Тишина часть седьмая последняя

               
                Т   И   Ш   И   Н   А

              (ч а с т ь  с е д ь м а я  п о с л е д н я я)



В Москве я не находил себе места.

Я все чего-то ждал и мысли мои были только о ней.

Как вдруг  настойчиво зазвонил на междугородний манер
телефон.

- Здравствуй, это я. Мне очень хотелось услышать твой голос.

Это звонила Алена, звонила в самый первый раз.

Она говорила шепотом, я даже представил, как она прикрывает
своей ладонью рот с приникшей к нему трубкой, чтобы никто кроме меня
не мог услышать неповторимую мелодию ее голоса.

К счастью, жена была на работе, поэтому мы могли говорить
совершенно свободно.

Надо сказать, что впоследствии далеко не всегда так удачно
складывались обстоятельства.

Бывало, что во время ее звонка жена крутилась в соседней
комнате, а то и совсем рядом с телефоном.

Но отказаться от радости слышать воркование Алены я был не
в силах.

Я смущался, старался приглушить голос, что еще больше
настораживало очень чуткую к таким звонкам супругу.

Нужна была конспирация.

Позже, в очередной скандальной семейной ситуации что-то
толкнуло меня назвать Алену именем моего приятеля и коллеги по
кафедре Бориса Чудковского, которого жена моя хорошо знала.

Потом это имя стало палочкой-выручалочкой и вот как все это
выглядело.

Боря отчаянно заикался несмотря на всяческие попытки
логопедов избавить его от этого дефекта.

Для него это представляло самую настоящую трагедию, ведь
он был профессором кафедры, что предопределяло обязательное
чтение им лекций для студентов.

А я беспардонно пользовался этим его недугом в своих
личных целях.

Если Алена ставила меня в тупик своим вопросом, то я брал
тайм-аут, показывая жестами жене, что, дескать, Боря зациклился на
каком-то трудном для него слове и не может выдавить из себя ответ.

А сам лихорадочно искал подходящую возможность выйти
без потерь из сложной ситуации, при этом мог долго орать в трубку: 

-"Ну, ты даешь, Боря, ну, ты и гусь лапчатый", давая понять
Алене, что я сейчас под колпаком.

Наконец, я находил подходящее решение и  в ответ сразу же
звенели  радостные колокольчики ее смеха.

А я, окрыленный успехом, продолжал с новой силой завывать
в трубку про "Ну, ты даешь, Борух!".

Кидая при этом заискивающие взгляды на жену, которая, не
глядя на меня размахивала веником по ковру, а  указательным пальцем
крутила вокруг своего виска.

Бедный Боря так и заикался  до самой смерти, не узнав
как я спекулировал его честным именем.

Напомню, звонок этот только начинал нашу телефонную
эпопею и, конечно, скован я был донельзя вообще и до сухости во рту
в частности.


Чаще я звонил по межгороду из автомата.

- Здравствуй, Алена, как ты?

- У меня все нормально. Я хотела тебе сказать, что
все время думаю о тебе. А как ты?

- Тоже нормально. И я тоже все время думаю о нас...
А когда мы  увидимся?

Чувствовалось,  она знала, что ответить, но не решается на
это и после долгой паузы, наконец :

- Послезавтра я буду в Москве...по работе.

- И мы сможем увидеться? - я не поверил в то, что
это может произойти так скоро.

- Если ты захочешь.

- А как ты думаешь?!

- Как ты!

- Тогда как мы встретимся?

- Поезд прибывает на Киевский вокзал в девять утра, 
номер поезда шесть и вагон тоже шестой, легко запомнить.

Только у меня уже есть обратный билет и в этот же день в
22.15  я возвращаюсь в Киев. 

- Как,  Алена, всего на несколько часов?

- Ты не рад?

Бесконечно рад и бесконечно несчастлив в то же время.

Но разве так бывает? Оказывается, да, и так бывает.

Я встретил ее и на машине мы отправились ко мне на дачу...,
а ровно в десять часов вечера того же дня посадил в вагон поезда
Москва - Киев. 

После этой первой ласточки не проходило и двух недель,
чтобы мы не встречались в Москве.

