ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ
Автор Игорь Бестужев-Лада
Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.
https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич
Продолжение 19 романа.
Продолжение 18 http://www.proza.ru/2019/06/07/503
БАНАНОВАЯ ОТТЕПЕЛЬ
«Теперь самое время попробовать разобраться в том, почему Кузьма Сысоич, отнюдь не Вельзевулыч по своему характеру, пришёл к таким плачевным результатам практически в каждом своём начинании, преисполненный самых благих намерений, но, увы, ведущих туда, куда заводит большинство всех благих намерений, о чём мы уже не раз говорили.
То, что он был невежественнее всех глуповских градоначальников, начиная с макаронщика Клементия, любимца Бирона, герцога Курляндского, и кончая бандитом Корявым, преемником такого же изверга Картавого, – ещё не причина сплошного срама. При всём своём невежестве Сысоич был по-крестьянски если не умён, то, во всяком случае, хитёр. И при иных условиях сраму могло, наверное, быть гораздо меньше. К тому же он не обладал ни диким фанатизмом Картавого, ни ещё более дикой, нечеловеческой свирепостью Корявого. Если и не считать его ангельски добрым, то, во всяком случае, он был не злее любого среднестатистического глуповца. А глуповцы, как помнится, никогда не отличались злобностью абреков, и если и вызверялись, то лишь на краткий миг, после чего вновь впадали в благодушие.
То, что он служил шутом гороховым при Корявом, – тоже не каинова печать на лбу. Ясно, что это был не более чем способ выживания, так сказать, модус вивенди с сущим диаволом. И многие его суждения доказывают, что он вовсе не умещался в рамки придворного дурака.
Тогда почему так плачевен итог его деятельности?
Здесь, по-видимому, существует два объяснения сей причины. Одно – субъективное, к развитию личности Сысоича относящееся. Другое – объективное, относящееся уже целиком к условиям, в которых ему приходилось управлять Глуповом.
Начнем с первого.
Историка, изучающего Древний Египет, поражает однообразие картин при смене нескольких десятков фараоновских династий на протяжении нескольких тысячелетий. То есть, конечно, за то длительное время, по сравнению с которым вся история города Глупова кажется лишь бабочкой-однодневкой, всякое случалось.
Как правило, новую династию основывал энергичный и наглый амбал с перекошенной от злобы мордой игрока сборной, только что забившего мяч в собственные ворота. А свергал он обычно расслабленного идиота, напоминавшего члена политбюро эпохи развитого социализма. Но как только он вскарабкивался на трон, тут же допускал переедание, пересыпание, перегревание пышными одеждами, половые излишества путём справления нужды средней между большой и малой на сотнях подкладываемых под него подстилок-наложниц и многие другие нарушения элементарных требований санитарии и гигиены. Проходило совсем немного времени – и на троне оказывался такой же расслабленный идиот, как и тот, кого свергли допрежь.
Иногда идиот благополучно заканчивал своё царствие, но почти всегда только в тех случаях, когда оказывался куклою в руках энергичных и умных царедворцев, фактических правителей царства. Но уже его наследник, с малых лет выраставший в сплошных излишествах, почти наверняка с самого начала являл собою расслабленного идиота – куклу в руках других.
Иногда в таком виде династия могла продержаться несколько поколений – до сотни и более лет. Но лишь в условиях относительного затишья у подножия трона, то есть до минуты, когда там появлялся очередной энергичный и наглый амбал со стороны.
И всё начиналось сначала.
Иногда новый фараон чудом увёртывался от навязываемых ему излишеств и проявлял интерес к государственным делам, а также понимание того, чем положено заниматься главе государства. Но тут его подстерегала опасность, намного превосходившая по ядовитости яства, напитки, парадные одежды, негу на мягкой перине и удовольствие от всех наложниц, вместе взятых: поток льстивых слюней придворных холуёв-лизоблюдов, в котором жертва быстро захлебывалась и совершенно теряла реальное представление о происходившем, впадая в более или менее буйный бред мании величия.
Этой пандемии не избежал ни один начальник, от времён фараонов до наших дней, от последнего квартального до первого в государстве лица. Типичным примером, если говорить об истории Глупова, был преемник Угрюм-Бурчеева – Архистратиг Стратилатович Перехват-Залихватский. Лживая лесть придворных буквально за несколько лет настолько извратила его представления об окружающем мире, что он начал совершать глупость за глупостью, одну вопиющее другой, пока не скончался с отчаяния под горою свалившихся на него плодов оных глупостей. В мире, созданном лживой лестью собственных холуёв, жил и умер Кобасдохия-Сдохов. Именно это позволяло ему творить чудовищные злодейства в полной уверенности, что всё делается для блага глуповцев и при их восторженном одобрении, которое имело место быть силами всех тех же холуёв. Утонул в потоке лживой лести – так объясняли невероятные по глупости проделки Поджилкина, непростительные даже для клинического дебила.
