Глава 14.
Появление соратницы.
Ксения, одетая в брючный медицинский костюм, который подчеркивал скульптурную стройность ее фигуры, закрыла дверь в восьмую палату и выключила свет в коридоре. Наконец-то все в отделении кардиологии угомонились. Она зашла в ординаторскую, из-под двери которой пробивалась тонкая полоска света. Иван Николаевич тоже спал сидя за своим рабочим столом, уронив голову с седым ежиком волос на толстую книгу, как на подушку. Ксения подошла на цыпочках и осторожно, чтобы не разбудить дежурного доктора, выключила настольную лампу.
Вернувшись на свое рабочее место на сестринском посту, включила компьютер. Надо было как можно скорее дописывать очередной роман, а то Марина Львовна из «Арены» уже несколько раз напоминала о сроках сдачи романа. Но ничего не получалось.
Вместо выдуманной истории в голову лезли воспоминания из собственного детства, бередя душу, обрывая крылья творческой фантазии. Ей было года четыре – пять. Вот мама отводит ее в детский сад и, усадив на деревянную скамейку в раздевалке, быстро уходит. Она торопится на работу. А маленькую Ксюшу охватывает тоска и одиночество, как осьминог своими липкими щупальцами. Толстая громогласная воспитательница и несколько ребятишек из группы, тоже шумных и громогласных, кажутся чужими и недружелюбными. Ксюша бросается к окну и, прижимаясь лбом и ладошками с растопыренными пальчиками к холодному стеклу, смотрит, как по дорожке в сторону калитки в ограде детского сада удаляется мамина фигура в красивом пальто. «Мамочка, оглянись, пожалуйста!» хочется крикнуть ей. Отчего то кажется, что, если мама обернется, то ей будет не так одиноко среди этих чужих детей и взрослых. Но мама не оборачивается. Ни разу за все ее садиковское детство.
Вечером из сада ее забирала бабушка Зоя – высокая, очень худая, всегда в черных брюках и свитерах ручной вязки. Держа в желтых от никотина пальцах вечную сигарету, бабушка рассказывала ей всякие интересные истории, пока они неторопливо шли домой. В ее устах оживали и превращались в героев рассказов встречные деревья, на заснеженных ветках которых весело переругивались болтливые воробьихи, или одноглазый серый кот с драным ухом делился воспоминаниями о своих боевых подвигах. Даже соседские старушки, облюбовавшие лавочки у подъезда, тоже становились участниками необыкновенных приключений, а сама бабушка Зоя казалась маленькой внучке волшебницей, хитро замаскировавшейся под обычную бабушку.
Мама никогда не хвалила Ксюшу, наоборот, в ее устах капля краски, упавшая с кисточки во время урока рисования на фартук девочки, превращалась в гигантское уродливое пятно, а сама девочка в неисправимую неряху. Неспособность с первого раза запомнить новый стишок каралась прозвищем «тупица». Даже когда Ксюша получала приз за победу в садиковском конкурсе танцев, мама пожимала плечами и говорила: «А мне больше Маша Иванова понравилась!» И только бабушка Зоя, заговорщицки подмигнув внучке лукавым глазом, шептала на ушко: «Не верь! Ты у нас самая лучшая». И Ксюша верила бабушке, но душа ее жаждала хоть маленького одобрения от мамы.
Жизнь изменилась в худшую сторону, когда в их семье появился Аркадий Петрович. Бабушка Зоя и он не нашли общий язык. Семейные ссоры стали все чаще нарушать тишину маленькой квартирки на окраине города. Ксюша разрывалась между двумя огнями: между любимой бабушкой и еще более любимой мамой, которая всегда вставала на сторону Аркадия Петровича, вне зависимости от того, прав он был или не прав.
Аркадий Петрович ей не нравился, но, чтобы угодить маме, она изо всех сил старалась с ним дружить, даже называла его так же, как и мама, Аркашей. Бабушка, дымя своей вечной сигаретой, хохотала хриплым, прокуренным смехом и говорила: «Вот, Лариса, устами младенца глаголет истина!», потому что девочка не выговаривала букву «Р» и вместо Аркаша, получалось Алкаша. Мама злилась и наказывала дочь, поддав жесткой ладонью по попе.
