление Устюга от истребления каменно-огневой тучей. Это было в 1290 году, за 13 лет до его кончины.
    Бог наш – Бог милости и любви – бывает за грехи наши и Богом отмщения. Мор и голод, трус и потоп и другие бедствия постигают людей за их нечестие. Но Отец Небесный и во гневе своем милостив, и когда наказывает, не перестает жалеть и любить наказуемых. Он некогда обещал пощадить виновные города для десяти праведников, но удерживает праведный гнев Свой и для одного великого праведника. Это ясно выразилось в жизни блаженного Прокопия.
    В один воскресный день, когда много народа было на службе в соборе, юродивый вдруг обратился ко всем с таким увещеванием: «Приближается гнев Божий, покайтесь братия в грехах ваших умилостивляйте Бога постом и молитвою, иначе город погибнет от града огненного». «Он не в своем уме и никогда не говорит ничего дельного, что его слушать?» - сказали устюжане и не обратили никакого внимания на слова праведника. Любвеобильному сердцу Прокопия тяжело было встретить в гражданах такую беспечность и легкомыслие в то время, когда страшная опасность, угрожавшая им, уже висела над городом. От печали и горести сердца он едва мог достоять до окончания литургии и вышедши на паперть, удалился в свой угол, где обливаясь слезами проплакал весь тот день и ночь, да и на другой день не переставал плакать. Некоторые сострадательные люди, видя его неутешный плач, спрашивали его: «Что с тобою, Прокопий, что ты непрестанно плачешь, что у тебя за печаль на сердце?»  Обливаясь слезами, он отвечал им словами Спасителя: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение» (Мф. 26; 41).
    На третий день, выйдя с паперти, блаженный Прокопий пошел по всему городу проповедовать покаяние жителям, со слезами всем и каждому он говорил: «Плачьте други, плачьте о грехах ваших, погибель близка, молитесь, чтобы избавил вас Господь от праведного своего гнева и не погубил вас, как Содом и Гоморру, за беззакония ваши». Но, и эта вторая проповедь осталась бесплодною, ожесточившиеся в грехах устюжане оказались хуже ниневитян: они не только не думали каяться, но еще смеялись и издевались над проповедником, как над безумным. Молитвенником за погибающий город оставался один Прокопий, печально возвратившийся в свой угол на паперти. В следующее воскресенье (25 июня), в полдень явилось на небосклоне черное облако; приближаясь к городу, оно стало расти более и более, так что, наконец, день превратился в темную ночь. Молнии бегали огненными полосами, и страшные раскаты грома сотрясали воздух. От громовых ударов тряслись стены зданий и от оглушительных звуков не слышно было людского голоса. Тогда-то увидели, что городу грозит гибель, вспомнили о проповеди Прокопия и поверили ему. И стар и млад, и нищие и богатые – все бросились в храмы, особенно же в соборный храм Богородицы. Прокопий был уже там и падши пред иконою Благовещения Богородицы, горькими слезами молился, чтобы Матерь Божия была ходатаицею за людей преступных. И весь народ с рыданием молился о спасении от гнева Божия; мужи и жены, дети и дряхлые старики – все единогласно взывали: «Владычица, спаси нас!». Долго молился блаженный, не поднимая головы своей от полу и орошая его своими слезами. И вот, от иконы Богородицы потекло ручейком мир, и по храму разлилось благоухание.
    В то же время произошла перемена в воздухе: не стало удушливого зноя, тучи с громами приняли направление в сторону от города и скатились вдаль, в пустые места. Скоро узнали, что за 20 верст от Устюга, в Котовальской волости, упали с градом раскаленные каменья, раздробили и уничтожили множество лесу, но люди и скот остались цели. Между тем мира от святой иконы истекло столько, что им наполнили церковные сосуды; мазавшиеся им получали исцеление от различных болезней, а две бесноватые женщины освободились от своего лютого мучителя. Общая радость наступила место печали и распространилась по всему городу. Это чудное избавление города от неминуемой и явной гибели обратило внимание граждан на Прокопия, но он приписал его милосердию и ходатайству Божией Матери, по прежнему продолжал свой подвиг, и юродством закрывал от людей обильную благодать в нем обитавшую. Любимым местом, где он часто и долго сиживал, был камень на берегу реки Сухоны, неподалеку от собора. Здесь, наблюдая за людьми, плавающими в малых стружках и лодках чрез большую реку, он молился, что бы они не утонули. Когда же кто проходил близ его места, то он убедительно просил таковых погребсти его тут. «Положите здесь мои кости, на этом месте, а камень сей, на котором сижу ныне, положите на моей могиле, и воздаст вам Господь благое в день праведного суда своего», - говорил он устюжанам.
    Когда Прокопий пришел в Устюг, были еще в живых престарелые супруги Иоанн и Мария, заслужившие от современников название праведных. Юродствуя по городу, он иногда заходил к ним в дом, беседовал с ними о пользе души, что доставляло старцам несказанное удовольствие, так как и тот и другие, хотя и различными путями, стремились к одной и той же цели. Но особенным другом и собеседником его был прп. Киприан, основатель устюжского Архангельского монастыря. При всем том, ни у Иоанна и Марии, ни у Киприана, самопроизвольный мученик не искал покоя для своей плоти и не хотел пользоваться никакими удобствами земной жизни. После их блаженной кончины ближе других к юродивому был благочестивый клирик соборной церкви Симеон, впоследствии родитель свт. Стефана Пермского. В продолжение многих лет Симеон был очевидным свидетелем пребывания Прокопия на соборной паперти и умел усмотреть в нем под кровом юродства великую духовную мудрость и обилие благодати Божией. Ему мы обязаны приведением в известность и сохранением для потомства следующего дивного события из жизни блаженного Прокопия.
    В Устюге, как вообще на Севере, зимою бывает очень холодно, чему немало способствует то, что он находится на возвышенной и открытой местности. В последний год жизни Прокопия зима была очень жестока и сурова, и о таком не помнили даже и старожилы. Сильная вьюга, продолжавшаяся две недели, занесла дома города, а мороз и северный ветер так были резки, что птицы падали мертвыми и много погибло скота, людей же, особенно нищих и странных, и по дорогам и в городе замерзло и занесло снегом столько, что на Ивановской горе у Предтеченской церкви наполнено было ими несколько убогих домов. Можно представить себе, каково было в этот лютый мороз нагому Прокопию, который обыкновенно проводил ночи на высокой холодной соборной паперти и кроме нее не имел нигде себе пристанища. Ослабевший от старости и терзаемый нестерпимым морозом, он вышел было с паперти и попытался найти теплый угол, чтобы хоть сколько-нибудь погреться, но когда это не удалось, принужден был возвратиться на прежнее место и здесь, забытый и оставленный всеми, переносил неимоверные страдания. Когда вьюга унялась и стало несколько теплее, юродивый вышел с паперти и направился за церковь, в угольный дом, к любимому им клирику Симеону. Как бы нисколько не пострадав от мороза, со светлым лицом и приятным смехом, он вошел в комнату, спрашивая хозяина. Изумился Симеон, увидевши у себя юродивого, ибо думал, что он уже замерз во время столь лютого и продолжительного мороза и обнявши его со слезами, с радостью спешил приветствовать и принять дорогого гостя. Когда они сели и начали разговаривать, Прокопий спросил Симеона: «Для чего ты, брат мой, так скорбел и сетовал обо мне и теперь плачешь? Не унывай, приготовь трапезу, чтобы нам вместе вкусить сегодня пищи». Симеон обрадовался неожиданному предложению и не знал, как и благодарить за него гостя. Между тем, пока готовили и собирали на стол, блаженный Прокопий опять спросил Симеона: «Скажи мне искренне, добрый брат мой, ты много пожалел обо мне, странном человеке, думая, что я уже замерз от этой лютой стужи? Что же бы было тогда с братьями моими – нищими? Нет! Хранит Господь любящих Его, близок к сокрушенным сердцем и спасает смиренных Пресвятым Своим Духом. Если ты впредь будешь любить меня, то получишь много утешения для души. Не проливай же более обо мне слез, ибо великая радость бывает человеку, который скорбит всею душою и всем сердцем своим уповает на Бога и в сем веке, и в будущем».
    Из этих слов блаженного Симеон понял, что-нибудь дивное случилось с ним во время страшного мороза, и дружески обнимая и целуя его, стал спрашивать блаженного о его терпении; заклиная Богом он просил Прокопия не таить благодати Божией и не скрывать от него, как обнаженное старческое тело его в течении стольких дней и ночей могло перенести такую страшную стужу? Долго молчал блаженный Прокопий, как бы о чем размышляя, и вздохнув из глубины сердца, сквозь слезы ответил: «Какую пользу хочешь ты, брат мой, получить от меня нечистого и юродивого, валяющегося по стогнам на гноище и в смраде грехов своих? Но что делать! Великая любовь твоя ко мне побуждает меня поведать тебе мою тайну. Заклинаю тебя Богом, Создателем и Спасителем нашим Иисусом Христом, что пока я жив, ты никому не откроешь того, что я поведаю теперь любви твоей». Симеон поклялся сохранить тайну, и блаженный Прокопий открыл ему следующее: «Когда впервые поднялась эта страшная вьюга, ужаснулся я и уже отчаялся в жизни, думая, что не в силах буду перенести ее в моей наготе, без всякой одежды, без теплой храмины, где бы мог хотя на время преклонить голову. Смалодушествовал я и вышел ночью с паперти соборной, из под крова Божией Матери. Сперва устремился я к стоящим напротив собора малым хижинам убогих людей, надеясь обрести у них хотя краткий покой и укрыться от стужи, но они не только не пустили меня, а еще выскочив из хижин, палками прогнали меня, как какого-нибудь пса, ругаясь и крича мне вслед: «Прочь, прочь отсюда, мерзкий юродивый!» Невзвидев пути, в страхе побежал я от них, уже и сам не зная куда, дорогою мысленно молился и говорил сам с собою: «Буде имя Господне благословенно отныне и до века, лучше умереть мне Христа ради, и Господь вменит мне то в праведность». Не видя от вьюги пред собою ничего, набрел я дорогою на пустую хижину, в углу которой лежало несколько собак, загнанных морозом; я лег подле них, чтобы хотя сколько-нибудь от них согреться, но они, увидев меня, все вскочили и бросились вон. Тогда я подумал: «Вот до чего я мерзок и грешен, что не только нищие, но и псы гнушаются мною». Ибо и нищие, гонясь за мною, кричали мне: «Иди и умри, лживый юродивый, нет нам в тебе никакой пользы и нужды». Самые бессловесные животные, собаки, не захотели лежать со мною и убежали. Тогда пришла мне на сердце такая мысль: «люди отвергли меня, никому я не нужен, возвращусь на мое старое место, пусть будет что угодно Богу, если и умру, так, по крайней мере, в святом месте, под кровом Божьей Матери, и собравши последние силы, побежал обратно к церкви. Вошедши на паперть, я сел в углу скорчившись от жестокого холода, все члены мои дрожали, дыхание спиралось, глаза смежались, а я, взирая на икону Спасителя и Божьей Матери, плакал и молился, молился уже не о сохранении своей жизни, а о спасении души, ибо уже жить не надеялся, а ежечасно ожидал себе смерти, и каждый вздох мой казался мне уже последним, так как тело мое совсем оцепенело и посинело. Когда я наконец стал забываться и терять сознание, вдруг почувствовал какую-то необыкновенно приятную теплоту; открыв уже смежившиеся очи, я увидел пред собою прекрасного юношу, лицо которого было так светло, что невозможно было смотреть на него, как будто горел на нем луч солнца. В руке у него была чудная ветвь, расцветшая всякими цветами – и белыми, и алыми, испускавшими из себя чудные ароматы, не мира сего тленная ветвь, но райская. Взглянув на меня, он сказал: «Прокопий, где ты ныне?» - «Сижу во тьме и сени смертной, окован железом», - сказал я ему в ответ. Тогда юноша ударил меня цветущею благовонною ветвью прямо в лицо и сказал мне: «Прими ныне неувядаемую жизнь во все твое тело и разрешение оцепенения, постигшего тебя от мороза». - И вдруг посреди невыносимой зимней стужи благовоние весенних цветов проникло в мое сердце и наполнило меня всего. Как молния блеснул и скрылся от меня небесный посланник, но жизнь, данная им оцепеневшим моим членам, приразилась мне, и я жив доселе. - «Брат мой, вот что случилось со мною, грешным юродом, в это страшное время, но ты помни свою клятву и никому не поведай о том ранее моей смерти». - Сказавши это, блаженный Прокопий поспешно вышел из дому Симеона и возвратился на соборную паперть, чтобы продолжать свои подвиги непрестанной молитвы к Богу и юродства пред людьми.
    Прибывши в Устюг еще в лучшей поре своего возраста, блаженный Прокопий достиг глубокой старости и давно уже покрыт был сединою, хотя по прежнему был бодр духом и с юношеским жаром продолжал свои изумительные подвиги, так что никому из граждан и на мысль не приходило, что великий подвижник доживает уже последние свои дни и что скоро они должны будут расстаться с ним. Однажды, когда праведник ночью молился на паперти, явился ему ангел Божий и возвестил о скором окончании его подвига, об отшествии его к Богу, назначив и самый день его кончины. С величайшей радостью услышал о том Прокопий и еще более предался подвигам самой пламенной молитвы, в течение нескольких дней он не отходил от храма Пресвятой Богородицы, готовясь к своему исходу. На восьмое июля, ночью, вышел он наконец с соборной паперти и направился к обители покойного друга своего Киприана. Там, пред святыми вратами, праведный Прокопий встал на колени и в последний раз вознес молитву к Богу, благодаря Его за все благодеяния, которыми Господь наградил его в жизни от первых дней юности до старости, призвав его от мрака заблуждения к свету истины и из страны далекой приведши в богоспасаемый град Устюг, под кров дома Пресвятой Богородицы. Праведник мысленно прошел в молитве всю свою жизнь, за все прославлял и благодарил Бога. Отошедши от святых ворот на конец моста, Прокопий возлег тут, и оградив себя крестным знамением, сложил крестообразно руки на груди и с молитвою испустил дух. Как бы для того чтобы святое и многострадальное тело его не осталось без покрова, в ту же ночь, несмотря на летнюю пору, выпал снег и покрыл землю на две четверти, а над мощами блаженного Прокопия снежною бурею навеяло сугроб в две сажени вышины. Изумились устюжане, вставши поутру, видя домы и улицы города покрытые снегом; погибли, думали они, хлеб и овощи, но настал жаркий солнечный день, и к вечеру снег растаял, не повредив растительности. Между тем соборные священнослужители, что против постоянного обычая, какого блаженный держался в течение многих десятков лет, его не было в церкви на утреннем пении, и начали о нем спрашивать горожан, но никто его не видел и ничего не мог о нем сказать. Тогда стали искать его по всему горо-ду, обошли все церкви и опять нигде не могли найти. Только на четвертый день обрели святое тело блаженного на конце моста к монастырю, лежащее на голой земле и покрытое сугробом снега, который служил ему покровом и все еще не растаял, тогда как в других местах везде было уже сухо. С благоговением и слезами священнослужители подняли тело блаженного трудника и всем собором, с пением псалмов, свечами и фимиамом, на головах своих перенесли его в соборную церковь и оставили там дотоле, пока все граждане не соберутся на погребение. На том месте, где было обретено тело его, в память события водрузили деревянный крест, а потом, по времени заменили его каменным и построили часовню. Сошелся весь народ Устюга с женами и детьми в соборную церковь Божией Матери и началось надгробное пение среди всеобщего плача и рыдания. Со слезами благодарности вспоминали горожане отеческие заботы юродивого об их спасении, его предсказания и проповедь пред нашествием гнева Божия, чудное избавление города от огненной тучи и многие другие знамения, бывшие от блаженного. Многие неутешно плакали и скорбели о том, что по своему невежеству и грубости считали его безумным, смеялись и оскорбляли его. По совершении надгробного пения, тело блаженного с великой честью отнесено было на берег реки Сухоны, на то место, где он любил сидеть на камне и молиться о плавающих по реке и где просил похоронить его. Там и предали тело его земле, а камень положили на его могилу, начертав на нем год, месяц и число его кончины: «Это было 1303 года». По наружному виду праведный Прокопий был средовек, волосы на голове у него были русы, борода Косьмина, рубище дико багряное с правого плеча спустилось, в левой руке у него три кочерги, сапоги разодранные, без подошв, колени голые – каковым он большею частью и изображается на иконах и каковым, вероятно, прибыл в Устюг. По другим, позднейшим подлинникам, он стар и сед. Устюжане, не умев понять и оценить человека Божия при жизни, не умели сохранить и передать потомству подробностей чудного его жития, хотя он прожил в их городе около полувека и был известен каждому. «Многострадальное же его житие и прозорливость сначала описаны не были, а предавались изустно от старых к молодым», - говорил свт. Димитрий Ростовский. Уже много лет спустя после блаженной кончины праведника, когда множество полученных от него чудесных исцелений побудило устюжан построить над могилою его храм в честь его имени и установить день празднования памяти его, они собрали и записали о житии блаженного Прокопия то, что еще сохранилось в предании народа и рассказах отцов и дедов: из многого – малое. То же самое надобно сказать и о благодатных чудесах и исцелениях, происходивших от гроба праведного Прокопия, и тем более что многие из них не только не были никем записаны, но даже и не приведены в известность по простоте получивших, не считавших того и нужным. Их стали записывать уже тогда, когда была построена церковь во имя праведного Прокопия, и первым из них поставлено то, которое послужило побуждением к ее построению.
    Прошло более 150 лет после кончины блаженного Прокопия, а место его погребения оставалось ничем не огражденным, кроме одного лежавшего на нем камня. Поскорбел душою об этом один нищий, пришедший из Москвы, по имени Иоанн, и в 1458 году построил над могилою блаженного Прокопия небольшую деревянную часовню и поставил в ней его образ. «Но лукавый помысел вошел в сердца иерея и диакона великой соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, и не восхотели они того видеть и слышать, и память сотворить блаженному Прокопию, и того предреченного мужа Иоанна от той поставленной часовни прогнали, и часовню блаженного Прокопия сломали и по сторонам разметали». В 1471 году, по повелению Великого князя Иоанна III со всех сторон собирались ратники для похода на Казань, между прочим и из Устюга. Устюжский отряд, долгое время стоявши заставою в Нижнем Новгороде, подвергся тяжкой повальной болезни – «трясавице и чревной». Во время этого бедствия многим из них начал являться блаженный Прокопий во сне и внушать: «Положите вы на сердце своем обет поставить в Устюге церковь во имя св. праведного Прокопия, Христа ради юродивого, и болезни избудете». Это было началом его прославления, ибо все те, которые поверили видениям и положили обет построить церковь, вскоре выздоровели и благополучно возвратились на родину, а которые явления святого сочли сонною мечтою и не поверили, умерли от болезни. Спасшиеся столь чудесно от неминуемой смерти ратники, по возвращении в Устюг действительно построили церковь, но не в его имя, а в честь св. благоверных князей Бориса и Глеба и великомученика Георгия. Когда эта церковь как бы в наказание за ослушание повеления Праведного Прокопия, 1-го августа 1490 года сгорела от молнии, тогда устюжане, в другой раз ходившие для защиты Нижнего от татар, при возвращении домой нарубили на берегу Сухоны лесу, приплыли на нем Устюг и в 1495 году построили из него новую церковь, уже во имя праведного Прокопия (в 192-м году после его преставления). Достойно внимания то, что еще прежде того времени уже начертан был образ этой будущей церкви на том самом камне, на котором блаженный Прокопий любил сидеть при жизни и который находился на его могиле. Тогда же устроили в церкви и гробницу над местом погребения его и написали на ней его изображение, украсив ее драгоценными паволоками, а 8-го июля стали торжественно совершать его память. С этого времени чаще стали являться исцеления и чудеса от его гроба. Первое исцеление из числа записанных совершилось над устюжским гражданином Григорием, который страдал огневицей, и будучи в совершенном расслаблении, просил, чтобы его отнесли ко гробу чудотворца. В малой ладье привезли его к церкви, и когда пропели молебен и приложили его к раке угодника, то больной тотчас же почувствовал себя совершенно здоровым и без помощи других возвратился домой.
    Окольничий Великого князя Иоанна III Владимир, заведовавший делами Устюга, был тяжко болен, все тело его было покрыто язвами и никакие лекарства ему не помогали. Один из устюжских граждан, явившись к боярину по делам в Москву и видя его в крайнем изнеможении, сказал ему: «Не прогневайся на нас, честный боярин, мы хотим указать тебе доброго врача, который может исцелить тебя от твоей тяжкой болезни. Был у нас на Устюге за много лет пред сим юродивый Прокопий, в его имя ныне у собора на площади есть церковь, и от мощей его во множестве получаются разные исцеления». Услышав об устюжском чудотворце, боярин послал в Устюг нарочного отслужить молебен праведному Прокопию о своем выздоровлении, и как только посланный возвратился и вошел в комнату больного с освященною водою и с иконою праведного Прокопия, больной тотчас поднялся с одра болезни и выслушав молебен пред иконою, стал совсем здоров.
    У боярина Михаила Семеновича Воронцова, управляющего Великоустюжской областью, внезапно занемог любимый слуга Пантелеймон столь тяжкою болезнью, как будто все телесные суставы были у него сломаны. Когда родные, уже отчаявшиеся в его жизни, сидели однажды около его болезни, они к удивлению своему заметили, что больной не узнает никого, а между тем все как-будто с кем-то разговаривает. Еще больше изумились они, когда больной вдруг, как-бы проснувшись от сна, громко воскликнул: «О чудный и блаженный Прокопий, помоги мне, грешному рабу твоему!». Пришедши в сознание, больной рассказал родным свое видение. «Братья, я видел блаженного Прокопия, который приблизившись к моей постели, сказал мне: «Брат Пантелеймон, подойди ко мне и скажи хоть одно слово, я вижу, что ты крепко болен». Я отвечал ему: «Ей, господин мой блаженный, изнемогаю и страдаю я сильно». Позади блаженного стоял пресвитер в ризах и держал в правой руке крест, а в левой – чашу со святой водой. Явившийся святой велел мне встать с одра и взявши меня за руку, поднял, а пресвитеру приказал осенить меня честным крестом и покропить святою водою, после чего сказал мне: «Отселе будешь здоров, и не будь неверен, но верен». И так молю вас, ведите братья меня ко гробу чудотворца, где хочу исполнить обет свой». Обрадовался боярин и немедленно велел нести отрока своего в церковь Праведного Прокопия. Здесь, когда отслужили молебен угоднику, больной получил исцеление и в служившем священнике узнал того, который являлся ему вместе со святым Прокопием.
    В ряду чудес праведного Прокопия особенно замечательно следующее. У Великоустюжского наместника боярина Семена Борисовича был служитель, которого он весьма любил. Этот служитель, надеясь на расположение к себе боярина, творил устюжанам много зла и разных пакостей; худой христианин, он умер не по христиански, не удостоившись исповеди и причастия Святых Таин. Боярин велел похоронить любимого своего служителя близ собора и построить над его могилою палатку. Воля боярина была исполнена, но в ту же ночь палатка была разметана. Тогда боярин приказал построить новую, но и та в следующую ночь была также разметана. Тогда боярин рассердился, думая, что это делается кем-либо по неудовольствию на него и только слова одного из граждан утишили его гнев. - «Успокойся, - сказал он боярину, - и не гневайся ни на кого напрасно, честный боярин. Никто из живых людей не трогал палатки и не имел намерения оскорбить тебя. Но я слышал от прадедов моих, что тут лежит праведный Прокопий, Христа ради юродивый». Боярин понял правду, велел перенести тело служителя в другое место и со слезами помолился: «Прости меня, блаженный Прокопий, грешного и неразумного раба твоего, что осмелился положить вблизи святых твоих мощей нечистого слугу своего».
    В малолетство царя Иоанна IV казанские татары нередко делали набеги на восточные и северные области России. Один раз они дошли до Устюга, всё предавая огню и мечу, и в числе других пленных захватили одну бедную женщину Соломонию. Много лет томилась она в Казани в тяжкой неволе, постоянно думая о своей далекой родине. Перебравши в уме все средства к своему освобождению и найди их или недостаточными или недоступными для себя, она вспомнила о Праведном Прокопии и осенив себя крестным знамением, начала молиться и призывать его к себе на помощь. - «Если вынесет меня Бог из татар на Русь, - говорила она, - дойду я до Устюга, и увижу своими очами чудотворный гроб блаженного Прокопия, то положу покров на гробницу его сколько силы моей будет». Давши такой обет, Соломония почувствовала в себе необыкновенную решимость, немедленно отправилась из Казани, и не будучи никем из встречающихся ей на пути ни спрошена, ни остановлена, благополучно достигла русских пределов. По возращении на родину она исполнила свой обет и рассказала клиру и народу о своем чудесном избавлении от плена.
    Дометиан, священник устюжского собора, имевший великое усердие и веру к праведному Прокопию, впал однажды в столь тяжкую и сильную болезнь огневицы, что лежал как бездыханный; домашние же, отчаявшись в его выздоровлении, плакали по нему как по умершему. Раз ночью, когда больной находился один в комнате, ему является святолепный муж, и подошедши к его постели, говорит: «Вижу, что ты сильно болеешь». - «Изнемогаю и приближаюсь к смерти, - отвечал ему священник, - никогда не приключалось со мною такой тяжкой болезни». Тогда явившийся сказал: «Вот я пришел к тебе ради прежнего добродетельного жития твоего и усердия ко мне; хочешь ли, я одену тебя своею одеждою». И, снявши с больного одежду, положил ее у его ног, а на больного одел принесенную им новую одежду и сказал: «Отселе будешь ты здоров». Больной спросил: «Кто ты? Скажи мне твое имя. Вижу, что ты человек сильный и так трудишься ради меня грешного!» - «Я раб Божий Прокопий Устюжский, послан к тебе на помощь от Господа, отселе прощает тебя Господь». Сказавши это, явившийся стал невидимым, а больной почувствовал себя совершенно здоровым, тотчас же встал с одра, благодаря Бога и прославляя своего исцелителя.
    При державе царя Иоанна IV, при митрополите Макарии и Ростовском архиепископе Никандре, в 1548 году в устюжских пределах, в обители страстотерпцев Бориса и Глеба в г. Выборе, случилось следующее чудо. Много лет в тамошней церкви находилась икона преподобного Варлаама и праведного Прокопия и от времени пришла в ветхость. В день памяти Прокопия ее вынесли из церкви и поставили на торгу для народного чествования. Один убогий из Усоли (Сольвычегодска), Иоанн, четыре года лежал в больнице богарадной избы, мало видя, тяжко слыша и едва говоря языком; ради милостыни он иногда сам ползал на локтях и коленях, иногда другие возили его на санках. Услышав, что граждане хотят плыть в Устюг, он просил их взять его с собою к гробу св. Прокопия, но никто не согласился. Оставленный на берегу, он дополз до торга и усердно стал молиться пред иконою святого Прокопия. Стенал сердцем и плакал, призывая умом на помощь угодника; и призываемый явился, дважды сотворил над ним крестное знамение, взял его за руку и сказал: «Вот тебе здоровье! Иди, целуй мой лик на иконе, и будешь здоров». Святый Прокопий стал невидим, а Иоанн почувствовал в себе укрепление сил, поднялся с помощью двух посохов и подошел поцеловать икону. Изумился народ, видя Иоанна ходящим и обступив его, спрашивал, как он исцелился. Это было в субботу вечером памяти св. Прокопия. На другой день, по просьбе правителя города, которому было донесено о чуде, борисоглебский игумен отслужил всенародный молебен угоднику на месте события, а по совершении молебна сам при народе расспрашивал Иоанна о его исцелении.
    Московский собор 1547 г. причислил праведного Прокопия к лику святых и установил праздновать ему 8 июля. Стихиры и канон ему составлены еще при Иоанне III, когда в Устюге начали праздновать его память. В Устюге и его окрестностях пред днем памяти св. Прокопия многие благочестивые люди и доныне соблюдают недельный пост. Мощи его почивают под спудом в каменном, его имени, соборном храме, за левым клиросом, близ северной стены. Нынешняя гробница, устроенная в 1833 г., вызолочена по полименту и состоит из 4-х мраморных досок с позолоченными надписями. На гробнице нахо-дится образ св. Прокопия, украшенный серебряно-вызолоченною ризою и жемчужною гривною. Гробница осенена резным золоченым балдахином на столбах. При входе в собор у южных дверей положен на пьедестал камень овальной фигуры, привезенный 1-го ноября 1638 г. из Котовальской волости – из числа выпавших в 1290 году. Икона Благовещения Божией Матери, источившая миро (1290 г.), с 1567 года перенесена в Москву и находится ныне в Успенском соборе, по правую сторону царских врат. В 1818 г. усердием устюжских граждан сделана на нее тяжелая серебряная, позолоченная риза.

    На этом заканчивается житие св. прав. Прокопия и описание его посмертных чудес, число которых было неизмеримо большим, чем смогло донести до нас народное предание. Но, даже и приведенного здесь достаточно, чтобы понять степень духовного подвига того, кто первым в пределах Святой Руси, стал подвизаться на стезях юродства Христа ради.


    Глава 4: «Архиереи Великого Устюга в годы гонений»

    Если говорить о Великом Устюге, как о епархиальном центре, то Самостоятельная епископская кафедра была утверждена в нем в 1682 году и просуществовала до февраля 1788 г. Территория епархии простиралась от Тотьмы до Урала, и таким образом включала в себя земли Северо-Двинские, Коми-Зырянские и частью Пермские. За это время епархией правили 4 архиепископа и 8 епископов.
    Восстановление епархии произошло в 1888 году, но уже в качестве Вологодского викариатства. Просуществовала она до 1937 г., исключительно благодаря подвигу правивших тогда архиереев, которые все подверглись гонениям от безбожных властей.
    Первым архиереем Велико-Устюжской епархии с 1888 г. был епископ Иоанникий. Следом за ним, на кафедре находился епископ Варсонофий с 1893 по 1894гг. (по смерти еп. Вологодского Израиля) правил Вологодской епархией, до прибытия в Вологду епископа Антония. С 1904 по 1906 гг. на Велико-Устюжской кафедре находился епископ Алексий (Бельковский), который через три года, согласно собственному прошению ушел на покой. Но в 1909 г. был восстановлен в прежней должности, уже как епископ Велико-Устюжский и Усть-Вымский. Во время его пребывания на покое, епархией правил епископ Гавриил.
    Епископ Алексий управлял епархией до 1924 г., и таким образом, являлся последним архиереем правившем в царское время, и первым, в послереволюционный период. На Юбилейном Архиерейском соборе 2000 г. епископ Алексий был причислен к лику святых, как священномученик.
    Чтобы иметь представление о епархиальной жизни Устюгского уезда, должно сказать несколько слов о его главных храмах и монастырях. В основном, епархиальная жизнь была сосредоточена в Великом Устюге, ибо из 74-х приходов, 25 находились в уездном центре. Также и монастыри располагались в самом городе и ближайших окрестностях. Всего, в черте города и ближайших пределах, находились четыре монастыря и 31 церковь. Не случайно, после революции, Великий Устюг был объявлен городом-музеем, наряду с Суздалем и Ростовом Великим, что и спасло его от разрушения. Мы же, в рамках настоящего очерка, можем лишь кратко рассказать о главных городских храмах и монастырях.
    Самым древним монастырем Великого Устюга является Троицкий Гледенский монастырь, который находится на месте Старого Устюга, именовавшегося в прежние времена Гледеном. Расположен он при слиянии рек Сухоны и Юга, на горе именуемой Глядень, или Гледень. Основание его относят 1190-му году и даже ранее. Его по праву считают древнейшим монастырем в Двинских землях.
    К сожалению, в истории не осталось памяти о духовной жизни монастыря и о тех подвижниках благочестия, которые могли в нем подвизаться. Известно о нем только то, что иконостас храма Святой Троицы может считаться лучшим в епархии из монастырских в здешней губернии, первым после церкви, построенной баронами Строгановыми в Соль-Вычегодске. Сам иконостас резной, вызолоченный по полименту. Живопись выполнена в стиле итальянской школы. Хотя, исследователь говорит о том, что несмотря на мастерство устюжских художников, общее впечатление остается таковым: «Глаз удовлетворен, но общий вид ничего не говорит душе».
    Всего в монастыре три храма. Это – Троицкий собор, также церковь во имя Тихвинской Божьей Матери, и надвратная – во имя Успения Божьей Матери. За пределами монастыря имеется церковь во имя св. прав. Иоанна Устюжского, построенная в селе Пухово, на месте дома, где жили родители святого угодника.
    Другой монастырь, во имя Архангела Михаила, находится ныне в исторической части города и устроен монахом Киприаном в начале ХIII столетия, о чем подробно говорится в предыдущих главах. В середине ХVII века, когда в Устюге началось бурное каменное храмовое зодчество, были перестроены и храмы Михайло-Архангельского монастыря. В 1651 г. построена каменная церковь Введения Божьей Матери, согласно грамоте ростовского митрополита Варлаама, купцом Гостиной сотни Никифором Федоровым Ревякиным. Затем, иждивением того же купца была построена и церковь во имя Архангела Михаила. Ростовской епархией в то время правил митрополит Иона, о котором знаем, что он являлся близким другом опального патриарха Никона.
    Кроме всего в монастыре имелись еще три церкви: надвратная – во имя Владимирской Божьей Матери, другая – во имя Преполовения, и – во имя Всех святых при настоятельских келиях. Характерной особенностью колокольни Свято-Введенского храма, являлись часы с боем.
    К монастырю был приписан также загородный Архиерейский дом, именуемый Богородской пустынью, с церковью во имя Тихвинской Божьей Матери. Находился он в пяти верстах от города. В июне месяце, на праздник Тихвинской иконы, оттуда совершался крестный ход в Архангельский монастырь, с иконой Богородицы через неделю возвращался обратно. Пустынь сия была основана епископом Варлаамом, после 1748 года. Надо отметить, что насельники этой обители научились выращивать в условиях сурового климата, не только плодовые деревья, но также арбузы и дыни. Причем, само место, находящееся при реке Стриге, являлось довольно живописным, а в больших прудах, можно было ко всему ловить рыбу.
    Второй монастырь в черте города, наименован в честь Крестителя Господня Иоанна Предтечи. О нем, также рассказано в предыдущей главе. В дополнение можно лишь сказать, что каменный храм, во имя Рождества Иоанна Предтечи был построен в 1695 году, иждивением устюжанина Александра Васильева Чалбышева. Изначально храм был трехпрестольным: главный, Иоанно-Предтеченский был верхним; нижний, теплый, освещен во имя Трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, ко всему имел придел во имя св. влмч. Варвары. В 1747 году в верхнем храме обустроен северный придел во имя свт. Льва Катанского, а в 1777 г., южный – во имя свт. Дмитрия Ростовского. После пожара 1921 г. храм был полностью разрушен, а на территории монастыря находится щетиночная фабрика.
    В окрестностях Устюга, в полутора верстах от города, вверх по течению Сухоны располагался еще один монастырь, именуемый Яико-Знаменско-Филипповской пустынью. Достойной примечательностью его состояло то, что с возвышенности, на которой он находился, открывалась прекрасная панорама Устюга и всей долины, до места, где реки Сухона и Юг соединялись в реку Двину. Устроена она была в 1654 г. согласно грамоте воеводы Великого Устюга князя Мышецкого, написанной им по челобитью купца Гостиной сотни Силы Усова.
    Устроена пустынь была на том месте, где некий старец Логик молился в выкопанной им пещере пред иконой св. апостола Филиппа. В первой половине XVIII века, в монастыре была построена двухэтажная каменная церковь, верхний престол которой был освящен в иконы Знамения Божьей Матери, нижний – во имя апостола Филиппа.
    О храмах Великого Устюга написано уже немало книг и исследований. Мы же, в рамках этой главы, расскажем кратко лишь о некоторых из них.
    Главным храмом Великого Устюга являлся кафедральный Успенский собор, который был основан в XII веке, то есть, еще до того, как посад Черный Прилук стал городом. Есть основания полагать, что Успенская церковь появилась одновременно с устроением, на противоположном от Гледена берегу, посада. Успенский собор дал название главной улице города, которая идет параллельно набережной реки Сухоны. Позднее, вокруг собора построили еще несколько церквей, в результате чего мы имеем нынешний храмовый комплекс, который в настоящее время является «визитной карточкой» Великого Устюга и дает ему свои неповторимый облик.
    Успенский собор принадлежал к числу первых каменных храмов города и при этом неоднократно перестраивался. Есть основания полагать, что строительство каменной соборной церкви началось во второй половине XVI века, при царе Иоанне Грозном, так как Великий Устюг принадлежал к числу опричных городов, и потому каменное зодчество не могло обойти стороной столицу Северо-Двинского края. Дополнительно известно, что совершившийся в 1631 году пожар, произошел уже в каменном храме. Повреждения от огня оказались столь значительными, что решено было разобрать собор до основания и на его месте воздвигнуть новый. Строительство началось в 1639 г. и окончено в 1656 г. В 1728-31 гг. церковь перестраивалась. При этом было убрано два столба из четырех, а верх собора сделан восьмериком. На общем фундаменте собора находились архиерейские келии, которые в 1738 г. были также перестроены под теплый храм Благовещения.
    Пожары в соборе происходили еще дважды: в 1772 г. на 14 мая и в 1782 г. Если в первый раз помощь пришла от Императрицы Екатерины II, она пожаловала сумму в 18363 рубля, то после второго пожара пришлось восстанавливать храм своими силами, который и был затем освящен епископом Иоанном 2 мая 1786 г.
    Главной святыней собора являлась Чудотворная икона Божьей Матери Одигитрия, написанная, согласно преданию, в XII веке. До революции, в Успенском соборе, рядом с иконой Одигитрии имелось таковое разъяснительное надписание: «Сей многочудный образ Матере Одигитрии с рукоятием получен в город Устюг от ростовских князей Дмитрия и Константина, чрез посланного от их епископа Тарасия для освящения первой Успенской церкви деревянной, где и поставлен на приступах в тунбе 1268 года, но в 1299-м году новгородские мятежники посад и оную церковь сожгли, а с прочим имуществом и сей образ взяли, но от берега отстать не могли: при сем один старой воин, сказав, что пленник не связан в чужую страну нейдет и, взявши холст, связали оный образ и поплыли, за что и поражены были слепотою и корчанием тела. По прибытии в Новгород и по раскаянии их, по повелению архиепископа Иоанна поставлен был в Софийском соборе 1300 года июля 28 дня. Возвращен в Устюг с теми же людьми, сопровождаем честно самим архиереем до самой Ладоги. Икона была поставлена в выстроенную новгородцами церковь...
    В 1693 году Император Петр Великий, шествуя в Архангельск, лично приказал отнять от сей иконы рукоятие и поставить во левую сторону Царских врат». Икона сия украшена жемчугом и дорогими каменьями.
    Иконостас собора был также отмечен многими достоинствами, главным образом, живописными иконами, писанными протоиереем Оленевым, украшенными в соответствии с чином первого храма епархии. В Успенском кафедральном соборе, в соответствии с древней русской традицией, находились гробницы Устюжских архиереев, которых было двенадцать, за сто лет существования епархии.
     В настоящее время, в помещении собора находится городская библиотека, что впрочем является далеко не худшим его применением. Ибо, по крайней мере, в стенах собора не устраивалось шумных увеселений, с обязательными в таких случаях плясками, обильными возлияниями и пением неподобающих этому месту песен. Хочется верить, что придет время и в стенах собора зазвучит молитва и, колокольный звон, который как встарь, будет собирать горожан на Божественную литургию.
    Вторым по значимости храмом Великого Устюга являлся Прокопьевский собор. Расположен он на набережной реки Сухоны, рядом с Успенским собором. Первоначально, как о том гласит летопись, деревянный храм во имя св. Прокопия был устроен в 1495 г. Каменный же храм отстроен иждивением гостя Афанасия Гусельникова; первый корпус холодный в 1668 г., а второй теплый в 1672 г. Второй храм имел два этажа. Нижний, во имя Иоанна Предтечи и верхний, во имя свт. Алексия митрополита Московского. В настоящее время, как таковой не существует; нижний храм действует, как придел в честь свт. Тихона Задонского.
Главной святыней Прокопьевского собора являются мощи святого праведного Прокопия, почивающие под спудом, над которыми устроена мраморная гробница. Над самой гробницей, на вызолоченных по полименту столбах, установлена сень с негасимыми лампадами.
    Особо нужно отметить такие святыни собора, как иконостас, древний по архитектуре и резьбе. Также образ св. прав. Прокопия, положенный на гробнице во всю ее длину, на котором риза, венец, цата и поля были серебряные под золотом, а гривна жемчужная. К местночтимым иконам относятся: образ Тихвинской Божьей Матери, икона Вседержителя и образ Воскресения Христова. Все они также богато украшены. Особо нужно отметить вышитый образ св. прав. Прокопия, который приобретен был во время сооружения храма, украшен рабой Божией Феодорой Гусельниковой, супругой строителя храма Афанасия Гусельникова. Сам образ шит золотом, серебром, частью шелками. Вокруг образа и по краям одежды святого обведен крупным жемчугом с драгоценными камнями. По краям иконы по кругу вышиты золотыми словами Тропарь и Кондак праведнику. Ко всему, внизу образа, имеется вышитое жемчугом надписание в четыре строки, из которого узнаем, что образ приобретен и украшен тщанием и усердием Феодоры Гусельниковой.
    Из храмов Великого Устюга в годы гонений, Прокопьевский собор стоял дольше всех. Его закрыли только во времена правления Н.С. Хрущева, когда началась вторая волна богоборчества. Но, в начале 90-х, он одним из первых был передан Церкви, и сейчас является кафедральным собором Великого Устюга.   
    Святой Прокопий являлся для устюжан зримым воплощением призыва к покаянию, будучи иноплеменником, он подобно пророку Ионе был для города и обличителем и спасителем. По сути дела, призыв святого к покаянию и его молитва, спасли город в конце XIII века, поэтому, в благодарность от потомков, перед Прокопьевским собором в 1838 г. был возложен камень из Котовальской волости, над которым, на стене храма установили надпись следующего содержания: «Сей камень спаде с небесе во дни блаженного Прокопия из той тучи, которою восхоте Господь погубити во граде Устюге прежде бывшия не разкаянныя грешники..., но молитвы блаженного Прокопия и ходатайство Пресвятыя Пречистыя Богородицы умилостивили Бога, Сына Своего. Не точию Божий Сын помилова кающиеся грешники во граде сем, но и от образа Матери Своея источи миро верным во исцеление, ...привезен из Котовальской волости, отстоящей от града сего двадесять поприщ, ибо тамо Господь отдожди камение велие разженные, многие лесы пожже, а от человек и скотов никого же повреди, 1838 года месяца ноября в первый день».

    Третьим храмом соборного комплекса является церковь св. прав. Иоанна Устюжского чудотворца. Последним его настоятелем в Царское время был прот. Василий Углецкий, убитый вместе с другими священнослужителями, без суда и следствия, в августе 1931 года. До 1937 г., храм Иоанна Праведного являлся кафедральным, так как Прокопьевский собор в начале 30-х годов захватили обновленцы. Построена каменная Иоанновская церковь на месте деревянной, согласно грамоте митрополита Ростовского и Ярославского Ионы, данной в 1656 г. купцу Гостиной сотни Никифору Федорову Ревякину. Мощи Устюжского чудотворца Иоанна Праведного почивали внутри этой церкви под спудом. Рядом с Иоанновским храмом находилась церковь Богоявления Господня. Более подробно, история этих двух церквей описана в 1-й части этой книги, в жизнеописании прот. Василия Углецкого.
Долгое время  храм использовался не по назначению. В помещении храма проходили занятия физкультуры (?!) со школьниками Великого Устюга. Спросим себя: как сложатся судьбы этих ребят, которые один-два раза в неделю скакали и прыгали на мощах святого угодника… Для церковных властей это было и скорбью и испытанием, ибо лишь во второй половине 2008 г. многолетняя борьба за храм увенчалась успехом: состоялась долгожданная передача храма Иоанна Праведного Русской Православной Церкви.
    Очень трудно возвращаются святыни под церковный омофор, а потому, еще ждут своего часа многие храмы и монастыри Великого Устюга. Причина, не позволяяющая вернуть их Церкви, одиозная – не хватает средств, не хватает помещений, а по большому счету, для верующих современного Устюга вполне хватает четырех ныне действующих храмов. Процент истинно верующих, как и во всей России, невелик. Многие храмы и оба монастыря находятся в ведении музея, что при трезвом взгляде на вещи, является пока единственно возможным способом их сохранения. По сути, именно старанием музейного ведомства в годы советской власти, Троице-Гледенский и Михайло-Архангельский монастыри, а также целый ряд храмов были спасены от уничтожения.
    Но, увы, наследие советского времени, до сих пор еще не изжито, и проявляет себя таким образом, как... щетиночная фабрика на территории Иоанно-Предтеченского монастыря; техникум, на территории Михайло-Архангельского; библиотека в Успенском соборе, недавно упраздненный спортзал в церкви Иоанна Праведного... Все это отзывается болью в душе. По точному выражению одного православного публициста: Россия сейчас переживает период Лазаревой субботы, - мы, действительно, как-бы обречены на то, чтобы сталкиваться постоянно с такими вещами, как – благолепие в одном месте и, «мерзость запустения» в другом, даже если все это объединено в единый храмовый комплекс. Но, при этом, нельзя забывать, что настоящее Воскресение Святой Руси не может совершаться без нашего участия, без нашего стремления к этому. Тем более, что Господь ждет этого от нас. Ведь не случайно, Он сохранил для нас соборный комплекс, состоящий из Успенского, Прокопьевского, Иоанновского храмов и церкви Богоявления, которые, по сути, составляют лицо Великого Устюга. Многие города, после периода богоборчества, свое лицо утратили. Устюг сохранил. Что, собственно и вселяет надежду, на истинное, а не мнимое Воскресение.

    Об остальных храмах города рассказано будет весьма кратко, так как настоящая глава посвящена архиереям Великого Устюга, до последнего, иной раз ценой собственной жизни, стоявших за то, чтобы эти храмы продолжали действовать, чтобы не постигла их участь «мерзости запустения на месте святом».
    Во Всеградской церкви Всемилостивого Спаса находилась древняя чтимая святыня, образ Спасителя, написанный в первой половине XV века, который был вначале, как надвратная икона градских врат. К сему образу с 1445-го года положено было «ходити по вся лета из соборной церкви со кресты и св. иконами молебствовати по вся среды и пятницы». Что исполнялось неукоснительно в период от Пасхи до Третьего Спаса. Впоследствии образ перенесли в Вознесенский собор, а в 1823 году в перестроенный из крестовой архиерейской церкви храм во имя Всемилостивого Спаса.
    Церковь Митрофания Воронежского построена в тюремном замке иждивением степенного купца Козакова в 1834 г. Последним настоятелем ее в предреволюционный период являлся Александр Углецкий, расстрелянный в 1930 г. в связи с делом «иерофеевцев».
    На особом месте в Устюге находилась церковь Гостино-Николаевская, так как находилась на торговой Гостиной площади. Неудивительно поэтому, что своим великолепием она мало чем уступает соборному храму. Строительство каменного здания началось в 1682-м году тщанием устюжских купцов Пановых. Сам храм состоит из трех престолов: в верхнем – во имя свт. Николая Чудотворца, в нижнем этаже – во имя прп. Дмитрия Прилуцкого; придел освящен во имя преподобных отцев Зосимы и Савватия Соловецких. Рядом с храмом расположена высокая, в особом корпусе находящаяся колокольня. Особого внимания заслуживают главы колокольни и церкви, выкованные из зеленой меди и вызолоченные через огонь. На позолоту было употреблено семьсот червонцев и сделано сие было иждивением тех же купцов Пановых.
    Церковь эта почиталась военной, в настоящее время, в ней расположены экспозиции великоустюжского музея.
     На Никольской площади, близ берега Сухоны находилась Христорождественская церковь, состоящая из двух каменных церквей в одном корпусе: Рождества Христова и Рождества Богородицы. Построена она была в 1725 г. Особо почитаемой святыней в ней был образ Казанской Божьей Матери, имевший дорогой украшенный бриллиантами оклад, ценой около 30 тысяч рублей. Сей, украшенный драгоценными каменьями образ был подарен церкви ее прихожанином, надворным советником и кавалером Михаилом Булдаковым. Напомним, что Михаил Булдаков являлся зятем Григория Шелехова – Основателя Русской Америки, и одним из директоров «Российско-Американской компании».
    Вознесенский собор, в котором находилась чтимая икона Спаса Нерукотворного с градских врат и мощи святых Иоанна и Марии, имел шесть престолов. Три главных: Вознесения Господня, Богоявления Господня и Воскресения Господня. А, также, три придела: Воздвижения Честнаго и Животворящего Креста Господня, благоверного царевича Дмитрия Угличского и Во имя Всех святых. Построен он был в середине XVII века тщанием того же Никифора Ревякина, который построил храм Иоанна Праведного и храм – о тринадцати главах, во имя Архангела Михаила в Михаило-Архангельском монастыре.
    Из крупных храмов в центре города необходимо отметить также Спасо-Преображенскую церковь. Вместе с церковью Сретения Господня они находятся на Преображенской площади (ныне – Комсомольская). До 1764 г. здесь действовал девичий Спасо-Преображенский монастырь; расположенный практически в центре города, на расстоянии одного квартала от Михайло-Архангельского монастыря и двух от соборной площади. В связи с сокращением штатов (на Империатрицу Екатерину II тогда оказывали очень сильное влияние антиправославные силы), насельниц монастыря перевели в Иоанно-Предтеченский монастырь, а монахов из Иоанновой обители распределили в другие штатные монастыри. Преображенская улица (ныне – Красная) является второй главной улицей Устюга, входит в его исторический центр и расположена параллельно Успенской (Советский просп.).
    Сам Спасо-Преображенский монастырь основан был в 1422 г. тщанием игумении Анисьи с сестрами. В 1689 г. по благословению архиепископа Велико-Устюжского и Тотемского Александра начато строительство каменного храма Преображения Господня. В 1797 г. освящены построенные здесь колокольня и придел во имя Богоотцев Иоакима и Анны. В 1725 г. начато строительство двухэтажной каменной церкви Сретения Господня, вместо деревянной сгоревшей.
    Ныне, в стенах храмов находится городской архив. О других крупных церквях можно сказать следующее. Сретенский собор, состоящий из двух церквей – Сретения Владимирской Божьей Матери и церкви Жен Мироносиц, находился на Мироносицкой площади, от которой, в свою очередь происходило название Мироносицкой улицы. Холодная церковь Сретения построена в 1690 г. московским купцом Симеоном Шиловцевым, имевшего звание устюжского гостя. Теплая же церковь св. Жен Мироносиц, построена в 1723 г. тщанием прихожанина Петра Худякова.
    Петропавловская церковь построена в 1739 г., на месте сгоревшей, тщанием прихожан. Предание говорит, что на месте пожара был найден целым и невредимым образ Божьей Матери Одигитрии.
    Воскресенская церковь построена была в 1474 г. за один день, во время «великого морового поветрия». После чего мор прекратился чудесным образом.
    Храм Симеона Столпника являлся самым дальним, если говорить о городской части вниз по течению Сухоны. Верхний холодный храм освящен во имя Рождества Божьей Матери. В церкви были устроены три придела: св. апостола Иакова Алфеева, также во имя свт. Николая Мирликийского и св. блг. князя Владимира. Согласно архиерейским грамотам, каменные церкви возводились в период 1725-48 гг. Именно, в Симеоновском храме, до самого его закрытия служил свт. Алексий (Бельковский), после своего ухода на покой в 1924 г.,
    Кроме того, существуют храмы: во имя св. апостола Иоанна Богослова – первая половина XVIII века; во имя св. Александра Невского – 1746 г. тщанием купца Александра Чалбышева; церковь во имя св. Варвары-мученицы, с находящейся рядом церковью св. Живоначальной Троицы – 1705 г. Пятницкая церковь с приделом пророка Илии – 1732 г.; храмы Ильинский и Леонтьев-ский, расположенные на набережной Сухоны, в небольшом удалении от соборной площади, вверх по течению реки. Как свидетельствую документы, в 1715 г. в Устюге произошел страшный пожар, из-за которого сгорели все деревянные постройки и храмы. В том числе и каменные церкви получили некоторые повреждения. Этот-то пожар и явился причиной третьей волны каменного строительства в Великом Устюге, а также причиной перестройки получивших повреждения каменных храмов.
    Варлаамовский храм имеет особую историю. Состоял он из двух церквей: во имя прп. Варлаама Хутынского и Архистратига Михаила. Причиной строительства было нашествие поляков в Смутное время. По совету монаха Невкия ее построили в начале 1603 г. По молитвам жителей города к прп. Варлааму, Бог не допустил разорения неприятелем Великого Устюга.
    Также существовали церкви – Георгиевская, Красногорско-Покровская, кладбищенская Стефановская. Интересно то, что до революции храм Стефана Великопермского не имел своего настоятеля, но в 60-х годах в Устюге осталась только эта церковь. Верующим больше негде было получать духовное окормление, как только в храме названном в честь великого земляка, сподобившегося получить звание равноапостольского.
    В ближних пределах Устюга находились два храма – в честь св. Дмитрия Солунского и прп. Сергия Радонежского, что в Дымковской слободе на противоположном берегу Сухоны. Именно в храме прп. Сергия заканчивал свое исповедническое служение престарелый архиепископ Алексий.
    Если говорить только о церковных приходах (не о количестве храмов), то вместе с монастырями, их число достигало 35-ти. В начале 60-х, в числе действующих осталась только одна церковь свт. Стефана Великопермского на городском кладбище. Собственно, практика эта действовала по всей стране, а потому, открытыми храмы оставались не только на кладбищах Великого Устюга, но и Вологды, и Красноуфимска, и во многих других городах многострадальной России. Все остальные, по большей части, подлежали закрытию и разрушению. В числе первых, кто столкнулся с молохом богоборческих репрессий в Северо-Двинском крае, был епископ Велико-Устюжский Алексий.