Разве не мог сказать ему первый встретившийся глуповец, что бананы не растут даже на родине Микаладзе, Кобасдохии и Смогулии, не говоря уже о родных глуповских болотах? Но в том-то и дело, что встречался с ним только ближний холуй, шкурно заинтересованный подольстить любому бреду, пришедшему в голову начальству, от которого кругом зависишь. И холуй поддакивал, раззадоривал. А тут ещё подбегали тишки плешивые и подводили под бред квазинаучную базу. Как тут не уверовать, что ещё миг – и мы закачаемся от сытости на банановых пальмах?
В точности то же самое произошло при вторжении Кузьки в область наук и искусств, когда народонаселение согнали в один пятиэтажный барак. Или при подведении под Глупов гигантской пороховой мины. При сооружении лестницы на Луну в полной уверенности, что переселение туда состоится через двадцать лет – ни раньше, ни позже. Или при разделении глуповского пятиэтажного барака на банановую и лестничную половины, да и при всех прочих деяниях обезумевшего от лести фараона.
Можно не сомневаться, что если бы нашёлся орган власти или хотя бы мизерный элемент общественного мнения, способный указать Сысоичу на нереальность его замыслов, тот, возможно, внёс бы в свой бред какие-то конструктивные коррективы. Но ни того, ни другого в Глупове отродясь не бывало. Поэтому Кузька разворачивался беспрепятственно до тех пор, пока не полетел кувырком к свиньям собачьим.
Другая особенность жития каждого фараона с древнеегипетских времён до наших дней (если он не оказывается совершенною куклою в чужих руках) заключается в том, что первое действие трагикомедии царствия проходит в попытках изменить мир к лучшему. Но когда фараон убеждается, что каждое его движение, к высвобождению из трясины сложившейся жизни направленное, вызывает ряд непредвиденных последствий, засасывающих его в оную трясину ещё пуще, то тут же пускается в ретроградство и пятится назад на два шага, если удалось сделать хоть один шаг вперёд. В Глупове это особенно ярко проявилось у Эраста Андреевича Грустилова, который, говоря словами поэта, начал почти как Бог, а кончил как свинья (безо всякого «почти»), от меланхолии сдав фактически правление городом ещё до своей смерти прохвосту Угрюм-Бурчееву.
Судьбу Грустилова по-своему повторил Кузьма Сысоич.
Какими бы шкурными мотивами ни руководствовался он при объявлении сдоховских злодейств, но это была первая попытка назвать кошку кошкой, что послужило началом смягчения оховосдоховщины, а затем и полного крушения оной. И этого глуповская история Поджилкину никогда не простит.
Однако, узрев пожар в слободе Негоднице, Кузьма закричал: «Тпру-у-у!» всем своим просветительским начинаниям и продолжал кричать до скончания своих градоначальственных дней, что тоже необходимо учитывать при оценке сей исторической фигуры. Фактически «Перестройка № 2» продолжалась не десять лет его царствия, а всего десять месяцев – от набата на площади до пожара в слободе. Правда, это вызвало взрыв энтузиазма, который так и не смогли задавить впоследствии, но это уже не Кузькина заслуга, поскольку он, напротив, то и дело показывал энтузиастам свою мать.
Особо надобно сказать про лестницу на Луну.
Сначала про лестницу.
Даже лестница на сарай требует отвлечения работника от его занятий по прокормлению семейства. Надо откуда-то украсть пиломатериалы, гвозди, молоток, скомбинировать всё это в единую систему, забраться на ступеньку, свалиться, сломать ногу, искать, где украсть костыли, и так далее. Уйма хлопот! Что же сказать про лестницу на Луну? Тут масштабы такие, что украсть целиком просто неоткуда. Приходится наваливаться всем миром-собором, затаптывая пашню. Конечно, древнеегипетские фараоны, о которых только что упоминалось, делали то же самое со своими пирамидами. Но там существовала сверхзадача: занять хоть чем-то руки десятков тысяч людей, для посева и сбора урожая излишних, которых (людей) некуда было девать, поскольку вокруг простирались сплошь пустыри и обитали дикари. Здесь же дело обстояло противоположным образом: работника отвлекали от производительной работы и заставляли заниматься глупостью, плодов пропитания не приносящей. Последствия нетрудно было предвидеть, особенно если учесть, что пороха в подвал стаскивали всё больше и больше, кидая его прямо в образовавшееся там болото.
Заметим, что глуповцы не одни поселились на этом свете. Вокруг простираются прочие губернии с населяющими их гужеедами и моржеедами. Там тоже натаскивали порох в погреба, чтобы не отстать от глуповцев. И тоже сооружали разнообразные лестницы (примерно по тем же причинам). Но если у гужеедов и моржеедов на такие развлечения уходило по пятиалтынному с каждого звеневшего у них в кармане рубля, то у глуповцев, собственными руками, под водительством мудрых градоначальников приведших свой город в разорение, на эти цели уходило пять, а потом и шесть пятиалтынных с той же суммы. На оставшийся гривенник разгуляться было никак невозможно, хоть волком вой. И это не могло впоследствии не привести к самым трагическим последствиям.
А теперь про Луну.
