РАССТРЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ МОЛЧАНИЯ
Конец мая, начало июня 1962 года, были для курсантов Ленинградского Высшего военно-морского инженерного училища (г. Пушкин) привычно понятны и безмятежны. Шла экзаменационная сессия, после которой наш курс должен был поехать в Севастополь, на боевые корабли Черноморского флота для прохождения практики. Нам сообщили, а это была уже приятная, но тоже ожидаемая новость, что нашему училищу дали задание подготовиться к майскому параду на Красной площади в 1964 году. Сообщили, как вы поняли, задолго до события, чтобы курсанты парадного полка могли подготовиться к торжественному шествию не спеша, не срывая учебного процесса.
И вот, в час вечерний, когда мы спокойно готовились к вечерней поверке перед желанным сном, в курилку на свежем воздухе вошёл заместитель начальника нашего факультета, капитан 2-го ранга Матюшенский. Как-то неловко поеживаясь среди вставших с скамеек молодых моряков он, вдруг, спросил:
-А что, защитники Отечества, смогли бы вы стрелять в бунтовщиков?
Мы обалдели. Кто-то спросил:
-В каких бунтовщиков?
-В любых, - ответил «кап-два», - в тех кто против советской власти поднялся?
-Конечно! –твёрдо сказал один из комсомольцев.
Здесь уже пошёл гул одобрения. Матюшенский прислушался к нему, склонив голову, затем улыбнулся и как-то невнятно, уже уходя, бросил странную фразу:
-Черт его знает, всё может быть.
Это незначительное событие, которое могло уйти из курсантской памяти быстро и навсегда, произошло 4 июня, когда с улиц Новочеркасска уже убрали трупы убитых мужчин и женщины, стариков и детей, и тело того офицера, что застрелился перед строем своих же солдат. Слухи о массовом расстреле мирных советских людей стали приходить к нам в самом нелепом облике. Мы узнавали из «достоверных уст», что бунтовщики были вооружены, первыми напали на мирных, безоружных солдат, что в их рядах была масса иностранных агентов. О этом, вскользь, как бы стыдясь, сообщали факультетские и общеучилищные замполиты, но всё настойчивее пробивалась к нам и правда, о которой говорили только шёпотом. Мы узнали, что «бунтовщики-новочеркассцы» шли на демонстрацию к горкому коммунистической партии безоружные, с портретами Ленина и с красными знаменами, рождая аналогию с событиями «кровавого воскресенья» 1905 года, ведь там и там народ шёл к власти за помощью, и в обоих случаях был встречен пулями.
То, что в южном городе произошло что-то ужасное, подтверждалось и слухами о том, что в некоторых училищах были отчислены курсанты, дети погибших в Новочеркасске родителей. В общем, заметно треснула у будущих морских офицеров вера в честность официальных сообщений, а точнее – вера в официальное молчание партийного руководства страны. Судя по всему военное руководство поняло, что трещина неверия не только образовалась, но и склонна к расширению. На собрание пятого курса, уже мичманов, был приглашен какой-то военный лектор в звании капитана 3-го ранга. Перед учащимися других (1-4) курсов он не выступал. Я был дежурным по факультету и смог всё услышать, спокойно стоя у дверей Ленинской комнаты пятикурсников. Потрясающе, но он в целом рассказал ту правду, что потом умалчивалась до времён перестройки. Он не побоялся сказать будущим лейтенантам, что партийным и советским руководством были допущены просчёты, что демонстрация была мирной, а приказ о стрельбе пришел «оттуда, с самого верха».
-Хрущев приказал? – спросил кто-то из мичманов.
Лектор молча опустил голову. Наступила тревожная тишина. Капитан 3-го ранга спокойно вышел и комнаты, я проводил его до выхода из корпуса паросилового факультета. Мичмана раздумчиво вышли в курилку. Курили молча, но кто-то сказал мрачно:
Вот «хрущь» чёртов…
И снова все промолчали. В защиту главы государства не было сказано ни одного слова. Дело всё в том, что Первого секретаря ЦК КПСС Никиту Хрущева советский флот не любил. Именно по его указаниям были разрезаны и отправлены в металлолом вполне ещё крепкие военные корабли, которые могли быть модернизированы и прекрасно служить флоту. Авантюрист «хрущь» считал, в будущей войне важны только ракеты. Севастополь и Крым стали украинскими по его непреклонному и упрямому давлению. По его же решению военный Порт Артур был безвозмездно передан Китаю.
Но не только флот не любил лидера СССР. В молчаливой памяти многих было его участие в пресловутых карательных «тройках», отправивших на расстрел или в ссылки тысячи людей, именно в предвоенные годы на Украине, которой он, словно оправдываясь, затем «подарил» Крым и великий Севастополь с Черноморским флотом. Малообразованный, путанный, дёрганный и истеричный, он заваривал такую политическую бурду в вершинах власти, что даже такие добрые дела, как вызволение из ГУЛАГа тысяч политических заключенных, потом затушевывались новыми санкциями, новым «замораживанием» так называемой оттепели, и в конце концов подлым расстрелом в Новочеркасске. Приказ о расстреле был неизбежен из всей политической сущности однопартийной власти и её лидера. Вечно ненавидевший Сталина Никита Хрущёв так и не смог отделаться от духовного родства с сталинским режимом, следованиям его законам и жестоким правилам.
А затем, после расстрела, начал действовать тот режим, без которого не может обойтись любая, а в особенности диктаторская, власть. Снова, по велениям партийного руководства, начался удушающий режим молчания. Молчала власть, молчала пресса, радио и телевидение, не было даже вранья – просто молчание, похожее на молчание могил безвинно убитых 2 июня в Новочеркасске. Вечная им память.