    Священномученик Алексий (в миру Петр Филиппович Бельковский) родился в 1842 г. в селе Рождествино Каширского уезда Тульской губернии в семье священника Филиппа Ефимовича Бельковского. Священник Филипп Бельковский (1813-78 гг.) был сыном пономаря из села Белькова Московской губернии; он служил более сорока лет на одном месте, в храме села Рождествино. Интересны воспоминания о нем, из которых становятся ясно, в какой обстановке провел свое детство архиепископ Алексий. Семья священника Филиппа была бедная и, как вспоминают знавшие его: «В жизни своей Филипп Ефимович не испытал и не знал, что такое роскошь, или богатство, или слава – не любил он этого и не искал». Нужда с самого детства приучила его к умеренности, а умеренность зато не допустила его испытать и понести то тяжелое иго, которое зовется бедностью.
    С первых дней поступления на должность священника, скудость средств, которая была общим уделом многих священников, выпала и на его долю. Но он и со скудными средствами скоро сроднился. И без того по воспитанию воздержанный – приучил себя к бережливости и крайне умеренному образу жизни. С удивительным умением, он и малым пользовался так, что не имел ни в чем недостатка и, как он сам передавал: «не испытывал, не встречал того, что называется нуждою». Сообразуясь со своими небольшими средствами, он не заводил ни веселых кружков, ни изысканных пиршеств. За удовольствиями самыми обычными в жизни ему некогда было гоняться, ибо всецело предавался исполнению того, что служило ему и обществу на пользу. Никакие развлечения не в состоянии были поколебать или отклонить его от исполнения долга христианского, семейного и пастырского. При многотрудном и многосложном образе сельской жизни, он сумел совместить исполнение обязанностей и христианина, и пастыря, и семьянина, и сельского хозяина, которые легко гармонировали в нем, одно другому не препятствуя, а напротив, одно другим разумно поддерживаясь. При всей многосложности, разнохарактерности занятий сельскохозяйственных, потребностей семейных и обязанностей пастырских, он обладал удивительным умением ничего не опустить и исполнить все вовремя.
     В округе своем он десять лет нес должность благочинного, около двадцати лет был духовным отцом своих собратий и эту должность, по их избранию, исполнял до последней минуты своей жизни. Храм был для него и утехою и отрадою от мирских забот и был, в свою очередь, предметом многих его забот и трудов. Можно сказать, что его трудами храм в селе Рождествине пересоздан и доведен до соответствующего святыне благолепия.
    Насколько он заботился о благолепии внешнего храма, настолько же, и даже более, заботился о благолепии внутреннего храма своих пасомых, вверенных ему Богом. Не щадил он в этом отношении ни труда, ни времени, иногда столь дорогого для него как семьянина, как хозяина, лишь бы только принести пользу своей пастве, уничтожить тот или другой недостаток, замеченный в целом обществе или в отдельных лицах. Не опускал ни одного случая, чтобы не вразумить или не обличить невежду, или не посоветовать, чтобы он возвратился с пути заблуждения. Все, что только доброго он сам знал, всегда старался передать и духовным чадам своим, в непросвещенных сердцах старался возжечь тот свет, который необходим каждому христианину, возгреть ту теплоту веры, которой сам пламенел к Промыслителю; всеми мерами стремился в пасомых возбудить ту любовь к Богу и закону Его, которая и самому ему была присуща.
    В 1864 г. Петр Филиппович окончил Тульскую Духовную семинарию. В 1867 г. был рукоположен в сан священника и служил в Михайловской церкви при Михайловском детском приюте в городе Туле, а  с 1886 г. – в Тульской Александро-Невской церкви. В 1874 г. отец Петр был назначен законоучителем в школу мещанского общества. При архиерейском служении в кафедральном соборе именно ему чаще других поручались говорить проповеди. Он устраивал, и сам активно участвовал во внебогослужебных беседах и чтениях на духовные темы. В 1890 г. священник Петр был награжден наперстным крестом.
    Много усилий употребил священник на устроение приходской школы, в которой училось тогда восемьдесят детей. Кроме обычных предметов, ученики обучались также церковному пению и чтению. Во время некоторых праздников дети целиком исполняли все песнопения литургии. Ученики по очереди читали шестопсалмие и часы, были хорошо обучены богослужебному уставу и сами находили в книгах необходимые тексты.
    В 1891 г. Тульскую губернию, вследствии неурожая, поразил голод. Некоторые из крестьянских хозяйств, чьи дети обучались в школе, остались без средств к пропитанию. Родители не могли дать детям в школу даже куска хлеба. Был случай, когда мать покинула дом, только бы не видеть вернувшегося из школы голодного сына, накормить которого ей было нечем. Видя такое положение, священник Петр, при поддержке приходского совета, организовал помощь голодающим детям. В устроенной при храме богадельне стал ежедневно готовиться горячий завтрак для учеников – детей беднейших родителей.
    Характерно, что еще во время служения в Михайловском приюте г. Тулы, он показал себя во всем, как  «пастырь добрый». Он был необычайно энергичным благотворителем и бескорыстным пастырем. Проявлялось это в том, что бедных он отпевал за свой счет, а при посещении их домов, всегда оделял их деньгами. При этом, он ежедневно служил Литургию. В этой его деятельности чувствовалось благое стремление подражать св. прав. отцу Иоанну Кронштадскому, слава которого уже распространилась тогда по всей России.
    В 1892 г. за самоотверженную школьную деятельность отец Петр был награжден наперсным крестом с украшениями. В грамоте прихожан, сопровождавшей преподнесение креста, говорилось: «Многоуважаемый и добрый наш пастырь… Непродолжительно служение Ваше в нашем приходском храме, но велики и обильны плоды его. Самым лучшим тому свидетельством могут служить эти дети, сегодня впервые выпускаемые в жизнь, нашей школы. Вашими заботами основанной и Вашими же неусыпными трудами поддерживаемой. Эти дети, из коих многие по крайней бедности едва ли бы увидели когда свет учения, теперь, благодаря Вам, вступают в жизнь с твердыми основами христианского знания и нравственности. Все это мы видим и на себе ежедневно испытываем действие Вашей доброты, оценить же это не в нашей власти, пусть за это вознаградит Вас Тот, Кто обильно излил на Вас благодать Свою».
    Храм, в котором служил священник Петр, был выстроен в 1881 году на средства, пожертвованные тульским купцом Евфимием Кучиным; благотворитель завещал выстроить храм в память освобождения крестьян от крепостной зависимости во имя святого благоверного князя Александра Невского, имя которого носил Царь-Освободитель Александр II. Ко времени начала служения здесь священника Петра, храм еще не был благоукрашен, не был расписан, не хватало икон для иконостаса, но все это ревностный пастырь восполнил. Храм был выстроен на окраине города, где проживало беднейшее население. Но именно здесь образовался крепкий приход, который, несмотря на скудость средств, создал такие благотворительные учреждения, каких не было и в состоятельных приходах города – богадельню и школу. При проведении ревизий церковноприходских школ, школа при Александро-Невском храме получала от проверяющих неизменно высокую оценку в постановке преподавания Закона Божия и за успехи учеников в освоении изучаемых предметов.
     Со временем все более расширялся круг деятельности отца Петра, и в 1896 г. при Александро-Невской церкви была открыта бесплатная народная библиотека-читальня в помещении местной церковноприходской школы.
    3-го февраля 1897 г. отец Петр за особо усердное исполнение обязанностей по обучению в народных школах был награжден орденом святой Анны III степени. 9-го апреля того же года он был возведен в сан протоиерея. В том же году он овдовел и был пострижен в монашество с именем Алексий. 14 марта 1898 г. иеромонах Алексий был назначен настоятелем Старо-Русского Спасо-Преображенского монастыря с возведением в сан архимандрита.
    5-го сентября 1904 г. архимандрит Алексий был хиротонисан во епископа Велико-Устюжского, викария Вологодской епархии. 28 сентября он прибыл в Великий Устюг. Настоятель Успенского кафедрального собора, протоиерей Василий Поляков обратился к епископу с речью, где довольно точно охарактеризовал некоторые черты жизни города. - «Преосвященный владыка! - начал свою речь настоятель, - встреча нового архипастыря, представляющая не редкость для губернских городов, и для нас, устюжан, жителей уездного города – не новость, ибо за шестнадцать лет своего существования, Велико-Устюжское викариатство в лице Вашего преосвященства встречает уже шестого своего архипастыря. Такое довольно частое преемство владык наших, мало благотворное для архипастырской их деятельности, могло, думается мне, возбудить и в тебе, преосвященнейший владыка, некоторые недоуменные вопросы относительно нашей страны, нашего града и вверенной тебе паствы. Как уроженец северного края и в течение шестнадцати лет служитель алтаря Господня в граде сем, я могу свидетельствовать, владыка, что страна наша действительно холодная, но сердца наши горячи и способны отзываться на все доброе и святое и проникаться любовью к своим архипастырям.
    Наша страна, удаленная от центров высокого образования и большими пространствами и неудобствами путей сообщения, не лишена однако же собственных рассадников просвещения; в ней по числу жителей немало учебных заведений и средних и низших, и мужских и женских; а главное – град наш изобилует благоустроенными храмами, этими рассадниками на все полезного благочестия (1-е Тим. 4; 8) в таком количестве, которое вполне приличествовало бы и городу губернскому. Это обилие и благоустройство святых храмов уже само собою свидетельствует о религиозном настроении и добром нравственном направлении обитателей этого града».
    Насущной  потребностью стало в то время образование народа, и в этой связи, почти во всех епархиях стали устраиваться педагогические курсы для учащих в церковноприходских школах. Летом 1908 года такие курсы были устроены в Великом Устюге для учащих церковно-приходских школ Устюжского викариатства. Открывая курсы, епископ Алексий указал: «цель прибытия сюда учителей – расширять свои познания, усовершенствоваться в учительской практике, продолжить свое образование. Это дело полезное и похвальное, - так приблизительно говорил владыка, - еще ветхозаветный боговдухновенный мудрец сказал: «Блажен человек, иже обрете премудрость». Но истинная мудрость состоит в развитии не одного только ума, но и сердца, не в накоплении только знаний, но в приобретении добродетелей; человек умный, но порочный, многознающий, но гордый, как все известно, не пользуется любовью окружающих и не может принести большой пользы, особенно в учебном деле. Заботясь же о приобретении этой именно истинной мудрости, и помолимся Господу Богу, чтобы Он помог вам в этом благом деле, ради которого вы собрались сюда».
    Но долгие годы напряженной пастырской деятельности сказались на здоровье владыки, и в течение трех лет, с 1906 по 1909 гг. епископ Алексий пребывал на покое, согласно собственному прошению. В 1909 г. он был снова восстановлен в служении, но уже как епископ Велико-Устюжский и Усть-Вымский.
    Также, как и в то время, когда владыка был в Туле, и теперь, став архиереем, он проявлял особое попечение о народном образовании. При епископе Алексии было выстроено новое женское епархиальное училище, так как прежнее, открытое в 1888 г. при Иоанно-Предтеченском монастыре, уже не справлялось с возложенными на него задачами. Тем более, что старое здание, построенное на Красной горе (неподалеку от монастыря) сгорело.
    Во время служения епископа Алексия в Великом Устюге было построено и освящено несколько храмов, один уз последних в 1916 году – храм во имя свт. Митрофана, Воронежского чудотворца (речь идет о перестройке, так как построен в 1834 г.), выстроенный при Велико-Устюжском тюремном замке, в котором суждено было умереть владыке через двадцать одни год.
    12-го октября 1916 года, по постановлению Святейшего Синода, викарий Велико-Устюжский стал именоваться епископом Велико-Устюжским и Усть-Вымский. В начале 20-х годов епископ Алексий был возведен в сан архиепископа. 30 июля 1923 г. архиепископ Алексий вступил в управление Велико-Устюжской епархией, которая к этому времени стала самостоятельной.
    В 1924 году, в возрасте 82-х лет, архиепископ Алексий был уволен на покой. Живя в Великом Устюге при храме прп. Симеона Столпника, он, как и в прежние годы (а продолжалось это уже более полувека) каждый день совершал литургию. После закрытия этого храма, архиепископ стал служить в храмах прп. Сергия Радонежского и великомученика Димитрия Солунского, что в Дымковской слободе. Поселившись в церковной сторожке, продолжал служить ежедневно, начиная богослужение в четыре часа утра при немногих молящихся. Так продолжалось до начала 1937 г., когда ему по немощи стало трудно передвигаться, и он мог ходить, только пользуясь помощью живших при нем монахинь.
     Арестован архиепископ Алексий был осенью 1937 года. При аресте он сказал священнику Григорию Чистякову: «Не волнуйся, мы еще успеем отслужить литургию». Владыка же был так слаб, тогда ему было 95 лет, что сотрудники НКВД сами вынесли его на простынях.
    Существуют разноречивые свидетельства о пребывании владыки в тюрьме. Одни источники указывают на пребывание его в городской тюрьме, где находилась церковь свт. Митрофания, другие – указывают на монастырь Архангела Михаила, который тоже был превращен в тюрьму. По воспоминаниям отца Григория, они находились в алтаре церкви Архангела Михаила Михайло-Архангельского монастыря. И, видимо, литургию они еще смогли отслужить.
    Престарелый владыка вскоре скончался, после чего был похоронен в общей братской могиле, которая представляла собой ров, огибающий кладбище. Ночью, монахини выкопали тело владыки и похоронили в заранее приуготовленной для этого могиле. К сожалению, на момент написании книги, могила эта никак особо не отмечена. Ходят туда только верные почитатели памяти священномученика. Нет к ней, отмеченной указателями, облагороженной дорожки. И, лишь к 2015 году, на могилке появилась новая оградка. Могилка сама – маленькая и без провожатого найти ее трудно. Но, зато, какая высокая благодать пребывает на этом месте. Автор этой книги, бывая в Великом Устюге, всегда первым делом спешил на могилку Владыки Алексия: «Владыка – благослови. Устрой все ко благу...». Вспомним, что священномученик Алексий, всю жизнь свою являлся благотворителем, подражая св. прав. отцу Иоанну Кронштадскому. В течении всего периода пастырской деятельности, то есть – 70-ти лет, ежедневно служил литургию. Он такой же помощник в деле Просвещения, как святой Иоанн Кронштадский и как прп. Сергий Радонежский. И, также, как и они, помощник для всех нуждающихся и обремененных. «Просите, и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам» (Мф. 7; 7). - Владыка поможет. Он – великий святой.
    К лику святых архиепископ Алексий (Бельковский) причислен на Освященном Юбилейном Архиерейском соборе 2000 года. Память его совершается 25 января (7 февраля – нов. ст.).

    После отшествия на покой Владыки Алексия, правящие архиереи менялись столь часто, что к ним не успевали привыкнуть. Причины тому были более чем объективные: не успевал епископ приступить к делам, как его арестовывали‚ и отправляли в ссылку. Достаточно привести список архиереев Великого Устюга от 1924 по 1937 годы, чтобы наглядно осознать ситуацию.
Епископ Феодор (Яцковский) – 10/23-03-1924 г. - июнь 1925 г.
    Епископ Варсонофий (Вихвелин) - время служения: с июля 1925 г. до 10 декабря (нов.  ст.) 1925 г.
     В 1926 г. епископом Велико-Устюжским был Владыка Иринарх (Синеоков-Андреевский).
    С 14/27 декабря 1927 г. по 9/22 марта 1932 г. на Велико-Устюжской кафедре был епископ Софроний (Арефьев).
    Архиепископ Серафим (Трофимов) прибыл на кафедру в 1932 г. и пробыл на ней до 11/24 августа 1933 года.
     Архиепископ Николай (Клементьев), начавший служение в августе 1933 г., закончил его в январе 1936 г., в связи с арестом и ссылкой в Казахстан, где мученически закончил свою жизнь.
     Архиепископ Питирим (Крылов) начал служение в январе 19З6 г. Завершил, в связи с арестом, 3-го июля (нов. ст.) 1937 г.
     Одновременно, в период богоборческих гонений, на Вологодской кафедре, в подчинении которой находилась Велико-Устюжская епископия, подвизались такие светилники Православия, как архиепископ Александр (Трапицын) и епископ Николай (Караулов). И тот и другой мученически закончили свой жизненный путь, и на Юбилейном Архиерейском соборе были причислены к лику святых, в чине священномучеников. Отсюда, думается, будет совершенно не лишним, в контексте повествования об архиереях Великого Устюга, рассказать и об упомянутых Вологодских Владыках.
    Священномученик Александр (Трапицын) – (29/08-1862 г. – 1/14 янв.-1938 г.), был выдающимся архипастырем своего времени, талантливым духовным писателем и высоконравственным человеком. Он соединил в своей жизни и служении два периода: синодальный и патриарший; монархический и коммунистический.
    В житии Архиепископа Александра, к сожалению, имеется довольно много пробелов, до сих пор мало известны его духовные отношения с Царственными мучениками Дома Романовых, в частности с Императором Николаем Александровичем и Великой Княгиней Елисаветой Федоровной, а также его архипастырские отношения со Святейшим Патриархом Тихоном. На эти страницы проливают исторический свет те неизвестные широкому кругу читателей документы, которые по крупицам собирает всю свою жизнь правнучка святителя-новомученика Нонна Андреевна Матвеева. Примечателен тот факт, что Высочайший Указ о епископской хиротонии Владыки Александра, которая состоялась 12 декабря 1904 г. в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры, подписал сам Император Николай II, а возглавил ее митрополит Владимир (Богоявленский), один из первых новомучеников Российских, и тоже в свое время служивший на Самарской кафедре.
    Епископ Муромский Александр, викарий Владимирской епархии, начал архипастырское служение в нелегкое время. Шла тяжелая Русско-японская война, в обществе усиливались либеральные настроения, и не только в политике, но и в церковных кругах назревала первая демократическая революция. Молодой архиерей хорошо это осознавал и старался отдавать все свои силы и способности на служение Церкви Царю и Отечеству. Поэтому уже в 1905 г. он был удостоен высокой церковной награды. В 10-м номере Владимирских епархиальных новостей сообщалось: «Высочайшим Указом, данным в 6-й день текущего мая на Имя Капитула Российских Императорских и Царских орденов, Всемилостивейше сопричислен к ордену Святого Владимира 3-й степени Епископ Муромский Александр, Викарий Владимирской епархии». Впоследствии Владыка Александр был награжден еще одним орденом святого Владимира и орденом святой Анны.
    В ноябре 1907 г. епископа Александра переводят на Юрьевскую кафедру той же Владимирской епархии, а в июне 1912 г. его направляют в г. Вологду, туда, где прежде служил епископ Никон (Рождественский), известный духовный писатель и будущий новомученик. 23 ноября новый Вологодский Владыка был лично представлен в Царском Селе Императору Николаю II. Разговор шел о святынях северного края и нуждах одной из самых обширных епархий России. Император, известный своей щедростью в вопросах церковной благотворительности, распорядился выделить богатое пожертвование в Павло-Обнорский монастырь, в виде раки и надгробия к мощам Павла Обнорского. Общение с Государем навсегда укрепило Владыку Александра в монархических убеждениях, которые он сохранил до конца своей жизни.
    Дважды к нему в Вологду приезжала Великая Княгиня Елисавета Феодоровна, старшая сестра Императрицы, будущая преподобномученица.
    Вологодская епархия была сравнительно богатой в то время, и Преосвященный Александр посылал средства в другие, нуждающиеся в помощи епархии. Известно, что к нему обращался с просьбой о вспоможении Митрополит Макарий (Невский), да и сама Царская Семья обращалась с различными просьбами к щедролюбивому Владыке. Особенно это проявлялось в годы Первой мировой войны.
    30 декабря 1915 г. Великая Княгиня Елисавета Феодоровна, возглавлявшая общественный комитет помощи семьям русских воинов, в присланной из Москвы теле-грамме обращается в очередной раз к Владыке Александру с просьбой о содействии: «Ваше Преосвященство Епископ Александр! Не сомневаюсь, что Православное Духовенство, руководимое своими Архипастырями, откликнется на призыв Комитета и окажет свою помощь при производстве сбора, я, тем не менее, считаю необходимым обратиться к Вам, Владыко, со смиренной просьбой оказать свое Архипастырское содействие по организации тарелочного сбора во вверенной Вам Епархии и тем помочь моему Комитету исполнить возложенную на него задачу призрения семей наших дорогих воинов, защищающих своею кровью Православную веру и Святую Русь, а также и положивших свой живот на поле брани».
     В годы Первой мировой воины сам Владыка Александр организовал сбор пожертвований на военные нужды, помощь вдовам и сиротам, отряды братьев милосердия, действовавших на передовой, в чьи задачи входило погребение убитых, госпитализация раненых и исполнение последней воли умирающих. Поэтому в то время на имя Правящего Архиерея поступали и такие необычные прошения:

    «Преосвященнейшему Александру, Епископу Вологодскому и Тотемскому от иеромонаха Антония Семигородской Успенской пустыни Вологодской епархии. Покорнейшее прошение:

    Движимый чувством любви и преданности к Царю и Отечеству, в эту тяжелую годину испытания не могу спокойно относиться к тому положению, которое неминуемо создается на театре военных действий, и соболезную раненым нашим братьям, нуждающимся в помощи. Если бы не был лишним в числе братьев милосердия, я во всякое время готов бы был выбыть на театр военных действий для оказания возможной помощи. Поэтому прошу Ваше Преосвященство, если найдете возможным, благословите меня на войну, сообщив об этом непосредственно надлежащему начальству для соответствующих распоряжений.

    Иеромонах Антоний».

    На прошении стоит резолюция Владыки Александра от 30 октября 1914 г.
       «Исполнить».

    Первая мировая воина и последовавшая за ней февральская революция 1917 г. потрясли все больше отступавшую от Бога Россию, а вместе с ней Русскую Православную Церковь. Реакция, в среде священнослужителей, на весть об отречении Царя от Престола, была полярной. Одни встретили ее с душевным смятением, а другие (чего греха таить) с радостным облегчением. Например, знаменательным был такой факт, что еще до официально объявленного поминовения «благоверного Временного правительства», в Святейший Синод в начале марта 1917 г., из епархий посылались телеграммы, с просьбой об инструкциях по поминовению новых властей за богослужениями. Такую телеграмму отправляет и Владыка Александр, до глубины души опечаленный вынужденным отречением от Престола Царя Николая. В телеграмме на адрес Священного Синода он пишет: «Вследствии обращения ко мне военных властей с требованием, смиреннейше прошу в виду пропечатания телеграфным агенством актов отречения от Престола дать указания относительно поминовения их за богослужениями. Александр, Епископ Вологодский».
    В связи с этим, хотелось бы сделать необходимое авторское отступление. Не с той целью, чтобы осудить, даже в малейшей степени, тех архиереев, которые посылали в Священный Синод телеграммы, с просьбой – «о разъяснении». И не с той целью, чтобы осудить сам Священный Синод, опубликовавшем в газ. «Известия» за 6 марта 1917 г. «Обращение», в котором, в качестве ответа на множество телеграмм из епархиальных центров, было дано благословение – «молиться за богодарованное Временное правительство». Это «Петрово отречение» было промыслительно попущено Господом, для того, чтобы отрекшиеся сами могли понять: от чего они отреклись? Кого они предали?..
    Да, были и предатели, причем в немалом количестве, которые, сразу же после публикации вышеупомянутого «Обращения», засыпали и Священный Синод, и канцелярию Временного правительства, заверениями в самых верноподданнических чувствах, более того, давали указания по вверенным им приходам: собирать подписи, в поддержку новой власти. И таких подписей было собрано не тысяча и не две, а многие и многие сотни тысяч. Воистину, повторилось евангельское: «Царя ли вашего распну? Первосвященники отвечали: нет у нас царя кроме кесаря» (Ин. 19; 15). Так и ныне, последовал ответ: «нет у нас правительства кроме Временного». И, только шесть епископов Русской Православной Церкви остались верными своему Государю, ибо, несмотря на требования военных властей, продолжали возносить молитвы об Императоре Николае II во время богослужений.
    Покаяние было горьким. Ибо все отступившие от Присяги Царю архиереи, священники и миряне, прошли через молох ГУЛАГа, через ссылки и лагеря, через притеснения по вопросам вероисповедным. А, тогда, в первых числах марта 1917 г., в столице и крупных городах – шампанское лилось рекой. Народ праздновал и веселился, и славил Государя, за столь благоразумный и благородный поступок – отречение от Престола. Праздновал не только рабочий люд, но и государственные чиновники, мещане, офицеры, дворяне и даже некоторые представители Дома Романовых. Разумеется, многие представители вышеупомянутых сословий, консервативное большинство, не участвовали в этой черной вакханалии, но факт остается фактом: улицы бурлили, водка и шампанское лились рекой, участники всех этих застолий и демонстраций возносили здравицы Временному правительству. «Царя ли вашего распну?... нет у нас царя кроме кесаря!...» Похмелье было жестоким.
    Еще в августе 1917 г. (то есть, до пришествия большевиков) епископ Алексий (Симанский) – будущий Патриарх, в письме архиепископу Новгородскому Арсению (Стадницкому) говорил о том, что мы тяжко согрешили. Ибо, отвергая власть богодарованную и принимая власть человеческую, совершили грех, за который пошлет Господь наказание в лице тирана, который будет править нами гораздо страшнее, чем в иные темные периоды Самодержавия... 
    Тогда, еще никто не догадывался, насколько это будет – страшнее. И, лишь после убийства Царской Семьи в Екатеринбурге, многие это поняли. Уже на следующий день, по получении вести о совершившемся цареубийстве, Святейший Патриарх Тихон отслужил панихиду об убиенной Царской Семье. После окончания богослужения на праздник Казанской иконы – 8/21 июля 1918 г., он произнес грозную  обличительную речь в отношении богоборческих властей: «А вот мы, к скорби и стыду нашему, дожили до того времени, когда явное нарушение заповедей Божих уже не только не признается грехом, но и оправдывается как законное. Так, на днях совершилось ужасное дело: расстрелян бывший Государь Николай Александрович... Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его...»
    Это слово Патриарха явилось первым гласным призывом к покаянию во грехах цареубийства и цареотступничества.
    Многими этот призыв Патриарха был услышан, и многие поняли степень своего падения. Понял это в августе 1917 г. епископ Алексий (Симанский), понял в июле 1918 г. святитель Тихон Патриарх Московский и Всея Руси, понял митрополит Макарий (Невский), хочется надеяться, что понял и Первомученик Российский свт. Владимир (Богоявленский), и множество архиереев, священников и мирян. Нужно это понять и нам.

    Но вернемся к нашему повествованию и продолжим рассказ о священномученике Александре (Трапицыне). В июле 1917 г. епископ Александр участвовал в работе двух Всероссийских съездов: ученого монашества (с 7 по 15 июля) и представителей от монастырей (с 16 по 23 июля), проходивших в Свято-Троицкой Сергиевой Лавре.
Первый съезд начался с молебна у раки преподобного Сергия Радонежского в Троицком соборе, который совершил Высокопреосвященнейший Тихон, Архиепископ Московский и Коломенский, будущий святой Патриарх Тихон. Вместе с епископом Алатырским Назарием ему сослужил и Владыка Александр. На съезде он был избран председателем первой секции «Об ученом монашестве на духовно-учебной и неучебной службе».
    Епископ Вологодский и Тотемский Александр участвовал и в Поместном Соборе Русской Православной Церкви, проходившем в 1917-18 годах, в Москве, под гул революционной канонады. Сразу после избрания Патриарха, Вологодское епархиальное собрание во главе со своим Архиереем посылает ему телеграмму: «Вологодское епархиальное собрание с Преосвященным Председателем своим во главе, приступая к великому делу устроения церковного в области Вологодской, переносится мыслью и любящим сыновним сердцем к Святейшему Главе Церкви Православной, испрашивая Святительского благословения на предстоящие труды и принося молитвенное пожелание, да укрепит Пастыреначальник Христос святейшего отца нашего Тихона Патриарха на многотрудном подвиге пастырского служения его во славу Церкви Российской.
    Председатель Епископ Александр. Товарищ председателя священник Богословский Константин».

    Известно также письмо Святейшего Патриарха Тихона Преосвященному Александру по поводу сохранения церковных библиотек и архивов, датированное мартом 1919 г., в котором он писал: «…признаю необходимым осведомить Ваше Преосвященства о сообщенном делегации Высшего Церковного Управления Управлением Делами Совета Народных Комиссаров изложенном заключении VIII отдела – в надежде, что Вы не преминете принять все со своей стороны меры к широкому оповещению вверенной Вам паствы о возможности сохранения, при ее желании, разрушаемых ныне церковных библиотек и архивов – в случае крайней необходимости находя для них помещение в притворах и даже самих храмах в приличествующих местах».
    Письмо Патриарха Тихона было очень актуальным так как, например, в конце 1918 г. был уничтожен архив Вологодской Духовной Семинарии расквартированными там красноармейцами. В 1921 г. Владыка Александр был арестован и до 1924 г. на Вологодской кафедре его замещали епископы Александр (Надеждин) и Николай (Караулов). В 1928 г. архиепископа Александра направили в гор. Самару, где находился на кафедре до 1933 года. В этом году его арестовали и вернулся он назад лишь в 1936 г. Кафедральный Покровский собор в Самаре в то время был уже захвачен обновленцами, как впрочем, и другие храмы. Епархией он в то время уже не управлял, хотя имел титул архиепископа Пугачевского (с февраля 1915 г.) Владыка служил в маленькой Спасо-Преображенской) церкви, где иной раз в праздники служили во двенадцать священников, ибо служить им было больше негде. В ноябре 1937 г. Владыку арестовали повторно и после месяца изнурительных допросов, тройка НКВД приговорила его к расстрелу. Вместе с другими самарскими священнослужителями, архиепископ Александр был расстрелян в ночь с 13 на 14 января 1938 года. Именно эта дата установлена Архиерейским Собором, как празднование памяти самарских священномучеников.
    Всю свою жизнь Владыка Александр служил Небесному Царю и оставался верным Царю земному; до конца своих дней он оставался твердым монархистом. Бог прославил своего служителя, ибо его лик запечатлен теперь со святыми Царственными мучениками и святым Патриархом Тихоном на иконе Новомучеников и Исповедников Российских. Всю свою жизнь, жил ли он на приходе гор. Вятки, или во время ректорства в Калужской духовной семинарии, или будучи викарным епископом Владимирской епархии, или на Вологодской и Самарской кафедрах, всюду Владыка шел по пути бескомпромиссного служения Истине.
    В числе тех, кто управлял Вологодской епархией, после ареста Владыки Александра, был и епископ Вельский Николай (Караулов).

    Будущий епископ Николай родился 28 мая 1871 г. в селе при Введенской Томашской церкви Кадниковского уезда Вологодской губернии. Отец его, Аполлоний Караулов, был сельским священником Вологодской епархии. Николай учился в Вологодской духовной семинарии и в 1893 г. окончил ее. В том же году, 15 сентября, архиепископ Вологодский и Тотемский Израиль (Никулицкий) определил его псаломщиком Георгиевской церкви г. Вологды, а 26 декабря рукоположил в сан диакона к этой церкви с исполнением обязанностей псаломщика. Прослужив при храме св. Георгия год, о. Николай был перемещен в Вологодский Спасо-Всеградский собор. Здесь он удостоился серебряной на Александровской ленте медали, выбитой в память царствования Императора Александра III. В клировой ведомости Спасо-Всеградского собора за 1896 г. есть помета о псаломщике-диаконе Караулове: «в году сказал 4 проповеди; поведения отлично хорошего; весьма скромен и миролюбив».
    14 сентября 1898 г. о. Николай был рукоположен во священника епископом Вологодским и Тотемским Алексием (Соболевым) с оставлением на прежней вакансии псаломщика при том же соборе. Наконец, он получает штатное место священника при Вологодском кафедральном соборе, куда был назначен по резолюции преосвященного Алексия от 7 сентября 1900 г. Однако в кафедральном соборе о. Николаю довелось послужить всего пять месяцев. По желанию прихожан городской Екатерининской церкви он был перемещен к ней тем же архиереем в 1901 году.
    Всевышний, «совершающий все по изволению воли Своей» (Еф. 1; 11), нередко попускает благочестивым людям испытания, порою даже значительные, смысл коих полностью может быть уяснен лишь в свете учения о Божественном Промысле, премудро ведущем всех ко спасению. Так получилось и с о. Николаем. «В самую раннюю пору жизни меня постигло страшное испытание, - говорил он впоследствии. Устроился я, снискал расположение своих прихожан, стал работать на духовное благо своей паствы, как разразилось надо мной несчастье, настиг меня страшный удар».
    Горькому событию в жизни о. Николая предшествовало одно знаменательное обстоятельство при встрече с духоносным старцем. В 1900 г. группа вологодских священнослужителей, среди которых был и о. Николай, совершила па паломничество в Гефсиманский скит при Троице-Сергиевой Лавре. Прибыв в скит, священники приложились к чудотворной иконе Божьей Матери Черниговско-Гефсиманской, затем прошли в келию знаменитого старца иеромонаха Варнавы (такой порядок был установлен самим батюшкой). После иерейских приветствий о. Варнава с интересом стал расспрашивать их о тамошней жизни, о службе и о прочем. Речи великого старца были исполнены глубокомысленных поучений. Вдруг батюшка пристально взглянул на священника Караулова. Позже о. Николай вспоминал об этом случае так: «Среди разговоров о. Варнава, устремив на меня долгий взор, который так и проникал в душу сердца, каким-то особенным тоном сказал: «Бедные, бедные, как вы живете...». Эти слова навсегда запечатлелись в моем сердце. Да и как не запечатлеться, когда они так ясно выполняются в моей жизни; как не вспомнить доброжелательность старца, с такою жалостливостью говорившего о моей будущей судьбе, о моей несладкой доле. Скоро после того, я, молодой иерей, лишился любимой жены, оставившей мне троих малолетних детей, слова старца не забудутся никогда, ибо они проливают утешение в душу мою в минуты скорби».
    Надо сказать, что о. Николай Караулов состоял в родстве со священниками Василием и Александром Углецкими, ибо был женат на их двоюродной сестре Александре Аполлоновне Углецкой. Ее родной брат, Алексий Аполлонович Углецкий, был довольно известным в Вологде священником – преподавал в епархиальном училище, расположенном при женском Горнем Успенском монастыре, сам служил в Ильинском храме. В 1931 г., священник Алексий Углецкий, вместе с епископом Николаем (Карауловым) был арестован по делу «священников Горбачевского кладбища г. Вологды».
    Александра Аполлоновна Углецкая, как и муж ее, о. Николай, родилась в семье сельского священника. Надо сказать, что ее отец, священник Аполлоний Алексеев Углецкий был младшим ребенком в семье и получил духовное образование, благодаря помощи своего старшего брата, о. Николая Углецкого. Отец Николай Углецкий являлся родителем священников Василия и Александра Углецких. Н.П. Беляева, дочь вологодского священника,  вспоминала со слов своей матери: «Александра Аполлоновна училась в Вологодском епархиальном женском училище, которое помещалось в Горнем Успенском монастыре. Была сирота, училась на казенном содержании. Она худенькая была, у нее был туберкулез; еще когда училась, болела. Умерла она рано; вместе с нею умер маленький сын Михаил. Похоронена на Богородском кладбище, там был мраморный памятник». Александра Аполлоновна скончалась, едва достигнув 25 лет. На руках молодого вдовца оказались трое маленьких детей: Алексей, Ольга и Анатолий; старшему, Алеше, минуло всего семь лет.
    Отец Николай тяжело переживал смерть супруги. Горе было так велико, что никакие испытанные способы утешения не приносили ему облегчения. Но невозможное человекам возможно Богу, и Господь помог страждущему иерею в его скорби. Утешил о. Николая известный в Вологде старец, священник Вознесенской церкви Александр Баданин. Позднее о. Николай рассказывал об этом так: «Не высказать глубины моего горя; я был близок к отчаянию. Я чувствовал физически, что это непосильное бремя гнетет меня и придавливает к земле. Впереди предстоял мне скорбный путь существования с малыми детьми. Ни в чем положительно не находил я себе утешения. Слова участия даже близких людей не достигали своей цели. И вот однажды, когда чувствовал себя ужасно тяжело, изнемогал от скорби, должно быть, Ангел-хранитель вложил мне мысль: иди к о. Александру. Его я иногда ранее посещал и пользовался его любовью и расположением. Пришел я в Вознесенскую церковь, где о. Александр закончил служение литургии. Долго-долго после этого он оставался в алтаре и, выглянув в северную дверь на мгновение, снова скрылся в глубине его. Наконец, выйдя оттуда к поджидавшим его богомольцам и проходя мимо меня, заметил: «Знаю, что тебе нужно». Те же слова снова повторил он еще два раза, проходя мимо меня. Потом, остановившись предо мною, говорит: «Иди ко мне в дом».
    Повинуясь его велению, я отправился в его квартиру. Прошло довольно долгое время, приходит и он домой. Не поздоровавшись со мною, он начинает нервно ходить по комнате, потирая свои иззябшие руки. Заговори он со мною по обыкновенному, начни утешать обычными словами утешения и сочувствия, уверен, что достиг бы своей цели. Но о. Александр поступил не так. Пройдя несколько раз по комнате взад и вперед, он останавливается пред портретом приснопамятного о. Иоанна Кронштадского, висевшим на стене, и произносит: «Господи, вот человек, который ради Бога оставил семейную жизнь, оставил жену ради служения Богу и ближнему. Сам оставил по доброму желанию, и Господь во всем помогает ему. Когда же Господь по воле Своей отнимает друга жизни, то Он еще более заботится о том человеке, дает ему крепость и силу, значит, считает достаточно сильным и могущим вынести эту тяжесть. Он подкрепляет его Своею благодатью».
    Поверите ли: с каждым словом о. Александра я всем существом чувствовал, что с меня сваливается моя тяжесть, и я ушел от него обновленным, укрепленным душей и телом и совершенно успокоенным. И уразумел я тогда, какую благодатную силу утешения скорбящих даровал Господь Своему верному служителю о. Александру».
Всю жизнь потом Владыка Николай хранил благодарную память о своем благодетеле — праведном старце Александре.
     Служение священника Караулова при храме св. влмч. Екатерины продолжалось. В 1903 г. он награжден набедренником, в 1905 г. – скуфьей, в 1909 г. – камилавкою. Он часто проповедует как в своем храме, так и при архиерейских службах. Несмотря на то, что о. Николай не мог жертвовать значительные суммы, он отличался благотворительностью. Так, он входил в число пайщиков Попечительства о бедных воспитанниках Вологодской духовной семинарии в 1900-1904 гг. Жертвовал на постройку здания для образцовой школы при Вологодском епархииальном женском училище в 1909 г. С 1901 по 1905 годы священник Николай Караулов состоял членом Вологодского отдела Императорского Палестинского общества. В 1905-1906 гг. он выступает с лекциями на Публичных религиозно-нравственных чтениях, организованных Вологодским Православным Церковным Братством во имя Всемилостивого Спаса и проходивших в Братском доме.
    Екатерининский храм, в котором служил о. Николай, находился напротив Вологодского мужского Свято-Духова монастыря. Невдалеке от храма стоял дом, где жил о. Николай.
    В 1907 г. в пастырской практике о. Николая произошел примечательный случай, о котором он рассказал на страницах «Церковного Слова», издания Православного Братства во имя Всемилостивого Спаса.
    «21-го декабря прошлого года я собрался идти к вечерне в Свято-Духов монастырь, чтобы помолиться у гробницы преподобного Галактиона, но внутренний голос удерживал меня. Действительно, мне надо было остаться дома. В начале 5-го часа вечера приходят в мою квартиру две девицы, усердно молятся Богу пред иконами и благоговейно подходят ко мне на благословение. Лица их были очень взволнованы». Это были мещанка и крестьянка с Рязанщины, случайно втянутые через подруг-иоанниток в секту мнимых почитателей Всероссийского пастыря о. Иоанна Кронштадского. Обе девушки хотели вступить в монастырь, но оказались обманутыми сектантами. Руководители секты для начала отправили их по разным городам продавать венки, пояски и другие товары, якобы по поручению и благословению о. Иоанна. Так они оказались в Вологде, где задумались о своем положении. «Долго я беседовал с достойными глубокого сожаления девицами о заблуждении, в какое они были введены, и о правом пути жизни. Они вполне искренне осознали свое заблуждение и 22 декабря исповедовались у меня, а 23 декабря приобщились Тела и Крови Христовых.
    И после этого покаявшиеся иоаннитки несколько раз бывали у меня. Они высказывали свое горячее желание устроиться в монастыре. Намерение их ехать обратно в Петербург в иоаннитскую общину для того, чтобы передать туда все книжки и деньги, я отклонил, а посоветовал ехать в Кронштадт к о. Иоанну и просить его устроить их в одном из женских монастырей, созданных батюшкою. Я дал девицам письмо к о. Иоанну, в котором сообщал, что рабы Божьи Клавдия и Евдокия были увлечены в секту иоаннитскую и посланы их вожаками для продажи венков к нам, в Вологду, потом поняли свое ложное положение, раскаялись и приобщены мною Святых Таин. В письме я передал о желании девиц поступить в монастырь и просил о. Иоанна принять их в какой-либо из его женских монастырей.
    Через некоторое время Клавдия и Евдокия писали мне, что они по приезде в Кронштадт удостоились видеть о. Иоанна и передали ему мое письмо. Прочитав его, батюшка взволновался и сказал несколько раз: «Ах, они мошенники, ах, они мошенники, что они над вами сделали!». Потом о. Иоанн дал им на дорогу 10 рублей денег и велел ехать в монастырь к игумении.
    После обращении Клавдии и Евдокии, у меня были еще три девицы-иоаннитки, они искренно сознались, что находятся на ложном пути, исповедались в своих грехах, причастились Святых Таин и отправились в родные деревни, чтобы там в семьях своих трудиться для Бога и людей».
    Предреволюционные годы жизни о. Николая не были отмечены яркими событиями. Их содержанием являлся разнообразный и напряженный труд. «Если кто епископства желает, доброго дела желает», - пишет св. апостол Павел к Тимофею (1-е Тим. 3; 1), подразумевая, по мнению некоторых толкователей, реальность мученичества первых архиереев. По стране уже прокатилась компания вскрытия святых мощей (1919-1920 гг.), изъятия церковных ценностей (1922 г.). Множество служителей алтаря Христова стали жертвами богоборческой власти, причем ненависть гонителей Церкви в первую очередь была обращена на преосвященных архипастырей. Принятие епископского сана в таких условиях означало полную готовность на страдания и смерть за Христа. И когда Господь призвал 52-летнего о. Николая к высшему церковному служению, батюшка всецело положился на волю Божию. При монашеском постриге ему было оставлено прежнее имя. А 8/21 октября 1923 г. состоялась его хиротония во епископа Вельского, викария Вологодской епархии.
    Об административной деятельности преосвященного Николая ничего пока неизвестно. Повидимому, он, как и его предшественник по Вельской кафедре епископ Антоний (Быстров), управлял делами викариатства, имея основным местом пребывания Вологду. Келейником Владыки был Андрей Хомяков, иподиаконами Борис Староверов (будущий муж дочери епископа Ольги), Николай Большаков и Алексеи Ропаков. Вскоре Владыке пришлось принять на себя временное управление Вологодской епархией; очевидно, это произошло в 1924 г., после ухода с Вологодской кафедры преосвященного Александра (Трапицына). В 1925 г. Владыку Николая первый раз арестовали, он содержался в Вологодской тюрьме, затем его освободили. С 1926 г. епархиальным архиереем стал высокопреосвященнейший Сильвестр.
    Протоиерей Алексий Резухин, который тогда мальчиком начинал прислуживать в храме, вспоминал об этом так: «Вологодскую кафедру до архиепископа Амвросия занимал архиепископ Сильвестр (Братановский), член Временного Патриаршего Священного Синода. Он находился в Москве и только периодически бывал в своем кафедральном городе. Архиерейское служение в Вологде осуществлял епископ Николай. Он совершал богослужения в храме св. влмч. Екатерины, где до епископской хиротонии был священником. Епископ Николай (Караулов) – это был совершенно седой старец с длинной бородой, и голубыми глазами».
    В 1927 г. владыка Николай подал прошение об уходе с Вельской кафедры и был уволен на покой. Однако служение его в Вологде продолжалось и после отхода от епархиальных дел. В конце 20-х годов один за другим стали закрывать городские храмы. Была закрыта и церковь св. Екатерины, что произошло весной 1930 г. Православные священнослужители – из тех, кто еще оставался на свободе – сосредоточились в двух действующих храмах Патриаршей Церкви на кладбищах Богородском и Горбачевском.
    Протоирей Алексий Резухин писал об этом так: «В 1930 г. в Вологде собрались три архиерея: Управляющий епархией – архиепископ Амвросий (Смирнов) и два викария – епископ Николай (Караулов) и епископ Аполлос (Ржаницын). После того, когда осталось два храма, то архиереи стали служить так: на Горбачевском – Амвросий и Николай, а на Богородском – Аполлос.
    Помню, как служили три архиерея вместе. Такая служба была на Горбачевском 1-го сентября по новому стилю 1930 г. Это был праздник прп. Герасима Вологодского. Я был накануне праздника вечером. Из-за обилия народа войти в храм было трудно. 7-го декабря по новому стилю 1930 г. в день праздника св. влмч. Екатерины служили вместе три архиерея на Богородском. Накануне они же во время всенощной читали акафист святой великомученице. Служба была очень торжественная. У каждого архиерея был свой жезлоносец».
    Вторичный арест епископа Николая последовал в 1931 г. Владыка был отправлен по этапу. Согласно записям в дневнике протоиерея Александра Подстаницкого, владыка умер в апреле 1932 г. в Новосибирской тюрьме. В 9-й книге «Истории Русской Церкви» указывается дата его смерти – 17 апреля 1932 г. Существует и другое предание о кончине владыки, переданное Н.П. Беляевой: «Я спросила одну знакомую: где он помер? Она рассказала, что епископ умер в Вологде, когда колонну заключенных, в которой он находился, вели на железнодорожный вокзал для пересылки. Владыка упал на дорогу и скончался. Это видели верующие, которые следили за его путем. Где он похоронен неизвестно».
    Добрым подвигом подвизавшийся, пострадавший и увенчанный от Бога драгоценным венцом мученичества, епископ Николай мог бы повторить вслед за святым апостолом Павлом: «Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение» (Фил. 1; 21).
    Одновременно, в те же годы, когда епископ Николай подвизался на Вологодской кафедре, викарным архиереем Великого Устюга был епископ Софроний (Арефьев). В период с 1924 по 1937 годы, из семи правящих в Великом Устюге архиереев, он пробыл на кафедре долее всех, с 1927 по 1932 годы. Именно в период служения Владыки Софрония началась вторая волна гонений против православных христиан в северодвинском крае. 1928 г. был отмечен арестом и убийством епископа Никольского Иерофея. 1929-30 гг. – разгромом руководящего ядра движения «иерофеевцев».  Под волну этого разгрома попал священник Александр Углецкий. В 1931 г. началось громкое дело монахинь Иоанно-Предтеченского монастыря, ибо все они, так или иначе были связаны с епископом Иерофеем. Гребнем этой волны была захвачена и та группа священников Патриаршей Церкви, в которую попал и протоиерей Василий Углецкий; в подвале Михайло-Архангельского монастыря они были расстреляны без суда и следствия. Почти одновременно с делом монахинь Иоанно-Предтеченского монастыря в Вологде прошло дело священников Горбачевского и Богородского кладбищ, через которое проходили епископ Николай (Караулов) и его шурин, священник Алексий Углецкий.
 
    Архиепископ Софроний (Арефьев Иван Алексеевич) родился 19 марта 1879 г. в Шадринском уезде Пермской губернии в семье псаломщика. В 1899 г. окончил Пермскую духовную семинарию. В 1903 г. окончил Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия и назначен помощником инспектора Иркутской духовной семинарии. С 29 сентября 1905 г. назначен преподавателем той же семинарии. 28 февраля 1912 г., после рукоположения в сан священника, назначен инспектором семинарии, а в 12 августа 1914 г. ректором той же Иркутской семинарии. В этом же году он был возведен в сан протоиерея. Овдовев, протоиерей Иоанн Арефьев был в 1915 г. пострижен в монашество, с возведением в сан архимандрита. В 1916 г. он был направлен в Китай с Русской духовной миссией. После революции возвратился в Россию, и 10 июня 1919 г. был хиротонисан во епископа Семиреченского и Верненского с откомандированием в Якутск, для управления Якутской епархией. С 1920 г. Владыка Софроний становится епископом Якутским и Вилюйским. В первые месяцы 1922 г. епископу Софронию поручено управление Петропавловским викариатством Омской епархии, с оставлением за ним Якутской кафедры.
    Под «давлением» сибирских обновленцев, уже с самого начала раскола уклонился по линии наименьшего сопротивления и был назначен епископом Новониколаевским. Потеряв связь с центром Русской Православной Церкви, он вынужден был с епископом Гавриилом (Воеводиным), 28 октября и в последующие месяцы 1922 г. рукоположить во епископов женатых протоиереев: Петра Блинова во епископа Томского и Сибирского, Александра Авдентова во епископа Новониколаевского, Иоанна Завадовского во епископа Барнаульского, Николая Чижова во епископа Иркутского. В конце этого же года был арестован в г. Новониколаевске и приговорен к двум годам лагерей. Срок отбывал на Соловках. После освобождения в 1924 г. принес покаяние Патриарху Тихону и был назначен управляющим Архангельской епархией. В 1927 г. был откомандирован для временного управления Великоустюжской епархией, но с 14 декабря того же года назначен епископом Великого Устюга. 24 февраля 1929 г. возведен в сан архиепископа. Велико-Устюжскую кафедру возглавлял до марта 1932 г.
    По сути дела, к этому времени, епархия была уже практически разгромлена, с одной стороны репрессиями от безбожных властей, которые на кладбище Великого Устюга устроили второй Бутовский полигон, с другой стороны – обновленцами, захватившими в городе почти все храмы, кроме пожалуй церкви Иоанна Праведного и кладбищенской церкви свт. Стефана. С 9 марта 1932 г. Владыка Софроний назначен управляющим Свердловской епархией, как архиепископ Ирбитский. С 13 февраля 1933 г. он был направлен в Уфу, а с 3 марта 1934 г. назначен архиепископом Олонецким, но в управление не вступал. С 11 мая того же года направлен на Свердловскую кафедру, но уже через месяц был назначен архиепископом Ижевским.
    Интересным будет то, что отец Сергий Яхлаков, в то время служил на приходе в г. Воткинске, то есть, в течении двух лет находился под началом архиепископа Софрония, который с 1927 по 1932 годы возглавлял кафедру родного для о. Сергия Великого Устюга. Есть основания полагать, что оба они знали об этом факте. Кстати, можно добавить, что во всех епархиях, куда-бы Владыку Софрония не направляли служить, он получал одно и тоже прозвище – «Каланча», по причине его очень высокого роста. Звали его так и в Удмуртии, и в Устюге.
    В феврале 1936 г. архиепископа Софрония направили в Краснодар, где был арестован 22 июня 1937 г. А, 2-го декабря 1937 г. постановлением Тройки УНКВД Крас-нодарского края приговорен к высшей мере наказания. Расстрелян 23 декабря 1937 г. в г. Краснодаре. Реабилитирован в 1989 г.
    Предпоследним архиереем Великого Устюга был священномученик Николай (Клементьев). Последним, архиепископ Питирим (Крылов), на котором в 1937 г. завершилось управление Велико-Устюжской епархией. Материал об архиепископе Николае (Клементьеве) очень обширен, и ждет своего автора, для написания книги о нем, поэтому будет удобным вынести рассказ о священномученике в конец настоящей главы.

    Архиепископ Питирим (в миру – Порфирий Симеонович Крылов), родился 26 февраля 1895 г. По окончании Тамбовской семинарии, состоял в числе вольнослушателей Казанской и Московской академий. Приняв монашеский постриг, проходил послушание в Иоанно-Предтеченском монастыре г. Казани. В 1921 г. был рукоположен в сан иеродиакона, в 1922 г. в сан иеромонаха. Уже через год был возведен в сан игумена и назначен настоятелем Иоанно-Предтеченского монастыря г. Казани. В 1926 г. возведен в сан архимандрита, а 4-го июня 1928 г. (по всей очевидности, после закрытия обители) хиротонисан во епископа Волоколамского. В том же году становится епископом Шуйским, викарием Иваново-Вознесенской епархии и Управделами Священного Синода. По сути дела, являлся секретарем митрополита Сергия (Страгородского). Епископ Питирим был тогда самым молодым архиереем Русской Православной Церкви, ибо хиротонисан в возрасте 33-х лет.
    С 25 сентября 1929 г. назначен епископом Орехово-Зуевским.
    С 17 марта 1931 г. епископом Дмитровским.
    18 мая 1932 г. возведен в сан архиепископа с поручением ему управления Московской епархией. В связи с этим, 13 февраля освобожден от должности управляющего делами Священного Синода. 9 июля 1934 г. награжден крестом на клобук.
    Судя по быстрому росту и восхождения по должностной лестнице, можно было с уверенностью сказать: недалеко то время, когда архиепископ Питирим получит белый клобук. Все говорило о том, что молодой архиерей скоро станет митрополитом. Но, Бог судил иначе. Ибо уготовал ему лучший удел. После ареста архиепископа Николая (Клементьева), митрополит Сергий (Страгородский) направляет своего управляющего делами в Великий Устюг. Архиепископ Питирим прибыл на новую кафедру 9 января 1936 г., как предполагалось – ненадолго, пока не решится вопрос о назначении другой, более подходящей кандидатуры для управления Северо-Двинской епархией. Но, как оказалось, он прибыл в Великий Устюг навсегда.
    Глядя на одну из последних фотографий Владыки Питирима, невольно обращаешь внимание на его взгляд. В выражении глаз Владыки нет отчаяния, или чувства безысходности, но есть то, что заставляет обратить внимание: это – смирение перед своей участью,  глубокое понимание, что из Великого Устюга последует путь вовсе не к дальнейшему карьерному росту, а напротив, скорбный путь на Голгофу. Путь не к получению белого клобука, а к белым одеждам и к венцу мученика. И, его взгляд, как если-бы говорит об этом: «Если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты» (Мф. 26;39).
    Архиепископ Питирим, в бытность своего архиерейства, совершал служение в церкви Иоанна Праведного, ибо Прокопьевский собор был захвачен обновленцами. После ареста 20 июня 1937 г. известия о нем прекратились. Данные здесь совершенно разноречивы. С одной стороны, есть основания полагать, что он погиб на этапе, с другой, существуют предположения, что Владыке Питириме удалось бежать. Но, как-бы то ни было, у автора нет сомнений, что ныне, с сонмом Новомучеников и Исповедников Российских он пребывает в небесных обителях.

