Ночью Устиновку бомбили. В поселке пострадали несколько домов. Досталось и улице Кутузова.
Василий Батов проснулся позже обычного. Ночные обстрелы не давали спать. С кухни тянуло приятным ароматом. Ему хорошо знаком запах свежих пирожков — Лидия Николаевна позаботилась. Как говориться: война войной, а завтрак по расписанию. Он прошел в ванную. Глянул в зеркало — седая шевелюра взлохмачена, под глазами мешки, щеки помятые и небритые. Умылся до пояса холодной водой, растерся с удовольствием махровым полотенцем. Зашел в кухню, обнял жену, прижав к груди.
— Лида, с добрым утром.
— Кому-то оно доброе, а нам-то не очень.
— А что так?
— Наша кухня пострадала.
— Как это?
— Осколками крышу посекло.
Батов тут же забыл про пирожки и выскочил во двор. Глянул на крышу кухни — рубероид на ней, как собаки порвали. Заматерился про себя: «Вот, твари поганые. Когда же вы, сволочи, угомонитесь? Устроили полигон испытательный. Какой позор!» Успокоившись, обошел двор. Прикинул — откуда осколки? Вдруг заметил за домом, на огороде, воронку. Подумал: «Господи, так могли и дом разнести. Как же мы с Лидой не слышали взрыва?» До него дошло: они спали в доме, в глухой комнате. Перешли в дом на лето, там прохладней, чем в кухне.
— Вася, чего такой смурной,— услышал он голос соседа, что облокотился об забор. Василий глянул на лысую голову и седую кучерявую грудь Наума Ершова, подошел к нему.
— Видишь, какой подкинули мне подарок?
— Козлы они, суда на них нет. Что думаешь делать?
— У меня есть рубероид, битум. Разведу смолы, накину заплаты и делу конец. Живем-то одним днем.
— Правильно, Василий. Пока стоят дни горячие, надо делать. По закону подлости могут хлынуть дожди.
— Наум, у меня на крыше-то лестница еще хорошая, а вот большая уже старенькая, боюсь, меня не выдержит.
— Вася, да вот у меня новая лестница стоит, бери, чего там.
— Хорошо, Нуам, завтра и начнем. Поможешь?
— О чем разговор. Как же доброму соседу не помочь.
Батов начал подготовку к предстоящему дню сегодня же: принес от соседа надежную лестницу, нашел кирпичи, заготовил дров, битум, оцинкованное ведро, рабочие брюки и резиновые сапоги с короткими голенищами.
Лидия Николаевна на ужин отварила молодой картошечки с сардельками, приготовила салат из огурчиков и помидоров. В это лето овощи у них выросли на славу. Для полива воды у них достаточно. Батов ел и нахваливал ужин: «Лида, как ты угадала, что я хотел именно этой картошечки?»— « Читать умею мысли твои. Как ни как, твоя половина». — «Ох, какие вкусные розовые помидорчики, как губки твои! Ими наесться нельзя! И в этой беленькой кругленькой картошечке мы с тобой не ошиблись, что посадили. Какой хороший урожай она дала». — «Как потопаешь — так и полопаешь».
На другой день Василий Батов проснулся рано, обдумал план действий и поднялся. Привел себя в порядок, вышел во двор. Летний денек выдался хороший. Тепло, тихо, на небе — ни облачка. Сразу стал налаживать костер: под ведро с битумом положил четыре кирпича, а между ними — дрова. Поджег их. Золотые языки пламени стали жадно лизать дно ведра. Затем он поднялся по лестнице на крышу кухни и, для удобства работы со смолой, передвинул, влево от дымохода, маленькую лесенку с площадкой для ведра. Едва Батов опустился на землю, подошел Ершов.
— Здоров, Вася. Ты с рассветом начал? — улыбнулся сосед.
— Здравия желаю, Наум. Хочу пораньше закончить. По телику передали, что жара будет до 30.
— Вася, смотри. Уже смола кипит. Ты в нее добавил песок или цемент?
— Во, голова два уха, представляешь, забыл.
— Так действуй. Ты знаешь, что с этими добавками лучше держится смола. А где же мазило?
— Ну, не знаю, что-то с памятью моей стало.
— Видать, ты Лидой своей слишком увлекаешься, вот и посадил свою память.
— Наум, я без нее, что калека. Ноги не ходят, и руки не работают.