А потом родилась Ника. Восьмилетнему ребенку было трудно понять, что такого необыкновенного находит мама в этом вечно орущем свертке в коляске? Теперь мама все свое внимание обращала только на младшую дочь. Больше не было критики и упреков в адрес Ксюши, ей просто не было до нее дела. Только раз в неделю мама проверяла школьный дневник. И Ксюша очень старалась, чтобы там были одни пятерки. Вот мама увидит, что дочь круглая отличница и похвалит ее. Мама хвалила, мимоходом бросая безразличное «молодец», но радости в душе эта похвала не вызывала, ни радости, ни гордости. Зато каждый шаг Ники у мамы вызывал восторг и целое море нежного сюсюканья: «Ты моя умница!», «Ты моя красавица!», «Ах, какое чудо!». А в душе Ксюши капля за каплей скапливалась ревность.
В тщетной попытке угодить матери и вызвать хоть тень одобрения, она ухаживала за младшей сестрой с таким рвением, что бабушка Зоя только удивленно качала головой. Ксюша играла с малышкой, укачивала ее в кроватке, если та не могла уснуть, меняла ей ползунки, поила из соски.
А когда Ксении исполнилось тринадцать лет, родился Кира. Маме пришлось бросить работу, чтобы ухаживать за больным ребенком. Через два года заболела бабушка. Сказалась многолетняя страсть к курению. Болезнь день за днем разъедала ее легкие, и в маленькой квартирке стены дрожали от постоянного хриплого кашля. Больной ребенок часто плакал, бабушка кашляла, Аркадий Петрович жаловался на тупоголовое начальство, которое в очередной раз уволило его с работы, и пил с горя, Ника капризничала, все ругались… В доме стало невозможно жить.
Ксения пыталась найти ответ на вопрос, почему мама ее не любит, почему во всех невзгодах и несчастьях винит именно ее? Разве она виновата в том, что Кира не может ходить? Разве это она выгоняет с работы отчима и заставляет его не просыхать от водки целыми неделями? Разве она виновата в том, что бабушка так слаба, что ничего не может делать по дому? Объяснение она находила в хронической усталости, в выматывающей душу и нервы безнадеге. Мама, бедная мама! Ей и опереться не на кого. Ну, не на этого же алкаша Аркашу?! Да и из Ники помощник аховый. Сестра старалась подольше задерживаться в школе, болталась по подружкам, лишь бы только не приходить в этот домашний ад. Ксения всеми силами помогала матери, уроки делала по ночам, когда жизнь в квартире утихала, нарушаемая приступами бабушкиного кашля и пьяным храпом отчима. Ей казалось, что если она будет стараться, будет изо всех сил тянуться к невидимой, воображаемой планке, то мама однажды заметит, какая она хорошая, и оценит, и полюбит…Но что бы она не делала, как бы не старалась, все равно оставалась нелюбимой дочерью для мамы.
Ксения тряхнула головой, отгоняя ненужные воспоминания, и постаралась сосредоточиться на тексте нового романа.
***
Боль змеиным ядом проникла в тело и растеклась по руслам вен до самых дальних уголков, затекла в каждую клеточку и притаилась. Душа моя, сжавшись в комочек, еле дышала, чтобы ненароком не разбередить притихшую боль. Я пребывал в полусне – полубреду, сознание мое плавало в каком-то мутном тумане, как лодка, потерявшая парус, в темном море, рискуя в любой момент наткнуться на подводную скалу боли.
Мутный туман в голове был еще и горячим, и влажные от пота волосы неприятно липли ко лбу. Но вот чья-то прохладная и нежная ладонь коснулась моего разгоряченного лба и стало так хорошо, что распухшие губы тронула улыбка: «Ксюша…» Ну, конечно, только у моей богини могут быть такие нежные, ласковые ладошки. С какой любовью она гладит меня по голове! От каждого прикосновения боль уходит, растворяется, как туман под теплыми лучами солнца. Только не уходи, побудь со мной еще, лечи меня своей любовью и нежностью, и я восстану из мертвых, как птица-феникс…
Я с трудом разлепил тяжелые веки… Рядом со мной сидела Василиса и тихонько гладила по голове, но заметив мой взгляд, испуганно отдернула руку.
- Вася?.. – Прошептал я и нахмурился. Ну, почему реальность всегда оказывается не такой прекрасной, как фантазия?
- Андрей, я тебе обезболивающее принесла, - ответила Васька, протягивая мне стакан с водой. – Выпей таблетку, а то ты стонал во сне.
