" Какое же больное время"
- есть у Кязима такой выдох, тянется и тянется это время..
Прошло 30 лет, как было издано" Собрание сочинений" в двух томах Кязима Мечиева.
Юбилей книги в этом году.
Составитель книг, автор фундаментального предисловия на 129 страницах, Алим Магомедович Теппев.
30 лет прошло. Искала и не нашла серьезного анализа столь важной работы. Общие,узко оценочные, беструдно комплементарные связки фраз. Все.
Надеюсь, будет нарушена такая несправедливость, самой её восстанавливать намерений нет по разным причинам.
Повторю бесспорное:Теппев один из тех, чей вклад в кязимоведение огромен. Значительность его работы, преданная, подвижническая последовательность в собирании и исследовании наследия Кязима вызывают глубокую благодарность. Сохранилось и удивление от прочтения его статьи «Сокровенное слово» (журнал «Минги Тау», №4. 1997 г.) Теппев в ней пишет- «Самая большая моя работа – издание двухтомника Кязима…. Это непростое, необычное издание.
Оно вышло под печатью научного института, готовилось по всем правилам филологической науки, академических требований. Прошла всестороннюю экспертизу. Была обсуждена большим научным советом, который принял постановление.
Поэтому, отныне, издавая стихи Кязима, необходимо сверяться с этим изданием, исправлять их только по нему».
Напомню- институт в те годы (да и сегодня, только с иными красками) по степени идеологического составляющего был сравним с отделом пропаганды обкома КПСС. И его печати, постановления очень и очень редко подтверждали истину.
Замечу, что в филологии устойчивый метод существует, когда речь идет о форме и формальном. Но и он динамично меняется.
Изумляет и вера автора в то, что великую поэзию нужно закрепить печатями и постановлениями и вера, что так будет всегда.
Вызывает вопрос модель всесторонней экспертизы и имена экспертов, особенно на фоне признания Теппева, что опирались они только на методологию марксизма. Огорчает освбожденность от творческих и нравственных сомнений у одного из талантливого, интеллектуального нашего литератора.
Отсутствие допуска, что возможна ошибка, ибо речь идет о таком явлении, как Кязим.
Без колебаний – бесспорно, безупречно ( и это на все времена) то, что произнесено и подготовлено непосредственно автором.
Выраженное ранее самим Алимом Магомедовичем понимание в предисловии того, что им возможно были допущены ошибки, упущения здесь решительно отклоняется.
Не могут.
Этот текст можно было рассматривать как вариант ответа на вышедший в 1996 году однотомник стихов и поэм Кязима Мечиева, подготовленный А.Бегиевым.
Он существенно расходился с версиями Теппева, настаивающего на пылкой революционности и религиознозной инфантильности, переходящей в вероотступничество у национального гения.
В аннотации к книге «Кязим Мечиев. Стихи, зикры, поэмы» редактор издания Асият Додуева писала:
«Сборник, составленный А. Бегиевым, еще один весомый вклад в кязимоведение - ярчайшую станицу истории балкарской литературы.
Прошло 50 лет со дня кончины Кязима, поэта планетарного мышления, и настало время по-новому осмыслить его жизнь и творчество, ибо не все им написанное еще собрано и опубликовано.
В этом сборнике составитель сделал шаг к уточнению искаженных в ранее опубликованных книгах оригиналов и датировок, а также попытался освободить поэтический лик Кязима от идеологической пелены и конъюнктурной регламентации.
Наряду с известными произведениями, впервые в книгу вошли поэма «Махетчи и Салийхат», значительная часть стихов и поэтических переложений и интерпретаций сюжетов и постулатов мусульманской религии.
Огромная работа составителя по сбору, поиску, дополнению и восстановлению оригиналов произведений автора убеждает в том, что неисчерпаемое творческое наследие поэта требует дальнейшего специального изучения и является еще одной ступенью на пути восхождения к Кязиму - высочайшей вершине балкарской поэзии, притягивающей к себе и завораживающей тем сильней, чем дальше во времени он отстоит от нас».
Есть кардинально противоположные оценки работ Бегиева, обращённых к Кязиму, но звучат они только в окололитературных разборках и отношения к тем, кто бескорыстно любит, понимает слово Кязима, не имеют. Это при том, что пять сборников стихов, им подготовленных , его статьи, комментарии, конечно имеют недостатки, о которых надо говорить.
