Присев на корточки Гакур кое как собрал выпавшие монеты обратно в мешочек. Новые руки вытягивались дальше и пальцы хватали влажную траву вместо золота. Ловкость пришла довольно скоро, и последняя монетка, хоть и лежала торцом, с первой попытки оторвалась от земли.
— Многовато за простую женитьбу, — сказал Гакур. — Я так понимаю, тебе еще что-то надо. Превращай хоть в жабу, только гробить я никого не буду.
Он легко поднялся и стал перебрасывать мешочек из руки в руку. Ветер сделал гримасу и сказал:
— Не пристало молодому господину так изъясняться. Эдакие слова годны разве что для полуграмотного гнома. Ишь ты, гробить. Ладно, пообвык в человеческом теле и будет с тебя. Пошли.
Гакур действительно быстро привыкал к своим новым размерам. Идти было легко, весело, что ли. Ему даже показалось, что он вот-вот обгонит Ветра, который все еще находился в обличии гнома, но тот держался вровень. К новой одежде привыкнуть оказалось труднее, и Гакур время от времени бросал взгляд на рукава своего темно-изумрудного камзола и на чистые, надраенные сапоги. Серая котомка с засаленными лямками с таким богатым убранством не вязалась. Да ничего. Потом на что-нибудь получше сменится.
Они шли сквозь лес по едва заметной сквозь папоротник тропе. Чуть в стороне показалась сломанная березка. Невдалеке от нее, глаза кронса разглядели вытоптанную лужайку и следы крови.
— Ветер, — сказал Гакур, — мне, э-э, отойти бы нужно…
— Хорошо, я замедлю ход. Надеюсь ума хватит не сбежать, а?
Гакур развел руками, мол стоило ли такое спрашивать, и направился к сломанному деревцу. Перед ним открылось то самое место, где прошлой ночью сгинули оборотни. Сначала Ветер сделал их вожака обычным человеком. Оборотни его разодрали. Затем Ветер превратил оставшихся в чего-то там мудреное, или пыль, как он сам разъяснил. Колдовство такой силы, никак не сочеталось с маленькой фигурой самого чародея, которому в гномьем обличии лесной папоротник доходил до пояса.
Гакур осмотрел место гибели оборотней: взлохмаченная опавшая листва, тут и там ямки от рывших землю волчьих лап. Колдовской или какой другой пыли не была, но была кровь. Покрытая росой она блестела, как свежепролитая. Волшебство волшебством, но так не бывает, чтобы три жизни исчезли бесследно. Гакур начал «мести глазами», как обучал его когда-то дед. Нужно было внимательно смотреть слева направо, и сверху вниз.
Сверкнуло. Чуть присыпанный свежесбитым мхом лежал обугленный человеческий палец на котором все еще находился перстень. Гакур поднял зловещую находку и высвободил перстень. Затем дыхнул на голубой камень и потер о штанину. Сапфир. Обычно сапфиры гранили квадратными или круглыми. Такую форму он видел впервые: грани складывались в треугольник со смягченными углами.
— Молодой господин, ты чего там застрял? — донесся издалека голос Ветра.
Гакур сунул перстень в котомку, и отправился догонять спутника. На новых ногах это оказалось сущим пустяком.
— Слушай внимательно, — начал Ветер, — мне нужно знать про эту девчонку все. Что она ест, о чем говорит, как ложу держит. Чем больше, тем лучше. Подмечай каждую мелочь. Ясно? Каждую мелочь. Для меня они все важны. Через несколько дней расскажешь мне, что узнал. Да ты не бойся, она не уродина.
— Зачем тебе про нее знать? — спросил Гакур и тут же осекся. Придется выслушать какую-нибудь унизительную колкость.
— Ты знаешь, я теперь не уверен, что оставил тебя кронсом. — сказал он.
— Извини. Кронс никогда не спрашивает причину заказа.
Они продолжали идти вверх по склону, и Ветер рассказывал о жителях рыбацкой деревни, их привычках, обычаях, о дороге, ведущей к морю, и рыбном причале на берегу. Деревня, как и все места в округе, была княжеской вотчиной. Сам князь жил в трех днях езды и подчинялся владыке Восточного Королевства. Народ в деревне жил темный, боязливый и жадный. Верили в какого-то «Варуга, повелителя морей». Но договориться с ними было можно. Впрочем, как и со всеми остальными в Королевстве, либо посулив серебро, либо чиркнув ножнами клинка. Не смотря на эти и другие подробности, имени девушки на которой Гакуру предстояло жениться, Вертер не знал. Объяснил, что Гакур и сам разберется, потому как она все время носила на голове косынку. Первое, что следовало узнать, это были ли у нее под косынкой волосы, и если да, то какого цвета.
