Дождь
Роман "Стыд"
Пуату – историческая область на западе Франции
Глава 1
Дождь
1
Дождь пошёл, как и всегда, в два часа.
В последние три недели дождь всегда начинался в два.
Я выглянула из распахнутого окна, посмотрела на бурую вздувшуюся реку. Медленные, тягучие воды беззвучно несли белую пену, ветки, ил – следы ночного ливня. Утром дождь перестал, небо немного поднялось, запели птицы в кустах, а к двум опять задождило. Заговорённый что ли? Или в этой местности дождь всегда идёт в два?
Я понаблюдала некоторое время за рекой. Она, будто, и не текла вовсе. Хлопья пены запутались в зарослях жёлтых кувшинок. На противоположном берегу стояла цапля. У дома мадам Сабль каркали в гнёздах вороны. Небо осело мелким дождичком. Вокруг розового куста стремительно летали насекомые. Розовый куст мелко дрожал под ударами тёплых капель.
Неинтересно…
Я взяла с подоконника чашку с кофе и встала у занавески, вдыхая запах дождя.
И, всё-таки, почему дождь начинается в два? Луна что ли действует? В самом деле, если три недели нет солнца, значит, действуют другие силы – силы Луны?
Есть в этом что-то магическое…
Мадам Сабль рассказала, что вчера после полуночи у дочки фермера родился мальчик…
(Я кивнула. Ночью слышала вой сирены скорой помощи).
…и, что в городке все женщины рожают только ночью.
Почему, только ночью? Может, и правда, Луна действует?
Как коровы. Те тоже телятся только ночью или на рассвете. Таковы уж законы коровьей природы.
Странное здесь всё-таки место…
Я с сожалением посмотрела на руки. Совсем не загорела. На левом запястье проступает еле заметный, светлый след от часов. И это за три недели отпуска. Ноги ещё хуже – белые, как картофельные ростки.
Мадам Сабль в доме напротив выглянула из окна и посмотрела на дождь без ненависти, спокойно. Меня же, буквально затрясло.
Что! Опять! Опять дождь!
– Опять дождь, – улыбнулась мадам Сабль. Она увидела меня с чашкой кофе у шторы и приветливо кивнула. – Всё идёт и идёт, – и она без опасения взглянула на светло-серое, скучное небо.
– Ну, да… – обречённо улыбнулась я в ответ, – всё идёт… Не знаете ли, надолго такая погода?
– Весь июнь будет таким. Я дождь нутром чувствую.
Пигментные старческие пятна на лице мадам Сабль выделялись коричневыми брызгами.
Она, конечно, чувствует нутром.
– Ну, ничего, плотина выдержит, – и мадам Сабль посмотрела в сторону гидроэлектростанции в километре от нас.
Турбины работают день и ночь, сбрасывая воду. Их шум ровным далёким тоном висит в воздухе.
– Но купаться в реке нельзя! Вы же знаете, дорогая?
– Да, конечно, мадам, – я махнула рукой и отошла от окна.
Здесь повсюду на берегу натыканы предупреждающие таблички. Мол, купаться опасно для жизни, поскольку на станции оставляют за собой право в любое время сбросить всю воду с плотины без предупреждения, и тогда вас смоет потоком.
Мадам Сабль все ещё стояла над подоконником. Я видела это из глубины комнаты.
Каждое утро из открытого окна её кухни доносился запах кофе и взбитых яиц.
Улыбчивая старушка восьмидесяти семи лет. В первую же минуту знакомства она сообщила мне об этом.
– Bonjour, Eve! – приветствовала она меня.
– Bonjour, madame! Mais je ne suis pas Eve! Je suis sa soeur, Anna.*
– Боже милостивый! Да вы одно лицо! Ева рассказывала мне, что вы с ней близнецы, но я не думала, что так похожи! Так вы Анна, а я мадам Сабль! Можете звать меня Марион. И я очень-очень старая женщина, тридцатого года рождения. Так что мне уже восемьдесят семь лет!
– О, мадам, вы прекрасно выглядите!
– Вы тоже, дорогая! Вы тоже! Так вы приехали в отпуск? Надолго? – мадам Сабль с любопытством оглядела мой чемодан и подозрительно проводила взглядом развернувшееся в сторону шоссе такси.
– Да, в отпуск. Погощу здесь до конца июня.
– А Ева приедет?
– Да, недели через три, может быть.
– Вы прекрасно говорите по-французски. Браво!
– Спасибо, мадам! Мы десять лет учили французский в школе.
Мадам Сабль жила одна в большом каменном доме. Фасадом, как и мой, он выходил на реку, а наши кухни смотрели друг на друга в анфас.