А уполномоченные публично устанавливать истину о биографии, творчестве Кязима, умудряются это делать вообще не упоминая единственного в настоящем времени кязимоведа Бегиева. Как не удивляться...
Так, недавно в нашем ИГИ прошла конференция, посвящённая юбилею Кязима, о которой он не был предупреждён, тем более приглашён. Это говорит о том, что его организаторы либо неспособны перешагнуть через очень личные амбиции, отношение, либо о том, что они по сути абсолютно равнодушны как к слову Кязима, так и бытию родной словесности, либо о неспособности начать и вести профессиональную и честную полемику...
Могу продолжить предположения и аргументировать их.
Но хотелось бы, чтобы наконец, разговор начали другие.
Ибо и в год 160 - летнего юбилея поэта продолжать слушать полу-правду, которая в данной ситуации мрачнее, трусливее абсолютной лжи, слушать, как на фоне святого имени продолжается отстивания личных предрассудков и слабостей(мягче не могу сказать)видеть, как остальные молча, равнодушно наблюдают за этим тоскливым и унизительным представлением невыносимо.
В далеком, 1999-ом году, к 140-летию Кязима газета " Заман" опубликовала пять статей " Кязим и кязимчиле" Алима Теппева. Почему возвращаюсь к ним?
Собираю свои полемические работы, пересматриваю их.Среди них будет и отклоненный в том же году нашими СМИ мой ответ на эти статьи.
Сразу оговорю: Алим Магомедович классик, он сделал очень много для нашей культуры, он чувствовал, знал балкарский язык, как мало кто, был интеллектуалом , тружеником редким, а его вклад в кязимоведение трудно переоценить. Нельзя не упомянуть и о том, что серьезных ошибок и в этом статусе он не избежал, часть которых можно адресовать к его времени.
В скобках - горько, непонятно, тревожно, что к огромному архиву Теппева наши архивисты и штатные литературоведы доныне равнодушны.
Возвращаясь к серии весьма своеобразных статей:
...Практически две из пяти посвящены были моей книге «И мой огонь горел" и, если помнить о теме, - несоразмерность резкая.
Адресована, видимо, эта работа тем, кто либо не читал, либо успел забыть эту работу, изданную, кстати 1996 году. В обратном случае, наверное, не столь вольно и грубо искажались бы факты, переиначивались акценты и т.д.
Замечу – в моей работе ряд недостатков, которые я вижу. Ни на одну из них автор не указал. И указать, наверное, не мог. Когда тусклая задача – выплывает тусклое, недодуманное заменяется надуманным. Так, повторяясь и возмущаясь, указывается на отсутствие научного анализа, историографии. Но сама работа по обозначенному жанру – эссе, то есть вольный очерк, один из самых субъективных жанров в филологии.
Если бы я хотела написать монографию, была бы написана она. Задача была иной и для особенно невнимательных я определила её. А именно – высказать свое понимание и любовь к слову и лику Кязима, попытавшись связать его мир с тем, что, на мой взгляд, было настоящей духовной родословной поэта. Работала я как свободный исследователь, свободный от научного плана, защиты звания, отчётов, зависимости от зарплаты - только управляясь любовью к личности и слову Кязима.
Второй факт, приводящий комментатора в негодование – количество цитат, что действительно имеет место. Здесь можно было напомнить о существовании своеобразного опыта в использовании чужих текстов, должном выработать снисходительность к честному цитированию. Не тот случай. Допускаю, что для кого-то Кант, Къеркегор, Тагор и т.д. – «какие-то там», «откуда-то там» взятые персонажи. Для меня же они – не только люди, чьё слово я пыталась понять, как пыталась понять Кязима, а реальность пересечений их миров.
Они – взаимопродолжающее и взаимоотталкивающее целое и близкое. И только из-за внешних обстоятельств, только из-за диктата времени и места Кязим отделен от того, что в общечеловеческой цивилизации подлинно, бессмертно. Это действительно так.
Я пыталась приоткрыть эту истину, соединив Кязима с равными ему духовными собеседниками. Эта задача осталась не понята, – моя вина. Но будучи убеждённой , что существующая до меня практика - сопоставлять, проводить параллели Кязима только с поэтами Северного Кавказа - не верна, предложила пространство мировой культуры и на мой взгляд, была убедительна.
Ещё - этот акцент был подчёркнутым из-за одного эпизода, случившегося ранее.
На одном собрании в нашем ИГИ один из патриархов кабардинской литературы с негодованием обратился к присутствующим - "Сколько мы будем терпеть как из безграмотного эфенди сегодня хотят сделать поэта Мечиева?" Что было не менее абсурдным и жалким - никто у него не спросил, как его самочувствие? Тишина.