— Какого, какого, светлые, конечно. Ты же сам говорил, что они там все белобрысые, — перебил Гакур.
— Может и так. Только ты все одно дурак. Если волосы светлые, то какого дьявола ей носить на голове эту тряпку, а? Став мужем, ты получишь право снять с нее платок и сам увидишь.
— Давай я лучше подсмотрю, какого они цвета. Зачем для этого жениться?
— Точно! Как же я сам не догадался, взять и подсмотреть. Мне нужно, чтоб ты от нее не отходил ни на шаг, ясно?
Ветер все еще был в обличии гнома, и произнес, последние слова, ухватив Гакура за грудки. Смотреть сверху вниз на рассерженного коротышку, было унизительно и Гакур едва сдержался, чтобы колдуна не оттолкнуть.
Остался позади лес. Вдалеке за подножьем холма показались деревенские крыши. Однообразная серость выжженного солнцем и ветрами дерева, от края и до края. Ни одного черепичного настила. Деревня была бедной.
— В каком доме она живет? — спросил Гакур.
Ветер сорвал стебель высокой травы и закусил между зубов:
— Хороший вопрос, — сказал он, — вот при нашей следующей встрече ты мне и расскажешь. Деньги тебе пригодятся для сватовства. Ты теперь не только молодой господин, а еще и богатый жених. Да, чуть не забыл, никому не говори обо мне, а тем более о нашем уговоре. Сказать, что случится, если проболтаешься?
— Не надо.
— А я скажу, чтоб догадками не мучился. Превращать тебя в собаку я не буду — лишняя трата сил. Продам тебя в рабство, на Калийские острова. Будешь табак под солнцем собирать. Годок от силы протянешь. Ну, ступай, — он подтолкнул Гакура в спину.
Деревня встретила чередой невысоких домишек. Построенные на разный лад, они имели одну особенность: у каждого дома стояла прислоненная к стене лодка, ветхая и наверняка дырявая. Поперек лодки крепилось весло, на котором болтались на ветру сушенные рыбьи головы. Большинство размером с ладошку, но попадались и с две-три. Похоже что на улов в деревне не жаловались. Кое какие дома обрамляли огороды. На них колыхалась зрелая кукуруза. Гакур подумал, что самое время отведать жареной рыбы с кукурузными лепешками.
Собаки почуяли чужака и затеяли перелай. Лишь редкие женские голоса пытались их унять. Мужчины должно быть, ушли в море или работали на причале. Гакур шел и думал, о том как найти девушку, не спрашивая местных на прямую, а вроде как случайно. Мало ли что там Ветер говорил. Хоть и колдун, да сам в деревню зайти не решился. Эдак заикнешься о девчонке, а тебя — оглоблей в ребра, может она тут всех обворовала.
У дома с крашеными ставнями Гакур приметил двоих мужчин. Кажется, чинили тележное колесо. Перебрав в голове все известные ему приветствия, Гакур не нашел такого, для людей моря, и сочинил свое.
— Да не продырявятся ваши лодки и... э...не опустеют ваши сети, добрые люди! — запинаясь, выговорил он.
Повернулись.
Одни старик, а другой лет тридцати от роду. Сняли шапки.
— День добрый, молодой господин, — ответили в один голос.
Забыв, что находится в новом теле, Гакур едва не повернулся, чтобы посмотреть к кому обращались. Спохватился вовремя, взглянул на свои руки и даже растопырил пальцы, чтобы убедиться. Рыбаки, кажется, заметили этот жест. По крайней мере, старик плотнее прижал к груди шапку и съежился.
— Осмелимся спросить, — сказал он, — чего хочет от нас молодой господин?
Гакур распрямил плечи и подбоченился. Пожалуй, достойная поза для вельможи любого возраста.
— Мне поручено отыскать знаменитого рыбака, который вылавливает самых крупных на побережье тунцов. Слухи о нем дошли до князя.
Старик пожевал беззубым ртом. Его потухшие глаза неожиданно заблестели. Гакур подумал, что если бы не его новое обличие, то вот этот дряхлый сморчок прогнал бы его, гнома, со двора да еще, небось, и камнем вслед запустил.
— Честь-то какая, — старик ткнул молодого в бок, — сам князь о нас слыхивал. Из всей деревни, почитай, мы с сыном самую большую рыбу и ловим.
Он махнул в сторону лодки с сушеными рыбьими головами. Гакур на лодку не взглянул и продолжил:
— Известно, что есть у того рыбака дочь, не то больная, не то стыдливая, потому как все время покрывает голову.