    Как говорилось выше, материал о священномученике Николае (Клементьеве) настолько обширен, что впору отдельной книгой написать биографическое исследование о нем. Мы же, в рамках настоящей главы, можем предоставить лишь ограниченные сведения.
    Архиепископ Николай (в миру – Клементьев Николай Федорович) родился 6-го октября 1873 г. в семье священника, в деревне Лосево, Нерехтинского уезда Костромской губернии. В 1899 г., по окончании Санкт-Петербургской Духовной Академии, со степенью кандидата богословия, совершал служение на должности учителя логики (а с 1900 г. – латинского языка), в Александро-Нев-ском духовном училище Санкт-Петербурга.
    В мае 1904 г. Николай Клементьев был рукоположен во иерея, с назначением в Большеохтинскую Георгиевскую кладбищенскую церковь. Одновременно с этим, он окормлял Охтинский детский приют, в должности законоучителя. В декабре 1908 г. отец Николай был зачислен в число клириков церкви Сошествия Святого Духа на Большой Охте. В 1914 г. он овдовел, но продолжал служение в той же церкви. С марта 1919 г. возведен в сан протоиерея того же храма с назначением на должность благочинного 10-го благочиния г. Петрограда.
     В 1922 г. прот. Николай был арестован по делу «об изъятии церковных ценностей». По приговору ревтрибунала осужден на три года лагерей. Освобожден был через 9 месяцев и в 1924 г., после пострижения в монашество, был рукоположен во иеромонаха, а затем во епископа Патриархом Тихоном. Местом служения его стала Петроградская епархия, в должности епископа Сестрорецкого. 28 апреля и 25 мая (ст. ст.) 1925 г. совместно с епископами Венедиктом (Плотниковым) и Иннокентием (Тихоновым) подписал послания, предостерегающие паству от доверия обновленцам и рекомендующие воздерживаться от участия в подготовке к обновленческому собору.
    Результатом этого послания явился арест. После нескольких месяцев заключения, решением суда, в апреле 1926 г. был отправлен на три года ссылки в Иркутскую область. По окончании ссылки в 1929 г. до 1931 г. проживал г. Твери, с ограничением в местожительстве «минус шесть» (кроме шести главных городов РСФСР).
    В 1931 г. епископ Николай вернулся в Ленинград к своим замужним дочерям. Но в 1933 г. в стране началась всеобщая паспортизация. Не получив прописки в Ленинграде, Владыка Николай выехал в Тихвин, но и там прописан не был. После этого принял назначение от митрополита Сергия в Велико-Устюжскую епархию.
    Прибыв в марте 1933 г. в г. Никольск, в должности епископа Никольского, одновременно с этим, в мае того же года был назначен управляющим Велико-Устюжской епархией. Через три месяца, 11 августа, был переведен на кафедру Великого Устюга. С 9-го июля  1934 г., с присвоением ему звания архиепископа, стал именоваться как архиепископ Велико-Устюжской и Усть-Вымский. 7-го декабря 1935 г. последовал очередной арест, а затем срок заключения, из которого он уже не вернулся.
    Дожидался Владыка Николай вынесения приговора очень долго, почти десять месяцев. Суд вынес приговор – 5 лет ссылки в Казахстан, за «участие в контрреволюционной группе». 3-го ноября 1936 г. архиепископ Николай прибыл в село Ванновка Тюлькубанского р-на, Южно-Казахстанской области.
     В ссылке Владыка прожил чуть больше года, потому что 23 декабря 1937 г. был вновь арестован за «контрреволюционную деятельность» и уже через неделю, Тройкой при УНКВД по Южно-Казахстанской области был приговорен к высшей мере наказания, через расстрел.
    Расстрел состоялся 31 декабря 1937 г. в 24 часа 00 мин. По всей очевидности, время расстрела выбрано палачами не случайно; оно было как если-бы совершено ритуально, с принесением в жертву «духу революции»,  двадцатилетие которой советский народ торжественно отпраздновал в 1937 г. Дух требовал жертв. Дух «тайны беззакония», которая «в действии». Очевидно, именно поэтому, при вдумчивом прочтении страшных архивных документов, невольно ловишь себя на мысли, что все дела о «контрреволюционной деятельности» не имеют под собой политического основания, они – глубоко мистичны, и логика расстрельных приговоров, при внимательном рассмотрении их, формальна и поверхностна, так как являет собой лишь внешний покров иррациональной нечеловеческой сути этих дел.  От приговоров ЧК, ГПУ и НКВД  веет черной мистикой древних магических культов.
    К счастью, сохранилась обширная переписка архиепископа Николая, в бытность его пребывания на кафедре Великого Устюга, а также из ссылки в Казахстане, которая в течение долгих десятилетий тайно хранилась его духовными чадами, и лишь в 90-х годах, когда начался процесс массовой реабилитации всех прошедших через молох репрессий, увидела свет. В определенной степени, эти письма способствовали процессу подготовки дела о причислении архиепископа Николая к лику святых. На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года, святитель Николай (Клементьев) был прославлен в чине священномучеников.
    Раскроем же и мы некоторые из этих писем. Да позволят они нам глубже понять жестокую эпоху «века волкодава», позволят глубже понять и осмыслить внутренние переживания людей, знавших о молохе репрессий не понаслышке.
    Сохранилось семь писем священномученика к некой Екатерине Александровне в Ленинград (автору не удалось выяснить, кем она доводилась Владыке Николаю), в которых он рассказывал ей о своей жизни в Великом Устюге, и о своей позиции в отношении непростой духовной ситуации сложившейся в Русской Православной Церкви.
    О взаимоотношениях же митрополита Сергия (Страгородского), бывшего в те годы Местоблюстителем Патриаршего Престола и митрополитом Кириллом (Смирновым), как явствует то из 5-го письма к Екатерине Александровне, Владыка Николай рассуждал так: «Святейший Патриарх Тихон правил Церковью единолично, и не только после заключения, но и до заключения. А ведь соборное положение сего не допускает. Что же, виноват он в этом случае; или старое вино хотя-бы и с опасностью приходится вливать в новые мехи... И, однако это было нужно, спасительно, хорошо, хотя и нарушена форма установления.
    Нет в людях абсолютных злодеев и совершенных праведников. И чем выше духовно человек, тем больше он сознает себя неправедным. Посему, в деле отношения Владыки Кирилла и митрополита Сергия нельзя решительно винить одного и править другого. В том и другом есть правое и неправое. Но не нам их судить...
     Простите, может быть, я опять наведу на Вас скорбь, и за меня, что я все-таки настаиваю на единстве внешнем, и за Вас, что Вы снова будете раздумывать, правильно или нет Вы судите о настоящем церковном моменте. Не обнять ума Господня... На этом основании я боюсь осудить одного, как кривотолка, а другого сочесть, как постигшего ум Господень...»
    В 4-м письме к Екатерине Александровне также поднимается вопрос о взаимоотношениях митрополита Кирилла (с которым архиепископ Николай поддерживал дружеские отношения – прим. авт.) и митрополита Сергия. Здесь приводится мнение самого Владыки Кирилла, который указывал, что догматических разногласий между Патриаршей Церковью и ИПЦ, нет никаких, но есть разногласия организационные, или административные. Епископ Николай возражает корреспонденту (которая, по всей очевидности стояла на позициях митрополита Кирилла – авт.), что ересь арианства истребилась во многом благодаря административному таланту свт. Василия Великого, а не только из-за его богословских трудов. В конце письма епископ Николай пишет о том, что – «На днях праздновали 70-й юбилей священства, и из них 30 лет архиерейства бывшего здешнего архиепископа Алексия (Бельковского – авт.) 94-х летнего старца». Речь, по всей очевидности, идет о сентябре 1934 г. когда исполнялось 30 лет епископской хиротонии Владыки Алексия, потому что 70-летие священства у него выпадало на март 1937 г.
    Архиепископ Николай был арестован в ночь с 6-го на 7-е декабря 1935 г. Арест произошел через несколько часов после посещения Владыки Николая архиерея-старца, который жил в то время в Дымковской слободе, при храмах прп. Сергия Радонежского и св. влмч. Димитрия Солунского. Эта встреча, происшедшая после литургии праздника св. князя Александра Невского, стала для обоих последней.
    В 7-м письме, написанном в1935 г. архиепископ Николай указывает на крайне драматическую ситуацию в городе, когда власти хотели закрыть храм Иоанна Праведного (закрыт в 1940 г. – авт.) либо передать его обновленцам, которые обосновались уже во всех действующих еще храмах города, в том числе в кафедральном Прокопьевском соборе.
    Об обновленцах, Владыка Николай пишет следующее: «И не ревность о славе угодника (св. Прокопия – авт.) руководит обновленческим епископом, а раздражение, что народ не посещает храм его... Вообще сказать, какая художественная красота архитектуры, внутреннего убранства храмов – резьбы, иконописи, фресок, облачений (шитых золотом и серебром), икон уже погублено или обречено на гибель. В том же Прокопьевском соборе была такая огромная ризница, что известно было в научных кругах, а теперь буквально от нее ничего не осталось... Ныне, всю весну и лето, и наш храм был обречен на закрытие (церковь Иоанна Праведного – авт.) И мы, после того, как закрытие храма было или не утверждено или забылось, обложены дополнительным налогом огромным, от 500 до 4000 руб. в полной надежде, что если не произошло закрытие храма, то за неуплату налогов, причт и архиерей само собой лишатся права служения. Архиерея, милостью Божией, освободили от 4000 руб. налога, а за остальных пока внесены налоги, но обжалованы и ожидаем также, или сложения их, или убавления...
    Говорят же теперь, что церкви нужны только старикам да старухам. Не понимают, что все, чем живы и сейчас люди неверующие, взято или от веры вообще и христианства в особенности, что с изжитием принципов веры умирают духовно и морально сами люди. Эта моральная смерть широко охватила землю нашу...».
    Первое же письмо Владыки Николая хотелось-бы привести полностью, потому что в нем, он пишет не только о духовном разорении, происходящем тогда в Великом Устюге, но пишет и о его храмах, о живописной северной природе. Письмо было первое, и Владыка стремился дать своему корреспонденту, по возможности, полную характеристику епархии, в управление которой он вступил.
    «Дорогая о Господе, Глубокоуважаемая Екатерина Александровна.
Милость и благословение Господне да пребывают с Вами всегда. Тронут был глубоко сердечно Вашим приветом в далекий Устюг и благословением В. К-ла (Владыки Кирилла (Смирнова) - далее, без сокращений – авт.) Простите, что только теперь откликаюсь на Ваши приветствия.
    Прежде всего позвольте мне издалека и пространственно и еще по времени – приветствовать Вас со днем Ангела Вашего и молитвенно пожелать Вам во здравии и спасении плодотворно несколько еще позволяют и силы Ваши и время нас окружающее, трудиться на ниве Христовой, пожиная ея класы присноживотны и отметая плевелы.
    Я был очень тронут Вашим приветствием, долго думал об ответном отклике как Вам, так и Владыке Кириллу, но Вам вот придумал ответить через матушку Иулианию, а Владыке Кириллу так и не придумаю. Память его здесь жива. Мать его крестника – к ея великому горю – недавно скончавшегося, живет здесь и поет в храме, муж ее – прот. Клавдий (Тюрнин) – временно живет там в Усть-Куломе, где Владыка Кирилл также был и крестил мальчика.
    Природа здесь красивая. Панорама города и окрестностей живописная, воздух чистый, небо ясное, горизонт далекий, но земля и в действительности и метафорически грязная.
    Если у Вас, при окне в Европу, не веселы церковные дела и обстоятельства, то здесь на задворках и говорить не остается. Рассыпался горох на семьдесят дорог, и кто и как его соберет в один ворох и остережет его от хищников?
    А сколько славных преданий церковных здесь из глубокой старины ХIII века! Какая архитектурная красота храмов, в массе закрытых – и в городе и в селах! Какие церковныя древности, святыни, рукоделия! Цены нет. И все гибнет бессмысленно, бесценно. Из 30 храмов города открыты только 4: два православных и два обновленческих. Но и те далеко не пополняются при службах. Духовенство традиционное вымирает, нового или нет, или совершенно необразованное. Народ – разумно, стариков конечно веры не потерял, но запуган и прилежать к Церкви и Храму боится. И судить его за это нельзя, поскольку и мы сами и страшливы и пугливы. Настоящее епархиальное управление не только не похоже на прежнее, но и вообще управление. Руководствование Епархии, имевшей больше 300 приходов, арестами архиереев и духовенства, насилием обновленцев, иерофеевским движением – отпрыском иосифлянского раскола, разбито и разобщено до крайности. Приходские советы и батюшки боятся вступить в сношения с Владыкой, опасаясь, что эти сношения будут истолкованы и поставлены им в вину. С другой стороны, нередки и от гражданской власти предложения вступать в обновленчество, якобы в гарантию спокойного существования. Конечно, надо думать, это изобретение местного начальства, центр этому не покровительствует, иначе нечего бы и допускать к действию аппарат Патриархии, но от этого не легче. По всякому делу в центр не наобращаешься, да и места не потерпят подобных обращений и сократят обращающихся. Как-то надо жить. Единственная надежда на Господа, что Он устроит все нами житейские противоречия и неполадки. Ведь Он спит на возглавии корабля. В нужную минуту Он или Сам пробудится или Его пробудят мольбы погибающих, и Он запретит ветру и утишит волнение моря житейского. Эти дни празднования икон Божьей Матери Казанских и «Всех скорбящих радости» и примиряют нас с нашими скорбями, потому что и предки наши переносили ужасные скорби и обнадеживают нас в их прекращении, как в прежнее время полагал им конец Господь.
    Как то Вы поживаете? Как здоровье? Как и что теперь разрабатываете? Проанализировали ли Владимира Соловьева и его влияние на наших богословов и богословие? Недавно мне пришлось здесь встретить докторшу (женщину врача), учившуюся в женском медицинском институте в Петербурге в разгар студенческих забастовок. Она мужественно шла против них. Чтобы проверить себя и морально поддержать, она пошла к Соловьеву и тот одобрил ея поведение. Она так живо рассказывала об этом визите, помянула и о покаянии его в мечтах о соединении церквей, какое он произнес где-то в ученом собрании, будто бы он там прямо сказал, что теперь это соединение невозможно.
    Я такого факта доселе не знал и даже не слыхал. Интересно также она рассказала о докторе Минассине, как ему и мертвому преосвященные коллеги не дали покоя. Но всего интереснее ея рассказ о Льве Толстом и его пребывании у сестры в Шамордине. Какое потрясающее свидетельство о его самоосуждении и вместе о жестокости дочери и Черткова, не давших ему раскаяться. И какие это ценнейшие факты для Церкви Божией и ея правды.
    Прошу Вас усердно, когда будете писать Владыке Кириллу, потрудиться передать мое благодарное, за его внимание ко мне, приветствие. Слышно, что он пребывает в Красноярске. Временно или постоянно? И как его адрес?
     Вам же шлю сердечное пожелание здоровья, спасения, благополучия. Благодарю паки за Вашу память и приветствие и призываю на Вас Божие спасительное всещедрое и всесильное благословение и свое недостойное ходатайство к Нему за Ваше благополучие возношу. Господь да пребывает с Вами.

    Смиренный богомолец Ваш епископ Николай.
    Гор. Великий Устюг Северного края, улица Рабочая, дом № 15».

    Письмо Владыки Николая не датировано, но вне сомнений, оно написано в первой половине ноября 1933 года, о чем свидетельствует текст письма (праздники – Казанской иконы Божией Матери и «Всех скорбящих Радостей»). Ко всему, в 1934 г. Владыка был уже в звании архиепископа. От времени написания этого письма, в управлении епархией Владыка Николай прожил в Устюге еще два относительно спокойных года, хотя они и сопровождались периодически, по его высказыванию – «неприятными приглашениями на чашку чая, после которой, приглашенный не скоро приходит в себя».
    К счастью, для нас ныне живущих, сохранились записи архиепископа Николая, написанные им в период пребывания в ссылке в Южном Казахстане, которые рассказывают о всех подробностях ареста и нахождения в тюрьме Великого Устюга.
    Событие сие произошло вечером 6-го декабря 1935 г., а потому о последнем дне своего пребывания на свободе, Владыка рассказывает с особой ностальгической просветленностью и теплотой.
    «После литургии и молебствования святому благоверному князю Александру Невскому, я, по принятому обычаю, отправился прямо из Ивановской церкви (храма Иоанна Праведного – прим. авт.), по спуску от Красноармейской улицы к прорубям, на Дымково, чтобы поприветствовать маститого именинника архиепископа Алексия (Бельковского – прим. авт). Хотя Сухона встала уже недели три, но тропа была еще недостаточно углажена, проложена криулями между куч льдин и так как снегу выпадало еще мало и льдины были еще не покрыты им, то не раз приходилось не только спотыкаться, но и припадать до тропы.
    Таисия вышла на берег и увидивши, что я трудно иду, сошла под гору и встретив меня, повела под руку. В горе, также по обычаю, Таисия проделала ступеньки и мы легко поднялись в нее, только при самом выходе наверх берега не хватает ног; пришлось ложиться на грудь и карабкаться при помощи Таисии, по обходному косогору раньше взбежавшей на берег; я же убоясь скатиться вниз, не решился лезти этим косогором, где и ступенек проделать было нельзя. Напрасно я предупредил Таисию, чтобы она не делала в горе ступеней, напрасно ей говорил, что я поднимусь по въезду в деревню и оттуда вернусь несколько саженей к церкви, что мне это удобнее и безопаснее, а ей при ее болезни утруждать себя вредно: но она исполнила свое обычное усердие. Я зашел на минутку к ним в сторожку, чтобы отряхнуться от приставшего к рясе при влезании на верх берега снега; мать Степанида поздоровалась сдержанно, вопреки прежним встречам, выразив этим свое недовольство, что я не был у нее на именинах 11 ноября и даже не поздравил ее, вообразивши почему-то, что ея именины в декабре. Таисия мне говорила вскоре после имении ея, что Степанида ожидала и обиделась. Видя ее неприветливость, я посмеялся, что пришел к ней на «отдание» именин, которое по уставу церковному почти равно самому празднственному торжеству. Она рассмеялась и сказала веселей, что в уставе при упоминании отдания не упоминается об утешении братии и посему и она извиняется, что у ней нет угощения. Я же ей ответил: «долг платежом красен». Я вас звал 9 мая к себе на именины, Вы не пошли и я не посердился, а Вы меня не звали к себе на именины, а когда я не пришел, хотя бы и намеренно в оплату Вам за 9 мая, Вы не удовольствуетесь. Потом, когда я вернулся от Владыки Алексия, оказалось у ней приготовлен чай и наставлено угощение. Пришлось отведывать, хотя я и был сыт.
    После этих реплик я пошел к Владыке имениннику. Все у него в келейке было прибрано и принаряжено. Вообще старцу, со времени возвращения матушки Анны из ссылки и обслуживания его, жить стало спокойно, чисто, хозяйственно. Я принес ему поздравление от себя, Ивановской церкви, причта и старост, и передал ему чемоданчик с гостинцами и обычное месячное пособие на содержание, которое я выплачивал ему из поступлений епархиальных.
    Сейчас появился чай, Владыка стал расспрашивать о новостях московских и вообще церковных, устюжских и епархиальных. Насколько мог я удовлетворить его любопытству, рассказал ему из Вестника Патриархии определение о сложении сана архиерейского с епископа Креженского Павла, бывшего, кажется, руководителем единоверия не только в Горьковской епархии, но и в Ленинграде и на Урале. Мотивом к сложению сана указана невозможность в условиях настоящего времени соблюдать обеты монашества, а сложение монашества ведет само собою к снятию епископства. Рассказал я ему, что я встречал епископа Павла в 20-м году в Ленинграде, он приезжал туда по приглашению Никольских единоверцев и специально о. Алексия Шелепина. Так как на Охте было единоверческое кладбище и он пожелал посетить его, а путь его лежал мимо Собора Святого Духа, председатель же прихода совета Собора Василий Васильевич Кон-в, в то время близко знавшийся с Николаем Ивановичем Колышкиным, старостой Охтинских единоверческих церквей, и не знаю, в серьез, не знаю – меня подразумевая, восхвалявший единоверие пред православием (любимое его, часто повторяемое им выражение: «наши книги (старообр.) толстые, а значит и вера наша правильная», пристал ко мне, чтобы я встретил епископа у Собора, как его настоятель и пригласил его зайти посетить Собор. Вот тогда я видел его, показывал ему Собор, обращал его внимание на редкостные вещи Собора, провожал его до Единоверческого кладбища, а потом до квартиры Колышкина, где за чаем вслушивался более, чем сам говорил в речи о. Алексия Шелепина, епископа Павла, самого Колышкина и отчасти Василия Васильевича, не только превозносивших единоверие, но и мечтавших поставить его на место православия. Когда я заметил, что епископ Керженский – есть викарий Нижегородской епархии, посему подотчетен Нижегородскому архиепископу, то епископ Павел и особенно о. Алексий Шелепин напали на меня за «бюрократизм церковный», (что я обратил внимание их на требование канонов церковных это бюрократизм!) и я замолчал, считая бесполезным продолжать беседу. Майской заполночью я и Василий Васильевич возвращались от Колышкина (епископ Павел остался у него ночевать, а о. Алексий Шелепин ушел несколько раньше нас) и я довольно сурово высказался ему о беседе, что горделивость и заносчивость своей верой, хотя бы и правильной, делает людей подобными евангельским книжникам и фарисеям, которые тоже имели веру правильную, однако спасения не получили. Кто мог тогда предполагать, что так переменится настроение и убеждение епископа Павла? Больше я его не видел, но знаю, что потом он разошелся с о. Алексием Шелепиным, читал его обличительное послание Шелепину и Никольскому Совету, переметнувшимся к епископу Димитрию (Гдовскому – прим. авт.) и митрополиту Иосифу. Владыка Алексий, выслушав мое повествование, припомнил, что слагали епископы свой сан и прежде (епископ Красноярский Никон – член Думы), но по другим побуждениям.
    Духовная власть произносила им строгое осуждение, а епископу Павлу никакого осуждения не выразила, не то из страха перед гражданской властью, не то из сочувствия душевному состоянию епископа Павла (Волкова). - О московских настроениях, чтобы характеризовать их, я сообщил ему, что недавно получил письмо архиепископа Питирима (Крылова) – (архиепископ Велико-Устюжский с 1936 по 1937 гг. – прим. авт.), которое в осторожных выражениях давало однако знать, что и они непрочно себя чувствуют в Патриархии. Больше все Владыка интересовался Устюжскими делами и в частности моими. Не предвидя, что уже грядущим вечером мне уготована участь быть арестованным, я рассказывал Владыке об Ивановской церкви, о причте, об отношении Степана к НКВД и сослуживцам. Пришел старец о. Александр Шергин, с обычной ему шутливостью вторил он моим словам, вспоминал, как он сам храбро отвечал ГПУ при аресте Владыки Софрония (1927-32 гг. возглавлял Велико-Устюжскую епархию – прим. авт.). Матушка Анна накрыла стол и Владыка Алексий ни за что не отпустил меня без обеда, хотя я и видел, что Владыка устал и частенько во время моих разговоров закрывал глаза. Потрапезовав и отказавшись от чая, я посидел еще недолго и распростился со старцем, не думая никак, что больше его не увижу. Вернувшись в сторожку, я, как уже говорил, увидел накрытый стол и чай, и хотя только что у Владыки отказался от чая, должен был у них, чтобы не обидеть их, принять угощение. Я спешил пойти в Устюг, но Степанида и Таисия удерживали меня, чтобы я посидел у них, обещая меня проводить через Сухону до церкви Иоанна Праведного, чтобы в темноте я не сбился с дороги. Так и просидел я у них почти до 5-ти часов вечера, а потом они собрались и вышли меня проводить, но Степанида вернулась, а Таисия проводила меня до храма и распростилась со мной, тоже не предполагая, что больше не увидит меня на свободе.
    Я пришел в алтарь, разделся и сразу обнаружил, что потерял кисточку от четок бисерных, поискали в алтаре, в шубе, – нигде не нашли; в храме около выручек, где я долго разговаривал со старостами, рассказывая им об именинах, нигде не была ея. Всенощная шла обычно торжественным порядком. Проповеди я не говорил. Когда по окончании службы духовенство собиралось домой и прощалось со мной, то кто-то из них сказал: «до свиданья, до завтра». В это время настоятель, о. Стефан, был около престола и как бы невзначай сказал: «ну завтра, что еще будет». Мне показались его слова странными, но потом они ускользнули из внимания до времени.
    Как всегда, за эти два с лишком года проживания моего в Устюге, на квартире во второй части города, и после этой службы я пошел домой в сопровождении протодиакона и его супруги, а также Анны Степановны – богомольной женщины – жены плотника, жившей около церкви Симеона Столпника, ничего не подозревая распростились на углу Советской и Рабочей улицы, и я пришел домой. Спокойно горели лампады, заправленные утром, в комнате было тепло, на столе лежала куча газет и несколько писем сегодняшней почты, на кухне пахло всяким печеньем – то домохозяйка, завтрашняя именинница, уже приготовляла угощение. Я поздравил ее с наступающим днем Ангела. У Марии Евгеньевны – церковной старостихи храма Иоанна Праведного, сестры домохозяйки Екатерины Евгеньевны Копосовой, как обычно был готов самовар, я приготовил чай и с удовольствием сел отдохнуть после целого дня трудов, просматривая газеты и прочитывая письма. Мария Евгеньевна вошла с пакетом и весело сказала, как она наконец захватила в сельпо калоши № 12 на валенки. Я посмотрел покупки, поблагодарил М. Е. за хлопоты. Более часу сидел я за чаем, какое-то особо мерзкое настроение охватило меня. Так хорошо при свете лампад, смотрели из трех углов с образами лики святых. В половине одиннадцатого, я начал читать вечернее правило и на душе стало еще мирнее и отраднее. Раздается стук ко мне в окно; открываю занавеску, вижу стоят двое – один в военной форме высокого роста, другой низенький в гражданском пальто. Через окно высокий говорит: откройте дверь, мы пришли с проверкой паспортов.  Я сказал, что сейчас скажу хозяйке. Она поспешно вышла в сени, открыла входную дверь. В голосе узнаю агента НКВД Степанова...
    Вошли в комнату ко мне трое: Степанов, Аграновский и Пестовский. Степанов подошел к столу, на котором стояла лампа, сел, раскрыл портфель и вынул бумажку, напечатанную на машинке, предписыващую у меня произвести обыск... Степанов, прочитавши мне бумагу, вдруг заявляет: «Больше Вы Устюга не увидите, кого же Вы вместо себя назначаете служить здесь». Я ответил: кто меня назначил сюда, тот позаботиться и заменить меня другим... После этого Степанов предложил Аграновскому (или Абрамовскому) приступить к обыску, а Пестовскому объявил, что он будет понятым при обыске.
    Абрамовский таки бросился, как ищейка, в передний угол к столам и комоду, а Пестовский по его следам. Потом Абрамовский  остановился, пригласил меня от стола, за которым я сидел со Степановым, встать и тут же начал осматривать в карманах моих одежд... Обыск был унизительным: не удовольствуясь осмотром предметов найденных в карманах, обшарили жилет, брюки, затем заставили раздеться совсем. Осмотрели параман, рубашку, срезали ленту на фуфайке, даже наощупь проверили, нет ли чего на ногах под кальсонами. После того, когда Владыка оделся, началось нудное извлечение вещей из всех ящиков. Неожиданно Степанов потребовал у Владыки Николая книгу Сергия Нилуса «Протоколы Сионских мудрецов». Провокация эта была стандартной и применялась она во время обысков в течение многих лет. Иногда провокация срабатывала, но поскольку у Владыки эта книга отсутствовала, то он и отказался ее предоставить.
    Уязвленный спокойным отказом архиепископа, Степанов стал сам снимать книги с полок и переносить их на стол. Когда же ему попалась книга Снессаревой «Земная жизнь Пресвятой Богородицы», то начал трафаретно обличать Владыку в заведомом обмане темных народных масс. Вскоре сотруднику ГПУ попались на глаза листки «Троицкого слова», отчего он с радостью возвестил, что это и есть Сергий Нилус. Архиепископ Николай на это только посмеялся, потому что общим здесь было только издательство.
    После двух часов обыска отыскать что-либо компрометирующего не удалось, о чем по всей очевидности было  доложено начальству. Около часу ночи прибыл уполномоченный НКВД по Великому Устюгу Щебнев. В его присутствии проверка стала более детальной. Теперь проверяли не только каждую книгу, но также подробно все бумаги и церковную утварь. Придрались даже к ставленническим грамотам – где написаны и кем. Как если-бы они не знали, что Владыка  рукоположен законно и прибыл в Устюг по направлению из Патриархии.
    Уже глубокой ночью, из дома № 24, на той же улице Рабочей, привели еще одну понятую, женщину. Когда же стали осматривать свечи, то Владыка стал пламенно взывать к Божьей Матери, потому что в стопке книг, рядом со свечами лежал пакет с церковными деньгами в сумме шести тысяч. Архиепископ Николай так вспоминал об этом эпизоде: «Меня охватило беспокойство за судьбу этих денег. Я устремил свои взор на образ Боголюбской иконы Божией Матери, висевшей против меня на стене и стал просить Владычицу: «докажи Пресвятая, что и ныне совершаешь ты чудеса, закрой глаза этому богохульнику на церковные суммы». Чем больше скидывал с полки на пол книг Степанов, тем напряженнее просил я Владычицу о помощи. Вот он уже скидывал с ящика все книги, открыл ящик и увидев там переложенные бумагой и пеленами облачение, пригласил понятую женщину принять ящик и поставить его на пол, после чего подав ей и корзину со свечами, посбросал находившиеся под ней книги. Оставалась последняя стопка книг, в которой лежали деньги. Вот-вот полетят и они на пол, развернувшись из газеты, я взываю к Владычице: «спаси, сотвори чудо, покажи над ним (Степановым), если угодно тебе показать ему, что и ныне чудеса действуют в мире». И Степанов вдруг слезает с подмостка, идет к ящику с облачением, развертывает его, любуется его красотой и спрашивает меня: «наверное это пасхальное облачение, а те (ранее им осмотренные панагия и крест) также пасхальные – все это красиво на Вас. Я бывал в церкви на Пасху: видел сколько народу и как все торжественно».
    Я слушал его, а сам продолжаю в душе просить Матерь Божию сохранить от осмотра деньги. Степанов, налюбовавшись облачением аккуратно его сложил и уложил в ящик. Больше он к книгам не подходил. Открыл буфет, посмотрел посуду, внизу буфета ящики от посылок и ничего не нашедши там, подошел к иконам озаряемым горевшей лампадой и смотря на них стал говорить, что наверное в них или за ними припрятано много. У меня в душе ликовало, что Матерь Божия так явно отвела его от денег и трепет, что Она услышала меня недостойного и покрыла Своим Покровом...»
    Вслед за Степановым, Абрамовский тоже стал проверять иконы, но тут Господь подал еще одну милость – вдруг перегорели все лампочки. Менять лампочки пришли еще двое сотрудников, но новые лампочки тоже сгорели. Работников НКВД это не остановило, они начали жечь свечи, которых у Владыки был переизбыток. Вскоре сексот Пестовский нашел 160 рублей, а затем обнаружились и церковные деньги – 5000 рублей и кроме них, еще тысячу. Владыка лишь молча сказал себе: «Я получил наглядный урок!» - «По вере ваю буди вама», «аще не усумнитесь, будет вам, что и гора послушается, прейдет отсюду и ввергнется в море!» - Молитва епископа охладилась и деньги нашли.
    На обвинения визитеров Владыка лишь только слабо возражал, что деньги эти он не может назвать своими, так как хранить их в кассе или банке церковь не может, ибо не позволяет закон. Но, все-таки Господь сотворил еще одно маленькое чудо. Владыка настоял на том, чтобы ему самому, в присутствии понятых, разворачивать антиминсы, дабы мирские не касались святыни руками. Когда, после осмотра, епископ снова укладывал антиминсы, то положил туда и месячные ведомости о приходе и расходе по храму, которые он прежде взял из письменного стола и положил себе в карман. На глазах у четырех агентов и двух понятых он вытащил ведомости из кармана и заложил в узел, поверх антиминсов.
    По окончании обыска позволили собрать белье, но запретили брать с собой богослужебные книги. Марья Евгеньевна положила в тряпочке немного белого хлеба и пирога именинного, да два куска сахару. Сама же именинница только плакала в сторонке. На дворе уже было утро. Когда арестованного Владыку вели по ул. Советской, то встретилась прихожанка храма, Евдокия Павловна Белькова. - Куда Вы?! - с ужасом спросила она епископа, но сопровождавший его Огородников ей злобно пригрозил. По прибытии в тюрьму, архиепископа Николая сразу провели в кабинет Щебнева, на столе которого лежали готовые обвинительные постановления об аресте, на основании статей 58/10, 11 о контрреволюционной агитации. Внизу стояла подпись: прокурор Федоров.
    Впоследствии Владыка очень сожалел, что подписался под постановлением, но измученный бессонной ночью он забыл все, в нем жила только одна мысль, что это недоразумение, и как только НКВД разберется, то оно прекратит это дело. В тот же день, когда было уже совсем светло, милиционер вывел архиепископа из дома НКВД и повел по пустынной Красной улице (прежняя – Преображенская). Затем свернули к Катышевскому мосту и Владыка подумал, что поведут сразу в тюрьму на Липовской улице (ныне – ул. Дежнева), которая находилась в помещении храма, но милиционер привел его в Михайло-Архангельский монастырь (ул. Павла Покровского – прежняя Архангельская), где тоже была тюрьма. Здесь, женщина вульгарного поведения, сотрудник НКВД, записала его данные и смерила рост и, после необходимых формальностей, Владыку повели в тюрьму на Липовскую.
    В тюрьме архиепископа полностью обыскали, заставив раздеться, при этом сняли параман и часы, после чего отправили в нетопленную насквозь продуваемую камеру, в которой из постельных принадлежностей был только грязный матрац.
    Вскоре Владыка узнал, что почти все духовенство храма арестовано и находятся в той же тюрьме. Это были протоиереи: Николай Соколов, Клавдий Тюрнин, Дмитрий Куклин, Василий Шипулин;  также, протодьякон Николай Фиников и иподьякон Василий Неронов.
    Шел Рождественский пост, но несмотря на то, что Владыке не разрешали передавать передачи, архиепископ Николай тем не менее отказался от тюремного супа, который состоял из жидкой баланды с попадавшейся иногда в ней куском конской кожи неочищенного как следует от волоса, из опасения наесться мясного.
    Надо сказать, что обновленческий епископ Иоанн Тюрнин и его священники тоже периодически подвергались арестам, но им многое сходило с рук. К представителям Патриаршей Церкви цеплялись за каждой мелочью. На счастье арестованных, в Устюг приехала комиссия из Москвы. В органах ГПУ – НКВД шла очередная чистка. Члены комиссии обошли все камеры, и внимательно выслушивая жалобы заключенных, записывали их. Были они и в камере № 11, где находился архиепископ Николай. Пожаловался Владыка не только на отсутствие передач и возможности приобретения постной пищи‚ но также и на отсутствие возможности чтения Библии и богослужебных книг.
    Надо сказать, что приезд комиссии из Москвы не был напрасным. Из Приводино, где находилась колония по заготовке леса, прибыл новый начальник тюрьмы. Также, для тех, кому не полагалась передача разрешили буфет, впрочем весьма скудный. Буфетчик, который был из числа служащих тюрьмы, ходил по камерам с большой коробкой. У него можно было приобрести белый хлеб и сахар.
    Но не это приносило главную скорбь Владыке Николаю, хотя, конечно же и являлось причиной многих огорчений, главной скорбью являлось отсутствие возмож-ности полноценной молитвы и жизни в полноте церковных таинств.
    В тюрьме Владыка не только не мог причащаться, он не мог читать духовные книги, не мог получить с воли обычный для всякого верующего молитвослов. В конце концов, он составил свое молитвенное правило из тех молитв, которые помнил наизусть, или хотя-бы частично. И, видя горячее усердие архиепископа Николая в этом деле, Господь устроил все наилучшим образом – Владыку перевели в другую камеру, которая не полностью просматривалась надзирателем, и таким образом, ему уже безконтрольно можно было совершать молитву.
     «Для большей беспрепятственности в молитве, особенно утренней, я вставал за час и даже более до утренней проверки, когда сон одолевал дежурного, умывался, причем мне никто из дежурных не запрещал раньше проверки умываться. Только уже к концу моего заключения один из дежурных не позволил мне умываться до проверки. Я не стал с ним спорить. В его дежурство ночное я не переставал вставать также рано, как и прежде, но не умывался под умывальником, а намачивал полотенце и мокрым полотенцем обтирал лицо и руки в камере.
    Зато, он был такой ленивый, что и камеры моей не подходил наблюдать, и я мог спокойно совершать молитву. Запретив мне умываться до проверки, он после проверки открывал мою камеру и приглашал умываться, но я отвечал ему, что уже обтерся полотенцем и умывание мне не нужно. Потом уже он не только перестал препятствовать мне умываться, но когда я по-прежнему намачивал полотенце у умывальника, он предлагал мне и помыться. Я же отвечал ему: Вы запрещали мне умываться до проверки, указывая на тюремные правила, и я не хочу делать Вас соучастником в нарушении правил. - И в его дежурство утром не мылся.
Умывшись и приведши себя и камеру в порядок, я, совершенно не боясь совершал утреннюю молитву до проверки. Редко когда не успевал их прочитать, тогда доканчивал после проверки, когда все были заняты умыванием, получением хлеба, сахару и кипятку, а дежурные сменяли дежурство.
    Очень большое лишение применяла тюрьма запретом иметь в камере священные книги. По этому поводу Владыка вспоминал: «по Ленинградскому примеру, где следователи разрешали получить и Библию и Новый Завет и молитвослов, а у меня в 1925 году в ДПЗ была и Триодь Постная, я думал, что и в Устюге разрешат пользование священными книгами. Об этом я и попросил следователя, но получил ответ, что книг «с воли в тюрьму не пропускаем». Когда об этом приходилось говорить с начальником тюрьмы, то в ответ на вопрос его: «нет ли у меня к тюрьме каких претензий?» - тот отвечал, что в тюрьму пропускают из дому только под тем условием книги, если они потом останутся в тюрьме. Я тогда говорил ему, что я согласен и на эти условия, лишь бы только допустили получить в тюрьму Библию, хотя эти книги и представляют теперь редкость и ценность. Когда одна какая-то комиссия обходила тюрьму и тоже вопросила, нет ли у меня претензий, то я передал ей это слово, лишение и недоразумение по этому поводу. Один из членов комиссии, восточного или кавказского происхождения (а потому и говорил с акцентом, при смущении членов), сказал: «И правильно не разрешают. Мы искореняем суеверия, а не поддерживаем». Я возразил ему: «а почему же в Ленинграде, Москве разрешают иметь в тюрьмах эти книги». Он не ответил мне на это. Впоследствии, когда уже окончилось следствие наше (после 15 февраля) и наступил Великий пост, я подавал Шебневу письменное заявление, даже по совету районного прокурора Федорова, о котором я уже упоминал, что он казался сочувствующим мне, о разрешении мне получить ради Великого поста, когда полагается усиленная молитва, о получении Библии или Нового Завета, но даже не получил никакого ответа на это заявление. Поэтому приходилось только молиться по памяти. Молитвы утренние и вечерние, конечно, я знал наизусть и потому читал их всегда. Каноны же, псалмы, акафисты, из чего состояло келейное мое правило, всего этого не было. Обыкновенно с начала седмицы начинаешь вспоминать ирмосы воскресные, гласы грядущей недели и не всегда легко это давалось, или просто никак не приходили на память, или спутывались с ирмосами других гласов. Псалмы богослужебные тоже не все восстанавливались в памяти. Зачитаешь один или остановишься, дальше текст не дается или перейдешь на другой.
    Из Шестопсалмия, второй по порядку (37) и четвертый (87) никак полностью не удавалось вспомнить. Так постепенно, по мере затяжки моего пребывания в тюрьме, слагалось мое молитвенное правило. После утренних молитв, я читал псалмы, какие знал наизусть, либо начала их, либо отдельные стихи, пересыпая их отдельными речениями других псалмов, и сам не знаю как сказать, от чего зависело и в чем объяснялось припоминание тех или других стихов и вплетение их в другие псалмы.
    Конечно, не все перечисленные псалмы я прочитывал в один день. Обыкновенно я читал их в канонах, вместо неизвестных мне тропарей канона. Кончал же утреннее правило «помянником живых и усопших». Вечернее правило, после молитв на сон грядущий, обыкновенно слагал свой канон Богородице, причем к ирмосам - «Отверзу уста моя», - вместо тропарей прилагал отдельные молитвы богородичные, какие я знал наизусть, тропари богородичным праздникам иконам, вместо катавасий вспоминал догматики. В течение дня, или правил часы, хотя часовые псалмы не все легко приходили в мою память, или, ходя по камере, беззвучно пел молебны дневным или календарным святым, или панихиды в дни памяти родных или близких людей. В праздничные и воскресные дни читал правило ко Святому Причащению. Канон, кроме седьмой песни мне припоминался легко, а молитвы ко Причащению не все вспоминались текстуально, а с одной молитвы переходила память на другую и составлялась уже «моя», а не правила молитва.
    Не вдруг, а по мере продолжения заключения в тюрьме, чтобы удовлетворить хотя как-нибудь желание причаститься Святых Таин, я стал в воскресные и праздничные дни по памяти справлять Литургию, мысленно переносясь в храм Иоанна Праведного, совершать проскомидию, служить обедню, стараясь по времени совпасть с ранней Литургией, там мысленным взором я зрил Святый Агнец и Святую Чашу, священнодействовал их, как это бывает в соборном служении Литургии, и в момент по моим предположениям и расчетам церковного приобщения духовенством Святых Таин, мыслию и сердцем и я принимал Пречистое тело и Честную Кровь Господа. В душе своей переживал тогда такую отраду, что и описать не могу. Подлинно, как говорится в 3-й благодарственной по Причащении молитве, Господь проходил во все мои уды, утробу, сердце, попалял терние моих грехов, очищая, освещая, умиряя душу, укрепляя тело и наводя мир и покой во всем существе. Это блаженное состояние побуждало меня ввести в обдержную практику тайное служение Литургий в праздники, но не всегда я испытывал такое состояние после службы в тюрьме. Нередко душа оставалась или безчувственной, или незатронутой благодатью духовного приобщения. Может быть и я грешил в этом случае, или восхищал Тайны Божии из храма, если время моего мысленного служения не совпадало, а упреждало служение в храме: или оправдывая такое свое действование историческим припоминанием наших раскольников безпоповцев, которые, очутившись без священства и таинств, успокаивали себя в лишении причастия Святых Таин заменою его «огнепальным желанием причастия в душе», или наконец вспоминал тайные («шептальные») мессы католиков, однако и там патер служит хотя один сам по себе, но на действительном, а не умопредставляемом веществе. Может быть, враг окрадывал меня расеянием в таких случаях и мое «духовное приобщение» оставалось безплодным, или же то блаженное состояние было мнимым, наваждением врага (сатана преобразуется в ангела света) - не знаю что сказать. Переселяясь в 14 камеру, я получил возможность совершать свое правило свободнее и безконтрольно. Там печка делала большой выступ в камеру и с боковой стеной камеры делала глубокий угол, вставши в который я делался невидимым для глаз наблюдающего в коридоре наблюдателя. Поэтому мог целостнее погружаться в молитву, не тратя внимания на прислушивание к шагам наблюдающего дежурного...».
    Далее, воспоминания архиепископа Николая потеряли стройную хронологическую непоследовательность. Записи безсистемно перемежали друг друга. Вначале, он вспоминал приезд дочери в Устюг, затем события происходящие в ссылке, далее снова возвращался памятью о времени пребывания в устюжской тюрьме. Например, начальник тюрьмы Щебнев, на допросе 1-го января 19З6 г. упорно искал политику в проповедях Владыки, и таки нашел ее. В праздник, на Казанскую икону Божьей Матери – 22 окт. 1934 г., и ранее, на Владимирскую икону, архиепископ Николай оговорился, что – «наше время хуже татарщины».
    Дочери Владыки, по приезде в Устюг, пришлось долгое время добиваться разрешения на то, чтобы передать передачи и постельные принадлежности. Этими продуктами, что передавала дочь, Владыка делился, под страхом разоблачения, с другими заключенными священниками.
    По окончании следствия, решением суда, Владыка сначала был сослан в Актюбинскую область, куда часто ездили его духовные дочери. Но с сентября 1936 г. он был отправлен в Южный Казахстан, в село Ванновку, Тюлькубасского р-на, Чимкентской обл. В Ванновке условия жизни были гораздо более худшие. Например, был такой случай, когда Владыка обратился по причине болезни к врачу Регову, но тот жестокосердно отнесся к болящему ссыльному. Вскоре, сей, с позволения сказать врач, застрелил на охоте товарища. На него было заведено уголовное дело, отчего Регов повредился рассудком и попросту стал душевно больным. Воистину, вспоминается Евангельское: «Мне отмщение Аз воздам, глаголет Господь» (Рим. 12; 19. Втор. 32; З5).
    Расстрелян архиепископ Николай был ровно в полночь с 31 декабря 1937 г. на 1-е января 1938г. В выборе времени расстрела (на рубеже уходящего и наступающего годов) есть определенный мистический смысл. Смысл некоего прикровенного ритуального действия. После смерти Владыки были найдены его записи, которые затем переписали в отдельную тетрадь и частично перепечатали на машинке. Далеко не все еще письма найдены исследователями и, возможно, будут обнаружены только после смерти их хранителей. Известно только одно, эти письма существуют, но до времени сокрыты.
    В завершении настоящей главы, хотелось бы сказать несколько слов еще об одном архиерее, который подвергся гонениям уже в наши дни. Это епископ Вологодский Гавриил (Огородников). Судьба Владыки Гавриила более, чем удивительна. В прошлом, полковник Белой гвардии, в начале двадцатых годов ушел с отступающими частями в Манчжурию. Здесь в Манчжурии, он занимался разведывательной деятельностью, по всей очевидности в пользу Советского Союза, хотя эта версия не подтверждена документально. В конце концов, он был арестован японскими властями, которые повели дело так, чтобы вынести полковнику Огородникову смертный приговор. От советской стороны, в его камеру была доставлена информация, что спасти его может только принятие священства, ибо японцы священников не казнили. Это был момент выбора, время перемены участи, или, если можно сказать – время личных «Гефсиманских борений». После ночи проведенной без сна, полковник написал письмо на имя епископа Шанхайского, с просьбой о рукоположении его во священники. Там же, в тюрьме, его и рукоположили.
    В Харбине священник Гавриил развернул бурную миссионерскую деятельность, да так, что и многие китайцы стали принимать Православие. Разумеется, что японским властям это понравиться не могло. После войны, перед отцом Гавриилом снова встал выбор – эмигрировать из Китая за рубеж, либо попросить убежища в СССР. После возвращения в Советский Союз, он был вызван Патриархом Алексием (хотя, скорее всего, он сам приехал к Патриарху на прием), после чего отец Гавриил был рукоположен во епископа и направлен на Вологодскую кафедру.
    В Вологде Владыка также развернул бурную миссионерскую деятельность. Миссионерство его заключалось исключительно в проповедничестве, но слушать его проповеди ходила интеллигенция и молодежь; это тоже не могло понравиться властям. Поэтому, неудивительно, что в годы правления Хрущева Владыку Гавриила сослали в Среднюю Азию, где он и окончил свои дни.
    На епископе Гаврииле завершается список Вологодских и Велико-Устюжских архиереев, подвергшихся гонениям от богоборческих властей.


    Глава 5: «Культура и просвещение» 

    Если говорить о культуре Великого Устюга, то должно отметить, что этой теме уже посвящено немалое количество книг, статей и рефератов. Культура Северо-Двинского края, даже условно разделенная по различным формам ее проявления, как то – народное творчество и ремесла, либо – живопись, литература и искуство, либо то, что касается просвещения, так или иначе уходит к основам духовным, неразрывно  с ними связана, исходит от этих основ, и даже если это касалось чисто народных промыслов, то так или иначе они находились под воздействием православной духовности, которая преображала, или по крайней мере благотворно влияла на произведения народного творчества.
    Невозможно уместить в одной главе рассказ о культурной жизни даже и одного города, тем более если это касается Великого Устюга, ибо тема эта слишком обширна и многообразна. Уместным будет разделить рассказ о культуре Северо-Двинской столицы на три самостоятельные главы, выделяя и высвечивая, таким образом, отдельные фрагменты или грани ее, чтобы посредством их составить некий абрис, этой поистине необъятной темы.
    Всякая культура, как известно, вырастает из триединства таких фундаментальных основ, которыми являяются духовность, традиции и просвещение. Вырастая из корневой системы этого триединства, даже если она становится светской, культура, так или иначе, питается живительными токами от возрастивших ее корней. Всякий раз, когда это триединство нарушается, происходит упадок культуры, ее вырождение, либо переход в некую неизменяющуюся мертвую традицию.
Всякая культура связана, как с народом, который является хранителем традиции, так и с личностью, привносящей в культуру нечто новое и поднимающей ее на иную высоту. Личность всегда есть главный движущий фактор в развитии культуры. Безличностной культура не бывает. Поэтому, рассказу о людях, благодаря которым жила и развивалась культура Великого Устюга (конца XIX – начала XX веков), мы и посвятим свое повествование.

    Во второй половине XIX столетия, в соответствии с Высочайшей волей Русских Самодержцев, были начаты активные преобразования на ниве просвещения, прежде всего простого народа. Открывались не только новые университеты и гимназии, но в первую очередь, во множестве – реальные училища, а также, земские и церковно-приходские школы. Царское правительство заботилось о том, чтобы в соответствии с требованиями жизни повышался образовательный уровень не только высших и средних сословий, но и среди широких народных масс. Этот процесс активно происходил и в Северо-Двинском крае. Прежде всего, касался он духовного образования. Например, в конце XIX столетия в Великом Устюге были открыты, духовное училище и епархиальное женское училище. А в начале XX века уже действовала сеть народных училищ: женская учительская семинария, мужская гимназия, женская гимназия, женская прогимназия, Аверкиевское земское училище. При этом, в самом Великом Устюге находились – Третье мужское приходское училище и Высшее начальное училище. Всего, в уезде, на 1913 г. существовало церковно-приходских училищ – пять мужских и четыре женских. Из церковно-приходских и ремесленных школ можно особо выделить Дымковскую двухклассную церковно-приходскую школу и Шемогодскую ремесленную школу.  Существовали ремесленные школы в Красавино на ткацкой фабрике, а также, паровозное училище в Котласе.
    Ко всему, по всей России создавались во множестве, благотворительные и попечительские организации. Создавалась обширная сеть народных земских больниц и клиник. Например, до революции в Устюге существовал уездный оспенный комитет, а также – комитет общественного здравия при земской городской больнице. Для помощи беднейшему населению было создано Велико-Устюжское благотворительное общество. В соседнем Никольском уезде существовал комитет попечительства о народной трезвости. А в годы Первой Мировой войны было создано уездное попечительство по призрению семейств нижних воинских чинов.
    Также, в Великом Устюге существовало попечительское общество, занимавшееся благотворительностью в духовной сфере. Им являлось Стефано-Прокопьевское братство, с филиалами в Никольске и Усть-Сысольске. Над всем этим стояли такие органы управления, как Велико-Устюгская духовная консистория, уездное духовное управление, канцелярия епископа Великого Устюга, которые в свою очередь руководили благочинническими округами подчиненной им епархии. Руководство же учебными заведениями осуществлялось через уездное отделение Вологодского губернского епархиального училищного совета.
    О просвещении Великого Устюга, думается, более всего могут рассказать не сухие цифры статистических данных, а биографии трудившихся на этой ниве людей. Наиболее яркими ее представителями являлись – председатель Стефано-Прокопьевского братства иерей Константин Богословский и начальница женского епархиального училища Валентина Петровна Шляпина. Будет нелишним напомнить благочестивому читателю, что под началом В.П. Шляпиной, в течение нескольких лет обучалась Серафима Васильевна Яхлакова-Углецкая, а ближайшими сподвижниками в сфере духовного образования о. Константина Богословского, являлись – ее отец, прот. Василий Углецкий, и родной дядя – иерей Александр Углецкий.
    Биографический очерк о Валентине Петровне Шляпиной написал ее брат Вениамин Петрович Шляпин, тоже являвшийся неординарным человеком, много работавшем не только на ниве просвещения, но был в свое время более известен, как историк-краевед, а также как один из создателей Велико-Устюжского историко-архитектурного и художественного музея-заповедника. В контексте этой главы будет уместным сказать несколько слов о самом В.П. Шляпине.
    Вениамин Петрович Шляпин родился в 1861 г., в Грязовецком уезде Вологодской губернии, в семье священника. Образование он получил духовное. В Вологде закончил духовное училище и духовную семинарию, после чего поступил в Московскую Духовную Академию, которую закончил в 1887 г. В 1888 г. поступил на службу в Велико-Устюжское женское епархиальное училище (т.е. – там, где директорствовала его сестра – прим. авт.), затем в течение восьми лет находился на преподавательской работе в духовном училище Усть-Сысольска (1890-1898 гг.), а в 1899 г. перешел на службу в духовное училище Великого Устюга, в котором служил до самого его закрытия в 1918 году. За свои ревностные труды В.П. Шляпин был возведен в статские советники, то есть, согласно табели о рангах, стал принадлежать к категории лиц служилого дворянства, и, вне сомнения, только революция помешала ему дослужиться до действительного статского советника, что давало право на дворянство потомственное. Когда в 1910 г. в Михайло-Архангельском монастыре было открыто древнехранилище, или иначе – первый музей Устюга, то Вениамин Петрович был избран товарищем (заместителем) председателя древнехранилища, священника Константина Богословского. Отец Константин Богословский являлся тогда смотрителем духовного училища Великого Устюга, а в 1914 г. был избран в председатели Стефано-Прокопьевского братства.
    После революции В.П. Шляпин перешел на работу в Северо-Двинский губернский архив (1920-30 гг.) и одновременно с этим принимал активное участие в жизни и деятельности Велико-Устюгского музея. В 1923 г. Шляпин был принят в состав Северо-Двинского общества изучения местного края, а в следующем году был избран председателем правления этого общества, исполняя обязанности председателя до 1929 г. То есть, до времени упразднения Северо-Двинской губернии. В годы председательства В.П. Шляпина регулярно издавались «Записки Северо-Двинского общества изучения местного края». Но административная работа не являлась главной для Шляпина, за свою жизнь он написал около сорока работ по истории местного края. Например, такие, как: «Акты Велико-Устюжского Михайло-Архангельского монастыря», или – «Орловская Всехсвятская церковь» (несколько сведений из прошлого церкви и прихода), изданных, соответственно в 1900 и 1912 годах. Его перу принадлежит также «Житие св. прав. Прокопия Устюжского и историическое описание Устюжского Прокопьевского собора» (изд. СПб. – 1903 г.). До революции, его работы публиковались в «Вологодском епархиальном вестнике», «Вологодском губернском вестнике», после революции в журналах – «За работу», «Богатства Севера», «Север», «Записки Северо-Двинского общества…».
    Вениамин Петрович Шляпин скончался в Великом Устюге в 1943 г. Из родственников, у него был еще старший брат – Анфал, умерший в 1922 г., также младшая сестра Людмила, которая жила в одном доме с Вениамином Петровичем и отошла ко Господу на год раньше своего брата. Рассказу же о старшей сестре В.П. Шляпина предоставим слово ему самому.