Каждый четверг и пятницу мадам Сабль убирала комнаты второго этажа. Я слышала, как работает пылесос. Спальня самой мадам Сабль находилась на первом, рядом с гостиной.
Из этого я сделала вывод, что каждые выходные мадам Сабль ждёт в гости детей.
Детям, судя по всему, было уже давно за шестьдесят, шестьдесят пять. Они, вероятно, и сами имели уже взрослых детей, а те своих детей, тоже не маленьких. Так что у мадам Сабль вполне могли быть и внуки, и правнуки, и праправнуки, но никого из них я за всё время пребывания в доме не видела.
– О, в мои восемьдесят семь я делаю всё по дому сама, – бравировала мадам Сабль. – И машину вожу сама, – показывала она на серенькую десятилетнюю Renault, – и в супермарше, и в прачечную сама… А дождь сегодня будет нешуточный!
И она говорила о дожде, и о петуниях, и об огороде.
Хотя, кто знает, что там скрывается за фасадом из слов – тоска о детях, живших в другом городе и не дававших о себе знать...
Своего первого мадам Сабль родила в восемнадцать лет. Я горжусь ей во внучки, но старуха разговаривает со мной на равных, рассказывает о супе, в котором должно быть очень много разных французских трав, и который очень вкусен с пареной репой, свёклой и сливками.
Я соглашаюсь, и мадам Сабль очень удивляется, что в России тоже готовят такой суп.
Ей очень хочется спросить, почему я здесь одна (без мужчины), но она не решается из вежливости.
Я делаю вид, что не понимаю намеков, когда мадам упомянула о своем муже, умершем в прошлом году.
– Он, кстати, был младше меня на два года, а я его пережила. Так что я теперь самая старая жительница Бурпёля.
Бурпёль – город в центре Франции. Жителей чуть более двух тысяч. Довольно мало. Не думаю, что все они близко знакомы, но на День Парижской Коммуны встречаются все, от мала до велика, на фейерверке в честь Республики.
Мадам Сабль стара, и все её сверстники уже умерли, или впали в маразм, или болеют... И она общается с женщинами любого возраста, которые ей нравится... и которым нравится она.
Мадам узнает городские новости первой (дружит с мэром) и играет в лото по воскресеньям у месье Бушара и, также как и все, мечтает сорвать джек-пот.
– А в России играют в лото? – спрашивает она меня, и удивляется (я вижу по глазам), что играют.
2
Сегодня в два часа дождь не пошёл, как обычно. Но по всему видно, что пойдёт обязательно. Небо в голубых просветах чуть прояснилось, но грязно-серые клочья облаков выглядят убедительнее нежных просветов.
Я стою у окна на кухне мадам Сабль.
В реке плещутся лещи. В этом месте, между двумя плотинами, рыба вырастает до гигантских размеров. То и дело, ночью огромные сомы плещут хвостами в реке перед домом. Бух! Громадный камень бросили в реку! Не камень, а хвост двухметрового сома ударил по воде! Бух! И гигант ушёл на глубину…
Я всегда боялась глубины. Не потому, что не умела плавать. Мне казалось, что все людские горести и беды спрятаны не в ящике Пандоры, а в глубинных недрах воды, чёрной трансцендентной массы, в которую превращается вода на большой глубине. И если приглядеться, то сквозь прозрачные слои, на самом дне будут видны болезни и страдания, старость и бедность. И если взбаламутить воду, то какой бы чистой она не была, со дна поднимется вся эта муть.
Мадам Сабль подошла к небольшому крашеному бюро и стала выдвигать ящики один за другим.
– Давно пора сжечь весь этот хлам, – ворчала старушка.
Она что-то искала, но вскоре бросила это занятие и повернулась к плите, на которой закипал кофе.
Я оглядела кухню. Всё здесь чем-то напоминало бакалейную лавку. Несколько шкафов и старинный резной буфет до потолка, заставленные кухонной утварью, баночками и бутылками с блестящими крышками – мебель, крашенная коричневой краской, блестит, как новая.
Ловко подхватив большой кофейник за костяную ручку, старушка поставила его на начищенный до блеска серебряный поднос вместе с домашним печеньем, сливками, сахарницей и понесла к столу. По пятам за хозяйкой следовал, нежно мяукая, пушистый, как одуванчик, белый кот.
– Я точно помню, что сюда это положила! – мадам Сабль вернулась к бюро. – Ах, вот же она! – глаза её радостно засияли.
Старушка протянула мне старую, чёрно-белую фотографию:
– Здесь мне восемнадцать лет. Правда, миленькая?
Хрупкая девушка смотрела на меня с фотографии глазами прозрачными и беззащитными.