В своей работе я отвечала и на этот, невероятный вопрос.
Да и избыток любви к Кязиму и, кажущийся Теппеву избыточным, интеллект, которым я, по его словам , любуюсь, всё же – прощаемые недостатки. А если и непрощаемые, можно отрицать их, не забывая о теме разговора. Во имя чего, например, так многословно сообщать азбучные истины о важности перевода, о значении творческого поступка Липкина. Я на примере показала, что, увы, не везде переводчик приближается к слову Кязима, и высказала личное мнение о том, как мне видится проблема перевода стихов Кязима.
Существует другие, общеизвестные.
Где основания для риторических и столь патетических вопрошаний? Вызывает недоумение и эмоциональное блуждание также вокруг фразы «На долю Кязима выпало одним из первых реально утверждать в Балкарии иную, новую религию». Она вырывается из текста и контекста и вокруг вполне понимаемых слов раздувается не очень уместные этимологические исследования, отыскивая и притягивая разные версии для упрека не только идейной безграмотности, но и в ошалелом патриотизме. Напомню: в моем тексте говорится о задаче Кязима втянуть в спасательный круг религиозного терпения, опоры каждого, весь народ. Ибо, будучи пророком, он предчувствовал 1930-й год, 1941-й, 44-ый и опасаюсь, что и остальные тоже. И пытался внедрить в сознание каждого религиозное утешение. Знал – другой опоры у народа не будет. Отец Кязима, конечно, был мусульманином, были и другие просветленные люди. Кязим обращался не к ним. В этом особой необходимости не было. И, на мой взгляд, надо было очень захотеть, чтобы этого не понять. Не понялась тема, вызывающая особое возмущение у автора – непочтительное отношение к предшественникам, отрицание и поучение их. В трёх статьях он возвращается к этому так часто, что можно подумать, что задача эссе была в одном – опровержении огромного количества трудов многочисленных кязимоведов. Нет ни первого, ни второго. Я в начале работы оговорила, что в мою цель историография не входит. То, что она, к сожалению, незначительна и малоинтересна, не уточнялось. Потому и коснулась этой темы вскользь, в пространстве двух страниц. Персональное и принципиальное несогласие было выражено только А. Теппееву и З. Толгурову. Все.
К большому сожалению, центральное ударение данной публикации управляемо негодованием на эту робкую критику. И усилия прикрыть первотолчок только обнажают его. Надо подчеркнуть, что статьи Теппева– редкий опыт в нашей словесности, который можно было отнести к жанру критическому.
Звучало ранее только соглашение. Здесь, вдруг, иная тональность. Само по себе замечательно, но увы. Прямолинейно, неуклонно отстаивается в статьях представления только сородственные. Умение жонглировать понятиями только приоткрывает степень нетерпимости к иному взгляду, степень оглушенности от самой сдержанной критики в собственный адрес.
И этих статьях многократно, со всеми оттенками плохой патетики, переходящей местами на крик, повторяется, что все отрицая, я не пощадила даже К. Отарова и К. Кулиева. Здесь я вынуждена сказать, автор говорит грубую неправду. К. Отарова я как раз и защищала, указывая что за одномерностью и сдержанностью слов Керима в оценке Кязима стоит молодость, да и были написаны они в страшном 1939 годе. И единственной задачей Отарова была задача оберечь и укрыть поэта от репрессий. Говоря о К.Кулиеве, отметила парадокс – в статьях поэта о Кязиме больше филологической мысли и убедительности, чем во всех последующих научных работах. Назойливое же обращение с повторными цитатами к одной статье Кулиева, в которой упоминается идеологическая увлеченность Кязима, – бесчестно.
Ведь очевидно, написаны в 1961 году была неизбежность , заданность таких акцентов. И об этом я написала. Теппеев же прикрывается ими, как щитом, для оправдания собственных, идеологизированных текстов, уже в 1996 году, когда в в этом нет необходимости, отстаивает их, что трудно понимаемо.
Только после смерти Кайсына абсурд стал отступать и стало возможным называть многое своими именами.
«Всю жизнь терзался болью невысказанного» – это признание Кулиева. Эта боль неведома столь многим нашим литераторам, как неведома мощь и мука не сказанного им, но и когда правду позволено было говорить, продолжать настаивать на не правде - плохо.