    «Валентина Петровна Шляпина – моя старшая сестра»

    Родилась 2 февраля 1859 года в селе Покровском Грязовецкого уезда, у бабушки Ансефы. Кончила Смольный институт, куда поступила благодаря хлопотам дяди Федора. Была гувернанткой в частном семействе, потом учительницей в Жерноковском земском училище Грязовецкого уезда и затем начальницей Велико-Устюжского епархиального женского училища с момента его открытия (1-го окт. 1888 г.) и по день его закрытия (1918 г.), в течение тридцати лет. Пять лет работала при советской власти: учительницей французского языка в школах второй ступени, секретарем в губпрофе и статистиком в губстатбюро. С 1924 года состояла на социальном обеспечении. Скончалась 2/15 августа 1938 года. Погребена в Устюге на Стефановском кладбище.
    Является вопрос: была ли она счастлива в своей жизни?
    Первые годы ее жизни, с момента рождения и по день смерти папаши (4-го апр. 1868 г.), были счастливейшими годами, проведенные в счастливом и полном довольства семействе. Смерть папаши явилась великим ударом, была тяжким горем, но благодаря малолетнему возрасту и тому, что с нами осталась еще мамаша, удар этот не отразился чрезмерно тягостно, и после него жизнь опять-таки потекла в своем семействе спокойно и счастливо. Затем перемена жизненной обстановки – переезд на житье из Селезнева в Вологду, где для нас был куплен собственный домик, поступление в женскую гимназию, жизнь с мамашей в своей родной семье были условиями, дававшими возможность чувствовать себя более или менее счастливо. Потом новые жизненные удары. 12 сентября 1869 года померла мамаша, 9 ноября 1869 года помер дедушка Флегонт Александрович Авессаломов, переселившийся из Покровского к нам в Вологду для нашего воспитания и обучения. Валентине в то время было 10 лет. По беззаботности возраста и эти тягчайшие удары переносились более или менее легко. Ведь с нами оставалась бабушка Асенефа, на плечи которой и легли все заботы по нашему кормлению и воспитанию. В то время наш дядя Федя (Федор Флегонтович Авессаломов, брат мамаши) служил аудитором в военном окружном суде в Финляндии. Главный начальник его относился к нему весьма благожелательно. И этот начальник был в прекрасных отношениях с принцем Ольденбургским – главным начальником женских учебных заведений в Петербурге. Дядя объяснил своему начальнику печальное положение своей крестницы Валентины. Начальник обратился к принцу Ольденбургскому, который сделал распоряжение о принятии Валентины в Смольный институт на Александровскую половину. Когда получено было в Вологде это распоряжение, то все в один голос сказали: какое счастье, какая Валентина счастливица. Начальница и учителя гимназии поздравляли ее с таким особенным, выпашем на ее долю счастьем.
    В Питер, в Смольный, увез Валентину дядя Иван, поехавший тогда в Питер на житье. Из Вологды до железной дороги поехали в дилижансе, так как тогда от Вологды железной дороги еще не было. В Смольном Валентина безвыездно училась 8 лет. И здесь на нее смотрели как на счастливицу. Но эта счастливица, не подавая вида о сокрушающем ее горе, очень часто ночами спала на мокрых от слез подушках. Отрыв от родной семьи и целые 8 лет невозможность повидаться с нею особенно удручали Валентину. На Рождество, масленицу, Пасху, летние каникулы товарки разъезжались по домам, а она с немногими подругами должна была все время проводить в Смольном, и только ночами смоченная слезами подушка знала, насколько счастливой чувствовала она себя в это время. Но вот учеба кончена. С какими мечтами и радостью ехала она на родину, в родную семью. Но оказалось, что семьи уже нет, все разъехались по учебным заведениям. В Смольный за Валентиной ездила мать ее крестная, тетушка Софья Петровна Брянцева. Решили, что Валентина будет жить у нее, старой девы – за дочку. Сначала все было хорошо. Но вскоре обнаружилась громадная разница в воспитании, вкусах, понятиях, идеалах, жизненной обстановке между тетушкой и моей сестрой. В Смольном Валентина была воспитана как барышня, предназначенная для жизни в большом свете. О действительной жизни, с какой она неминуемо должна была столкнуться, не было дано ей решительно никакого понятия.  Даже Петербург смолянки видели из окон карет, когда их перевозили из института во дворец или катали по городу. У тетки Софьи вся жизнь была, как в мещанской семье, в мизерных размерах, на грошовых расчетах, причем громадное значение придавалось ценности каждой копейки. Окружающая среда была мелкочиновничья и бедномещанская. Кроме того, тетка Софья считала себя причастной к тогдашнему либеральному течению.
    Она, например, обзывала Валентину барышней и сразу же поясняла: «Смотри, барышня – это слово ругательное». А Валентина о барышне имела совершенно противоположное представление, не как о чем-то достойном ругани или посмеяния, а как о чем-то хорошем, желательном, прекрасном. Получилось полное несходство одной с другой. Валентина говаривала впоследствии: «Если бы прежде, чем брать меня из Смольного, перед окончанием, хотя бы на одну вакацию взяли меня погостить в Вологду и увидала бы я эту жизнь, ни за что бы по окончании Смольного не поехала в Вологду». Смольный устроил бы ее на подходящее к данному ей воспитанию место и следил бы за последующей ее жизнью. Таким образом, приезд в Вологду считала она своей первой жизненной ошибкой.
    Менее полгода прожила Валентина у тетки Софьи. Пришлось поступать на самостоятельную работу. С 26 февраля 1879 года по 4 января 1882 года была она учительницей и воспитательницей девочки в частном доме г. Вологды у служащего винокуренного завода, в семье, можно сказать, среднемещанской. Затем с 4 января 1882 года по август 1882 года состояла учительницей Жерноковского сельского училища Грязовецкого уезда, причем как хорошая учительница она была на виду у своего начальства.
    В 1888 году вновь открыто было в Вологодской епархии Великоустюжское викариатство. Первый епископ Великоустюжский Иоанникий ехал устраивать и открывать викариатство. В его заботу входило и открытие епархиального женского училища в Устюге. Случилось ему узнать о существовании кончившей Смольный институт и имеющей десятилетний педагогический стаж Валентине Шляпиной, и решил он определить ее начальницей женского училища. Все смотрели на новое определение Валентины как на громадный в ее жизни успех.
    При этом определении Валентины случилось несогласие двух епископов. Вологодский епархиальный епископ Израиль, первый начавший дело об открытии в Устюге епархиального училища, полагал его устроить в узких рамках трехклассного училища с шестилетним курсом, а не шестиклассного, т.е. как по числу учениц, так и по размерам помещения, вдвое меньшем виде. Поместить его он решил обязательно в женском монастыре, чтоб водворить в нем монастырские порядки. Уговорил он игумению Устюжского Иоанно-Предтеченского монастыря Флорентию построить внутри монастыря деревянное помещение для училища и обещал эту шестидесятилетнюю старуху определить начальницей училища. Пища для воспитанниц предполагалась близкая к монастырской, с отсутствием среди кушаний мясных блюд.
    Преосвященный Иоанникий был совсем другого направления. Дело представлено было в Святейший Синод, причем расписаны были в надлежащем свете обе кандидатки в начальницы. Определением Св. Синода от 8 марта 1889 года Валентина утверждена была в должности начальницы Устюжского епархиального женского училища. В этот-то момент она, конечно, была счастлива.
    Помещено было епархиальное училище в женском монастыре. Так как начальницей предполагалась игумения, то помещение для начальницы приготовлено не было, а только для классов и общежития. Преосвященный предложил игумении освободить под квартиру начальницы очень удобный отдельный домик внутри монастыря. Квартира оказалась хорошей. Годы, когда епископствовал в Устюге преосвященный Иоанникий, прошли для училища и его начальницы прекрасно, так как епископ заботился о благополучии училища. Состав преподавателей весь был набран с академическим образованием, равно как инспектор классов (он же законоучитель) и председатель совета училища. Хотя училище и помещалось в монастыре, но постановка дела в нем была не монастырская, и заботы епископа направлены были на то, чтобы соорудить вне монастыря собственное для училища здание и преобразовать училище из трехклассного в шестиклассное. Со временем все это и устроилось.
    Непосредственные начальники над училищем были местные епископы. За время существования училища их сменилось шесть: Иоанникий (Казанский), Петр (Лосев), Варсонофий (Курганов), Антоний (Коржавин), Гавриил (Голосов), и Алексий (Бельковский), причем первый и пятый имели степень кандидата богословия, второй, третий и четвертый были магистры богословия и шестой – выпускник духовной семинарии. Каждый из них был со своими особенностями и, следовательно, к каждому из них необходимо было приноравливаться. Особенно благожелательно к училищу и его начальнице относились первый и шестой епископы, а особенно трудно было жить при третьем епископе. Этот, по ученой степени магистр богословия, до получения степени магистра служил в Казанской духовной академии помощником инспектора академии и потому был довольно известен казанским студентам. И вот, говорят, что во время магистерского его диспута на двери в его квартиру появилась надпись: «Осел останется ослом, хоть и с магистерским крестом». И вот этот-то магистр-осел в Устюге вообразил почему-то, что епархиальное училище – это лишняя тяжесть на его плечах, и потому направил свою деятельность к закрытию училища. Стал сокращать прием в училище, чем вызывал ручьи слез у приехавших издалека с целью поступления в училище и не принятых в него. Затем вздумалось ему сделать училище закрытым заведением и всех воспитанниц загнать в общежитие, а не поместившихся уволить из училища. Потребовал, чтобы и городские устюжские священники поместили своих дочерей в общежитие. Опять горе и слезы, потом жалобы в Синод. Неправильные распоряжения епископа отменялись, но на все это требовалось довольно продолжительное время, которое и приходилось переживать тяжко и прискорбно вместе с удрученными и начальнице училища. Епископ Варсонофий из Устюга переведен был во вторые викарии в Вятскую епархию. Понижение очевидное, полученное им по заслугам. Когда он уезжал из Устюга, то телеграммой известил бывшего своего начальника, Вологодского епископа: «Еду в Вятку, Сергию под пятку». В Вятке он и скончался, не дослужившись до самостоятельной епархии.
    Кроме епископов, на жизнь училища влияли председатели педагогического совета училища. Среди них также попадались очень неловкие люди, с которыми необходимо было ладить. Одно время председателем был смотритель духовного училища Смирнов Дмитрий Александрович. Наружно приличный в отношениях, внутренне был он мало расположен к начальнице, что и проявил при постройке здания для епархиального училища. Когда строил он достаточно большое каменное здание для своего духовного училища, то более четверти здания отвел под личную себе квартиру, как смотрителю училища. При постройке же здания для епархиального училища он, при всей возможности построить приличное двухэтажное каменное здание, настоял и построил полукаменное, мотивируя тем, что деревянные постройки живут столетия и в гигиеническом отношении полезнее каменных. Для начальницы он отвел в этом здании, в нижнем, каменном этаже, по его же представлению малогигиеничном, две мизерные клетушки с выходом окон на задний двор, чем и подчеркнул не совсем благосклонное отношение лично к начальнице. Затем, конечно, уже непреднамеренно, здание для епархиального училища он построил так, что оно непременно должно было сгореть, оно не могло не сгореть. Дело в том, что одна дымовая труба заключена была внутри капитальных стен в такой футляр, что до нее нельзя было добраться ни для осмотра, ни для поправки. Опытный плотник после постройки здания прямо предсказал, что годов пять – шесть постоит, а потом сгорит. И, действительно, здание сгорело. При посадке деревянной части здания труба дала трещины, от которых стена здания загорелась, а пожарные не могли найти место загорания, пока не обняло огнем внутренние стены училища. Отстоять здание не смогли. Пожар этот был великим ударом для начальницы училища.
    Положение начальницы, как определенной Священным Синодом, было в высшей степени прочно. Держала она себя замечательно, тактично и твердо, так что не было причин и оснований для открытой борьбы с нею. Но вот нашелся председатель совета, который прибег к анонимным доносам на начальницу в Синод. Доносы эти были явно лживые, из Синода препровождались Устюжскому епископу, опровергнуть их было легко, и явного вреда они не причиняли, однако волновали и заставляли переживать многие неприятные минуты.
     А состав преподавателей училища? Только в первые 4-5 лет он был целиком из лиц с высшим образованием, я затем в большинстве своем состоял из людей с семинарским образованием, с весьма ограниченными познаниями и громадной амбицией. Много нужно было иметь такта и выдержки, чтобы не уронить свой престиж среди подобной братвы. Где уж тут говорить о спокойной и счастливой жизни?!
    А надзирательницы за ученицами? Среди них попадались несноснейшие характеры, доставлявшие громадные хлопоты и прямо настолько отравлявшие жизнь, что временами у Валентины Петровны являлось желание бросить все и уйти из начальниц на менее ответственную работу. Недаром Валентина в самое последнее время, вспоминая пройденную свою жизнь и перечисляя жизненные свои ошибки, говорила, что грубейшей с ее стороны ошибкой было данное ею согласие на занятие должности начальницы училища. Я, со своей стороны, с этим ее заявлением согласен не был. Во всяком случае, она начальницей прожила в видимом почете и материальной обеспеченности ровно тридцать лет, принося несомненную пользу своей деятельностью.
    Не все огорчения были в жизни Валентины, выпадали и счастливые минуты, и совсем не редко. К таким минутам необходимо отнести, например, празднование двадцатипятилетнего юбилея училища 1-го октября 1913 года, а одновременно с тем и юбилея служения Валентины в училище. При этом случае была поднесена Валентине икона Покрова Пресвятой Богородицы с надписью: «Начальнице училища Валентине Петровне Шляпиной в двадцатипятилетний юбилей 1888 - 1/X – 1913 г. от Съезда духовенства Великоустюжского викариатства». От сослуживцев поднесен был благодарственный адрес в бархатной папке, украшенный тремя под чернетью серебряными пластинками, с многочисленными подписями коллег.
    От очень многих бывших воспитанниц училища в юбилейный день поступили письменные поздравления начальнице, в которых питомицы вспоминают приют и ласку, виденные ими в училище, благодарят начальницу за неусыпные ее труды и заботы о благе училища и за доброту души, проявленную в сердечном, материнском попечении о вверенных ей воспитанницах.
    Училище дожило до дней революции и вынужденно прекратило свое существование в 1918 году (Располагалось училище на Красной горе, ныне – здание сельхозтехникума – прим. авт.). Валентине Петровне пришлось пережить последние дни училища, видеть его постепенное разорение и окончательное уничтожение, самой же при этом пережить не одно притеснение, выселение, уплотнение, переселение. Был момент, когда приехавший на автомобиле какой-то мальчишка лет 19-20 с револьвером в руках бегал по училищу, разыскивая начальницу, а она стояла за дверью в подвальном этаже. Что она должна была перечувствовать в это время?!
    В 1924 году Валентина вышла на пенсию, как инвалид труда. Сначала получала пенсию по 10 рублей в месяц, с 1-го октября 1926 года – по 20 рублей в месяц и в последние годы – по 28 рублей в месяц. Само собой понятно, что для прожития пенсии этой далеко было недостаточно, однако она весьма дорожила ею, о прибавке не помышляла, а заботилась только о том, как бы не лишиться и этой мизерной пенсии.
    В конце жизни пришлось ей испытать и тюремное заключение. В 1931 году 1-го июля она была арестована, увезена в Котлас и здесь, в доме предварительного заключения, продержана до 12 августа, когда освобождена была без предъявления какого бы то ни было обвинения, так что даже догадываться не могла, за что она высидела целых 42 дня. Впрочем, это сидение прошло для нее настолько легко, что впоследствии она вспоминала о нем, как о времени проведенном «на курорте».
    В последние годы жизни она стала замечать, что психические силы ее покидают, память ослабела, и толку совсем не стало, физические силы тоже ослабли. С полгода она уже не спускалась вниз с мезонина, в котором жила, иногда даже просила покормить ее, так как сама не могла, да и не знала, как нужно есть. Говорила, что ничего у нее не болит, временами же жаловалась на боль в костях, так что становилось совершенно невтерпеж, и в эти минуты хотела поскорее умереть, но желанная смерть не приходила. В последнее время недостаточность отпускаемого пайка вынуждала ее время от времени выкрикивать: «Жрать хочу», но на это хотенье приходилось в помощь призывать терпенье.
    Дожила она до библейского предела человеческой жизни, когда на долю человека выпадает «труд и болезнь».

    В контексте нашего повествования необходимо сказать отдельное слово о музее Великого Устюга, ибо сохранить  культурные и духовные ценности в этом городе, удалось во многом благодаря созданию историко-архитектурного и художественного музея-заповедника. Тому способствовал и указ советского правительства, причисливший Великий Устюг к городам-музеям. Первый музей – древнехранилище – был открыт в Утюге 3 октября 1910 года в здании Введенского храма Михайло-Архангельского монастыря. Учрежденное при Великоустюжском православном Стефано-Прокопьевском братстве в 1909 г. церковное древнехранилище создавалось «для собирания и хранения древних церковно-исторических памятников Великоустюжского викариатства, с целью лучшего сбережения их и доставления любителям таковых памятников удобства знакомиться с ними, а равно и для пользы церковно-исторической науки».
    Всю работу по созданию музея древнерусской старины возглавил комитет, председателем которого избрали смотрителя духовного училища, священника К.А. Богословского, товарищем председателя – преподавателя духовного училища, статского советника В.П. Шляпина, обязанности заведующего были возложены на помощника смотрителя духовного училища В.В. Комарова. За время существования древнехранилища в него были переданы замечательные предметы древности из Михайло-Архангельского монастыря, Иоанно-Предтеченского и Троице-Гледенского монастырей, также из Успенского кафедрального собора, из Кирилло-Мефодьевской, Спасовсеградской и Сретенской Мироносицкой церквей. Много ценных экспонатов поступило от членов комитета, от священников Устюжского и соседних уездов. К 1918 году собрание музея древнерусской старины насчитывало более шестисот уникальных памятников истории и культуры: древних рукописей, старинных книг икон, крестов, деревянной скульптуры.
    Восьмого ноября 1918 года, выставкой картин известного художника А.А. Борисова в Великом Устюге был открыт музей Северо-Двинской культуры. Выставка была организована по инициативе и при активнейшем участки художника Н.Г. Бекряшева. Устюжане смогли увидеть около двухсот картин, однако мало кто знал тогда, что благодаря выставке, эти картины были спасены от гибели.
    Основой фондов нового музея стали переданные ему в декабре 1918 года ценнейшие коллекции древнехранилища. Многие из тех, кто занимался его созданием, приняли активное участие и в создании музея Северо-Двинской культуры. Лучшие представители устюжской интеллигенции Н.Г. Бекряшев, Е.А. Бурцев, В.П. Шляпин, В.В. Комаров,  Э.Ф. Глезер, К.В. Шляпина, Г.И. Матвеев и другие, объединились вокруг музея, возложив на себя всю заботу о сохранении культурных и духовных ценностей города.
    Первым заведующим музея стал Е.А. Бурцев, после смерти которого, в 1924 году музей возглавил Николай Георгиевич Бекряшев и был его директором более 20 лет. Все они прекрасно понимали уникальность Великого Устюга как национальной сокровищницы северного древне-русского искусства. Ведущими отделами музея стали художественный, рукописно-библиотечный, церковно-археологический, этнографический, и естественно-исторический. Первые выставки и экспозиции создавались в необыкновенно трудных условиях, ибо шла гражданская война, кругом царили голод и разруха, тем не менее, за короткий срок был создан ценнейший фонд, определивший профиль музея. Кроме коллекций, переданных из церковного древнехранилища, много экспонатов было получено от комиссии по изъятию ценностей и предметов религиозного культа из церквей. По сути дела, музей спас многие иконы и богослужебные предметы от уничтожения. Также, некоторые ценности были переданы московским Госфондом – это касалось живописных картин и фарфора. Были переданы музею и большие личные коллекции: нумизматики, принадлежащей врачу И.А. Бурцеву и купцу А.А. Азову, палеонтологическая коллекция орудий и черепков каменного века, собранная врачом Линовским. В 1923 году в музей поступили 963 книги из фабричной Грибановской библиотеки, а фактически – библиотеки первенствующего директора Российско-американской компании М.М. Булдакова. С 1924 года развитие фондов происходило в основном за счет передачи музею из закрывавшихся монастырей и церквей культового имущества. Но происходило это не само собой, а благодаря усилиям руководителей Устюжского музея. Например, Николай Георгиевич Бекряшов всегда настойчиво добивался своего включения в состав ликвидационных комиссий и отбирал для музейных коллекций наиболее ценные памятники истории, культуры, а также то, что касалось предметов культового назначения. По сути дела, спасал их этим от гибели.
    В 1924 году в ведение музея Северо-Двинской культуры были переданы Михайло-Архангельский собор, Владимирская церковь Михайло-Архангельского монастыря и более ста предметов из его имущества. В 1926 году, по настоянию директора и членов музейной коллегии, также были переданы музею Троицкий собор Троице-Гледенского монастыря с его уникальным иконостасом, иконами и колоколами. В 1927-29 годах из Успенского собора поступили иконы, кресты, плащаницы и соборная библиотека, насчитывавшая 3345 книг, среди которых была и знаменитая Библия Пискатора XVII века.
    Сейчас можно сказать прямо, что краеведы Устюга совершили тогда подвиг, потому что благодаря их усилиям, их безкомпромиссности, историческое лицо города сохранилось без особых изменений. Краеведы выступали против приспособления самых ценных памятников под учреждения и организации, просили о полной передаче их в ведение музея. Это стремление затруднялось еще тем, что с середины 20-х годов губисполком все чаще начал настаивать на снятии охраны со многих памятников архитектуры, а также требовать ликвидации некоторых церквей в городе и районе. Но музей делал все, чтобы этого не допустить. Благодаря Бекряшеву и его сподвижникам, к концу 1933 года в Великом Устюге были приняты под государственную охрану 12 памятников архитектуры: соборы – Михайло-Архангельский, Троице-Гледенский, Успенский, церкви Вознесения, Спасо-Преображенская, Иоанна Праведного, Сретения, Мироносицкая, Симеона Столпника, Димитрия Солунского и Сергия Радонежского. Все они сохранились до наших дней. Однако не все удавалось спасти. Борьба за историческое лицо города в 30-х годах достигла крайнего накала и предельного напряжения. Например, в отчете о работе музея за 1934 год записано: «О непорядках по охране памятников музей сообщал в комитет по охране памятников при Президиуме ВЦИК, в Севкрайоно. Музей на месте принимал все меры к тому, чтобы была налажена охрана памятников, но ко всем его просьбам Великоустюгский горсовет был глух. В конце концов, все дело по плохой охране памятников музей передал районному прокурору».
    За такие смелые действия местные власти музей не жаловали. Главный ответ держал директор, который оставался до конца верен своему долгу. Его арестовали 20 февраля 1938 года. Бекряшов был объявлен врагом народа и приговорен к трем годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. 6 апреля 1939 года он умер в Онежском ИТЛ (станция Плесецкая Архангельской области). За отсутствием состава преступления, первый директор музея в 1978 году был реабилитирован.
    Трудами Н.Г. Бекряшова и его соратников был спасен архитектурно-исторический облик Великого Устюга, собраны и сохранены для потомков уникальные коллекции.

    Мученически закончил свою жизнь и основатель музея Великого Устюга, или древнехранилища – как музей назывался до революции, священник Константин Богословский. Также, как и у Бекряшева, его жизненный путь закончился в конце 30-х годов ХХ столетия. Во 2-м выпуске сборника «Великий Устюг» была опубликована статья вологжанина Константина Козлова о священномученике протоиерее Константине Богословском, написанная на основании архивных документов, с целью канонизации его в лике святых. Отец Константин премного потрудился на ниве как духовного просвещения, так и в деле сохранения культурных и духовных ценностей. В конце жизни отец Константин получил высшую награду от Бога, он удостоился мученического венца.


    «Судьба прот. Константина Богословского»

    30 октября 1998 года Великоустюгская дума приняла решение увековечить память пяти выдающихся устюжан через установление мемориальных досок. Среди отмеченных «за заслуги перед городом и устюжанами» людей есть имя православного священника, митрофорного протоиерея Константина Александровича Богословского. Этим постановлением дума высоко оценила его большой вклад в создание церковного древнехранилища, открывшегося за 90 лет до того в городе Великий Устюг. Таким образом, имя расстрелянного в годы репрессий священнослужителя, которое не упоминалось в течение десятилетий, вновь начинает звучать в городе для которого он трудился на протяжении пятнадцати лет.
    Константин Александрович Богословский родился 7 февраля 1871 года в селе Борисоглебское Грязовецкого уезда Вологодской губернии в многодетной семье сельского священника. Окончил Вологодскую духовную семинарию (1891 г.) и Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия (1895 г.). Удостоился права быть освобожденным от экзаменов при соискании степени магистра богословия. В 1895-96 годах преподавал Закон Божий и русский язык в Вологодском епархиальном училище. В 1896-99 годах преподавал русский и церковнославянский языки, чистописание и в последний год арифметику в Усть-Сысольском духовном училище. В 1898 году в Харькове была издана его монография, осно-ванная на материале кандидатской диссертации «Государственное положение Римско-католической церкви в России от Екатерины Великой до настоящего времени». По видимому, в издании книги Константин Александровичу помог его семинарский товарищ – преподаватель Харьковской духовной семинарии Павел Федорович Кратиров, будущий епископ Вологодский Павел.
    Приказом обер-прокурора Синода от 15 октября 1899 года К.А. Богословский был назначен преподавателем на кафедру истории и обличения русского раскола Вологодской духовной семинарии. С 1899 по 1907 год он преподавал в семинарии обличительное богословие, историю и обличение русского раскола и местных сект, а в последние полтора года – Священное Писание. Параллельно с семинарскими занятиями он вел в 1903-1907 годах уроки русского языка в Вологодском епархиальном женском училище и в 1907 году – уроки Закона Божия в Вологодской губернской гимназии.
    Высочайшими указами, приуроченными к 6 мая – дню рождения Императора, Богословский был удостоен орденов Святого Станислава 3-й степени (1902 г.) и Святой Анны 3-й степени (1907 г.). С 1904 года он носил звание коллежского советника.
    К.А. Богословский вел активную церковно-общественную деятельность. В 1900-1907 годах входил в Вологодский комитет Православного Миссионерского Общества и одновременно был делопроизводителем совета Вологодского православного церковного братства во имя Всемилостивого Спаса. Он вносил свою лепту в суммы Попечительства о бедных воспитанниках Вологодской духовной семинарии, как это было, например, в 1905 и 1908 годах.
    По указу Синода от 5 июня 1907 года Константин Александрович получил новое назначение – на должность смотрителя Устюгского духовного училища. По существовавшим правилам, это место мог занимать только облеченный священным саном человек, поэтому, несмотря на врожденную довольно сильную хромоту, К.А. Богословский 30 июля 1907 года был рукоположен в сан диакона, а 1 августа – в сан иерея епископом Вологодским и Тотемским Никоном (Рождественским).
    Священник К.А. Богословский преподавал в Устюгском духовном училище различные дисциплины, с 1907 года вплоть до его закрытия в 1918 году. В 1910 году он был назначен председателем Совета Устюгского епархиального женского училища и нес это послушание до 1912 года, когда был освобожден от упомянутой должности по прошению. В 1908 и 1914 годах в Великом Устюге проходили краткосрочные педагогические курсы для учителей и учительниц церковноприходских школ Великоустюгского викариатства. Константин Александрович был инспектором этих курсов. В 1911 году по резолюции епископа Никона К.А. Богословский возглавил Комиссию для производства пастырского экзамена у кандидатов в священники, не получивших полного семинарского образования. С 1912 года он состоял представителем епархиального ведомства в уездном училищном совете. Кроме того, в 1914-1917 годах Богословский был цензором проповедей по городу Великому Устюгу.
    Как священник К.А. Богословский последовательно отмечался наградами: набедренником (1907 г.), скуфьей (1909 г.), серебряной медалью в память 25-летия существования церковноприходских школ (1910 г.), камилавкой (1911 г.), наперсным крестом от Синода (1914 г.).
    С 1908 года К.А. Богословский состоял членом совета Великоустюгского православного Стефано-Прокопьевского братства, а в 1912 году стал его председателем. В начале 1909 года вышел указ Синода об учреждении в Великом Устюге при Стефано-Прокопьевском братстве церковного древнехранилища для сбора и хранения памятников старины. Вскоре с участием Богословского был выработан устав музея и создан Комитет по заведованию древнехранилищем, председателем которого был избран отец Константин, а товарищем председателя – преподаватель духовного училища В.П. Шляпин. Заведующим церковным музеем был определен помощник смотрителя духовного училища В.В. Комаров. Помещение под музей было выделено во Введенской церкви Михайло-Архангельского монастыря, рядом с духовным училищем. Резолюцией епископа Никона от 1 октября 1909 года К.А. Богословский был утвержден в должности председателя Комитета по заведованию древнехранилищем. А через год, 3 октября 1910 года, в Михайло-Архангельском монастыре состоялось открытие этого музея.
    По уставу, в древнехранилище поступали древние рукописи, старопечатные церковные и светские книги, иконы, Евангелия, священные сосуды и церковная утварь, рисунки, фотографии, модели памятников древнего искусства. Среди первых пожертвований был и вклад священника Константина – коллекция старинных монет, рукописи, книги. К 1918 году собрание музея насчитывало 601 экспонат. В декабре 1918 года все коллекции были переданы председателем Комитета по заведованию древнехранилищем отцом Константином Богословским в новый музей отдела культуры Северо-Двинского губисполкома и, таким образом, легли в основу фондов одного из богатейших музеев на севере России – Великоустюгского музея-заповедника.
    С 1915 года отец Константин состоял товарищем председателя Великоустюгского епархиального комитета по оказанию помощи беженцам. В 1917 году Великоустюгский уездный съезд духовенства и мирян поручил отцу Константину быть участником Всероссийского Собора духовенства и мирян г. Москвы, который проходил с 1 по 10 июня. Вернувшись в Устюг, отец Константин принял участие в съезде духовенства и мирян Великоустюгского викариатства, который состоялся 10-24 июня и на котором он был избран почетным председателем.
    15 августа 1917 года избранный Вологодским епархиальным съездом духовенства и мирян К.А. Богословский вместе с четырьмя другими представителями епархии был делегирован на Всероссийский Церковно-Поместный Собор в Москву. Хотя избрание вологодских делегатов происходило не на специальном епархиальном избирательном собрании, а на епархиальном съезде, Собор на заседании 20 сентября 1917 года утвердил их полномочия. А 19 января отец Константин записал в дневнике: «Мне надо ехать в Москву на Собор, завтра первое заседание второй сессии, но говорят, что в Москве дают только по 1/8 фунта хлеба и жизнь там тяжелая и неспокойная». Впрочем, он все-таки поехал на Собор...
    4 апреля 1918 года определением Патриарха Тихона и Священного Синода К.А. Богословский был награжден саном протоиерея, и 22 июля епископ Вологодский Александр (Трапицын) возвел его в этот сан. В этот период жизни, отец Константин вынашивал мысль о необходимости создания на основе Великоустюгского викариатства самостоятельной епархии. При огромных размерах Вологодской епархии, связь центра с восточными ее регионами была по существу формальной и только обременяла их. Еще в 1916 году, 15 октября, возвратившись домой от викарного епископа Великоустюгского Алексия (Бельковского), отец Константин записал в дневник: «С архиереем говорили о самой епархии. Я для нее начерно набросал несколько моделей о необходимости самостоятельности епархии». И вот – новая запись об этом от 20 мая 1918 года: «В прошлое воскресенье 12 мая ст. ст. в благочинном собрании состоялось собрание для выбора делегатов на Епархиальное собрание, назначенное на 4 июня. Я поднял вопрос о самостоятельности епархии, проголосовали, и прошло единогласно. Делегатом от духовенства хотели избрать меня, но я отказался, выбрали других, Гр. Чистякова, Дербенева и др.».
    17 (4-го) июня 1918 года в Вологде в здании епархиального женского училища открылось Чрезвычайное Епархиальное собрание духовенства и мирян. На организационном заседании делегат от Устюгского духовного училища священник Константин Богословский был избран, как получивший абсолютное большинство голосов, товарищем председателя собрания – епископа Александра. На втором заседании, проходившем утром следующего дня, К.А. Богословский поставил перед собранием давно назревший вопрос об отделении Великоустюгского викариатства и преобразования его в самостоятельную епархию и предложил создать специальную комиссию. Собрание постановило образовать комиссию по выделению Великоустюгского викариатства в самостоятельную епархию и поручить ей детальную разработку вопроса. Председателем этой комиссии был избран К.А. Богословский.
    В том же июне 1918 года восточная часть Вологодской губернии была превращена в Северо-Двинскую губернию. Так был решен вопрос о церковной независимости Великого Устюга.
    С 1918 года К.А. Богословский являлся председателем Великоустюгского епархиального совета. В 1920-1921 годах он работал архивариусом в Северо-Двинском губернском архиве и одновременно служил по вольному найму в Мироносицкой церкви города Великого Устюга.
    1922 год, как известно, был отмечен двумя печальными событиями в жизни Церкви: кампанией по изъятию церковных ценностей и началом движения обновленцев. В этот период К.А. Богословский, служивший настоятелем Великоустюгского Успенского собора, был арестован. По преданию, сохранившемуся в семье Богословских, его арест был связан с кампанией по изъятию церковных ценностей. Некоторое представление об атмосфере того времени и о положении дел в Северо-Двинской губернии на 21 марта 1922 года дает внутренняя «Ежедневная сводка Информационного отдела ГПУ по вопросам об изъятии церковных ценностей»: «Работа комиссии по изъятию вызывает большое недовольство среди верующих. Работы проходят успешно и скоро будут закончены. В Великом Устюге собрано (...) серебра».
    По отношению к обновленцам К.А. Богословский с самого момента возникновения этого течения являлся твердым его противником. Идеологи не только критиковали «контрреволюционных иерархов», но и посягали на основы православного учения, его канонические и даже догматические нормы. Так, Вологодская обновленческая группа в 1922 году заявила о пересмотре «легенды» о грехопадении и подвергла сомнению один из основных догматов Христианства – об искуплении. Подобные выступления, направленные на раскол, не могли не вызвать острую критику со стороны православных хранителей благочестия. Великоустюгское обновленчество заявило о себе летом 1922 года. Внутренняя сводка 6-го отделения Секретного отдела ГПУ «О расколе духовенства», составленная по сообщениям с мест, поступавшим с 15 июля по 20 августа 1922 года, и датированная 14 сентября, зафиксировала ситуацию в губерниях. Процитируем справку по Северо-Двинской губернии: «Под председательством прот. ЕРМОЛАЕВА организован епархиальный комитет из 10 человек. Комитетом выпущена листовка под названием «Живая Церковь». Упомянутый протоиерей А.Г. Ермолаев имел академическое образование. До революции он был смотрителем Никольского духовного училища, а в 1920-21 годах, как и К.А. Богословский, работал в Северо-Двинском губернском архиве, занимая должность делопроизводителя. В ноябре 1921 года его и отца Константина уволили из архива по сокращению штатов.
    30 марта 1923 года комиссия НКВД по административным высылкам разбирало дело К.А. Богословского. За «систематическую антисоветскую агитацию» он был осужден к двум годам заключения в исправительно-трудовом лагере. По этому приговору он был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения. Тогда, в 1923 году, знаменитый СЛОН только начал свою страшную работу, и Константин Александрович попал туда с одной из первых партий заключенных. По воспоминаниям родных, этот прежде веселый, общительный человек вернулся домой молчаливым и замкнутым.
    По возвращении из концлагеря, отец Константин поселился в Вологде. Он продолжил священнослужение в качестве настоятеля Вологодской Благовещенской церкви, а после ее закрытия в 1930 году был назначен настоятелем Богородицко-Рождественской кладбищенской церкви в сане митрофорного протоиерея. Каждая из этих церквей в разные годы считалась кафедральным храмом города. Будучи настоятелем, отец  Константин одновременно являлся председателем Вологодского епархиального совета. Эта должность, возможно, и предопределила его дальнейшую судьбу. 2 июля 1937 года он вновь был арестован. Тройка при УНКВД СССР по Северной области приговорила его 19 сентября 1937 года к высшей мере наказания – расстрелу. Отец Константин Богословский обвинялся в том, что он якобы являлся организатором и руководителем церковно-монархического подполья, вел контрреволюционную агитацию против мероприятий советской власти. Как было указано в документах, приговор привели в исполнение 19 сентября 1937 года. Однако потомки священника знают, что это не так. По свидетельству очевидцев, 24 сентября, отца Константина, вместе с другими заключенными посадили в вагон поезда, который отправился в северном направлении.
К.А. Богословский полностью реабилитирован в 1970 и 1993 годах.
    На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года, отец Константин, с сонмом Новомучеников и Исповедников Российских, был причислен к лику святых.


    ГЛАВА 6: «Литература. Философия»   

    Если говорить о литературе Северо-Двинского края, то Великий Устюг является едва ли не самым литературным городом Вологодской области. В оценке творчества писателей дореволюционного периода, в первую очередь необходимо выделить Павла Владимировича Засодимского и Александра Васильевича Круглова.
В развитии же философской мысли, совершенно особо стоит личность Питирима  Сорокина.  На первый взгляд, в творчестве «неистового» Питирима, как если-бы нет никакой связи с традициями древнего патриархального города. Но эта связь, конечно, существует. Вспомним, что во время татаро-монгольского нашествия, монахи-книжники ушли, в основном, на север. Многие из них осели в Устюге Великом. Именно эти книжники сохранили на сокрушаемой политическими ураганами Руси богословскую мысль, знание Священного Писания и предание святых отцев. И, лишь только в XVI веке, значение Великого Устюга, в духовном плане, стало угасать; на смену пришла эпоха великих географических открытий, покорения новых земель, эпоха отважных путешественников, многие из которых были родом из Северо-Двинской столицы.
    В творчестве Питирима Сорокина, неистовость первопроходца и отважность покорителя земель сочетаются вполне, поэтому сей гений русской философии родился здесь не случайно.
    После Вологды, Великий Устюг, едва ли не самый литературный город области. Еще в  XV веке здесь жил летописец Иван, священник Успенской соборной церкви, а в середине XVI века создавался Устюжский летописный свод. В конце 1837 г. побывал в Великом Устюге  Николай Иванович Надеждин (1804 – 1856) и оставил описание города.
    Этот город также является родиной писателя-народника Павла Владимировича Засодимского (1843 – 1912), автора романов «Хроника села Смурина», «Кто во что горазд», «Степные тайны», «По городам и весям», повестей, рассказов, книг для детей. Жил он позднее в Никольске, потом в Вологде, в усадьбе Горка, и одно время, как бы вспоминая о своей малой родине, подписывался псевдонимом «П. Вологдин».
    Другим его современником являлся Александр Васильевич Круглов (1853 – 1915). Сын смотрителя народных училищ, он подростком уехал в Вологду, где закончил губернскую гимназию. Здесь он познакомился с Владимиром Гиляровским, и с другими интересными людьми, еще в молодом возрасте начал писать рассказы, очерки и стихи. Первая публикация Круглова (в журнале «Искра») относится к 1871 году. А уже через год он познакомился с Ф.М. Достоевским, учеником и последователем которого чувствовал себя всю жизнь. Подражание было иной раз настолько буквальным, что с 1907 по 1912 гг. он издавал «единоличный» журнал «Дневник писателя» (с 1910 г. – «Светоч и дневник писателя»). Перу А.В. Круглова принадлежат романы «Свои и чужие», «Немудреное счастье», повести и рассказы, собранные в книгах «Лесные люди» и «В северных лесах», также очерки о зырянах, произведения для детей.
    В 80-е годы XIX столетия в Великом Устюге жил недолго фольклорист Николай Александрович Иваницкий (1847 – 1899). А в конце века здесь родился поэт и известный биохимик Сергей Сергеевич Перов-Стрибожич (1889 – 1967), автор нескольких поэтических сборников, вышедших с 1915 по 1927 гг.
Особенно бурной была литературная жизнь города в первое десятилетие после революции. Собственно, Устюг здесь не являлся исключением: творчество масс носило в те времена характер стихийного бедствия. Например, чего стоила литературная группа «Октябрь», которой руководил поэт-кочегар Василий Веселков. Впрочем, из этой группы вышли поэты, добившиеся впоследствии признания. Это, Павел Вячеславов, Павел Палемский, а также М. Запрудный, Ф. Леонтьевский, А. Косова, Н. Зноева. В то время, продолжал действовать, созданный еще в царское время, народный театр. Создателем его являлся Петр Козлов (1886 – 1935), рассказы которого еще до революции хвалил  А.М. Горький, и который написал более двух десятков пьес, причем некоторые из них с успехом ставились на сцене петроградских театров.
    В 1925 г. в городе создалась литературная группа «Северный перевал», куда, кроме Веселкова, Вячеславова и Палемского, входили Н. Тарусский и Н. Молоков. Из этой же среды вышел и поэт Александр Яшин (1913 – 1968).
Заметную роль сыграл Великий Устюг и в жизни писателя Сергея Николаевича Маркова (1906 – 1979), который жил здесь несколько месяцев. Изучая библиотеку Михаила Булгакова, он при этом написал более двадцати статей в местную газету, а также очерк о городе для журнала «Наши достижения».
    Также, в Великом Устюге родился (1917 г.) поэт Николай Кутов, автор сборников стихов «Новый край», «Утро», «Весенние зори», «Расставания и встречи» и переводов зарубежных авторов.
    Писатель Юрий Пиляр также родился в Великом Устюге (1924 – 1978), хотя здесь прошло лишь его раннее детство. В дальнейшем его жизнь связана с Явенгой Вожегодского р-на, затем был фронт, фашистский плен, в последние годы Ю.Е. Пиляр жил в Москве.
    В 1937 г. в Великом Устюге родился писатель и сценарист Борис Шустров, автор книг «Красные острова», «Белые ночи», повести «Красно солнышко» и других произведений.
    В годы войны в Великом Устюге жил известный писатель Леонтий Раковский (1896 – 1979 гг.), автор романов «Генералиссимус Суворов», «Кутузов», «Адмирал Ушаков». Бывал в Устюге и молодой тогда писатель из Верховажья Владимир Тендряков (1923 – 1984). Жил и работал с 1938 по 1941 и с 1948 г. до конца жизни, писатель Николай Угловский, уроженец деревни Угол  Великоустюжского р-на, автор книг «Наступление продолжается», «Огни в Снежном», «У нас на Севере», и других.
    Автор настоящей книги не ставит своей целью подробного исследования творчества писателей этого края. Хотелось бы лишь рассказать о тех, кто оставил заметный след в литературе конца XIX и начала ХХ веков, не только Северо-Двинского земли, но и в России. Это, несомненно, связано с именами Павла Засодимского, Александра Круглова и Питирима Сорокина.
 

    ПАВЕЛ  ЗАСОДИМСКИЙ.
         
    Первым большим произведением Павла Владимировича Засодимского стал роман о крестьянской жизни «Хроника села Смурина». Следуя веяниям времени, он первоначально хотел дать ему название «Печать антихриста». Роман этот принес ему славу как писателю и стал главной его книгой. Написан он был за полтора года и в апреле 1874 г. рукопись была передана в самый передовой журнал того времени «Отечественные записки», возглавляемый Н.А. Некрасовым и М.Е. Салтыковым – Щедриным.
    К слову сказать, несмотря на то, что Засодимский являлся писателем-народником, или «народолюбцем» как он сам себя называл, описывая подчас тяжелое положение народа, рассказывая об изнанке жизни, он не скатывался подобно Салтыкову-Щедрину до глупого ерничанья и карикатурных издёвек. Здесь Засодимский выступает как художник реалист, который любит свой народ, хотя и с позиций гуманистических, с позиций писателя-народника. Для примера, приведем выдержку из главы романа «Хроника села Смурина», с патриархальным названием – «Никола Вешний»:

    «Денек выдался красный. Солнце взошло над Смуриным, и в синем небе не видать было ни одного облачка. В урочный час пробрел церковный сторож, стуча ключами, и полез на колокольню, вспугивая мимоходом приютившихся там галок. В урочный час раздался над  смуринским приходом первый удар колокола, звавшего к заутрене. Мерно и ровно гудел колокол в свежем утреннем воздухе, и гудел не напрасно. По всем проселочным дорогам и тропинкам, по полям и перелескам по направлении к Смурину двигались поодиночке и толпами  крестьяне, бабы, парни и девки. Приумылись для праздника деревенские люди, попригладили взъерошенные волосы, а на плечи себе натянули самую нарядную одежду. Везде мелькали пестрые платки и красные рубахи. Зажиточный богатый люд катил в телегах на крепких рысистых лошадках, серой пылью обдавая нарядных пешеходов. А пешеходы кланялись вслед телегам…
    Народу в то утро двигалось к Смурину больше, чем обыкновенно в праздник, по двум важным причинам. Во-первых, в смуринской церкви один из приделов был посвящен Николаю Чудотворцу, и потому смуринцы на Николу Вешнего варили пиво, а соседи, ближние и дальние, в тот день приходили гулять на Смурино и гостили кто день, кто два, и кто и долее. На праздник приезжал сюда из города торгаш и неподалеку от церкви на лугу, раскидывал свою походную палатку, служившую центром гульбища и игр. Приезжали также из города купцы в Закручье, наезжал становой, а в Грайвороново в прежнее время много собиралось соседнего помещичества. Во-вторых, по деревням прошел слух, на Смурино в Николин день будут открывать кассу и выдавать крестьянам деньги, что всем этим делом орудует Дмитрий Кряжев и что закручьевцы на это шибко серчают.
    Той порой, как шла заутреня, торгаш возился на лугу, уставляя свою палатку и располагая в ней лотки с пряниками, леденцами, орехами и моченой грушей. Позади палатки стояла телега, тут же ходила стреноженная рыжая лошадка. Несколько мальчишек, шедших к заутрене, остановились и глазели на груды сусляников.
    - Больше пуда, поди! - заметил один.
    - Э-эх ты, фитюй! Пудов десять тут! - возразил другой.
    - Ну, брысь вы! Бежи в церковь! - крикнул торговец, когда один востроглазый парнюга слишком близко подобрался к лоткам.
    - А сам-то что? - крикнули ребята, пятясь назад.
    - Вот я вас, голь озорная! - рявкнул торгаш, приподнимаясь изза лотков и оборачивая к ребятишкам свое красное вспотевшее лицо.
    Ребята убежали… Смуринская церковь стояла на холме и была видна издалека. С северной стороны холм, незаметно понижаясь, сливался с лугом, а с остальных трех сторон обрывался совершенно крутым уступом, и бока его были выложены серым камнем. Кроме главного входа, с железными решетчатыми воротами и с широкими каменными ступенями, на погост вела еще с поля маленькая каменная лестница и калиточка без запора – это с полуденной стороны. По самому краю обрыва проходила деревянная ограда… Церковь была каменная, старенькая, с узкими окнами, с красной кровлей. Кладбище по недостатку мест лет пятьдесят тому назад было перенесено с холма поближе к лесу; лишь для грайвороновских владельцев еще оставалось местечко, обнесенное чугунною решеткой, за которой уж серело несколько тяжелых плит. Грайвороновским владельцам предоставлялось место для вечного покоя при церкви в уважение того, что храм создал один из их предков… Все-то на погосте выглядело ветхо и сумрачно. Деревянная ограда совсем потемнела, поросла мохом; ворота поржавели; каменные ступени у входа расщелялись, поопустились, и в черных трещинах их прозябала зеленая травка. Церковная крыша полиняла; на стенах ясно обозначились красные ряды кирпичей; старые стекла в окнах отливали из-за решеток всеми цветами радуги. Кусты ив, разметавшиеся во все стороны у главного входа, не слишком веселили это место. Но яркое майское солнышко и кругом свежая зелень скрашивали смурнинский погост. Смурнинцы же всегда смотрели с почтением на свой старый, развалившийся храм. Ребятиш-ками они бегали играть на этот погост; в этих старых стенах они венчались со своими суженными, крестили ребят, приносили отпевать своих покойничков…»

    Предки Засодимского и по отцовской, и по материнской линиям были коренными вологжанами. Сама фамилия Засодимский происходит от названия реки Содимы, протекающей недалеко от города Кадникова. За ней находилась Ильинская церковь, в которой служил дьячком прадед писателя Андрей Ильинский. Сын Андрея Ильинского Михаил носил уже фамилию Засодимский. Это был замечательный для своего времени человек. Окончив Вологодскую духовную семинарию, он, подобно Ломоносову, пешком отправился в Москву и был принят в Славяно-греко-латинскую академию. По окончании академии он вступил в Императорский Московский университет студентом, где обучался у разных  профессоров элоквенции, истории и математике. Возвратившись в Вологду, М.А. Засодимский преподавал в местной духовной семинарии, служил в губернском магистрате и одновременно занимался литературным творчеством: писал в прозе и стихах. Павел Владимирович гордился своим дедом и считал, что любовь к литературе и склонность к писательству у него от деда по отцу.
    По материнской линии Засодимский происходил из старинного дворянского рода Засецких, с давних пор обосновавшегося на Вологодской земле. В алфавитном списке помещиков Вологодской губернии первой трети XIX века числилось до двух десятков дворянских семей Засецких. Среди них дед Засодимского, Павел Михайлович, морской офицер в отставке, владелец богатой усадьбы Фоминское, в пятнадцати километрах от Вологды.
    Младшая дочь П.М. Засецкого, Екатерина, вышла замуж за небогатого чиновника Владимира Михайловича Засодимского. В последние годы своей службы, отец будущего писателя, получивший к тому времени надворного советника, был окружным начальником по министерству государственных имуществ в г. Никольске Вологодской губернии. Вместе с женой они часто бывали в старинном русском городе Великом Устюге. Здесь, 1/13 ноября 1843 г. родился у них сын Павел.
    Раннее детство Засодимского прошло в уездном городке Никольске, затерявшемся среди северных лесов. Это была самая безоблачная пора его жизни. В семье росло три дочери и два сына, Павел был младшим. Окруженный лаской нежно лубящих его матери и няни, он чувствовал себя вполне счастливым. Особенно благотворным было влияние матери, женщины редкой душевной красоты, целиком отдавшей себя семье, воспитанию детей. Добрая от природы, Екатерина Павловна привила детям гуманные чувства – любовь к  природе, сострадание к  бедным. Она же научила сына  читать и писать. Под ее влиянием он пристрастился к книгам. Чтение стало его любимым занятием.
    «Я зарывался в книги, создавал свой особенный мир и жил в нем и чувствовал себя отлично», -  вспоминал позднее Засодимский. Читал все, что было в библиотеке отца: «Жизнеописания великих людей древности» Плутарха, «Робинзона Крузо», романы Вальтера Скотта, «Историю Наполеона I-го», сочинения Державина, Пушкина, Гоголя. Под влиянием прочитанного возникло желание сочинять самому.
Видя способности сына, Екатерина Павловна стала готовить его в гимназию. В феврале 1856 г. он поступил в дворянский пансион при Вологодской гимназии «своекоштным воспитанником» и пробыл в нем семь лет.
    Среди его учителей были, учитель русской словесности Н.П. Левицкий и учитель истории Н.Я. Соболев. Будучи талантливыми педагогами, они, тем не менее, были заражены модными веяниями времени. Благодаря Левицкому, Засодимский познакомился с сочинениями Герцена. Соболев, в начале 60-х годов примыкал к революционной организации «Земля и воля», возглавляемая Чернышевским.
    Когда Засодимский вышел из гимназии, ему было девятнадцать лет. Родители к этому времени совсем разорились, и отец посоветовал сыну остаться в Вологде и стать чиновником.  - Идти в чинуши? Ни за что! - таков был его ответ, и он отправился в Петербург, поступать в университет.
    Проучившись один год на юридическом факультете, из-за отсутствия средств, он был вынужден временно оставить учебу, и выехать в провинцию, в качестве домашнего учителя. По возвращению в Петербург, продолжил учебу, но при этом сильно бедствовал, голодал неделями, пробавляясь чаем с ржаным хлебом. В тяжелую для себя пору он обратился к литературе. Начал с публицистики. Первым выступлением в печати было письмо Засодимского в защиту болгарского народа («Голос»,1867 г. 20 июля). В нем с присущей молодому человеку страстностью он призывал русских граждан помочь угнетенному народу, страдавшему от турецкого владычества.
    К сожалению, просвещенное общество, особенно это касалось выходцев из среды разночинцев и мелкопоместных дворян, видели только один выход в разрешении проблем трудящегося народа – революционный. Поэтому, неудивительно, что пылкий по натуре народоволец, свою литературную работу начал в полулегальном журнале «Дело». Во главе его стоял бывший редактор «Русского слова» Г.Е. Благосветлов, один из активных членов организации «Земля и воля». В этот период Засодимским была написана повесть «Темные силы». Здесь же в Петербурге, он познакомился со своей будущей женой, Александрой Богдановой, во всем разделявшую его убеждения.
В 1870 г. Засодимского начинают привлекать к активной политической жизни. Например, на съезде заводчиков и фабрикантов, в июне того же года, он выступает с пламенной речью, о необходимости сокращения рабочего дня, увеличения заработной платы, о праве на стачки и демонстрации.
    В те же годы, Федор Михайлович Достоевский пишет свой пророческий роман «Бесы», где в образе Верховенского – отца, представлены все народовольческие течения того времени, а в образе Верховенского – сына, те, кто уже с оружием в руках воплощал в жизнь идеи своих духовных вождей. Лозунги, озвученные народовольцами через Засодимского в 1870 г., обрели реальность в годы революции 1905 года.
    В литературном же творчестве, Засодимский выступает не как пропагандист, а как просветитель. Уже в ранний период его творчества намечается крестьянская тема (повесть «Волчиха», статьи «Одно из крестьянских зол» и «Хлебная житница»). Впоследствии, эта тема целиком захватит писателя.
    Но, по большей части, народники имели утопический взгляд на политику, и не ведали, что творили. После знакомства с П.Л. Лавровым, автором лозунга «интеллигенция в долгу перед народом, и должна идти в народ», он откликается на призыв профессиональной революционерки С.А. Лешерн, и едет в Новгородскую губернию, в село Большие Меглецы, в школу открытую Лешерн. Если «народники» желали нести просвещение, ибо они любили народ, то напротив, революционеры уже сеяли зерна для будущей «жатвы скорби». К счастью, в школе Лешерн, Засодимский долго не задержался.
    Главной книгой Павла Засодимского стал роман «Хроника села Смурина». Как упоминалось выше, он был опубликован в «Отечественных записках» и в основу его сюжета лег острый социальный конфликт борьбы части крестьянской бедноты с кулаками. Об этом, Засодимский так писал в своих воспоминаниях о периоде сотрудничества с «Отечественными записками»:
    - Вчера я перечитывал последнюю главу вашей «Хроники»… -  сказал он (М.Е. Салтыков-Щедрин – прим. авт.), хмуро посматривая на ворох лежавших перед ним корректурных листов.  - Невозможно ее пускать… я сократил ее! Жаль, а сократил…
    - В отдельном издании, Михаил Евграфович, я восстановлю все, что вы из этой главы выбросите! - самым решительным тоном заметил я.
    - Восстанавливайте, восстанавливайте! Сделайте милость… -  насмешливо промолвил Михаил Евграфович, сердито комкая корректуры и что-то разыскивая под ними, - одной сожженной книгой будет больше, а вы при своей храбрости останетесь… Что ж, восстанавливайте! Дело ваше…
    Из последней главы моего романа Салтыков оставил лишь одну страницу. Все пропущенное им, как я сказал, мною было восстановлено в отдельном издании. В последних числа декабря «Хроника села Смурина» была послана в цензуру.
Начальник  Глав. Упр. по делам печати перед этим только что умер, другой не был еще назначен, и книга моя попала в цензурное чистилище во время смут междуцарствия.
    Кажется 4 или 5 января 1875 г. «Хроника» поступила в мое распоряжение или, как говорится, «вышла в свет». С торжествующим видом я принес книгу Михаилу Евграфовичу.
    - Ну, счастлив ваш Бог! - сказал он, просмотрев окончание романа, за которое он так опасался. - Видно, под благоприятным созвездием вы родились… Рад, очень рад, что вышло так счастливо! - И было видно, что он не пустую фразу говорил, а действительно от души, искренно порадовался со мною по поводу того, что мою книгу «черти цензурные не слопали»…
    Современники вынесли обвинение писателю, в придуманности  фигуры главного героя. На что Засодимский отвечал, что крестьянский вожак Дмитрий Кряжев списан им с крестьянина Псковской губернии Максима Бурунова, обвинявшегося в политическом преступлении. Писатель тщательно изучил материалы суда, и на их основе создал образ главного героя. В патриархальной России медленно вызревали «гроздья гнева», приведшие к великим потрясениям Двадцатого столетия.
    Главным отличием романа «Хроника села Смурина» являлось то, что он явился первым романом о народной жизни, ибо писатели народники работали, в основном в жанрах очерка, рассказа и повести.
    асодимский в своем романе отображает действительно существующий конфликт между кулаками и беднейшим крестьянством. Когда Кряжев пытается создать ссудо-сберегательную кассу, общественную лавку, кузнечную артель, то встает на пути у кулаков Закручья, живших на окраине Смурина. В конце концов, кулаки вступают в сговор с властями, обвиняя Кряжева в том, что он подбивает крестьян не платить подати. Кряжева арестовывают, против него заводят дело, и все его инициативы разбиваются в прах.
    Кулаки в романе Засодимского изображаются в откровенно обличительной, щедринской манере. Писатель смотрит на них глазами беднейшего крестьянства и не скрывает к ним своей антипатии. Но антагонизм между кулаками и бедняками он представлял несколько упрощенно. У него, как и у других писателей-народников, есть только два героя: эксплуататор и эксплуатируемый. Эти герои отделены друг от друга целой бездной и никаких переходов от одного к другому, никаких связующих звеньев не замечается.
    Отсюда, можно сделать вывод, что консервативная критика, была в известной степени права, называя роман тенденциозным, обвиняя писателя в незнании крестьянской жизни. В определенной степени «Хронику села Смурина», хотя и не напрямую, можно назвать про-граммным произведением. Романом зачитывалась молодежь, отыскивая в книге ответы на волнующие вопросы, главным образом, на вопрос: «Что делать?», причем решала этот вопрос в пользу революционной деятельности. Так, творчество Верховенских-отцов, подвигало к активной деятельности Верховенских-сыновей.
    Сам Засодимский, с годами стал все больше склоняться к мысли о необходимости активных революционных действий, которые должны придти на смену периода просвещения народных масс. К этому его подвигало близкое знакомство с литератором А.И. Эртелем, автором романа «Гарденины», также с народниками Л. Бух и В. Луцким, устроивших в частной библиотеке, открытой писателем, конспиративную квартиру. В этот период расширяются связи Засодимского с подпольем. Например, в 1876 г. в тайной политической газете «Начало» выходит его статья «Бойня 31 марта», в поддержку Веры Засулич. Сотрудничает он и с журналом «Слово», до его запрещения в 1881 г.
    Пожалуй, главная беда Засодимского, что судит он о проблемах современности, с позиций гнева и мести, с позиций поиска справедливости, здесь на земле. Забывая, как и все просвещенные писатели, сказанные в Евангелии слова: «Не ведаете, какого вы духа» (Лк. 9; 55), и - «Мне отмщение, Аз воздам» (Рим. 12; 19).
    Тем не менее, он довольно правдиво отобразил проблемы пореформенной русской деревни, ибо расслоение крестьянства стало во многих случаях вопиющим. Сельская буржуазия – кулачество крепло за счет других крестьян, которые продавали за долги свои земли и, либо становились батраками, либо уходили в город, пополняя число заводских рабочих. Народники, видя это расслоение, не хотели понять, что обезземеливанию подвергались, в основном, не крепкие крестьянские семьи, а маргинальные, привыкшие выживать за счет крестьянской общины. Именно эта прослойка крестьян попадала в кабалу набирающей силу сельской буржуазии. Тем не менее, роман Засодимского «Кто во что горазд», правдиво отобразил эту тенденцию в пореформенной деревне.
    Следующий его роман «Степные тайны» был наиболее острым, в плане реалистического описания действительности. Не случайно, что в 1881 г., через год после его публикации, роман был запрещен «Высочайшим повелением». 
    Написанный в 1885 г. роман «По городам и весям», продолжал традиции предыдущих романов. Главный герой романа Верюгин, являлся прототипом его покойного друга, народника Феофана Лермонтова. Под видом землемера, Верюгин странствует по городам и весям, но в отличие от ранних произведений Засодимского, герой видит только один унылый пейзаж: «серое небо, серую землю, стаю ворон над полем и мужика за сохой». Автор приходит здесь как-бы к пониманию бессмысленности дела всей его жизни, дела просвещения народных масс. Все усилия просветителей, превращаются в конечном итоге, в это: «серое небо, серую землю, и согбенного мужика за сохой».
    Собственно, такой итог неудивителен, ибо идущий в народ барин не знает того, что мужик живет по иным законам, и которому не нужно это вымороченное барское просвещение, и который знает то, что давно забыли их образованные учителя. Мужик знает Бога, а потому, небо для него место, где «несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная», и земля для него – подножие Престола Господнего, а сам он – Божий раб, соработник Христов, в деле спасения своей души.
    Пожалуй, в этом главная трагедия всех народников, а значит и самого Засодимского. Например, приезжая к себе на родину, в усадьбу Горки, где были написаны почти все его романы, многие рассказы и очерки, видя обнищание крестьянства, он в отчаянии назвал свой край «Богом обиженным».   
    Пожалуй, единственным светлым пятном в творчестве Засодимского, можно назвать сборники детских рассказов и сказок. Еще при жизни, его детские сборники получили широкий доступ в народную школу и стали настольными книгами для многих поколений детей дореволюционной России. Темы его детских рассказов очень разные: он пишет о жизни городской и деревенской бедноты, о школе, о животных. В художественном отношении рассказы неровны. Но во всех произведениях проявляется горячая любовь писателя к детям, стремление пробудить в отзывчивой, впечатлительной душе юного читателя гуманные светлые взгляды. Создать около него атмосферу человеческой любви, деятельной и сильной.
    Как все писатели-народники, П.В. Засодимский пережил увлечение толстовством. Влияние идей Толстого ярче всего проявляется в романе «Грех» (1893), где идет речь о нравственном возрождении человека. Завершен роман был уже тогда, когда народническое движение в России окончательно изжило себя. Как писал о том вождь пролетарской революции: «произошло вырождение народничества в мещанский оппортунизм». Значительная часть интеллигенции осознала свои заблуждения, и продолжила работу на ниве просвещения в соответствии с исконными русскими устоями и традициями. Благо, тому способствовала и политика государства, ибо в период правления Императора Александра III было открыто много земских школ, училищ и гимназий. Тем не менее, Засодимский с резкостью отзывался о своих бывших соратниках, называя их оппортунистами и предателями.
    В начале девятисотых годов он близко сходится с редактором журнала «Научное обозрение» М.М. Филипповым, начав под его влиянием изучать труды Маркса и Энгельса. Например, в 1901 г. он пишет письмо редактору монархической газеты «Новое время» с резкой критикой Самодержавия. С началом революции 1905 г. пишет обличительные статьи, о жестокостях полиции, казаков, при подавлении восстания. В письмах же последних лет уже чувствуется смертельная усталость человека, который пережил крах всех своих чаяний и надежд. Слава Богу, писатель не дожил до тех дней, когда чаяния народников реально воплотились в жизнь, и когда сами они почти все  сгинули во чреве Молоха, которого создали своими же руками.
    В последние годы жизни Засодимский все чаще говорит о своем желании оставить столицу с ее шумом и суетой и поселиться в деревне, с которой он не порывал связи никогда. Хотелось на склоне лет вернуться на родину, в Вологодский край. Возможно, это был призыв Господа к покаянию. Призыв к заблудшей овце, чтобы в родных пенатах, среди простого народа, с его вековыми незыблемыми устоями, придти к чистым незамутненным истокам, дабы со спокойной душей и примиренным сердцем отойти в вечность. К сожалению, этого не случилось. Последние годы жизни он провел в Новгородской губернии. Умер П.В. Засодимский в Опеченском Посаде Боровичского уезда 4/17 мая 1912 года.
    И, все-таки, Засодимский до конца дней оставался романтиком, непоколебимо верящим в русский народ. Это был краеугольный камень его убеждений, главное его жизненное «кредо», и все шатания и крайности биографии Засодимского, обусловлены именно этой верой и этим – «кредо». Ибо, как он сам писал в своих «Воспомина-ниях» о периоде работы в школе, организованной С.А. Лешерн (1872 г.): «Я пришел в школу уже в то время, когда знал деревню, когда народ со всем его складом духовной и внешней жизни, с его взглядами и мировоззрением, с его нуждами и потребностями, с его радостями и горем не был для меня тем таинственным незнакомцем, каким он был и остался для многих моих сверстников и коллег».
И, последнее, что все-таки отличает Засодимского от многих  высоколобых просветителей из столиц, совершенно не знающих народа и не любящих его, это слова писателя из тех же «Воспоминаний», в которых со всей пронзительностью отражены его жизненные убеждения:
    «Иные кичатся знанием народа, выставляют это знание как бы заслугу, как некий патент на получение каких-то особенных привилегий при собеседовании о том или другом вопросе из народной жизни. Для меня же знание народа было совершено естественным последствием всей моей известным образом сложившейся жизни. Я никогда не поставлял себе задачей изучение народа, никогда я не смотрел на народ как на объект, подлежащий исследованию, никогда я не подходил к народу с заранее выработанной программой «для собирания сведений», но я был бы совсем неумным человеком, если бы не узнал народа, целые годы – с раннего детства – живя с ним вместе. Я никогда не смотрел на людей из народа как на каких-нибудь замечательных козявок, которых нужно рассматривать чуть не под микроскопом, а затем, уехав в Москву или в Петербург, писать в журналах по поводу их глубокомысленные трактаты или весьма легкомысленные повести и рассказы…
Конечно, я не всегда сидел с народом на трехногой скамье, в курной хате, не всегда питался хлебом из лебеды или из ильмовой коры. Но, тем не менее, с малых лет я сиживал с ним и в курной избе, и в овине у дотлевшей теплины, спал с ним в степи и в лесу у разведенного костра, ночевал с ним и в землянках на берегу Волги, ел и «лебедовый» хлеб, и знаю вообще вкус этой пищи, какую он ест, на опыте знаю всю тяжесть его работ в лесу и на поле – во все времена года. С малых детских лет я жил среди народа, узнал его и полюбил, узнал его слабость и мощь – одним словом, узнал его настолько, насколько возможно узнать его человеку, по своему общественному положению стоящему вне крестьянской среды».