Конечно, всякому лестно, загадив собственную избу, переселиться в новенькие хоромы, без клопов и грязной посуды. Но разве трудно предугадать, что в первую же ночь клопы, перетащенные в новую кровать со старыми тюфяками, вновь начнут своё паскудно-кровавое дело. А к вечеру первого дня на кухне вновь взгромоздится гора грязной посуды, если её по-прежнему не мыть, конечно. И на следующий день новые хоромы будет не отличить от старой избы. Эта истина была проверена в истории человечества неоднократно. И каждый раз проверка давала однозначный ответ.
Каждый из народов мира даже сочинил на этот сюжет смешную сказку о том, как два зайца (или аналогичные тварюги) пили чай, отставляя грязную чашку в сторону и принимаясь за новую. Их спросили, как они поступят, когда дело дойдет до последней чашки, а они в ответ попросили переменить тему разговора. И только глуповцы всегда принимали такие сказки всерьёз, тщетно пытаясь сделать их былью. Они сочиняли свои собственные сказки – про скатерть-самобранку, ковёр-самолёт, сапоги-скороходы и пр. – и упрямо стремились внедрить упомянутые предметы в своё бытие силой. На меньшее они не соглашались.
Между тем можно было с достаточною степенью уверенности утверждать, что и на Луне, и даже на Альфе Центавра дела будут обстоять точно таким же образом, как и на Земле. Чашки придётся мыть – или пить из грязных, рискуя подхватить сначала дизентерию, а потом холеру. Вместо одной скатерти-самобранки придётся развёртывать возможно более широкую сеть конкурирующих меж собой, иначе монопольная «скатерть» обернётся такой отравиловкой, что содрогнёшься. Для ковров-самолётов надобна мощная индустрия, иначе век будешь висеть на подножке самой примитивной конки, да и ту прождёшь полдня. Примерно так же обстоит дело с сапогами-скороходами и прочим сказочным барахлом.
Этого мало. Побудить людей развёртывать сеть рестораций и строить ковры-самолёты можно только реальной надеждой перебраться, в случае успеха, из низше-среднего класса в средний, а в случае потрясающего успеха – даже в высше-средний. После чего мечтать о несбыточном (мы уже объясняли, почему) высшем и смертельно бояться рухнуть в низший. Горький опыт показывает, что иных способов разбудить солдата, который спит, пока служба идёт, не существует. А если и разбудишь криком, он тебе наворочает такое, что лучше бы не просыпался.
Таким образом, и на Луне обязательно окажется высший класс, обманом или разбоем присвоивший себе львиную долю всего, что только можно нахапать. Если это не будет излюбленный гражданин Пузанов, чьи интересы представляет Никодим Алисин, то это обязательно будет бандит Смогулия на всех уровнях государственной власти, чьи интересы представляет Корявый (или Картавый). При этом Смогулия будет жить неотличимо от Пузанова по всем статьям, только последний будет покупать себе наложниц, а первый — брать их силою. Вот и вся разница.
Останется и высше-средний класс. В одном случае это будут холуи Пузанова, вынужденные под страхом увольнения помогать ему наживать богатства. В другом это будут холуи Смогулии, вынужденные под страхом мучительной смерти помогать ему насиловать баб и грабить мужиков. Вот и вся разница.
Останется и средний класс. В одном случае это будет опора общества — основная масса налогоплательщиков. В другом это будут отдельные счастливчики, выбившиеся из нищеты и рвущиеся в высше-средний класс по головам окружающих.
Останется и низше-средний класс. В одном случае это будет прослойка неудачников, раскалывающихся на рвущихся вверх и опускающихся вниз. В другом — основная масса народонаселения. Оподленная. Оглупленная. Остервененная.
Наконец, останется и низший класс. В одном случае это будут подонки общества, существующие наравне с прокаженными или паралитиками. В другом — агрессивный слой люмпенов, требующих хлеба и зрелищ, неуклонно ведущих свою Римскую империю к разложению заживо и падению под сапог варвара.
Можно дать всем пяти классам равный шанс, раздав каждому по куску хлеба с любым количеством наличествующей икры. Через секунду один из ста обманом или разбоем соберёт себе в сумку все бутерброды, ещё десяток станут его цепными псами, слизывающими деликатесы и бросающими объедки прочим. А на другом полюсе не менее десятка тут же пропьют или проворонят свой кусок и останутся с протянутой рукой.
На Земле, на Луне или на Альфе Центавра — всё равно.
Если же попытаться навести порядок полицейскими методами, то вместо Пузанова наверху тотчас появится Смогулия и развирается второй из двух только что перечисленных вариантов. Причём, как показывает опыт, хлеба во втором варианте окажется намного меньше, чем в первом. А икру лижет только Смогулия (ну и ещё холуи — его зад). Прочим предоставляются только аплодисменты, переходящие в овацию.
Таким образом, если бы даже Кузьма Сысоич Поджилкин и соорудил за двадцать лет лестницу до Луны — он нашёл бы там всё тот же город Глупов всё в том же блеске великолепия сравнительно с Фултауном, Думштадтом и Бетецией .
Но соорудил он только пинок в зад самому себе с закономерною траекториею из Управы Благочиния в свиной хлев».
Продолжение романа в следующей публикации.
08.06.2019