Неловко говорить о 4-й и 5-й статьях этого странного цикла. Но, увы, они выходят уже из ранга даже окололитературных разборок и напоминают больше донесение в печально-известные органы. Как весьма распространенный ранее жанр, он сегодня все же несколько архаичен. Многие ещё как-то с этим смириться не могут. Полагаю, что в глубине души они убеждены, что очень скоро вернётся время, когда этот жанр будет вновь актуальным.
Тоска не об иллюзиях, не идеях, а в привычном режиме. И их крайне раздражает то, что в нашей республике он только чуточку покачнулся, и очень многое непроизвольно отражает состав сохраненных ожиданий.
К сожалению, система аргументации вокруг темы «Кязим и революция» низведена до уровня догматического и демагогического текста, в котором преобладают искажения, домыслы, перетяжки.
С многократными повторами в них указывается, что, взяв несколько стихотворений Кязима, я показываю его непримиримым противником Советской власти. Нет, в разделе «Какое больное время» я говорю, что на начальной стадии Кязим принял революцию, он не мог не согласиться с ней. Все её лозунги были выстраданы им. Во многих его стихотворениях говорилось именно о том, что провозгласила революция. Защитник обездоленных, он не имел права не принять революцию. А после метаморфоз в реализации идей не мог не отречься от неё.
Если бы этого не произошло, мы сегодня говорили бы о способном рифмоплёте.
Не больше. А он был гением. Мудрец, посол народа, поэт, верующий человек – он не мог принять того, что накатило после лозунгов и обещаний. Если бы даже не сохранились его стихи, было бы его молчание. Предлагается иная и очень неожиданная аргументация.
В частности, утверждается, что Кязим должен был стать коммунистом, потому что ими стали Маяковский и т.д. Дается список достойных людей. Забывается при этом хотя бы то, что все они были атеистами, и что каждый из них, кто был наделён подлинным талантом, заплатил страшную цену за свои иллюзии. А комментировать рассуждение о том, Кязим отказался от сборника «Моё слово», в котором 17 раз упоминалось имя Сталина только потому, что его неумело отредактировали, что за его вопросом – «Кто написал за меня эти стихи?» - стояла претензия к ритмическим неточностям, очень сложно.
"Жил я всегда с народом (как народ с ним);А уподобили меня жалкому болтуну…" –
куда более яснее и жестче можно сказать, чтобы наконец понялось, от чего, как от «чужих лохмотьев», отрекается Кязим.
Хочу заметить, автор, видимо, самый внимательный и восприимчивый читатель моей работы. Восприимчивый до того, что берутся мои наблюдения об истоках раздвоенности Кязима, трагизме религиозного сознания, принадлежащего народному защитнику, способах его беседы с богом, и мне же, поучая, они сообщаются.
Повторю - Кязим не был ни красным, ни белым. Он был там, где правда, пытался соединить человека, мир, бога в одно, искал истины.
Понять как-то можно, – те, кто так много воспевали Советскую власть, как-то обречены это делать и далее. И это хотя бы честно. Но настаивание на том, что петь гимн Советской власти было главным делом и Кязима, отражает не только степень заблуждений. Дословно: «Кязим видел свою задачу в пропаганде идей Советской власти». «В процессе формирования балкарской социалистической народности важное значение имела и агитационная лирика поэта. Кязим рос вместе с народом по мере укрепления народной власти» – это из книги Теппеева «Кязим Мечиев».
Речь идёт о периоде, когда новая балкарская народность истекала кровью под самой беспощадной формой коллективизации, сравнимом с геноцидом. Когда народная власть была заменена диктатурой одной личности, и зловещая машина репрессий, уничтожающая в народе все совестливое, думающее, была запущена во все обороты. Этого сегодня не отрицает никто. Когда знание арабского языка и воля сохранить человеческое достоинство превращались в уголовную статью. И много чего ещё. Кязим жил в этом аду. Не в 60-х и 70-х, но и сегодня в своих статьях один из кязимоведов пытается убедить нас, что «Кязим воспевал Советскую власть», отталкиваясь только от нескольких стихотворений.
...Если бы речь шла не о Кязиме, этот разговор можно было, нужно было избежать. Но отстаивать личные амбиции, личные заблуждения и огорчения, прикрываясь именем Кязима, – недопустимо и об этом надо сказать. 1999 год.
Здесь отрывок, и в другом веке думается необходимо нашим официальным филологам определится в оценках наследия Теппева в кязимоведении, отделить в них правду от неправды.