Я с удивлением заметила, что за семьдесят лет мадам Сабль мало изменилась. По-прежнему так же хрупка, и глаза такие же прозрачные и беззащитные. Разве только тёмные кудри поседели и ростом меньше стала, и смотрит на меня снизу вверх, как ребёнок.
Хрупкие старики и старухи всегда вызывают во мне сочувствие.
Мадам Сабль разлила кофе из кофейника по чашкам лиможского фарфора:
– Помню в сорок восьмом, ровно шестьдесят девять лет назад, дождь шёл больше месяца, не переставая. Ну, да… с Апостола Петра до середины сентября. Я только вышла замуж за моего Этьена и переехала в Бурпёль уже беременная старшим сыном Жан-Пьером. Плотины тогда ещё не было, и река так раздалась, что вода затопила нижнюю дорогу. Ещё бы полметра, и река перелилась через верхнюю дорогу и затопила наши дома. Никогда мне не было так страшно. Но, как известно, у судьбы две стороны. После того наводнения выше по течению через несколько лет построили гидроэлектростанцию. Воду с плотины сбрасывали лишь дважды, в восемьдесят четвертом году и в две тысячи третьем. Так что, даст Бог, обойдётся и в этот раз, – мадам Сабль перекрестилась.
– А как это, «сбрасывали воду»? Как это всё было?
Мадам Сабль помялась, не желая продолжать разговор, но потом вздохнула и посмотрела на меня без улыбки:
– Вам, действительно, хочется знать? Ну… это довольно неприятно. Всё начинается с воя сирены на электростанции… Она так ужасно воет... Это значит, что через пять минут на станции откроют все турбины и начнут сброс воды. За эти пять минут жители у нижней дороги должны успеть покинуть свои дома и подняться на холм в центре города – самое высокое место в округе... и смотреть, как бешеный поток мчится, унося, как солому прибрежные деревья, и волны бьют в насыпь дороги, у которой стоит твой дом.
Мадам Сабль со страхом посмотрела на плотину. Работали две турбины из шести.
Я пожалела, что спросила. Вероятно, совсем поглупела от дождя и вынужденного домоседства.
Но мадам Сабль откашлялась и прихлебнула кофе из чашки:
– В нашей глуши помощи ждать неоткуда. Знаете, милочка, Папа Римский умрет, а мы не узнаем.
– Ну, что вы! Дождь скоро закончится! Вот посмотрите! – я показала на мобильник, но вспомнила что мадам Сабль не пользуется вайфаем и интернетом. – Неважно! Завтра обещают солнышко!
– Кто обещает? – ворчливо спросила мадам Сабль.
– Гидрометцентр!
– Своему нутру и коленям я верю больше. Знаете, Анна, мой дом устоял и восемьдесят четвертом и в две тысячи третьем. Ваш дом, дом Нинон, залило и остальные у дороги тоже, а в моём было сухо, даже в курятнике и в хлеву.
Я посмотрела на мадам Сабль и улыбнулась:
– Как звали жену Ноя? Вероятно, Марион, как и вас.
– Кто знает, может, и Марион. Только вот что я вам скажу. В две тысячи третьем сирена завыла ночью. Нас разбудили часа в два, и все мы выскочили на улицу в чём были и помчались наверх к ближайшему подъему в город – узкой крутой лестнице у виадука.
Этьен тянул меня за руку наверх, а сзади подталкивала толстая Катиш, жена плотника, и всё кричала: «Быстрее! Быстрее!». Если бы не Этьен, я бы не добралась. Старая лестница – деревянная, ступени во многих местах прогнили, и приходилось ползти наверх, как альпинисты, но без веревки и страховки. А внизу под виадуком высота метров пятьдесят – сорвешься и костей не соберешь – под лестницей то скалы!
Я помню, кто-то упал, в темноте был слышен дикий крик. Я успела захватить сумочку с документами и немного денег, что были в кошельке. Этьен прихватил плед, но потерял его по дороге на виадук. Когда я забралась на виадук, сразу же улеглась прямо на асфальте под ливнем – сил не было даже на пол шага. Рядом рухнул мой Этьен и толстая Катиш. Она плакала и повторяла: «Мой Мишель! Мой Мишель!». Её мужа, папаши Мишеля Моро, не было рядом. Только тогда до меня дошло, что это его крик я слышала на лестнице! И уже лёжа на асфальте в грязных пузырях дождя, я слышала, как открыли турбины, и река с ревом бросилась на город…
2018
Полностью можно скачать или читать на ЛитРес! https://www.litres.ru/book/elena-grozovskaya/styd-70244431/