— Понимаю, Вася, значит, запасы пороха у тебя сохранились. Однако, первым делом — самолеты.
Тем временем Батов нашел прочную палку, намотал на нее старую рубаху, закрепил ее мягкой проволокой и вот оно — мазило готово! Смола еще раз закипела с добавками, Батов уже надел резиновые сапоги. Настало время подниматься на крышу.
Лидия Николаевна, находясь на веранде и хлопоча у плиты, лишь изредка наблюдала за мужем, а сейчас вышла во двор.
Василий Батов подошел к лестнице и, поднявшись на несколько ступенек, остановился. Наум Ершов подал ему ведро со смолой и тот по наклонной поднялся до конька крыши и установил ведро на площадочку, что была закреплена на маленькой лестнице. Став поудобнее, Батов стал смолить крышу. Мокнет мазило в ведро и давай размазывать черную смолу. Ершов подает куски рубероида, а тот заклеивает дыры. Уже пол крыши было заклеено. Надо было уже передвинуть лесенку. Батов только взялся за нее и случайно задел ведро. Оно наклонилось, и горячая смола хлынула прямо в сапог. Его нога оказалась, как в кипятке, как будто ее жарили в огне, такой невыносимой боли он в жизни не знал. Ситуация оказалась очень сложной. Боясь упасть, он руками держался за козырек, а сапог снять без рук не мог. Из его груди вырвался дикий и страшный крик: «Ваааааа! Ваааа! Ваааа!» В этом мощном голосе была и жалоба на боль, и просьба о помощи. Так кричат животные, попадая в беду, так кричал первобытный человек, зовя на помощь своих собратьев.
Батов обладал мощным басом. В свое время он пел в шахтерском хоре. Его голос сотрясал стены местного клуба. Ему бы могла помочь мать, но до нее в мир иной не докричишься, и до Бога тоже. Помочь ему могли только ближние. Соседи уже бежали к его дому по улице Кутузова.
Лида Николаевна, слыша эти крики, и сознавая свою беспомощность, сходила с ума, а Наум Ершов сообразил, что делать лишь, когда с крыши упало пустое ведро. Он мигом поднялся на крышу и помог Батову спуститься на землю. Сняв с него сапоги, он сказал: «Лида, быстро ведро воды!» Когда соседи вбежали во двор, то увидели Батова, сидевшим на табуретке. Его куртка и брюки были в смоле, а лицо исказили страдания. Он громко стонал. Пострадавшую ногу он держал в ведре с холодной водой.
С крыши кухни, сверкая на солнце, стекали тонкие черные нити, а под стеной валялось черное пустое ведро, напоминающее о страшной истории.
С того памятного дня, когда Василия Батова «Скорая помощь» забрала в Харьковский ожоговый центр, прошел уже месяц. Потрясенная травмой мужа Лидия Николаевна сильно сдала. Кроме домашних забот, огорода, ей часто приходилось навещать мужа. Если бы не соседка Раиса, она не знала, что бы и делала. Та хотя и с палочкой шлепает, а приглядывала за ее домом, подкармливала курочек, Буяна и кота. Она тоже переживала за соседа. Бывало выйдет к вечеру, сядет перед домом на скамейку и ждет, когда Лида вернется из Харькова. Так ей хотелось знать, что там с Васей. Когда Лида подходила, то Раиса по ее лицу понимала, что дела у мужа неважные. Лида ей поясняла, что для нее самыми трудными были первые сутки. Сильно боялась за мужа. Были опасения, что у него пострадали не только стопа и часть голени, но и сосуды. Не исключалось и заражение. «А меня,— сказала Раиса,— больше всего Вася напугал своим криком. Я только тогда вернулась из магазина и услышала, как он жалобно кричал. Я и сейчас, как вспомню об этом, то меня трусит». Прошло еще немного времени, и Лида для Раисы привезла радостную весть: Батову сделали первую операцию. Брали с ягодиц куски кожи и приживляли на повреждённые места. Приживалась кожа медленно, но это радовало. Лечение растянулось до осени.
Осень в Донбассе — самая прекрасная! Она прошлась по лесам, садам и дубравам, оставив золотые следы. В один из таких ясных дней Лида в окно заметила, что возле ее дома остановилась легковая машина. Из нее вышел ее дорогой муж. Она ланью кинулась из дома. Возле крыльца они обнялись. У нее радостно забилось сердечко, а по щекам потекли слезы.