Мы останавливались в гостиницах Москвы, мотелях
Подмосковья, а однажды в нашем распоряжении был даже целый
особняк в пансионате МИДа, в старом  сосновом лесу.

Я бы не потянул это чудо, да и зачем оно мне, но ко всем его
достоинствам в виде апартаментов, которыми он блистал  на всех трех
своих этажах, он волею случая достался мне совершенно бесплатно и на
целых трое суток. 

Только один раз я ездил к ней, поездом, который прибывал
в Киев утром, и вернулся в тот же день вечерним.

Да, и еще однажды, с целью сокращения вдвое алениного пути,
ну, а заодно и маскировки ради, мы встретились в Брянске.

Нельзя сказать, что в постели она вела себя монахиней, уже не
та паломница и не за тем она преодолевала семьсот верст.

А спиртное могло подвигнуть её и на новые высоты.

Так случилось и в этот раз. Я привез подарочный набор из
десяти симпатично оформленных пятидесятиграммовых бутылочек с
различными ликерами, наливками, настойками.

Разгар событий уже был позади, а Алена, все еще сидя
на мне верхом, и отнюдь не в целомудренной позе амазонки, решила,
ничего не меняя в своей диспозиции, начать дегустацию. 

Я распечатывал бутылочки и по одной вручал ей.

Она с интересом разглядывала каждую, внимательно изучала
этикетку, потом делала  маленький глоток и одобрительно крутила и
кивала головой.

После пятой,  окончательно созрев, она принялась
по-дирижерски размахивать руками с зажатыми между пальцами
бутылочками, хмельно распевая речитативом что-то вроде тра-та-та и
одновременно в такт и довольно недвусмысленно ёрзать по мне.

Точно так же, как делала только что, то есть, когда это
было еще актуально.


Из Брянска  мы разъезжались по домам ближе к полуночи
следующего дня практически в одно время с разных сторон одной и
той же платформы.

Я стоял в тамбуре вагона с белой табличкой "Брянск - Москва"
за спиной нашего проводника и махал ей рукой.

А она в тамбуре  вагона с табличкой "Брянськ - Киiв"
вырывалась из рук молоденького пограничника, пытавшегося увести
ее в купе, где она по правилам пограничной службы должна была
находиться в момент пересечения границы. 


И так почти до самого Нового 2004-го года.

А про маскировку я упомянул вот почему.

Её "командировки" в Москву были, конечно, оформлены
официально, но необходимость в них она придумывала для своего
руководства  сама,  поэтому они были насколько это возможно частыми,
но, увы, весьма кратковременными, один - два дня.

И,  если начальство ей доверяло, то у мужа это стало 
вызывать подозрение, ведь еще совсем недавно такого не бывало
в ее служебном расписании.

Он давно уже потерял свою ответственную работу в должности
начальника  главка и  пил на деньги жены в одиночку, а то и с её
        братом. 

Испытывая тяжкие муки пьяной, хуже того, похмельной
ревности, в каждую поездку он стал ее провожать и сажать  в вагон,
подозрительно оглядывая попутчиков по купе.

Дочь  была в курсе того, что случилось с мамой после
санатория, и более того, она поощряла ее действия.

Но думаю, что это делалось скорее в отместку отцу за его
пьянство, захребетничество, уже необратимую деградацию и
откровенное нежелание что-то менять в своей жизни.

А в январе 2004 года Катиному отцу повезло, потому что ему
так и не пришлось ничего менять в своей жизни.

Вернее, нам всем ничего не пришлось менять в своей жизни.

Алена внезапно замолчала, а я, выдержав некоторое время,
в ответ уничтожил номера ее телефонов, домашнего, рабочего и
мобильного и наши встречи прекратились. Прекратились навсегда.

Оставив  одни только воспоминания.

А со временем, так, наверное, бывает всегда, вылиняла,
выцвела в моей памяти Алена Иосифовна, как древесина  того крымского
платана необычайной раскраски, которая  приобрела холодно-серый
неживой оттенок.

И только тончайшая, совершенно не изменившегося цвета
кармин кора напоминает мне ту былую прелесть  уже далекой поры.