Я попытался сесть, сразу вспомнив каждый удар, нанесенный тремя отморозками. Но Василиса привстала, поправила мне подушку, чтобы было удобней, и осторожно сунула мне в рот таблетку.
- Что это? – спросил я, глотая воду из заботливо поднесенного к губам стакана.
- Пенталгин. Потерпи чуть - чуть, минут через двадцать станет легче.
- А ты чего здесь делаешь?
- Как, что? Тебе помогаю, - Васькины карие глаза-вишни удивленно округлились, как будто я спросил глупость. – Не могу ж я тебя бросить в таком состоянии.
Я вздохнул и задумался, а действительно ли так хочу, чтобы вместо Васьки сейчас рядом со мной была Ксения? Нет! Выглядеть в ее прекрасных глазах полной развалиной мне совсем не хотелось. Пусть лучше не звонит и не приезжает, пока синяки и ссадины не заживут.
- Как голова, не кружится? – поинтересовалась Василиса.
- Нет.
- Уже хорошо. Хочешь, приготовлю тебе что-нибудь поесть? – И посмотрела на меня так участливо, как на маленького ребенка, в играх разбившего себе коленку.
- Не хочу я ничего есть, - буркнул я с обидой, как будто Вася была в чем-то виновата. Нет, это я сам нашел приключение на свою голову! Нечего сваливать на кого-то еще! – Вась, ты меня жалеешь?
- Жалею? – Удивилась Василиса и снова присела на мою кровать. – Нет, Андрей, конечно, я тебе сочувствую, потому что тебе сейчас больно, ты страдаешь, но, чтобы жалеть… Жалеют одиноких брошенных котят или побитых щенков, а ты вроде как ни на котенка, ни на щенка не похож. К тому же, - Васька хитро улыбнулась, - эти переливы от синего к фиолетовому очень тебе к лицу! Подчеркивают цвет твоих глаз.
От этого ее лукавого комплимента мне вдруг стало смешно. Губы сами собой растянулись в улыбке, и я снова застонал, схватившись здоровой рукой за разбитый рот.
- Не смеши меня, Васька, мне сейчас смеяться вредно!
- Смеяться, сэнсэй, никогда не вредно! – глубокомысленно заявила моя спасительница и отправилась на кухню. – Все-таки пойду приготовлю тебе что-нибудь поесть. Грибной суп-пюре подойдет?
- Может, ты зря пошла в художественное училище? Тебе бы в кулинарное прямая дорога.
- Одно другому не мешает. Так как насчет супа-пюре?
- Валяй!
Василиса колдовала на кухне, откуда доносились позвякивание посуды, аппетитные запахи и тихое мелодичное пение. Она еще и певица оказывается! Просто кладезь талантов какой-то. Кот Лёлик с хозяйским видом заявился в мою спальню, осмотрел меня придирчивым взглядом, запрыгнул на кровать, осторожно приблизился к моей забинтованной руке, лежащей поверх одеяла, понюхал, шевеля длинными нитями усов, и устроился в ногах, свернувшись уютным клубочком. Под тихое умиротворяющее мурлыканье кота я задремал.
Таблетки снимали физическую боль. Если не шевелиться и лежать спокойно, вполне можно было жить. Но вот душевная боль, замешанная на обиде и возмущении, только усилилась. Мысленно я клял себя последними словами за глупость, что с дуру полез в это гиблое место, за то, что не смог хоть как-то противостоять этим трем отморозкам и позволил себя избить, за пережитый страх, отголоски которого все еще звенели на задворках сознания. «И какой ты мужик после этого? - задавал я себе беспощадные вопросы. - Ты не мужик, Клементьев, ты – кусок мяса, из которого сделали отбивную!» Я чувствовал себя полным ничтожеством не достойным любви богини Ксении. И это, а не физические страдания, было самым ужасным.
Спустя какое-то время в дверном проеме появилась Василиса с тарелкой в руках.
- Ну вот, суп готов, - сообщила она с улыбкой и направилась ко мне, помешивая в тарелке ложкой, - только остынет немного.
Она села на край кровати, устраивая тарелку у себя на коленях.
- Ты еще меня с ложечки покорми! – вспыхнул я возмущением и спихнул недовольного кота со своих ног. – Я сейчас встану, оденусь и сам приду на кухню.