Рыбаки переглянулись. Молодой, не скрывая отвращения, поморщился.
— A, это Таус, — медленно протянул он, — только сроду не ловил он больше нашего.
— И где ж его найти? — спросил Гакур.
Старик нехотя начал объяснять дорогу, почему-то описывая дома у которых следовало повернуть. Гакур было двинулся, но передумал.
— Говоришь, лучший рыбак - ты?
— Сущая правда, клянусь Варугом! — оживился старик.
— Есть ли тут харчевня?
Рыбаки хором кивнули.
— Что ж, если князя обманули, то я донесу до него правду. Объяви по деревне, что тот, кто завтра на закате принесет к харчевне самую большую голову тунца, будет удостоен чести поставлять рыбу к княжескому столу. Надеюсь, победишь ты с сыном.
Мысль устроить пирушку пришла внезапно, и показалось наилучшим способом доказать невесте свое богатство. Зависть всей деревни — наилучшее, что мог предложить Гакур родителям в обмен на их дочь. Не вынимая мешочка, он пальцами выудил из него два золотых и отдал старику:
— Князь щедр. Пусть завтра вечером деревня повеселится. Закажи вина и еды.
— Сделаю, молодой господин... э..., вот только, извиняюсь, по имени ты не назвался, редко сюда такие важные люди наведываются.
— Гакур.
— Все сделаем, господин Гакур.
Имя кронса с приставкой «господин» эхом отозвалось в голове. Слышал бы это дед.
Деревню выложили как-то неразумно, беспорядочно. Стало ясно, почему старик описывал дома: не было ни улочки, ни переулочка. Обойдя «жестяную крышу», «синюю стену» и еще пару таких примет, Гакур вышел к дому в котором жил рыбак Таус, и его дочка — будущая невеста Гакура. Из соседнего, судя по свеже-отесанным бревнам, недавно выстроенного дома неслись стоны и причитания. Гакур решил, что вид «молодого господина» давал ему право войти в любую хижину без приглашения, но на всякий случай постучал в дверь. Никто не открыл. Толкнув дверь ногой, он вошел в комнату. В дальнем углу белела печь, напротив — стол и несколько деревянных лавок. Чуть ближе слева — дверной проем у которого толпились белобрысые ребятишки. Плач доносился из другой комнаты, за проемом. Гакур оттолкнул детей и вошел. Высокий парень стоял у подножья кровати. На полу, ерзая на коленях, плакала женщина и обнимала, того, кто лежал на кровати. Из-за спины парня Гакур не мог рассмотреть покойника. Шаг в сторону и… Девица. Та самая принцесса, с которой Гакур разговаривал ночью в лесу. Воплощение Ветра.
— Карлиночка, доченька моя-а, на кого же ты нас оставила? — зарыдала сидевшая на полу женщина.
— Когда она умерла? — спросил Гакур.
Женщина обернулась, ее глаза широко раскрылись от удивления, но через мгновение наполнились слезами, и она снова запричитала:
— Девочка моя-а.... Она...она не проснулась утром... Доченька-а...
Гакур выбежал из хижины, оступился на крыльце и упал. Поднялся. Голова закружилась, и руки вновь уперлись в пыльную землю. Оставшись сидеть, он судорожно начал себя ощупывать. Мертвец, он — мертвец. Ветер вселяется в тела спящих. Не спит душа, не возьмешь ни шиша. Проклятый вурдалак использует тела и после выбрасывает их, как ненужную скорлупу. Выходит, и он тоже... Гакур вспомнил свое превращение, вспомнил дубовую кровать и раскрашенный потолок с лесной феей. Значит, это был не сон. Это был миг, когда он втискивался в человека и его глазами видел комнату, в которой тот спал. Не спит душа, не возьмешь ни шиша...
— Молодой господин, — послышалось с крыльца. Говорила женщина, рыдавшая у кровати. — Прости нас, разум от горя потеряли. Как мы можем услужить дорогому гостю?
Гакур собрал все силы, и поднялся.
«Кисель, ну чисто кисель, — прозвучал в голове голос деда, — ишо кронсом зовется. Попроси у ей юбку да надень.»
— Пройти у вас тут невозможно, одни ямы кругом, — сказал Гакур, отряхиваясь. — Я ищу девушку в косынке.
— Миранду? — недоуменно спросила женщина.
Гакур уловил нотку брезгливости в ее голосе.
— Она, должно быть, скоро придет. О, лучше бы Варуг забрал ее! Лучше бы ее… А зачем молодому господину моя непутевая дочь?