В свои десять лет, конечно же, я не знал, что чувство, овладевшее мною, называлось любовью, — во-первых, спросить было не у кого, а во-вторых, мне тогда не хватало жизненного опыта. Вот Вы, например, знаете, что свечное пламя это не что иное, как поток раскалённых газов, вытянутый вверх ламинарным течением? Я тоже думал, что фитилек горит.
Да и не изменилось бы ничего, если бы я понял, что вездесущность образа женщины, будто кто-то гвоздями прибил в голове ее портрет, на самом деле именуется любовью.
Так кто же была она? Та самая, что нечаянно провела ребенка на взрослый сеанс, да там его и забыла. Далида. Да-ли-да. Вернее не она, а ее потрепанное фото, наклеенное на обложку магнитофонной кассеты, что так бережно хранил квартирант моей бабушки. Днями он учился в каком-то ПТУ, а по вечерам уходил «к друзьям», или на плядки, как в разговоре с соседкой поясняла бабушка. Квартирант всегда запирал свою комнату на замок. Но я, дождавшись, когда бабушка уйдет из дома, пробирался в ее комнату, и добыв второй ключ, с триумфом Буратино шел отпирать потайную дверь. Аккуратно раздвинув стопку учебников, я доставал сокровенное фото, садился на пол и включал магнитофон (в те редкие ночи, когда, парень возвращался в меру трезвым, он сам показывал, как пользоваться «Весной»).
«Салма я Салама, жё те салю бе Салама…», — пел нежный и одновременно могучий женский голос. Голос, какого я раньше никогда не слышал. Голос — альпийский тоннель, в котором исчезла моя любимая тогда певица, Валентина Толкунова вместе с полустаночком и всеми пробегающими мимо поездами.
«Салма я Салама, жё ревиндре бе Салама…» – подняв фотографию к свету, я внимательно смотрел на портрет и никак не мог поверить, что такая женщина вообще может существовать. Нет, конечно же, я был окружен представительницами слабого пола, и даже с интересом наблюдал за 20-летней соседкой Мариной, особенно когда она полола грядки. Каждые десять минут она останавливалась и, обернувшись по сторонам, закидывала голову назад, посылая непослушную косу на спину, и затем, подняв подол ситцевого платья, вытирала со лба пот. Но сравнивать Далиду даже с Мариной, было все равно невозможно. И не белые локоны, свадебной фатой покрывающие грудь, гипнотизировали меня, и даже не само декольте, а глаза. Большие и черные, они завораживали, будто сказки Шахерезады, и притягивали, как невидимое дно колодца. Иногда я пальцем притрагивался к волосам или плечам Далиды, но почему-то никогда не касался ее лица, то есть хотел, но боялся того, что, прикоснувшись, каким-то образом накликаю на себя беду.
Так продолжалось, покуда квартиранта не забрали в армию. Магнитофон, кассеты и учебники, в свою очередь, забрал с собой какой-то родственник, приехавший из деревни. Но звезда европейской эстрады еще долго продолжала мучить меня, иногда являясь во сне то высокой, то низенькой женщиной, но всегда блондинкой и всегда с пронзительными черными глазами.
Спустя годы я узнал, что все три любовника Далиды, как и она сама, покончили жизнь самоубийством. И тогда я понял, что загадка ее взгляда крылась вовсе не в искусстве фотографа, попросившего звезду смотреть туда-то и так-то, а в том, что жизнь ее была невыносимо тяжелой. Вместо радости певице досталась не по плечу отмеренная грусть. Огромная и тяжелая, эта грусть асфальтовым катком давила на нее и всех тех, кто оказывался рядом. Femme Fatale… Femme uber Fatale. Почему так? Не понять простому троянцу судеб тех, кто живет на Олимпе.
Далиду я все-таки увидел. Вернее, памятник на Монмартре. Звезда стояла в полный рост, ее беломраморное всё моментально ассоциировалось со стелой шахматного короля, что на могиле Капабланки в Гаване. «Королева» – промелькнуло в голове новое нарицательное первой любви, и старик Фрейд тут же щелкнул кнопкой обшарпанной «Весны»:
Salma Ya Salama Je te salue Be salama Salma Ya Salama Je reviendrai Be Salama...
И как в детстве, я протянул было руку, но так и не притронулся к образу. И вовсе не потому, что дело было на кладбище.