Отчего то Василиса смутилась, щеки ее залил яркий румянец, и она поспешно выскочила из спальни, прихватив тарелку с аппетитным варевом. А я, продолжая злиться на свою беспомощность, скрипя зубами выполз из-под одеяла и, с трудом дотянувшись до висевших на спинке стула спортивных штанов, натянул их, помогая себе одной рукой. Очередной Васькин кулинарный шедевр так вкусно пах, что я отложил собственную казнь через самобичевание и поплелся на кухню, шаркая ногами, как дряхлый старик. Все-таки как слаба человеческая природа!
Есть было трудно, едва затянувшиеся ссадины на губах нещадно болели, но чувство голода, вдруг проснувшееся во мне, пересилило эту боль. С каждой ложкой потрясающего Васькиного супа в меня вливалась жизнь, как волшебное лекарство. После обеда я вспомнил о работе и схватился за голову единственной здоровой рукой.
- Ты чего? – испугалась Василиса.
- Вась, катастрофа, просто катастрофа! – простонал я, бросаясь в гостиную к своему компьютеру. – Мне же завтра заказ сдавать, а я только на половину его сделал.
Мой почтовый ящик был завален письмами от недовольных клиентов и встревоженных работодателей.
- Вась, мне опять нужна твоя помощь! – Я посмотрел на свою спасительницу с надеждой. – Можешь считать меня подлым эксплуататором, но кроме тебя помочь некому. По одному заказу я уже сделал несколько иллюстраций, а вот за обложку даже не брался. Помоги мне, Васенька, умоляю! Я же на ближайшую неделю с одной рукой остался, да и та нерабочая. А я очень не хочу подводить людей, понимаешь?
Василиса кивнула, соглашаясь, и присела за стол рядом со мной.
- Конечно помогу, если ты мне доверяешь.
- А мне больше доверять то и некому.
Я достал папку с готовыми иллюстрациями и стал объяснять Василисе свой замысел. Спустя десять минут я с интересом наблюдал, как моя ученица воплощает на бумаге мои идеи. У нее неплохо получалось! Талант, ох, талант, наша Васька! Но Василиса не стала молчаливым и покорным орудием в моих руках, а высказывала свое мнение, делилась своими идеями. Мы что-то бурно обсуждали, спорили, а остро заточенный карандаш скользил и порхал по белому полю ватмана, полосы гуаши раскрашивали совместно придуманный макет обложки.
Пока Василиса рисовала, я с некоторым удивлением наблюдал за ней. Странно и неожиданно было вдруг обнаружить рядом с собой не маленькую девочку, какой была она совсем недавно, а взрослую девушку, сосредоточенно покусывающую кончик карандаша за работой. Короткая стрижка цвета горького шоколада еще возвращала ее в детство, но глаза, темно карие, умные и выразительные смотрели серьезно, по-взрослому. Да и разговаривала она так, что в ней ощущалась вполне зрелая личность, самостоятельная и уверенная в себе. Из-за того, что детство Василисы прошло на моих глазах, я воспринимал ее как младшую сестренку, привычную, почти родную. И тут понял: кажется, пришло время менять привычки. Так к вечеру совместными идеологическими усилиями и усилиями талантливых рук моей ученицы заказ был завершен. За делом я как-то забыл о физической боли, так меня увлекла эта работа. Не зря говорят, что работа лечит!
Отправив файлы с отсканированными иллюстрациями и обложкой заказчику, я облегченно вздохнул и повернулся к Василисе.
- Ох, Васенька, солнце ты мое, - провозгласил я, притягивая к себе ученицу и неловко целуя припухшими губами в макушку, - что бы я без тебя делал?! Ты же моя спасительница во всех смыслах этого слова!
- Да ладно тебе, - смутилась девушка, вдруг покраснев и опустив глаза.
- Когда мне переведут деньги за заказ, - пообещал я от чистого сердца, - я тебе их отдам.
Василиса вспыхнула мгновенным гневом.
- С ума сошел, Андрей?! Не смей даже заговаривать о деньгах!
- Почему? – растерялся я.
- Потому что солнце не за деньги светит и греет.
И оставив меня в растерянности, отправилась домой, пообещав назавтра вернуться и начать работу над следующим заказом. Вот так ученики и переходят в разряд соратников и боевых товарищей!
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/06/10/664