    Интересным, с точки зрения сопоставления судеб и биографий, могло стать рассмотрение творческого пути современника Засодимского, писателя Александра Васильевича Круглова.
    Родился Александр Васильевич в 1853 г. в Великом Устюге, в семье смотрителя народных училищ. В Вологде закончил губернскую гимназию. Здесь же стал писать рассказы, очерки, стихи. После знакомства с Владимиром Гиляровским и другими литераторами, опубликовал свой первый рассказ в журнале «Искра». В 1872 г. состоялось его знакомство с Ф.М. Достоевским, которое стало определяющим на всю его последующую жизнь. Также как и Засодимский, Круглов был писателем-почвенником, но не революционно-просветительского крыла, а противоположного ему традиционалистского направления. Того направления, к которому принадлежал и Достоевский, и другие русские славянофилы. Перу Круглова принадлежат романы «Свои и чужие», «Немудреное счастье», также повести и рассказы, собранные в книгах «Лесные люди» и в «Северных лесах».
    К сожалению, его творчество и биография остались малоизученными, книги по понятным причинам в советское время не переиздавались, а потому, нет возможности дать развернутого обзора его литературных произведений. Тем не менее, сопоставление судеб литераторов-современников весьма интересно, и по всей очевидности, еще ожидает своего исследователя.
    Третьим выдающимся современником упомянутых авторов явился также уроженец     Северо-Двинского края, Питирим Александрович Сорокин. Как и Засодимский, рано увлекшись революционными идеями, став их пламенным адептом, он подобно Достоевскому, а значит и его ученику А.В. Круглову, переходит на позиции славянофилов, и остается на этих позициях уже до конца своих дней. В судьбе Питирима Сорокина просматривается особый Промысел Божий, позволивший ему на малое время стать последователем ложных социальных учений, вариться в самой гуще их, для того, чтобы изучив их изнутри, стать позднее разрушительным критиком этих доктрин.
    Судьба «неистового» Питирима, в своем роде уникальна, его научное наследие огромно, оно составляет более 50-ти книг и монографий. Без его трудов, и это можно сказать с полной уверенностью, мировая социологическая дисциплина потерпела бы невосполнимый ущерб. Дальний потомок пращуров, осваивавших необозримые просторы Русского Севера, он в своем творчестве охватывает также необозримые, уходящие в глубь тысячелетий исторические процессы, связывает их с современностью, более того, выступает как пророк, как пламенный проповедник, неустанно бьющий в набат. До конца дней своих, он трибун, он борец. Таково было время, время глобальных политических и социальных изменений. Таков был и сам Питирим, философ, политик, ученый, великий сын Великого народа.


    ПИТИРИМ  СОРОКИН.

    «Со времени становления русской нации в девятом веке и приблизительно вплоть до восемнадцатого века, господствующее умонастроение и господствующая надстроечная система (в науке, религии, философии, этике, праве, изящных искусствах, политике, экономике, в их идеологической, бихевиористской и материальных формах) формировали идеи или носили религиозный характер, опираясь на тот основополагающий принцип, что подлинной действительностью и высшей ценностью являются Бог и Божье Царство в том виде, как они  «раскрываются» в Библии (особенно в Новом Завете), сформулированы в христианском «Кредо» и развиты в учении великих духовных отцев. Господствующий русский склад ума и все отделения русской культуры и социальной организации, а также  вся система великих ценностей были идеологическим, бихевиористским и материальным выражением и развитием этого главного положения (христианской религии)…»
    Пишет в одной из главных своих работ «О русской нации: Россия и Америка», выдающийся мыслитель Русского зарубежья, Питирим Александрович Сорокин. Лейтмотив противопоставления западной и восточной цивилизаций, проходит красной строкой через все наследие философа, и в этом он является продолжателем традиции философов-славянофилов, в особенности Данилевского и его главного труда «Россия и Европа». Критика западной цивилизации у Сорокина разрушительна, ибо он не оставляет для современного европейского мира никакой надежды на будущее. Здесь он стоит на одних позициях как с западными мыслителями А. Тойнби и О. Шпенглером, так и с нашим русским философом Константином Леонтьевым. Цивилизация, по Леонтьеву, это последняя стадия развития общества. Цивилизация неизбежно заканчивается катастрофой, потрясениями, кризисами и в конечном итоге, гибелью государств, империй, а значит, гибелью культур и самих цивилизаций. Цивилизация, по Леонтьеву, а Сорокин полностью солидарен с ним, это начало конца. Причины крушения цивилизации, выдающийся мыслитель Зарубежья раскрывает в той же своей работе «Россия и Америка»:
    «В Европе господство этой мировоззренческой надстроечной системы (христианско-религиозной – прим. авт.) почти прекратилось в XII веке, после чего в XIII и XIV веках господствующей надстроечной системой стала идеалистическая или интегральная система, основанная на том главном допущении, что подлинная действительность и истинные ценности заключаются в бесконечном разнообразии, в котором можно выделить три главных характеристики – суперсенсорную, рациональную и сенсорную (чувственную – авт.). После  XV века господство этой идеалистической или интегральной надстроечной системы сменилось сенсорной, основанной на том главном положении, что подлинная реальность и истинная ценность носят сенсорный характер: реально и имеет ценность только то, что мы можем видеть, чуять, слышать, осязать, пробовать и воспринимать посредством наших органов чувств. Помимо таковой действительности и ценности, либо вообще ничего нет, либо, если что-нибудь и есть, мы не можем это воспринимать и потому это равнозначно нереальной фикции, вымыслу или несуществующей псевдореальности и псевдоценности. Эта сенсорная надстроечная система господствовала в Западном мире вплоть до конца девятнадцатого столетия, когда она начала рушиться и деградировать. В XX веке Западный мир вступил в длительный переходный период к новой форме господствующего умонастроения, культуры, систем ценностей и к новым формам социальной организации. Поскольку огромный старый сенсорный (чувственный) дом развалился, а новая надстроечная система еще не была построена, то последовали духовное, моральное, социальное и культурное смятение и анархия, выразившиеся в необычайном взрыве мировых войн, малых войн, кровавых мятежей, революций и бесконечных междоусобных «войн всех против всех» (говоря словами Гоббса). Это крайне критическое положение Запада и  всего человечества существует и поныне в человеческом мире…»

    Даже такое солидное издание, как «Международная энциклопедия социальных наук», в статье, посвященной Сорокину, лишь скупо сообщает, что он родился «в 1889 году на деревенском севере России в бедной семье».
    Архивные исследования позволили узнать, что он родился в 1889 г. в с. Турья, Яренского уезда Вологодской губернии. Как пишет сам Питирим Сорокин, находясь на кафедре Петроградского университета в 1920 г. о своих родителях: «отец – маляр, мать – зырянка-крестьянка». Об образовании своем пишет: «случайно выучился грамоте. Обучался в Гамской второклассной школе, по окончании ее поступил в Хреновскую церковно-учительскую школу. Не закончив ее по независящим обстоятельствам (арест), прибыл в Петроград. Здесь слушал полтора года лекции на общеобразовательных курсах Черняева. В 1909 г. сдал экзамен экстерном на аттестат зрелости при Велико-Устюгской гимназии и поступил в Психо-Неврологический институт. В 1910 г. перешел на юридический факультет Петроградского университета. В 1914 г. его окончил с дипломом 1-й степени и был оставлен при кафедре уголовного права и процесса для подготовки  к профессорскому званию. В 1916 г. был зачислен в приват-доценты Петроградского университета. В 1914-1915 гг. по предложению М.М. Ковалевского и Е.В. Де-Роберти был избран в ассистенты по кафедре в Психо-Неврологическом институте, а в 1915-1916 гг. – в преподаватели социологии при том же институте. В настоящее время состою профессором социологии Сельскохозяйственного института и преподавателем социологии Петроградского университета и институтов  «Живого слова», «Истории искусства» и «Народного хозяйства», членом Русского социологического общества имени М.М. Ковалевского и Социологического института…»
Эта автобиография Сорокина заведомо неточна и грешит неполнотой. Например, его родитель являлся реставратором-иконописцем, а не маляром, к тому же, по вполне понятным причинам, профессор опускает такие факты биографии, как участие в сопротивлении большевистскому правительству. В метрической ведомости села Турья, за январь 1889 г., записаны точные факты его рождения и происхождения: «23 января родился, 24-го крестился младенец Питирим, сын мещанина Устюжского уезда города Великоустюга Александра Прокопьевича Сорокина и его законной жены Пелагеи Васильевны». Несмотря на то, что отец ученого-социолога был жителем Великого Устюга, сын его родился в трехстах километрах от родины родителя, то есть в селе Турья, Яренского уезда, Вологодской губернии. Здесь, над будущим ученым как-бы проявился промысел Божий, ибо уже в утробе матери он начал совершать движение по дальней дороге, которую Бог ему уготовал в последующей жизни.
    Отец Питирима был странствующим ремесленником по части реставрации и осветления церковной утвари, риз, икон и окладов. Выучившись ремеслу у знаменитых мастеров, он перебрался за триста верст в отдаленный уезд Вологодской губернии, где была меньшая конкуренция, нежели в более обжитых районах Русского Севера. Яренский уезд, бассейн рек Вычегда и Вымь, являлся в то время уникальным бикультурным оазисом Коми края, где Яренский уезд был своеобразной «контактной зоной» для русских и нерусских жителей Севера.
    Начиная свои странствия в поисках заработка, отец Питирима Сорокина вскоре приехал в село Жешарт, расположенное в тридцати километрах от Яренска. Здесь А.П. Сорокин познакомился со своей будущей женой, и после окончания реставрационных работ, молодые перебираются в село Гам, вверх по реке Вычегде. В 1885 г. у них родился первенец Василий, и из Гама они переезжают в другие села и деревни, пока к зиме 1888 г. не попадают в большое село Турья. Здесь у них рождается второй сын – Питирим.
    Весной, по окончании работ в Турье, семья Сорокиных двинулась дальше. Последние два пункта путешествия к истокам Выми – села Кони и Весляна. Выше по реке, обжитых человеком мест не было и семья Питирима повернула обратно. К осени 1892 г. Сорокины добрались до села Коквицы. Где мать Питирима родила третьего сына, Прокопия и где вскоре скончалась в  возрасте 34 лет (7 марта 1894 г.). С этого трагического и, по существу, первого сознательного воспоминания начинается автобиографическая книга П. А. Сорокина «Дальняя дорога».
    Несмотря на кочевой образ жизни, семья Сорокиных считалась вполне благополучной. Отец Питирима, в меру образованный и культурный, благодаря своей профессии легко входил в круг общения сельской элиты. Однако несчастье, случившееся с женой, подорвало благополучие семьи и фортуна отвернулась от Сорокиных. После смерти матери, братьев забрала на воспитание тетка Анисья, которая была бездетна и жила с мужем Василием Ивановичем Римских, в деревне Римья в пяти верстах от Жешарта.
    По описанию Сорокина, дядя Василий умело добывал зверя и рыбу, хорошо знал повадки животных и местный растительный мир, успешно лечил вывихи, переломы и смещения позвонков. Кроме того, он был для Питирима ходячей энциклопедией по зырянской мифологии и обычаям, фольклору и верованиям. Жители Римьи вспоминают, что и он, и Анисья знали множество сказок и легенд, которые по вечерам рассказывали приходившим послушать детям. Но главное, что отмечает в автобиографии Сорокин, Василий Римских являлся одновременно мудрецом, философом и поэтом в душе, удивительно целос-тной, гармоничной личностью, в ладу с самим собой и окружающим миром.
    Глубина влияния Василия Ивановича и Анисьи Васильевны Римских, а через них и всего зырянского микрокосма на мировоззрение Питирима Сорокина еще ждет своего исследователя. Однако можно с уверенностью сказать, что целостное и гармоничное мироощущение зырян, усвоенное в детстве, несомненно способствовало становлению Сорокина-ученого и созданию им впоследствии интегральной социологической теории.
Странным образом, пережитки язычества не мешали зырянам ревностно исповедовать православие, и Питирим, сызмальства работая с отцом и братом в храмах, также испытал мощное воздействие ортодоксального христианства. Душа и разум его жадно впитывали и интегрировали оба взгляда на мир, закладывая основы будущего, собственно сорокинского мироощущения.
    Без сомнения, большое влияние на личность Сорокина оказали и суровые бытовые условия, рано воспитавшие в нем самостоятельность и твердость характера. С другой стороны, дух вольности, живший в широких просторах края, неизбывное самоуважение и терпимость к другим людям, характерные для зырян, самосознание этноса не знавшего крепостного права, также формировали его личность. Можно сказать, что жизнь в Римье полноправным членом земледельческой общины и бродяжничество по дорогам края в поисках заработков, внесли равную лепту в становление социолога, ученого и политика, сохранившего глубокое сочувствие, любовь и уважение к крестьянам и твердо усвоившего основополагающие принципы зырянской общины – труд, справедливость, равенство, но, в то же время сумевшего преодолеть «притяжение земли» и уйти в большой мир науки и политики, навстречу всеобщему признанию, славе и персональной легенде.
    После смерти матери, отец Сорокина продолжал заниматься ремеслом, обучая основам мастерства Василия и Питирима, у которых оказались недюжинные художественные способности, а младший Прокопий жил в Римье у Анисьи. Отец не женился и пытался залить тоску по жене водкой, и в 1899 г. 14-летний Василий и 10-летний Питирим ушли от отца и начали самостоятельную жизнь бродячих ремесленников, наведываясь между походами в Римью. Чтобы не встречаться с отцом, который уже почти не выходил из состояния запоев, отчего и погиб вскоре, они пошли по самостоятельному маршруту, вверх к истокам реки Вычегды, где им в нескольких селах заказывали работу.
    После выполнения подряда в Палевицах, они вернулись в Римью, и вскоре были наняты для покраски стен и куполов кафедрального собора в Яренске, несмотря на то, что им едва исполнилось 15 и 11 лет. По окончании работ летом 1901 г. Василий и Питирим приходят на заработки в село Гам, где произошло событие, ставшее поворотным пунктом в судьбе юного Сорокина.
    Если говорить о начальном образовании Сорокина, то в Римье, его вместе с другими крестьянскими детьми обучала чтению, письму одна из жительниц деревни. Посещал он и школы грамоты в селах, где работал с отцом и братом. Формальное завершение образование  начального образования пришлось на весну 1900 г., когда Питирим работая в селе Палевицы, окончил местную церковно-приходскую школу.
Осенью же 1901 г. в селе Гам проходил набор в только что открытую второклассную школу, прозванную в народе «образцовской», по имени старшего учителя А.Н. Образцова. Она отличалась от обычных церковно-учительских заведений тем, что готовила учителей в школы грамоты сел Яренского уезда. На счастье Питирима, школой тогда руководил священник И. С. Покровский, дальний родственник отца, который и уладил все формальности.
    Учился Питирим блестяще, но учиться было тяжело в материальном плане, ибо, если бы не поддержка со стороны учителей и Анисьи, снабжавшей его сухарями, то пятирублевой годовой стипендии не могла хватить даже для нищенского существования. После начала учебы, он расстается со своим братом Василием, который начал самостоятельную жизнь, арестовывался за связь с социалистами и был расстрелян чекистами в 1918 г. Первый выпуск Гамской школы состоял всего из пяти учеников, где Питирим Сорокин являлся лучшим. По протекции Образцова, Сорокин  осенью 1904 г. поступает на казенный кошт в Хреновскую учительскую семинарию села Хреново Костромской губернии. Статус семинарии был на порядок выше Гамской, но ко всему, окончивший ее имел право продолжать образование в светском учреждении, то есть в старших классах гимназии, и далее в университете. Здесь уже выразилась сознательная воля Питирима, а иначе, стоило ли «ехать за семь верст киселя хлебать». Поступлением в Хреновскую семинарию, определился уже сознательный выбор будущего ученого, его стремление заниматься наукой.
Стремление учить, проповедовать, делиться знаниями, т. е. типичный профессорский комплекс, рано проявилось у Сорокина. Еще в Гамской школе одно из любимых занятий в летние каникулы и зимние вечера, были – беседы с крестьянами о Священном Писании, ответы на их вопросы, разговоры о жизни, которые мужики на равных вели с двенадцатилетним мальчишкой. Ему нравилось собирать вокруг себя слушателей, нравилось быть в центре внимания, нравилось играть в проповедника, ибо это у него хорошо получалось и незаметно становилось ролью, которую он добровольно примет на всю оставшуюся жизнь.
    В 1905 г. всеобщее брожение умов охватило и школу в Хреново, где он учился. Питирим быстро изучил  программы различных партийных течений и приняв сторону эсеров, стал вскоре лидером эсеровской организации. По словам Сорокина, здесь ему больше импонировала «борьба за индивидуальность», чем «борьба за существование». В декабре 1906 г. Сорокина арестовывает полиция, после чего следуют три с половиной месяца тюрьмы в Кинешме, после которой он уезжает к знакомому преподавателю в Иваново-Вознесенск, тоже эсеру. Тем не менее, период отбытия наказания не прошел даром. В тюрьме он общался со многими революционерами-социалистами, познакомился с трудами революционеров различных направлений, ибо книги свободно переправляли с воли. Изучение различных социальных теорий, помогло ему впоследствии, когда он уже отошел от революционной деятельности, стать ученым-социологом. «Не было бы счастья, да несчастье помогло», как говорит народная пословица. Впрочем, жить на свободе становилось все труднее, ибо полицейский сыск усиливался, а потому, уехав на лето к тетке Анисье и брату Прокопию, он решил порвать с социалистическими кругами, так как «подрывная деятельность» ставила крест на его мечте об образовании.
    Почти не имея денег на проезд, в сентябре 1907 г. Питирим плывет пароходом до Вологды, где покупает билет на плацкарту до ближайшей станции и после Рыбинска уже едет «зайцем». В Бежецке, однако, контролеры обнаруживают безбилетника, но проводник оставляет его в поезде, обязав следить за чистотой в вагоне, драить туалеты и кипятить титан. В первых числах октября Питирим Сорокин благополучно сошел на перрон Николаевского вокзала Санкт-Петербурга.
    Большую помощь в столице Питириму оказывает К.Ф. Жаков, философ и этнограф, первый профессор из числа зырян. По протекции ученого, Сорокина бесплатно принимают в число слушателей вечерних Черняевских курсов, где преподавал и сам Жаков. Здесь он познакомился со многими учеными, издателями, с Петербургской интеллигенцией. Но для обучения в университете необходим был гимназический диплом, для чего в феврале 1909 г. он едет в Великий Устюг, чтобы в гимназии экстерном сдать экзамены за восемь лет обучения.
    В сентябре того же года, после некоторых колебаний, Сорокин поступает в Психоневрологический институт. Вместе с ним туда же поступил и Н.Д. Кондратьев, вышибленный вместе с ним за политику из Хреновской семинарии. Впрочем, институт этот не являлся государственным, плата за обучение составляла триста рублей в год, поэтому, в следующем году Сорокин поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета, где также много места уделялось изучению социологии. Вместе с ним, в университет перешел и неразлучный Кондратьев.
Уже во время учебы Сорокин начал писать статьи и научные работы. Материал для написания работ он собирал во время поездок по Коми краю, которые либо совершал один, либо сопровождая К.Ф. Жакова, заведовавшего статистикой в Печерской экспедиции. Самой крупной работой студенческого периода, можно считать монографию «Преступление и кара, подвиг и награда», пятисотстраничный социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали (СПб., изд-во Долбышева, 1914, январь). Мнения о монографии были очень полярны. С одной стороны, благожелательное отношение даже со стороны известных ученых, с другой, разрушительная, и как если бы обоснованная критика его работы. Тем не менее, идеи Сорокина становятся популярны, и их автор приобретает репутацию самого способного социолога новой волны.
    В 1913 г., еще будучи студентом, получил место ассистента на кафедре социологии Психоневрологического института и, вскоре стал личным секретарем М.М. Ковалевского. Кроме этого, вошел в редколлегию сборников «Новые идеи в социологии», «Новые идеи в правоведении» и руководимого  Бехтеревым журнала «Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма». На страницах этих журналов, периодически выходят его работы, как впрочем и в брошюрах рижской серии «Наука и жизнь». В 1914 г., вслед за работой «Преступление и кара…», появляются еще две солидные статьи: «Обзор теорий и основных проблем прогресса», а также «Эмиль Дюркгейм о религии».
    В 1914 г. П. А. Сорокин закончил университет с дипломом 1-й степени и был оставлен при кафедре уголовного права и судопроизводства для подготовки к профессорскому званию с ежегодной стипендией в 1200 руб. К этому времени мировозрение ученого окон-чательно сформировалось в интегральную и универсальную систему взглядов, своего рода синтез эмпириокритического позитивизма с достижениями социологической мысли Конта, Спенсера, Тарда, Дюркгейма, Зиммеля, Вебера, Штаммлера, Парето, Михайловского, Лаврова, Де-Роберти, Ковалевского, Пертражицкого, Ростовцева и др. С политической точки зрения это была разновидность социалистической идеологии, в основании которой лежала усвоенная в детстве этика солидарности, взаимопомощи и свободы. По словам самого Сорокина, его Weltanshauung представляло собой вполне оптимистическое видение мира, сходное которому имели многие русские и западные  мыслители начала ХХ века.
В ноябре 1916 г., после изучения огромного списка книг, не менее тысячи наименований, Сорокин первый в группе соискателей сдает магистерский экзамен и в январе 1917 г. получает звание приват-доцента Петроградского университета. Надо сказать, в группе соискателей вместе с Питиримом работали такие, ставшие впоследствии известными ученые, как Тимашев, Гурвич, Райнов, и его друг Н.Д. Кондратьев.
    Ко всему, в период 1915 – 1916 гг. Сорокин ухитрился издать множество статей по специальности, читать лекции по социологии в Психоневрологическом институте, создать Русское социологическое общество имени М.М. Ковалевского и даже написать фантастическую повесть «Прачечная человеческих душ». В марте 1917 г. намечалась защита им магистерской диссертации, но февральская революция спутала все планы и защита не состоялась.
    Во время учебы в университете Питирим Сорокин отошел на время от политики, хотя продолжал общение с некоторыми руководителями партии эсеров, также с сокурсниками, входивших в различные социалистические группы. В 1910 г., когда в связи со смертью Льва Толстого поднялась волна студенческих беспорядков, Питирим успел вовремя уехать за границу, как бы сопровождая туберкулезного больного, иначе он был бы неизбежно арестован. В феврале 1913 г., в целях предотвращения манифестаций, связанных с 300-летием Дома Романовых, полиция арестовала руководителей эсеровской партии, призывавших к однодневной забастовке. В число арестованных попал и Питирим Сорокин. По прошению М.М. Ковалевского, у которого он был секретарем, Сорокина освободили за недостатком улик. На этом, его участие в политике, в царское время и ограничивалось. Когда же произошла февральская революция, то он с головой ушел в революционную деятельность.
    Примкнув к патриотическому, правому крылу эсеров, он возглавил редакцию газеты «Воля народа», был также избран депутатом Учредительного собрания от партии эсеров по Вологодской губернии, а также назначен секретарем министра-председателя А.Ф. Керенского по вопросам науки. Сорокин неоднократно выезжал в Великий Устюг, Яренск, Усть-Сысольск и, как член оргкомитета крестьянского съезда и, как комиссар Временного правительства, подготавливавшего выборы в Учредительное собрание. Однако, первоначальный энтузиазм уступал место скепсису. Занимаясь политической деятельностью, он пишет также много статей, исследовательских работ, но уже в 1918 г. он постепенно приходит к выводу о бессмысленности борьбы с большевистским режимом.
    1917 год для Сорокина – это и начало его семейной жизни. Супругой ученого стала 26 мая Елена Петровна Баратынская, выпускница Бестужевских курсов, дочь поместного дворянина Таврической губернии (1894 – 1975). Они познакомились на литературных вечерах у К.Ф. Жакова. Елена Петровна, ботаник-цитолог по образованию, получила докторскую степень в США в университете Миннесоты (1925 г.), преподавала в ряде университетов и колледжей Америки. Об их семье можно сказать: «они жили долго и счастливо».
    Октябрьский переворот 1917 г. резко обострил поляризацию политических сил в стране и поставил под вопрос созыв Учредительного собрания. П.А. Сорокин активно выступал в прессе против партии большевиков, поэтому неслучайно, что 2 января 1918 г., за три дня до открытия Учредительного собрания, его вместе с А.А. Аргуновым арестовали прямо в редакции и препроводили в Петропавловскую крепость. Там, к тому времени, уже в полном составе находились члены «Временного правительства», думские лидеры и царские министры. После расстрела 5 января демонстрации жителей Петрограда и роспуска, в ночь с 6 на 7 января парламента России, по сути, началась гражданская война.
    1-го марта Сорокина освободили по настоянию меньшевика-интернационалиста Г.М. Крамарова, сотрудничавшего с большевиками. Через неделю Питирим Александрович с женой уехали в Москву, где еще продолжали борьбу антибольшевистские организации. Сорокин участвует в работе этих организаций, пытается издавать газету «Возрождение», но власти не позволяют действовать легальной оппозиции. И сопротивление уходит в подполье. В Москве происходит и последняя встреча с Керенским, жившим на нелегальном положении. Бывший премьер попросил вывезти из Петрограда в безопасное место его жену и детей. Сорокин выполнил просьбу, отправив Ольгу Львовну Керенскую в Коми край, где она жила в селе Копчон в доме родственников архитектора Холопова, с которым дружил Сорокин. Осенью 1918 г. уездная ЧК арестовала ее и отправила в губернскую чрезвычайку в Великий Устюг. Однако здесь он ничем помочь уже не мог:  за ним также шла самая настоящая охота, и Сорокину приходилось скрываться.
    В конце мая 1918 г. Питирим Александрович вместе с другими заговорщиками выезжает на места для подготовки восстания против большевиков. Его направили в район Вологды и Великого Устюга. Сорокин разъезжает по уездам, агитируя  народ  за сопротивление новой власти, непризнания ее декретов и повторный созыв Учредительного собрания. Однако и в такой ситуации Сорокин остается ученым. В Яренске он издает и распространяет «Программу по изучению зырянского края» – подробный вопросник для сбора этнографического и статистического материала. Заговорщики ставили целью прежде всего захватить Сухонские склады, где хранилось резервное военное имущество всей Русской армии. Однако нехватка сил и нерешительность, не позволили добиться успеха. После 2-го августа 1918 г., когда началась высадка английского экспедиционного корпуса в Архангельске, окрестности Великого Устюга превратились в прифронтовую зону, наводненную чекистами и латышскими стрелками, которые проводили повальные аресты среди населения, расстреливая сотнями без суда и следствия. В этой мясорубке погиб старший брат Сорокина Василий. Позднее, в тюрьме умирает и младший – Прокопий, взятый по подозрению за одно только родство с «врагом советской власти № 1», каковым объявил Питирима начальник особого отдела ВЧК в северных областях М.М. Кедров.
Когда наступление англичан в Архангельске провалилось, и не осталось никакой реальной надежды на борьбу с большевиками, Питирим, обсудив с женой и друзьями положение, решил идти каяться и написал «отречение» от борьбы с советской властью и от политической деятельности вообще. С ним он направился в газету «Крестьянские и рабочие думы» г. Великого Устюга, которое было напечатано 29 октября 1918 г. Поскольку газета являлась органом Северо-Двинского губисполкома, то надо полагать, что такой шаг был заранее согласован с его председателем И.М. Шумиловым, который был женат на Екатерине Покровской, дочери И.С. Покровского, того самого священника, руководителя Гамской школы и дальнего родственника Сорокина. Кстати, в газете сотрудничали и оба сына Покровского, активные борцы за советскую власть, большевики с дореволюционным стажем.
    Дождавшись публикации своего «отречения», Питирим идет на следующий день сдаваться в ЧК, где на него заводят дело № 617. В этот же день, 30 октября, Шумилов звонит в Вологду М.К. Ветошкину, также хорошему знакомому Питирима, работавшего тогда председателем Вологодского губисполкома и просит его связаться с Шотой Элиавой, бывшим в то время вологодским губернским продкомиссаром. Этот план разработан явно самим Сорокиным, ибо Элиава был его другом по учебе в Петербурге. Элиава связался с Пятаковым, который, захватив с собой Карахана, отправился к Ленину, просить за однокашника по университету.
    20-го ноября газ. «Правда» публикует по указанию Ленина «Отречение», вернее, просто перепечатывает его. По всей очевидности, вождь мирового пролетариата решил, после того как 13 ноября был аннулирован Брест-Литовский договор, использовать это письмо, чтобы договориться с германофобами, каковыми являлись правые эсеры. Тут оказалось кстати и письмо Сорокина. При этом, Ленин пи-шет свою статью, где призывает всех образумиться и приглашает к сотрудничеству.  Статью под названием «Ценные признания Питирима Сорокина» публикуют в «Правде» 21 ноября. Вскоре после публикации, Питирима увозят в Москву и там выпускают на свободу.
    Надо сказать, что шумиха, поднятая большевиками вокруг письма, нанесла политической репутации Сорокина тяжелый удар. Непримиримая эмиграция холодно, если не враждебно, встретила его в 1922 г. после высылки из России. В немалой степени еще и поэтому он отправился из Европы в США. Также и для эсеров в России Сорокин просто перестал существовать. Как говорит известная пословица: «О мертвых, либо хорошо, либо ничего». Во всяком случае, из Москвы он возвращается в Петроград, где после восстановления его 23 декабря 1918 г. в числе преподавателей юридического факультета университета, вновь приступает к преподавательской деятельности.
    Несмотря на бедственное положение ученых в Петрограде в 1919 г., Сорокин работает так же неистово, как и раньше. Кроме преподавания, он много пишет, готовит сразу несколько книг, в первую очередь учебники новой дисциплины. Выходит в свет  «Элементарный учебник общей теории права», готовится «Общедоступная учебная социология» и двухтомная «Система социологии», вышедшие из печати в 1920 г. Тогда же Сорокин становится руководителем созданной им кафедры социологии университета и в конце года избирается профессором без защиты, по совокупности трудов. Случай, в своем роде, редчайший.
Здесь Сорокин снова начинает заниматься публицистикой, изза чего навлекает на себя лютую неприязнь Григория Зиновьева, фактического диктатора Петрограда. Еще более бурным  оказался 1921 г., когда Сорокин вплотную приступил к изучению проблемы массового голода в стране и его влияния на поведения человека и общественную жизнь. Сорокин пишет книгу «Голод как фактор», при написании которой он активно взаимодействует с такими видными учеными, как В.М. Бехтерев и И.П. Павлов. Для сбора материала он выезжает в Поволжье, работает в комитете помощи голодающим. Дважды выезжает на Тамбовщину, где происходит восстание Антонова. Официально: для чтения лекций в тамошнем университете.
    В августе 1921 г., по обвинению в деятельности «Национального центра» были расстреляны более 60 человек, в число которых входили профессор Таганцев с женой, профессора Лазаревский, Гизетти, поэт Николай Гумилев, и многие другие интеллигенты. Здесь логика «отрицания отрицания» работала уже в максимально полной степени, когда следуя учению Достоевского, Верховенские-сыновья безжалостно расправлялись с Верховенскими-отцами. Сорокин, знакомый практическими со всеми обвиняемыми, тоже попадает под подозрение. В конце года ему запрещают преподавать в университете.
    Противостояние властям входит в критическую стадию. 21 февраля 1922 г. Сорокин произносит  речь на торжественном собрании, посвященном 103-й годовщине Петербургского университета. Это страстное обращение к российской молодежи было проникнуто духом неприятия  большевистской идеологии, звало к возрождению духовности нации. Печать как по команде развернула травлю Сорокина. Масла в огонь подлил  также его благожелательный отзыв на книгу Н.И. Бухарина «Теория исторического материализма».
    Питирим Александрович тем временем выдвигает на защиту магистерской диссертации свою «Систему социологии» и в апреле 1922 г. в шестичасовом диспуте блестяще защищает ее. Уровень диссертации был настолько высок, что многие друзья и почитатели таланта Сорокина твердо верили, что тогда шла защита докторской диссертации. Тем не менее, в апреле 1922 г. он стал не доктором, а магистром социологии. Уникальность ситуации состоит в том, что Сорокин – один из величайших ученых мира, президент Американской социологической ассоциации, основатель и руководитель Гарвардского факультета социологии, всю жизнь имел степень магистра. Хотя следует отметить, что в 50-е годы один мексиканский университет все же присвоил ему звание почетного доктора, а ряд научных обществ и академий избрали его своим членом.
    После защиты Сорокин вплотную занимается изданием книги «Голод как фактор». Но, к моменту высылки автора, книгу отпечатали только наполовину. Хотя, он увез с собой и рукопись и гранки (корректуру) всей книги, она никогда не была напечатана за границей.
    Тем временем готовилась высылка общественно активной интеллигенции, в первую очередь профессуры и писателей, чье воздействие на умы казалось Ленину опасным. Еще в мае 1922 г., в письме к Дзержинскому, Ленин дает указание готовить проскрипциионные списки. В них попал и Сорокин, а в общей сложности к высылке приговорили около 200 человек.
    Высылали только самых известных, остальных же ждала участь ссылок в сибирские лагеря. На свое счастье Сорокин оказывается тогда в Москве, где пересидев первую волну репрессий, возвращается в Петроград и посоветовавшись с женой, собирает вещи и едет в Москву. Там он является в ЧК, чтобы дать подписку с обязательством через десять дней покинуть страну. Дабы ускорить получение паспортов и виз, он обращается к Карахану, ответственному чиновнику комиссариата иностранных дел, который помогает Сорокину быстро закончить все формальности. 23 сентября Питирим Александрович и Елена Петровна навсегда покидают пределы России.
    После прибытия дипломатического вагона в Берлин, Сорокин по приглашению своего друга, чешского президента Масарика, вместе с женой выезжает в Прагу. Здесь он читает лекции в Карловом университете, издает несколько книг, в том числе «Современное сос-тояние России», работает в эмигрантской прессе. В Праге он встречается с американскими учеными, труды которых он изучал и рецензировал, профессорами Хайесом и Россом. От них он получает приглашение в Америку для чтения лекций по проблемам русской революции в университетах штатов Иллинойс и Висконсин. В 1923 г. Сорокин уезжает в США. Жена его временно остается в Праге, продолжая работать в лаборатории профессора Богумила Немеца, основоположника экспериментальной цитологии растений, и готовя свою диссертацию. Весной 1924 г. она также выехала в США.
    Сорокин за 1924 г. написал две книги: «Социология и революция» и «Листки из русского дневника», подготовил курс социологии революции, который прочитал во время летнего семестра в университете штата Миннесота. Вскоре Сорокины переезжают из Нью-Йорка в Миннеаполис, и через год университет продляет контракт еше на несколько лет. В 1925 г. защищает диссертацию его жена и начинает преподавать в одном из соседних университетов. Сорокин снова возвращается к проблемам теории социологии, много работая помимо занятий со студентами. В эти годы он пишет такую значи-тельную книгу, как «Современные социологические теории». В начале 30-х годов Сорокины переезжают в штат Массачусетс в Гарвардский университет. Тогда же они получают и гражданство США.
    Руководство самого престижного в Америке университета решило, что именно Сорокину надо доверить создание факультета социологии в Гарварде. В 1931 г. он начал преподавание на новом факультете. Он бессменно руководил им в течении 12 лет и воспитал немало выдающихся социологов современности. Стиль лекций Сорокина был очень запоминающимся. Рассказывают, что через минуту после начала объяснений у доски, его окутывала меловая пыль. Питирим с такой страстью и силой рисовал схемы и цифры, что мел крошился и летел во все стороны. Так же яростен он был и в научной полемике, что иногда служило причиной появления недоброжелателей.
    В 30-е годы Сорокин создает свой главный труд – «Социальную и культурную динамику» (в 4-х томах), где проанализированы закономерности циклической флуктуации европейской культуры в течении трех тысячелетий. Идея этой книги зародилась под влиянием Н.Д. Кондратьева, изучавшего циклы экономического развития и открывшего большие коньюктурные волны. Последний раз они встречались в 1924 г. во время поездки Кондратьева по университетам США (в 30-е годы друг Сорокина был репрессирован). Разработанная П.А. Сорокиным концепция исторического развития рассматривает изменения в обществе как процесс колебательного характера с очень длительными циклами. Динамические изменения происходят с социо-культурными системами, ядро которых составляют определенные мировоззрения. Сорокин называет это «суперсистемами». К таким супер-системам он относит бездуховную или чувственную («сенсативную»), духовную или умозрительную и рациональную или чувственно-интеллектуальную. В рамках первой суперсистемы реальность воспринимается чувствами, в духовной познается при помощи интуиции, а в рациональной – интеллектом. Господствующее в обществе мировоззрение и организованная вокруг него социокультурная система постепенно исчерпывают свои возможности для познания реальности и заменяются одним из двух других альтернативных мировозрений. Эти изменения происходят ритмически и периодично, что и показал на огромном фактическом материале Сорокин. Процесс перехода из одной суперсистемы к другой сопровождается радикальным изменением социальных институтов, ценностей, норм, что, естественно, влияет на поведение людей.
После отхода от руководства факультетом, Сорокин продолжает читать лекции в Гарварде, однако все больше времени занимает у него создание Центра по изучению созидательного альтруизма. Духовная и идейная эволюция ученого подвела его к разработке в конце 50-х годов проблемы бескорыстной любви (в этическом смысле), ее природы, способов проявления, возможностей. Это было логичным результатом теоретических положений, выдвинутых ученым в «Социальной и культурной динамике» и касающихся характера современного кризиса – его причин, последствий и пути преодоления. Он шел к этой теме почти десяток лет, написав такие труды, как «Кризис нашего века» (1941), «Человек и общество в эпоху бедствий» (1942), «Россия и Соединенные Штаты» (1944), «Общество, культура, личность» (1947), «Восстановление гуманности» (1948), «SOS. Смысл нашего кризиса» (1951), «Социальная философия в век кризиса» (1950).
    С началом исследований в области созидательного альтруизма Сорокин все больше расходится с основным течением американской теоретической социологии во главе с Т. Парсонсом. Тогдашняя наука просто не воспринимала ничего связанного с религией. Сорокин приобретает репутацию старого чудака. Однако, как часто бывает, он обогнал современников в изучении этих проблем примерно на 20 лет. В последние годы начался ренессанс его идей.
    Сорокин продолжает писать книгу за книгой. Вот только некоторые из них: «Виды любви и ее сила» (1954), «Причуды и недостатки современной социологии и смежных наук» (1956), «Американская сексуальная революция» (1956), «Власть и нравственность» (1959). В конце 1959 г. Сорокин выходит в отставку и получает звание почетного профессора Гарварда. В 60-е годы ученый закладывает основы теории конвергенции в книге «Взаимная конвергенция США и СССР в направлении смешанного социокультурного типа» (1961), пишет автобиографию «Дальняя дорога» (1963), издает труды «Главные тенденции нашего времени» (1964) и «Социологические теории сегодня» (1966).
    Особо следует сказать о «Дальней дороге», книге, в которой он размышляет о пройденном пути, подводит итоги, еще раз прощается с погибшими, пропавшими в огне безбожных революций и просто тихо ушедшими из жизни друзьями, родственниками, знакомыми. Он старается вспомнить всех поименно, сказать каждому: «Вечная память. Мир праху твоему», чтобы произнесенные имена оставались в вечности. С этой же целью он каждую свою работу посвящал дорогим ему людям. Так, «Система социологии» имеет посвящение учителям Сорокина М.М. Ковалевскому, Е.В. Де-Роберти и близкому другу Петру Зепалову. Зепалов был расстрелян в Великоустюгской тюрьме на глазах Сорокина.
    Много теплых слов сказано в «Дальней дороге» о тех друзьях, которые в эмиграции составляли круг общения Сорокина: Ростовцевы, Кузевицкие, Тимашев и многие другие соотечественники. Однако, он прощается не только с людьми, но и с самим собой, со своими воспоминаниями, молодостью и родиной. В книге есть такие слова: «Сейчас у меня есть страстное желание посмотреть любопытства ради на некоторые из сделанных мной риз и икон… До сих пор с момента моей высылки я  не имел возможности вернуться в Коми край. Возможно, это и к лучшему… исполнение подобного желания было бы данью сентиментальности, а это, как  нас уверяют, - горько подытоживает он, - не имеет никакой ценности в атомный век».
    Действительно, если бы Сорокину довелось побывать на родине, он ужаснулся бы тому, до чего довели Коми край за годы советской власти. Загаженные реки, вырубленные леса, грязные села, разбитые дороги, отсутствие продуктов, пьянство и, главное, порушенные заброшенные храмы, где когда-то трудился Питирим.
В конце жизни Сорокин начал переписку с некоторыми советскими социологами, следил за развитием науки в СССР, дважды порывался приехать на родину, но каждый раз натянутые отношения между державами мешали этому осуществиться. В 1964 г. он был избран президентом Американской социологической ассоциации, что было высшим признанием его заслуг перед социологией. Умер Сорокин в своем доме в маленьком городе Винчестер рядом с Гарвардом 10 февраля 1968 г. Жена и двое сыновей, Сергей и Петр, передали часть архива Сорокина в канадский университет провинции Саскачеван. Часть бумаг осталась в Гарварде. Елена Петровна Сорокина скончалась в 1975 году.

    В исторической памяти народа сформировались две легенда о Питириме Сорокине. Официальная версия упорно рисовала его ярым врагом народа, а коми-фольклор, наоборот, превращал его в нечто среднее между Робин Гудом и «парнем из нашего города». После высылки за границу упоминать о Сорокине запрещалось, в то же время у себя на родине «Сорока-Пит», как звали его земляки, все эти годы был предметом тайной гордости коми. Рассказы о нем в народе ходили самые невероятные. Например, бытует убеждение, что он был женат на дочери купца из Великого Устюга и бежал за границу с мешком золота. (Здесь ему явно приписывают биографию Степана Осиповича Латкина, председателя Усть-Сысольской уездной земской управы, близкого знакомого Сорокина по учебе в Петербурге). А также, что на деньги Питирима построен университет в Усть-Сысольске (ныне – Сыктывкар). Что он внимательно следил за событиями в крае и заступался за земляков (действительно, несколько раз выступал по «Голосу Америки», касаясь в том числе слабого развития социальной инфраструктуры в Коми крае и обнищания местных жителей). Коми уверены, что он хотел перед смертью приехать на родину, но сыновья – «генералы в Пентагоне», не пустили. Хотя, к слову отметить, сыновья Сорокина пошли по стопам родителей: оба они доктора наук, один – физик, другой – биолог.
    Многие считают Питирима старшим из братьев; характерно, что Прокопия, дольше всех жившего в Римье, не помнят вовсе. Часто собеседники намекали, что являются дальними родственниками Сорокина, что конечно не подтверждалось при проверке. Единодушно описывается, что Питирим был человеком очень высокого роста, большой физической силы и выносливости, что в общем-то соответствовало действительности. Предмет особой гордости – отличная учеба Питирима и занятия наукой, хотя о подробностях этих занятий говорили только то, что он резал лягушек и собирал черепа в могильниках. Но при этом им был важен не род научных занятий, а результат, когда он из простого деревенского парня превратился в ведущего ученого не только Европы, но и Америки.
    Кстати, одно из наиболее загадочных явлений – это переписка с земляками, продолжавшаяся до начала войны. Трудно понять, как она осуществлялась в годы разгула репрессий. Сорокин присылал Анисье не только письма, но и муку (!), из которой она пекла «французские булки» и угощала односельчан. Об этом рассказывали несколько человек в Римье и Жешарте, бывших детьми в 30-е годы. Присылал он и доллары, и ценные подарки, например набор золотых ложек. Сама Анисья была неграмотной, так что по получении посылок и пи-сем приходила в Жешарт, ходила из дома в дом, и везде просила читать то, что написал Питирим. Ответы под ее диктовку писал Павел Иванович Климушев, учитель Жешартской школы, Георгиевский кавалер и первый работник народного образования в Коми крае, награжденный орденом Ленина.
    В целом бытующие представления о Сорокине являют пример классического мифотворчества, былинного сказания, с непременной героизацией главного персонажа с переносом отсвета харизмы героя на рассказчика. Во всяком случае, в чем сходятся все земляки Сорокина, и знавшие, и не знавшие его лично, так это в том, что «Сорока-Пит» был «Ыджыд морт», что означает «большой человек».
Для настоящей же популяризации Сорокина и его трудов в России, придется еще немало поработать. И вернуться он должен таким, каким был на самом деле: глубоких знаний, демократических убеждений и большой души человеком, настоящим патриотом России. Например, во время войны с фашизмом, Сорокин, в противность колобрационистам из числа эмигрантов белогвардейцев, сотрудничал с Комитетом помощи России. А потому, теперь пришло время, когда его труды и идеи должны помочь духовному возрождению нации.
    Питирим Сорокин выступал в своих трудах, часто, не только как ученый, философ, социолог, но более того, как пророк, с разящей точностью указывающий на главные проблемы и болезни своего времени. Одной из главных таковых проблем, причине приведшей к катастрофическому состоянию во всем мире, он считает падение и деградацию в сфере духовности. В одной из своих итоговых книг «Главные тенденции нашего времени» он посвятил целую главу освещению этого вопроса. Для более полного знакомства с ней, приведем часть вышеупомянутой главы, на страницах этой книги.

    «…Обычно негативная поляризация превалирует над позитивной в начальный период бедственных времен, в то время как позитивная поляризация становится превалирующей на последнем этапе критического периода и после его завершения… С 1914 г. до настоящего времени человек был и все еще находится, вероятно, в наиболее критическом периоде всей своей истории. Именно сейчас, при реальной угрозе самоубийственной кремации, этико-религиозная поляризация людей приобрела гигантские масштабы. Это проявляется во всех сферах социальной, культурной и личной жизни. Особенно огромной и все еще превалирующей является негативная этико-религиозная поляризация.

    «Негативная религиозная поляризация»

    Из тысяч проявлений необычайного роста нерелигиозности и упадка, особенно в институциональных формах религии, можно отметить следующие существенные симптомы:
    а) Громадный рост и распространение различных форм атеизма среди десятков миллионов населения коммунистических стран. Едва ли такой большой и такой быстрый рост воинствующего и радикального атеизма имел когда-либо место во всей человеческой истории.
    b) Устойчивый  рост различных материалистических, агностических и родственных философий происходил параллельно с упадком различных религиозных и идеалистических Weltanschauungen начиная с XIII столетия. В средние века на Западе, с 500 до 1300 г., едва ли существовала какая-либо материалистическая система философии; с XIII столетия обе формы материализма – гилозоистская и механическая – неуклонно усиливались и в XIX и XX столетиях они уже составляли до 12,7 и 23,3 процентов соответственно от всех философских систем, представленных в наиболее полных историях философии. Напротив, доля идеалистических философских Weltanschauungen, которые в прошлом повсеместно господствовали на средневековом Западе, сократились до 55,9 процента в девятнадцатом и 40,3 процентов в двадцатом веке. Если к материалистическим философиям прибавить различные агностические, «критические», «позитивистские», «натуралистические» и «научные» философии, которые отвергают почти все догматы институцииональных религий и которые, в лучшем случае, устраняют Бога, как отставного профессора, от действенного контроля над природой и человечеством, то рост нерелигиозности в этом столетии окажется еще больше, чем это доказывает появление строго материалистических философий.
    c) Это заключение подкрепляется практически всеми исследователями действительной веры или неверия в главные религиозные догматы и ритуалы разными группами населения Запада. Уже труды профессора Дж. Лейба (The Belief in God and Immortality. Бостон, 1916 и его более поздние работы), что от 40 до 60 процентов американских профессоров и студентов не верили в бессмертие души, божественную природу Христа, концепцию непорочного зачатия Иисуса и некоторые другие догматы христианской религии.
    Более поздние исследования, по сути дела, подтвердили эти результаты. Недавно проведенный Международной Ассоциацией исследователей широкий опрос населения разных европейских стран обнаружил, что в Италии лишь 51 процент верит в эти догматы, в Норвегии 42 процента, в Бельгии 33 процента и во Франции 30 процентов; и в Европе в целом около 70 процентов всех опрошенных объявили себя агностиками и неверующими в эти догматы. Все эти исследования подтвердили значительный упадок веры в главные христианские догматы и в эффективность религиозных ритуалов на Западе в двадцатом веке и особенно в последующие несколько десятилетий.
    d)Следующие признаки упадка интитуциональной религиозности свидетельствуют о значительном и систематическом уменьшении религиозных шедевров во всех областях изящных искусств, включая архитектуру, и в заметно ослабленной институциональной религии во всей западной социальной и культурной жизни. В области исторически известной западной живописи и скульптуры с десятого до пятнадцатого века, религиозная живопись и скульптура составляли от 81 до 97 процентов всех значительных произведений живописи и скульптуры, известных в истории изящных искусств; затем, на протяжении последующих столетий, эти показатели систематически снижались до 64 процента в шестнадцатом веке и до 50, 24, 10, и 4 процентов соответственно в семнадцатом, восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом веках. Так же и в области великой западной музыки – средневековая музыка бы-ла почти на сто процентов религиозной; после двенадцатого века ее доля систематически снижалась, и составила до 42 процентов в семнадцатом и восемнадцатом веках, до 21 процента в девятнадцатом веке и до 5 процентов в двадцатом веке. И в архитектуре почти все великие сооружения средних веков – это кафедральные соборы, церкви, монастыри и аббатства. Они доминировали своими очертаниями на фоне неба над деревнями и городами. В течении последних нескольких десятилетий доминировавшие ранее религиозные сооружения начали систематически замещаться светскими зданиями – дворцами светских правителей, особняками богатых и могущественных, городскими и деловыми зданиями, театрами, железнодорожными станциями и т.д. Среди таких конструкций, как Эмпайр Стейт Билдинг, Крайслер Билдинг, Мюзик Холл Радио Сити, и небоскребов больших муниципальных ежедневных газет теряются даже огромные кафедральные соборы наших городов. Та же тенденция отразилась  и в литературе, театре, драме, кино и телевидении. Великая средневековая литература и драма были почти на сто процентов религиозными. Их герои были божественными и духовными существами – Бог, ангелы, святые. Эта литература обращалась к трансцендентальным мистериям сотворения, воплощения, искупления, воскрешения, спасения человеческих душ и тому подобным темам. После двенадцатого века пропорции великой религиозной литературы постепенно уменьшались, пока в настоящем столетии не стала незаметной частью современной литературы, драмы и театра, не говоря уже о кино, теле – и радиопостановках. В соответствии с этой секуляризацией мир литературы и его персонажи из Божьего Царства опустились в мир полубожественных героев, служивших образцом для подражания по примеру рыцарей Круглого Стола при дворе короля Артура, затем в мир обычных человеческих существ и, наконец, в двадцатом столетии – в субсоциальные отстойники преступности, нечистот и патологии.
Подобный же упадок имел место в области западной этики и права. Среди всех этических систем двадцатого века, доля этики как системы абсолютных моральных принципов, неэгоистической христианской любви и священного права за период с 400 до 1400 гг. снизились со 100% до 57% в двадцатом веке; в то же время доля секулярной, утилитарной гедонистической, релятивистской этики, отсутствовавшей в тот же период с 400 до 1400 гг., возросла и составила примерно 43%. Священное право, основанное на божественных заповедях, практически исчезло в двадцатом веке и было заменено чисто светскими правовыми кодексами.
    Наконец, практически влиятельные и престижные институциональные религии были во многом заменены наукой, и ее эффективным контролем над социальной жизнью, мышлением и поведением индивидуумов и групп.
    Отделение церкви от государства и объявление религии частным делом; замена церкви государством в регистрации рождений, браков и смертей; устранение религиозного образования из общественных школ, вплоть до недавнего решения Верховного Суда Соединенных Штатов, объявившего даже молитвы в школах неконституционными, - эти и легион подобных фактов дополнительно подтверждают упадок институциональной религиозности в последнее время.
    Совокупность упомянутых тенденций вместе со многими другими, оставшимися неупомянутыми, делает тенденцию упадка институциональной религиозности или роста нерелигиозности в двадцатом веке совершенно очевидной. Хотим мы того или нет, но негативная религиозная поляризация нашего времени несомненна. Она имела место не только в «атеистических» коммунистических странах, но едва ли в меньшей степени и в так называемых христианских странах Запада».


    ГЛАВА  7: «Искуство. Живопись»

    Великий Устюг, конца XIX, начала XX столетия представлял собой город с развитой экономикой, промышленностью, народными промыслами, ремеслами, торговлей. В соответствии с многовековыми традициями развивались здесь искусство, литература, живопись. Несмотря на патриархальность города и удаленность его от магистральных путей развития России, здесь было налажено свое книгоиздательство (промышленник Лагирев), существовал созданный еще до революции народный театр, безсменным руководителем и создателем которого явился драматург Петр Сидорович Козлов (1886 – 1935 гг).  Рассказы, написанные им в молодости, хвалил А.М. Горький, при этом, сам он написал более двух десятков пьес, из которых некоторые с успехом ставились на сцене петроградских театров. Например, из театральной среды Великого Устюга вышел заслуженный артист России Авакумов Зосима Яковлевич. Его известная роль – Патриарх Гермоген в опере «Комаринский мужик». Существовали в Устюге и народные библиотеки, читальни. После 1910 г. в городе появился свой кинотеатр. Но, особое слово  здесь необходимо сказать об искусстве живописи, которое связано с именами Платона Тюрина, Александра Борисова, Феодосия Вахрушева.
    Если говорить об искусстве академической живописи, то, как в России, так и в Западной Европе, оно целиком выросло из недр искусства иконописания. Искусство светское возникло и развивалось на твердом фундаменте религиозной живописи, и в течение столетий, пусть опосредованно, но развивалось в русле тех канонов гармонии, которые были выработаны искусством духовным.
    С появлением в северных пределах Руси города Устюга и с устроением в нем храмов и монастырей, в нем появились и иконописцы. Мастера духовной живописи, как правило, были люди пришлые, в основном из Новгорода Великого. Первые иконописцы появились в Великом Устюге еще в XIII веке. Иконописание же XIV-XV веков, не только Северо-Двинского края, но и всей Вологодчины, связано с именами преподобного Дионисия Глушицкого, а также монаха Дионисия, окончившего свой жизненный путь в Ферапонтовом монастыре.
    В XVII веке в Устюге было уже такое множество мастеров иконописания, что некоторые приходы имели своих постоянных иконописцев, тем не менее, среди этого множества можно выделить таких мастеров, как Феодор Зубов и Федор Евтихьев. Они писали образа для Русских государей и были жалованными живописных дел мастерами Оружейной палаты. Надо отметить, что устюжанину Федору Зубову и живописцу из Вологды Григорию Агееву было доверено создание надгробного портрета царя Михаила Феодоровича и портрета царя Алексея Михайловича.
    Искусство иконника являлось наследственным, со строго хранимыми секретами мастерства, известными только одной семье. Нередко иконописцы вызывались в Москву и в другие крупные города. Устюжские и вологодские иконописцы работали над росписями Успенского и Архангельского московского Кремля, в Новодевичьем монастыре, в Коломенском дворце и т. д.
    Наиболее известным иконописцем начала XVII века был Стефан Соколов, написавшем такие шедевры как иконы «Вознесения Христова» церкви Вознесения, и образ Божьей матери «Одигитрия». Его кисти принадлежит, по сути, весь иконостас Воскресенского придела Вознесенской церкви. Современниками Соколова были такие мастера, как Иван Кондаков, Василий Колмогоров, Козьма Березин, Афанасий Аленев. В церкви Симеона Столпника сохранились две подписные иконы Василия Колмогорова «Спас Вседержитель» и «Рождество Богородицы» (1765 г).
    Если говорить о более позднем периоде школы иконописания, то оно связано с именем протоиерея Успенского собора Устюга, Василия Афанасьева Аленова, давшего новое для Устюжской школы академическое направление. Например, его руке принадлежит икона Успения Божьей Матери в Успенском соборе, а также уникальная стенопись из галереи портретов архиереев Великоустюгских и Тотемских. В XVIII столетии, когда жил и работал Василий Аленов, такая стенопись не имела себе равных. В числе его современников были такие иконописцы, как Козьма Волков и Егор Шергин, работавшие в артели по росписи Успенского собора, а также Алексей Колмогоров, сын Василия Колмогорова, написавший ряд икон для иконостаса  Троице-Гледенского монастыря. Отличительной чертой его творчества, являлась особая тонкая техника колорита, заимствованная частью у западных мастеров.   
    В XIX веке, в Устюге продолжали работать многие артели церковных живописцев. Списки говорят о том, что в городе иконописцев было, числом в 25 человек. Довольно известной среди них была династия Костровых.
    Точкой же отсчета, когда светское искусство на Руси стало постепенно отделяться   от искусства духовного, это середина XVI века. Именно тогда, на Стоглавом соборе в 1551 г. было разрешено художникам писать портреты (парсуны) царей, князей, членов их семей и даже обычные, а не только библейские сюжеты.
О периоде развития живописного искусства, близкого к нашим дням, можно говорить в связи с такими именами, как Платон Тюрин и Александр Борисов. Но прежде, чем перейти к рассказу о творчестве и жизни современных мастеров Северо-Двинского края, необходимо сказать слово и об истоках живописного искусства, которое с древних времен существовало  в Великом Устюге.

    «Преподобный Дионисий Глушицкий  -  основатель школы Северного  письма»

    «Не из Иерусалима и не от Синая возсиял нам сей великий светильник, но из родной страны и в наши времена явился», - так начинает житие Дионисия Глушицкого инок Иринарх. Дионисий родился недалеко от Вологды в 1362 году. В известном в то время Спасо-Каменном монастыре он провел свыше девяти лет, и вероятно, именно здесь в монашестве Дионисий и учился искусству писать иконы, переписывать книги, резать по дереву. О том же повествует и житие преподобного Дионисия: «Имяше же художество живописца – писаше иконы, и млатобойца бяше и спириды делаше».  В контексте нашего повествования, будет полезным, хотя и в некотором сокращении, привести житие преподобного Дионисия:
    «Полагая несправедливым утаивать в молчании то, что способно принести пользу слушающим, -  пишет инок Иринарх, - и, боясь подвергнуться, как раб, закопавший в землю талант, осуждению и смерти, опасаясь за ослушание, я изо всех сил постарался разузнать о преподобном Дионисии, о его трудах и хождениях, и мне рассказали о нем отцы мои, многие лета жившие со святым – я имею в виду Амфилохия и Михаила, долго наблюдавших его жизнь, а сверх того и о чудесах, происходивших у гроба святого: некоторые своими глазами я видел и удивлялся и, помощи у Бога испросив и на могилу святого понадеявшись, дерзнул записать все, что слышал: да не будет предано забвению житие святого, которое прошел он, истинным и немятежным путем шествуя, с помощью Божественного писания направляя свою жизнь.
    Я очень старался разыскать сведения о рождении и детстве святого, но не смог найти ничего, все оказалось позабытым. Узнал лишь, что рассказали мне его ученики о его постнической жизни – малое из многого.
    Преподобный этот отец наш Дионисий обходил многие святые места вокруг большого озера, называемого Кубенским, к северу от матери городов Москвы, в сорока поприщах от города Вологды, стараясь найти спокойное место, где бы ему возможно было поработать Богу. Наконец пришел он, руководимый Богом, на место, называемое Святая Лучица, и полюбил его. С ним был брат по имени Пахомий. На том месте не было тогда церкви. И сотворили они молитву, и сначала построили для себя келейку, чтобы покой находить от трудов, а потом начали строить церковь во имя святого Николы. И, приняв благословение от епископа города Ростова Григория, в 1393 году они освятили алтарь.
    И начал преподобный совершать подвиги, изнуряя свое тело постом, жаждой и трудами, хлеб принимая единожды в день, и воду пия помалу. И по тому узнали люди о его величии, и стали все его восхвалять. Он же, ненавидя славу от людей, почитал ее за грех и стыд, и возымел желание бежать от славы, предпочтя работать Богу в пустыни. Всевидящее же Око, видя, что святой готов быть сосудом Святого Духа и способен управлять стадом Христовым, вложило ему помысел создать в пустыни общежительный монастырь, чтобы там было прославляемо имя Христа Бога вовеки, и многие души сделались невестами Христовыми.
    Через несколько лет пребывания на том месте, святой принял священнический чин и жил, чисто принося жертву Богу. В посте, молитвах и смирении преподобный отец наш Дионисий воспринял помышление создать общежительный монастырь. И прежде всего он сказал самому себе: «Если будет на то воля Господня, то может замысел и в дело перейти». И Пречистей Богородице он помолился: «О Всемилостивая и Милосердная Помощница уповающим на Тебя! Ты имеешь великую свободу, какой ни у кого другого нет, обращаться к родившемуся из тебя Богу. Будучи Материю Божией, Ты можешь все, поддерживая тварь. Помилуй и посети, сохрани и соблюди, и избавь от всего постыдного народ и князя, воинов и простых людей, мужчин и женщин всякого возраста, чтобы, со страхом служа Тебе, обрели мы многое Твое милосердие. Нет ведь для Тебя ничего невозможного, стоит лишь Тебе захотеть. Я задумал создать общежительный монастырь. Но без Твоей помощи, Владычице Богородица, Мать Христа Бога нашего, невозможно мне грешному об этом и помыслить, разве только Ты Сама направишь меня к исполнению моего желания».
Брат Пахомий, глядя, что стал он так молиться, и видя труды его и подвиги, начал его стесняться и избегать. Заметил Дионисий, что Пахомий его стыдится, и сказал ему: «Брат Пахомий, я вот что думаю: хочу и помышляю, если изволит Бог и Пречистая Богородица, создать общежительный монастырь. Слышал я от некоего христолюбивого человека, что в поприщах пятнадцати к востоку от этого большого озера, на реке Глушице, есть подходящая пустыня. Я хочу туда пойти. А ты, брат Пахомий, оставайся здесь, вместе с другим братом. Бог да будет вам помощником, прибежищем и силой против врагов».
    Встав, они сотворили общую молитву и поцеловали друг друга. И Дионисий ушел от них и устремился в пустынь, молясь в себе: «Пречистая Владычица Богородица, будь уповающему на Тебя скорой Помощницей».
    Не дойдя до пустыни, он остановился на ночлег и в молитве уснул легким сном. И во сне он услышал  как будто бы звон в пустынь на реке Глушице. Быстро встав, он начал воссылать молитвы ко Всемилостивому Богу: «Христос Царь, Боже наш! Приими мольбу мою, недостойного  раба Твоего: удостой меня достичь места, на котором будет прославляемо имя Твое и Пречистей Твоей Матери. Ниспошли, Человеколюбец, милость и благодать Твою на то месте!»
    И пришел он, будто Богом наставляемый, на место, подходящее, как он усмотрел, для устроения лавры. Поставил там крест, который носил с собой и, преклонив колени, помолился: «Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Живаго, упование всех концов земли! Призри с небес, взгляни на это место и благослови его и меня, недостойного, и удостой меня создать на этом месте храм Пречистой Твоей Матери в честь словного Ее Покрова и основать общежительный монастырь. Но не по моему желанию да будет, но как Ты, Христос, изволишь. И Ты, Всемилостивая Мати Христа Бога, Владычица Богородица, услышь мои молитвы, грешного раба Твоего. На Тебя уповает душа моя. Ты Сама наставь и сохрани меня от зияющей пасти всепагубного змея, старающегося меня проглотить. Сохрани, Владычица! Сохрани и тех, кто будет трудиться на этом месте Бога ради, кто будет молитвы Всещедрому Богу воссылать о благоверных христолюбивых князьях и за всех христиан об их спасении и утверждении, потому что их спасение и укрепление – залог нашего покоя и безпечалия. Дай нам жить здесь тихим и безмятежным житием, преисполненным благой верой. Бог ведь хочет, чтобы все люди спаслись и в разум истины пришли». И, встав от молитвы, он сказал «Аминь», обошел место и разметил его для устроения лавры.
    Первым делом он построил маленькую келейку и начал жить в ней в трудах и бдении, со слезами молясь Богу. Та маленькая келейка находилась около некоего дерева – дерево то стоит внутри монастыря и по сей день, ягоды у него черные, называются черемухой. У одного человека болели зубы, и он верою поел ягод с того дерева и тут же  выздоровел.
    Поселившись под тем деревом, преподобный отец наш Дионисий, крепкий душой, как алмаз, зажил постнической жизнью, прилежа строгому воздержанию, всенощному бдению, посту и молитве. Кто может поведать, сколько этот добрый муж усердия проявил и как много напастей от бесов претерпел! Труды его, хождения и поты, пролитые ради создания монастыря, неисчислимы. Своими руками он делал все необходимое для монастыря.
    По прошествии небольшого времени пришел к нему некий старец. Преподобный, увидев его, обрадовался, принял как Божьего посланца и умолял с ним остаться. Старец, посмотрев, как святой старается и усердствует ради него, остался с ним жить. Начали и другие к нему приходить, то по одному, то по два, а то и по три.
Пробыл с ними преподобный небольшое время, а потом сказал им: «Братия, в моем уме есть помысел, что если это будет угодно Богу и Пречистой его Матери, то сможет и в дело перейти: я хочу устроить на этом месте монастырь». Они ответили ему: «Достойный отец, да будет воля Господня, чтобы на этом месте прославлялось имя Его и Пречистой Его Матери отныне и до конца веков».
    В 1400 году преподобный обратился к князю Димитрию, владевшему в то время землями вокруг Кубенского озера, с просьбой об очищении территории обители от деревьев, так как уже тогда задумал строить церковь и келии для братий. Князь с радостью воспринял  желание святого и дал на то свое разрешение.
Спустя два года преподобный Дионисий отправился в Ростов Великий, к епископу Григорию, который, в ответ на прошение игумена о создании обители, ответствовал ему такими словами: «Мир и милость Божия и наше благословение да пребудет с вами».
    В 1403 году началось с Божьей помощью строительство монастыря. Первой была выстроена маленькая церковь, в честь Покрова Богородицы, затем поставили трапезу и кельи для братии. Заповедал тогда преподобный, чтобы никто ничего потребного не держал у себя и не звал ничего своим, но чтобы все было общим.
Народ православный прослышал о появившемся на реке Глушице подвижнике, после чего многие стали приходить к нему за духовным окормлением, а также снабжая обитель всем для нее потребным. Через несколько лет братия монастыря умножилась, а потому возникла нужда в строительстве новой церкви.
    В одну из ночей, когда святой молился, то погрузившись после трудов в легкий сон, он увидел некоего очень красивого юношу. Юноша сказал ему: «Подобает тебе другую церковь, большую этой построить, потому что братия твоя множится. И ты будешь иметь Заступницей и помощницей Пречистую отныне и до конца веков».
С Божьей помощью в 1412 году была возведена большая прекрасная церковь, также во имя Покрова Пречистой Богородицы. Во время строительства, преподобный своими руками делал работу живописца, писал иконы, и как кузнец работал и рипиды изготовлял.
    В монастыре он ввел строгий устав, где каждый исполнял послушание в соответствии с установленным чином. При этом, всячески наставлял братию ко спасению, поучая их таким образом: «Братия, за что беретесь, в том подвизайтесь и о своем спасении не забывайте. Каждую минуту подобает нам быть бодрыми, ибо сказано: «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение».
Слыша о житии, терпении и смирении святого, большое число людей начало постригаться в монашество. И таким образом братия умножалась в числе и преуспевала благостию Божией.
    Видя же столь великое умножение благочестия в обители, враг спасения рода человеческого поднял против святого брань. Однажды, когда он собирался идти в церковь, на него напало множество полков бесовских, которые избили  устроителя обители и, подняв пол, бросили его под доски. Братия, обеспокоенная долгим отсутствием игумена, пришла в его келью и, увидев отца придавленным, с большим трудом достали его из под пола. Преподобный, напротив, ободрял монахов, говоря им: «Братия, видите врагов наших: супостат борется с нами. Но не устрашимся, не убоимся, Господь мне помощник».
    По прошествии времени, святой Дионисий, опечаленный отсутствием возможности предаваться безмолвию и уединенной молитве, решил создать пустынь. В четырех поприщах от обители он построил церковь во имя Иоанна Крестителя, куда переселил несколько человек из монастырской братии.
    Тем не менее, преподобный не оставлял без попечения и первый монастырь, говоря в назидание: «Братия, я вместе с Богом забочусь о ваших потребностях телесных, вы же пекитесь о своих душах». Сам же подвизался в своей пустыни жесточайшим образом: мог проводить в бодрствовании всю ночь, ел раз в день, его едою были хлеб да соль, а пил одну воду, да и то в меру.
    Видя труды преподобного, Бог послал ему достойного преемника. Когда святой Дионисий находился в Ростове, в гостях у своего почитателя Агафона, то его родной брат имел сына с именем Матфей, двенадцати лет от роду. Преподобный духом прозрел в нем будущего подвижника, и призвал его к монашеской жизни. Видя же колебания отрока, он приводил ему слова Евангелия, где Христос Спаситель говорил: «Мать Моя и братья Мои суть те, кто исполняет волю Отца Моего небесного».
    Матфей почувствовал в словах святого правду Божию, и ответствовал ему так: «Я хочу, чтобы ты был моим учителем, соответствующим твоим словам». «А я хочу, -  ответил ему преподобный, - чтобы ты был моим учеником». В монастыре Матфей был пострижен с именем Макарий, после чего стал келейником старца. Наученный же благочестию от преподобного, он впоследствии был рукоположен во священника епископом Ростовским Дионисием, и стал игуменом первого монастыря, продолжив тем дело преподобного.
    Большое попечение о благоденствии обители совершал князь Юрий Бохтюжский, который снабжал монастырь всем необходимым. Святой благословил князя оказывать таковое попечение, единственно по причине заботы о спасении души князя, так как устав обители исповедовал постничество и нестяжание.
О случаях, когда святой строго наказывал за грехи стяжательства, как равно и ослушания, следует упомянуть особо. Так было, когда некий инок утаил у себя в келье десять ногат денег, которые были обнаружены после его смерти. Святой приказал бросить эти деньги к нему в могилу. И, лишь только за молитвы братии, он простил инока, но ногаты приказал выбросить вон. При этом, преподобный произнес слова поучения: «Чада, ослушание навлекает смерть. Послушания Бог хочет, а не жертвы».
    Аналогичный случай был с монахом Онуфрием, который наловил много рыбы, не взяв благословения у отца. Увидев же принесенную рыбу, святой сказал: «Это смертельная отрава, плод ослушания». После чего, святой отлучил ослушника от церкви. И, лишь по молитвам братии за Онуфрия, простил его со словами: «Послушания Бог хочет, а не жертвы… Следи за собой, чадо, и отныне этого не делай».
    Когда же некие тати и конокрады увели из обители семь коней, святой с улыбкой ответствовал брату, рассказавшему о том: «Брат, мы ведь странники-пришельцы на этой земле, через малое время уйдем отсюда туда, где наше житие во веки. Не беспокойся, брат, о земном». При этом, дополнил сказанное словами Евангелия: «Благословляйте проклинающих вас, молитесь за творящих вам обиду и делающих пакости».
    Бог же, который  есть не только Милосердный Отец, но и Грозный Судия, не оставил сих конокрадов без наказания, как сказал о том святой Дионисий: «За то, что окрадывали убогих».
    Случился с Дионисием еще один случай, когда от нападения вражьего, святой едва остался в живых. На вопрос пришедшего к нему в келью послушника Макария, которого Господь направил к старцу промыслом своим, святой отвечал: «Чадо, если этого не сможем стерпеть, то как сможем вытерпеть тамошнее мучение?» С тех пор даровал Господь преподобному власть над нечистыми духами, так что они не смели приближаться к нему.
    Благодаря молитвам и благословению преподобного, была основана еще одна обитель, что на реке Пельшме. Основал ее некий Григорий из города Галича, бывший архимандритом в городе Ростове. Святой Дионисий провидел, что Григорий должен стать основателем обители, а потому всячески с кротостью наставлял его. Например, говорил такое: «Особенно, отец Григорий обращай внимание на то, чтобы совершенно не иметь в душе никакого возношения. А помыслы, с корнем выкапывая, очищай, со страхом, трепетом и умилением служа Господу». Говорил, также и такое: «Заставь свой ум изо всех сил искать одного только Бога и прилежать к молитве. И давай постараемся еще больше помогать нищим, сирота и вдовицам. Пока имеешь время, делай добро…»
    Григорий же открыл святому помысел об устроении обители. Преподобный благословил его и отпустил. Пельшемская обитель была устроена на расстоянии двадцати восьми поприщ от пустыни, где подвизался святой Дионисий.
Уже за семь лет до своей кончины святой выкопал для себя гроб и завещал похоронить его на месте сем, рассуждая, что если останется тело его в пустыни, то Бога ради останется здесь и братия.
    Устроил Дионисий еще одну обитель на расстоянии двух поприщ к северу от большой лавры. Ибо, стоящие вблизи монастыря деревни стали умножаться, и храма Покрова Богородицы в первом монастыре стало не хватать. В новом монастыре была построена церковь во имя святителя Леонтия епископа Ростовского, при которой подвизались инокини, наставляемые старцем, возводящим их ко спасению души.
В те годы случился в той стороне голод. Люди, приходившие в монастырь к преподобному, брали у него, как из неисчерпаемого источника. К нему стало приходить еще большее число нуждающихся, но преподобный раздавал и им. Когда же к преподобному пришел эконом и сказал: «Совсем немного, честной отец осталось для помощи просящим». То, услышав это, святой возмутился духом, обличив эконома в немилосердии и, как не желающего исполнять Заповеди Божии.
    Услышав столь страшное обличение, эконом припал к ногам преподобного, прося благословения. Преподобный благословил его и сказал: «Никогда не отчаивайся, но всю печаль возлагай на Бога, ибо Тот печется о нас». Бог молитвами святого  и далее все потребное подавал нуждающимся.
    Преподобный Дионисий до конца своих дней подвизался в устроении обителей и строительстве церквей. Так, была построена церковь во имя Воскресения Господня, вниз по реке Глушице, в восемнадцати поприщах от большой лавры. Церковь эта была устроена во всем благолепии и украшена иконами, которые он писал сам. Также, им была устроена церковь во имя святителя Николая, по просьбе жителей села Двинцы, которую также украсил иконами собственного письма.
    В то время, произошло это в 1417 году, из Великого Устюга прибыл в обитель некий священноинок, по имени Амфилохий. Инок сей, поклонившись Пречистой Божьей Матери и преподобному, испросил благословения принять его в обитель. Старец увидел в Амфилохии сподвижника в постах и молитвах, и принял его в обитель. Преподобный, испытывая Амфилохия, дал ему трудное монашеское правило и благословил исполнять обеты, которые были под силу лишь ему одному. Но Амфилохий все исполнял с огромным смирением. Видя сие, преподобный возрадовался сердцем и, до конца дней пребывали они в постах и молитвах, угождая Богу.
    Однажды призвал преподобный своего духовного сына Амфилохия и сказал ему: «О возлюбленный Амфилохий! Я вижу, что время моего ухода теперь при дверех. Ты – чадо, друг и советник мой в желании моем. Сколько Бог повелел, мы жили вместе. Ты и тело мое покрой землей, отдав прах праху. Пребывай, чадо духовное, и дальше на этом месте, держись духовной жизни и поминая мое смирение…»
    Услышав это, Амфилохий горько заплакал, и видя это, старец утешал его духовными речами. До самого вечера и всю ночь провели они в прощальной беседе и, лишь затем старец благословил Амфилохия отойти в свою келью. Но, Амфилохий тайком стал смотреть на молитву преподобного, а затем и другого брата позвал, Макария. Когда же старец перестал молиться и погрузился в легкий сон, то услышал голос, говорящий: «Услышана молитва твоя о братиях, о которых ты молился. И Я неотступно буду в этой обители, заботясь о ней и защищая ее от всех бед, и не будет в ней оскудения вовеки».
    Святой тут же проснулся и призвав Амфилохия, рассказал ему об услышанном во сне голосе. Амфилохий, узнав об обещании Богородицы оказывать попечение обители, исполнился радостью и, вместе со старцем они прославили Бога. После этого преподобный призвал братию и произнес им подобающее наставление. Ученики отошли из кельи преподобного со слезами, скорбя о скорой его кончине. Святой же, узнав о дне своего отшествия ко Господу, наложил на себя обет молчания.
    Почувствовав близкую кончину, святой призвал все священное собрание и повелел верному ученику Макарию совершить Божественную службу в самый момент его отхода. Перед тем, как разрешиться телесному союзу, он причастился Владычнего тела и крови Христа Бога нашего, и заповедовал похоронить его тело там, где он за семь лет до того выкопал себе гроб. Произнеся напутственное слово братии, он в довершение сказал: «Братия, если будет мне милость от Бога, то не отступлю я от этого места и буду молить Бога и Пречистую его Мать, чтобы оно не оскудело».
В это время Амфилохий видел на голове его венец, как солнце сияющий, а лицо его будто снег светилось.
    Всего же преподобный прожил семьдесят четыре года и шесть месяцев. Преставился он в 1437 году, месяца июня в первый день».
    Как утверждают искусствоведы, в иконописи Дионисия Глушицкого присутствуют элементы народного творчества возросших в русле традиций древнего славянства. В отличие от икон Новгородской школы, сухих и графически резких, работы преподобного Дионисия выделяются почти монохромными тонами, более плотной палитрой и плавными свето-теневыми переходами.
    В Вологодском краеведческом музее находится ряд икон, приписываемых Дионисию Глушицкому: «Покров Божьей Матери», «Божья Матерь с Младенцем» и другие, но наиболее значительные из его работ хранятся в Государственной Третьяковской галерее: «Успение Божьй Матери», «Иоанн Предтеча в пустыне», «Портрет-икона прп. Кирилла Белоезерского».
    Высокую оценку иконе «Предтеча в пустыне» дает знаток древнерусского искусства В.Н. Лазарев в статье «Живопись и скуль-птура Новгорода» («История русского искусства», Т. 2-й, 1954 г.) Он пишет: «Предтеча в пустыне» отличается изумительным лаконизмом форм. Фигура Крестителя настолько ритмична по силуэту и так хоро-шо вписана в просвет между деревом и скалами, что она могла бы оказать честь самому Рублеву».
    О портрете-иконе Кирилла Белоезерского, писанным еще при жизни преподобного, в описи Кирилло-Белоезерского монастыря сказано: «Писал ту икону преподобный Дионисий Глушицкий еще живу сущу чудотворцу Кириллу в лето 6932» (1424 г.)  Этот поразительный  портрет мало напоминает обычную икону. Он изображает величавого старца с умными, пытливыми глазами и кряжистой фигурой. Вероятно, этот портрет написан по наблюдениям, потому что в традициях того времени, написание «парсун», то есть – портретов духовных людей, не было принято. Искусствовед Ф.И. Буслаев называет  это произведение «идеальным воссозданием личности по характеристическим ее приметам, удержанным в памяти».
    В позднейшее время многие черты мастерства святого Дионисия переходят в традиции местного иконописания, что позволяет говорить о своеобразной Вологодской школе иконописи XIV-XV веков.

    Если говорить о школе Северного иконописания XV века, то оно связано с именем еще одного Дионисия, уроженца Великого Новгорода. В последние годы жизни инок Дионисий подвизался в Ферапонтовом монастыре, где в конце XV века, вместе с сыновьями расписал отстроенный к тому времени собор Рождества Пресвятой Богородицы.
    На Севере бытует легенда, будто в молодости был Димитрий (так в молодости звали будущего иконописца) именитым купцом. Счастливо ходил он в заморские страны, с выгодой продавал соболей, куниц, воск и мед. В Новгороде его хоромы славились гостеприимством. Всем находилось у него доброе слово и щедрое угощенье. Большим почетом  пользовались у него разные умельцы: иконописцы, позолотчики, искусные кузнецы и плотники. Говорили, будто Димитрий и сам учился писать иконы у старого новгородского иконописца.
    Как-то собрал Димитрий два богатых корабля и отправился за море. И застигла купца буря. Потонул первый корабль. Сломан руль у второго. Забыл купец о товаре. Захотелось хоть раз еще увидеть Новгород. Поклялся Димитрий сильной клятвой, что если вернется домой, всю жизнь свою и жизнь детей отдаст прославлению Заступницы Усердной – Богоматери… Через пять лет в рубище он вернулся в Новгород и стал великим иконописцем.
    Вскоре у Дионисия появились ученики, среди первых здесь были его сыновья. Слава его стала распространяться далеко за пределы Новгорода. В отличие же от строгих канонов Византийской иконописи, в творчестве Дионисия чувствуется Западное влияние, влияние мастеров эпохи Возрождения.
    Дионисий был одним из любимых иконописцев Великого князя Иоанна III. Со своими сыновьями, Феодосием и Владимиром, он работал во многих монастырях Московского царства. Узловым моментом в биографии Дионисия явилась работа по росписи фресок в Рождества Богородицком соборе Пафнутьев-Боровского монастыря, где тогда игуменствовал преподобный Пафнутий.  По уставу этого монастыря, который являлся особо строгим, никто из насельников не имел права вкушать скоромную пищу. Не привыкший к столь строгим подвигам Дионисий нарушил пост, после чего заболел ногами, и далее уже не в силах был продолжать работу. Пришлось Дионисию исповедовать свой грех, и по молитвам игумена и братии, снова получил здравие.
    Одновременно с телесным здоровьем, Дионисий получил и дары от Господа, выразившихся в способности тонкого отражения в видимых образах реальностей мира невидимого. Через некоторое время чревное искушение вновь напало на Дионисия, в результате которого, он тайно принес в монастырь «ходило агнче с яйцы учинено», то есть, зажаренную в яйцах баранью ногу, которая и была съедена. На этот раз, от Господа последовало более строгое наказание: Дионисий заболел чесоткой. Но, вновь, после покаяния, и молитв преподобного Пафнутия, он получил телесное здравие. Возможно, после вторичного своего выздоровления, ему был дарован этот радостный, торжественный стиль иконописания.
    Как пишут о Дионисии современники, художник работал легко. Его иконы отличаются светло-мажорной красочной гаммой, а также общим грациозным и возвышенным характером, являя собой зримое отображение Славы Господней и Славы Пресвятой Богородицы.
    В Ферапонтов монастырь он был приглашен уже будучи старым человеком и прославленным мастером. Роспись монастыря – последняя, «лебединая песня» его творчества.
    В лето 7088 (1500 г.) месяца августа в 6 день на Преображение Господа нашего Иисуса Христа начато бысть подписывати церковь и кончена на 2-е лето месяца сентября в 8-й день на Рождество Пресвятые Владычицы нашей Богородицы Марии… а писцы Дионисий иконник со своими чады…». Так говорит надпись о росписи собора. Это единственный в истории древнерусской иконописи случай, когда авторы решились подписать фрески своим именем.
    В литературе о Дионисии, начиная от В.Т. Георгиевского («Фрески Ферапонтова монастыря». 1911 г.) и до наших дней существует мнение, о главной цели творчества Дионисия, ставившего целью прославления Божьей Матери, как Царицы Небесной. Отсюда происходит мажорность и красочность колорита созданных им фресок. Хотя, как отмечают авторы исследований, некоторые Евангельские сюжеты росписей, особенно, когда это касается детских лет Богомладенца, либо сюжета Каны Галилейской, глубоко лиричны. Очевидно, здесь, хотя и в опосредованной форме, проявляется влияние школы Западных мастеров.
    Нередко фрески Ферапонтова монастыря сравнивают с работами итальянских мастеров эпохи Возрождения. Здесь Дионисий особенно близок к гениальному итальянскому художнику Джотто. По всей очевидности, находясь во время странствий в заморских странах, он видел работы этого гениального мастера, как впрочем, и других иконописцев.
    Отличие же стиля Дионисия от религиозной живописи Запада, состоит в том, что события происходящие в период земной жизни Богородицы, описываемые им, не есть события земные, или человеческие, но напротив, наполненные духовным содержанием, они отображают образ Царства Небесного на земле.
    В отличие от фресок с изображением Богородицы, образ святителя Николая написан в строгой, если не сказать – суровой трактовке.
    Фрески Дионисия невозможно передать словами. Ибо, невозможно рассказать о тех неповторимых замечательных красках, и о том внутреннем восторге художника, который он выражал в линии и цвете.
    В соседстве с Ферапонтовым монастырем, на Бородавском погосте, северные умельцы в 1485 году построили небольшую церковку. В этой церкви, вплоть до второй половины  ХХ столетия хранилось до десятка лучших произведений древнерусской станковой живописи школы Дионисия. В наши дни иконы Бородавской церкви, расчищенные опытными мастерами В. Брагиным и С. Чураковым, заново «воскресли».
    В завершение следует сказать, что Северные иконы Дионисия демонстрировались на Всемирной выставке в Брюсселе.


    «Академики из народа».

    Земля Вологодская и Северо-Двинская всегда была богата талантами, но если говорить о первом, получившим звание академика, художнике из народа, то им является сын крепостных крестьян из села Архангельского Платон Тюрин.
Рано оставшись без родителей, отец погиб на лесозаготовках, Платон был взят на воспитание барским столяром, дедом Игнатом. Там, в его мастерской, сам не зная почему, постепенно приучился рисованию. Впрочем, рисунки приходилось прятать, потому что барин, Алексей Григорьевич Холмов, был строг.
    Когда скончался барин, то имение перешло к его сыну Александру. Платон к этому времени уже превратился в статного юношу. Несколько раз он просил барина отпустить его в Вологду, научиться иконописанию, но всякий раз получал отказ. Так бы и продолжалась его безысходная жизнь в селе Архангельском, если бы не случай. В начале осени 1843 года к Холмову приехал давний друг и однополчанин, отставной кавалерийский полковник Александр Францевич Таранов.
    Таранов, также как и Холмов, являлся участником войны с Наполеоном, и после выхода в отставку, поселился в Петербурге. В Архангельское же приехал, чтобы повидаться с боевым товарищем и другом молодости. Гуляя однажды по саду усадьбы, он набрел на ветхую охотничью избушку. Дверь была открыта и, Александр Францевич вошел. В глубине, у окна, положив на колени доску, сидел Платон Тюрин, он рисовал акварелью портрет девушки. Испуганные художник и натурщица вскочили.
    - Рисуешь? - с удивлением спросил Таранов, переводя взгляд с парня на рисунок и девушку.
    Платон опустил голову.
    - Так, так! Не дурственно, совсем не дурственно! Даже отлично! Кто ты такой?
    Пришлось Платону рассказать незнакомому барину о своей любви к живописи, о стремлении стать художником.
    - Похлопочите, барин, может, в Петербург, в Академию отпустят!
    - В Петербург? В Академию? Нет, в Академию не примут. Нужна вольная.
    - Вольная!..  - Платон горько вздохнул и пальцы до боли сжали кисть.
    Прошел месяц. В середине ноября по селу разнесся слух: Платошку Тюрина за  200 рублей продали приезжему барину. А тот, говорят, отпускает его на волю – пусть, дескать, в столице искусствам обучается.
    Еще около двух лет ушло на то, чтобы наверстать упущенное, и лишь только в 1845 году он был принят в Академию художеств вольноприходящим учеником. Проходит еще 14 лет, и Академия признает Платона Тюрина своим академиком.
    За эти годы Тюрин достиг некоторой известности. Академия поручала ему писать портреты высокопоставленных лиц. Жизнь налаживалась, но благополучие было только кажущимся. Огромное напряжение сил подорвало здоровье. Врачи определили чахотку. Ко всему, художник увидел невозможность осуществления своих творческих планов в столице; ему хотелось рассказать в своих картинах о северной природе, об истории края, о людях населяющих его, а он же занимался в основном написанием помпезных портретов. Того ли он искал. Получив от Академии ходатайственное письмо на адрес Вологодских властей, Тюрин в 1864 году уезжает к себе на родину.
    Имением в Архангельском теперь владела вдова статского советника А.Ф. Золотилова. Новая «матушка барыня» пригласила к себе на званный обед столичного художника.
    У ворот усадьбы Платон встретил незнакомую девушку. Она осторожно прижимала к груди большой сверток, завернутый в чистую простыню. Платон окинул взглядом ее стройную фигуру, небольшую красивую голову с тяжелыми косами каштановых волос, приподнял шляпу, пожелав ей доброго утра.
    В гостиной, ведя пустой разговор с дородной, обрюзгшей, небрежно одетой вдовой статского советника, Платон не мог забыть ее – девушку с тяжелыми косами. Художник искал ее глазами, отвечая не-впопад не в меру любопытной вдове… Кто она?
    Через несколько дней они встретились снова. Она шла из церкви с небольшим букетом желтых листьев клена.
    Агния Эльпидифоровна Карабанова, белошвейка Золотиловой, воспитывалась в усадьбе под строгим надзором самой матушки-барыни.
    Вдова статского советника и слышать не хотела о замужестве своей портнихи. А когда Платон пытался вторично поговорить о женитьбе, оскорбленная вдова приказала не принимать художника, а невесту запереть под замок.
    Когда же легкий морозец покрыл лужи тоненькой корочкой льда, тайно, в  небольшой церкви соседнего села, Платон Тюрин и Агния обменялись обручальными кольцами. После женитьбы художник поселился в Вологде.
    Город Вологда разбросал свои низенькие домики по грязным улицам и закоулкам. Около домов бродили козы в поисках травы, в лужах квакали лягушки.
    В то время, правящим архиереем в Вологде был епископ Палладий (Раев), известный как крупнейший деятель Русской Православной Церкви, ставший впоследствии митрополитом Санкт-Петербургским и членом Синода.
    Было в Вологде немало иконописных мастерских, но иконописцы встретили Платона Тюрина враждебно. При попытке познакомиться с ними и их работами – перед ним закрывались двери темных мастерских, а руки поспешно прятались за спины. Он был чужим для них.
    Вскоре, Платон Тюрин получил приглашение от чиновника особых поручений Петра Ивановича Бобарыкина, прежде занимавшегося живописью.
    Дверь открыл сам хозяин, толстый, но исключительно подвижный, немолодой уже человек. Улыбаясь, он провел художника в кабинет.
    - Очень рад, очень рад! Вы принесете большую пользу для нас. Я докладывал губернатору о вашем приезде. Он приветствует и заранее одобряет ваши творческие замыслы.
    Платон рассматривал акварели, миниатюры и рисунки, со вкусом  развешенные на стенах кабинета.
    - Вот мои работы! Мой учитель в Париже очень ценил мои вещи. Французы умеют ценить легкость, светскость, изящество! О… Париж, Париж! - вздыхал Бобарыкин, театрально ломая пальцы, унизанные кольцами.
    - Надо серьезно заниматься искусством. Живопись не терпит небрежности мастерства и мысли, - резко возразил Тюрин.
    - Это вы серьезно? Я не разделяю точку зрения господ классиков и ненавижу идейность. Искусство должно быть легким, как хорошее вино, искусство – отрада души и глаз. Отдых от трудов.
    - А, что же вы скажете о полотнах гениев – Джорджоне, Леонардо, Тициана, Рембранта, Веласкеса?
    - Старье! Хлам! Они отжили свой век!
    - А Россия? К какому разряду отнесете русских художников?
    - Русские ничего не создали и не создадут в живописи! Наша бедная талантами земля отстала от Европы не на один век.
    - Не талантами бедна наша земля, а ценителями талантов! У нас дороже дают за рисунки для прошивки дамских панталон, нежели за картину! А пить, есть надо! И тащит русский художник с горя да с голодухи последний грош в кабак, пропивая талант.
    Нервно, приличия ради, Платон пролистал альбом бойких рисунков, «откушал» кофе. Недовольные друг другом – разошлись…
    «Убиение Глеба Святославовича» – первое полотно задуманного Тюриным цикла картин из истории местного края – быстро подвигалось вперед. Содержанием картины послужило далекое прошлое истории Вологодской земли. Новгородский князь Глеб Святославович в 1078 году решил со своей дружиной подчинить местных жителей и собрать с них богатую дань. Население оказало сопротивление дружине, князь был предан смерти.
    Темой следующей картины «Изгнание Димитрия Прилуцкого» послужило клеймо иконы святого Дионисия «Димитрий Прилуцкий». В 1372 году пришедший из Москвы на север старец Димитрий решил основать монастырь на берегу реки Комелы, куда стали стекаться другие монахи. Местные крестьяне, опасаясь, чтобы монастырь не завладел их землею, восстали против нежелательных соседей и прогнали монахов.
По свидетельству краеведа С.В. Клыпина, обе картины, ныне затерянные, были написаны в духе традиций старой академии.
    Мастерскую художника часто навещал протоиерей кафедрального Софийского собора – Нордов, интересуясь его работами и творческими замыслами. Платон понял, что протоиерей приходит не по личному желанию, что за его спиной стоит епископ Палладий.
    В знак особой милости Владыка поручил художнику написать свой портрет. Это послужило сигналом к получению и других заказов от влиятельных вологжан – губернатора, предводителя дворянства и помещиков. Вскоре Платон Тюрин был приглашен писать портреты в село Никольское, в имение крупного помещика А.П. Межакова.
    Здесь он выполнил большой портрет Межаковых. В образе Межакова художник дал полную характеристику изнеженного барина-«сибарита» с мечтательными глазами поэта. У ног хозяина сидящего в кресле – любимая собака. Жена стоит рядом в бальном атласном платье. Весь портрет написан в свободной манере, холодных тонах серебристой гаммы, чем еще больше подчеркивается характеристика портретируемых.
Здесь же был написан и ряд других портретов: групповой портрет «Дети Межаковых», «Портрет мальчика». Среди них особенно выделяется небольшой поколенный портрет младшего брата хозяина – Александра Межакова, страстного охотника за лисицами.
В 1870 году в Вологду прибыл Великий князь Алексей Александрович Романов. Местная администрация, в связи с этим, приготовила грандиозную встречу с участием помещиков, купцов, государственных служащих, которые съехались со всего Вологодского края.
    В центре города ремонтировались деревянные панели, отсыпались песком улицы, и когда августейшая особа прибыла в Вологду, то на всем протяжении пути следования князя стоял усиленный наряд солдат.
    После банкетов, следовавших один за другим, Алексей Александрович захотел посмотреть достопримечательности города и изъявил желание посетить мастерскую художника – академика Тюрина.
    В маленькой мастерской для всех не хватило места. Молча, с видом большого знатока, князь рассматривал этюды и начатые большие картины. Увидев приготовленные к отправке на академическую выставку картины «Убиение Глеба Святославовича» и «Изгнание Димитрия Прилуцкого», Великий князь резко упрекнул художника в неверном понимании исторических событий.
    Через некоторое время Платон Семенович был вызван в консисторию. Новый епископ, заменивший Владыку Палладия, долго беседовал с художником о дальнейшей работе, намекнув, что Тюриным очень недовольны светские власти и церковь не может его больше поддерживать. Картины, компроментирующие власть и церковь, следует не посылать на выставку, а уничтожать.
    Посещение Великим князем мастерской Платона Семеновича и беседа в консистории не замедлили сказаться на материальном положении художника. Его избегали, заказы почти прекратились. Небольшие сбережения были израсходованы.
К этому времени относится семейный портрет Платона Тюрина, написанный на картоне. Сам художник сидит, облокотясь на простенький дощатый стол. На усталом лице застыло горькое выражение. Тронутые сединой волосы свисают на лоб. Жена, молодая женщина, держит на руках кружевное шитье. На коленях у Тюрина играет бумажкой ребенок – дочь Софья.
    Здоровье художника ухудшалось. Чахотка подтачивала силы и приковывала к постели. Незаконченные полотна стояли в углу, покрытые пылью.
В попытке поправить материальное положение, Тюрин решил заняться книгопечатанием, для чего был приобретен печатный станок «Кениг-Бауэр». Пришлось взять кредит, продать что-то из своих вещей, но уже через два года станок был продан за долги богатому предпринимателю Гудкову-Белякову.
    Прошло еще десять тяжелых лет. Несправедливость и жизненные лишения, неумение найти выход из того тупика, в который он попал, убивали в Тюрине художника. Он продавал свои картины за гроши, писал иконы (образ «Вознесение» в церкви Богородского кладбища), расписывал и поновлял церковные росписи.
    Правда, бывали редкие дни творческого подъема, когда в больном Тюрине пробуждался художник. Тогда старый мастер писал портреты. К таким работам последнего периода относятся два овальных портрета местных небогатых помещиков Зубовых, датированных 1880 годом. Потомки сиятельных фаворитов Екатерины Второй грустными глазами смотрят с полотна. Зритель так и воспринимает их, как «тень давно минувших дней».
    В последний год художник не вставал с постели. Нудный кашель раздирал легкие. В комнате холодно, пусто. Молодой земский врач предупредил родных о скорой смерти больного.
    В 1882 году, весной, когда деревья покрылись свежей зеленью, Платон Семенович умер.
    На Горбачевском кладбище Вологды, среди густо разросшейся зелени, лежит тяжелая чугунная плита. И если посетивший это место подойдет поближе, то увидит хорошо сохранившиеся выпуклые буквы: «Императорской академии художеств – академик живописи портретной и исторической – Платон Семенович Тюрин».

    Младшим современником Платона Тюрина был Александр Алексеевич Борисов. Также, как и его предшественник, он был выходцем из простого народа, и также как и он, закончил Петербургскую Академию художеств.
    Родился Александр Борисов в 1866 г. в небольшой деревушке Глубокий Ручей Сольвычегодского уезда, близ Красноборска, в бедной крестьянской семье. С детства он рос болезненным ребенком, и его родительница, набожная женщина, дала обет Богу, в случае исцеления, отдать сына на один год в монастырь на послушание.
    Будучи ребенком, Санька и сам много молился перед иконой целителя Пантелеимона, которая находилась у них в доме. При этом, одной молитвой он не ограничивался, но старался карандашем или углем рисовать на обрывках старых газет изображения святого.
    Этими изображениями он облепил все стенку напротив своей кровати, но целитель как бы с укоризной смотрело на него, и будто говорил: «Не выходит! Не выходит!» Но, Санька писал лик святого вновь и вновь, да, так постепенно и привык к карандашу и бумаге.
    По молитвам ли матери, или по детской вере самого Саньки, здоровье ему было даровано, но лишь только по исполнении ему пятнадцати лет, мать решилась отдать его на год в монастырь, ради исполнения обета.
   В Соловецком монастыре, куда и раньше они совершали паломничества, Саньку определили в Зосимо-Савватиеву пустынь, где он наравне с монахами исполнял послушание на рыбной тоне, а в свободное время рисовал монахов, церковь, природу. 
    Именно с этого времени он стал грезить мечтаниями о путешествиях на Новую Землю и на Груманд (Шпицберген). В Савватиевой пустыни Санька встретился с иеромонахом Ионафаном, который и определил его судьбу, как художника-живописца. Заметив дарования юного послушника, он стал заниматься с ним церковной грамотой, давал для прочтения духовные книги, но занятия эти не были продолжительными, ибо когда началась русско-турецкая война, отец Ионафан отправился добровольцем на фронт, в качестве полкового священника.
    По прошествии же года, Санька вновь вернулся в деревню Глубокий Ручей, но вскоре убежал оттуда в Архангельск, из-за голода, холода и бесчинств местных работодателей.
    Вскоре, по окончании войны, вернулся и отец Ионафан, который на Балканах встретился с художником-баталистом Верещагиным (тоже, уроженцем Вологодской земли), видел его картины и высоко о них отзывался.
    Именно, отец Ионафан определил Саньку в иконописную мастерскую, при этом нередко говорил о нем: «Как знать, может, второй Верещагин из тебя выйдет!» - Слова эти оказались пророческими, потому что, также как Верещагин являлся певцом военных баталий, так и Борисов известен нам как певец Русского севера, певец Арктики.
    На счастье будущего художника-академика, в иконописной мастерской побывали Великий Князь Владимир Александрович с супругой Марией Павловной. От их имени, на адрес президента Академии художеств было направлено ходатайственное письмо, но ответа, увы, не последовало. Через два года, Александр Борисов едет сам в Санкт-Петербург, заручившись письмом отца Ионафана.
    Учиться было трудно, из-за отсутствия заработка и средств к существованию. В Академию сразу поступить не удалось, сначала пришлось окончить классы рисования Общества поощрения художеств. При поступлении в Академию, он попадает в классы таких прославленных мастеров, как И.И. Шишкин и А.И. Куинджи. Небезынтересным является тот факт, что в 1896 г., на последнем предконкурсном курсе он учился с Н.К. Рерихом, который в то время работал в Русской традиции, и картины которого были тогда наполнены былинными мотивами и посвящены русской старине.
    В Академии художеств существовала со времен основания традиция, выезжать на каникулах – «на этюды». И, в то время, когда большая часть студентов выезжала в Крым, либо на Кавказ, Александр Борисов неизменно отправлялся на Север.
    В 1894 году, вместе с экспедицией министра финансов С.Ю. Витте, обследовавшей Мурманское побережье в поисках удобной морской гавани для военного флота, Борисову, приглашенному в качестве рисовальщика, удалось совершить поездку вдоль Мурманского побережья и Скандинавии до Трохейма.
    В 1896 году он вновь едет на Мурман, где проводит три весенних месяца, а затем с астрономической экспедицией Академии наук впервые отправляется на Новую Землю. В течение трех месяцев художник работает на Новой Земле в районе пролива Маточкин Шар. Здесь, по настоятельной просьбе профессора Казанского университета Д.И. Дубяго Борисов пишет картину «Полное солнечное затмение на Новой Земле», которая позже имела успех на выставках художника.
    Репин, Васнецов и Куинджи высоко отзывались о творчестве молодого художника. Репин, например, писал по этому поводу: «Это все превосходные и верные, как зеркало, картинки, строго нарисованные и необыкновенно правдиво написанные, в них ярко выразилась любовь этого русского Нансена к черной воде океана с белыми льдинами, свежесть и глубина северных тонов, то мрачных, то озаренных редким светом низкого солнца».
    Вернувшись в Петербург, Борисов весь ушел в работу над конкурсной картиной  «В области вечного льда». По замыслу, дипломная картина должна была рассказать о не обжитых еще человеком островах Новой Земли. Тяжелый влажный воздух, низко нависшие тучи, свинцово-серая вода, плавающие льдины… Работа шла трудно. Художник вновь и вновь принимался за работу, но… Борисов решил временно бросить работу над картиной. Когда, через полтора месяца он вернулся в мастерскую, то увидел на дверях Академии тяжелые замки.
    Борисов отправился в кафе Бернеров, где художественная молодежь и раньше проводила время в свободные от занятий часы. Посетители кафе, на этот раз были необычно взволнованны. Расположившиеся недалеко от стойки в полном составе «куинджисты», были возбуждены более других. Они сообщили Борисову печальную новость, об увольнении из Академии их учителя, Архипа Ивановича Куинджи и о приказе премьер-министра Плеве «закрыть Академию».
    Через пару дней, «куинджисты» снова собрались в кафе Бернера. Решили держаться всем вместе, и вопреки воле начальства, просить Архипа Ивановича, и далее быть их учителем.
    Приняв решение, все смеялись, шутили, но едва им принесли по третьей кружке пива, как в кафе вошел Куинджи.
    Иван Архипович был похож на больного. Он сел отдуваясь на стул и вытерев лицо большим клетчатым платком, спросил: «Что вы собираетесь делать?»
Заговорили все сразу, перебивая друг друга. Куинджи поморщился и, чуть приподняв руку, произнес глухо: «Вы все должны подать прошение о допущении к занятиям, подать сегодня же. Я знаю, вам не откажут… Я настаиваю на этом!.. Вам нужен диплом, нужна бумажка. В России всюду нужна бумажка, без нее нельзя жить». - Он замолчал на некоторое время и, затем добавил с волнением: «Если вы меня любите… подайте прошение… А я, как член Совета Академии, я вправе быть с вами, помогать вам!..»
    Борисов продолжил работу над конкурсной работой. Вместе с ней на выставке была картина «Весенняя полярная ночь» и целая се-рия новоземельских этюдов. Все эти картины были куплены П.М. Третьяковым. Художник, в кругу друзей так вспоминал об этом:
    «Мыл я в мастерской кисти. На табуретке ведро с керосином, в руках тряпка. Вбегает Миша Латри.
    - Иди скорее, тебя Архип Иванович зовет.
Не знаю почему, но я оробел. И, как  был с грязными, пахнущими керосином руками, так и побежал вниз, в античный зал, где выставка. Около моих работ стояли Куинджи, Репин и еще кто-то, я не разглядел.
    Подхожк, спрашиваю: "Архип Иванович, вы меня звали?"
    - Нет, - говорит, - не я, а вот Павел Михайлович.
    Знакомит с высоким худым человеком. Третьяков! Ахнул я. Вспомнил, что руки у меня грязные, в керосине, покраснел и стал вытирать их не менее грязной тряпкой, которой вытирал кисти.
    - Вы не возражаете, если я куплю ваши вещи. Вы их не продали?
    Стою я, как оглашенный, не знаю, что и говорить, кругом нас стоят товарищи, смотрят, кое-кто смеется, а я как будто языка лишился…»
    На деньги, полученные от продажи коллекции картин Третьякову, Борисов готовился к вторичной, более длительной поездке на Новую Землю. Он решил переправиться по проливу на Карскую сторону и по восточному берегу Новой Земли, на собаках подняться до мыса Желания – самой северной точки острова.
Впрочем, Александр Борисов готовился к экспедиции, вовсе не для написания этюдов. Он скрупулезно изучал литературу по вопросам ледникового образования и истории оледенения. Весной 1899 г. он начал строить дом на Маточкином Шаре, при этом попутно писал картины. Так родилась серия картин «Полярные ледники». Денег на подготовку экспедиции не хватало, поэтому Борисов прибег к помощи заимодавцев. К осени в Архангельск прибыла, построенная для этой цели одномачтовая яхта «Мечта».
    В середине августа 1900 г., Борисов, зоолог Тимофеев и пять здоровых, выносливых матросов вышли на яхте на Новую Землю. В становище Маточкин Шар их ожидал опытный проводник Устин Ханюков, охотник-следопыт.
    Но время для выхода уже было выбрано неблагоприятное. Пролив Маточкин Шар уже был забит мелким льдом, занесенным ветром из Карского моря. Стокилометровый пролив пришлось преодолевать две недели. Еще несколько дней понадобилось, чтобы войти в ледяной мешок Карского моря. На пятые сутки продвижения на север разыгралась настоящая пурга. Температура воздуха быстро понижалась и, произошло самое страшное – море стало сковывать льдом.
    Спасая провизию и снаряжение, срочно загрузили их в шлюпки и, впрягшись в ремни, поволокли их к берегу. Наконец, из-за движимой ураганом массы льда, не стало никакой возможности тащить за собой шлюпки. Часть провизии перегрузили на нарты, но вскоре они провалились под лед. Спасти смогли только проводника, а собаки и вся провизия погибли.
    Наконец, вступили, как им казалось, на берег. Сил больше не было. Как по команде повалились в снег, а проснувшись, увидели вокруг себя только море да толстые льдины. Нет воды, нет пищи, нет огня. Кругом только лед, море…
Александр Борисов так вспоминал об этом периоде:
    «Сидишь, уткнувшись в снег, и не хочешь ни говорить, ни смотреть друг на друга. Да, и о чем говорить? Все уже переговорено. У всех одна мысль – о смерти. Засыпая вечером, не надеемся еще раз увидеть рассвет… И так, медленно, целой вечностью, тянутся минуты безмолвия, нарушаемого лишь треском льдов. Меня это чувство угнетало больше всех. Я ведь главный виновник. Я привел их сюда. И это сознание страшной ответственности за семь человеческих жизней не отнимало у меня надежды до последней минуты».
    Лишь на пятые сутки Устин, всматриваясь в мутную даль, закричал, показывая  в сторону рукой: «Там собаки лают. Я чую дым чума!» Устин несколько раз выстрелил из ружья. Послышались ответные выстрелы. Громкое  «ура» восьми человек огласило воздух.
    В апреле 1901 г., покинув зимовье, Борисов, Тимофеев и проводник Устин санным путем  добрались по почти неисследованному восточному берегу до заливов Чекина, Канкрина, Медвежьего и потом, до мыса Пяти Пальцев. На протяжении всего пути художник писал этюды о жизни трех смельчаков на берегу Карского моря. Все лето работал художник на Новой Земле, передвигаясь с места на место. Осенью 1901 г. экспедиция начальника гидрографического управления А.И. Вилькицкого сняла и доставила в Архангельск Борисова и зоолога Тимофеева.
    По прибытии в Санкт-Петербург, Борисов начал готовить выставку своих картин. Но еще задолго до выставки, о Борисове говорила вся столица.
    29 апреля 1903 г. художнику было предложено развернуть свои работы в Белом зале Зимнего дворца. Первого марта, в назначенный час, выставку посетили Государь Император Николай Второй с Государыней Императрицей Александрой Федоровной, с Цесаревнами и Императорской Свитой. Художник так вспоминал об этом событии:
    "Торопливой походкой Император Николай переходил от одной картины к другой. Его голубые глаза не выражали ни интереса, ни любопытства. Перед большой картиной «Страна смерти» он остановился, зябко повел плечами и, переводя взгляд с картины на художника, не то спрашивал, не то отвечал сам на свой вопрос: «Кому нужна эта мертвая страна?» 
    Борисов попытался рассказать о Севере, о своих картинах, но Император легким взмахом руки остановил его. Царь, казалось, был недоволен. Но у дверей Он обернулся к художнику и сказал: «Благодарю вас и желаю вам блестяще выполнить и вторую поездку».
    В тот же день через Министерство финансов Борисову сообщили, что его большую картину «Страна смерти», Их Императорскому Величеству благоугодно повелеть приобрести для музея Императора Александра Третьего.
    Выставки в Академии художеств и залах музея Императора Александра Третьего имели шумный успех. Картины вызвали много разноречивых толков. После доклада о Севере художник сам пояснял работы. Посетители, особенно студенты, интересовались природными богатствами земли, условиями жизни ненцев, их обычаями. Центром внимания было полотно «Страна смерти».
    В этой картине Борисов продолжает разрабатывать найденный Куинджи красочный метод воздействия на зрителя сочетанием яркого света и темноты. Темное небо и догорающая заря, отражение ее лучей на глыбах льда создает впечатление тревоги, холода и жуткого кошмарного сна. Гигантские ледники давят человека.
    По поводу картины «Страна смерти» исследователь Крайнего Севера Н. Пинегин писал: «Борисов лгал! Необходимо показать всем, что такое Север. Эта одна из привлекательнейших стран… Какая же это пустыня? Море и земля полны живых существ. Колонисты ловят рыбу в реке пудами. Здесь может жить человек. А пейзаж блещет светло-серыми и голубыми красками… Нет, Север – прекрасная страна! Об этом должны говорить все!..»
    Впрочем, Пинегин, посетивший Новую Землю в 1910 г. вместе с Седовым на корабле «Святой Фока», видел Север с позиций гораздо более комфортабельных, чем Борисов, который, ежечасно рискуя своей жизнью, потратил целый год, исследуя царство камня и льда. Что же касается названия картины, то необходимо вспомнить, что страной ужаса и смерти, страной страшных трагедий впервые назвал Север не Борисов, а Фритьоф Нансен.  Художник озаглавил картину словами этого знаменитого полярника.
    «Во дворце недовольны картинами Борисова. Они скучны и неинтересны!» - передавали друг другу светские любители искусства. Великий Князь Георгий Михайлович, на предложение Всероссийского географического общества, приобрести коллекцию картин Борисова, ответил: «Об этом надо подумать, я лично не люблю Севера, как уроженец Кавказа, но сейчас только о Севере и говорят. Картины без сомнения интересны, я поручаю это дело графу Дмитрию Ивановичу Толстому».
Толстой, в свою очередь, ссылаясь то на военное положение в России, то на малые средства музея, вежливо, но упорно отказывался от их покупки. 
    Видя равнодушие в музее и Академии, художник решил отъехать за границу. Вскоре он получил приглашение организовать выставку в Европе и Америке. Весной 1904 года Борисов отбыл из России.
    Выставки за границей превзошли все ожидания художника. Впервые в истории живописи русским художником был показан Крайний Север. В Европе и Америке о Борисове было написано много статей. Его называли «Русским Нансеном», «Северным Рембрантом», «Полярным Данте».
    В Париже выставку посетил президент Французской республики, в Лондоне – король Эдуард Седьмой. В Вашингтоне выставку развернули в Белом Доме президента. За выставку в Париже Борисов был награжден орденом Почетного легиона, в Норвегии – орденом св. Олафа 2-й степени. Выставка побывала Вене, Праге, Мюнхене, Берлине, Гамбурге, Кельне, Дюссельдорфе и т.д.
    Вслед за этим, пришло и долгожданное признание в России. В марте 1906 г. Правительство России пожаловало Борисову орден святого Владимира 4-й степени – «В воздаяние особых заслуг в исследовании Северного края и ознакомления с ним путем художественных произведений».
    Музеи Англии, Франции, Норвегии предлагали Борисову купить его работы. Огромная сумма денег могла оказаться на чековой книжке у художника. Но Борисов отказался от продажи, говоря: «Картины о Русском Севере должны быть только в России». По этому поводу, в марте 1905 г. художнику пришло похвальное письмо от выдающегося русского физика, основателя сейсмологии Б.Б. Голицына.
    Борисов не мог долго жить за границей, его тянуло в Россию. С 1904 по 1908 год он несколько раз ездил в различные города Западной Европы и Америки, куда переезжала его выставка, и снова возвращался на родину. «Душно там истинно русскому человеку, воздуху не хватает», - смеясь, говорил он своим друзьям, оправдывая свой очередной приезд.
    В мае 1908 года художник побывал в США, где был принят президентом Теодором Рузвельтом и демонстрировал ему свои работы. Выставки прошли в ряде городов США и всюду имели исключительный успех. Американцы также предлагали художнику продать свои работы, но он категорически отверг эти предложения, заявив, что его работы должны принадлежать только России.
    Вернувшись из Америки, Борисов в декабре 1908 г. организует выставку своих работ в Берлине. На этой выставке он встречает вдову профессора Берлинского университета Забулдовского, русскую по происхождению (из крестьян Тверской  губернии), которая в январе 1909 г. становится его женой.
    После женитьбы Борисов поселился в Берлине. Жил он здесь ради жены, привыкшей к этому городу. Работа над картинами хотя и не прекращалась, но не была столь активной, как раньше. Благодаря большому количеству этюдов он писал новые работы и, таким образом,  его большая квартира превратилась в настоящую картинную галерею. Главной работой здесь стало обширное полотно «Полуночная заря». Исключительный восторг она вызвала у Ф.И. Шаляпина при посещении им квартиры Борисова. Рядом с этим полотном находились картины «Весенняя полярная ночь», «К Северному полюсу» и другие.
    Но, несмотря на то, что таланту художника рукоплескал весь мир, он не забывал и родные места. Частым гостем он был в городе Вологде. Вместе с профессором Академии художеств А. Киселевым, вологодскими художниками и любителями живописи, он принимает деятельное участие в организации «Северного кружка любителей изящных искусств», и решает строить в родном Красноборске доммастерскую, чтобы окончательно переехать туда на постоянное место жительства.   
Стремясь ближе ознакомить русский народ с богатствами Севера, в Красноборске художник обрабатывает свои записи и дневники путешествий, подготавливая их к печати. Впоследствии, книга «От Пинеги до Карского моря» была издана А.Ф. Дервиеном в Санкт-Петербурге.
    После шумного успеха картин Борисова за границей, снова возбуждается ходатайство о покупке их для отдела этнографии музея Императора Александра Третьего. На покупке картин настаивают Географическое общество, художники, ученые. К руководству музея обращаются Илья Репин и Виктор Васнецов, а также сын художника Аполлинария Васнецова, известный исследователь Арктики Всеволод Васнецов. Ответом было – молчание.
    Но художник продолжает работать, приезжая периодически из-за границы в Вологду и Красноборск. Так появляются картины «Зимняя сказка», «Лес зимой», «Лесные дали», «Зимние грезы» и другие. В июне 1913 г. новые работы, вместе с полярными картинами и этюдами были показаны на выставке северных художников в Вологде, в доме торговца швейными машинами Шрама. Картины и этюды вологодских лесов были подарены художником Вологде и хранились в фондах «Северного кружка любителей изящных искусств».
    Последняя дореволюционная выставка картин Борисова состоялась в феврале 1914 года в Санкт-Петербурге.
    У подъезда дома князя Юсупова, по адресу: Литейный – 42, толпился народ. Здесь открылась последняя полная выставка картин Борисова. Подражая своему учителю А.И. Куинджи, художник задрапировал темным крепом стенд картины «Страна смерти», дал электрическое цветное освещение. Впечатление от картин было потрясающее. Снова Борисов заставил говорить о себе весь Петербург. Снова возбудили ходатайство о покупке картин для этнографического отдела.    
    Государственная дума готовит законопроект о покупке полотен Борисова. В газетах и журналах пишут статьи о новом приобретении.
    Однако директор музея Толстой высказался, что «фотографии, снятые с натуры по строго научной программе, дадут больше знакомства по изучению природы родины, чем этюды и картины талантливого художника, написанные с натуры».
    Вслед за Борисовым, ряд других художников посетили Крайний Север. Это были В. Серов, К. Коровин, Е. Столица, В. Переплетчиков, но для них северный мотив был лишь мимолетным эпизодом творческой биографии. Борисов же являлся не только певцом Арк-тики, но и пионером ее живописного освоения. Всеволод Аполлинарьевич Васнецов, в своей книге «Под звездным флагом Персея», пишет о художнике такие слова:
    «Борисов был замечательным художником, прекрасно знавшим Север… В Арктике Борисов был не быстролетным туристом, он был в ней своим. Художник не только видел Север, он чувствовал его всем своим существом. И нет лучше художника, который бы с таким знанием и чувством умел передать в своих произведениях красоту полярных пейзажей, их величие, их настроение».
    Но, личность художника не ограничивалась его художественным талантом. Еще задолго до окончательного поселения своего в Красноборске в 1914 году, он начал выступать в печати о необходимости построения на Севере разветвленной сети железных дорог, которые бы связали его с Сибирью, а также с центром России. Так появился проект дороги «Великий Северный железнодорожный путь». Он включал в себя три направления: Обь – Котлас – Сорока – Мурман; Котлас – Вельск – Коноша – Санкт-Петербург; Котлас – Великий Устюг – Кострома. Проектируя, Борисов руководствовался не только экономически, но также и военно-стратегическими соображениями.
    Одновременно художник выступает в печати с вопросом о создании речного пути из Сибири в Европу. При этом, он был не только пропагандистом новых идей, но прежде всего являлся человеком пра-ктического действия. Достаточно сказать, что еще в 1915 году на его средства были проведены изыскания для проектируемой железной дороги. Свою брошюру «Обь – Мурманская железная дорога», изданную в 1915 году, Борисов заканчивает словами: «Мы непростительно опоздали с постройкой железной дороги от Петрограда на Мурман и начали строить после того, как грянул гром. Сдается мне, что железную дорогу Обь – Котлас – Сорока мы начнем строить после второго громового удара». Так оно на деле и вышло. Дороги: Беломорск – Обозерская и Котлас – Вельск – Коноша, действительно были построены в Великую Отечественную войну.
    Этот свой проект Борисов предложил советскому правительству сразу после революции 1917 года. Рассмотрение его происходило в различных правительственных инстанциях, вплоть до Совнаркома, например, 4 февраля 1919 г. этот проект обсуждался на заседании СНК под председательством Ленина. Нелишне отметить, что накануне этого заседания, Борисов был вызван в Кремль, где в течение нескольких часов, в кабинете «вождя» происходило обсуждение плана строительства железной дороги. Совнарком признал направление дороги по проекту А.А. Борисова приемлемым. Но, несмотря на то, что Обь – Беломорская магистраль была включена в план ГОЭРЛО, средств для ее строительства не хватило.
    Жизнь и деятельность Александра Борисова, если говорить о послереволюционном периоде, была связана не только с Красноборском. Родина художника административно входила тогда в состав Северо-Двинской губернии, центром которой являлся Великий Устюг. Поэтому, не случайным является то, что художник был избран делегатом 12-го Северо-Двинского губернского съезда советов в марте 1927 года, в работе которого принимал активное участие.
    Но, участие в общественно-политической жизни было частным штрихом его биографии. Во все периоды своей жизни, он оставался прежде всего художником. Например, нельзя забыть, что выставка картин Борисова в Великом Устюге, послужила причиной для создания Великоустюгского краеведческого  музея.
Умер Александр Алексеевич Борисов 17 августа 1934 года у себя в мастерской, во время работы над картиной об Арктике.
    Говорят, что расстояние от рождения до смерти измеряется не годами, а тем, как человек жил и что он сделал. Художник Борисов сделал очень много, причем не только того, что касается сферы живописи.               

    Конечно, культурная жизнь Вологды и Северо-Двинского края, не ограничивалась творчеством только этих двух выдающихся мастеров. Существовал определенный круг художников второго плана. К этому окружению принадлежали Феодосий Вахрушев, Анатолий Белозеров, Анна Каринская, Александр Киселев, Николай Бекряшев и Александр Брягин.
    Феодосий Михайлович Вахрушев родился в городе Тотьме, расположенном в среднем течении реки Сухоны, в двухстах километрах от Устюга. Пожалуй, спокойное течение этой реки, просветленность природы Севера, неспешный быт провинциального городка,  сформировали его как созерцательную натуру, а потому не случайно Феодосия Вахрушева называют «лириком Северного пейзажа».
    В августе 1888 года он поступил вольнослушателем Императорской Академии художеств, в 1894 г. сдает экстерном гимназический курс без знания древнейших языков, а 5 ноября того же года заканчивает художественные классы, со свидетельством «классного художника 3-й степени» с правом поступления в мастерскую». После сдачи экзаменов Вахрушев поступает в мастерскую И.Е. Репина, но в декабре 1897 г. вынужден уехать домой, по причине болезни отца. Последующие годы жизни Вахрушева проходят в Тотьме, где он жил до своей смерти в 1931 году.
    Наиболее значительными его работами, можно назвать такие, как «Портрет матери» - 1899 г., «Ранний снег» - 1907 г., «Спас на Кокшеньге» - 7-я периодическая выставка с Санкт-Петербурге», акварель «Тишина» («Богоматерь»), где изображена кладбищенская церковь на берегу Сухоны, картина «Крестьянская девочка» - 9-я периодическая выставка в Санкт-Петербурге в 1910 году, «На Дальнем Севере» - принимавшая участие на 22-й выставке Санкт-Петербургского общества художников в 1913 году; эта работа была приобретена для галереи Академии художеств.
    С этого времени Феодосий Вахрушев становится известным пейзажистом. Из его работ, картину «Под лучами весеннего солнца», можно назвать самым поэтичным его произведением. То же самое можно сказать и о пейзаже «Река Сухона» («Осень»), который сейчас находится в Вологодской картинной галерее. Поэтическое дыхание исходит и от его этюда «Ночь рыбака».
    В 1925 году Вахрушев несколько отступает от избранного им жанра, он пишет большую картину для Академии Наук – места раскопок профессора В.П. Амалицкого на берегу Северной Двины. Это произведение можно назвать одним из последних значительных его произведений.
    Вологодские художники Александр Александрович Киселев, Анатолий Николаевич Белозеров, Анна Николаевна Каринская, вместе с Александром Борисовым разработали устав «Северного кружка любителей изящных искусств», который начал работу в 1906 году. В 1909 году, благодаря усилиям этого кружка, в здании Вологодского Дворянского собрания была устроена выставка картин, в которой, кроме указанных авторов, были представлены работы Ф.М. Вахрушева, Д.Н. Кардовского и Н.П. Богданова-Бельского.
    Из художников 30-40-х годов можно назвать вологжанина Александра Ивановича Брягина, написавшего такие картины, как «Александр Ярославович Невский призывает новгородских граждан на борьбу с псами-рыцарями», а также «Постройка царем Иваном Грозным флота в Вологде». По слову писателя Д. Семеновского, в книге «Мстера»(1933 г.): «Брягин – непревзойденный мастер лирики красок… Брюллов русской миниатюры».
    В картинной галерее государственного краеведческого музея-заповедника  Великого Устюга выставлены также картины Николая Георгиевича Бекряшева, который в течение двадцати лет, до своей смерти в 1938 г. являлся директором музея. Из них можно назвать большое живописное полотно «Выбор приданного» и портрет первого директора музея Е.А. Бурцева.
    Разумеется, сей краткий очерк, не может во всей полноте рассказать о творческом наследии Северо-Двинского края. Его объем будет недостаточным даже для рассказа о жизни одного человека.  Главное, здесь, отразить грани культурной жизни этого древнего города.  Культура которого всегда была не только на очень высоком уровне, но, что не менее важно – самобытной, имеющей свой почерк, свой особый характер. Вот почему, даже и в наши дни, если говорить о творчестве устюжан, можно сказать главное – здесь нет усредненности, нет приземленности провинции, а уж тем более нет того, что характерно для некоторых западных областей – испорченности нравов, напротив – здесь простота, здесь искренность, здесь высокое дыхание Русского Севера.


    ГЛАВА 8: «Ремесла и народные промыслы»

    О Великом Устюге, как говорят о том искусствоведы, можно писать бесконечно. И сколько бы ни проводилось исследований, о духовной жизни Северо-Двинской столицы, ее культуре, зодчестве, эти исследования все-равно будут страдать неполнотой. То же, пожалуй, можно сказать и о ремеслах и народных промыслах, процветавших на этой земле.
    Один только список названий промыслов, говорит о многом. Это и гончарное производство, и изразцы – цветные и узорные кафели, и узорное ткачество, и такой вид народного творчества, как кружево на бересте. Успешно работали в Устюге и артели резчиков по дереву. Например, иконостас в Троицком соборе, Троице-Глединского монастыря, создан мастерами резчиками. До самой революции процветали мастерские каменотесов, изготовлявших надгробные памятники. Процветало и такое, характерное для Севера искусство, как резьба по кости. А, также, и вовсе экзотические, как «мороз по жести» и, «серебряная чернь».
    Для понимания, насколько была развита культура в среде народа Северо-Двинского края, необходимы исследования профессиональных искусствоведов, поэтому настоящая глава будет иметь ознакомительный характер, чтобы пробудить интерес читателя к этой теме.

    «Ткачество»

    С давних пор русские крестьянки украшали свою одежду узорами, придавая ей нарядный праздничный вид. Домотканые рубахи, сарафаны, фартуки в умелых руках мастериц превращались в красочные, радующие глаз произведения искусства.
В долгие зимние вечера при лучине ткали чудесные узоры. Безвестные мастерицы хранили в своей памяти  издавна выработанные приемы узорного ткачества, традиции художественного оформления, создавали и новые композиции и расцветки.
Устойчивость традиционных форм в народном декоративном искусстве объясняется стремлением народных мастеров исходить из ранее созданного, усовершенствованного и устоявшегося образа. Причина же многовековой устойчивости традиций, кроется вовсе не в слепом исполнении традиций а, прежде всего, в незыблемости духовных и нравственных норм, которым народ следовал в течение многих столетий. Несмотря на красочность узоров, одежда была все-таки строга, подчеркивая внутреннее благочестие тех, кто ее носил. Одежды праздничные, то же имели благочестивый характер, указывая на внутренние красоту и христианские добродетели обладателей этих одежд.
    Если проследить историческое развитие народов в их бытовом, внешнем выражении, то нетрудно увидеть, что отказ от духовных и нравственных норм, приводил всегда и к изменению внешнего облика, к деградации, приводил к изменению и бытовых условий.
    Ткачество для мастериц крестьянок было составной частью, как трудовой жизни, так и быта. Работа на ручных станках – кроснах, либо долгими вечерами на прялках, сопровождались пением народных песен, которые они знали во множестве, либо нескончаемым повествованием былин и сказов, либо пением духовных песен и молитв. Ткани вырабатывались при этом из различного сырья: лен и конопля, выращенные в своем поле, шерсть, полученная от своей овцы. При  этом, обработка волокна и шерсти, окраска их красителями или цветными глинами также производилась силами семьи.
    Сама природа Севера, величавая, суровая, сдержанная по краскам, во многом определила характер изделий народного искусства. В тканях Великоустюжских мастериц чувствуется некая строгость общего оформления: цветным узором украшается обычно только небольшая часть изделия, чаще всего край, основное же поле остается гладким, белым. Цветовая гамма тканей скупа, рисунок ткется  почти всегда красным утком по белому или серовато-суровому фону, а иногда и просто белым по белому. Мастерицы умело использовали материал, они чувствовали его возможности и свойства, извлекая большой декоративный эффект порой из чисто технических приемов (использование чередующихся переплетений полос или нитей). При этом, существовала разные по  технике исполнения ткани: браные и ремизные.
Браное ткачество получило название от слова «брать». Бральница – особая дощечка, при помощи которой на стенке разделялись, то есть брались, нити основы для подъема. Дощечка становилась на ребро, образовывался зев, в который прокладывали узорный уток, а потом она вынималась. Приспособление это несложное, но способ тканья на нем очень трудоемок.
    Браные узорные ткани XIX века чаще всего решены в два цвета: белый и красный, при этом красным обычно был узор, белым – фон. Браная техника интересна тем, что позволяла выполнять самые разнообразные, сложные и тонко разработанные орнаменты. C использованием браной техники ткались скатерти, полотенца, рубахи, косынки, фартуки и многое другое.
    Браная техника ткачества позволяла использовать в орнаменте не только геометрические узоры – ромбы и полуромбы, но и более сложные фигуры – геометризированные фигуры людей, животных, птиц, изображения деревьев. Например, часто применяли такой сюжет, как – «кавалеры и барышни». Такие узоры Великого Устюга – явление своеобразное, не имеющее аналогий в других районах.
Ко всему, следует отметить, что в Великоустюжском узорном ткачестве встречается так называемая выборная техника. Это разновидность браной ткани с той лишь разницей, что здесь фигуры исполняются разными по цвету нитями.
    Ткани с выборным узором многоцветны и красочны. В первую половину XIX века льняная и шерстяная пряжа, идущая на узор, окрашивалась растительными красителями, что придавало тканям, при всей их яркости и насыщенности, особую мягкую тональность.
    Необходимой частью костюма северянок был тканый узорный пояс. В противоположность самому костюму, скромному и сдержанному по цвету, пояс делался ярким, красочным и украшался большими пышными кистями. Ткали пояса из лучшего сорта крашеной шерсти. Техника их выработки совершенно особая – ткались они в маленьких бердыщках с отверстиями в зубьях без применения ткацкого станка и без ремизок.
    Характерным примером выборного узора можно назвать пояса, которые ткали поперек красными и голубыми полосами. Причем в каждой полосе цвет, начиная от края, усиливался к середине до очень интессивного и опять слабел к другому краю, и заканчивался пояс, неизменно, пышными кистями. Также, нередко, по концам поясов, на фоне полос, гарусом ярких цветов вышивался ряд женских фигурок, так называемых великоустюжских «ефимок» – излюбленного мотива мастериц Северо-Двинского края.
    Второй вид узорного ткачества именовался ремизным. Ремизками, или «ниченками», называют приспособления для поднятия нитяной основы в ткацком станке. Вначале употреблялась всего одна их пара, и служили они только для поднятия четных или нечетных нитей основы при выработке простого гладкого полотна без рисунка. Впоследствии производство усложнилось, ремизок стали применять больше (от 3-х до 4-х пар) для получения мелких несложных рисунков переплетения ткани. Оно отличается четким, ясным рисунком, насыщенным  сочной цветовой гаммой. Прелесть ремизных рисунков состоит в своеобразной игре самых различных переплетений, то фактурных, то гладких, то плотных, то совершенно прозрачных. Эффект которых усиливается естественным блеском льна.
    Бытовало в Великом Устюге и производство таких тканей, как – пестрядь, вышивка и набивные ткани. Пестрядь представляла собой льняную ткань, рисунок которой состоял из клеток разной величины и различных расцветок. Употреблялась пестрядь в основном на сарафаны – «пестрядники», а также на рубахи, фартуки и детскую одежду.
    Среди способов украшения одежды, с давних времен распространена ручная вышивка. С большим художественным вкусом мастерицы вышивали свою одежду, полотенца, подзоры, стремясь показать свое умение, талант, способности.
    Для Великого Устюга была характерна вышивка росписью, выполняемая одним красным цветом по белому фону, а также белая сквозная строчевая вышивка. Среди узоров основное место занимают изобразительные мотивы: фигуры людей, львов, барсов, коней, птиц.
    Особенно часто устюжские вышивальщицы применяли изображения барса – сказочного зверя. При этом, рисунок выполнялся не только росписью, но также крестом и вышивкой белой перевитью.
    К более позднему периоду относится техника набивных тканей. В народе – набойка, или «кубовка». Кубовой (темно-синий) цвет здесь был основным, а наиболее распространенным материалом для набивки был холст.
    Первоначально узоры на ткани рисовали кистью от руки, но ради ускорения производства, впоследствии стали применять трафареты. Далее, для изготовления набивных тканей стали применять деревянные формы, что позволяло поставить изготовление «кубовки» на промышленную основу.
    Но, если изготовление ткани среди простого народа было повсеместным, то о других промыслах можно сказать, как о цеховых, или даже семейных. К таковым относятся – гончарное ремесло, резьба по дереву, резьба по кости, «серебряная чернь».

    «Изразцовое творчество и гончарное производство»

    Изразцы по праву относят к художественной керамике. Изготовление их – одно из   декоративных ремесел гончаров Великого Устюга.
    Обычно изразец – это обожженная глиняная облицовочная плитка, лицевая поверхность которой полита глазурью, а с противоположной стороны устроена специальная коробочка, называемая печниками «рындой» или «рампой». При помощи проволоки, продетой в отверстия рынды, облицовки соединяют с корпусом печи. На облицовку зеркала печи идут и другие изразцовые детали – полукруглые угловые плитки, фасонные плитки для карнизов, цоколя. Лицо изразца покрывают цветным орнаментом, иногда перемежающимся изображениями птиц и зверей, рисунками на религиозные либо мифологические сюжеты, бытовыми сценами. Рисунок же или рельефный сюжет заливали цветной прозрачной эмалью или глазурью.
    Для изготовления цветной глазури использовали окиси металлов и глиноземы, с помощью которых опытные мастера создавали изразцы во всей палитре цветов. При этом, у каждого художника-гончара  существовал свой традиционный узор, свое излюбленное  сочетание красок.
    Производство же изразцовой плитки было искусством довольно сложным. Достаточно было чуть нарушить тональность одного из цветов, количественную пропорцию глазури, и привлекательность цветового рисунка неизбежно разрушалась. Искусство цветной глазури было потомственным, и секреты этого ремесла передавали из поколения в поколение.
    Искусство художественной керамики и изразцовой плитки известно с древних времен. Изразцы изготавливали еще в древнем Египте, оттуда художественная керамика пришла в европейские страны античного периода. В средние века, этот вид декоративного ремесла стал распространяться и на Руси. В начале XVII века изразцы провозили с Украины, затем из Москвы. В середине XVII века в Великом Устюге были уже свои мастерские по изготовления изразцов и росписных кафелей.
Для того были все условия. Город богател, усиленно строился, вместо деревянных церквей возводились каменные храмы. В окрестностях находились большие залежи глины. Гончары издавна жили в Устюге, ко всему, местные купцы были заинтересованы в производстве новой для Северного края продукции.
    Цветными изразцами в Великом Устюге украшали карнизы, стены, наличники и целые пояса нижних этажей церквей. Примером  этого служат капители храма Симеона Столпника и карнизы Вознесенской церкви. В солнечные дни  изразцы создавали великолепную игру световых бликов, которую не способен был дать ни резной белый камень, ни фигурный кирпич. Недаром изразцы называли «солнечными плитками».
    Изготовление же «красных изразцов» – плитка с тисненым узором из обожженной красной глины, существовало в Устюге довольно давно, по крайней мере, в XVI веке этот промысел был довольно развит. Столетием позже, гончары уже умели покрывать «красные изразцы» цветной глазурью, причем со сложным красочным рисунком и орнаментом. В XVIII веке налаживается производство белой кафельной плитки, технология которой проникла в Россию из Голландии в эпоху Петра Первого.
К сожалению, после революции этот промысел в Великом Устюге угас и, память об экзотическом ныне гончарном искусстве сохранилась лишь благодаря нескольким изразцовым печам, находящихся в Михайло-Архангельском и Гледенском монастырях, а также в Вознесенской церкви и некоторых других церквях.
    Об истоках же гончарного промысла можно сказать, что появился он в Устюге почти одновременно с появлением этого города. Если, первоначально изделия имели грубую форму и темно-бурый цвет, то в XV веке возникают уже изделия из белой глины.
    Тогда же, в XV веке, происходит радикальный поворот в гончарном производстве. Устюжане стали повсеместно применять гончарный круг, что привело к облагораживанию форм изделий. Одновременно с этим стала внедряться техника лощения изделий – красной, белой  и черной.
    Черная лощеная керамика получила наибольшее распространение в XVIII веке. Здесь применялась особая техника обжига или сильного копчения на пламени без доступа кислорода. Черная мореная посуда пользовалась тогда большим спросом. Это были и кувшины, и миски, и сковороды, и шаровидные бутыли, а также фляги, рукомойники, ендовы, кружки и другие изделия.
    К концу XIX века кустарное производство вытесняется из обихода и на смену им пришли крупные промышленники. Одним из них был Николай Кушеверский, который не только производил продукцию, но и сбывал ее через сеть своих магазинов. После революции, Кушеверского оставили на его производстве, как опытного специалиста, и даже по приглашению перевели в Петроград, где он работал мастером на фарфоровом заводе им. М.В. Ломоносова.
    Гончарное же производство в Великом Устюге продолжало действовать, сначала как артель «Северный гончар», затем как артель «Октябрь». Ведущим специалистом на этом производстве был ученик Кушеверского Николай Чернецкий. Изделия Н.В. Чернецкого экспонировались на крупных выставках народных промыслов в Вологде, Ленинграде, Москве.

    «Кружево на бересте»

    Мастерство берестяной резьбы в народе называлось шемогодским. Произошло название от наименования реки Шемоксы, впадавшей в Северную Двину, всего в десяти верстах от Устюга. Крестьяне, жившие  в деревнях по течению Шемоксы, испокон веков славились своим столярным и плотничьим умением. Традиции эти не утрачены и до сего дня, тем более, что лучшие столяры-краснодеревщики, работающие по отделке салонов пассажирских теплоходов на судостроительном заводе Великого Устюга – это шемогодские.
    Здесь в Шемогодской волости, в деревне Курово-Наволок еще в XVIII веке крестьяне научились искусству сквозной прорези и тиснения на бересте, которое со временем оформилось в художественный народный промысел. Из березовой коры делали туески, детские погремушки и шкатулки, а позднее даже чемоданы. Одни предметы плелись из узких полос коры, другие, сделанные из дерева, склеивались ажурной резной или тисненой берестой.
    Изготовление прорезного орнамента состояло из нескольких этапов. Сначала мастер  наносил на гладкую с молодого дерева берестяную полосу рисунок, который выдавливался тупым шилом, либо прорисовывался через копировальную бумагу. Затем рисунок искусно вырезался с удалением фона специальным ножом. Работа эта тонкая и сложная, требующая больших навыков, терпения и фантазии. Здесь требуется степень мастерства ювелира и гравера одновременно.
    Затем берестяная полоска с вырезанным орнаментом вклеивалась в гладкие углубления между рамками на стенках украшаемого предмета. Поверхность перед этим тонируется, либо покрывается цветной фольгой, что создает красивую игру рисунка и его фона. Со временем берестяной промысел распространился на Урал и в другие районы Севера, но Шемогодье все-равно сохранило в этом деле свою самобытность и первенство.
    Основатели Великоустюжского музея В.П. Шляпин, В.В. Комаров, и Е.С. Мансветова считают, и это мнение подтверждено серьезными исследованиями, что шемогодская прорезная береста возникла параллельно с просеченным железом в Устюге в XVIII веке, когда этот промысел уже стал постепенно угасать и вырождаться. Искусство просечного орнамента на железе как бы перешло на другой материал – бересту. Этот вывод сделан исследователями в начале XX столетия, в противовес более поздним исследователям, выдвигавших версию о привнесенности этого промысла из новгородских земель.
    В конце XIX века в Шемогодской волости над берестяными изделиями работали 168 человек из 110 домов. Но выбор предметов, тем не менее, был ограничен. В основном делали туески, погремушки, табакерки.
    По утверждению старожилов, зачинателями сложного узора были мастера Вепревы. Но фамилию Вепревых носили все жители деревни Курово-Наволок. Тем не менее, особой известностью в этой династии пользовались мастера Иван Афанасьевич, Николай Васильевич и Александр Иванович Вепревы.
    Шемогодские изделия пользовались популярностью не только в своем Северном крае. Например, на Всероссийской промышленной выставке в Москве в 1882 году Иван Афанасьевич Вепрев был награжден Большой медалью. В следующем, 1883 году на Вологодской сельскохозяйственной выставке ему присуждают серебряную медаль.
На Всемирной выставке в Париже в 1900 году И.А. Вепрев награждается дипломом с похвальным отзывом. Спрос на работы мастера был столь велик, что он привлек к промыслу всю семью, чтобы выполнять заказы на экспорт.
    Дальнейшая судьба промысла, в послереволюционный период, было очень непростой. До Великой Отечественной войны существовало две артели, из них выстояла и продолжила свое существование только одна артель «Художник». В 1964 году, когда происходила ликвидация промысловых артелей и производственных кооперативов, цех берестяных изделий был закрыт. Но уже спустя три года он возобновил свою деятельность при Кузинском механическом заводе. Несколько позднее, цех берестяных изделий открылся  также при Великоустюжской фабрике художественных кистей. Продукция берестяного промысла стала пользоваться спросом не только в России, но и Зарубежом.

    «Резцом и кистью по дереву»

    Об искусстве резьбы по дереву и о высоком мастерстве резчиков можно судить по резным украшениями церковных иконостасов. Наиболее наглядным примером здесь может служить иконостас Троицкого собора Гледенского монастыря.
Четырехъярусный иконостас собора  напоминает деревянное золоченое кружево, затканное гроздями винограда, завитками, мелкими цветами и листьями. При этом, иконостас не кажется перегруженным деталями, но напротив, от композиции исходит ощущение легкости, при общей гармонии формы и цвета.
    На высоком художественном уровне выполнены Царские врата иконостаса. Живописные работы выполнены устюжскими мастерами Алексеем Колмогоровым, Стефаном Соколовым и изографом монахом Сергием. К сожалению, история не сохранила имен мастеров художественной резьбы. Сам иконостас выполнен в сдержанных формах барокко XVIII века. Можно добавить, что с высоким мастерством выполненные фигуры ангелов, прекрасно дополняют общую художественную композицию.
    Не менее великолепен здесь золоченый резной иконостас Прокопьевского собора. Композиция имеет некоторое отличие от иконостаса Троице-Гледенского монастыря, хотя исполнен он в том же стиле и возможно, теми же мастерами.
    Особый интерес представляют деревянные скульптуры устюжских мастеров. По всей очевидности, эта традиция пришла на Север с Украины в конце XVIII века. Например, в Михайло-Архангельском монастыре сохранилась композиция на евангельский сюжет: «Не рыдай мене, Мати», представляющую Деву Марию, в глубокой скорби склонившуюся  над лежащим у Нее на коленях Христом. Прекрасно выполнены и предстоящие пред Ними апостолы и евангелисты. К сожалению, история не сохранила имен создателей этих высокохудожественных произведений.
    Церковные иконостасы, без сомнения, являются шедевром искусства устюжских  резчиков по дереву. Но не меньший интерес представляет и самобытное искусство деревянной резьбы, распространенной в народном быту. Дерево всегда было наиболее доступным материалом, поэтому естественно, что деревянное крестьянское зодчество, резьба и роспись по дереву получили широкое развитие на Севере.
Северный крестьянин привык украшать свою избу резными фигурами и деревянным орнаментом. Это можно увидеть и в наши дни, стоит лишь пройти или проехать по тракту Великий Устюг – село Усть-Алексеево. До сих пор, над фронтоном деревянного дома, здесь можно увидеть голову коня, петуха или другой птицы, вырезанную из корневища. По скатам крыши на фронтоне размещаются резные доски – причалины. Их обычно украшают прорезки в виде треугольников, ромбов или квадратов, образующих гармоничную по рисунку решетку. Хотя встречаются и более сложные орнаменты.
    Ажурной резьбой и красивыми точеными столбиками украшаются балконы, наличники окон, крылечки крестьянских домов. Резные изделия в крестьянском быту находили очень широкое применение. Это ковши, ложки, черпаки, братины – заздравные чаши, также ендовы, солоницы в виде птиц, кубки, столовые миски, прялки, коромысла, вальки для катания белья, трепала для ручной обработки льна, не говоря уже о стульях, скамейках, которые тоже украшались резьбой.
    Большой интерес для изучения плоскорельефной резьбы представляют набивные и пряничные доски. Набивные узорчатые ткани можно увидеть в каждом магазине. В старину не было современных печатных станков, поэтому выпуклый узор вырезался на особой доске. Доска накатывалась краской с помощью ручного валика, и с нее делался оттиск на ткань.
    Аналогичным образом изготавливали формы для пряников. Ибо пряники в пекарнях печатали с помощью особых рельефных досок, на которых вырезали орнамент или имя. Штампов делалось обычно много. Эти предметы – являются немыми свидетелями существовавших некогда промыслов, распространившихся по самым глухим районам Севера, часто отдаленным друг от друга длинными лесными волоками.

    «Ваятельное искусство. Фресковая живопись»

    В сооружении зданий Великого Устюга, в их архитектурный декор вложили труд и творческий талант многочисленные каменщики и плотники, кузнецы и литейщики, резчики по дереву и живописцы, скульпторы и златошвеи. При интессивном строительстве культовых и гражданских зданий в XVII-XVIII веках широкое применение получила каменная резьба и декоративная лепнина, ставшие основным видом оформления фасадов. Они гармонично увязывались с архитектурной планировкой как отдельных сооружений, так и целых ансамблей, с монументальной живописью интерьеров и деревянной резьбой.
    Одним из ярких примеров архитектурного декора служит Вознесенская церковь, построенная в 1648 году на средства купца Никифора Ревякина. Ее внешний облик говорит о богатой художественной одаренности строителей – архитектора  и каменных дел мастеров. Стены и купола церкви обрамлены каменным кружевом. На глади стен размещены многочисленные архитектурные детали в сочетании с зелеными изразцами.
    Недаром, по богатству отделки, Вознесенская церковь считается одним из редчайших памятников архитектуры в нашей стране. Ни одна из стен в своем оформлении не повторяет другую и, декоративные возможности кирпича здесь использованы сполна.
    В этом плане, большой интерес представляет небольшая одноглавая Владимирская церковь Михайло-Архангельского монастыря. Художественное оформление ее фасадов, состоящее из пояса ширинок и наличников окон, лопаток и пилястр, типично для русской церковной архитектуры конца XVII века. Стены здания завершаются декоративными закомарами  по три на каждой стороне. Стройность форм и художественная отделка с ее бусинками, кубышками, балясинами портала и полуколоннами придают церкви особую нарядность.
    Впрочем, превосходные декоративные детали встречаются в архитектуре многих храмов Великого Устюга. Из гражданских зданий особый интерес вызывает лепной и каменный декор фасада дома Шилова на улице того же названия. Здесь богато и разнообразно украшены скульптурными деталями оконные наличники. Убранство дополняют лепные гирлянды, срезанные выкружкой углы придают сооружению особую выразительность. Также были пышно украшены лепниной здания купцов Усова, Азова и других.
    Большое место в архитектурном декоре устюжские зодчие отводили изразцовой керамике. Кроме Вознесенского храма керамические плитки широко использовались в оформлении Троицкого храма Гледенского монастыря, Спасо-Преображенского храма, Георгиевской и других церквей. Особую роль в убранстве Спасо-Преображенского храма играет многоцветная поливная керамика. Сплошной сверкающей лентой изразцы опоясывают поверху всю галерею. Ими украшены карнизы основного здания и центрального барабана, наличники окон. Глазурованной черепицей были украшены главка и шатер колокольни. Благодаря этому создавалось впечатление особой нарядности храма.
    В украшении внутренних стен храмов почти повсеместно использовалась фресковая живопись – роспись по сырой штукатурке. Ее можно видеть в Прокопьевском соборе, Михайло-Архангельском и Троице-Гледенском монастырях, в других храмах.
    В первой половине XVIII века Устюг был одним из крупных центров северной иконописной живописи, где продолжала свое развитие школа письма преподобного Дионисия Глушицкого. Историк Поморья И.К. Степановский в историко-археологическом сборнике «Вологодская старина» (Вологда. 1890) отмечает наличие «местных образов превосходной устюжской живописи первой половины XVII века».
В писцовой книге упоминаются пять известных иконописцев: Семен Иванов Гольцов, Иван Иванов Гольцов, Пятой Самсонов, Никита Иевлев Стрекаловский и Яков Кузьмин. Упоминаются также два живописца – отец и сын Ключаревы. В переписной книге за 1646 год назван Афанасий Огнев, Илья Логин Михайлов и Иван Пятого сын иконописец. Согласно подсчетам историка И.Е. Забелина в Устюге было более двух десятков иконников. Эти же данные приведены и в «Словаре северных иконников», где говорится о 25-ти иконописцах, живших в середине XVII века.
    В 1642 году устюжские иконники работали в Москве и занимались росписями Успенского собора Кремля. Среди них особенно прославился Федор Евстифеев Зубов. В 1644 году Федор Зубов стал жалованным иконописцем Оружейной палаты. Высокой оценки заслуживали и другие мастера. Симон Ушаков, например, похвально отзывался о работах И. Гольцова, К. Ключарева. В Устюге много заказов на иконы для Гледенского монастыря выполняли Семен и Иван Гольцовы. Есть предположения, что в Прокопьевской церкви фрески на евангельские сюжеты выполнял Ф.Е. Зубов. Но позднее эти фрески были записаны росписями на темы жития преподобного Прокопия Христа ради юродивого.
    В конце XIX и начале XX веков в Великом Устюге имелись мастерские, в которых изготовлялись мраморные скульптуры, саркофаги, киоты, кресты, мелкая пластика. Их существование было недолгим, и создать что-либо значительное, кроме надгробных памятников для богатых заказчиков, мастера не могли. Из сохранившихся памятников заслуживает внимание статуя молящегося ангела, выполненная ваятелем Михаилом Алексеевичем Морозовым.
    Другим выдающимся мастером был Самсон Ксенофонтович Суханов, получивший известность как талантливый каменотес-ваятель. Родился он в 1769 году в деревне Новотежица Великоустюжского уезда, в семье бедного крестьянина. С ранней юности за гроши работал по найму, бурлачил на Сухоне и Северной Двине, ходил на судах устюжских купцов промышлять в Белое и Баренцево море. Бы-вал на острове Шпицберген.
    Творческий талант Самсона Суханова проявился в создании крупнейших сооружений Петербурга, куда он прибыл в 1800 году и проработал там каменотесом-ваятелем около сорока лет. Он участвовал в строительстве Адмиралтейства, Биржи, Горного института, Казанского и Исаакиевского соборов, гранитной набережной Стрелки Васильевского острова. Под его руководством созданы колонны Исаакиевского собора, символические скульптурные изображения рек Волги, Невы, Волхова и Днепра в виде человеческих фигур, стоящих у подножия ростральных колонн, выполнены многие отделочные и декоративные работы. Умер С. К. Суханов в Петербурге в сороковых годах XIX века.

    «Художественная резьба по кости»

    Говоря об искусстве резьбы, следует хотя бы несколько слов сказать о косторезном народном ремесле. Если посмотреть на современные статуэтки, посуду, мундштуки, шкатулку, то увидим, что нередко форма и рельефный орнамент на этих изделиях взяты из накопленного веками народного опыта. Поэтому, не будет лишним вспомнить о первоисточниках.
    В экспозициях Великоустюжского музея немало изящных вещей, вырезанных из кости. Среди них ножи для разрезания книг, ларцы, броши, шкатулки, пудреницы, украшенные тончайшей резьбой. Там же мундштуки и курительные трубки, фигуры для шахмат, рамки, веера и другие предметы.
    Техника резьбы по кости имела, как минимум, четыре различных метода обработки. В одном случае, это была объемная резьба – речь идет о шахматных фигурках или статуэтках. В другом – рельефная или сквозная ажурная резьба, которая применялась при изготовлении брошек и шкатулок. В третьем – гравировка на рукоятках ножей, на мундштуках и трубках. Иногда применялась инкрустация, когда узор составлялся из отдельных костяных пластинок.
    Обработкой кости издавна занимались народы, живущие по берегам Ледовитого океана, от них этот промысел пришел и к русским жителям Северо-Двинского края. Сырьем обычно служили клыки морского зверя – моржа, во множестве добываемого охотниками. При этом, моржовая кость, как предмет торговли, проникала и в более южные районы России. Не редкостью, в давние времена, была и ископаемая кость мамонта, главным образом его бивни. (Кстати говоря, в конце 60-х годов, хорошо сохранившиеся бивни мамонта были найдены при земляных работах в г. Красавино, что находится в 30 километрах от Великого Устюга).
    Конечно, за неимением столь ценного сырья, как кость мамонта, или даже моржовой кости, мастера употребляли и простую животную кость. В этом случая обычная кость подвергалась тщательной обработке: полировке, окраске, отбелке, в результате которой ее иногда трудно было отличить от кости мамонта. Чтобы кость лучше поддавалась резцу, ее пропаривали в горячей воде.
    Центром резьбы по кости в Северо-Двинском крае издавна являлось село Холмогоры. Этот промысел в Холмогорах процветает и поныне. Позднее, мастера резьбы по кости появились и в Великом Устюге. В очерке «Резьба по кости», С.М. Тамерман называет, кроме Холмогор, также Новгород, Вологду, Великий Устюг и Сольвычегодск, в «которых это искусство стояло высоко в XV-XVII веках, но со второй половины XVIII века перестает играть былую роль!» (Русское декоративное искусство. XVIII. Т. 2, изд. Акад. художеств СССР, М., 1963, с. 482).
    Еще  раньше подобное мнение высказал автор книги «Северная кость. Холмогоры» Василенко. Он писал: «С конца XVI века изделия из кости становятся очень популярны. Режут из кости на Севере в Холмогорах, Сольвычегодске и Великом Устюге». Однако во второй половине XVIII века косторезный промысел в Устюге и Сольвычегодске приходит в упадок. Объясняется это тем, что вопервых, оба города находились в стороне от торгового пути, а во вторых, оставаясь на прежних традициях, не восприняли новых форм и мотивов своего времени.
    В документах ЦГАДА по Оружейной палате за 1660 – 1664 годы упоминаются мастера косторезного промысла в Великом Устюге. Это Семен и Евдоким Шешенины, Иван и Василий Шешенины, Иван Дракула. В книгах за 1676 – 1677 годы указаны косторезы Кирилл Толкачев, Иван Никитин, Данило Какотка, Самойло Богданов. В списке же чинов  служителей и мастеров Мастерской и Оружейной палаты за 1754 год назван лишь один представитель косторезного ремесла ученик Семен Яковлев.

    «Мороз по жести»

    Если осмотреть ларцы или шкатулки, изготовленные по столь редкой технике как «мороз по жести», то каждый заметит, что металл покрывающий ларец, не простой. Золотистый по цвету, он отливает игрой снежинок и лучистых звездочек, точь-в-точь как морожный узор на зимнем окне. Декоративным элементом при изготовлении шкатулок применяется обыкновенная жесть. А вот узор, или, как его называют на Севере, «мороз по жести», это искусство довольно тонкое и хитрое.
    Последним чародеем-шкатулочником, потомком старых мастеров этого промысла, был Пантелеймон Антонович Сосновский. Жил он в Великом Устюге на улице Водников и умер на 97-м году жизни. При жизни он был известен по всей стране, нередко в музей приходили письма с просьбой о посредничестве в приобретении шкатулок с «морозом».
    После кончины мастера некоторое время казалось, что этот истинно устюжский промысел безвозвратно погиб, но вскоре нашлись его продолжатели.
    «Мороз по жести» изготовить не просто. Необходимо знать и нагрев жести, и состав смеси кислот, и время натирания жести, чтобы получить морозные узоры. Секрет мастерства передавался от отца к сыну и был достоянием небольшой группы семейных династий Великого Устюга. Кто первый положил ему начало, остается неизвестным. Сохранилось лишь несколько фамилий мастеров, работавших в начале XIX века. Это Насоновский, братья Иван и Николай Старковские, Савватий Николаевич и Николай Петрович Цыбасовы, Георгий Николаевич Булатов и другие. В середине XIX века шкатулки с «морозом» производили братья Павел и Виктор Ермиловы, Н. Бобков, Богатырев, Башарин, Н.Н. Торлов, З.П. Волков, П.А. Сосновский.
    Шкатулки с «морозом» обычно имели несколько хитроумных секретных запоров. Нужно было нажать на незаметный, известный одному лишь владельцу выступ, сдвинуть с места часть кромки, обнаружить и открыть тайную защелку, и… лишь после этого открывалась миниатюрная крышечка, из под которой пружинка выбрасывала ключик. Ключик надо было вставить в замочную скважину, после поворота которого раздавался мелодичный звон.
    Шкатулки обивались, при этом, не только жестью с морозным узором, но по углам и просечным железом. В них хранились деньги, ценные документы. В прежние времена они пользовались большим спросом. Тысячи этих шкатулок устюжане вывозили на Ирбитскую и Нижегородскую ярмарки, в Архангельск и за границу.
    Во второй половине XX века делались неоднократные попытки восстановить редкий старинный промысел. П.А. Сосновский не скрывал секретов и стремился передать свое умение молодежи. Несколько раз собирали молодых рабочих для обучения, но всякой раз вставало препятствие – из-за бумажной волокиты и отсутствия финансирования невозможно было открыть производство.
    После смерти Сосновского энтузиасты продолжали искать секреты технологии морозного узора. Удалось это сделать Борису Алексеевичу Колмогорову, талантливому художнику-самоучке, пытливому искателю и любителю народного художественного творчества. Колмогоров являлся одним из ведущих мастеров цеха сувениров на Великоустюжской фабрике художественных кистей. Под его руководством, а также с помощью начальника этого цеха М.И. Шемякинского, производство было налажено, хотя и без таких тонкостей, как секретные замки.
Благодаря усилиям энтузиастов было восстановлено и искусство финифти – старинного промысла, который тоже считался давно утраченным и забытым.

    «Серебряная поэма»

    Еще одним из старинных видов народного искусства устюжан, является ювелирное дело, главными из которых были финифть, филигрань и чернение по серебру. Местные мастера внесли много нового в технику обработки благородных металлов. Здесь применялась своя рецептура, характерная только для Великого Устюга. Еще в XVII веке устюжане использовали миниатюрное письмо в рисунках для черни по серебру и многоцветной эмали.
    Что же представляло из себя искусство финифти? Финифть – это разноцветная эмаль, представлявшая собой стекловидную массу, окрашиваемую в разные тона окисями металлов. Порошок финифти, растворенный в виде кашицы, намазывался на предмет и обжигался в печи до тех пор, пока не превращался в твердую и блестящую эмаль. При этом, финифть обжигалась по нескольку раз и, в зависимости от присутствия различных окисей металлов, делалась многоцветной. Палитра красок была очень богатой – белая, желтая, черная, бирюзовая, лиловая, красная, зеленая, голубая, под цвет морской волны – что позволяло создавать на изделиях узоры с переливом многих цветов.
    Эмальерное искусство на Руси возникло давно, еще в XI-XII веках. Оно было известно в Киеве, Владимире, но наивысшего расцвета достигло на Севере в XVII в городах Сольвычегодске и Великом Устюге. В литературных источниках указывается, что начало производства эмали в Великом Устюге относится в 30-40-м годам XVIII века, когда устюжский мастер Михаил Климшин и сольвычегодский мастер С. Попов были направлены в 1745 году в Москву для налаживания там ювелирного дела. Однако более ранние изделия устюжских умельцев, в частности оклад на иконе святых праведных Прокопия и Иоанна Устюжских 1679 года, свидетельствуют о возникновении этого вида искусства еще во второй половине XVII века. Сам оклад, находящийся в Государственном историческом музее, является единственным памятником финифтяного искусства того времени.
    На белоснежном фоне эмали, чередующимся с черным, развернуты сканые узоры. Цветовые гаммы, орнамент, технические приемы устюжан отличаются оригинальностью. Пожалуй, нигде в другом месте не было подобных изделий.
    Расцвет ювелирного искусства в Великом Устюге наступил в XVIII веке. В этот период широко распространилась техника цветной и белой эмали на медной основе с серебряными и золочеными накладками. Особенно прославилась эмалями фабрика серебряной, черневой, обронной и финифтяной работы, открытая братьями Афанасьевыми и Степаном Поповым в 1761 году. Здесь работало около 30 мастеров ювелиров различных специальностей. К сожалению, она просуществовала недолго, в 1776 году фабрика сгорела, и из-за финансовой несостоятельности хозяев, производство не смогло восстановиться.
    На этой же фабрике, кроме финифтяных изделий, и серебряной черни, производились такие образцы филигранного искусства, как коробки, кубки, табакерки и другие мелкие изделия. Их теперь можно встретить в ряде музеев Санкт-Петербурга и Москвы.
    Филигрань, или ювелирная скань, занимала большое место в искусстве устюжских мастеров. Скань происходит от слова «скать» – свивать нитки. Мастера-художники из тончайшей как нитка, золотой, серебряной или медной проволоки в сочетании с металлическими шариками сплетали сложнейшие рисунки – узоры, выделывали подстаканники, коробочки для дамских шпилек, брошки, браслеты, портсигары, шкатулки и другие изделия.
    Несложность оборудования для изготовления золотой и серебряной проволочки, простота технологии производства сделала этот чудесный вид ювелирного дела наиболее распространенным на Руси. Техника волочения проволоки из золота и серебра была известна в Киевской Руси еще в X веке. Широкое развитие филигранное искусство получило в России XVI-XVII веках.
    Основными центрами сканого дела были Великий Новгород, Москва, а на Севере – Великий Устюг и Сольвычегодск. При этом, в каждом городе была своя школа, которые имели свои особенности в орнаменте скани.
    Часто устюжские ювелиры применяли скань в сочетании с финифтью. Обрамления сканью нередко делались при изготовлении небольших костяных, деревянных или каменных образков, наперсных крестов и архиерейских панагий с рельефным изображением Божьей Матери.
    В XVIII веке в Устюге ажурную скань сочетали с вкладышами из позолоченного серебра, покрытую цветной эмалью. Часто в орнамент вводились медальоны с черневым рисунком или же широкие полосы плетения.
    В филигранных изделиях рисунок играет ведущую роль. В нем чаще всего встречаются свернувшийся в виде круга лист, грозди ягод, цветы. При этом рисунок всегда спокоен, плавен и легко читается. Изделия устюжан отличаются от изделий мастеров других ювелирных центров особым почерком. Это, прежде всего густой филигранный орнамент из фантастических цветов и трав, положенный на гладкий золоченый фон. Стебли цветов выложены обычно из толстой сканой проволоки, а контуры цветов и листьев обведены гладкой плющеной проволокой и заполнены порой кружками и завитками  разнообразной формы. Характерно, что мотив свернувшегося листа, образующего круг, является отличительной частью стиля не только для мастеров Великого Устюга, но и для других северных художников, занимавшихся росписями ларцев и сундуков.
    После революции этот промысел угас, и возрождение его началось лишь в конце 60-х годов в художественном цехе при Кузинском механическом заводе, а также в цехе сувениров фабрики художественных кистей Великого Устюга.
Особой темой можно выделить рассказ о таком ювелирном промысле, как чернение по серебру, тем более, что после революции, несмотря ни на что этот промысел не погиб, но напротив, получил большое развитие.


    ГЛАВА 9: «Северная чернь»

    Искусcтво черни было хорошо известно на Древней Руси. Почти во всех центрах серебряного дела с давних времен уже выделывали превосходные изделия из золота и серебра, украшенные черневыми узорами. Об этом свидетельствуют сохранившиеся памятники ювелирного искусства Киева, Владимира, Новгорода и других городов.
В XVI-XVII веках искусство черни достигло своего расцвета и в Москве. Но уже спустя столетие, оно почти заглохло по всей Центральной России, как впрочем, и в Западной Европе. Зато в Великом Устюге этот промысел получил широкое развитие.
К сожалению, до революции фундаментальные исследования о производстве черневых изделий не проводились. Упоминания об этом промысле присутствует в трудах академика Лепехина, приезжавшего в Великий Устюг в 1772 году. Периодически в «Вологодских губернских новостях» публиковались заметки о производстве черневых изделий. Особое место, в этом плане, занимает работа писателя-краеведа В.П. Шляпина «О финифтяной фабрике, существовавшей в городе Великом Устюге в XVIII веке и о черневой на серебре работе». Но, к сожалению, и в его исследовании данные не полны. Особенно, это касается списка имен мастеров-ювелиров. Также неполны сведения и в книге «Народное искусство СССР в художественных промыслах», вышедшей в 1940 году.
    XVIII век, несомненно, являлся эпохой наибольшего расцвета искусства черни в Великом Устюге. Образцы работ лучших мастеров того времени являются произведениями глубоко национальными. В этих образцах, наряду с присущими всему декоративному искусству XVIII века общими стилистическими чертами, четко проявлялась манера мастеров, вносивших свои индивидуальные особенности в создаваемые ими изделия. Уже в работах мастеров Михаила Климшина, Алексея Мошнина, братьев А. и С. Поповых появляются новые технические приемы. Например: опущенный канфаренный фон, заштрихованный фон, двухцветные детали фона, золотые и серебряные строения, облака и птицы.
    На вопрос: откуда в Великий Устюг впервые было занесено искусство черневого орнамента, в точности установить не удается. Возможно, что его исток появился в Великом Новгороде, где этот промысел известен очень давно. По местному преданию, в 1570 году партия выходцев из Новгорода числом в 60 человек, в поисках новых мест, осела в районе верхних притоков Северной Двины, на берегах реки Лалы.
    Со времени освоения беломорского пути, Великий Устюг стал первым после Вологды торговым пунктом на дороге из Москвы в Архангельск, а после разорения Вологды в1612 году, его значение еще более выросло. Устюжские торговые люди ездили на ярмарки в Сибирь, в Кяхту. Отсюда не случайно, что большинство купеческих сибирских родов и сибирских мастеров, происходят своими корнями из Великого Устюга.
    Значительность серебряного производства в Великом Устюге подтверждается тем, что уже в XVII веке в местном Серебряном ряду насчитывалось десять лавок, которые торговали изделиями из золота и серебра. Что же касается первой половины XVIII века, то наиболее ранние из имеющихся сведений относятся к сороковым годам этого столетия. Уже исходя из этого можно с полным правом заключить, что старые традиции Устюга не только не угасли, но привели к расцвету этого промысла.
В 1744 году, августа 4-го дня, великоустюжские купцы, ларечный Василий Бабкин и целовальник Михаил Куниверов, прибывшие в Москву из Устюжской провинциальной канцелярии для сдачи на Монетный двор серебряных копеек для денежного передела, были вызваны в Главный магистрат. Их приезд совпал с моментом усиленных поисков хороших черневых и финифтяных дел мастеров, в целях возрождения в Москве этих, явно угасших здесь отраслей серебряного дела.
    Опрошенные по этому поводу купцы указали, что в городе Великом Устюге есть черневых дел мастера «купцы Михайло и Андрей Матвеевы дети Климшины, из которых Михайла лутчий мастер,и Осип Васильев сын Малаков, который ныне живет за своими нуждами у города Архангельского». О финифтяных дел мастерах Бабкин и Куниверов совсем не упоминали, из чего можно заключить, что таких мастеров в Устюге не было, и если же они и были, то качество их изделий было очень невысокое. Со своей стороны, воеводский подъячий Соли Вычегодской Иван Семенов Моисеев, приехавший в Москву одновременно, также для сдачи монет, объявил, что «финифтяного дела мастерства в Соли Вычегодской посадские люди Яков да Леонтий Григорьевы дети Поповы. Да Леонтий Федоров сын Попов, из которых Яков лутчий мастер, да черневого же мастерства купец Устюга Великого Никита Иванов сын Буравкин, который жительство имеет в Соли Вычегодской».
    По всей очевидности, в других города поиски хороших мастеров успехом не увенчались, ибо в тот же день в журнал решений магистрата была внесена следующая запись: «Приказано на вышеуказанных лутчих мастеров, а именно: черневого мастерства из  г. Устюга Великого Михайла Матвеева сына Климшина, финифтяного – из Соли Вычегодской Якова Григорьева сына Попова взять в Москву на время для обучения оного мастерства московских жителей из купечества серебряного мастерства, и о высылке оных из тех мест в Главный магистрат на срок по генеральному регламенту в великоустюжскую и сольвычегодскую ратуши послать указы». По прибытии в распоряжение Главного магистрата оба мастера были отданы московскому купцу Василию Кункину для его обучения, согласно его прошению.
Надо думать, что Климшин прекрасно справился с возложенным на него поручением. По окончании срока обучения, 30 декабря 1745 года, он получил паспорт для отъезда в Великий Устюг. О судьбе Попова нам ничего не известно, но при этом есть основания полагать, что финифтяные изделия того времени, с клеймом «ИП», принадлежат упомянутому здесь Иакову Попову.
    По возвращении из Москвы Климшин продолжал жить и работать в Великом Устюге. В настоящее время известны две его работы: посох епископа Варлаама и черневая табакерка. Должно отметить, что в этой работе ярко выражены те технические и художественные приемы, которые позднее будут широко применяться велико-устюжскими мастерами. Если говорить о качестве этих изделий, то следует отметить, что они значительно превосходит иноземные образцы черневого серебра того времени. Есть основания полагать, что Климшин был не только выдающимся мастером, но и создателем нового стиля чернения серебра, ибо он передавал свой опыт работавшим у него ученикам. Они то впоследствии и распространили его стиль чернения.
    В этом контексте интересна судьба морехода Михаила Неводчикова. Он с юности был обучен ремеслу чернения, но потом, в поисках лучшей доли, что было традицией среди промысловиков устюжан, отправился в Сибирь и далее на Восток. В 1745 году он уже управлял небольшим судном на Камчатке. В. Берх в «Хронологической истории открытия Алеутских островов» пишет: «Неводчиков был серебряник из Устюга и пошел искать фортуну в Сибирь; не встречая ее нигде, пришел он на Камчатку, и здесь, как безпашпортный, взят был в казенную службу. Лапин показывал серебряную табакерку работы Неводчикова».
    В 1745 г. он был в экспедиции Беринга. Сергей Марков в книге «Летопись Аляски» пишет, что деятельность Михайлы Неводчикова была заметной, он был мастером чернения по серебру и за заслуги во время плавания с Берингом был произведен в подштурманы в Охотском порту. Плавая на промысловых судах Чупрова, Чабаевского и Трапезникова, он побывал на Ближних островах Алеутской гряды. Зная графику, как мастер чернения серебра, Неводчиков составил чертеж островов Агату, Атту и Семичи. Эта карта была отослана в Сенат. Неводчиков был неплохим мастером чернения серебра и очень дея-тельным человеком.
    В марте 1761 года, согласно Указа Мануфактур-коллегии, по челобитью купцов Афанасия и Степана Поповых в Устюге была открыта финифтяная фабрика. Просуществовала фабрика до 1776 года, которая погибла во время пожара. Сами Поповы «пришли в несостояние и самую бедность и по сей причине означенная фабрика вновь заведена не была, а они Поповы в недолгом времени померли».
Городская дума сообщала тогда губернатору, что на фабрике Поповых черневую работу выполняли 20 человек, а финифтяную десять. На этой фабрике  выделывались самые разнообразные изделия, начиная с огромных окладов Евангелий, церковных сосудов, до крошечных флакончиков для духов, также табакерок, коробочек и других предметов туалета и обихода светской знати. Должно отметить, что Евангелия с окладами, сделанных на фабрике Поповых, хранятся в Оружейной палате и в музее Новодевичьего монастыря.
    Если говорить о периоде конца XVIII века, то можно отметить работы Ивана Пестовского. Очевидно ему принадлежат две табакерки. Одна с изображением Чесменской битвы, происшедшей 7 июня 1770 года, другая с изображением Архангельской судоверфи и планом Архангельска.
    К мастерам XVIII века относятся также братья Илья и Василий Романовы. Из работ старшего брата Ильи сохранился оклад Евангелия, который находится в Государственной Оружейной палате. Имя Ильи Романова упоминается в последний раз в «Общезаручном мастеров и подмастерьев реестре» 1791 года, тогда как брат его Василий в качестве самостоятельного мастера в реестре не фигурирует. Тем не менее, из его работ известен образ «Двунадесятые праздники», изображения которого сделаны в плоской гравюрной манере.
    В среде серебряников конца XVIII века выделилась семья Жилиных. О них пишет исследователь И. Евдокимов: «Основоположником и изобретателем  способа устюжского чернения по серебру был устюжанин Жилин, живший в конце царствования Елизаветы…
    В течение нескольких десятилетий секрет чернения по серебру тщательно хранился и оберегался в роду Жилиных. В первой четверти XIX века, когда, видимо, род Жилиных вымер, секрет был передан одному из родственников Жилиных Кошкову. От Кошкова он перешел к роду Чирковых».
    На самом деле, исследования показывают, что с мастерами семьи Жилиных успешно конкурировали Алексей Мошнин, Федор Бушковский, Островский, Степан Минеев, от которого произошла династия Минеевых. Также, в середине XVII века, в Сольвычегодске были  известны такие мастера, как Томилко Васильев и Федор Суворов, которые были выписаны в Москву, для работы над окладами Успенского собора. При этом, надо отдать должное, что мастера из семьи Жилиных сыграли большую роль в развитии  искусства черни в Великом Устюге.  Петр Жилин (род. 1713 г.) стал родоначальником многих поколений черневых дел мастеров. О старшем сыне Петра Жилина Михаиле сведений не сохранилось, но до наших дней дошло несколько вещей его работы.
    Второй сын Жилина Иван, тоже стал родоначальником целого ряда черневых дел мастеров. Его сын Александр был одним из лучших мастеров первой половины XIX века, а внук и правнук работали во второй половине того же века, ничем, впрочем, не выделяясь среди других мастеров.
    Изделий Ивана Жилина сохранилось довольно много, в частности в собрании Государственного Исторического музея хранится 18 предметов с его именниками. Вполне возможно, что некоторые изделия без клейм также вышли из его рук.
После расцвета черневого искусства в XVIII и первой половине XIX веков, промысел чернения по серебру стал приходить в упадок. Кроме указанных уже мастеров, в XVIII веке были известны династии Гущиных, Торловых, Молоковых. Торокановских, Ординых, Потаповых. Их потомки, как впрочем, и другие мастера, работали и в XIX веке. Но, в конце XIX столетия  в этом производстве начал происходить заметный спад. Всего же, если говорить о поименованных в списках мастеров черневого искусства, в Устюге, начиная с середины XVII века, работали и жили около сотни серебряников.
    Последним из числа выдающихся мастеров черневых дел XIX века был Михаил Иванов Кошков, родившийся в 1816 году в семье сына великоустюжского купца и черневых дел мастера Ивана Алексеева Кошкова. Тот, в свою очередь был учеником Якова Моисеева и подмастерьем у Александра Жилина. Рано оставшись сиротой и работая подмастерьем, благодаря упорству и врожденному таланту, он уже в 22 года он получил звание мастера. По количеству сделанных в 1840 году вещей Кошков не только не уступал Минееву и Мотохову, но даже превосходил их. Открыв вскоре свою мастерскую, он во все последующие годы упоминался в списке цеховых мастеров на первом месте. В 1882 году, на Первой Всероссийской художественной промышленной выставке в Москве Михаил Кошков получил награду. В собрании Государственного Исторического музея есть 6 предметов работы Михаила Кошкова.
    Последний из мастеров XIX века Михаил Павлович Чирков, был внуком Михаила Кошкова, у которого он научился этому искусству. Самостоятельно стал работать с 1885 года. В 1897 году он уже был единственным черневых дел мастером в Великом Устюге.
    После революции, когда стала возрождаться хозяйственная жизнь, в Великом Устюге была организована артель «Северная чернь». Туда, для обучения молодежи был приглашен этот прославленный мастер. Драматизм ситуации состоял в том, что коллектив для обучения мастерству, был сформирован целиком из молодых женщин. По неписанным правилам черневого искусства, секреты мастерства можно было передавать только по мужской линии. Для Чиркова это был момент выбора. После напряженных и мучительный размышлений, он решил начать обучение женщин этому непростому ремеслу.
    Первым мастером черневых дел, получивших это звание в 1935 году, была 20-летняя Мария Угловская. За нею овладели искусством ряд других девушек-устюжанок. Среди которых лучшими граверами были Мария Подсекина, Попова Павла Алексеевна, Лидия Хохлова, Валентина Угловская, Лидия Ядрихинская, Н. Макеевская, Сверкунова, Бондаренко, Заглубоцкий Симон, другие мастера. Бес-сменным художником артели стал Евстафий Павлович Шильниковский.
    Изделия артели очень скоро стали известны за границей. В 1935 году ею был выполнен заказ из 130 предметов для Китая, украшенных стилизованным китайским орнаментом.
    Для Всемирной выставки в Париже в 1937 году была сделана «Пушкинская серия», приуроченная к юбилейной дате – столетию со дня смерти поэта. На Всемирную выставку в Нью-Йорке в 1939 году, артель отправила 32 предмета, украшенные изображениями на тему «Открытие Северного полюса». К юбилею баснописца И.А. Крылова были изготовлены 32 предмета с черневыми рисунками.
    После войны, производство с прежней силой возобновило свою работу, при этом, мастера Великого Устюга совершали неоднократные поездки в Государственный Исторический музей Москвы, для детального изучения наследия мастеров прошлого. При этом можно сказать, что главным вдохновителем и движителем артели «Северная чернь», в течение многих десятилетий являлся Евстафий Павлович Шильниковский.

    «Серебряных дел художник»

    Евстафий Павлович Шильниковский родился в 1890 году в семье крестьянина деревни Кузнецово, находящейся в двадцати километрах от Великого Устюга.  Детство и годы его учения прошли в этом небольшом и тихом городе, куда переехала в 1895 году семья будущего художника. В далеком прошлом, расположенный на берегу реки Сухоны город, был одним  из оживленных пунктов на торговом пути, соединявшем Север с центральными районами Древней Руси. Самые разнообразные ремесла процветали тогда в Великом Устюге, среди которых обработка металла занимала не последнее место. Старинная архитектура Великого Устюга – нарядные церкви XVII века и особняки XVIII столетия, живописные берега Сухоны составляют красивую панораму, изображение которой стало одним из традиционных рисунков великоустюжского черневого серебра.
    Своеобразный облик города по своему влиял на развитие вкуса и фантазии Шильниковского. Художник с молодых лет изучил архитектуру родного города, более того, любил эти старинные храмы и особняки, всегда говорил о них с теплотой.
    Евстафий Павлович довольно рано проявил склонность к рисованию, что побудило его родителей дать ему специальное образование. Окончив четырехклассное городское училище, Евстафий Павлович поехал в Москву с надеждой поступить в Строгановское училище. Однако это ему не удалось. У Шильниковского было письмо к заведующему городскими классами рисования в Ярославле П.А. Романовскому. Решив воспользоваться этим письмом, он отправился в Ярославль. Романовский принял сердечное участие в его судьбе, и Шильниковского зачислили на курсы рисования. Курсы были вечерние, но с разрешения заведующего он мог приходить в классы с утра. Евстафий Павлович вспоминал, как целыми днями он просиживал за работой, а вечером показывал учителю сделанное за день.
    Это время прошло для него с большой пользой, ибо в Ярославле Шильниковский очень много работал над рисунком, что окончательно определило избранный им путь художника.
    Осенью 1907 года, несмотря на большой конкурс, ему удалось  поступить в Пензенское художественное училище, где начал учиться под руководством опытных преподавателей.
    С большим упорством и настойчивостью, свойственными его характеру. Он работал, как и раньше, над рисунком. Здесь, в училище, Шильниковский впервые познакомился с гравюрой и офортом. С тех пор они стали самой большой его привязанностью.
    Окончив Пензенское училище, Евстафий Павлович получил рекомендацию для поступления без экзамена в Петербургскую Академию художеств. Летом, до начала учебы, со своим товарищем Поповым, он совершил путешествие по Кавказу и Крыму, зарабатывая деньги копиями с картин. За три месяца молодые художники исходили много живописных мест, получили незабываемые впечатления, сделали массу зарисовок.
    Природа Кавказа ошеломила Шильниковского невиданной красотой и декоративностью. «Это тебе не серенький Север, здесь все сверкает яркими красками!» - не уставал восклицать Попов. Евстафий был согласен. Горы со снежными вершинами, густая зелень раскидистых чинар, окутанное дымкой море – все предлагало великолепные мотивы, созвучные нынешнему его настроению.
Этюды, этюды, этюды… их много, целая коллекция. Взять хотя бы этюды аула Алжария: как красиво лепятся друг к другу дома, уходят вдаль, взбираясь на подъем. Среди домов мелькает извилистая, узкая лента дороги. Аул венчают обрывистые горы («Аул», 1913). Другой этюд: на берегу небольшой речки приютилась ветхая водяная мельница; выше молодцевато, будто грузины в сдвинутых на брови папахах, стоят домик мельника, сараи. Реку огораживают давно не менявшиеся колья («Водяная мельница», 1913). Или этот – полный солнца, синих и голубых красок пейзаж («Сухуми», 1913).
    На Шильниковского накатил пьянящий голову хмель. Он работал упорно. Ничего, кроме творчества, сейчас для него не существовало. Потом пришло отрезвление. Евстафий понял, - как ни хороша природа Кавказа, но она чужда ему. 
«Я любил разглядывать там старину, - вспоминал Шильниковский,  -  полуразрушенные крепости, храмы. Во всех много солнца, южной красочности, загадочности, но все не наше, не северное. Моя душа молчала. Тянулась на Север с его лесами, деревнями и их гостеприимными людьми».
    Путешествие продолжалось около трех месяцев и, к началу занятий Евстафий Шильниковский был уже в Петербурге. Осенью 1913 года он поступает в Петербургскую Академию художеств. А через год, после второго своего путешествия по Кавказу, окончательно решает перейти в мастерскую Василия Васильевича Матэ.
Мастерская Матэ была известна своей деятельностью не только в России, но и далеко за ее пределами, а сам профессор считался одним из крупнейших офортистов в мире. Обычное количество младших учеников у Матэ всего восемь-девять человек. Но мастерская постоянно заполнена народом. Мастерскую посещали даже известные художники, давно закончившие академию. Они гравировали наравне с учениками под руководством профессора.
    После начала Первой мировой войны, жизнь стала еще более трудной. Шильниковский почти все деньги от оплачиваемых заказов отсылал отцу в Великий Устюг. Видя его трудное положение, Матэ посоветовал ученику начать сотрудничество с иллюстрированными журналами.
    В начале 1915 года Шильниковский пришел на квартиру художника И.Я. Билибина и предложил ему посмотреть свои работы. Иван Яковлевич дал высокую оценку рисункам молодого художника и, уже на следующий день состоялась встреча Шильниковского с главным редактором журнала «Аргус». С этого дня началось сотрудничество с иллюстрированными журналами «Аргус» и «Лукоморье».
    Техника офорта требует нанесения изображения на медную либо цинковую пластинки. Шильниковский в совершенстве овладел премудростями этого, требующего твердости руки и точности глаза искусства. Например, нередко, выполняя портрет, он гравировал на пластинку прямо с натуры. В мастерской Матэ, Евстафий Павлович был единственным учеником, владеющим этими способом. Его работы отличались смелостью штриха и отточенностью художественно-композиционного решения. Из офортов этого периода можно назвать такие, как: «Портрет бабушки» (1915) и «Грузчик» (1916).
    9 апреля 1917 года Василий Васильевич Матэ умер. Мастерская, после его смерти закрылась, и Шильниковский, собрав свой немудреный багаж, едет в Великий Устюг. После Октябрьской революции он снова возвращается в Петербург, но прожив здесь месяц, воз-вращается назад.
    Уездный древний городок, с приданием ему после революции статуса губернского центра, неожиданно для всех зажил бурной насыщенной жизнью. Открылся драматический народный театр под руководством режиссера Е. Смородского, организовался симфонический оркестр в составе сорока человек под управлением Т. Асламазяна, открылась художественная студия для рабочих, начинает работать краеведческий музей, выходит местная газета «Советская мысль». Люди, привыкшие к тихой размеренной жизни, как если бы торопились все увидеть и познать.     Шильниковский тоже был втянут в этот стремительный поток. Вскоре Евстафий Павлович становится инструктором изобразительного искусства при отделе народного образования, одновременно с этим художником-декоратором при вновь организованном народном театре и руководителем художественной студии для рабочих.
    Репертуар театра был невелик: «Ванька-ключник», «Каширская старина», «Василиса Мелентьева». Спектакли устраивались в холодном небольшом помещении. Вместо электрического освещения пользовались керосиновыми лампами. Единственное, что выделялось в народном театре, это декоративное оформление спектаклей, которое было высоко оценено не только артистами любителями, но и руководством города.
    С 1920 года Евстафий Павлович в качестве художника работает в великоустюжской газете «Советская мысль». Фотография тогда применялась не везде, поэтому портреты вырезались на куске линолеума. Работа эта была кропотливая, хотя и малооплачиваемая. Но за это время, им была создано огромное количество портретов и зарисовок. За семнадцать лет сотрудничества – более тысячи клише.
Среди них можно особо назвать линогравюры «На запани» и «Смена». Или, скажем, особо выразителен офорт «Деревья. Тотьма». Два могучих дерева, изображенные здесь, кажутся одухотворенными; как два богатыря стоят они на открытой местности, под низко нависшим небом, выдерживая натиск северной бури.
В Великом Устюге Шильниковский возвращается к масляной живописи. В композиционно сложных работах, как и в линогравюрах, художник берет злободневные темы современности: «Субботник», «Трактор на селе», «Первый съезд советов в Великом Устюге». Возможно, эти работы были заказом руководства города, также, как являлись заказом работы в «Советской мысли».
    В жанре портрета Шильниковский работал более свободно, в соответствии со своими вкусами и симпатиями. Среди них можно выделить портреты Н.И. Казаковой, портрет жены – Юлии Николаевны, артиста Н. Свирского, М. Охлопковой, артиста Н. Юрина.
    В 1936 году художники Вологды, Архангельска и Великого Устюга организовались в Союз северных художников. В Архангельске открылась первая краевая выставка картин. Шильниковский выставляет тридцать произведений. Жюри выставки единогласно присуждает художнику денежную премию за настойчивую разработку тем и упорный творческий труд.
    Еще будучи учеником Академии художеств, Шильниковский познакомился с мастером Великоустюгской черни Михаилом Павловичем Чирковым. Часто заходил к нему в небольшую полутемную мастерскую, садился напротив мастера и смотрел, как тот готовил серебряную пластинку, переводил рисунок. Молодой художник всегда поражался чуткости его пальцев, пониманию гармонии и красоты линии, безграничному уважению к своему делу. Прежде чем приступить к серебряной хитрости, старый мастер замирал на несколько минут в безмолвной молитве, прося от Бога помощи, и уже потом делал первые штрихи.
    Чирков копировал простенькие готовые рисунки, потом заключал композицию в орнаментальное оформление. И чем больше любовался художник голубоватым блеском черни с четким выгравированным на изделии узором, тем больше опытный глаз раздражала слабость рисунка. Черни нужен рисовальщик! Иначе черневое искусство будет малоинтересным, безжалостным!
    Окончательно поселившись в Великом Устюге, Шильниковский задумал написать портрет старого мастера. Сделав несколько карандашных набросков, художник подарил один из них Михаилу Павловичу. Мастер долго, придирчиво рассматривал рисунок и думал о чем-то своем, наконец, по обычаю, хмыкнул и, осторожно, как все старики, соблюдая достоинство, заговорил о черневом деле. Разговор кончился предложением Шильниковскому сделать несколько рисунков для колец, серебряных ложек, салфеточных колец. Неожиданная просьба вначале озадачила Евстафия Павловича. «Вечный рисунок». Заманчиво, немного страшно. Молодой художник согласился.
    Это был дебют Шильниковского в Северной черни. В России серебро, украшенное черневым рисунком – узором или миниатюрной жанровой сценой, было распространено очень широко. Броши, кольца, очешники, флаконы для духов, табакерки находили спрос в крупных городах, столице и за границей. Немало черневого серебра скопилось в кладовых монастырей. На протяжении многих веков черневым промыслом занимались мастера Киева, Новгорода, Великого Устюга, Москвы, Вологды, Архангельска, Сольвычегодска и других городов. Особой известностью исполнения изделий пользовались умельцы Великого Устюга.
    В середине XIX века этот промысел стал постепенно угасать. До XX века, Великоустюгская чернь, обрастая поэтическими легедами, дожила в лице единственного мастера М.И. Кошкова. Будучи уже глубоким стариком, он раскрыл тайну черневого ремесла своему внуку М.П. Чиркову. В 1929 году Михаилу Павловичу было предложено организовать кустарную мастерскую из пяти человек: четыре подмастерья и сам мастер. Затем мастерскую преобразовали в промысловую артель, назвав ее «Северная чернь». Последний хранитель состава черни – Чирков передал секрет молодым мастерам, которые, вопреки традиции, все были девушками и молодыми женщинами. Для Чиркова это был предмет серьезных раздумий, ведь при посвящении в тайны мастерства, серебряники связывали себя определенными клятвами, но все-таки он решился; ради сохранения угасающего искусства, Чирков передал секреты мастерства женщинам.
    В 1935 году артель получила первый крупный заказ на изготовление набора серебряных столовых ложек для Западного Китая. Набор получил название «Синцзянская серия». Нужно было срочно решать вопрос об авторе рисунков. В артели хорошего рисовальщика не было, попросили Шильниковского. Евстафий Павлович согласился.
    По замыслу  художника «Синцзянскую серию» решено было украсить традиционным китайским орнаментом. Альбомы китайско-японского народного творчества дали обильный материал. На эскизах и набросках появились пышные фантастические цветы, ветки цветущих яблонь, порхающие бабочки. Шильниковский сам перевел рисунок на серебро, следил за каждой линией, движением рук граверов-исполнителей П.А. Насоновской и Н.В. Тропиной.
    Наконец, китайская серия, которая была во многом экспериментальной, окончена. Но только здесь художник стал понимать, что допустил в ней немало ошибок. Восточный орнамент являлся новым, поэтому, из-за отсутствия опыта, не удалось связать композицию с формой предмета. Ко всему, Шильниковский подошел к оформлению серебра как офортист. Рисунок получился тонкий ажурный, но не связанный в единую композицию. Было очевидным, что обращение к китайскому орнаменту ошибочно. Северная чернь и вдруг с китайскими орнаментами? Изделия тем и ценны, что имеют свою национальность, свою родину. После завершения серии, художник понял свои заблуждения, страдал и мучался от этого, но исправить уже ничего было нельзя.
    И, все-таки, китайская серия принесла пользу. Сам Шильниковский начинает овладевать специфическим приемом оформления деталей, где точность линии, насыщенность рисунка, его плотность и заполнение фона чернью играют главенствующую роль. Мастера артели и граверы, занятые в китайской серии, получили опыт работы над сложной орнаментальной композицией. А артель в целом – возможность выполнять крупные серийные заказы, тем самым укрепив себя экономически. Время случайного, копийного украшательства Великоустюгского черневого серебра кончилось. Молодое поколение мастеров чувствовало потребность идти дальше своих учителей, искало в Шильниковском опору и пример подлинного творческого труда.
    С этого времени начинается второй большой этап в жизни художника. Теперь он уже навсегда связал свою жизнь с Великоустюгской чернью. Он вернул оформлению серебра повествовательность сюжетов, приблизил его к классической поэзии, графике в ее современном понимании. Как художник «Северной черни», Шильниковский разработал несколько тем: иллюстрирование литературных произведений, исторические памятники и исторические места России и тему Севера.
    Первым опытом были рисунки к серебряным изделиям на сюжеты сказок, стихотворений А.С. Пушкина, посвященные столетию со дня гибели великого поэта.
Больше полугода готовил художник рисунки. Он без конца делал наброски, эскизы. Это была та черновая работа, о которой, как правило, никогда не подозревает зритель. Огромный, медленный, кропотливый труд! Не раз туманный запоздалый зимний рассвет заставал художника, все еще сидящего за столом. Он гасил свет, уходил на берег Сухоны, подолгу стоял на холодном ветру и, изрядно продрогнув, шел обратно и снова садился за стол. «Когда я работаю над пушкинскими сюжетами, я не чувствую своих лет, - говорил Евстафий Павлович корреспонденту газеты «Правда Севера» (6 февраля 1937 г.), - возьмем любую поэму, любое стихотворение Александра Сергеевича, в них столько увлекательных сюжетов, что хочется работать, работать, не уставая…»
    Всего было создано свыше тридцати рисунков для пушкинской серии, но в работу принято только семнадцать.  Каждый из рисунков являлся законченным художественным произведением, отличным друг от друга по типажу, подходу и характеру произведения.
    Во всех изделиях Шильниковский вкладывал немало остроумия и изобретательности. Создавая рисунок, скажем, для изделий прикладного искусства, художник обязан учитывать форму предмета. Взять, хотя бы, обычную суповую ложку. Здесь украшается сферическая сторона ложки и черенок. Главную сцену композиции Шильниковский размещает на выпуклой части ложки, узкий орнамент связывает главную сцену с рисунком на черенке.
    В зависимости от того, какое настроение хочет передать художник, он изменяет и фон рисунка, делая его или совершенно черным, или оставляет светлым, радостным фоном серебра.
    Из числа работ, принадлежащих к пушкинской серии, можно выделить такие, как: кубок «У Лукоморья», сервиз посвященный поэме «Руслан и Людмила», также композиции иллюстрирующие такие произведения, как  «Сказка о царе Салтане», «Сказка о рыбаке и рыбке», «Фонтан Бахчисарайского дворца», миниатюры к произведениям «Бесы», «Русалка», «Сказка о золотом петушке». Неоценимую помощь в работе над  пушкинской серией оказал старый мастер черни М.П. Чирков.
После окончания работ, изделия были отправлены в Москву, откуда вскоре пришла телеграмма: «Пушкинская серия изделий «Северной черни» принята на Всесоюзную выставку, посвященную памяти А.С. Пушкина». Это была первая крупная победа коллектива артели. Прошло еще немного времени, и следующая новость – артели предложили принять участие на Всемирной выставке художественных  промыслов в Париже.
    В Париже великоустюгское черневое серебро награждается золотой медалью и дипломом, а Евстафий Павлович – серебряной медалью и дипломом.
После Пушкинской серии М.П. Чирков, окончательно поверив в Шильниковского, все реже посещал мастерские. Художественное руководство артели «Северная чернь» окончательно перешло к Евстафию Павловичу.
    Во время войны, работы по изготовлению  черневого серебра почти полностью прекратились и, лишь в 1946 году артель вновь приступила к работе. Но годы вынужденного бездействия не прошли для Шильниковского напрасно. Это было время напряженной внутренней работы, в результате которой рождались новые замыслы.
После войны началась работа над серией по произведениям баснописца И.А. Крылова. Крыловскую серию было решено изготовить из 32 различных серебряных предметов. Ни один сюжет  не должен повторяться. Вместе взятые, они должны дать полное представление о баснях Крылова.
    Среди них, особо можно отметить такие работы, как «Демьянова уха», «Мартышка и очки», «Лебедь, Рак и Щука», «Чиж и Голубь», «Ворона и Лисица», «Волк и Журавль», «Волк на псарне», «Слон и Моська», и другие.
    Работая над рисунками к басням Крылова, художник со свойственным ему упорством сумел преодолеть многие недостатки предыдущих гравюр. Его рисунок стал богаче по своим выразительным возможностям. Тонкое сочетание штрихов, линий, света и тени де-лают изображение осязаемым, весомым, придавая силу, остроту и сдержанность образа, ясность формы. Здесь он в большей степени, чем в «Пушкинской серии», отводит место орнаменту.
    После «Крыловской серии» Шильниковский обращается к известной сказке П.А. Ершова «Конек-Горбунок». В работе над этой серией оказали влияние впечатления детства и юности, когда художник увидел книгу с иллюстрациями А.Ф. Афанасьева. Во время работы над этой серией пришло понимание, о необходимости изучения техники  старинных мастеров. Вместе с граверами, Евстафий Павлович прибыл в Москву, в Государственный  исторический музей, где хранится коллекция русского черневого серебра. Здесь, Шильниковский и работники артели, внимательно изучили приемы и навыки своих предшественников, усвоили все лучшее из художественного наследия прошлого. В результате, в произведениях артели был введен опущенный золоченый канфарный фон, так эффектно выделяющий основные мотивы и окружающее их обрамление в работах старых мастеров.
    Золотой канфарный – то новое, что впервые применяется Шильниковским  в серии «Конек-Горбунок».  Канфарение – декоративная разработка поверхности серебра, применявшаяся мастерами черни во второй половине XVIII века. Заключается этот прием в том, что поверхность серебра отбивается небольшим чеканом-канфарником. Получается мелкая рельефная поверхность. Потом поверхность золотят. Канфарение подчеркивает декоративность черни, делая рисунок более броским.
    В серию, оформленную по мотивам  сказки Ершова (1947 г.) входило 36 предметов. Эта серия, по слову искусствоведа Т.М. Разиной, «…является вполне законченным и цельным ансамблем». Эту работу, по праву, можно считать творческим взлетом художника и всего коллектива артели. Характерной, для этой серии, является графическая заставка, применяющаяся на всех изделиях, это изображение головы Конька-Горбунка и смеющееся лицо Ивана.
    В декоративном украшении серии «Конек-Горбунок» особую роль играет стилизованный древнерусский орнамент, подчеркивающий народность, сказочность сюжета. Своей природой орнаментальные мотивы серии происходят от мотивов книжных деревянных гравюр XVIII века.
    К столетию со дня рождения Н.В. Гоголя, Шильниковский выполнил несколько десятков набросков для подстаканников, кубков, которые положили начало новой серии. В большинстве, это контурные наброски действующих лиц комедии «Ревизор» и поэмы «Мертвые души». К сожалению, закончить и воплотить иллюстрации в серебре не удалось Из задуманной серии были награвированы только два рисунка для подстаканников.
    Не полностью осуществился замысел награвировать иллюстрации к произведениям Н.А. Некрасова. Портрет поэта для подстаканника, да три сюжетных наброска – вот все, что осталось от замысла.
Большое место в творчестве Шильниковского занимали северные сюжеты. Например, на Всемирной выставке в Париже (1937 г.) было представлено 26 предметов с северными сюжетами.
    В числе изделий серии «Север» есть очень интересный по композиции рисунок «Охота на Севере», выгравированный на столовой ложке. Наиболее интересное  по рисунку салфеточное кольцо «Олени». Выразительно выполнена и пластинка для портсигара «Белые медведи». Но художник не был удовлетворен этими изделиями, так как они являлись слишком общими, не связанными единой композицией. Возможно, это подтолкнуло к разработке и созданию серии «Открытие Северного полюса». Здесь был воспет подвиг героев Арктики папанинцев. В 1939 году изделия были отправлены на Всемирную выставку в Нью-Йорк, где имела заслуженный успех.
    Из послевоенных работ художника можно назвать рисунки для портсигара «Олени», «Север», рисунок для пудреницы «Лебеди».
    В год 800-летия Москвы артели «Северная чернь» поручили изготовить серию юбилейных изделий широкого потребления и подарочные ларцы «Москва». Композиционным центром каждого рисунка художник берет панорамный вид московского Кремля, обрамляя его соответствующим симметричным эмблемно-декоративным орнаментом. Суть композиции состоит в сопоставлении Москвы современной и Москвы – как древней Русской столицы.
    Из более поздних работ мастера можно отметить такие, как кубок «Изобилие» (1952 г.) и «300-летие воссоединения Украины с Россией» (1954 г.).
    В числе наиболее совершенных произведений Шильниковского  относится кубок «Москва» (1956 г.). Для его оформления используются изображения архитектурных ансамблей Москвы: Красной площади, университета на Ленинских горах, входа  на ВДНХ, композиционно связанных с небольшими изящными клеймами, расположенными в верхнем и нижнем поясках тулова кубка. В клеймах – изображения Большого театра, Крымского моста, станций метро и другие. По тонкости выполнения, по цвету и игре света и тени, кубок  «Москва» намного превосходит прежние работы фабрики «Северная чернь».
    Пожалуй, можно с уверенностью сказать, что благодаря таланту и художественному руководству Шильниковского, артель превратилась в экономически сильную, оснащенную самой передовой техникой фабрику. Великоустюгская чернь демонстрировалась  на ярмарках Лейпцига и Праги, Пловдива и Милана. Ее видели  в крупнейших городах Китая, Индии, Южной и Северной Америки, Индонезии, Бирмы, Европы и Египта. Кажется нет ни одной выставки, конкурса, в которых бы не принимала участия фабрика «Северная чернь», где бы ее изделия не получили высокой оценки. В успехе черни – непревзойденная заслуга Евстафия Павловича Шильниковского. Больше десяти тысяч изделий выполнено мастерами-граверами по его рисункам.
    Еще одним аспектом творчества Шильниковского, является его помощь в возрождении промысла резьбы по бересте. После Отечественной войны промысел был почти забыт и, Шильникоского попросили помочь артели.
    Для мастеров резьбы по бересте Шильниковский задумал три сложные композиции на тему «Наши славные земляки». Сюда должны были войти рассказы о знаменитых исследователях Севера: Атласове, Дежневе, Хабарове. Но, замысел осуществился только в одном рисунке «Землепроходец С. Дежнев».
    Круглое блюдо размером  в 430 миллиметров художник разделяет на три пояса. В центре он помещает протрет Дежнева на фоне географической карты. В первом поясе от центра – миниатюры из жизни землепроходца: деревянный острог XVII века, пейзаж, устье реки Колымы, схватка с враждебными племенами и сцена в тронном зале на приеме у Государя Всея Руси. Во втором поясе блюда изображены кочи, тюлени на льдине, белые медведи. Силуэтность рисунка, динамичность орнамента подчеркивают эластичность и красоту материала – бересты.
    Блюдо «Землепроходец С. Дежнев» обошло многие выставки и всюду вызывало восхищение зрителей. В настоящее время оно хранися в краеведческом музее Великого Устюга.
    В 1956 году, по ходатайству научно-исследовательского института художественной промышленности, Евстафию Павловичу присваивают почетное звание Заслуженного деятеля искусств РСФСР.
    После выхода на заслуженный отдых, Евстафий Павлович вновь начинает работать над живописными картинами, которые любил писать в молодости. В основном, это малая форма. Сказывалась многолетняя привычка работать с миниатюрами. К ним можно отнести такие акварели, как «Великий Устюг. Катышево». Или – «Улица в Великом Устюге».
    Художник задумывался над прожитой жизнью. Итогом воспоминаний были картины «Старая мельница. Воспоминания детства», и – «Набережная старого Великого Устюга». Это одна из лучших работ художника последнего периода. В ней он восстановил город Великий Устюг своего детства.
    До последних дней Шильниковский сохранил ясность ума, твердость руки и зоркость глаза, качества необходимые художнику. В одном из последних писем он писал: «…После небольшого перерыва я начал усиленно работать. Увлекся портретами, да так, что готов, не отрываясь, сидеть за ними с утра до вечера. Чувствую, кое-что мне удается. И, конечно, как правило, дарю их тому, кто позирует. Работаю над пейзажами, архитектурными памятниками Устюга. В общем, работаю, читаю. По мнению врачей, мне все это противопоказано, ну и что же, иначе жить не могу, не интересно…»
    Умер художник в 1980 году, в Великом Устюге, в возрасте девяносто лет.





БИБЛИОГРАФИЯ:

ГЛАВА 1: «Великий Устюг в историческом отношении»

1. «Великий Устюг». Выпуск 2. Вологда. «Легия», 2000 г.
2. «Великий Устюг». Н. Батаков, Е. Мансветова, В. Широков.
Северо-Западное книжное изд-во. 1976 г.
3. «Бысть на Устюзе» (историко-краеведческий сборник).
Вологда. Изд-во «Л и С». 1993 г.
4. Карамзин Н. М. «История Государства Российского».

ГЛАВА 2: «Землепроходцы Великоустюжские»

1. Сергей Марков. «Вечные следы». Москва. «Современник». 1982 г.
2. Сергей Марков. «Земной круг». Москва. «Современник». 1976 г.
3. Белов М.И. «По следам полярных экспедиций».
Ленинград. «Гидрометеоиздат». 1977 г.
4. Алексеев А.И. «Колумбы Росские». «Магаданское книжное изд-во». 1966г.
5. Алексеев А.И. «Освоение русскими людьми Дальнего Востока и Русской Америки».
Москва. «Наука». 1982 г.
6. Лебедев Д.М. Есаков В. А. «Русские географические открытия и исследования».
Москва. «Мысль». 1977 г.
7. Авдеев В.А. и др. «Русские землепроходцы и мореходы». Москва. «Воениздат». 1982 г.
8. Семенов А. В. «Край земли». (истор. повесть.) Хабаровск. 1975 г.
9. Белов М.И. «Семен Дежнев». Москва. 1955 г.
10. Демин Л.М. «Семен Дежнев». Москва. «Молодая гвардия». 1990 г.
11. Даниил Романенко. «Ерофей Хабаров». «Московский рабочий». 1969 г.
12. Алексеев А.И. «Хождение от Байкала до Амура».
Москва. «Молодая гвардия». 1976 г.
13. Николай Внуков.  «Великие путешественники». (Биографический словарь).
С-Петербург. «Азбука». 2000 г.
14. «300 путешественников и исследователей». (Биографический сло-варь). Москва. 1966 г.
15. Сто Великих казаков». Москва. «Вече». 2007 г.
16. «История Русской Америки» (1732-1867 гг.) в 3-х томах. Москва. «Международные отношения». 1997 г.

ГЛАВА 3: «Духовная жизнь Великого Устюга»

1. «Великий Устюг» Н. Батакова, Е. Мансветова, В.Широков.
«Северо-Западное книжное изд-во» 1976 г.
2. «Великий Устюг». Вып 2. Вологда. «Легия». 2000 г.
3. «Святые Устюжской земли». (Праведные Иоанн и Мария Устюжские; преп. Киприан Устюжский; прав. Иоанн Устюжский,  Христа ради юродивый). Сост-ль: свящ. Иоанн Верюжский. Изд. Вологда. 1880 г. Переиздание: Великий Устюг. 2001 г.
4. «Великий Устюг». Шильниковская В.П. Москва. «Стройиздат». 1987 г.
5. «Святитель Стефан Пермский». С-Петербург. «Глагол». 1995 г.
6. «Житие свт. Стефана Великопермского. «Жития святых свт. Димитрия Ростовского». Апрель, 26-й день.
7. «Святой праведный Прокопий, Христа ради юродивый, Устюжский чудотворец». Сост: священник Иоанн Верюжский. Великий Устюг. 1903 г. Переиздание: Великий Устюг. 2000 г.
8. «Житие свят. прав. Прокопия, Христа ради юродивого, Устюжского чудотворца». Москва. 2003 г.
9. «Описание Велико-Устюжского Иоанно-Предтеченского девичьего мон-ря». «Прибавление к Вологодским епархиальным ведомостям». 1877 г. № 14, 15.

ГЛАВА 4: «Архиереи Великого Устюга в годы гонений»

1. Описание храмов и монастырей:
а) «Великий Устюг». Вып. 2. Вологда. «Легия». 2000 г.
б) «Бысть на Устюзе». Вологда. «Л и С». 1993 г.
в) «Великий Устюг». Шильниковская В. П. Москва. «Стройиздат». 1987 г.
2. Жизнеописание свщмч. Алексия (Бельковского):
а) «Русские православные иерархи периода 1893-1965 гг.» митр. Мануил (Лемешевский). «Erlangen». 1979-89 гг. Том 1.
б) «Акты Святейшего Тихона Патриарха Московского и Всея Руси». (1917-43 гг.) Сост: Губонин М. Е. Москва. 1994 г.
в) «Деяние Юбилейного Освященного Архиерейского Собора РПЦ МП о соборном прославлении Новомучеников и Исповедников Российских ХХ века». Москва. 12-16 августа 2000 г.
г) «Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия». Сост: игумен Дамаскин (Орловский). Книга 5. Тверь. 2000 г.
3. «Жизнеописание свщмч. Александра (Трапицина):
а) То же, что и 2 – а), б), в).
б) данные: www. pstbi. ru
в) газ. «Благовест» (Самара). 2003 г. № 4.
г) журн. «Лампада» (Самара). 2003 г. № 7.
4. «Жизнеописание свщмч. Николая (Караулова).
а) То же, что и 2 – а), б), в).
б) данные: www. pstbi. ru (сост: Константин Козлов. г. Вологда).
5. Архиепископ Софроний (Арефьев).   
а) То же, что и 2 – а).
б) «Екатеринбургская епархия (события, люди, храмы)». Сост: прот. Валерий Лавринов.
Екатеринбург. «Изд-во Уральского Университета». 2001 г.
6. Архиепископ Питирим (Крылов). То же, что и 2 – а).
7. Священномученик Николай (Клементьев).
а) То же, что и 2 – а), б), в).
б) Материалы из личного архива А. А. Мартюкова, корр. газ. «Советская мысль» г. Великий Устюг.
в) «Синодик гонимых, умученных, в узах невинно пострадавших Православных священно-церковнослужителей и мирян Санкт-Петербургской епархии ХХ столетия». 2-е издание дополненное. С-Петербург. 2002 г.
г) «История Русской Церкви 1917-1997 гг.» Том 9. прот. Владислав Цыпин. Москва. 1997 г.
д) «Санкт-Петербургский мартиролог». С-Петербург. Изд-во «Мир», «Общество свт. Василия Великого». 2002 г.
е) данные: www. pstbi. ru  (сост: Константин Козлов г. Вологда).

ГЛАВА 5: «Великий Устюг: культура, просвещение»

1. «Великий Устюг – северные лики». С-Петербург. 2003 г.
2. «Бысть на Устюзе». Чебыкина Г.Н. Вологда. 1993 г.
3. «Вологжане – краеведы». Веселовская А. Вологда. 1923 г.
4. «Биография Шляпиной В.П.» - «Великий Устюг». Вып. 1-й.
«Вологодский Государст. Пед. Университет», изд. «Русь». 1995 г.
5. «судьба прот. Константина Богословского». Козлов К.О.
«Великий Устюг». Вып 2. Вологда. Изд «Легия». 2000 г.

ГЛАВА 6: «Литература. Философия»

1. «Сто литературных мест Вологодской области». Пудожгорский В.
2. «Хроника села Смурина». Засодимский П.В. (биографический очерк Шеляпиной О.) Архангельск. «Северо-Западное книжное изд-во». 1986 г.
3. Питирим Сорокин. «Долгий путь» (автобиография). Сыктывкар. 1991 г.
4. Питирим Сорокин. «Система социологии». Том 1-й. (вступительное статья и жизнеописание – Липского А.В.  Москва. «Наука». 1993 г.
5. Питирим Сорокин. «Главные тенденции нашего времени». Москва. «Наука». 1997 г.
6. Питирим Сорокин. «Россия и Америка: о русской нации». Москва. «Наука». 1997 г.

ГЛАВА 7: «Искусство. Живопись»

1. «Великий Устюг». Батаков Н. Мансветова Е. Широков В. Архангельск. «Северо-Западное книжное изд-во». 1976 г.
2. «Художники Вологжане». Мунин А. «Вологодское книжное издво». 1959 г.
3. «Великий Устюг». Вып. 3-й. Вологда. «Русь». 2004 г.
4. «Дионисий иконник и фрески Ферапонтова монастыря». Л. Нерсесян.
Москва. «Северный паломник». 2002 г.
5. «Святые подвижники и обители Русского Севера». С-Петербург. «Изд-во Олега Абышко». 2005 г.
6. «Жития Димитрия Прилуцкого,  Дионисия Глушицкого и Григория Пельшемского». «Изд-во С-Петербургского универ-та». 2003 г.

ГЛАВА 8: «Ремесла и народные промыслы»

1. «Умельцы Великого Устюга». Лукин М.П. Давыдова Н.М.
Архангельск. «Северо-Западное книжное изд-во» 1977 г.
2. «Северная чернь». Рехачев М. «Архангельское обл. гос. изд-во». 1952 г.

ГЛАВА 9: «Северная чернь»

1. «Северная чернь». Рехачев М. «Архангельское обл. гос. изд-во». 1952 г.
2. «Е. П. Шильниковский». Разина Т.М. Москва. 1959 г.
3. «Серебряных дел художник». Мунин А.Н.
Архангельск. «Северо-Западное книжное изд-во». 1979 г.


ПРИМЕЧАНИЕ:
В заглавии – фото старого Великого Устюга, 1903 г. Вид на Успенский собор (фото из Государственного музея-заповедника Вел. Устюга).